Если Небо Упадет

ГЛАВА 8

Вижу бумажный самолетик. На коврике. Он такой маленький, такой хрупкий. Улыбаюсь и сама не замечаю, как громко, облегченно выдыхаю. Нагибаюсь, касаюсь холодными пальцами бумаги и вдруг чувствую нечто такое теплое, такое горячее, что мгновенно согреваюсь всем телом, каждой его клеточкой. Искренне улыбаясь, изучаю самолетик, поднимаю любопытный взгляд, вижу вновь сконструированный бумажный путь и взволнованно облизываю губы. Тут же выпрямляюсь, хватаю ключи, запираю дверь и просто несусь по воздушной дороге, направляющей меня вверх, к пику здания, к дорогому, нужному человеку. Перескакиваю сразу через несколько ступенек. Ладонями опираюсь о поручни, чувствую, как луна играет с моими глазами, то отражаясь в них, то исчезая, и, наконец, оказываюсь перед маленькой лестницей, упирающейся в крышу. Люк открыт. Вновь осматриваюсь: последний самолетик лежит под ногами, значит, все правильно, поджимаю губы и смело преодолеваю препятствие.

Теплый ночной ветер обдает кожу. Высовываю голову, лезу дальше, но вдруг понимаю: впереди пусто. Недоверчиво вскидываю брови. Наконец, полностью оказываюсь на крыше, сминаю в пальцах первый найденный самолетик и не успеваю выпрямиться, как оказываюсь в надежных, крепких руках.

— Сегодня пятнидельник, помнишь? — шепчет знакомый голос. Он пришел, пришел! Я собираюсь ответить, но неожиданно ощущаю невесомость и начинаю летать по кругу. Дима вертит меня быстро, уверенно, аккуратно. И я верещу, выпуская самолетик, сжимая пальцами его худоватые плечи. Откидываю назад голову, закрываю глаза и, смеясь, расставляю в стороны руки: я лечу, я самолетик, я небо, облако. Я жива и я готова прочувствовать все: каждую мелочь, каждое крошечное колебание, каждую деталь, запах жженой травы, звук вертолета, блеск светофора, мигающего на перекрестке, голос пожилой женщины, визг тормозов об остывший асфальт, вид беззвездного родного неба, шум листьев, тополиных пух, хлопьями разрезающий ночной воздух. Все это сейчас часть данного момента. Данной вечности. Едва Дима останавливается, я поворачиваюсь к нему лицом и впиваюсь в его губы. Жадно, изнуряя от знакомого вкуса, знакомого удовольствия. Нас шатает, словно мы пьяны. Но виноват отнюдь не алкоголь. Постанывая, на подгибающихся коленях, я прижимаюсь к Диме близко-близко, так, чтобы слышать его сердцебиение, и таю в такт быстрым, судорожным стукам. Бум-бум-бум. Нас кружит, ветер играет с нами, как с сухой травой. Кидает из стороны в сторону: то вправо, то влево, вперед, назад. И мы не выдерживаем. Оказываемся на шершавой поверхности крыши и трудно дышим, словно бежим или быстро плаваем. Где-то вдалеке лает собака, кто-то этажом ниже смотрит телевизор, а я откидываю назад голову и в немом стоне приоткрываю рот из-за мурашек, пробегающих по шее. Дима целует ключицу, покусывает мои плечи, и мне уже мало просто молчать. Я что-то шепчу, глажу его спину, впиваюсь в нее пальцами и продолжаю выгибаться все выше, выше. Он находит мои губы, мои пальцы находят его густые волосы. Мы вновь целуемся горячо, страстно, теряясь во времени, забывая кто мы, что мы, кто нас держит, что нас не отпускает, и мне не хочется останавливаться. Правда, где-то в глубине сознания растет странное волнение. Оно не связано с Димой, не связано его руками на моей талии, с его дыханием. Волнение надувается, становится все больше, больше достигает немыслимых размеров и, в конце концов, взрывается, как гигантский воздушный шар. Артем.

На меня будто выливают тону ледяной воды. Остановившись, отворачиваюсь и виновато поджимаю губы.

— Ты чего? — сбивчиво, спрашивает Дима. — Я спешу?

— Да, нет. Просто…

— Что-то лучилось?

— Отчасти.

— Отчасти? Неужели есть нечто более важное, чем твои губы?

— Есть.

— Серьезно?

Усмехнувшись, привстаю на локти и, встретив недоуменный взгляд парня, виновато морщу лоб:

— Прости.

— Сделаем вид, что сейчас рекламная пауза, — на выдохе, восклицает Дима и удобней устраивается напротив. — Выкладывай.

— У моего друга проблемы. И вместо того, чтобы помочь, по-моему, я сделала только хуже.

— Что за друг?

— Он был в кафе, помнишь? Смотрел на нас слишком пристально.

— Тогда все были слегка взвинчены.

— Он особенно. Я даже не знаю, как объяснить, — краснея, убираю с лица волосы и выдавливаю нервную улыбку. — Просто…, черт, это глупо.

— Мира, ты меня заинтриговала. Да, ты вся красная! Как помидор, — невинно вскидывая брови, восхищается парень и удивленно щурит глаза. — Давай же, не томи! Я должен знать, что вызывает на твоем лице такое смущенное выражение.

— Думаю, он ко мне неравнодушен.

— Думаешь?

