Желанный обман

Глава четвертая

По мере того как день клонился к вечеру и тени становились длиннее, дождь лил все сильнее. Он напитывал влагой лужайки Морнбери Холла и пытался пригнуть к земле бутоны расцветающих роз.

Эсмонд шагал по липовой аллее. Его черный мокрый плащ хлопал полами по ветру. В одной руке он держал треуголку, в другой — трость из черного дерева. Парик безнадежно намок, лицо было мертвенно-бледным. На дороге он вышел из своего экипажа и вот уже две мили в одиночестве пешком двигался к дому по полям. Изящная дорогая обувь потеряла цвет, он весь перепачкался в грязи. В голове бродило выпитое спиртное. То и дело Эсмонд останавливался, откидывал голову назад и во весь голос хохотал, глядя в нахмуренное небо. Этот нечеловеческий смех услышал рабочий с фермы, который тащился через поле домой вместе со своей коровенкой. Он остановился, глянул в сторону молодого графа и, будучи истинным католиком, торопливо перекрестился.

Той ночью Эсмонд заперся у себя в спальне и сидел там молча несколько часов. Под утро он неровной походкой подошел к двери и кликнул Уилкинса, приказывая ему принести коньяк, да таким тоном, что старику ничего не оставалось делать, как повиноваться, хотя он боялся, что очень скоро его молодой хозяин может потерять сознание от обильных возлияний.

Наступление серого рассвета преданный старый слуга встретил, бодрствуя у кровати своего господина. Его терзали мрачные предчувствия.

В течение суток молодой граф не поднимался с постели и только просил себе вина. Наконец его организм не выдержал, и Эсмонд впал в беспамятство. Ослабленный, в лихорадке он провел еще несколько дней у себя в спальне, принимая лекарства, прописанные ему его врачом, которого торопливо вызвал испуганный Уилкинс. На третьи сутки Эсмонд смог принять у себя в кровати сидячее положение и впервые за много дней немного поел. Он потихоньку возвращался к жизни. Одевая своего господина, Уилкинс заметил, что Эсмонд все еще выглядит больным и жалким. Старый слуга не мог не видеть того, что с молодым графом произошла драматическая перемена. Он перестал улыбаться и больше не шутил с Уилкинсом, как это бывало раньше. Казалось, что мозг его парализован. И все же за этим кажущимся спокойствием горел дьявольский огонь, и Уилкинс чувствовал это. Страсть и жестокость, порожденные скорбью и горем, кипели внутри молодого графа. Смерть любимой вышибла его из привычной колеи. Уилкинс преисполнился горечи, когда в одно теплое летнее утро увидел отъезжающий со двора Морнбери экипаж. Он понял, что его светлость отправился в Лондон, даже не попрощавшись со своим старым камердинером. Прежде перед отъездом он всегда, бывало, хлопнет Уилкинса легонько по плечу и скажет что-нибудь такое:

— Бывай, старый чертяка! Уезжаю в столицу позабавиться. Следи тут за домом до моего возвращения и не лишай миссис Фустиан невинности!

Это была их старая шутка, ибо было известно, что вдова-экономка как-то раз предложила Уилкинсу стать ее мужем, но тут наотрез отказался от такой чести.

Когда пыль, поднятая на дороге колесами экипажа, улеглась, Уилкинс вернулся в дом, чувствуя себя много старше своих и без того немалых лет. Неровной походкой он прошел в холл и поднял печальные глаза на один из многочисленных портретов покойной графини. О, миледи, миледи, думал он, как вы сейчас нужны моему бедному хозяину, как бы пригодилась ему ваша забота и утешение!

Приехав в Лондон, Эсмонд свернул прямо к своему городскому особняку. Дом находился совсем недалеко от дворца. Ему захотелось увидеться с Арчи, и он послал мальчика на Шарлотт Сквер. С сожалением, он узнал, что Сент-Джон уже отбыл в Шотландию.

Вечером Эсмонд отправился в «Дом Белого Шоколада», где частенько собиралась вся лондонская знать, чтобы поболтать и поиграть в карты.

Табак становился все более и более популярным в светских кругах. Карточный зал, когда там появился Эсмонд, был затянут плотным слоем дыма. Разноголосый хор тут же был заметно приглушен, и все как один повернулись к дверям, чтобы взглянуть на высокого молодого человека в черном платье и с черной ленточкой на парике. Лицо его было настолько бледным, что походило на белую маску.

Многие из присутствующих джентльменов были знакомы с Эсмондом и дружески поприветствовали его. Один из них, совершив ошибку, выразил было свое сочувствие по поводу утраты, которую понес молодой граф. Эсмонд тут же нагрубил бедняге:

— Благодарю за то, что пожалели меня, сэр, но я не просил вас об этом! — надменно проговорил он.

Тот пожал плечами и отошел в сторону.

Эсмонд, переводя взгляд зловеще прищуренных глаз с одного джентльмена на другого, спросил:

— Кто хочет сыграть со мной в карты?

Ответа не было. До светских кругов Лондона уже дошли слухи о том, что с Морнбери сейчас лучше не связываться, так как он пребывает в дьявольском расположении духа со времени трагической кончины невесты.

Эсмонд нетерпеливо повторил свой вопрос:

— Кто будет играть?

Вперед вышел высокий черноглазый человек в красивом, богато украшенном платье и новомодном парике с заплетенной косицей. Улыбнувшись, он сказал:

— Я сыграю с вами, Морнбери.

