Где начинаются мечты

Глава 17

Как и ожидала Холли, никто из Тейлоров не явился на венчание, состоявшееся в маленькой часовне рядом с домом Бронсона. Понимая чувства и разочарование родных своего умершего мужа, Холли ни в чем их не винила. Со временем они ее простят, особенно когда увидят, как выиграет от этого союза Роза. А Роза ликовала.

– Вы теперь будете моим папой? – спросила малышка у Закери, обвивая руками его шею. Когда Холли привезла ее в дом Бронсона, она бросилась к нему, издавая пронзительные восторженные вопли, а он принялся крутить ее в воздухе, пока ее нижние юбочки и белые чулочки не слились в один сплошной белый вихрь.

Наблюдая эту картину, Холли ощутила в душе покой и мир. Если она и сомневалась, как отнесется дочка к ее сообщению, то теперь все ее сомнения развеялись – личико Розы сияло. Конечно, ребенка избалуют, но зато и любить будут от всей души.

– А вам этого хотелось бы? – ответил Закери Розе вопросом на вопрос.

Она задумалась и с сомнением взглянула на Холли, а потом снова на Закери.

– Мне очень нравится жить в вашем большом доме, – ответила она со всей искренностью ребенка, – и я не возражаю, если мама выйдет за вас замуж. Но мне не хочется называть вас папой. Я думаю, мой папа на небе огорчился бы.

Эти слова поразили Холли, и она не нашлась с ответом. Беспомощно смотрела она, как Закери прикоснулся к подбородку девочки и повернул ее лицом к себе.

– Тогда зовите меня, как вам нравится, – спокойно сказал он. – Поверьте мне, принцесса, я не собираюсь заменять вам папу. Глупо было бы с моей стороны даже пытаться – он ведь был такой замечательный человек. Просто я хочу заботиться о вас и о вашей маме. Я думаю, ваш папа обрадовался бы, что кто-то присматривает за вами здесь, поскольку сам он этого делать не может.

– Хорошо, – кивнула Роза с нескрываемым удовольствием. – Думаю, тогда все в порядке, раз мы его не забудем. Да, мама?

– Да, – прошептала Холли. Горло у нее сжалось от избытка чувств, щеки пылали. Она посмотрела на Закери блестящими карими глазами.

В день свадьбы их сопровождали Элизабет, Пола и Джейсон Соумерс, а также родители Холли, пребывавшие в полном смятении. Они приехали ради такого случая из Дорсета и хотя никак не проявили своего неудовольствия, были изумлены, что их дочь выходит замуж за человека совершенно другого круга.

– Мистер Бронсон, кажется, достойный джентльмен, – прошептала мать перед началом церемонии, – и манеры у него вполне приятные… Он, пожалуй, хорош собой, хотя немного грубоват, чтобы считаться по-настоящему красивым…

– Мама, – произнесла Холли ласково, зная привычку матери все подвергать сомнению, – я так поняла, что ты его одобряешь?

– Кажется, да, – согласилась та, – хотя мистер Бронсон, конечно, ничуть не напоминает ни внешностью, ни характером твоего первого мужа.

– Мама… – Холли порывисто обняла мать. – Со временем ты поймешь, как это уже случилось со мной, что мистер Бронсон – человек замечательный во всех отношениях. Ему, конечно, не хватает лоска, зато в других отношениях он даже превосходит и меня, и Джорджа.

– Ну, если ты так считаешь… – неуверенно ответила мать, и Холли засмеялась.

Все собрались в часовне, Холли стояла между Элизабет и Розой, а Закери – рядом с Соумерсом, согласившимся быть его шафером. Но вдруг, к общему изумлению, количество гостей увеличилось. Холли просияла: в часовню вошел лорд Блейк, граф Рейвенхилл. Он изящно поклонился, потом подошел к Холли и стал рядом с ее родителями. Его обычно холодные серые глаза улыбались, когда он смотрел на жениха и невесту.

– Что он здесь делает? – прошипел Закери.

Холли крепко сжала его руку.

– Это искреннее проявление дружеских чувств, – объяснила она шепотом. – Таким образом лорд Блейк публично продемонстрировал всему свету, что одобряет наш союз.

– Просто он воспользовался последней возможностью поглазеть на вас!..

Холли бросила на Закери укоризненный взгляд, но он, кажется, не заметил этого, занятый разглядыванием ее наряда. Платье из бледно-желтого gros de naple [6] отличного качества дополнял маленький букетик весенних цветов, приколотый к середине прямоугольного выреза. Короткие рукава-буфы сверху покрывали длинные прозрачные рукава из crepe lisse [7]. Все вместе создавало впечатление молодости и хрупкости, которые не требуют никаких украшений. Лишь к зачесанным кверху темным кудрям Холли приколола несколько цветков апельсина.

Викарий начал свою речь:

– Хочешь ли ты взять эту женщину в жены и жить с ней в супружестве после совершения священного обряда? Будешь ли ты любить ее, почитать и беречь ее в болезни и в здравии и, забыв всех остальных, будешь ли верен только ей одной до конца дней ваших?

Ответ Закери был спокоен и тверд:

– Буду.

И по мере того, как церемония продолжалась, Холли превращалась из вдовы в новобрачную.

Они дали друг другу обеты, обменялись кольцами и преклонили колени. Холли попыталась сосредоточиться на напутствиях викария, но взглянула в серьезное лицо Закери, и мир вокруг исчез, остались только они двое. Помогая ей встать, он сжал ее руку жарко и крепко, и она будто издалека услышала последние слова викария:

– …то, что соединил Господь, да не разъединит человек.

Теперь они обвенчаны, удивленно подумала Холли, глядя на мужа. Внезапно тишину нарушил голосок Розы. Малышке захотелось кое-что добавить к словам викария:

– И с тех пор они жили счастливо.

По небольшой группе собравшихся пробежал смех, и Закери запечатлел короткий и крепкий поцелуй на улыбающихся губах Холли.

Последовавший за этим свадебный ужин прошел весело, под музыку скрипачей и неспешную беседу, поощряемую изобилием дорогих вин. Розе разрешили немного посидеть за столом вместе со взрослыми. Каково же было ее огорчение, когда в восемь часов появилась Мод, чтобы отвести ее в детскую. Но тут Закери наклонился к ней, что-то тихо прошептал на ухо и сунул в кулачок какие-то вещицы. Поцеловав Холли и пожелав ей доброй ночи, дочь без слова протеста поднялась наверх вместе с Мод.

– Что вы ей дали? – поинтересовалась Холли.

Черные глаза ее мужа озорно блеснули.

– Пуговицы.

– Пуговицы? Откуда?

– Одну с моего свадебного фрака, другую – с вашего платья. Розе хотелось их иметь в память об этом событии.

– Вы срезали пуговицу со спинки моего платья? – укоризненно прошептала Холли, удивляясь, как ему удалось проделать это незаметно.

– Скажите спасибо, что я ограничился всего одной штукой, миледи, – отозвался он.

