Фаворитка короля

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Холодок тревоги пробежал у меня по спине — едва заметно, словно любовник слегка оцарапал ногтем нежную кожу. Я вздрогнула и насторожилась. Холодок улетучился, и я снова стала внимательно наблюдать за разворачивающейся на моих глазах драматической сценой.

Происходил официальный парадный прием со всей положенной торжественностью: король с королевой заняли места на возвышении в самой большой аудиенц-зале Вестминстерского дворца. Перед ними стоял, надувшись от важности, молодой человек чуть старше двадцати лет, разряженный со всей пышностью, какую может позволить себе избалованный юнец. Несмотря на этот блеск и очевидное высокомерие, поклонился он очень низко, а его свита последовала примеру юноши. А свита поражала своим великолепием: оружие сверкало золотом и серебром, на богатых камзолах, как и в многочисленных перстнях, сияли драгоценные камни. Филиппа откровенно любовалась этим зрелищем. Король же не был склонен к восторгам.

— Почему ты здесь? — строго спросил он.

— Я больше не могу жить в этой забытой Богом, утопающей в болотах провинции, — отвечал молодой человек, ничуть не смутившись. Он, несомненно, был красив, однако в чертах лица проглядывала неуступчивость характера, вид он старался придать себе непроницаемый, а почтения к монарху ему явно недоставало. — Я умываю руки и не желаю больше иметь дела ни с Ирландией, ни с этими треклятыми ирландцами.

— Умываешь руки? Ты молод и глуп! Ты думал, видно, что это будет так легко? Ради Бога, чем ты там только занимался? — Эдуард спустился с королевского возвышения и ударил молодого вельможу по плечу — кулаком, так что это мало напоминало ласку. — Ты что, хочешь сбежать, едва появились признаки неповиновения, и тем самым свести на нет все, чего я сумел добиться в этой чертовой провинции? Побойся Бога, Лайонел!..

Значит, это Лайонел. Второй из выживших сыновей Эдуарда. Красивый, щеголеватый, честолюбивый наместник короля в Ирландии, занимавший этот пост уже несколько лет. Он был очарователен до невозможности — такой гладкий, блестящий, скользкий, как гусиный жир, которым смазывают грудь простуженным детишкам. Тем не менее его неожиданный приезд взволновал придворных и внес немалое оживление в монотонность последнего времени. Лайонел, совсем недавно, на день рождения щедрого короля, пожалованный титулом графа Кларенса[60], сумел улыбнуться хотя бы родной матери. Благодаря этому я стала смотреть на него более благосклонно, чем поначалу.

— Вы несправедливы ко мне, государь! С неповиновением я столкнулся в первый же день!

— Я склонен отправить тебя обратно, как только ты сможешь оседлать свежего коня…

— Ах нет, Эдуард… Не нужно! — не выдержала Филиппа. Она была очень огорчена. — Это же наш сын!

— Это заноза в моем теле! Будь он моим сыном, он не отказался бы выполнять свой долг. Мы и оглянуться не успеем, как вся Ирландия поднимется против нас с оружием в руках.

— Я совершенно не понимаю, почему тамошним мужикам не нравится… — В голосе Лайонела появились неприятные визгливые нотки.

— Еще бы им нравилось! — воскликнул Эдуард, не отрывая от сына сердитого взгляда. — Твоя задача заключалась в том, чтобы сохранить там мир, а не ворошить осиное гнездо!

— Ах, Лайонел… — Королева протянула руки к сыну.

Молодой человек мигом упал на колени перед королевой, склонил голову в наигранном раскаянии.

— Матушка! Простите меня…

— Милый мой Лайонел…

— Я все объясню…

— А я и не сомневаюсь, что у тебя были основания…

— Но станет ли отец слушать их? — Он искоса бросил взгляд на короля. Нас, всех остальных присутствующих, все равно что не было здесь, пока Плантагенеты разбирались в своих семейных делах.

Ах!..

Тот же самый неприятный холодок снова пробежал по моей спине, пополз по затылку, по руке, и я невольно вздрогнула. Мурашки бегали по коже, я не могла этого не заметить. Кто-то в этой зале пристально, изучающе присматривался ко мне. Кого-то я заинтересовала всерьез. Я окинула взглядом свиту Лайонела, но никто в ней моего внимания не привлек. Ни один из его приближенных не смотрел в мою сторону, всех волновала только стычка короля с провинившимся сыном. В этом зале я просто стояла среди прочих фрейлин, никому не известная, безымянная, приставленная прислуживать королеве.

Но неприятное чувство не покидало меня. Кто-то на меня поглядывал тайком.

— Отец выслушает тебя, — уверенно проговорила Филиппа, успокаивая сына. — Но не сейчас. Позднее. После того как мы отпразднуем твое возвращение. Пять лет… Ведь я тебя не видела уже пять лет. — Ее лицо лучилось материнской лаской.

Эдуард от всего этого испытал не больше удовольствия, чем перед тем — восхищения сыном, но сжал зубы и прохрипел:

— Думаю, с обвинениями можно подождать. Мать очень обрадовалась твоему приезду. А тебе нужно поучиться тому, как управлять большой областью: далеко не все можно уладить угрозами и суровыми законами. Нужно еще… — Он скрипнул зубами и оборвал свои поучения о том, как нужно вести политику. — Но сначала мы устроим пир в честь твоего возвращения.

Он жестом показал, что аудиенция окончена. Я помогала королеве встать и тут снова ощутила чье-то пристальное внимание, будто кто-то хотел содрать с меня кожу и заглянуть в самую душу. Но моя душа интересовала одного только Уикхема, а он до сих пор возводил укрепления в Виндзорском замке. Я быстро оглянулась, решив во что бы то ни стало поймать наглеца, разглядывающего меня столь бесцеремонно, — и отыскала его. Один из приближенных Лайонела откровенно уставился на меня.

Я виду не подала, что меня это как-то тронуло. Не так-то легко меня запугать. Безучастно скользнула взглядом по рядам придворных, словно искала кого-то знакомого. Но все время я ощущала это пристальное внимание.

Кто он такой?

Как он смеет!

Ну ладно. Отбросив притворство, я посмотрела ему прямо в глаза.

Несомненно, это был человек смелый. Он не отвел взгляд и не изобразил виноватую улыбку. На вид он был старше принца лет на десять. Лицо грубоватое, но его нельзя было назвать непривлекательным — если бы только не мрачноватые глубокие складки вдоль крыльев носа. Нет, красивым этот мужчина не был. Чисто выбрит, как я заметила, не по моде тех дней, да и волосы подстрижены короче, чем допускала мода. Глаза ничем не примечательные, какого-то неопределенного цвета, скорее темные, но взгляд прямой; он ничуть не смутился, когда одна из фрейлин королевы заметила, что он ее разглядывает. Не очень большой белый шрам на фоне загорелой в недавних походах кожи все же портил его подбородок. Одежда на нем была отменного качества, но без всяких украшений, как и меч — добрый клинок из стали, и только. Единственный из всех, кто сопровождал принца, этот человек не носил ни единого самоцвета — как мне подумалось, скорее из-за своих наклонностей, чем из-за недостатка средств. Губы решительно сжаты. Как мне представлялось, такой не выдаст чужих тайн, если только сам не сочтет это выгодным.

Не столько придворный, сколько воин. Но мне он был совершенно незнаком.

Я вопросительно подняла брови, вынуждая его как-то ответить, и он слегка склонил голову. Я с удовольствием оставила это без внимания, повернулась к нему спиной, приняла от королевы ее молитвенник. Филиппа, поддерживаемая Лайонелом, медленно двинулась в свои покои. Я последовала за ними, до самого выхода из залы ощущая спиной все тот же взгляд, словно кинжал, вонзающийся между лопаток.

