Это всегда был он

Глава 2

Четыре года назад

Слезы, застилающие глаза, размывают белые полосы пешеходной зебры, и я крепче сжимаю велосипедный руль, желая поскорее оказаться как можно дальше от дома. Машин на перекрестке нет, но я все же пытаюсь разобрать горящий сигнал светофора, правда, лучи жгучего летнего солнца нещадно слепят, будто издеваясь. Шмыгнув носом, ощущаю новую волну негодования и отчаяния. Почему сейчас? Почему я должна уезжать? Почему дедушки и бабушки больше нет с нами? Они могли бы присмотреть за мной, и все было бы хорошо. Почему я еще недостаточно взрослая, чтобы жить самостоятельно? Почему все так?! Давлю на педаль, наплевав на правила, и срываюсь с места. Ветер касается мокрых щек, как бы утешая, но в следующий миг по ушам бьют автомобильный гудок и скрип тормозов. От испуга печет в груди, судорога сводит пальцы. Я выкручиваю руль, но не могу удержать равновесие и заваливаюсь на бок. Локоть и бедро пронзает резкая боль, а по улице разносится гневная мужская ругань.

– Красный же! Ты что, ненормальная?! – вопит водитель, но я даже не смотрю в его сторону.

Встаю, горько всхлипывая, не без труда поднимаю велосипед и толкаю его вперед, чтобы через пару секунд оказаться на другой стороне улицы. Правая сторона тела звенит от боли, по ноге от колена стекает что-то теплое, щекоча кожу, но я ковыляю дальше. Идея сбежать из дома и поселиться в роще больше не кажется мне такой привлекательной, как еще пять минут назад. В этом нет смысла. Родители все равно найдут меня и заставят собирать вещи.

Оставив позади улицы Московскую и Пушкинскую, я останавливаюсь рядом с Южно-Российским государственным политехническим университетом. Желтые стены четырёхэтажного главного корпуса залиты солнцем, белые архитектурные элементы, кажется, и вовсе светятся изнутри, а вокруг бушует яркая и сочная зелень.

Когда мне было лет семь, я впервые пришла сюда за руку с дедушкой, чтобы немного порисовать с натуры. Я тогда заявила, что это место похоже на волшебный городок, где живут принцессы и принцы, а он, рассмеявшись, согласился со мной. Мы вошли на территорию внутреннего двора и уселись на скамейку перед спортивным комплексом, с которой открывался вид на торец главного здания. Дедушка вручил мне альбом и карандаш, а сам принялся рассказывать истории о своих студенческих временах. О встрече с бабушкой, о первых серьезных недругах, становлении характера и выборе жизненного пути. Многое из сказанного им я совсем не понимала, но кое-что прочно закрепилось в сознании. Желание, превратившееся сначала в мечту, а потом в цель – учиться здесь, пройти путь по дедушкиным стопам, но создать собственные воспоминания, чтобы рассказывать ему уже свои истории.

Боль в груди заставляет скривиться, слезы вновь бегут по щекам. Я растираю их по лицу тыльной стороной ладони и поднимаю взгляд к небу. Жжение в локте и колене усиливается, напомнив о недавней встрече с горячим асфальтом. Нужно бы посмотреть, насколько там все плохо. Снимаю с плеча лямку рюкзака, достаю из переднего кармана пропуск, который дала Ольга Васильевна, чтобы ей не приходилось встречать меня перед каждым занятием, и вхожу во внутренний двор учебного городка, занимающего два квартала. Взгляд мигом находит ту самую скамейку среди дубов, и я неторопливо направляюсь к ней. Со стороны игровой спортивной площадки слышится смех и громкие возгласы:

– Ого!

– Смотрите, как взлетел!

– Мор, ну ты даешь!

– Иди ищи его теперь!

Среди зеленых листьев мелькает яркий оранжевый шар, и я останавливаюсь. Баскетбольный мяч несколько раз ударяется о землю и катится в мою сторону, а за ним бежал тот, кого я хочу видеть меньше всего.

– Эй, замарашка! А ты что здесь делаешь?! – весело кричит Саша Морев.

