10

Гриша высаживает меня рядом с университетом за десять минут до начала зачета. Забираю сумку с заднего сидения и, попрощавшись, покидаю приятно пахнущий салон машины. На ходу пишу маме, во сколько примерно освобожусь, и захожу в новый корпус.

У окна стоит Лебедев.

— Маслова, почему на сообщения не отвечаешь? — он подстраивается под мой шаг.

— Потому что у меня нет желания по сто раз повторять одно и тоже. Ты меня не интересуешь, Макс.

Он разворачивается ко мне лицом и идет спиной вперед.

— А кто тебя интересует. Этот тип на дерьмовой тачке, который тебя привез?

Смотрю ему в лицо. Макс злится. Вспыльчивость я заметила за ним еще в сентябре, как только мы пришли на учебу. На физкультуре он сцепился с каким-то старшекурсником. Их всей толпой друг от друга оттягивали. Уж не знаю, что они не поделили.

Он что в окно сидел сторожил, кто и на какой тачке меня привезет.

— Макс, ты сейчас грохнешься. — киваю на лестницу. — У тебя дел своих нет, что-ли, что ты в окно пялишься. Может у тебя еще бинокль есть?

Он резко хватает меня за плечи и сильно сжимает.

— Что тебе надо, а? Что ты мне нервы мотаешь, Маслова? — пытаюсь вырваться, но он вцепился намертво. — От меня все девки тащатся.

— Ну так иди к девкам своим. — сбрасываю его руки, когда он немного ослабляет хватку.

Лебедев отступает и потирает шею.

— Прости. Правда, прости. Меня просто иногда бесит твоя заносчивость. Идем, а то опоздаем. Декан нас сожрет.

Он берет меня за руку и тянет по направлению к аудиториям. Глупо будет выдергивать ее обратно, тем более что он извинился. Рука Макса большая и теплая.

Наши одногруппники уже стоят под кабинетом. Кто-то смотрит в телефон, кто-то пытается что-то повторить. Обстановка царит напряженная. Настя Усманова, сидит на подоконнике с бутылкой воды. Она смотрит на наши руки, а потом переводит взгляд на Макса. Черт, у меня и так отношения с одногруппниками прохладные, не хотелось бы усугублять еще и со старостой. Аккуратно освобождаю ладонь и убираю ее в карман толстовки.

— Вера, я тебя в последнюю десятку внесла, как ты и просила. — она спрыгивает с подоконника и идет к нам. — Привет, Макс. — улыбается и стреляет глазами. Делает это довольно искусно для восемнадцатилетней девчонки.

Время пролетает, на удивление, быстро. Алексей Петрович сегодня в хорошем расположении духа, и поэтому мне каким-то чудом достается четверка. Сказать что счастлива — ничего не сказать. Не зря переписивала чужой конспект. Чуть рука не отвалилась. Что-то да осталось в памяти.

Лебедев решил больше не наседать. После зачета он пошел с одногруппниками в боулинг рядом с университетом. Собирается почти вся группа. Меня уже пару месяцев перестали звать с собой все кроме Макса. Но сегодня и он оставляет меня в покое. Умный парень, за это я его уважаю.

Жду маму, размышляя над переездом. Я решила ничего не писать Вике, а поговорить с ней вечером. По дороге обязательно куплю фисташковых круассанов для Александровых. Надеюсь, кондитерская еще будет открыта.

Мама забирает меня у ворот университета. Время близится к ужину. Мы сидим в тихом ресторанчике, официант уже принес нам напитки. Наш столик расположен у окна с видом на набережную. Из-за отвратительной погоды она безлюдна.

Любуюсь мамой: текстурная укладка, костюм винного цвета, светло-коричневые тени, подчеркивающие оттенок глаз. Когда она улыбается — они похожи на теплый песок. Жаль, что последнее время это происходит слишком редко.

Мы так давно не проводили время вместе. Кажется, целую вечность.

— Как зачет? — мама изящно складывает ладони на столе.

— Четыре.

Мама улыбается, но глаза грустные. Отсутствуют мелкие морщинки, указывающие на искренность улыбки. Мне очень хочется открыто поговорить с ней обо всем, что накопилось за последние дни, но я не знаю, как подступиться. Боюсь ранить ее. Хотела бы я знать правду, будь я на ее месте?

— Умница. Доча, когда домой собираешься возвращаться? Ну поругались, с кем не бывает. Зачем сразу уходить.

— Я не вернусь, мам.