Холли промолчала, но румянец ее стал ярче. Она поняла, что ждет не дождется брачной ночи так же, как и он.

Наконец долгий ужин и бесконечные тосты завершились, и мужчины остались за столом пить портвейн. Холли ускользнула наверх, в спальню, соседствующую со спальней Закери, и с помощью Мод сняла свадебные одеяния. Она переоделась в ночную сорочку из тончайшего белого батиста, затейливо украшенную, с присборенными лифом и рукавами. Отпустив служанку, Холли вынула шпильки из волос, и они рассыпались по плечам – длинные, свободные.

Странное это было ощущение – снова ждать, когда придет ее муж. Странное, но замечательное. Как ей повезло: Бог даровал ей две любви. Сидя у туалетного столика, она склонила голову и молча произнесла благодарственную молитву.

Тишину нарушил тихий скрип двери. Холли подняла глаза и увидела приближающегося Закери.

Он медленно снял свадебный фрак и бросил его на спинку стула. Потом подошел к ней и положил руки ей на плечи, глаза их встретились.

– Конечно, я мог бы подождать еще. – Его пальцы скользнули по шелковистым волосам, потом легко коснулись шеи. От этого ласкового прикосновения Холли вздрогнула. – Но чем больше я думал, что вы здесь, наверху… моя милая, красивая женушка… тем менее возможным было оставаться вдали от вас.

Глядя в зеркало на ее отражение, Закери осторожно расстегнул маленькие, обтянутые тканью пуговки у ее ворота, а потом и весь остальной длинный их ряд, так что теперь батист свободно облегал ее. Его смуглые руки скользнули под тонкую ткань и принялись ласкать ее округлые груди, и смуглые очертания этих рук просвечивали сквозь тонкий батист.

Холли откинулась на спинку стула. Соски ее затвердели.

– Закери, – задыхаясь, сказала она, – я вас люблю.

Он опустился на колени и потянул ее к себе, его губы через батист нашли ее грудь. Она положила ладони на его волосы, ощутила их густоту и упругость. Закери поднял голову и улыбнулся.

– Скажите, – спросил он, – вы все еще считаете, что хорошая жена покоряется желаниям мужа, но сама никогда не поощряет его?

– Во всяком случае, мне положено так думать, – грустно ответила она.

– Это ужасно, – посетовал он, но в глазах у него искрился смех. – Поскольку ничто не доставляет мне такого удовольствия, как наблюдать вашу борьбу с собственной страстью.

Он легко поднял ее на руки и понес на кровать. В мягком мерцающем свете свечей кожа Закери отливала бронзой, когда он раздевался. Он медленно начал стягивать сорочку Холли, осыпая поцелуями каждый открывающийся дюйм ее тела. Наконец сорочка упала на пол. Она повернулась к нему, издав звук, в котором смешивались желание и смущение, отчего он тихо рассмеялся. Но лицо его сразу посерьезнело, когда она прикоснулась к нему и принялась неумело гладить его плечи, спину и крепкие мускулы. Его грудь вздымалась от неровного дыхания, он зарылся лицом в ее волосы.

– Закери, – прошептала она, – научите меня всему, что вам нравится. Расскажите, чего вам хочется. Я сделаю для вас все… все.

Он поднял голову и заглянул в ее любящие, доверчивые карие глаза. Наклонился и жадно завладел ее губами. Схватив ее руку, он медленно провел ею по своему телу, иногда замедляя движение и показывая ей, как нужно гладить и ласкать. Она и понятия не имела ни о чем подобном.

Когда Холли, пылающая и уже на все готовая, могла только простонать его имя и взмолиться о пощаде, он, неожиданно перекатившись на спину, предоставил ей инициативу. Она оказалась способной ученицей и быстро поняла, чего он хочет.

Он вошел в ее глубины, а она делала то, чего требовал могучий и неуправляемый инстинкт. И вот уже наслаждение, росшее внутри, стало накрывать ее огромной пульсирующей волной. Вскрикнув, Холли припала к нему, впилась губами в его уста, втиснулась, вжалась, растворилась, охваченная яростным восторгом. Только тогда он позволил себе полностью отдаться страсти и достигнуть пика наслаждения.

После этого Холли долго отдыхала у него на плече, поглаживая его лицо нежными кончиками пальцев. Затем он приподнялся, чтобы задуть свечи, и снова вернулся в ее объятия. Она не знала, проспали они несколько минут или несколько часов, но, открыв глаза в темноте, снова ощутила тепло его тела.

На рассвете они опять ласкали друг друга, каждое мгновение было томным и сонным, и губы их сливались в нежнейшем поцелуе.

– Мне бы хотелось никогда не покидать этой кровати, – прошептала она, вытянувшись под его рукой.

– Боюсь, этого не избежать, миледи. Но с этого момента у нас всегда будет впереди ночь.

– Закери!

– Да, любовь моя?

– Как часто вы обычно… э-э-э… то есть вы предпочитаете…

Его, по-видимому, позабавили эти поиски нужных слов.

– А как часто хотелось бы вам? – задал он встречный вопрос.

– Ну, с Джорджем я… то есть мы… по крайней мере раз в неделю.

– Раз в неделю, – повторил он, и в глазах его заплясали веселые искорки. – Боюсь, что мне придется затруднять вас гораздо чаще, чем раз в неделю, леди Бронсон.

Но перспектива проводить с ним почти каждую ночь не представлялась Холли тяжким бременем.

– Всю жизнь меня учили быть умеренной во всем, – призналась она. – И я была такой… пока не встретила вас.

– Ну, леди Бронсон, – протянул он, возвышаясь над ней, – я полагаю, у нас есть шансы на неплохое будущее. Вы согласны?

И он поцеловал ее прежде, чем она успела ответить.

Холли считала, что, прожив под крышей Закери Бронсона достаточно продолжительное время, она успела в какой-то мере узнать и понять его. Однако вскоре она обнаружила, что многое в его характере тогда оставалось за пределами ее понимания. Когда миновал первый месяц супружества, она постепенно начала привыкать к их удивительной близости. Она узнала о Закери множество вещей. Он мог быть грубым и резким с теми, кто ему не нравится, но никогда не забывал о милосердии. Он не был религиозен, не впитал с молоком матери определенных правил и запретов, но неуклонно придерживался кодекса чести. Откровенные похвалы смущали его, так же как упоминание о его добрых делах.

Еще Закери старательно скрывал свою способность к сопереживанию, сочувствию, заставлявшую его проявлять доброту к тем, кого он считал слабыми и ранимыми. Заключая сделки, он бывал неумолим, но щедро раздавал монетки подметальщикам улиц и девочкам, продающим спички. Он тайно финансировал множество реформистских начинаний. Если о его благодеяниях узнавали, он начисто отрицал гуманность своего поступка и притворялся, что руководствовался исключительно корыстными соображениями.

Однажды, когда он решил поработать дома, Холли, в очередной раз сбитая с толку его поведением, вошла в библиотеку.