— Ладно. Знаю. Я знаю, что он влюблен в меня с седьмого класса. Просто раньше его чувства не вызывали таких проблем. Но сейчас…

— Что он сделал? — В вопросе Димы больше нет и толики усмешки. Парень напрягается, смотрит на меня так серьезно, что это даже пугает. — Он обидел тебя?

— Нет! Он никогда не сделал бы мне больно, — решительно заверяю я и вдруг вспоминаю вазу, пролетевшую в нескольких сантиметрах от моего лица. Растеряно убираю назад волосы, придавливаю их пальцами к голове и тяну, — Артем подсел на иглу. Мне недавно об этом рассказала Лена. Я хотела найти его родителей, пожаловаться — пусть ябедничество и некий род предательства, плевать — но сегодня он сам пришел. Минут за пятнадцать до нашей с тобой встречи.

— И что он хотел?

— Не знаю. Думаю, он обижен и уязвлен. Я никогда не отвечала взаимностью на его чувства. Исчезла после смерти родителей. Сейчас встречаюсь с тобой.

— А мы с тобой встречаемся? — Толкаю парня в бок. Усмехаясь, он ласково обнимает меня со спины, целует в ухо и прижимает к себе. — Мира, если он колется, с ним опасно находиться рядом. Он ведь не контролирует свои действия.

— Ему плохо, Дим. Тема считает меня предателем, сгоряча начал принимать таблетки. Теперь…

— Стой, стой, стой. Где здесь твоя вина? Его зависимость — его проблемы.

— Но он мой друг. — Смотрю на парня взволнованно, с вызовом. Почему-то внутри просыпается странное ощущение, будто я должна защитить Артема, должна ответить за него, должна объяснить, что он заслуживает помощи. — Я не могу бросить его в такой ситуации.

— Никто и не говорит тебе бросать. Просто твои переживания напрасны. В смысле, ясное дело, ты волнуешься: лучший друг так влип. Но в борьбе с наркотиками, ты бессильна в той же степени, что и он сам, понимаешь? Винить себя в его глупости — абсурд. Это его решение, его выбор.

— Есть еще кое-что. Раньше я играла с ним, играла с его чувствами, — признаюсь и стыдливо опускаю взгляд на сомкнутые пальцы. Пару раз выдыхаю теплый воздух, а затем нехотя продолжаю. — Знаю, это ужасно, но мне нравилось наблюдать за его вечной податливостью. За его постоянной верностью, что ли. Как у собаки. Господи, — покачиваю головой и раздраженно прикрываю глаза. — Я вела себя отвратительно. Ужасно. Поэтому недавно пообещала себе больше никогда не делать ничего подобного, не опускаться так низко. Но сегодня — сегодня природа опять взяла вверх. Случайно, честно, абсолютно случайно я вновь сыграла на его привязанности.

— И что же ты сделала? — настороженно интересуется Дима.

— Попросила завязать с наркотиками ради меня.

— Это все?

— Думаешь, я бы смогла пойти дальше? — вскидываю брови и оборачиваюсь. Парень молчит, и это злит меня так сильно, что я отодвигаюсь в противоположную от него сторону и уязвленно расширяю глаза. — О чем ты говоришь?

— Я не сказал ни слова.

— Тогда о чем ты подумал?

— Пойми меня правильно. Этот разговор, как красная тряпка. Я не имею ничего против твоего друга, возможно, он отличный, замечательный парень, как скажешь. Но, Мира, неужели ты действительно думала, что его неразделенная любовь может мне понравиться?

— Речь сейчас не об этом.

— Речь всегда об этом. Все сводится к чувствам.

— Но я не…

— Знаю. Ты не хотела.

— Неужели ты ревнуешь?

Несмотря на напряжение, Дима криво улыбается и, пожав плечами, отрезает:

— Отчасти.

— Отчасти? — взрываюсь хохотом. — Но это глупо.

— Это нормально. Я не хочу тебя потерять. К слову жизнь у нас с лимонным привкусом, все шатко, хрупко, и тут вдруг на горизонте появляется достойный соперник.

— Какой же он достойный соперник, если я ничего к нему не испытываю?

— Мира, вы знакомы с детства. Он в курсе всех твоих сокровенных страхов, желаний, грешков, он видел, как ты росла, знает, что ты любишь, что обожаешь, в каком количестве, когда и как часто. Он слышал, а может и был свидетелем той истории, из-за которой у тебя на правом плече притаился маленький шрам. Он часть твоей жизни, важная часть. А я кто? Мало сказать, что я ревную. Это само собой разумеется, уж поверь. Более того, я завидую. Завидую тому, как он тебе близок. Ты умудрилась даже разозлиться, когда я намекнул оставить его в покое.

— Но…

— Это дорогого стоит, — настаивает Дима. И выдыхает. — Я бы хотел увидеть тебя с длинными волосами — ты вроде говорила, что подстриглась? Так вот я могу только мечтать об этом, а он — нет.

— Причем тут мои волосы? — удивившись, спрашиваю я и взмахиваю руками. — Разве это имеет значение?

— А как же? Ты вообще в курсе, что по длине волос раньше судили о целомудрии девушки? Да-да, так что, подстригшись, ты автоматически перешла в круг распутных амазонок, ведущих беспрецедентный образ жизни, и это не мои слова. Так выразилась преподаватель по психологии на одном из наших семинаров.

Смеюсь. Протираю руками лицом и ошеломленно восклицаю:

— Ты перевел тему! Речь абсолютно не об этом.

— Прости, но, кажется, рекламная пауза закончилась.