Мама смотрит недоуменно. Нам подают заказ. Мама вертит в руках вилку и после небольшой паузы продолжает:

— Я знаю, что последнее время много работала. Мы с тобой стали меньше проводить времени вместе. — в голосе проскальзывает вина. Я чувствую ком в горле, как будто проглотила теннисный мячик. Это же нормально. Все родители много работают. — Тебе тяжело. С Андреем всегда было непросто. Я тебя понимаю.

Мамина забота и доверительный тон делают свое дело. Я, наконец, решаюсь открыто сказать о том, что последнее время не дает мне покоя. Делаю вдох, как перед погружением в ледяную воду:

— Мам, ты знаешь, что отец тебе изменяет? — я допускаю фатальную ошибку. Ее плечи каменеют, взгляд становится колючим. Она ощетинилась и приготовилась защищаться, не понимая, что яне нападаю.

— Вера, при всем уважении, я не буду с тобой это обсуждать, — чеканит и комкает салфетку. — Это касается только меня и Андрея. — говорит совсем как отец.

Она знает. Не могу поверить. Я до последнего думала, что маме ничего не известно. Как давно она живет с этим? А главное: зачем?

— Мам, ты что совсем себя не уважаешь? — вырывается у меня от боли.

Она игнорирует мой вопрос, жестом позывает официанта. Взгляд застыл. Ее движения резкие и отрывистые. Глядя на нее, я хочу отмотать время назад и просто насладиться с ней вкусной едой и общением.

— Рассчитайте нас. — пока нам несут счет, я смотрю в тарелку на свой, едва начатый, салат. Мама совсем ничего не поела.

Она расплачивается. Щеки красные, будто ей надавали пощечин.

— Мамуль. Мам, прости. — я пытаюсь схватить ее за руку.

— Если тебе понадобятся деньги или помощь, пиши мне. — говорит поднявшись, забирает клатч со стола и идет на выход.

Стук каблуков врезается в сознание. Я закрываю лицо ладонями и плачу. Зачем я полезла. Зачем ударила туда, где и так нет живого места.


К Александровым прихожу, когда на улице стемнело. Сердце ощущается инородным элементом в груди. К счастью, дома только Вика. Сейчас у меня нет сил разыгрывать беспечность.

Дядя Вася и тетя Лера поехали на закупку продуктов на неделю. Отдаю Вике коробочку с выпечкой и скрываюсь в ванной. От переживаний разболелась голова. День ощущается бесконечно долгим: смена лиц, мест, эмоций. Даже мысли о Грише померкли и стали неважными. Обнимаю себя за плечи и какое-то время сижу на краю ванной, собираясь с силами, чтобы принять душ.

Протираю запотевшее зеркало. Кожу лица стянуло. Собираясь в второпях, я забыла уходовую косметику. Любимую марку я еще очень долго не смогу себе позволить. Еще раз умываюсь холодной водой. Перед глазами снова встает мамино лицо. Хочется написать ей огромное сообщение, но сейчас это бесполезно. Ей нужно время. Мы обе привыкли проживать свою боль в одиночестве, как кошки, которые уходят умирать подальше от хозяев. Только теперь я поняла, что это вовсе не признак силы. Это — страх уязвимости.

Надев чистую футболку, я иду на кухню. Вика закаривает чай.

— Вер, — смотрит испуганно. — Что случилось? На тебе лица нет.

— У папы появилась любовница, я поэтому и ушла из дома. Еще я сегодня обидела маму. Я ненавижу юрфак. И вообще не понимаю, что делать со своей жизнью. Вик, я так устала. — сажусь на табуретку и прячу лицо в ладонях.

— Капец! Что ты сразу не сказала, что все так хреново. — Вика подходит ко мне и прижимает мою голову к животу. — Так бывает, Маслова. — говорит тихо. — Не плачь, все пройдет. Тетя Света тебя очень любит, Вер, я видела. Не плачь.

Я сама не заметила, как снова начала плакать. Я не говорю Вике, что любовница отца — мать Гриши. Это не имеет никакого значения. Бессмысленно искать виноватых. Все рухнуло. Мне жалко маму, и себя тоже жалко.

Когда я успокаиваюсь, мы молча пьем чай. Мне жаль, что я переезжаю из этого уютного мирка. В квартире Александровых царит безопасность и любовь.

— Я люблю тебя, Александрова. — сжимаю ее ладонь.

— А я сильнее. — Вика улыбается.


Загрузка...