Так. Мне не слишком понравился Лайонел. Еще меньше понравился тот тип из его свиты, который имел дерзость меня разглядывать. На мой вкус, слишком много темных уголков таилось в его душе.

Эдуард приказал устроить истинно королевское пиршество. Он вообще обожал пиры и всевозможные празднества. Ему доставляло огромное удовольствие быть в центре внимания там, где собирался цвет его королевства. Разве был другой король, который умел так ловко и уверенно подпрыгивать и хлопать крыльями, изображая громадную птицу с позолоченным оперением — только ради того, чтобы позабавить своих детей? Но сейчас дело обстояло совсем иначе. На этом пиршестве он лишь скупыми кивками приказывал музыкантам играть, пирующим — танцевать, и не более того. Вряд ли такой пир мог стереть с лица Эдуарда выражение глубокого недовольства провалами Лайонела в Ирландии. Едва любимый менестрель короля Эндрю Кларонсель начал петь, как Эдуард протянул ему кошелек, лишь бы тот поскорее смолк. Пир в целом обещал быть долгим и скучным. Я заняла место за столом, ближайшим к королевскому возвышению, и смерила взглядом мужчину, которого усадили справа от меня.

Ему поручили ухаживать за мной на пиру?

Тот самый наглец, который глазел на меня в аудиенц-зале. И я готова была поспорить на свою соболью шубу, что он отнюдь не случайно оказался моим соседом за столом. Как ему это удалось? Подкупил дворецкого? Теперь, вблизи, я рассмотрела, что глаза, скользившие по моему лицу, — темно-серого цвета и такие же наглые, какими показались мне с самого начала.

— Приветствую вас, мистрис Перрерс.

Он стоял, пока я не заняла свое место, а я с удовольствием заставила его ждать подольше — разгладила юбки, уложила их красивым складками. Он спокойно ждал, вынуждая меня признать, что воспитан он безупречно. Наконец он сел с элегантным поклоном; все движения его были быстрыми, но на удивление изящными. Стало быть, он не все время проводил в седле — даже находясь в Ирландии, сумел приобрести известные навыки придворного.

— Вам известно мое имя, сэр. — На его оценивающий взгляд я ответила привычным и хорошо рассчитанным безразличием. — Откуда?

— Вы широко известны при дворе, мистрис. — Голос у него оказался мягче, нежели я предполагала, а ответ был туманным и интригующим. Думаю, он не сказал мне всей правды. — О вас говорят даже в Ирландии, — добавил мой собеседник.

Значит, он ждет, что я спрошу: что же именно обо мне говорят? А я не стану спрашивать. Я взяла в руки кубок, отпила немного.

— Чего я не знаю, — невозмутимо продолжал он, — так это того, из какой семьи вы происходите.

И я сразу вспомнила свое мрачное прошлое. Сплетни о моем происхождении. Подкидыш. Внебрачное дитя блудницы и какого-то крепостного. Кошель с золотом, который то ли был, то ли его не было вообще. Я просто пожала плечами. Какое это имеет значение теперь? Мне только не понравилось, что этот человек пробудил во мне воспоминания.

— У меня нет семьи, — коротко ответила я.

И отвернулась от него, обратившись к немолодому рыцарю, который сидел слева. Даже удивительно, сколько вопросов на разнообразные темы я сумела задать стареющему воину, который косо посматривал на меня, гораздо больше интересуясь поданными яствами. Я вздохнула, устав от его односложных ответов, и совершенно напрасно бросила взгляд в сторону молчавшего соседа справа. Тот смотрел на меня с нескрываемой насмешкой.

— И что? — спросила я, хотя лучше бы мне было помалкивать.

— Вы уже завершили беседу? — спросил он и то ли улыбнулся, то ли оскалился, заставив меня мгновенно насторожиться. — Я ни за что бы не поверил, что с вами так скучно, леди. Право, сэр Ральф вполне мог уснуть, настолько его увлек разговор с вами. Даже мне трудно было бы с жаром обсуждать, сколько времени необходимо двору, чтобы перебраться из Хейверинга в лондонский Тауэр!

— Мне, по крайней мере, хватает воспитанности, чтобы беседовать со своим соседом, сэр, — парировала я. — А вот вы, к моему глубокому прискорбию, в этом совершенно не преуспели. — Он ни словом не обменялся с фрейлиной, сидевшей справа от него.

А откуда я это знала? Значит, прислушивалась, так выходит?

— Мне подумалось, что вы пожелаете узнать мое имя, — не к месту ответил он.

— Не могу сказать, что меня это очень интересует. Но раз уж нам сидеть рядом до конца пира… Кто же вы? — не удержалась я. Ведь знала уже, кто он такой, — я же не теряла даром времени, которое прошло от парадного приема до пиршества, — но не помешает слегка задеть его мужскую гордость. — Коль вам известно, как зовут меня, сэр, то простая учтивость требует назвать и ваше имя. Тем более что вы сумели организовать себе место возле меня…

Он взглянул на меня с одобрением и подождал, пока паж наполнит нам обоим кубки бордоским вином. Слегка пригубил, отставил кубок. Он тоже умел потянуть время. Мне хотелось улыбнуться, но я удержалась, подозревая, что этот человек способен мгновенно улавливать слабость как у друга, так и у врага, и так же мгновенно этой слабостью пользоваться. Мне же пока было совершенно непонятно, относит он меня к друзьям или к врагам.

— Меня зовут Вильям де Виндзор, госпожа.

Я чуть пожала плечом, этак пренебрежительно — этот жест замечательно получался у Изабеллы.

— Я служил в Ирландии, — продолжал он невозмутимо, — у графа Кларенса.

Ничего нового для себя я не услышала. А он смотрел на меня, не переставая улыбаться, и я, к своему крайнему смущению, обнаружила, что щеки у меня начинают гореть.

— Отчего вы так пристально смотрели на меня?

— Я нашел вас интересной.

— Интересной? Вы говорите обо мне, словно о замысле нового сражения!

— Я полагаю, что мы с вами очень похожи, госпожа.

— Вот как? Я этого не нахожу, Вильям де Виндзор. Вы выглядите куда красивее меня!

Это его ошеломило, он рассмеялся резким, лающим смехом.

— А вы гораздо прямолинейнее, чем я ожидал. Такое качество в женщинах встретишь нечасто, ибо, по моим наблюдениям, они предпочитают притворяться.

— Я не люблю притворяться. — Думаю, опыт по женской части у него был обширным, как устье Темзы. — Так объясните, в чем же мы похожи.

— О, этого я объяснять, пожалуй, не стану. Время не пришло. — Он поднял кубок и выпил за мое здоровье.

Я же отвернулась и сделала еще одну не слишком удачную попытку разговорить сэра Ральфа, как будто ответ Виндзора вовсе меня не заинтересовал. Хотя я была заинтригована, и он сам отлично понимал это. Он спокойно дождался, пока мой рыцарь целиком погрузится в поглощение жаркого из оленины, и продолжил наш разговор, словно тот и не прерывался ни на минуту.

— Я передумал, мистрис Перрерс. Вы — такая женщина, которой я могу доверять, а потому объясню вам, что у нас общего. Мы оба очень честолюбивы.

Я молча уставилась на него.

— И оба эгоистичны.

Я снова предпочла промолчать, наблюдая за ним поверх своего кубка.

— Мы оба выбились из самых низов.

Нет, я и тут отвечать не стала. К чему клонит этот человек?

— Вам нечего сказать о моих выводах, мистрис Перрерс?

— Мы оба вышли из самых низов, сэр?