Дима наваливается на меня всем телом и, хохоча, я оказываюсь вновь прижатой к шершавой поверхности крыши. Приготавливаюсь отбиваться: вот-вот и парень начнет меня щекотать, его пальцы уже забрались под кофту, уже касаются моей талии, но вдруг он останавливается. Нависает надо мной, смотрит прямо в глаза и нежно убирает локон волос с правой щеки.

— Все будет хорошо, слышишь? Твой друг одумается.

— А что если нет? — шепчу я. — Что если сердечные прихоти важны для него в той же мере, как и для нас с тобой? Ведь я бы тоже сошла с ума, влюбившись в тебя безответно.

— Тогда ему придется сложно.

— И что же мне делать?

— Верить.

Прикрываю глаза, стискиваю пальцы и громко-громко выдыхаю весь накопленный в легких воздух. Думаю, небо опять беззвездное, опять черное и глубокое. Как всегда полное опасной безнадеги. Чего ему не хватает? Неужели все искры потухли? Поникаю. Сжимаю плечи парня и едва слышно спрашиваю:

— Когда вера спасала жизни?

Просыпаюсь от громкого, протяжного звука. Лениво раскрываю глаза, как-то испуганно ищу пальцами источник шума и неожиданно вижу трубку прямо перед своим носом. Ее протягивает Дима. Хочу спросить, что он здесь делает? Когда мы уснули? Как оказались в квартире? Но решаю прежде ответить на звонок.

— Да? — сонно мну глаза. — Кто это?

— Ты чем там занимаешься? Уже двенадцатый час. — Ленка вместо будильника — что-то новенькое, учитывая ее больную любовь к поздним подъемам.

Осматриваю комнату. Вижу часы, парня, играющегося на краю кровати с Аидом, и спрашиваю:

— В чем дело?

— Как в чем? Сегодня суббота. Мы едем на дачу. Забыла?

Ударяю кулаком по лбу.

— Забыла.

— Ну, молодец. Давай одевайся. Мы заедем за тобой минут через сорок.

— Мы?

— Ага.

— Уверена? — сон постепенно начинает отступать. Встаю с кровати, вытягиваюсь, медленно плетусь в ванну и сообщаю, — Артем вряд ли захочет.

— Почему? Вчера он приходил ко мне, и мы обо всем договорились.

Удивленно вскидываю брови. Когда он уже успел встретиться с Романовой? Голова туго соображает. Приходится встряхнуть ею, чтобы хоть как-то привести себя в чувство. Свободной рукой включаю холодный кран с водой. Умываюсь, затем заторможено тяну:

— Я тоже с ним вчера говорила.

— Знаю. Он рассказал мне.

— И что же он рассказал?

— Какая разница? Давай собирайся. Потом поговорим.

Не успеваю ответить. Подруга резко кладет трубку, и я удивленно замираю: что на нее нашло? Мало того, что встала бессовестно рано, так теперь еще и отказалась трещать по телефону. Может, на нее как-то повлиял вчерашний разговор с Темой? Что же он ей такое наговорил, и к чему вообще пришел? Извинился за все, что сделал, или в очередной раз попытался найти утешения в чьих-то объятиях?

Собираюсь вернуться в спальню, как вдруг улавливаю шум на кухне. Растягивая лицо в довольной улыбке, подкрадываюсь, вижу спину парня около плиты и слышу свист: знакомая мелодия. Прищуриваюсь, стараясь вспомнить. Что же это.

— Я проснулся часов в пять, и понял, что мы до сих пор на крыше, — сообщает парень, разбивая яйца о край сковороды. — Сначала, решил, что свихнулся. Но затем вспомнил: это же последствие пятнидельника.

Усмехаюсь.

— Очень бурные последствия.

— Желток любишь?

Киваю.

— Я не помню, как уснула.

— Я тоже. Знаешь, неплохо было бы спать с открытыми глазами. Вроде отдыхаешь, но все равно все видишь.

Мы еди м вместе, то и дело, задевая друг друга ногами под столом. Мне нравится то, как парень готовит, нравится, как он выглядит на моей кухне. Я наслаждаюсь каждым его словом и, вспоминая свои страхи, успокаиваюсь. Он все тот же. Когда мы разделываемся с посудой, Дима рассказывает историю про мальчика, получившего на день рождение трехногую собаку. Сначала мальчик не любит ее. Его раздражает беззащитность, ущербность щенка. Тот не может бегать за мячиком, не может долго гулять с ним на улице. Да, и вообще пес выглядит жалко: постоянно падает, спотыкается, неуклюже ходит, прихрамывает, даже не допрыгивает до дивана в зале. Но затем мальчика поражает то, с каким упорством щенок борется со своим недугом: он не сдается. Он терпит неудачи снова и снова и снова, но все равно пытается быть смелым. Не обращает внимания на свой видимый, жуткий недостаток, да и вовсе не считает это недостатком. Прыгает, веселится, знает, что на улице ни одна собака не подойдет к нему, но все равно туда рвется. Почему? Неизвестно. Откуда у животного может быть такая жгучая жажда к жизни? В конце концов, мальчик привязывается к собаке, непроизвольно перенимая его волю, его силу, его одержимое желание быть счастливым. Смотря на пса, он тоже учится жить, старается смириться со своим недугом, и принимает самого себя: без ноги. Не такого как все. Ущербного, но все-таки особенного.

Спрашиваю, откуда он знает эту историю. Дима отвечает, что не помнит.

Вскоре приезжает Лена на минивэне матери. Зеленый Фольксваген паркуется перед подъездом и сигналит так громко, что я слышу звук даже сквозь закрытые окна.