Я опускаю голову, стараясь прикрыть растрепанными прядями лицо, и злобно отвечаю:

– Отвали, заморыш.

– Злющая, как и всегда. Мореева, ты… – Он вдруг осекается, а потом его тон неожиданно смягчается. – Настя, у тебя кровь. Что случилось?

Приподнимаю правую ногу и смотрю на рану. Пыльная ободранная кожа свисает клочками, а кровоподтеки алеют вокруг, создавая ужасающий узор.

– Нужно промыть и обработать, – серьезно заявляет Морев и, развернувшись, бросает мяч через высокий забор, за которым стоят ребята из баскетбольной команды. – Идем. В тренерской есть аптечка.

Я в панике мотаю головой. Нет, только не он. Легче поверить, что солнце почернело, чем в то, что Морев собирается помочь мне. Он же меня не выносит, как, впрочем, и я его. Эта взаимная неприязнь с нами ровно с того момента, как мы впервые узнали фамилии друг друга на одном школьном мероприятии.

– Тогда… – растерянно произносит Морев. – Может, Диму позвать? Он тебя отведет.

– Нет! – порывисто отвечаю я, не желая, чтобы Зимин запоминал меня такой жалкой.

– Значит, и вариантов у тебя нет. Не хочу потом объяснять полиции, откуда по всей территории универа взялись лужи девственной крови.

– Фу! – я брезгливо морщусь, в очередной раз убеждаясь, что пятнадцатилетние мальчишки просто ужасны. Все, кроме Димы, разумеется. – Ну ты и придурок!

– Мореева, если ты умрешь от какой-нибудь инфекции, то кого я буду доставать? Не выделывайся и давай-ка топай за мной.

В горле вырастает огромный ком, мешающий ответить, а странная мысль стягивает виски – я ведь буду скучать даже по нашей идиотской вражде. Саша ловко перехватывает велосипед, не давая мне времени опомниться, и мы шагаем к вытянутому одноэтажному зданию для занятий легкой атлетикой.

– Только не думай, что между нами что-то изменится, – ворчит Морев. – Это всего лишь бартер. Вдруг и мне когда-нибудь понадобится твоя помощь. Будешь спасать меня от феечек, например, или от розовых зайчиков. Ненавижу розовых зайчиков, маленькие исчадия ада. Прямо как ты.

Мои губы подрагивают, но слабая улыбка причиняет лишь еще больше боли. Лучше бы он молчал. Лучше бы я сидела дома. Я не готова прощаться ни с кем, и с ним тоже!

В пустом холле спортивного манежа веет прохладой, пахнет сыростью и едкими моющими средствами. Саша оставляет велосипед у стены, ведет меня по узкому коридору мимо раздевалок и открывает дверь в небольшой кабинет с парой письменных столов.

– Заходи, – он приглашающе взмахивает рукой.

Я нерешительно шагаю вперед и сцепляю пальцы рук в замок. Морев подходит к одному из стульев и по-хозяйски выдвигает его.

– Садись сюда, – раздается новый указ.

Молча занимаю предложенное место, Саша достает аптечку с полки узкого шкафа-пенала и опускается передо мной на корточки.

– Где ты так умудрилась, а? Только не говори, что решила в первый раз ноги побрить и перепутала бритву с кухонным тесаком. – Его голос привычно колюч, слова звучат издевательски, но осторожное прикосновение пальцев к ноге кажется мягким, почти ласковым.

Кожа покрывается крупными мурашками, в носу нестерпимо щиплет, и слезы вновь льются из глаз, падая на мои бедра.

– Эй-эй, Мореева! Прекращай реветь. Тут всего-то пара царапин. Ну-у-у… или пара десятков, – испуганно причитает Саша. – Подумаешь! Ты же боец, я это точно знаю. А плакать ты должна только из-за меня.

– Фиг тебе! – гордо бросаю я, хотя мы оба знаем, что он действительно чемпион по доведению меня до слез.