– Пенсии для рабочих, новые стандарты безопасности на фабриках, финансирование учебного заведения, – вслух размышляла она, – все это сделано только потому, что в конце концов принесет вам прибыль?

– Совершенно верно. Если рабочие будут более образованными и, по возможности, здоровыми, это приведет к более высокой производительности труда.

– А законопроект, который вы тайком финансируете в парламенте? Запрет наемного труда сирот на мельницах и фабриках, – продолжала Холли. – Это тоже исключительно из деловых соображений?

– Откуда вы об этом узнали? – спросил он рассерженно.

– Я слышала на днях ваш разговор с мистером Кренфиллом. – Сев к Закери на колени, Холли развязала его галстук и взъерошила темные волосы. – Почему вы не хотите, чтобы все знали о ваших добрых делах? – тихо спросила она.

Он смущенно пожал плечами:

– Это ничего не дает. Люди так или иначе останутся при своем мнении.

Холли задумчиво кивнула, вспомнив статью, опубликованную в «Таймс», где говорилось о помощи, оказываемой Закери учебному заведению для рабочих.

«Честолюбивый мистер Бронсон решил добиться, чтобы средние и даже низшие классы получили возможность управлять страной. Люди, не имеющие ни малейшего понятия об ответственности или нравственности, получат власть над нами. Он хочет, чтобы овца командовала пастухом и необразованные грубияны вроде него самого возвысились над людьми утонченными и интеллектуальными…»

– Все, что я делаю, подвергается критике, – небрежно заметил Закери. – Иногда мое покровительство становится помехой для тех, кому я пытаюсь помочь. Меня обвиняют даже в том, что я пытаюсь возглавить движение плебса, направленное на свержение монархии.

– Как несправедливо, – посетовала Холли.

Она почувствовала себя виноватой. Ведь это ее бывшие знакомые и друзья деятельно борются против образования и повышения уровня жизни для тех, кому повезло гораздо меньше, чем им. Как странно, что они с Джорджем никогда не обсуждали этих проблем, даже и не думали об их существовании. Им никогда не приходило в голову беспокоиться о детях, вынужденных в трех-, четырехлетнем возрасте наниматься на работу, о вдовах, ради своих семей продающих на улицах спички, о целом классе людей, у которых нет никакой возможности преодолеть превратности судьбы, если кто-то не будет за них бороться. Вздохнув, она положила голову на плечо мужу.

– Какой себялюбивой и слепой я была! – вздохнула она.

– Вы? – Голос Закери звучал удивленно. Он наклонился и поцеловал изгиб ее шеи. – Вы ангел.

– Да? – усмехнулась она. – За всю мою жизнь я ничего не сделала, чтобы помочь другим. А вот вы сделали очень много и не получаете и доли той признательности, которой заслуживаете.

– Мне не нужна признательность. – Он поудобнее устроил ее у себя на коленях.

– Что же вам нужно? – тихо спросила она.

Он обхватил рукой ее щиколотку и начал пробираться выше.

– Мне кажется, это должно быть вам совершенно ясно.

Разумеется, Закери был отнюдь не святой. Он не пренебрегал различными способами давления, чтобы достичь желаемого. Холли и забавляло, и пугало, когда она находила доказательства таким маневрам – вроде полученного ими приглашения на ежегодный загородный прием графа и графини Глинтворт. Приглашение казалось чудом, так как Глинтворт, лорд Рей, вращался в самых верхах, а Бронсоны заслужили слишком дурную славу, чтобы попасть в список элиты. Зато, если они будут приняты на этом балу, никто в высшем обществе уже не сможет пренебрегать ими.

Холли принесла это приглашение Закери, недоуменно хмурясь. Он сидел в музыкальной комнате, наблюдая, как Роза перебирает клавиши сверкающего маленького, специально для нее приобретенного пианино. Закери почему-то заявлял, что ему очень нравится слушать, как ребенок учит гаммы, и он проводил по меньшей мере два утра в неделю вместе с ней.

– Вот это только что принес посыльный. – Холли протянула ему приглашение. Он же продолжал внимать Рози-ной какофонии, словно то были райские звуки.

– Что это такое? – лениво спросил он, вытягиваясь поудобнее в кресле, стоявшем возле пианино.

– Приглашение на ежегодный загородный прием к графу Глинтворту. – Холли с подозрением уставилась на мужа. – Вы имеете к этому какое-либо отношение?

– Почему вы так думаете? – удивился он.

– Весьма странно, что нас туда приглашают. Глинтворт – самый большой сноб в Лондоне, по доброй воле он не разрешил бы нам даже посмотреть, как чистят его сапоги!

– Пустяки, – пробурчал Закери, – просто ему понадобилось, чтобы я кое-что для него сделал.

– Послушайте, дядя Зак, – вмешалась Роза. – Это у меня получается лучше всего!

Пианино слегка задрожало от ее вдохновенных аккордов.

– Я слушаю, принцесса, – заверил ее Закери, а потом обратился к Холли, понизив голос:

– Любовь моя, думаю, вы вскоре убедитесь, что общество будет вынуждено смотреть сквозь пальцы на наши с вами несколько экстравагантные поступки. Слишком много представителей аристократии связаны со мной в финансовом отношении – или хотели бы быть связаны. А за дружбу, как и за все прочее, нужно платить.

– Закери Бронсон! – воскликнула Холли, не веря собственным ушам. – Уж не хотите ли вы сказать, что вынудили графа и графиню Глинтворт пригласить нас на воскресный прием?

– Я предоставил им возможность выбирать, – негодующе возразил он. – Глинтворт по уши в долгах и уже много месяцев просит, чтобы я позволил ему сделать капиталовложения… – Он замолчал и зааплодировал Розе, сыгравшей «Три слепые мышки», потом снова повернулся к Холли. – Он гонялся за мной, точно собака за крысой, чтобы я разрешил ему вложить деньги в железную дорогу, которую я намереваюсь строить. На днях я обещал дать ему шанс, но намекнул, что взамен хочу, чтобы он публично продемонстрировал наши дружеские отношения. Очевидно, Глинтворт убедил леди Рей, что в их интересах пригласить нас на бал.

– Значит, вы поставили его перед выбором – либо они приглашают нас, либо он остается ни с чем?

– Я не говорил так резко.

– Закери, вы просто пират!

Он ухмыльнулся, восприняв это как комплимент:

– Благодарю вас.

– Но это отнюдь не похвала! Наверное, если кто-то будет тонуть, вы сначала вытянете из него нужные вам обещания и только потом бросите веревку.

Закери с философским видом пожал плечами:

– Радость моя, все дело в наличии веревки.

В конце концов они побывали на воскресном приеме и были приняты светом с мрачной любезностью. Стало ясно: им не рады, но и изгонять их не собираются. Закери все рассчитал правильно. Честолюбивые аристократы были многим ему обязаны и не рискнули бы вызвать у него гнев. Можно получить прекрасное наследство и иметь обширные земельные угодья, но если у тебя нет денег для поддержания родового гнезда в порядке, ты все потеряешь. Слишком много обедневших аристократов вынуждены были продавать свою собственность и старинные владения ради наличных денег. Те же, кто был связан с Закери Бронсоном, могли не опасаться, что окажутся в подобном положении.