Волнуюсь. Чего ждать от этой поездки? Медленно обуваюсь, искоса наблюдая за Димой. Неужели ему совсем не страшно?

— Я взрослый мальчик, — внезапно отрезает он, криво улыбаясь, — что ты так переживаешь? Не загрызут они нас.

Нас? Я нервно приподнимаю уголки рта, потому что боюсь вовсе не за свою жизнь.

— Кстати, хотел извиниться за вчерашнее. Наш разговор об Арине, и о той песне. Я…

Диму прерывает телефонный звонок. Романова кричит, говорит: мы собираемся слишком долго, и я недовольно сбрасываю, избавляясь от ее претензий.

— Одичала она. — Смотрю на парня. — Потом обсудим вчерашнее, хорошо?

Он кивает.

Выходим из дома и тут же натыкаемся на возбужденное лицо Ленки. Она стоит около подъезда вместе со Стасом. Тот пытается ей что-то рассказать, но думаю, подругу занимают совсем иные мысли.

— О, кто-то не ночевал дома?

Краснею. Подхожу к Романовой и обнимаю ее за шею так сильно, что та становится бардовой. Не собираюсь ослаблять тиски, пока Ленка не начинает шепотом извиняться. Будет знать, как шутить надо мной в самый неподходящий момент. Садимся в минивэн, на третий ряд, тут еще пусто и поэтому я облегченно выдыхаю. Спереди Настя. Рядом с ней Олег. Они одновременно оборачиваются и говорят:

— Привет.

Репетировали что ли.

— Привет, — я выдавливаю из себя улыбку. Удивительно фальшивую. Затем показываю в сторону парня и говорю, — это Дима, — добавляю, — мой хороший друг.

Ребята здороваются. Неожиданно в окне появляется Стас. Он широко лыбится, подмигивает Диме и отрезает:

— Мы только издали спокойные.

— Ничего страшного. Я люблю шумные компании.

Ответ всех удовлетворяет. Я только-только с облегчением выдыхаю, как вдруг замечаю на переднем пассажирском сидении Артема. Он поворачивает голову медленно, лениво, скрипя, будто давным-давно не смазывал винтики маслом. Растягивает худое лицо в улыбке, выпрямляется и протягивает перед собой руку. Диме приходится немного привстать, чтобы пожать ее.

— Приятно познакомиться, — говорит Тема. — Наслышан о тебе.

— Аналогично.

И вот тот самый неловкий момент, которого я так боялась. Все молчат, парни буравят друг друга взглядами, а я смущенно скатываюсь на сидении. Мне кажется, любовь — двоякое чувство. С одной стороны, мы вроде боремся за высокие, сердечные чувства, но с другой — становимся одержимыми, слепыми и беззащитными глупцами. А что может быть хуже, чем превращение в одурманенного зомби? Дима и Артем все так же сканируют один другого, а я уже хочу выпрыгнуть из машины, радуясь, что она еще не тронулась с места.

Стас садится рядом со мной, Ленка прыгает за руль.

— Поехали? — спрашивает она, заводя машину. Я жутко волнуюсь, поэтому не могу поддержать ее энтузиазм, но остальные довольно выкрикивают «да». Олег отбивает барабанную дробь по подлокотнику, Настя закрывает глаза, отрезает что-то себе под нос, и мы резко, в духе Ленки, срываемся с места.

Через несколько минут я узнаю, что продуктами ребята уже закупились. Настя как всегда заранее обо всем позаботилась: приличная, тактичная и остальные слова, сложенные из других букв, но означающие примерно то же самое. Моя вторая близкая подруга — абсолютная противоположность Романовой. Она не любит говорить, не любит спорить — если это, конечно, не касается Отца нашего Всевышнего — не терпит ругательств, обмана, лицемерия, не выносит богохульства, и не сносит напор критики, что, пожалуй, обязательно нужно учитывать в общении с ней. Как-то раз Стас сказал: Насть, а не считаешь ли ты нужным сбросить пару кило, ну, честное слово, ну ляхи так и выпирают. Сказано это был в его стиле в момент «шутка-прибаутка от Стасика», да и в самое неподходящее время. И ясное ведь дело: Настя не просто худая, она исчезнет скоро! Так та поверила. И села на диету. Точней, нет. Не правильно. Сесть на диету, это просто переключиться на более здоровую пишу. Краснова же вообще прекратила есть. Мама Насти не спешила взывать к ее совести, упорно и слепо взывая к помощи Господа. Не знаю, что тогда спасло подругу: Бог или внезапное извинение Стаса.

Мы выезжаем из города, я смотрю в окно, вижу, как за стеклом смазывается картинка леса, травы, асфальта, грязи, и задумываюсь. Все несется так быстро, так стремительно, что я даже не успеваю ухватиться хоть за что-нибудь. Жизнь ускользает борзо и резко, она вся перед глазами, вот — прямо сейчас! Но я ничего не вижу. Абсолютно. Ведь она молниеносна. Мгновенна. Однако едва мне стоит присмотреться, сосредоточить взгляд на чем-то одном, как вдруг все меняется, тормозит. Картинка предстает передо мной совсем в ином виде: более отчетливая, более ясная. Более правдивая. Я начинаю замечать мелочи, детали: цвет листьев, крупицы песка, отлетающие от колес камни, ветви, тучи, которые прорываются сквозь них. И все становится другим. Новым. Может, именно таким, каким оно должно быть. И я ощущаю себя частью чего-то большего. Не просто Мирой. Не просто девушкой, сидящей в зеленой Хонде около окна. Я участвую в гигантском процессе, я живу. И мне хорошо от этой мысли. Думаю: спешка не стоит зрения, не стоит того, к чему она может привести. Лучше задержаться в этом моменте, пережить его более основательно, глубоко, чем пронестись мимо. Вдруг это мгновение было самым важным мгновением во всей твоей жизни.