Прикусываю дрожащую нижнюю губу и задерживаю дыхание, стараясь успокоиться. Морев удовлетворенно кивает, явно оценив мои старания, открывает аптечку и принимается обрабатывать ссадину, поливая ее жидкостью из пластикового флакончика. Смотрю на светлую макушку, наблюдаю за длинными пальцами, перемотанными тонкими клейкими бинтами, и с ужасом понимаю, что мы действительно можем больше никогда не увидеться.

– Ненавижу тебя, – зачем-то говорю я.

– Ага. Я в курсе, – хмыкает Морев, стирая розовую пену с моей коленки.

– Ты дурацкий дурак!

– И снова не удивила.

– Вдобавок кривой, будто тебя трехлетка из пластилина слепила.

– Да-да, ты-то у нас красавица с обложки, – саркастично парирует он.

– Еще ты ужасно играешь в баскетбол.

– А вот это неправда.

Саша самодовольно ухмыляется и крепче обхватывает мою лодыжку. От неожиданного болезненного покалывания в ране я резко дергаюсь, а Морев еще раз распыляет какое-то средство и наклоняется, вытянув губы. Прохладный воздух касается пекущей кожи, и Саша поднимает на меня взгляд. Такой чистый, такой безобидный. Взволнованный и почему-то волнующий. Несмотря на потерю крови, ее осталось достаточно, чтобы залить краской мое лицо. Смотрю в голубые глаза еще несколько секунд и мерзко всхлипываю, не в силах сдерживаться:

– Я уезжаю в Воронеж.

– До конца лета? – недоуменно уточняет Саша, и я мотаю головой, захлебываясь в унизительных рыданиях.

Пути назад нет, да и смущения как такового тоже. Строить из себя крутую больше ни к чему.

– Настя… – тихо вздыхает Морев, и мне почему-то хочется, чтобы он расстроился. Я даже на мгновение допускаю, что он тоже будет скучать, но быстро отметаю эти глупые мысли.

– Мы переезжаем. Насовсем! – кричу я, будто с цепи сорвавшись. – Мне придется пойти в новую школу. Ты представляешь?! И я никогда… никогда больше сюда не вернусь!

– Что за бред? – удивленно вздрагивает Саша, опустив руку на мое бедро, и подается ближе.

– Это правда, – тихо произношу я.

– Ты же не на Марс улетаешь. В чем трагедия? Закончишь школу и поедешь, куда захочешь. Этот вариант ты не рассматривала? Жизнь твоя, и все важные решения принимать только тебе.

Хлопаю мокрыми ресницами, потеряв дар речи. Новость о скором переезде так сильно меня расстроила, что я даже не успела как следует все обдумать. А ведь Морев прав! Это не снимает с него печать главного вредителя мира, и все же в его словах есть смысл. Я не могу окончить школу здесь, но в универ поступить могла бы…

– Мореева думает. Вот это чудо, – снисходительно улыбается Саша, склонив голову.

– Заткнись, – шиплю я.

– Неправильный ответ. Где твоя благодарность, а? Я вообще-то помог тебе. Дважды!

Я деловито дергаю подбородком, стараясь не думать о том, как комично выгляжу с красными глазами и соплями, размазанными по всему лицу, и громко спрашиваю:

– Мое отсутствие будет достаточной платой за помощь?

Саша отводит взгляд и ничего не отвечает. Мне остается только гадать, о чем он думает. Да или нет? Он рад, что я уезжаю, или огорчен? Может, хотя бы капельку? Саша хватает аптечку, убирает ее на место и выбрасывает использованные салфетки и вату в пластиковую урну, стоящую в углу. Отстраненное молчание становится ответом – Саше все равно, здесь я или где-то еще.

Поднявшись со стула, не в силах до конца принять то, что эта встреча на самом деле может стать последней, я опускаю голову и шагаю к двери. Только вот выйти не могу – сталкиваюсь в проеме с Моревым, который, по всей видимости, собирался уйти первым. Мы смотрим друг на друга, и я прикусываю щеку изнутри. Неужели так все и закончится, этой холодной пробирающей до костей тишиной?