Когда-то Холли мог огорчить прохладный прием, оказанный бывшими друзьями, но, к ее удивлению, теперь ей это было совершенно безразлично. Она знала, что о ней говорят: раньше она была любовницей Закери Бронсона, обвенчались только потому, что она забеременела, она уронила себя, породнившись со старьевщицей и боксером… Но пересуды, неодобрение общества, скандальные слухи действовали на нее не больше, чем стрелы, ударяющиеся о доспехи. Она никогда не чувствовала себя такой уверенной, такой лелеемой и любимой, и счастье ее с каждым днем сияло все ярче.

К ее великому облегчению, Закери замедлил беспокойный ритм своей жизни, и, хотя он был постоянно занят, его неистощимая энергия не утомляла ее, как она когда-то боялась. Даже Пола радостно заметила, что теперь ее сын спит по восемь, а не по пять часов в день и проводит вечера дома, а не кутит в Лондоне. Многие годы он жил так, словно жизнь – это сражение, а теперь начал смотреть на мир с ощущением легкости и спокойствия.

Закери предпочитал проводить вторую половину дня дома или сопровождал Холли и Розу на пикники или прогулки. Он купил красивую яхту, чтобы они могли наслаждаться отдыхом на воде, ходил с ними на пантомимы в Друри-Лейн и купил «домик» в Брайтоне, на берегу моря. В «домике» была дюжина комнат – чтобы ездить туда летом. Друзья шутили, говоря, что он заделался примерным семьянином, но Закери улыбался и отвечал, что для него нет большего удовольствия, чем проводить время с женой и дочерью. Общество было явно сбито с толку его поведением. Мужчине не полагалось так открыто выказывать любовь к жене, не говоря уж о ребенке, но никто не осмеливался публично критиковать его. Порешили на том, что такое поведение – еще одна из его многочисленных странностей. Холли сама удивлялась невероятной преданности супруга и явно получала удовольствие, когда прочие дамы шутливо интересовались, каким волшебным зельем она опоила мужа и чем так очаровала его.

Закери часто приводил друзей к ужину – политических деятелей, юристов и богатых коммерсантов. Общество это было очень не похоже на то, к которому привыкла Холли. Они свободно говорили о деньгах, торговле, политических делах, обо всем том, что являлось табу за столом аристократов. Эти люди были ей не понятны, они были не очень хорошо воспитаны и порой грубы, и все-таки она находила их интересными.

– Что за скопище негодяев! – воскликнула она как-то вечером. Последний из гостей только что ушел, и они с Закери поднимались наверх, в спальню. – Этого мистера Кромби и мистера Уиттона вряд ли можно назвать приличными людьми.

– Пожалуй. – Закери покаянно склонил голову, но Холли успела заметить его ухмылку. – Когда я их вижу, я понимаю, как сильно вы меня изменили.

Она скептически фыркнула:

– Вы, сэр, самый большой негодяй из всех.

– Ну что ж, вам еще будет над чем работать, – лениво отозвался он, останавливаясь ступенькой ниже.

Холли обвила руками его шею и поцеловала в кончик носа:

– Но я не хочу этого. Я люблю вас таким, какой вы есть, мой безнравственный и грубый муж.

Он поймал губами ее губы.

– Тогда отныне я буду особенно безнравственным. – Он пощекотал языком ее нежную щеку. – Сегодня в вашей постели не будет джентльмена, миледи.

– То есть все будет как всегда, – задумчиво подытожила она и тут же громко рассмеялась: он неожиданно перекинул ее через плечо и понес вверх по лестнице. – Закери, отпустите меня сию же… ах, варвар, а если кто-нибудь увидит!

Он пронес Холли мимо изумленной горничной, не обращая внимания на мольбы, и направился в спальню, где в течение нескольких часов возбуждал ее и дразнил. Он заставлял ее смеяться, играть, бороться и стонать от наслаждения. А когда она устала и насытилась, он стал ласкать ее, нежно, бережно, шепча ей в темноте, что будет любить ее вечно. Она все еще удивлялась: за что ее любят так сильно? И не могла понять, почему она кажется ему такой необыкновенной.

– Понимаете, таких, как я, очень много, – убеждала она, когда утро уже приближалось и ее волосы служили ему покрывалом. – Женщин, воспитанных так же, обладающих более древними титулами и более красивыми лицами и фигурами.

Он улыбнулся:

– Что вы хотите этим сказать? Вы предпочли бы, чтобы я женился на другой?

– Конечно, нет. – Она укоризненно дернула завиток волос у него на груди. – Просто я отнюдь не ценный приз, каким вы меня изображаете. Вы могли бы получить любую женщину, к которой почувствовали бы сердечное расположение.

– Но таковой оказались именно вы. Вы – та, о ком я всегда мечтал и в ком нуждался. – Он ласково играл ее волосами. – Заметьте, мне не всегда нравится чувствовать себя таким беспредельно счастливым… Это немного похоже на короля горы.

– Теперь, когда вы забрались на вершину кручи, вы боитесь, что вас оттуда сбросят?

– Что-то вроде.

Холли прекрасно понимала, что он чувствует. Именно по этой причине она когда-то отказалась выйти за него – из страха рискнуть всем и все потерять.

– Мы не будем бояться, – прошептала Холли, целуя его в плечо. – Мы будем наслаждаться каждым мгновением как можно полнее, а горести… Что ж о них думать? Они приходят, не спросившись.

Заинтересовавшись одним из реформаторских обществ, которое субсидировал Закери, Холли побывала на собрании основавших его дам-аристократок. Это оказался комитет помощи детям, и она с радостью включилась в его деятельность. Энтузиастки устраивали благотворительные базары, основывали новые учреждения и помогали обеспечить множество детей, оставшихся сиротами в результате недавних эпидемий тифа и туберкулеза. Было решено издать памфлет, описывающий условия детского труда на фабриках. Холли вместе с полудюжиной женщин посетила предприятие, изготовляющее метлы, бывшее на самом дурном счету. Подозревая, что Закери не одобрит ее вылазку, Холли решила не говорить ему об этом.

Хотя она и приготовилась увидеть нечто неприятное, все равно ужасные условия труда поразили ее. Грязное душное помещение было заполнено людьми, в том числе и детьми. Холли с болью смотрела на худых, жалких человечков с ничего не выражающими лицами, чьи маленькие руки непрестанно двигались, выполняя однообразную утомительную работу. Это были сироты, как объяснил один из рабочих, набранные по сиротским приютам и живущие в узких темных бараках рядом с фабрикой. Они работали по четырнадцать часов в день, иногда дольше, и за этот изнурительный труд их скудно кормили, бедно одевали и давали несколько пенсов в день.

Женщины из комитета помощи детям оставались на фабрике до тех пор, пока их присутствие не обнаружил управляющий. Их быстро выпроводили, но к этому времени они уже выяснили все, что им хотелось узнать. Опечаленная, но преисполненная решимости Холли вернулась домой и написала от имени комитета доклад, чтобы завтра представить его на общем собрании.