Слышу, как Ленка поет, делая музыку громче, вижу ее широкую, уверенную улыбку, замечаю, как она счастливо пританцовывает, хлопает ладонями по кожаному рулю, и перевожу взгляд на Артема. Даже тот смеется. Он красивый, когда искренний, когда веселый и беззаботный. Наблюдая за его улыбкой, я вспоминаю детство, вспоминаю наши тайны и секреты, вспоминаю, как он заступался за меня в школе, как дарил яблоки, сорванные у соседей. Я вспоминаю нас и не могу найти ничего плохого. Ничего такого, что сейчас привело к данным последствиям. Затем смотрю на Настю. Она причитает, указывая на спидометр. Недовольно кричит на Романову, говорит: Бог все видит, но мы слишком скептичны, чтобы поверить ей. Даже если Бог действительно видит нас, то все равно бездействует. Тогда какая разница? Олег смеется над Красновой, хоть и пытается сдерживаться. Он обнимает ее за плечи, наверно, хочет успокоить, но постоянно натыкается на враждебный взгляд. Однако парень не отступает. И я обожаю его эту удивительную настойчивость. Всегда знает, что делать, когда делать, как делать. Самый ответственный, самый правильный и мудрый. Олег вечно делился со мной своим опытом, пусть и не превосходил никогда меня по возрасту. Старший брат. Не иначе. Потом я перевожу взгляд на Стаса. На наше солнце. Он такой теплый, такой яркий, что я бы грелась об него, если бы не сталкивалась с поразительным светом, который иногда щиплет глаза. Он поет вместе с Леной, вытягивает вверх руки, касается пальцами люка, открывает его и уверенно вылазит наружу. Кричит. Я слышу его вой и улыбаюсь: приятно наблюдать за человеком, который делает то, на что ты бы никогда не решился, но что ты бы всегда хотел сделать. Я восхищаюсь. И одновременно завидую. Удивительно: разве можно совмещать два таких разных чувства в своем сердце? А затем мое внимание привлекает Дима. Он берет меня за руку, криво лыбится и кивает, словно говорит: давай, ты же хочешь. Попробуй. Попробуй жизнь на вкус! И я пораженно прикусываю губу: как? Откуда он знает мои мысли? Сжимаю его пальцы в своей ладони и думаю: вот моя поддержка, моя опора. Он никогда не позволит мне потухнуть, никогда не оставит меня и не сделает мне больно. Дима, будто подталкивает. Помогает привстать и держит за талию, когда я вылажу наружу. Стас все кричит, расставив в сторону руки. Видит меня, улыбается и прижимает к себе. Говорит: давай, вместе! И, улыбнувшись, под музыку, разрывающую колонки, я ору. Закрываю глаза, вытягиваю руки и кричу: кричу во все горло, кричу от сердца, искренне. Кричу от безнадеги и какого-то внезапно нахлынувшего счастья, ностальгии. Стас не дает замерзнуть, борется с холодным ветром своим природным теплом. И мы несемся вперед, рассекая историю, печатая новые строки в нашей очередной главе. И нам всегда будет, что сказать. Потому что мы вместе. Потому что мы части одной огромной книги, и мы заполняем страницы каждого из нас в своем собственном рассказе.

Приезжаем, когда небо полностью затягивают тучи.

Ленка сбавляет ход по грунтовке, открывает окно и посвистывает:

— Наконец, мы встретились.

Не знаю, почему ей так нравится ввязываться в приключения. В салоне тепло. Я не хочу выходить, мне кажется, на улице похолодало. И вновь, словно прочитав мои мысли, Дима стягивает с себя джинсовую ветровку.

— Держи, — он надевает ее мне на плечи. — Там прохладно.

Улыбаюсь, открываю дверцу. Выходим. Перед нами полуразрушенный особняк, с красной, старой крышей и большими окнами на втором этаже. В центре конструкции — колонны. Между ними высокие, деревянные двери, обрамленные облезлой золотой каемкой. К ним ведет широкая каменная лестница, которая посерела и выглядит рыхлой. Я думаю, здесь побывало немало людей. Стены исписаны граффити.

— Мда, — хлопая дверью, протягивает Артем. — Просто райское место.

— Эй, глядите, — Настя указывает в сторону ворот. Там стоят два грузовика. — Дачу наверно реставрируют.

— Надо проверить все, чтобы потом не набраться проблем, — командует Олег. Он поправляет кудрявые волосы и смотрит на меня. — Мы ведь не ищем приключений, так?

— У нее спроси.

Киваю в сторону Ленки, но та уже совсем далеко: она в своих странных, рисковых мыслях. Подруга одержимым взглядом исследует здание, заросли, широкий балкончик на втором этаже, и мне кажется, она именно за острыми ощущениями и выбралась из дома. Есть люди, которым просто необходим адреналин, необходима его постоянная доза. И если бы не строгие родители, Лена бы давно нашла ту самую свору подростков, о которой ходят слухи по всему Питеру. Эти сумасшедшие ребята ищут приключений, а для Романовой приключения — основной род деятельности.