Почти невесомое прикосновение пальцев к щеке вдруг останавливает время вместе с моим сердцебиением. Интуиция вопит, что сейчас должно что-то произойти, но я боюсь пошевелиться. Просто не могу. Морев смахивает слезинку с моего лица, наблюдая за движением своей руки. В коридоре раздаются шаги, разбивая стеклянный купол уединения. Саша одергивает руку и выходит из тренерской, а я пораженно хватаю ртом воздух. Что он собирался сделать? Чего я ждала?

Обнимаю себя за плечи, глядя в окно. Капли стекают по стеклу кривыми ручейками, небо затянуто серыми тучами. Синоптики не солгали, обещанный вечерний дождь тут как тут, но меня греет недавний разговор по телефону с мамой. Решение о моем возвращении в Новочеркасск было одобрено родителями не сразу, но я все же сумела доказать, что готова к взрослой самостоятельной жизни. Не скажу, что это было легко, роль примерной дочери и гордости семьи не всегда веселая и беззаботная, но оно того стоило. Мама и папа доверяют мне, а я доверяю им и всегда уверена в их поддержке и понимании. Конечно, они оба еще какое-то время будут видеть во мне уязвимого птенца, который только-только выпорхнул из гнезда, будут пытаться контролировать и наставлять, но и с этим мы постепенно разберемся. Сейчас я, наверное, и сама не хотела бы полностью отказываться от их помощи.

Открываю створку окна, впуская в гостиную влажный, прохладный воздух вместе с мелкими каплями. Делаю пару глубоких вдохов, чтобы прогнать застоявшуюся в груди тяжесть. Не хочу думать, откуда она появилась, точнее, кто ее там поселил, поэтому решаю немного прибраться перед приходом гостей. Лера и Лина уже создали для нас общий чат и прислали сообщение о том, что приедут в назначенный час, если не попадут в пробку на спуске Герцена.

Неторопливо обхожу квартиру, раскладывая вещи по местам: пульт от телевизора отправляется на подлокотник дивана в гостиной, юбка и блузка – в шкаф, стоящий в спальне, пустая пачка из-под печенья и чашка с остатками чая – в раковину на кухне. Мы с родителями летом сделали здесь небольшой ремонт: папа поменял сантехнику, электрические приборы и перестелил ковролин, а мы с мамой переклеили обои и повесили новые занавески. После стольких лет отсутствия хозяев прежний интерьер выглядел, мягко говоря, не очень, но мне повезло, что папа поддался на уговоры не продавать нашу квартиру и всего лишь сдал ее в аренду. Благодаря этому у меня теперь есть не просто койко-место в общежитии, а настоящие хоромы.

Закончив с уборкой, забираюсь на диван. Стук капель и свист ветра умиротворяют. Снова обвожу взглядом комнату, теплая улыбка появляется на губах. Дом детства выглядит совсем не так, как раньше. На стенах больше не висят мои картины и семейные фотографии, на кресле не лежит мамин вязаный кардиган, который она могла носить и зимой, и летом. У стены рядом с окном не хватает пианино, поверх которого постоянно появлялись стопки отцовских расчетов и чертежей, за что он частенько получал от мамы нагоняи. Мама любила открывать форточку, перед тем как садиться за ноты, говорила, что ветер – отличный слушатель. Я обожала наши семейные вечера в выходные. Устраивала родителям мини-концерты, когда сама научилась играть, или организовывала выставки из своих работ, собранных за неделю. Прикосновение светлой тоски ощущается покалыванием между ребрами. Тогда мы действительно были счастливы, но это ведь не значит, что больше никогда не будем. В Воронеже тоже было неплохо, не сразу, но все же. Семейные прогулки, праздничные ужины, походы в кино. Главный урок, который я усвоила благодаря переезду, – перемены кажутся страшными только первое время, ко всему можно привыкнуть. Так и сейчас, несмотря на то что я очень хотела вернуться сюда, мне еще предстоит привыкнуть к новой обстановке и новому жизненному укладу.