– Устали? – спросил Закери вечером за ужином, окинув проницательным взглядом лицо жены.

Холли кивнула, чувствуя себя несколько виноватой, что скрыла от него, чем занималась целый день. Но если бы он узнал об этом, то рассердился бы, и она решила молчать.

К несчастью, Закери узнал-таки о посещении дамами фабрики, но не от Холли, а от одного из своих друзей, чья жена тоже туда ходила. Друг сообщил также, что фабрика находится в весьма неприглядном районе. Одни названия окружающих ее улиц чего стоили – аллея Суки, двор Мертвеца и переулок Девичьей Головы!

Реакция Закери удивила Холли. Едва муж явился домой, она с замирающим сердцем поняла, что он не просто недоволен – он в ярости. Закери всячески старался справиться с собой, но голос его прерывался от негодования, слова с трудом вылетали сквозь стиснутые зубы:

– Черт побери, Холли, я бы никогда не поверил, что вы способны поступить так глупо! Здание в любой момент могло рухнуть на вас и на всех этих наседок. Зная, в каком состоянии находятся эти постройки, я не позволил бы даже моей собаке переступить через их порог, не говоря уж о жене. А местная публика? Боже мой, как подумаю об этих грубых ублюдках, которые находились рядом с вами, у меня просто кровь стынет в жилах! Матросы, пьяницы на каждом углу – да вы знаете, что могло случиться, если бы кто-нибудь обратил внимание на такую милашку, как вы?

Поскольку при мысли об этом он на время лишился дара речи, Холли решила воспользоваться паузой.

– Но я же была не одна…

– Леди, – свирепо проговорил он, – вооруженные зонтиками, чудная, однако, защита! Подумайте, ну что они бы предприняли, если бы встретились с какими-нибудь разбойниками?

– Несколько мужчин, которых мы видели неподалеку, были совершенно безобидными, – упорствовала Холли. – Вы же сами жили в таком месте в детстве, и тамошние жители ничем не отличаются от вас в юности…

– В те дни я хорошо бы позабавился, если бы вы попались мне в руки, – процедил он. – Бросьте иллюзии, миледи… для вас все кончилось бы в переулке Девичьей Головы, с юбками, подвязанными вокруг талии. Просто чудо, что на вашей дорожке не повстречался какой-нибудь пьяный хам.

– Вы преувеличиваете, – сказала Холли, но это только подлило масла в огонь.

Он продолжал читать ей нотацию, то поучая, то оскорбляя упоминанием о различных болезнях, которыми она могла заразиться, и о паразитах, которых могла подцепить, до тех пор, пока Холли не потеряла терпение.

– Я слышала достаточно! – пылко воскликнула она. – Мне ясно, что я не должна принимать никаких решений, не спросив прежде разрешения у вас, что со мной нужно обращаться как с ребенком, а вы будете диктовать мне, как должно себя вести.

Обвинение было несправедливым, и она это понимала, но слишком рассердилась, чтобы думать об этом.

Неожиданно его ярость стихла, и он устремил на нее загадочный взгляд.

– Вы взяли бы с собой в такое место Розу?

– Разумеется, нет! Но ведь она маленькая девочка, а я…

– …моя жизнь, – спокойно продолжил он. – Вы – вся моя жизнь. Если с вами что-нибудь случится, Холли, у меня ничего не останется.

После этих слов она вдруг показалась себе маленькой, глупой и – в полном соответствии с его упреками – безответственной. Ведь она знала, что посещение фабрики – не самая разумная вещь, иначе не стала бы держать это в тайне. Но намерения у нее были хорошими! Проглотив новые аргументы, Холли хмуро уставилась на стену.

Она слышала, как Закери тихо выругался, и ругательство это было, таким забористым, что она вздрогнула.

– Я не скажу больше ни слова, если вы дадите мне обещание.

– Да? – с опаской посмотрела на него она.

– Отныне не ходите в такие места, куда вы не могли бы взять с собой Розу. По крайней мере без меня.

– Что ж, это требование не лишено оснований, – недовольно сказала она. – Ладно, обещаю.

Закери кивнул, губы его были сурово сжаты. У Холли мелькнула мысль, что он впервые воспользовался своей властью мужа. Более того, он вел себя в этой ситуации совсем не так, как это сделал бы Джордж. Джордж установил бы для нее гораздо большие ограничения, хотя и в более изящной форме. Первый муж, без сомнения, попросил бы ее тут же выйти из комитета. Настоящие леди, заметил бы он, ограничиваются тем, что носят бедным корзиночки с желе и супом или выставляют на благотворительных базарах свое рукоделие. Закери, несмотря на все громы и молнии, на самом деле потребовал от нее очень немногого.

– Я прошу прощения, – заставила она себя произнести. – Я не хотела вас беспокоить.

Он снова кивнул.

– Вы меня не обеспокоили, – проворчал он. – Вы меня до смерти перепугали.

Хотя их ссора подошла к концу и атмосфера разрядилась, определенное напряжение между ними сохранялось и во время обеда, и даже после. Впервые за их совместную жизнь Закери не пришел к ней ночью. Спала она беспокойно, металась, ворочалась, часто просыпалась и убеждалась, что по-прежнему одна. Утром она встала разбитая, с покрасневшими глазами, и в довершение ко всему оказалось, что Закери уже уехал в свою лондонскую контору. Днем она с трудом обрела свою обычную живость, а мысль о еде вызывала у нее особенное отвращение. Посмотрев в зеркало и увидев свое усталое лицо, Холли тяжело вздохнула: наверное, Закери прав, мелькнула у нее мысль, и она подхватила на фабрике какую-то заразу.

Днем она долго спала, плотно задернув занавеси на окнах, чтобы в комнату не проникал свет. Она уснула в изнеможении, а проснувшись, увидела рядом с собой мужа, сидевшего в кресле у кровати.

– С-сколько сейчас времени? – спросила она слабым голосом, пытаясь приподняться на локтях.

– Половина восьмого.

Поняв, что проспала дольше, чем намеревалась, Холли виновато вздохнула.

– Неужели я заставила всех ждать меня к ужину?.. Ах, я должна была…

Закери тихо шикнул на нее и уложил обратно на подушку.

– Мигрень? – негромко спросил он.

Она покачала головой:

– Нет, я просто устала. Плохо спала ночью. Я хотела вас… то есть… вашего общества…

Он тихо засмеялся. Потом выпрямился, расстегнул жилет и бросил его на пол, затем развязал галстук.

– Мы велим принести ужин сюда. – Белое знамя его рубашки мелькнуло и исчезло. – Немного погодя, – добавил он, окончательно избавился от одежды и лег к ней.

В течение следующих двух недель Холли чувствовала себя не в своей тарелке. Усталость угнездилась глубоко внутри и не уходила, сколько бы она ни спала. Ей требовались усилия, чтобы сохранять обычную бодрость, и к концу дня она становилась раздраженной и печальной. Она похудела, что поначалу ей даже понравилось, но при этом глаза ввалились, и выглядела она неважно. Послали за семейным доктором, но он никаких болезней не обнаружил.