— По сути дела, так и есть. Отец мой был небогатым рыцарем, так и не сумевшим ничего добиться. Виндзор-оф-Грейриг — это медвежий угол в Уэстморленде[61], которому нечем похвастать, кроме овец да бесконечных дождей. Стоило мне немного подрасти, и я уехал из Грейрига и стал воином, как всякий честолюбивый юнец. Слава, удача, богатство — вот что манило меня и чего я достиг. Я сражался при Пуатье, мое имя сделалось известным. В последние же годы я связал свою судьбу с Лайонелом. Возможно, у него есть свои недостатки, но его я считаю самым способным изо всех королевских отпрысков. — Я вдруг поняла, что смеюсь, ибо он осмелился высказываться столь непочтительно о высоких особах, не заботясь о том, что его могут услышать другие. Взгляд Виндзора обратился туда, где рядом с королевой сидел Лайонел, развлекавший мать своим остроумием, потом вернулся снова ко мне. — Мы оба пробили себе дорогу наверх. Вы в качестве фрейлины королевы, — это он произнес без всякого выражения, давая понять, что ему прекрасно известен характер моих отношений с королем, — а я в качестве одного из советников Лайонела.

— И отчего вы полагаете, что это должно меня интересовать, сэр Вильям?

— Я и сам еще не знаю, по правде говоря, — нахмурился он. — Но почему-то в душе я чувствую, что наши звезды могут взойти вместе.

Это меня весьма заинтриговало, однако я лишь приподняла брови, выражая вежливый интерес.

— Я искушен в делах воинских и в премудростях управления, — продолжал он без ложной скромности, — а какими талантами наделены вы? Ярко ли засияет ваша звезда?

Я вспыхнула. Подоплека вопроса, острого, как ножи у мастера Хэмфри, была совершенно ясна, но я не спешила с ответом.

— Думаю, моя звезда сияет весьма ярко и без вашей помощи, сэр.

— Не так ярко сияет и не так стремительно восходит, как моя, мистрис. Воинская служба позволяет человеку честолюбивому и способному сколотить себе приличное состояние.

— Хищениями, взятками, получением выкупа и разграблением захваченных городов[62]? — Я навела о нем справки весьма тщательно.

Он весело рассмеялся, перекрывая галдеж разгулявшихся участников пиршества; кое-кто даже обернулся поглядеть на нас.

— А вы прислушиваетесь к сплетням, мистрис Перрерс.

— Не без того, сэр Вильям.

— И вы с самого начала знали, кто я такой.

— Разумеется.

— Ну, упрекать вас за это я не могу. Разумный человек всегда знает, с кем имеет дело.

— Разумная женщина — тем более. — Я склонилась к нему и сказала на ухо: — Только я не стану иметь с вами никаких дел.

Он не спеша разрезал большой кусок говядины и предложил мне отборные ломтики со своего блюда. Я отрицательно покачала головой.

— Чего же вам хочется, мистрис Перрерс?

— Не понимаю вас, сэр.

— Ну, я веду речь не о выборе в пользу оленины или говядины — она, между прочим, превосходна, советую вам попробовать. Если вы женщина здравомыслящая — а я именно такой вас и считаю, — то не можете не задуматься, что с вами будет лет через десять. Ведь должность, которую вы занимаете, не является пожизненной, правда? Я бы сказал, что оставшиеся вам при дворе годы можно пересчитать по пальцам ваших очень искусных рук. Рано или поздно жизнь заканчивается, разве нет?

Я прекрасно поняла его: он говорил не о краткости моей жизни. Проследила за его взглядом, брошенным на короля, который, откинувшись на спинку кресла, выслушивал оправдания Лайонела. Эдуард выглядел бодрым и здоровым, однако поступь времени неумолима. А жизнь Филиппы висела на тонком волоске. Прав был Вильям Виндзор[63], черт бы его побрал. Моя должность при дворе не была постоянной.

Да разве я и раньше этого не сознавала? Даже с самого начала? В душе снова стали оживать давние страхи, назойливые, сверлящие, словно зубная боль.

— Он не вечен, мистрис Перрерс. И что тогда ждет вас?

Я задохнулась от подобной наглости, страх мгновенно был вытеснен гневом на человека, который читает мои мысли.

— Вам-то что до этого? — сердито бросила я. — Я вижу, вы там, в Ирландии, прекрасно обо всем осведомлены. — В голосе моем невольно проскользнули враждебные нотки.

— Нужно быть осведомленным, — невозмутимо отвечал сэр Вильям, — если хочешь чего-то достичь в этой жизни.

— Многие сказали бы, что вы и так неплохо устроились для человека, выбившегося из самых низов.

— О нет. В этом они бы ошиблись. Я только успел поставить ногу на первую ступеньку лестницы. Я хочу взобраться еще выше.

Какое самомнение! Я правильно оценила его с первого взгляда. Не нравился мне Вильям де Виндзор. Я внимательно посмотрела на Эдуарда, припомнив, как гневался он на бестолковое правление сына в Ирландии, как каменело его красивое лицо при взгляде на приспешников Лайонела. Мне доставило удовольствие пощекотать Виндзора острым кинжалом.

— Полагаю, вы ошибаетесь, сэр. Королю вы не нравитесь.

— Возможно, и не нравлюсь, однако он нуждается во мне.

Я едва не захлебнулась вином. Неужто он совсем непробиваемый?

— Для чего это?

— Чтобы управиться с Ирландией. Это задача не для щепетильного человека. А моим решениям король доверяет. Возможно, они ему не очень-то по вкусу, но все же он отправит меня назад в Ирландию и даст больше власти, нежели я имел при Лайонеле.

— Вы настолько уверены в себе? — насмешливо спросила я.

— А разве нет? — ответил он весело, без малейшего смущения. — К тому же я невероятно проницателен. Прислушайтесь к моим советам, мистрис Алиса! Подумайте о своем будущем!

После этой неожиданной фамильярности он весь остаток пиршества уделял внимание фрейлине, сидевшей справа от него, а мне оставалось лишь смотреть на его широкие плечи, обтянутые шелком, а равно занимать беседой сэра Ральфа, который с такой жадностью поглощал хлеб и мясо, будто обедал последний раз в жизни. Я стала зевать от скуки. Пока не убрали посуду со столов, а Вильям де Виндзор не поднялся вместе со мной, готовясь покинуть парадный зал.

— Хотите еще совет, мистрис Перрерс?

— Не уверена. — Я была заинтригована сверх всех разумных пределов, рассержена и не имела ни малейшего желания, чтобы за мной увивался волк, даже не потрудившийся напялить на себя овечью шкуру.

— Кто ваш враг? Только не говорите, что у вас их нет.

— Вы, наверное.

— Я вовсе не враг вам, мистрис Перрерс! Подумайте лучше о тех, кто способен причинить вам зло.

— И что же делать, если враги есть?

— Будьте настороже. Будьте умнее, чем любой ваш враг. Вот лучший совет, какой я могу вам дать. И если вам когда-нибудь понадобится человек, способный защитить вас от врага, я всецело к вашим услугам. Да не поколеблет вас эта непонятная враждебность ко мне. — Он поклонился, поцеловал мне руку, хотя мне и хотелось отдернуть ее. — Да, вы не можете похвастать красотой. Но Бог свидетель, вы — самая потрясающая женщина из всех, кого я знаю. Сколько вам лет?

«Пресвятая Дева!»

— Двадцать два. А вам, сэр?

— Тридцать семь[64], — ответил он без запинки.

— Вы женаты, сэр? — спросила я с милым видом, по какому-то наитию, когда его теплые сильные пальцы сжали мою руку.