Слышу вдалеке гром. Поднимаю взгляд, вижу над собой тучи и думаю: будет дождь.

— Мы не должны были приезжать, — шепчет Настя и как-то рассеяно оглядывается. — Небо гневается, значит, случится нечто нехорошее.

— О да, — смеется Стас. — Прямо сейчас твой Бог пронзит нас стрелой.

— Не богохульствуй!

— Хорошо-хорошо. Не буду. Только ответь. Как же господь допустил это?

— Что это?

— Эту короткую юбку на твоих бедрах.

Краснова кидается на Стаса, а я усмехаюсь — ничего не меняется.

Неожиданно чувствую, как кто-то обнимает меня со спины, и искренне улыбаюсь. Кладу руки поверх ладоней, сжимающих мою талию, откидываю назад голову и ощущаю странный запах. Запах сигарет. Уже через секунду вдалеке возникает фигура Димы. Он говорит с Леной.

Как ошпаренная я отскакиваю в сторону, резко оборачиваюсь и взрываюсь:

— Какого черта?

Артем невинно улыбается. Сужает глаза и шепчет:

— Ты отлично выглядишь.

— Не делай так больше.

— Почему?

— Не начинай. Мы вчера уже все обсудили. — Нервно оглядываюсь. Убеждаюсь, что Дима ничего не видел и одергиваю джинсовую ветровку. — Ты сошел с ума.

— Да, ладно тебе, — парень легкомысленно пожимает плечами. — Я же пошутил. Никто не собирается портить тебе сказочный вечер, принцесса.

Не знаю, что ответить, поэтому просто киваю. Отхожу от Артема и решительно несусь к Диме. Мне становится не по себе. Сжимаю руки в кулаки, разжимаю их. Вижу, как смеется Ленка, и понимаю: это ошибка, ужасная ошибка. Мы не должны были приезжать. Я не должна была сводить Тему и Диму вместе. Выдыхаю горячий воздух, пытаясь взять все мысли под контроль. Но не выходит. Опять приступ паники, опять пузыри в голове. Мне становится дико страшно, словно на перекрестке я свернула не туда и заблудилась. Дохожу до Димы с Романовой. Они сразу видят, как я взвинчена и оба меняются в лице.

— Что случилось?

— Ничего, просто…, просто…

Слова не сходят с языка. Сказать Лене, что парень, который ей нравится, вновь сходит с ума? Сказать Диме, что ему предстоит выяснить отношения с моим лучшим другом? Зачем я завела себя в тупик. Зачем?

Что же делать.

Так. Набираю в легкие холодный воздух и, вспомнив слова Александра Викторовича, решаю быть сильной. Я справлюсь. Главное пережить этот день, а дальше — дальше будет жизнь без пересечений двух параллельных линий.

— Мира? — Дима совсем близко. Он обнимает меня за плечи. — Ты чего? Что произошло?

— Просто…, я забыла…

— Что забыла?

Смотрю на парня и вижу в его странных глазах свое испуганное отражение. Криво улыбаюсь. Все будет хорошо, ведь я не одна. Он рядом.

— Я забыла покормить Аида. — Пожимаю плечами. — Не будем долго, хорошо?

— Конечно.

Дима целует меня в волосы, и мы медленно возвращаемся к компании. Всего один день. Что может случиться?

Начинается сильный дождь, и мы прячемся в здании. Внутри темно и сыро. Второй этаж практически полностью развален, пол хрупкий, и никто не решается преодолеть туда ведущую деревянную, винтовую лестницу. Остаемся снизу. Стелем огромный плед, расставляем еду. Парни разжигают маленький костер в углу комнаты, обложив его найденными, красными кирпичами, и жарят курицу. Я болтаю с Ленкой и Настей об институте. Обе счастливы, что сессия подходит к концу. Настя жалуется на образование, уходя в дебри истории. Говорит: люди в России учатся так же, как и верят в Бога — то есть только тогда, когда им нагревает одно место. И мы соглашаемся. Что-то, а тут она полностью права.

Через час сидим по кругу в центре старинного зала. Дима совсем рядом, я могу ощущать тепло, исходящее от его рук, от его тела. Иногда он смотрит на меня, улыбается и быстро отводит взгляд в сторону. Я не понимаю: что это значит? Но мне кажется — что-то хорошее.

— Как же здесь было красиво когда-то, — протягивает Ленка. Она выпила достаточно пива, чтобы смело начать рассуждать о вечном. К слову, на вопрос: кто же нас повезет обратно домой, она уверенно сказала — Настина вера. По-моему, этот ответ не понравился только самой Насте. — Я читала, в этом здании, во время Зимней войны с Финляндией, было сформировано правительство «Финляндской Демократической Республики». Как вам, а?

— И что с того? — моргая, спрашивает Стас. — Ты вдруг почувствовала себя частью чего-то большего? Или, может, твой дед принимал непосредственное участие и в этом событии? Он, как мы знаем, тот еще активист.

— Не трогай моего дедушку!

— Здесь жутко, — отрезает Настя. — Еще и ливень.

— Тебе вечно все не так.

— Эй, — я угрожаю Олегу пальцем. — Не надо ссориться.

— Я и не ссорюсь. Просто она вечно недовольная. Вот что опять не так? Мы ведь даже курицу едим, вместо нормального мяса. Все ради тебя.

Краснова показывает парню язык и усмехается. Еще один ее заскок: она не переваривает мяса. Почему? Да, Бог ее знает.

— А ты ведь был здесь раньше, да? — неожиданно прерывает тишину Артем и поднимает задумчивый взгляд на Диму. Я замираю.