Закери обращался с ней необычайно бережно и терпеливо, приносил ей сладости, романы и забавные гравюры. Когда стало ясно, что у нее при всем ее желании нет сил заниматься любовью, он возмещал это нежностью и лаской. По вечерам он купал ее, втирал в ее сухую кожу ароматные кремы, баюкал и целовал ее, словно она была его любимым дитятей. Послали за другим доктором, потом за третьим, но не услышали ничего, кроме «упадка сил» – диагноз, произносимый докторами, когда они не могут определить болезнь.

– Не понимаю, почему я такая усталая! – капризно воскликнула Холли как-то вечером. Они сидели у огня, и Закери расчесывал ее длинные волосы. В комнате было тепло, почти душно, но ее почему-то знобило. – Для упадка сил нет никаких оснований – у меня всегда было прекрасное здоровье, и раньше со мной не случалось ничего подобного.

Осторожные движения расчески прекратились, потом снова возобновились.

– Надеюсь, худшее уже позади, – послышался его тихий голос. – Сегодня вы выглядите намного лучше.

Расчесывая ей волосы, он рассказывал о том, что они сделают, когда она поправится: будут путешествовать, он покажет ей всякие экзотические места. Она уснула у него на коленях, не перестав улыбаться, голова покоилась на его руке.

На следующее утро, однако, ей стало гораздо хуже. Ее бил озноб, все тело пылало. Холли смутно слышала голоса, как сквозь сон ощущала на лбу ласковую руку Закери и осторожные пальцы Полы, прикосновение салфетки, смоченной в холодной воде. Ей казалось, что, если эти движения прекратятся, жар спалит ее. Еще она слышала собственный голос, шепчущий какие-то бессмысленные слова, потом на мгновение наступала ясность, и она понимала, что говорит:

– Помоги мне, мама… пожалуйста, не останавливайся…

– Дорогая Холли, – слышался знакомый добрый голос Полы, и мать Зака обтирала ее бедное тело салфеткой, старательно, без устали и без остановок.

Как-то она услышала голос Закери, отдававшего приказания слугам и посылающего лакея за врачом, и в нем звучали какие-то новые тревожные нотки. Он напуган, подумала она… Холли попробовала позвать его, убедить, что она непременно поправится… Но он ее не услышал. Казалось, что этот страшный огонь внутри будет с ней всегда, пока не выжжет дотла и Холли не исчезнет.

Приехал новый доктор, красивый, белокурый, на вид – ровесник Холли. Она привыкла к пожилым врачам, с седыми бакенбардами, опытным и знающим, поэтому Холли засомневалась, будет ли прок от доктора Линли. Однако во время осмотра она почувствовала, что жар немного спал, словно взошедшее солнце разогнало грозовые облака. С осторожной живостью, отчасти ее успокоившей, Линли отставил в сторону укрепляющее снадобье с бренди и послал на кухню за бульоном, чтобы она подкрепилась. Затем он вышел переговорить с Закери, ожидавшим за дверью.

Наконец муж вошел к ней. Он осторожно взял кресло и придвинул к кровати.

– Мне понравился этот доктор Линли, – пробормотала Холли.

– Я так и думал, – сухо отозвался он. – Я чуть было не дал ему от ворот поворот, когда увидел, каков он из себя. И впустил его только из-за его превосходной репутации.

– Ах, ну… – Холли с усилием слабо махнула рукой, прекращая разговоры о красивом эскулапе. – Наверное, он достаточно хорош собой… на вкус тех, кому нравятся золотистые Адонисы.

Закери усмехнулся:

– К счастью, вы предпочитаете Гадеса, бога подземного царства.

Она издала некий звук, который должен был символизировать фырканье.

– Именно на него вы и похожи в настоящий момент… И это не случайное сходство, – улыбнулась она, разглядывая его. Он, как всегда, был невозмутим и самоуверен, его беспокойство выдавала только мертвенная бледность лица. – Каков диагноз доктора Линли? – спросила она шепотом.

– Тяжелый случай инфлуэнцы, – небрежно ответил Закери. – Вам нужно лежать, набраться терпения, и вы…

– Это тиф, – прервала его Холли.

Естественно, врач посоветовал ему скрыть от нее правду, чтобы она не волновалась. Она подняла тонкую бледную руку и показала ему маленькое розовое пятно на сгибе локтя.

– На животе и груди у меня их еще больше. В точности как у Джорджа.

Закери сосредоточенно смотрел на свои ботинки, засунув руки в карманы. Он казался погруженным в глубокую задумчивость. Но когда он поднял глаза, она увидела в них ужасный страх. Она похлопала рукой по кровати. Он медленно подошел, сел и опустил свою тяжелую голову к ней на грудь. Обхватив руками его сильные плечи, Холли прошептала:

– Дорогой мой, я выздоровею.

Он содрогнулся всем телом, а потом с пугающей быстротой овладел собой и выпрямился.

– Конечно, – сказал он.

– Отошлите Розу, чтобы она не заразилась. К моим родителям в деревню. И Элизабет, и вашу матушку…

– Матушка хочет остаться и помогать ухаживать за вами.

– Но она рискует… – запротестовала Холли. – Заставьте ее уехать, Закери.

– Мы, Бронсоны, чертовски крепкий народ, – усмехнулся он. – Когда в трущобах начинались эпидемии, нас ничто не брало. Скарлатина, лихорадка, холера… – Он махнул рукой, словно отгоняя комара. – Мы не заразимся!

– Еще недавно я могла бы сказать то же самое о себе. – Она улыбнулась пересохшими губами. – Раньше я никогда по-настоящему не болела. Интересно, почему же я свалилась теперь? Ведь ухаживала за Джорджем все время, пока он болел тифом, и ничего.

При упоминании о ее покойном муже Закери побелел, насколько это еще было возможно. Он испугался, что ее ждет такой же конец, как и Джорджа.

– Я поправлюсь, – повторила Холли. – Нужно только поспать. Разбудите меня, когда принесут бульон. Я выпью все до капли… чтобы показать вам…

Но она забыла и о бульоне, и обо всем на свете, потому что налетели страшные сны и весь мир исчез в их лихорадочном водовороте. Она устала от них и все же не могла прекратить их поток. От нее больше ничего не зависело, и день превратился в ночь.

Временами она чувствовала, что Закери рядом. Она припадала к его большим, ласковым рукам, слышала его успокаивающее бормотание, а тело ее в это время корчилось от боли. Он был такой сильный, такой энергичный, такой живой, и она тщетно пыталась вобрать в себя хоть немного его жизненной силы. Но он не мог передать ей свою силу, не мог защитить ее от свирепого жара. Она должна была сама бороться, и, усталая, охваченная отчаянием, она чувствовала, как ее воля к выздоровлению начинает таять. И с Джорджем было то же самое. Тиф требователен и жесток, он иссушил его, и в нем пропало желание жить. До сих пор Холли не понимала, как ему было трудно, а теперь она простила ему, что он перестал сопротивляться. Она сама была очень близка к этому. Мысль о Розе и Закери еще не утратила над ней власти, но она так устала, и боль уводила ее от них, не давая передышки.