— А что? — Он вздернул бровь.

— Да вот подумала, есть ли у вас сын, который унаследует те несметные богатства, которые вы мечтаете приобрести.

— Нет, сына у меня нет. Я не женат.

— Это хорошо. Иначе мне пришлось бы посочувствовать той несчастной даме, которую вы взяли себе в жены.

Он улыбнулся — хищно, но как-то очень обворожительно, что не доставило мне удовольствия.

Что я ела на том пиру — никак и не вспомнить. А менестрели, как мне показалось, вообще не открыли рта.

Моя пикировка с Вильямом Виндзором на пиру не осталась незамеченной, и я жалела, что вообще заговорила с ним. Да нет, ничего неподобающего я не сделала и не сказала. Напротив, изо всех сил прикусывала язык в присутствии этого рыцаря, который мне показался чересчур опасным. Но меня встревожило то, что его слова пробуждали во мне противоречивые чувства. И говорить о нем мне вовсе не хотелось.

— Что там наговорил тебе этот негодяй Виндзор? — Эдуард, всегда все замечавший своим орлиным взором, не замедлил учинить мне допрос, едва я устроилась на его обширном ложе. Недовольство он проявил раньше, чем приступил к ласкам, как надлежит возлюбленному. Вероятно, этот прямой, безо всяких уловок, вопрос был порожден не просто вспышкой ревности. Плантагенет внимательно приглядывал за всем, что принадлежит ему.

— Да ничего, — ответила я, обхватив колени руками, — если отбросить все то, чем он хвастал, превознося себя. Этот человек ни о чем и ни о ком не говорит, кроме себя самого. — Не совсем так, но и недалеко от истины.

— Хм-м. — Брови Эдуарда сошлись на переносице, как всегда, когда он бывал обеспокоен или недоволен чем-то. Он начал расплетать мои косы, но мысли его, как мне показалось, витали далеко от плотских вожделений. Даже в королевскую опочивальню сумел просочиться этот Виндзор. Эдуард старательно трудился над моими косами. — И как ты его оцениваешь?

— Мне он не понравился.

— Мне тоже он не нравится. Как ты думаешь, получится из него честный правитель?

— Сомневаюсь.

— Ну, с этим тогда ясно, — хмыкнул Эдуард. — А будет ли он мне верен?

— Будет, если это сулит ему богатство и власть, — ответила я совершенно честно.

— Кажется, ты за такое короткое время сумела разглядеть его чуть не насквозь. — Эдуард снова нахмурился, но теперь уже он сердился на меня.

— Это было совсем не трудно, — быстро нашлась я и улыбнулась. — Другого такого хвастуна я еще не встречала. Он считает, что понадобится вам, что вы пошлете его снова в Ирландию. — Эдуард нахмурился еще сильнее, поэтому я повернула голову и стала целовать его пальцы, запутавшиеся в моих волосах. — Вы и вправду поручите ему службу?

— Еще не знаю. Мне кажется, он так рвется вперед, что иной раз взбрыкивает.

Я тоже думала так, хотя, вероятно, по иной причине.

Уикхем, который вернулся ко двору по случаю празднеств, был со мной очень далек от всякой учтивости. Мы встретились с ним на следующее утро, возвращаясь из церкви. Он в тот день не служил утреню, а пристроился в последних рядах придворных. Я его заметила, когда оглядывалась через плечо, чтобы посмотреть, пришел ли в церковь Виндзор. Губы у меня сложились в довольную усмешку, когда я убедилась, что его здесь нет. Зато появился Уикхем. И он-то намеренно поджидал меня.

— Я вижу, Виндзор не обошел вас своим вниманием, — начал он безо всяких предисловий.

— Я тоже рада видеть вас снова, Уикхем! — сказала я. — Возможно, и вам приятно видеть меня? — Уикхем недавно получил необычное повышение, став епископом Винчестерским и лорд-канцлером Англии[65] — поистине высокое положение для человека, который больше интересовался тем, под каким углом должен идти контрфорс, чтобы стены замка не рухнули на зазевавшихся стражей. Но мне хотелось немного уязвить его за проявленную неучтивость. — Или вы теперь слишком заважничали, чтобы замечать таких, как я?

— Беседовать с вами, мистрис, всегда весьма поучительно, — заметил Уикхем, оставив без внимания мой дерзкий выпад. — А как вы думаете, отчего это Виндзор так увивается за вами?

— Правда? — вздохнула я. — А я и не заметила.

— Я объясню вам. Чтобы вы замолвили за него словечко перед королем.

— Тогда он напрасно старается. Я Виндзору не друг. Или вы считаете меня такой доверчивой, чтобы польститься на первого попавшегося честолюбивого выскочку, который метит на высокий пост?

Я смотрела на него, ожидая извинений, но новый королевский канцлер и не думал извиняться.

— Я полагаю, что вам недостает опыта в общении с людьми подобного сорта, — заявил мне Уикхем, отделяя каждое слово паузами, которые еще подчеркивались стуком его подошв. — Он горд, беспощаден, алчен, честолюбив и совершенно беспринципен.

— Вы забыли еще добавить — «талантлив». — Уикхем нахмурился, а я улыбнулась в ответ. — И какого же вельможу нельзя обвинить в наличии всех этих совершенно незаменимых при дворе качеств, милорд?

Уикхем нахмурился.

— Да взять хотя бы вас, сэр. Как мне представляется, гордость и честолюбие — неизбежные спутники священника, только что назначенного лорд-канцлером.

Я сделала ему реверанс и, шурша юбками, удалилась, а он остался стоять у двери, ведущей в покои королевы.

— Я бы не стала ему доверять, — недовольно поджала губы Филиппа. — Не понимаю, отчего это Лайонел находит такое удовольствие в его обществе.

— Не имею ни малейшего представления, миледи, — ответила я.

— Как ты нашла — беседовать с ним на пиру было занимательно?

Я сделала медленный вдох, собираясь с силами. Интересно, хоть кто-нибудь ухитрился не обратить внимания на нашу беседу?

— Нет. Не могу сказать, что с ним было так уж интересно, миледи.

Находить удовольствие в его обществе? Занимателен? Несомненно, в нем было что-то зловещее — в том, как он давил на мои потаенные страхи, лишал меня самообладания, обретенного с таким трудом. Спустя всего сутки после нашей беседы было ясно видно, как на часах Эдуарда: Вильям де Виндзор ни у кого здесь не пользуется ни симпатией, ни доверием.

И мне пришлось задать себе вопрос: а у меня?

Ведь Вильям де Виндзор приобрел крайне неприятную привычку вторгаться в мои думы, сколько бы я ни пыталась прогнать всякие мысли о нем.

В свите королевы я присутствовала на военном совете, когда Эдуард позвал к себе Лайонела (которого сопровождал Виндзор), чтобы разрешить больной вопрос об управлении Ирландией. Филиппа в последние годы редко утруждала себя участием в решении государственных дел, но она беспокоилась о Лайонеле, опасалась вспыльчивости супруга, и это привело ее за стол совета. Не могу сказать, что я была недовольна: если бы не королева, то как могла я попасть сюда и наблюдать Виндзора в деле? Мне очень хотелось послушать, как он станет изворачиваться, оправдываясь за возникшие в Ирландии затруднения.

Король заговорил горячо, не выбирая выражений:

— Черт возьми, Кларенс! Я-то думал, что у моего сына силенок окажется побольше.

— А вы представляете себе, каково это — быть там? — вскинулся Лайонел — с чрезмерной, на мой взгляд, горячностью, совершенно здесь неуместной. — Ирландских туземцев невозможно ничем приручить. А родившиеся в Ирландии англичане сохраняют верность трону лишь тогда, когда это выгодно им самим. Полагаться можно единственно на англичан, родившихся и выросших в самой Англии, но они — все до единого — представляют собой не что иное, как сборище мерзких наемников.