Дождь становится все свирепее, небо угрожающе темнеет, а ветер заламывает ветви деревьев, точно опытный полицейский. Окно приходится закрыть, а подоконник насухо вытереть полотенцем. Лина и Лера присылают сообщение, что задерживаются, и я тихонько вздыхаю. Нужно занять себя чем-то, чтобы убить время, и у меня есть один беспроигрышный вариант. Беру в руки сумку и падаю на диван. Собираюсь вытащить свой скетчбук, чтобы по памяти сделать набросок гостиной из детства, но в руки попадает чужая тетрадь. Ладони становятся горячими, а перед глазами встает образ повзрослевшего Морева. И додумался же покраситься. А может, это ради девушки? Сочувствую ей. Борясь с любопытством, напрягаю пальцы и поджимаю губы, но это не помогает. Ничего ведь страшного не случится, если я только одним глазком взгляну? Вряд ли это личный дневник, а даже если и так, то за Моревым должок. Раскрываю тетрадь и листаю страницы, брови ползут на лоб. Точки… множество точек красуется в центре каждой клетки, и так до самого конца. Что сказать? Он, по всей видимости, такой же раздолбай, каким и был раньше. И как его еще не отчислили за такое отношение к учебе? Саша сейчас должен быть уже на третьем курсе, если я не ошибаюсь в расчетах. Целых два года протянул. Интересно, на кого он учится? Дружит ли все еще с Зиминым? Живет с родителями или в общежитии? Играет ли до сих пор в баскетбол?

Беру карандаш, темный грифель мягко касается бумаги. Длинные и короткие штрихи скрывают точки и границы клеток. Четкий овал лица, напряженная линия челюсти. Небрежная прическа, чуть вздернутый нос и нервно сжатые губы. Еще несколько минут, и на меня смотрят глаза сквозь пряди рваной челки. Даже в наброске они горят раздражением. Растираю штриховку пальцем, накладывая тени, ластиком возвращаю блики и световые пятна. Увлекаюсь так, что стук в дверь заставляет меня испуганно дернуться. Смотрю на портрет, который получился на редкость достоверным, и мигом захлопываю тетрадь.

Теперь ее придется сжечь. Еще одна серия ударов разносится по комнате, и я, запихнув доказательство своей глупости под диван, вскакиваю с места. Нужно прекратить думать о Мореве. Мы больше не враги, мы вообще друг другу никто. Пусть так и остается.

Встречаю Леру и Лину широкой улыбкой, распахнув входную дверь. Джинсы девочек покрыты темными пятнышками, волосы пушатся из-за уличной влажности, но лица довольные.

– Доплыли? – весело спрашиваю я, пропуская их в прихожую.

– И даже в магазин по пути заскочили, – гордо отвечает Лина, качнув пакетом, в котором что-то недвусмысленно звенит.

– В три, – поправляет ее Лера, стряхивая дождевые капли с зонта на пол лестничной клетки. – Насть, ну ты представляешь, не хотели мне шампанское продавать!

– Это все потому, что тебе на вид лет десять.

– Зато тебе – все тридцать. И я вообще-то старше.

– На четыре месяца. Нашла чем гордиться, – беззлобно переругиваются девчонки.

Тихонько смеюсь, закрывая дверь, и забираю пакет, чтобы Лина могла раздеться.

– Настя, а тебе сколько? – спрашивает она.

– В марте будет девятнадцать, – отвечаю я.

– О! Ты тоже рыбка?! – воодушевленно вскрикивает Лера.

– Может, она и рыбка, но точно не килька, как некоторые.

– Молчи, пирожковая дева!

Качаю головой и веду девчонок на кухню, где мы принимаемся накрывать праздничный стол. Лера нарезает бананы, апельсины и мраморный сыр, я достаю бабушкины хрустальные бокалы, а Лина берет на себя вскрытие бутылки. Громкий хлопок сопровождается нашим веселым криком, шампанское пузырится и шипит. Усаживаемся на деревянные стулья с цветными мягкими подушками, обхватываем тонкие ножки бокалов и вытягиваем руки.

– Ну что? За лучшие четыре года, что ждут нас впереди? – торжественно говорит Лера, стреляя то в меня, то в Лину озорным взглядом.