Прошло три недели с тех пор, как Холли слегла. Недели, которые навсегда останутся в памяти Закери как время непрекращающихся страданий. Хуже, чем бред, для него были периоды, когда она приходила в сознание и, нахмурив лоб, шептала заботливые слова. Он не ест и не спит как следует, говорила она. Он должен получше заботиться о себе. Скоро она пойдет на поправку, говорила она… сколько это уже продолжается?.. Ну что же, тиф бывает не дольше месяца. И как только Закери позволял себе поверить, что ей и в самом деле лучше, она снова погружалась в лихорадочный бред, а его охватывало еще большее отчаяние, чем прежде.

Он удивлялся, когда за завтраком ему подавали газету. Проглотив немного хлеба или фруктов, он бросал взгляд на первую страницу – не для того, чтобы читать, но для того, чтобы изумиться: в мире все идет по-прежнему! Его жизнь летела под откос, умирала любимая, и при этом в деловом, политическом мире, в свете события шли своим чередом. Правда, его испытание на выносливость не осталось незамеченным. По мере того как распространялось известие о болезни Холли, начали приходить письма.

Все, начиная с самых верхов и кончая людьми попроще, хотели выказать сочувствие и пожелать здоровья заболевшей леди Бронсон. Аристократы, дотоле относившиеся к новобрачным разве что не с открытым презрением, теперь явно стремились проявить свое расположение. Казалось, по мере развития болезни популярность Холли возрастает и все начинают претендовать на звание ее друзей. Сколько лицемерия, угрюмо думал Закери, глядя на главный вестибюль, заполненный вазами с цветами, корзиночками с желе, блюдами с бисквитами, фруктовыми напитками и серебряными подносами, на которых громоздились кипы посланий. Случалось даже, что кто-то заходил, не боясь заразиться, и Закери испытывал дикарское наслаждение, выгоняя визитеров. В дом он впустил только одного, того, кого ожидал, – лорда Блейка, графа Рейвенхилла.

Почему-то Закери понравилось, что тот не принес очередной бесполезной корзины с деликатесами или ненужного букета. Лорд Блейк пришел утром, он был одет скромно, и его белокурые волосы отливали золотом даже в сумрачном вестибюле. Закери никогда не смог бы стать другом этому человеку – своему сопернику, претендовавшему на руку Холли. Но он чувствовал к нему невольную благодарность: Холли передала ему слова Рейвенхилла о том, что следует слушаться сердца, а не исполнять пожелания Джорджа Тейлора. То, что Рейвенхилл поддержал Холли в момент трудного выбора, заставило Закери отнестись к нему немного лучше.

Гость подошел к нему, пожал руку, потом внимательно вгляделся. От светлых серых глаз не укрылись налитые кровью глаза Закери и его поникшая, исхудалая фигура. Внезапно Рейвенхилл отвел глаза и потер подбородок, словно обдумывал важную проблему.

– О Боже, – прошептал он наконец.

Закери с легкостью прочел его мысли: если бы Холли не была серьезно больна, ее муж не выглядел бы так ужасно.

– Можете подняться к ней, если хотите, – бросил Закери.

Жесткая усмешка тронула аристократические губы Рейвенхилла.

– Не знаю, – проговорил он еле слышно. – Не знаю, смогу ли выдержать это во второй раз.

– Ну, как хотите.

И Закери, чтобы не видеть муку, исказившую лицо собеседника, резко повернулся и вышел. Он не желал иметь с ним общее горе, воспоминания и ничего вообще. Он давно уже холодно сообщил матери, Мод, экономке и всем слугам, что если они позволят себе заплакать, то будут отправлены из дома сию же минуту. Настроение у прислуги было спокойное, тихое и, как ни странно, безмятежное.

Не заботясь о том, куда направится Рейвенхилл, что станет делать и как найдет без посторонней помощи комнату Холли, Закери принялся бесцельно бродить по дому, пока не оказался в бальном зале Там было темно, окна закрывали тяжелые портьеры. Он отодвинул бархатную драпировку и закрепил ее, так что длинные полосы солнечного света легли на блестящий паркет и стену, обитую зеленым шелком. Уставившись в огромное зеркало в позолоченной оправе, он вспомнил давнишние уроки танцев и как Холли стояла рядом и с серьезным видом объясняла ему всякие па, а он мог думать только о том, как он ее желает, как он ее любит.

Ее теплые карие глаза смеялись, когда она шутливо говорила: «Я бы не хотела, мистер Бронсон, чтобы вы слишком часто использовали во время уроков танцев ваш боксерский опыт. Вряд ли мне понравится вступить с вами в кулачный бой».

Закери медленно опустился на пол и сел, прислонившись спиной к стене. Глаза его были полузакрыты, голова поникла. Он вспоминал. Он так устал, он не мог ни есть, ни спать, и печаль не отпускала его ни на секунду. Он приходил в себя, только когда наступала его очередь ухаживать за Холли и он мог ежеминутно убеждаться, что она еще дышит, что пульс у нее все еще бьется.

Прошло пять минут – а может статься, и пятьдесят, – и Закери услышал, как в темном сверкающем огромном зале раздался чей-то голос:

– Бронсон.

Он поднял голову и увидел Рейвенхилла, стоявшего в дверях. Граф был бледен и мрачен, но самообладание его казалось сверхъестественным.

– Я не знаю, умрет ли Холланд, – заявил он, – она совсем не кажется такой изнуренной, каким выглядел Джордж на этой стадии болезни. Но я уверен, что у нее начался кризис и необходимо послать за врачом.

Он не успел договорить, как Закери убежал.

Холли проснулась в какой-то блаженной прохладе, боль и жар отпустили, она расслабилась и ожила впервые за эти недели. Как хорошо, удивленно подумала она и жадно огляделась, намереваясь поделиться этой замечательной новостью с Закери. Ей хотелось увидеть его и Розу, объяснить им, что страдания последних дней наконец миновали. Но рядом никого не было, и она стояла одна среди прохладного, солоноватого тумана, какой бывает на берегу моря. Она колебалась, не зная, куда идти, недоумевая, как она здесь оказалась. Но тут ее поманили слабые нежные звуки. Казалось, где-то там, впереди, плещет вода, чирикают птицы, шелестит листва. Она побрела туда, ее члены наливались силой, чистый воздух наполнял грудь. Постепенно завеса тумана пала, и она оказалась между блестящей синей водой и бархатными зелеными холмами, которые покрывали роскошные экзотические цветы. Она наклонилась над одним из них с бархатистыми персиковыми лепестками, и его аромат опьянил ее. Ей захотелось смеяться от внезапно нахлынувшей радости. Ах, она уже забыла, каково это – быть совершенно счастливой, какими бывают только невинные дети.