— И ты не сумел уравновесить их интересы! А теперь что — сбежал, когда вспыхнули беспорядки, и предоставил им всем топить друг друга в крови?

— Я опасался, что меня убьют. — Лайонел был так мрачен, что красивые черты его лица исказились и стали отталкивающими.

— Я ожидал, что ты станешь общаться с ними, а не запрещать им приближаться к твоей царственной особе! Ожидал, что ты сумеешь добиться их доверия! И не надо искать ему оправданий, — резко бросил он Филиппе, которая уже положила руку на локоть государю, напрасно пытаясь остановить поток обвинений. — Твой сын трус. Ты смалодушничал, Лайонел. — Чем сильнее Эдуард гневался, тем спокойнее он выглядел, только сжимал побелевшие губы, да в глазах стоял сплошной лед. — В мое время…

Я перевела взгляд Вильяма де Виндзора. Он устремил свой взор куда-то за правое плечо короля и, казалось, внимательно изучал резные деревянные панели, которыми были обшиты стены зала. Неужели все эти листики и завитки и вправду так его интересуют? Потом наши взгляды встретились… но в его глазах я не сумела ничего прочитать. То ли он сердился, то ли был не в настроении, то ли недовольно отгораживался от меня, я так и не поняла, но мною вдруг овладело смущение. Я опустила взгляд на свои скромно сложенные руки.

— Теперь о войске. — Король с такой силой ударил кулаком по столу, что подпрыгнули, жалобно звякнув, стоявшие там кубки. — Мне сообщали, что воины моим именем творят грабежи и всяческие насилия. Сообщали также, что солдаты вынуждены грабить жителей, дабы прокормиться. Куда же подевались те средства, которые я специально направлял в Ирландию? Куда подевались собираемые там налоги? В чьих кошелях они осели?.. — Неожиданно Эдуард резко повернулся в кресле и обратил свои обвинения в другую сторону. — Я не слышал пока ничего хорошего о тебе, Виндзор.

И что же ответит на это Вильям де Виндзор? Я затаила дыхание. Чего мне хотелось больше: чтобы он вышел победителем из этой неравной схватки или чтобы пал под ударами справедливых обвинений Эдуарда? И сама не знаю.

Виндзор ничуть не дрогнул. На его грубоватом лице была написана совершенная невозмутимость, а в голосе не слышалось ни заискивающе-извиняющихся ноток, ни чрезмерной горячности, как у Лайонела. Впрочем, этому я могла и не удивляться.

— Я признаю, что в провинции возникли определенные трудности, — отвечал он королю. — Я исполняю приказы, государь, по мере сил моих. Мне сполна уплатили все, что полагается. Господин мой Кларенс — наместник короля, я подчинен его власти. Сам же я — всего лишь преданный слуга короны.

Это было решительное утверждение своей невиновности.

— Тебе, Виндзор, хочется переложить вину на чужие плечи, — мгновенно вспыхнул Лайонел.

— Думается, своей властью ты сам ничего не предпринимал, — продолжил Эдуард, взмахом руки повелевая сыну молчать.

— Истинно так, государь, — ответил Виндзор с полным спокойствием (по крайней мере, внешним), не реагируя на негодование короля и ярость Лайонела. Я хорошенько подумала и решила, что он заслужил мое одобрение.

— Ты считаешь, что Ирландия потеряна для нас безвозвратно?

Виндзор крепко задумался, словно раньше этот вопрос ему и в голову не приходил, разглядывая свои руки, лежавшие на столе совета ладонями вверх. Сказать «да» значило бы вызвать неудовольствие короля, сказать «нет» — тогда получится, что один из ближайших помощников Лайонела перечеркивает все попытки незадачливого наместника оправдаться. Как быть в такой ситуации? Виндзор решился и поднял глаза.

— Нет, государь, я так не считаю.

На Лайонела он даже не взглянул. Виндзор с самого начала решил для себя, что и как станет говорить. Он уже обдумал, как жить дальше, независимо от судьбы Лайонела. Разве он не признал, что честолюбив и эгоистичен? Мог бы добавить к этому еще одно качество: неразборчив в средствах — но это я и сама увидела.

— Ирландия — край опасный и непредсказуемый, — убежденно заявил он. — Там вот-вот вспыхнет восстание. Но я думаю, этому горю можно помочь. Нужно только править с разумной осмотрительностью.

— И тебе это по плечу, — сказал король, не скрывая неприязни.

— Да.

— Если хорошо заплатят, как я понимаю.

— Это верно, государь, — согласился Виндзор. — Если у меня будет достаточно власти и денег, я сумею привести Ирландию к повиновению.

— Я приму это к сведению…

Эдуард глубоко задумался, барабаня пальцами по столу. Пока он размышлял, в зале воцарилось долгое напряженное молчание, и пальцы Эдуарда успокоились. Взгляд его, устремленный на окно с цветными витражами, казался рассеянным. Собравшиеся уже начали ерзать на стульях, но король по-прежнему не выносил своего приговора. Я поймала себя на том, что с тревогой обвожу глазами всех сидящих за столом, пока Эдуард сидел не шевелясь, углубившись в потаенные мысли.

— Эдуард! — позвала его Филиппа, снова прикоснувшись к его руке. И вдруг воскликнула ни с того ни с сего: — Эдуард! Нужно найти Лайонелу новую супругу.

Король растерянно заморгал, словно его оттянули от самого края какой-то мрачной бездны.

— Жену! Да-да. Конечно надо. Я об этом уже думал. — Он говорил отрывисто, резко, хотя мне было известно, что после смерти молодой жены Лайонела, случившейся три года назад, вопрос его новой женитьбы обрел важное политическое значение. Новая жена в королевской семье — это возможность заключения нового политического и военного союза. — Но сначала покончим с этим делом… — Эдуард нахмурился, еще не придя к окончательному решению.

— Кого же вы пошлете туда, государь? — задал вопрос Уикхем, который хранил упорное молчание, пока шел турнир характеров царственных особ. — Кто отправится в Ирландию?

— Подождем, подумаем. — Эдуард поднялся, и все встали вслед за ним, исключая только королеву. — Я должен хорошо поразмыслить над этим, Виндзор. А ты, Лайонел, приходи ко мне завтра, мы с матерью обсудим достоинства новой невесты…

Совет закончился, не придя ни к какому решению, но изрядно попортив всем кровь. Думаю, в молодости Эдуард не допустил бы такого. Я помогла королеве встать с кресла и через ее плечо встретилась взглядом с Вильямом де Виндзором. В его глазах сияло торжество победителя. Королева подняла свой взор и тоже заметила это. Ни слова не сказала, только изо всех сил сжала мою руку.

На следующий день после заутрени я обнаружила, что Виндзор с хорошо разыгранной небрежностью подпирает стену возле входа в покои королевы.

— Приветствую вас, мистрис Перрерс. Ну наконец-то.

Он поклонился по всем правилам хорошего тона. Или же только насмехался? Не придя ни к какому выводу, я не стала проявлять особую учтивость и ограничилась тем, что слегка согнула колено. Королева осталась бы недовольна моими манерами.

— Приветствую вас, сэр Вильям. На службе в церкви я вас не видела.

— Только потому, мистрис Перрерс, что меня там не было. А куда вы направляетесь?

— Вам что до этого? — бросила я, задохнувшись от возмущения.

— Наверное, я мог бы проводить вас.

— Чего ради?