— Так и есть.

— Сам?

Меня скручивает. Недовольно смотрю на Ленку и вдруг вижу ее застывшее, испуганное выражение лица. Черт! Она растрепала, растрепала Теме все! Я едва не валюсь в обморок от обезумившего приступа паники.

— Не сам, — отпивая пива, говорит Дима. Он вскидывает подбородок и, будто приняв вызов, добавляет, — с сестрой и ее парнем.

— И это место тебе так сильно приглянулось, что ты вновь решил приехать?

— Меня позвала Мира. Зачем же было отказываться от такой отличной возможности провести время вместе?

— Думаю, дождь сегодня вообще не кончится, — вставляет не своим голосом Лена и нервно поднимается на ноги. Она поправляет волосы, подходит к Артему и спрашивает, — может, будем собираться, а? Нет смысла ждать, пока ливень прекратится.

— Подожди.

— Тёма.

— Не сейчас, ты что не видишь — я разговариваю.

Все молчат. Ни Олег, ни Настя, ни Стас — никто из них не понимает, что вообще происходит. Краснова собирается спросить что-то, как вдруг Артем продолжает:

— А что же сейчас с твоей сестрой, м, Дим? Почему она не поехала с нами?

Меня пронзает судорога. Я чувствую, как напрягается тело Димы, вижу, как он с силой сжимает пластиковый стаканчик, и недовольно вскакиваю.

— Тём, не поможешь мне поставить новую порцию курицы на костер.

Я не спрашиваю — я приказываю.

Парень пронзает меня довольным взглядом: как же ему нравится это состояние звенящего в воздухе раздражения. Никогда бы не подумала, что он может вести себя так, быть таким. Просто невероятно.

— Конечно.

Он встает. Я собираюсь отойти, как вдруг Дима хватает меня за руку. Шепчет:

— Не надо.

— Я разберусь.

Настал мой черед быть сильной. Я напоследок сжимаю руку дорогого мне человека и улыбаюсь, словно говорю: все будет хорошо, у нас с тобой все будет прекрасно. И я хочу верить в свои же мысли, но не верю, потому что чувствую нечто плохое, нависшее над моей головой. И это не грозовые тучи. Это что-то пустое, опасное и очень холодное. Выхожу из комнаты, не сводя с Димы глаз.

За стеной Артем уже открывает сумку-холодильник, и, увидев это, я усмехаюсь.

— Что?

— Ты действительно думаешь, что я позвала тебя нашпиговать курицу?

— А разве нет?

— Что ты делаешь?

— Понятия не имею, о чем ты.

Недовольно подхожу к парню, останавливаюсь всего в нескольких сантиметрах от его носа, и смотрю ему в глаза со всей злостью, со всем негодованием и страхом. Смотрю на него так, будто он предатель, страшнейший враг. Как же мы до такого докатились?

— Что тебе рассказала Лена?

— Ничего.

— Не надо меня обманывать!

— Чего ты взбесилась-то? Господи, я просто пошутил.

— Как пошутил? Артем, не смей говорить Диме о его сестре. Что же ты делаешь? Зачем?

— А почему бы и нет? А? С чего бы мне сидеть молча, когда он кидает в твою сторону любовные взгляды, когда он обнимает тебя, прижимает к себе? Какого черта я должен мириться с его появлением в нашей компании, должен принять его мерзкое желание помочь всем и каждому? Почему, Мира? Почему я обязан терпеть его присутствие? Терпеть его тупое выражение лица, когда ты находишься рядом? Он безмозглый кретин, раз решил, что я сдамся без борьбы!

— Какой борьбы? — ошеломленно вскидываю брови. — О чем вообще идет речь? Нет никакой борьбы! Нет!

— Ты ошибаешься!

— Это ты ошибаешься! Что с тобой? Ты опять принял дозу, да? Господи, посмотри мне в глаза, посмотри! — Вижу его черные, огромные зрачки и прикрываю рукой рот, — Артем…

— Что? Что ты пялишься? Вчера сказала все бросить. Бросить ради тебя! А сейчас толкуешь, будто в этом нет смысла?!

— Ты не правильно понял.

— Что я опять не правильно понял? — отталкивая меня назад, орет парень. — Что?

— Перестань! Мне больно!

— Мне тоже больно! Твое поведение раздирает на куски! Ведь это я всегда был рядом, я, не он! Слышишь? Я всегда поддерживал тебя, всегда вытаскивал из неприятностей! Я!

— Но ты не смог вернуть меня к жизни после смерти родителей!

— Знаешь, Мира, лучше бы ты подохла! Подохла в той самой ванне, где я впервые признался тебе в своих…

Размахиваюсь и ударяю парня по щеке. Хлопок. Артем замолкает, я замираю. Несколько секунд мы не двигаемся, и просто буравим друг друга до боли знакомыми взглядами. Что же я сделала? Что натворила? Но сожалеть долго не приходится. Внезапно парень стискивает зубы, дергается, и мне ничего не остается, как отлететь назад, от неожиданно врезавшегося в мою челюсть кулака. Шок. В ушах звенит. В панике я распахиваю глаза, придавливаю пальцами подбородок и скручиваюсь в углу. Боже мой, он ударил меня. Он меня ударил!