– Может, не будем так далеко заглядывать? – предлагает Нестерова. – Давайте хоть первый семестр переживем.

– Давайте хотя бы завтра, – порывисто усмехаюсь я.

– За прекрасное завтра, которое станет началом потрясающего семестра, что станет первым, но не единственным за следующие четыре года! – подводит итог Карпенкова. – Ура!

– Ура! – подхватываем мы с Линой.

Звенит хрусталь, прохладное шампанское пощипывает язык и щеки, а дождь за окном будто аплодирует нашему сумбурному тосту. Будоражащее чувство предвкушения разносится мурашками по телу, словно я только что открыла дверь в неизвестное, но манящее будущее.

– А теперь… – хитро прищуривается Лина.

– …время офигительных историй, – заканчивает фразу Лера и потирает ладони.

Первые пару учебных недель тянутся размеренно и спокойно, не считая тех моментов, когда мы с одногруппниками носимся с вытаращенными глазами по корпусам в поисках нужной аудитории, но это мелочи. Мне нравятся преподаватели, занятия, да и ребята тоже. Андрей и Никита оказываются приятными парнями, приехавшими из соседнего города Шахты, а девчонки, пусть и разбиваются на компании по два-три человека, ведут себя приветливо и тепло. Но больше всего мне нравятся Лина и Лера, и в этом нет ничего удивительного. Мы каждый день встречаемся перед парами в главном корпусе, пьем кофе в буфете и отправляемся на занятия, где сидим за одной партой, благо в университете они чаще всего рассчитаны именно на трех человек. И конечно же мы постоянно… постоянно смеемся. Если верить старой поговорке, то за такие веселые четыре года обучения мне придется рыдать всю оставшуюся жизнь, но я предпочитаю не верить в подобные глупости.

Утро пятницы выдается удивительно жарким для сентября, и это сулит такие же выходные, а значит, стоит принять как дар последние теплые деньки. Резво поднимаюсь по ступеням и вхожу в холл главного корпуса. Возле доски объявлений толпятся студенты, и я интуитивно шагаю к ним, пытаясь разглядеть, какая новость их так взволновала. Среди голов вижу портрет русоволосого улыбающегося паренька и только потом замечаю траурную ленту. Фотография вмиг кажется поблекшей, а улыбка парня – обреченной и печальной.

На плечи опускаются теплые ладони, рядом с ухом звенит голос Леры:

– Вот ты где!

– Привет, – глухо отзываюсь я, прислушиваясь к разговорам.

– Надо же, год прошел. Даже не верится.

Лера опускает руки и становится рядом со мной.

– Что с ним случилось? – спрашиваю я.

– Он… он с крыши…

– Упал?

– Не совсем. Точнее, он упал, но… – она удрученно вздыхает. – Это была не случайность. Он сам.

Новость жжет кожу на лице, точно звонкая пощечина. Я слышала подобные истории из новостей и в Сети, но никогда еще не была к ним так близко. Снова смотрю в неживые глаза, глядящие с фото. Вопрос мелькает в мыслях, натянувшись тонкой серебряной нитью. Почему? Жизнь – самое ценное, что у нас есть. Все можно исправить. Все, кроме смерти.

– Эй! Я вас уже обыскалась! – кричит Лина, спускаясь по ступеням со стороны внутреннего двора, и упирает руки в бока, остановившись рядом. – Чего вы тут…

Она замолкает, повернувшись к доске объявлений, ее плечи медленно опадают, а лицо приобретает сероватый оттенок печали.

– Удивительно, какими несчастными могут быть люди, которые кажутся самыми счастливыми, – монотонно говорит Лина, и Лера бросает на подругу сочувственный взгляд.

– Вы были знакомы? – спрашиваю я.

– Немного, – отвечает она. – Мой бывший играл с ним в одной команде по баскетболу. Я видела Мишу на играх, иногда мы тусили в одной компании. Он был… реально классным парнем, веселым и по-хорошему неугомонным. А еще добрым. Очень добрым. Никто даже представить не мог, что… что все кончится так.

– Ясно, – понуро киваю.