— Как вы любезны! А я был о вас лучшего мнения, раз вы фрейлина королевы… и имеете другие заслуги. — Да, он был достойным противником! — Позвольте мне сопровождать вас, тогда сами поймете, ради чего мне это нужно.

— Будь по-вашему. — Я пошла впереди — выполнять поручение королевы, он за мной. Но очень скоро он нагнал меня и пошел рядом, ближе, чем хотелось бы. Я сделала вид, что поправляю сбившийся рукав. — Если бы вы пришли к заутрене, сэр, то молитва и покаяние могли бы помочь в решении вашего будущего.

— Вы так считаете? Я сомневаюсь, что помогли бы.

— А исповедь? Говорят, она очень благотворно действует на душу.

— Я уже убедился в том, что это мнение сильно преувеличено. А вот вы, мистрис Алиса, могли бы сделать для меня куда больше.

— Я? — Он удостоился моего взгляда. — Что же я-то могу такого сделать?

— Разумеется, убедить короля снова направить меня в Ирландию.

Я остановилась и посмотрела на него с нескрываемым изумлением. Увидела решительно сжатые губы, жадный блеск глаз.

— Я не совсем понимаю, отчего вам так хочется вернуться туда, где вы уже потерпели поражение.

— Поражение? Ничего подобного. Верьте в меня, мистрис Перрерс, и скажите королю: я тот человек, который ему нужен. Невозможно переоценить преимущества человека, который знает тамошнюю обстановку. Так вы это сделаете?

Я не была расположена помогать ему. Разве что посмотреть, что он сам станет делать.

— Нет.

— Почему же?

Мне было известно больше, чем я ему открыла. Может, сказать? Или пусть сам узнает? Нет, я все-таки волью яд ему в уши — мне приятно будет сорвать с него маску невозмутимости.

— Обращаться с вашим делом к королю совершенно бесполезно, сэр Вильям. — Он сразу же насторожился, а я безмятежно улыбнулась. — Король назначит своим новым наместником графа Десмонда.

— Что? — А, на этот раз он был потрясен и мигом отбросил все притязания на флирт. — Что?

— Десмонда. Его король назначит своим новым наместником в Ирландии, — повторила я.

— Ради всего святого! Неужели?

— Он человек благородного происхождения и твердых принципов, — посыпала я солью раны Виндзора.

— И ума у него как у таракана. Значит, я избавился от Лайонела только затем, чтобы плясать под дудку Десмонда! — Он яростно закусил губы, затем развернулся и зашагал прочь, оставив меня в одиночестве.

Я посмеялась тому, что сумела так сильно раздразнить его.

— Как я поняла, вы искали меня вовсе не для того, чтобы насладиться моим обществом, сэр Вильям, — крикнула я ему вдогонку.

Тут он быстрым шагом вернулся ко мне: брови сердито сдвинуты, но самообладание снова полнейшее.

— Простите меня. Хотя мое поведение, полагаю, было непростительным, — проговорил он.

— Да уж, было.

Виндзор схватил меня за руку и поцеловал пальцы, хотя мысли его витали где-то далеко.

— Ладно. Десмонд, по крайней мере — если только за последние несколько месяцев он не переменился совершенно, — не станет особенно утруждать себя, а ведение всех дел перепоручит мне. Могло выйти и хуже. Мне могли навязать в начальники какого-нибудь старого козла, который обожает во все вмешиваться и даже не сообразит, отчего это вдруг у него под носом разгорелось восстание…

Он снова удалился — прежде чем я нашлась, что на это сказать.

На следующее утро Виндзор явился на заутреню. На мой пристальный взгляд он ответил тем, что изобразил бесстыдную насмешку над святостью торжественного обряда, особенно когда с восторгом следил за действиями священника, высоко воздевшего дарохранительницу. Я было поразилась тому, как он всей душой ощущает присутствие Господа Бога среди нас. Да только в самом конце службы на его устах зазмеилась поистине дьявольская усмешка. И это тоже поразило меня, хотя по совершено другим причинам.

Эдуард меня удивил: даже не поинтересовавшись моим мнением, приказал Виндзору возвращаться в Ирландию помогать вновь назначенному наместнику — графу Десмонду. Как я поняла, таким образом он достиг хрупкого равновесия, устроившего все стороны, а правой рукой Десмонда поставил способного и решительного человека. Поистине мудрый политический ход. Значит, Виндзор должен вот-вот уехать. Я и не знала, радоваться мне или огорчаться, когда из моей жизни исчезнет этот человек, доставлявший столько неприятностей. Но решение короля очень сильно меня удивило.

— Мне казалось, он вам не нравится, — заметила я, когда Эдуард рассказал, что собирается отослать этого треклятого, но очень неглупого ублюдка назад, в Ирландию, где тот, даст Бог, получит справедливое вознаграждение, когда какой-нибудь ирландский мятежник проткнет его мечом насквозь.

— Не нравится. Но он понимает ирландцев.

— А вы не опасаетесь того, что ваше доверие он использует, чтобы набить собственный карман?

— Само собой разумеется. Но он не лишен талантов.

— И скоро вы его туда отправите? — поинтересовалась я.

— Чем скорее, тем лучше. В Дублине зреет мятеж, он вот-вот вспыхнет.

Стало быть, пребывание Вильяма де Виндзора при дворе будет недолгим. «Скатертью дорога!» — сказала я про себя. Но мне захотелось непременно повидать его до отъезда. Для чего мне это было нужно? Где здравый смысл?

На первый вопрос я ответить не могла. А здравый смысл куда-то запропастился.

Где же его искать? Я пожаловалась, что у меня разболелся зуб, чтобы получить возможность выскользнуть из светлицы, и заглянула во все уголки, где он мог быть; где его никак быть не могло, я тоже знала. Часовня — маловероятно. Конюшни, аудиенц-залы, в одной из передних несколько хлебнувших лишнего рыцарей (ну, этого следовало ожидать). Но его не было нигде. Может, он уже уехал? Отбыл по королевскому приказу на заре, чтобы поскорее вернуться к источнику своих честолюбивых надежд? Неожиданно сердце мое сильно забилось.

«Дура ты, дура, — сказала я себе. — Что он тебе? Только досаду причиняет. Даже не нашел времени, чтобы проститься с тобой. Ты ему нравишься ничуть не больше, чем он тебе».

И все же я находила непонятное удовольствие в наших безжалостных пикировках.

Вернулась к конюшням, где мне сообщили, что он еще не уехал. Его поджарый чалый жеребец был на месте, как и вьючные лошади. Так где же он? Возможно, в комнате какой-нибудь дворцовой шлюхи. Нет, не думаю. Так где же он проводит свой последний день при дворе?

И вдруг до меня дошло.

Уже через две-три минуты я стояла у дверей, прижимаясь к ним ухом. За дверью слышался гул голосов. Их было трудно различить, но я решила подождать и выяснить наверняка, все еще не отдавая себе отчета, зачем это мне нужно. Прежде чем я нашла ответ, который развеял бы мои иллюзии, дверь открылась и объект моих поисков появился в коридоре — после беседы с казначеем Эдуарда. Понятно, что ему необходимо было урегулировать финансовые вопросы…

— Ба, да это мистрис Перрерс, не сойти мне с этого места! — Он поклонился.

— Приветствую вас, сэр Вильям. — Я сделала реверанс.

— Я завтра уезжаю.

— Знаю.

— И вы разыскали меня, чтобы попрощаться. Как это мило с вашей стороны!

— Еще бы!

— Вы могли бы сделать так, чтобы последнюю ночь здесь я не забыл никогда. Если у вас, конечно, не назначено другое свидание.