Едва не кричу, увидев, как тот вновь сокращает между нами дистанцию, но в ту же секунду в комнату врываются ребята. Они в ужасе, смотрят сначала на меня, потом на Тёму, потом опять на меня, и вдруг Ленка вопит. Кидается ко мне, падает на колени, просит прощения. Но я не обращаю внимания. Мои глаза непроизвольно ищут родные глаза Димы, а когда находят — наполняются слезами. Тело тут же прошибает сильная судорога. Я вижу, как он взбешен, чувствую, как он готов сорваться и мысленно прошу: не надо. Не делай этого! Но парень не слышит. Он лишь видит, как по моей губе скатывается тонкая линия крови, видит, как дрожат мои прижатые к туловищу руки, и взрывается. Как бомба. Как воздушный шар. Таймер сработал.

Сделав два решительных шага вперед, Дима накидывается на Артема и со всей силы начинает колотить его по грудной клетке.

— Нет! — глухо восклицаю я. — Не надо!

Но его не остановить. Тёма пытается отбиваться, ставит блок, выпускает один за другим мощные удары, однако у него ничего не выходит. Сначала страдает живот, потом плечи. Затем кулак противника врезается в его лицо, и теперь он уже не просто не может защищаться. Он не может стоять на ногах. Я закрываю руками лицо, в ужасе через пальцы наблюдаю за тем, как Олег и Стас пытаются разнять ребят, но Дима откидывает их в стороны, как игрушки, как ненужный мусор, и реву. Такой худой, вроде слабый, он превращается в одичавшего зверя, одной рукой придерживающего голову Артема, а другой наворачивающего по ней удары. И я плачу, не зная, что делать. И мне страшно от того, что все мы бессильны против безудержного гнева, вырвавшегося на свободу. А глаза у парня как в тот самый день, в филармонии, полны злости, ярости. Они горят от гнева, как костер, который мы оставили полыхать в главном зале. И они не видят меня.

— Дима! — Я вдруг нахожу в себе силы встать на ноги. — Дима, хватит! Не надо!

Почему он меня не слышит? Неужели пузыри в его голове взрываются так громко? В панике оглядываюсь. Вижу, как Стас держится за живот, морщится, как Олег безуспешно тянет Диму на себя и кричит. Вижу, как Артем лежит на полу. Обездвижено. И еще вижу его окровавленное лицо, превратившееся в сплошной темно-бардовый ком. И тут во мне что-то стреляет. Это я виновата, я допустила все, что сейчас происходит! Отталкиваю в сторону Лену, вырываюсь вперед и кидаюсь к Диме на спину.

— Хватит! — сначала думаю молотить по ней руками, но потом решаю просто обнять парня за талию. Крепко-крепко. — Пожалуйста, прекрати! Ты убьешь его. Дима! Прошу тебя.

У меня нет сил сжимать его тело, но я сжимаю. Плачу, однако, не размыкаю рук, не сдаюсь.

— Ради меня, прекрати! Дима! Ради Арины!

И тут вдруг происходит нечто невероятное. Парень замирает. Молча, медленно отпускает голову Тёмы вниз, оборачивается и испуганно встречается со мной взглядом.

Я бы все отдала, лишь бы не видеть его глаз. В них больше нет гнева. Нет. В них дикий страх. Дима, словно спрашивает меня: что я натворил? Что наделал? А я не могу ему ответить. Трясусь и плачу, как сломленный, слабый ребенок. Рассматриваю его потное, красное от капель крови лицо, рассматриваю его глаза, и стискиваю себя за талию сильно-сильно, надеясь проснуться, очнуться. Надеясь, вернуться к реальности. Но не выходит. Вот она — реальность: в Диме, в его дрожащих руках, в его испуге и ненависти. Вот она — правда.

Уже через секунду парень срывается с места и убегает.

— Нет, — покачивая головой, протягиваю я и закрываю ладонями мокрое от слез лицо, — не уходи, Дима, не надо. Пожалуйста.

Но я даже не бегу за ним, потому что в глубине души знаю: мне не вернуть его.

— Мира.

— Не трогай меня! — отскакиваю от Лены, как от огня. Подхожу к стене и плача, облокачиваюсь об нее всем телом. Что же мне делать, что делать? Как я без него? Как?

Думаю, мы ждали этого момента с той самой минуты, как решили быть вместе. Каждый из нас знал — кто-то сорвется первым. Один опередит другого. Но боль все равно дикая. Я так хочу повернуть время вспять и, прежде чем он уйдет, закричать — мне плевать. Кажется, я люблю тебя, Дима, люблю! Но теперь поздно. Поздно говорить, думать, мечтать. Я потеряла его на слишком долгий промежуток времени, которого мое сердце может не выдержать. Раскрываю глаза, вижу Артема, стонущего на полу, и медленно подтягиваю к нему свое ватное тело. Касаюсь дрожащими пальцами его избитого лица. Шепчу:

— Извини.

А он не отвечает. Приподнимает руку и накрывает ею мою ладонь. Уверена, вокруг уже носятся ребята, уже собирают вещи, звонят в скорую. Но я не вижу их. Я даже Артема не вижу. Я смотрю перед собой и думаю о том, что не могу бросить Диму. Нет. Не могу оставить его здесь. Медленно поднимаюсь на ноги, все-таки выхожу из здания. Кричу его имя, вырываюсь из рук Олега, пытающегося затащить меня в машину, дерусь. Но в скором времени сдаюсь.

Обещаю себе найти Диму любой ценой позже, отыскать в городе, извиниться, поговорить. С этими мыслями засыпаю, и просыпаюсь уже в совсем другом мире. В мире, где я опять одна и где лимит случайных счастливых совпадений, к сожалению, исчерпан.