– И прилепили же опять, – бурчит Лина, вновь покосившись на фото. – Им прошлогоднего траура не хватило?

– Может, это как напоминание? Ну, что не стоит…

– Лер, ты серьезно думаешь, что это может кого-то остановить?

– Не знаю. Но нельзя же просто молчать об этом.

– Так, ладно! Никому от наших кислых мин легче не станет, – Нестерова хватает меня и Леру за руки. – Нам нужно еще успеть в деканат до начала пары.

– Зачем? – Я удивленно хлопаю ресницами, шагая следом за подругой.

– Затем, что места в автобусах не бесконечные.

– В каких автобусах? Куда ты нас тащишь? Думаешь, стала старостой, так тебе теперь все можно? – хнычет Карпенкова.

Лина останавливается и оглядывается:

– Вы чем меня слушаете вообще? Я же в среду рассказывала о посвящении в первокурсники. Ну вот, оно завтра!

Пока мы поднимаемся на второй этаж, девочки принимаются обсуждать предстоящую поездку, а я все не могу отделаться от липкого ощущения непонимания. Лина сказала фразу, которую часто можно слышать в интервью, после ужасающих событий – «Никто даже представить не мог». Но как это может быть правдой? Кто-то ведь был с ним рядом, с этим Мишей. Он с кем-то дружил, кого-то любил. У него, в конце концов, должны быть родители! Неужели совсем никто не замечал, что творится в его душе? Неужели никто не видел, как он подходит все ближе и ближе к краю?

Ультрамариновый «Форд Фокус» несется по дороге мимо ГРЭС, выпускающей в утреннее небо белые клубы пара, будто ее главной задачей является производство облаков, а не электроэнергии. Саша крепче сжимает руль, щурясь от солнечных лучей.

Год назад в этот день погода была совсем другой: серое небо, темные грозовые тучи, холодный ветер, но эти различия не спасают от воспоминаний. Каждая минута того дня, каждое слово и взгляд друга выжжены на сердце, из-за чего даже обычное дыхание вызывает сегодня десятиметровые волны боли. Почему Саша все еще дышит, а Миша нет? Разве это справедливо? Чувство вины, неуправляемое и сокрушительное, пронизывает каждую клетку и заставляет вдавить педаль газа в пол. Окна в автомобиле распахнуты, ветер хлещет Сашу по лицу, путает волосы и забивает нос, но этого мало. Ему нужно больше. Нужно больнее.

Звонок мобильника едва слышен за завыванием ветра. Саша бросает взгляд на телефон, закрепленный на приборной панели, стискивает зубы, еще крепче вцепившись в руль, и рывком упирается затылком в подголовник кресла, снижая скорость. Отвечать нет желания, но он не может так поступить. Только не с ней. Он бьет по экрану, принимая звонок, и прижимает телефон к уху, правда, ком в горле мешает выдавить даже короткое приветствие.

– Сань, – тихо зовет его мелодичный голос, – ты тут? Ты меня слышишь?

Он молчит. На мгновение прикрывает глаза, чтобы справиться с удушающим раскаянием, которое вот-вот может вылиться жалкими слезами, и вновь устремляет мутный взгляд на дорогу.

– Знаю, ты не хочешь говорить. Я просто… я… – Из динамика доносится всхлип, и Саша действительно перестает дышать. – Пожалуйста, Сань… пожалуйста, скажи, что…

– Я в порядке, – с трудом выдавливает он. – Все хорошо. Правда. Я справляюсь.

– Еще раз я этого не вынесу.

– Не придется.

– Где ты?

– Еду в универ.

– Врешь.

– Вру, – не пытается оправдаться Саша, хорошая ложь требует слишком много сил. – Я наберу тебе позже, ладно?

– Ладно. Я тебя люблю. Ты это помнишь? И ты нужен мне. Каждый день. Всегда!

– Конечно. Так и будет.

Морев завершает звонок и отшвыривает телефон на заднее сиденье. Автомобиль с ревом снова набирает скорость, легкие Саши горят, словно кто-то разжег тысячи костров, которые складываются в жуткие слова – «Ты во всем виноват».