Я застыла и напряглась, словно заяц, увидевший гончих и готовый спасать жизнь отчаянным бегством. В уме я повторяла его чудовищное приглашение — как он посмел предположить такое, как смог извратить суть моих намерений! Первым моим побуждением было взять пример с незадачливого зайца и пуститься наутек, подальше от свирепых псов. Но Виндзор уже взял меня под руку и повел к залитому солнцем окну, возле которого никого не было. Кожа руки, которую он сжимал, стала очень чувствительной, а щеки залил жаркий румянец. Я убеждала себя, что это — признак моего гнева и презрения к человеку, который то издевается надо мной, то унижает меня. Нет, я не допущу, чтобы он указывал мне, что нужно делать, равно как и не приму его невероятное предложение. Я отстранилась от него, несмотря на то что тело мгновенно отозвалось на его движение (он отпустил мой локоть и вместо этого крепко обвил пальцами запястье), — все мышцы живота окаменели, — и ответила ледяным тоном:

— Вы полагаете, я прыгну к вам в постель, сэр Вильям? Изменю своему королю?

— Этого я не знаю. А вы хотите?

— Не все из нас лишены принципов.

— О, я полагаю, это свойственно большинству из нас — в той или иной степени. — Он по-своему повторил то, что я давеча говорила Уикхему. Взгляд Виндзора был откровенно наглым. — А он хороший любовник? Вас удовлетворяет?

— У вас нет стыда, сэр. А короля я не предам.

Нет, я не стану изменять Эдуарду с таким типом, как Вильям де Виндзор, но все же он чертовски привлекателен, несмотря на всю свою наглость. Он снова удивил меня неожиданной сменой направления разговора — как я позднее поняла, это был его излюбленный прием, чтобы сбить собеседника с толку.

— Да. Полагаю, вы его не предадите. Но сделаете ли вы для меня одну вещь, мистрис Перрерс?

— Что бы это может быть, коль скоро вы отказались от мысли заманить меня на свое ложе?

— Когда я буду в Ирландии, держите меня в курсе настроений при дворе и изменений в политике короля.

Вот как! Его интерес ко мне носил не личный характер, а чисто политический. Немного уязвленная тем, что он так быстро отказался ото всех моих прелестей (вот как нелогично рассуждают женщины!), я спросила:

— А что взамен?

— Должен ли я платить вам?

Я прибегла к испытанной жеманной улыбке.

И Вильям де Виндзор меня поцеловал. Не поцелуем, исполненным горячей страсти или трогательной нежности, — только крепко прижался губами к уголку моего рта, как бы обещая возможность и того, и другого в будущем.

Не успев ни о чем подумать, из одного лишь мгновенного побуждения, я дала ему пощечину.

— Милейшая Алиса! — расхохотался во все горло Виндзор. — Вы совсем не умеете держать себя в руках!

— А вы не умеете быть почтительным! — Меня одинаково потрясло и то, что сделал он, и то, как ответила на это я сама, и теперь я изо всех сил постаралась взять себя в руки. Сердце мое сильно стучало, кровь лихорадочно струилась по жилам — и отнюдь не оттого, что в окно лились потоки тепла и света. — Кажется, вы учились хорошим манерам в обществе дублинских блудниц.

— Я держу себя так или иначе в зависимости от того, кто меня окружает, мистрис.

Взглядом он раздел меня с головы до ног. И все мое самообладание тут же вылетело в окошко. Стремительно, как бросающаяся на жертву змея, взметнулась моя рука, чтобы ударить его еще раз, но он перехватил ее, поднес к своим губам и поцеловал. В моих жилах гулко запульсировала кровь.

— Какая вы грозная, Алиса! А теперь поговорим серьезно. — Он отпустил руку так же быстро, как и завладел ею. — Держите меня в курсе дел. И не забывайте прихватывать все, что только можно, для себя. Когда король и королева уже не в силах будут смягчать направленные против вас удары, враги набросятся на вас и растерзают на части. Постарайтесь полнее набить сундуки сейчас, если не хотите снова оказаться в сточной канаве.

— Я не нанималась служить за деньги!

— Сейчас речь у нас идет не о таких глупостях, как кто кем нанимался, женщина! Речь идет о том, как выжить и защитить себя. Если вы сейчас, обладая властью, не позаботитесь о себе сами, то уже никто иной о вас не позаботится. И если вас тревожат мысли о том, не становитесь ли вы от этого слишком черствой, слишком жадной, то подумайте вот о чем еще. Кто хоть мельком вспомнит о вас после того, как Эдуард ляжет в гроб?

Я медленно покачала головой, до смерти напуганная картиной, которая по милости Виндзора врезалась теперь в мою душу.

— Так ответьте мне, Алиса.

На мгновение я заметила в его лице сочувствие. Видеть это мне было крайне неприятно, однако я сказала ему чистую правду:

— Никто.

Когда не станет ни Филиппы, ни Эдуарда, корона перейдет к принцу Уэльскому, а рядом с ним на троне воссядет супруга — Джоанна Прекрасная. При ее дворе места для меня не останется.

— Или вы мечтаете сделаться фрейлиной Джоанны Блудницы? — спросил Виндзор.

Эти грубые слова, поразительно совпавшие с моими собственными мыслями, снова пробудили во мне уснувшие было дурные предчувствия. Худшего развития событий и представить себе нельзя было. Пока она оставалась в Аквитании, бояться ее мне было незачем, но вернувшись в Англию, она станет опасным врагом. Я вспомнила все ее насмешки. Невыносимое презрение ко всем подряд простолюдинам. Откровенную неприязнь ко мне.

— Даже вашим сыновьям могут прекратить выплачивать содержание — об этом вы подумали?

Горячая кровь сразу застыла в моих жилах, но я еще пыталась отмахнуться от этого.

— Никакие опасности мне не грозят. К тому же у меня есть собственные средства.

— Два бочонка гасконского вина за верную службу королеве[66]? Вряд ли Эдуард очень щедр! — Он безрадостно рассмеялся.

— Но у меня есть земля… — не сдавалась я.

— Ее хватит, чтобы позволить вам жить так, как сейчас? — тут же осадил меня Виндзор.

— У меня есть поместья и городские дома… — Я отчаянно цеплялась за то, что удержит меня (как я надеялась) от сползания к нищете.

— И в тяжкую годину эти поместья и дома смогут отогнать от дверей злобных волков, а? Вы уже привыкли жить в королевской роскоши. И согласитесь на меньшее? Когда ничего нет за душой, зима тянется бесконечно. Мне ли этого не знать? И если вы не прислушаетесь к моим советам…

— Я не сказала, что не прислушаюсь.

— Верно, не сказали. А все-таки подумайте над этим хорошенько.

Я всмотрелась в жесткие складки, залегшие на его лице. Следы трудного опыта, вовсе не привлекательные.

— Зачем вам это нужно? — спросила я. — С чего вам заботиться о моем будущем? Что я могу значить для вас?

Он приподнял мой подбородок, развернул лицо к свету, и я не сопротивлялась, потому что задала ему вопрос. Но как мне расценить ответ?

— Честно говоря, я и сам не знаю, — проговорил он мягко, словно усиленно стараясь отыскать в душе причину, которую ему самому очень не хотелось понять до конца. — Вы своенравны, любите противоречить, вообще вы не в моем вкусе. Но по какой-то непонятной причине мне не хочется, чтобы вы остались ни с чем. Отчего бы это?

Я не пожелала отвечать на этот вопрос. Быть может, мы оба пытались обмануть себя? Все мои чувства отчего-то пришли в смятение. Испугавшись и растерявшись, я собралась было уходить, но он поймал меня за руку, удержал на месте. Я обернулась через плечо.