– Какой добрый, какой прекрасный сон! – воскликнула она.

Ей ответил смеющийся голос:

– Ну, это не совсем сон.

Она в растерянности обернулась, ища, откуда донесся этот мучительно знакомый голос, и увидела, что к ней приближается какой-то человек. Он остановился и посмотрел на нее синими глазами, которые она никогда не забывала.

– Джордж, – сказала она.

Светлая свежая кожа Холли приобрела сливовый оттенок, дышала она часто и прерывисто и вся горела. Глаза были полуоткрыты и странно неподвижны. Одетая в белую сорочку, покрытая одной легкой простыней, она казалась маленькой и беззащитной, как ребенок в своей колыбели. Она умирает, в оцепенении решил Закери. О том, что будет потом, он думать не мог. Да, собственно, и не будет ничего. Не останется ни надежд, ни ожиданий, ни нежности, ни счастья, словом, его жизнь закончится тогда же, когда умрет Холли. Он молча стоял у стены, пока доктор Линли осматривал больную. Пола и Мод тоже вошли в спальню, стараясь изо всех сил не выдавать своих чувств.

Доктор подошел к Закери и тихо сказал:

– Мистер Бронсон, единственное, что я могу сейчас сделать для вашей жены, – это дать ей что-нибудь, что облегчит ее уход в мир иной.

Закери не требовалось дальнейших объяснений. Линли предлагал дать Холли снадобье, от которого она спокойно уснет, миновав последнюю, самую мучительную стадию тифа. Он услышал собственное дыхание – слишком быстрое, слишком легкое, отчасти похожее на дыхание Холли. Потом понял, что она дышит как-то иначе, и взглянул на кровать: Холли дышала с трудом.

– Агония! – прозвучал испуганный голос Мод.

Закери почувствовал, как что-то оборвалось у него внутри. Он уклонился от внимательного взгляда Линли.

– Уходите, – прохрипел он, едва удерживаясь, чтобы не оскалить зубы и не зарычать, как разъяренный зверь. – Оставьте меня с ней наедине. Сию минуту!

Они подчинились без возражений, что несколько удивило Закери. Его мать, выходя, заплакала, уткнувшись в платок. Он запер за ними дверь и подошел к кровати. Затем сел на постель и обхватил Холли, не обращая внимания на слабый протестующий стон.

– Я пойду за вами и в следующей жизни, если она у меня будет, – прошептал он ей на ухо хрипло. – Вы никогда от меня не избавитесь. Я пойду за вами и в рай, и в ад. – Он шептал и шептал, прижимая ее к себе, как если бы таким образом можно было удержать жизнь в ее теле. – Останьтесь со мной, Холли, – яростно бормотал он, скользя губами по ее горячему, влажному лицу и шее. – Не уходите. Вы останетесь, черт бы вас побрал!

И наконец, когда из его стиснутого спазмом горла уже не вылетало ни звука, он опустился на постель рядом с ней и спрятал лицо на ее пылавшей груди.

Это действительно был Джордж, но выглядел он как-то иначе, чем при жизни. Он казался очень молодым, глаза у него сияли, весь он лучился силой и здоровьем.

– Холли, милая, – сказал он, тихо смеясь и явно наслаждаясь ее удивлением. – Вы не думали, что я выйду вас встречать?

Хотя ей и было приятно его видеть, Холли отшатнулась, почему-то боясь прикоснуться к нему.

– Джордж, но почему мы вместе? Я… – Она задумалась, и радость ее померкла, ибо она поняла, что соединилась с ним в ином мире, чем жила до сих пор. – Ах! – воскликнула она, и вдруг глаза у нее защипало, и она почувствовала страшное одиночество.

Джордж наклонил голову и посмотрел на нее с ласковым сочувствием.

– Вы не готовы к этому, да?

– Да, – ответила она, все больше отчаиваясь. – Джордж, неужели все кончено? Я хочу сейчас же вернуться обратно!

– В эту тюрьму для тела, к мучениям и борьбе? Не лучше ли пойти со мной? Здесь есть места еще более прекрасные, чем это. – И он протянул ей руку. – Позвольте проводить вас туда.

Она яростно затрясла головой.

– Ах, Джордж, вы могли бы предложить мне хоть тысячу райских мест, но я ни за что… Там есть один человек, я ему нужна, и он мне…

– Да, я знаю об этом.

– Знаете? – Ее изумило, что лицо его не выразило ни упрека, ни сожаления. – Джордж, я должна вернуться к нему и к Розе! Пожалуйста, не вините меня, вы же знаете, я вас не забыла, не перестала вас любить, но… ах… как я люблю его!

– Да, я понимаю. – Он улыбнулся и убрал руку. – Я никогда не стал бы вас упрекать в этом, Холли.

Хотя она не сделала попыток отойти назад, казалось, расстояние между ними увеличилось.

– Вы встретили супруга вашей души, – заметил он.

– Да, я… – Ей показалось, что ее накрыло какой-то волной, а когда волна схлынула, она обрела удивительную ясность. Как хорошо, что он все понимает. – Да, это так.

– Это хорошо, – прошептал он. – Вам удивительно повезло. Когда я попал сюда, я жалел только об одном. При жизни я так мало делал для других людей. Сколько несущественного занимало наши мысли! Существует только любовь, Холли… наполните ею вашу жизнь, пока это возможно.

Она смотрела ему вслед, и ее снова и снова охватывало смятение.

– Джордж! – неуверенно окликнула она его – ведь ей хотелось так о многом спросить. Он остановился и оглянулся.

– Скажите Розе, что я за ней присматриваю, – ласково улыбнулся напоследок Джордж и исчез.

Она закрыла глаза и почувствовала, что опускается, падает слишком быстро, снова в жар и темноту, где воздух дрожит от яростного рычания, обвивающегося вокруг нее, точно цепи. Сначала ее испугала эта стремительность, но потом она поняла ее причину. Руки ее казались неимоверно тяжелыми, словно были окованы железом. После чудесной легкости ее небесного видения было трудно снова привыкать к этой боли и болезни. Но она с радостью приняла их, понимая, что ей даровано время побыть с тем, кого она любит больше всех на свете. Она протянула руку к губам мужа, остановила поток отчаянных слов и почувствовала, как губы его дрожат под ее пальцами.

– Тише, – прошептала она, радуясь, что его яростная литания стихла. Говорить было ужасно трудно, но она изо всех сил старалась, чтобы он ее понял. – Тише… все хорошо…

Она подняла тяжелые веки и посмотрела на бледного, безумного Закери. Черные глаза были горестно бездонны, на концах ресниц висели слезы. Она медленно погладила его окаменевшее лицо, и оно стало оживать под ее рукой.

– Холли, – вымолвил он. Голос его дрожал и звучал невероятно смиренно. – Вы… вы останетесь со мной?

– Конечно, останусь. – Она вздохнула и улыбнулась, не убирая руки с его лица, хотя на это уходили все ее силы. – Я никуда не уйду… любимый.