— Что вам угодно?

— Мы с вами больше не увидимся.

«И я буду вечно благодарить Бога за это», — чуть не сорвалось у меня с языка. И я увидела, как он едва заметно напрягся, весь подобрался в ожидании моего ответа. Пальцы его сильнее сжали мою руку, глаза потемнели, будто ему было небезразлично, что я скажу. Поэтому — он же не зря обвинил меня в том, что я люблю противоречить, — я не сказала ничего. И напряжение покинуло его.

— Вам нечего сказать мне?

— Доброго пути, сэр Вильям.

— По крайней мере, это уместное пожелание. — Губы искривились в подобии усмешки. — А писать мне вы будете?

— Над этим я подумаю.

Его рука скользнула ниже, сжала мои пальцы.

— Здесь люди… — запротестовала я.

— Мне до них нет дела. И вам тоже. Я восхищен вами, мистрис Алиса. Меня восхищают ваша сила духа и преданность королю. Восхищают ваша целеустремленность и нежелание слепо следовать чьим бы то ни было советам, пока вы сами не решите, как лучше поступить. — Наверное, сильное изумление отразилось у меня на лице. Он видит меня такой? — Восхищает ваша уверенность в себе. — Он прижался губами к моей ладони. — Восхищает ваша решимость оставаться такой, какая вы есть. — Виндзор взглянул на меня, слегка сощурившись. — А вы мною восхищаетесь, мистрис Перрерс?

— Нет.

— Что ни в малейшей степени не меняет моих чувств к вам, — рассмеялся он. — Меня восхищает ваша честность, хотя я порой и не верю тому, что вы говорите.

Он легонько потянул меня за руку, привлек к себе и поцеловал еще раз. Теперь уже по-настоящему приник к моим устам своими сильными, прохладными, невероятно соблазнительными губами. Поцелуй продлился всего миг, но в нем были теплота и нежность, которые я ощутила всем своим телом.

— Прощайте, Алиса.

Поклон, взмах украшенной пером шляпы — и он помчался в Ирландию.

«Слава Богу!»

Я не сумела изгнать этого человека из своих мыслей.

Что за чувства я испытывала к Виндзору? В них я могла разобраться не больше, чем он в своих чувствах ко мне. Вот чувства к Эдуарду были мне понятны благодаря нашей долгой близости: восхищение, уважение, сочувствие. Привязанность, порожденная глубокой признательностью. И даже — когда я была склонна признавать это — эротическая притягательность запретного плода.

Но как быть с этим мужчиной, помимо моей воли вторгшимся в мою душу? Куда более грубое чувство овладевало мною, когда я вспоминала, как прижимались его губы к моим, к моей ладони. Мне не хотелось искать точное название этому чувству, но он заставил трепетать все мое тело, и — у меня хватило честности признать это — трепетало оно не от отвращения.

Я жалела, что Виндзору пришлось вернуться в Ирландию.

«А вы мною восхищаетесь, мистрис Перрерс?»

Поди ты прочь!

«Вы могли бы сделать так, чтобы последнюю ночь здесь я не забыл никогда».

Я была страшно рада тому, что он уехал отсюда. Эдуарду я ни за что не изменю. Все мое настоящее и будущее целиком зависели от щедрой руки Эдуарда и от потребности Филиппы в обезболивающих средствах, а вовсе не от крепких объятий отважного и невоспитанного мужчины (только что не деревенщины), у которого было мало друзей, а понятий о нравственности еще меньше. Вильям де Виндзор — не мой суженый. Я почесала ладонь, будто хотела стереть саму память о нем. Вот! Прошло. И незачем больше о нем думать.

Все равно думала. Он оставил мне подарок в память о своем внимании и печальных, хотя и непрошенных предостережениях против тех, у кого не было ни малейших оснований относиться ко мне с симпатией. На следующий день после его отъезда рано утром в мою дверь постучал слуга — один из множества конюхов, судя по крепкому запаху сена и лошадиного пота. Он с поклоном протянул мне кожаный поводок, привязанный к ошейнику щенка волкодава. И тут же удалился, не дав мне возможности ни о чем расспросить.

Ах!

Он — вернее, она — послушно сидела, глядя на меня. К этому существу, жадно смотревшему на меня, как на мозговую кость, не прилагалось никакого рекомендательного письма. Сперва была лошадка, теперь вот пес. Не имея ни малейшего пристрастия к животным, я вдруг почувствовала, что у меня их уже в избытке.

— Должна тебя предупредить, — сообщила я щенку, — что ни капельки не люблю собак, пусть даже с самой благородной на свете родословной.

Псина по-прежнему не сводила с меня глаз.

— Почему я уверена, что тебя прислал Виндзор? И что мне с тобой делать?

Собака часто задышала, высунув язык.

— Отправить назад, на конюшню? Таким, как ты, не место в покоях леди.

Волкодавчик вздохнул.

— Пожалуй, ты права! Поскольку я не леди, тебе можно остаться, наверное. А Виндзор считает, что мне необходим сторожевой пес? От кого же, интересно, ты должна меня защищать?

Значит, он полагает, что мне может грозить опасность. Ладно, об этом еще будет время подумать.

— Как же тебя назвать? — спросила я, не без опаски обходя псину. Она улеглась на живот и закрыла глаза, нежась в лучах солнышка. — Может, Виндзор?

Это был каприз. У них обоих было такое выражение в глазах, будто они все знают и все понимают, а еще — несомненная воля и беспощадность, заметные, даже когда зверюга дремала. Стоило мне немного отойти, она подняла голову и стала наблюдать за каждым моим движением глазами, сверкавшими из-под большого лба.

— Наверное, будет лучше, если ты останешься у меня. И если уж на то пошло, я не могу назвать тебя Виндзором. Давай назовем тебя Отважной.

Я села, а Отважная положила огромную голову на передние лапы и уснула. Я решила разобраться в предостережениях, исходивших от Виндзора, — это куда полезнее, подумалось мне, нежели вспоминать о его поцелуях. А предостережения нельзя было отмести как досужие выдумки.

Пора снова писать письмо в «Кафтан», что в Саутуорке.

Гризли по-прежнему неустанно заботился о моей и своей выгоде, даже стал понемногу давать деньги в рост. Я не утруждала себя прямыми расспросами о подробностях сделок такого рода, предоставив своему поверенному следовать собственными извилистыми путями, а о своей причастности к его делам узнала только из судебного дела, документы которого были мне присланы вследствие моего отсутствия в судебном заседании. Это был иск Гризли против некоего Ричарда де Кента, лондонского торговца рыбой, не возвратившего две сотни марок[67], которые я ссудила ему при посредничестве Гризли. Что еще важнее — на доходы с дома по улице Грейсчерч мой поверенный приобрел для меня пожизненные права на поместье Рэдстоун в Нортгемптоншире. И еще у меня был, конечно же, Ардингтон…

Но я мечтала о новых приобретениях. Мне ужасно хотелось прикупить несколько акров[68] земли в одном месте, помещичью усадьбу с садом и пристройками в другом, да еще иметь побольше домов в Лондоне и сдавать в аренду замок на севере Англии. Это открывало передо мной перспективы, сияющие, как Полярная звезда, а раз деньги у меня были — как можно противиться подобному искушению? С разрешения Эдуарда я позаимствовала деньги в королевской казне и написала Гризли свои указания. Он приобрел для меня поместье Меонсток. Будущее вдруг стало выглядеть не таким шатким, как прежде.

«А на это что вы скажете, сэр Вильям?»

Думаю, он сумел бы отозваться об этом достаточно пренебрежительно. Если только пути наши еще когда-нибудь, к несчастью, пересекутся.