Эсмонд перевел на него тяжелый взгляд. Он отлично знал этого человека. Это был Филипп Сентхилл, баронет, которого он довольно часто встречал в игорных домах и кофейнях. Сентхилл имел жену и сына, которых он прятал в Риксхэм Мэйнор в Суффолке, своем родовом поместье. У него была репутация плохого семьянина. В Лондоне его чаще всего можно было встретить в игорных домах или в компании какой-нибудь очередной светской красавицы. Этот франт был большим любителем женщин. Собственно, именно на этой почве между ним и Эсмондом произошел однажды конфликт. Было это полтора года назад, и ссора закончилась дуэлью. Эсмонд вышел из этого поединка победителем, а Сентхилл, несмотря на то, что отделался всего лишь царапиной, потом еще целых полгода не мог держать в руках шпагу. Напоминал ему о той дуэли длинный шрам через всю правую ладонь. У Эсмонда были причины не любить Филиппа Сентхилла, который, в свою очередь, так и не простил лорду той победы в поединке. Однако так или иначе спор между ними был разрешен, и оба джентльмена постепенно вновь восстановили обоюдное общение, которое со временем от холодного переросло едва ли не в дружеское.

В другое время Эсмонд, наверное, отказался бы от игры с Сентхиллом, но сегодня он был взвинчен, и ему показалось, что Филипп провоцирует его. Ему почудилось, что улыбка баронета имела насмешливый оттенок, когда тот ответил на приглашение молодого графа.

Он что, думает, что Эсмонд испугается сыграть с ним?

Поэтому он сказал:

— Благодарю вас, Сентхилл. — И показал на один из карточных столов.

К полуночи вокруг них собралась целая толпа зрителей. Было настолько душно, что игроки расстегнули камзолы и жилеты и ослабили шейные платки. Пот струился по щекам Эсмонда. Лицо его имело нездоровый оттенок, он еще не до конца оправился от недавнего запоя. Сентхилл продолжал ухмыляться той же зловещей усмешкой, которая так раздражала графа Морнбери. Но Эсмонд выигрывал. Сбоку от него на столе появилась кучка золотых монет, которая росла с каждой минутой. Сентхиллу не везло. Под конец ухмылка исчезла с лица Филиппа, а его черные глаза яростно сузились.

В час ночи Эсмонд бросил свои карты на столик и поднялся.

— Сдается мне, вы продулись в пух и прах, Сентхилл, — сказал он.

На протяжении всей игры оба противника активно прикладывались к спиртному. На Эсмонда оно почти не действовало, но Филипп относился к той категории людей, которые быстро пьянеют, и он очень быстро потерял над собой контроль. Баронет бросил сквозь зубы:

— Вам сопутствует удача, Морнбери.

— Я бы этого не сказал, — оправляя жилет, ответил Эсмонд.

— По крайней мере вам везет в картах и в упражнениях со шпагой, — ядовито проговорил Сентхилл. — Конечно, этого нельзя сказать про женщин.

Общий вздох прокатился по рядам тех, кто наблюдал за игрой со стороны. Раздался чей-то шепот:

— Черт побери этого Сентхилла! Всегда он скажет не то и не в тот момент!

— Вы намекаете на какую-нибудь женщину конкретно? — ледяным тоном осведомился Эсмонд.

Филипп тоже поднялся из-за стола. Его парчовый камзол был обрызган вином, парик съехал набок. Выглядел он в ту минуту просто отталкивающе. Внезапно в нем проснулась страстная пьяная ненависть к Эсмонду. Шрам на руке горел огнем. Точно таким же огнем горело внутри него желание причинить боль этому молодому графу, который, казалось, всегда и во всем превосходил его.

— Ни на какую конкретно, а только на ваши брачные перспективы, Морнбери. Возможно, в скором времени вам предложат в жены очередную несчастную, которая станет жертвой, чтобы удовлетворить волю ее величества, не исполненную по причине того, что дочери Шафтли повезло избежать венца с вами!

Эсмонд некоторое время ошеломленно смотрел на своего былого соперника. В оскорбительных словах Сентхилла было нечто большее, чем просто нетактичность. Воображение Эсмонда в эти минуты разыгралось не на шутку, и он понял, что Сентхилл хотел посмеяться не только над ним, Эсмондом, но и над самой Доротеей, над ее памятью. Он дико зарычал и в мгновение ока опрокинул стол, который отделял его от Филиппа. Стол с грохотом ударился об пол, разбилась упавшая бутылка вина, рассыпались карты.

— Вы зашли слишком далеко, Сентхилл! Защищайтесь! — запинаясь от страстного гнева и возмущения, вскричал Эсмонд.

Сентхилл стал торопливо нащупывать свою шпагу. Один из пожилых джентльменов коснулся рукой плеча Эсмонда.

— Проявите благоразумие, Морнбери, и подождите хотя бы той минуты, когда хмель перестанет мутить вам голову… — начал было он.

Но Эсмонд яростно оттолкнул от себя увещевателя, не спуская горящего взгляда с Сентхилла.

— Вы осмелились упомянуть имя, которое является для меня священным, и посмеяться над моей утратой. Я убью вас за это, Сентхилл!

Кружок зрителей стал заметно шире. Оба противника скинули с себя камзолы и приготовились к бою. Они напряженно глядели друг на друга, сжимая в руках шпаги.

Дуэль была скоротечной и беспощадной. Эсмонд был гораздо искуснее своего противника в фехтовании и полон благородной ярости, ему мало было только обезоружить Сентхилла. Через минуту после начала дуэли кончик шпаги молодого графа пронзил горло Филиппа. С захлебывающимся криком Сентхилл рухнул на пол, и кровь на его одежде смешалась со следами ранее пролитого вина.

Джентльмены, которые наблюдали за ходом поединка, заговорили все сразу:

— Боже правый, вы убили его, Морнбери!

— Будут неприятности…

— Когда эта история дойдет до ее королевского величества, ему не поздоровится! Морнбери — вспыльчивый молодой глупец, хотя должен признать, что Сентхилл спровоцировал его…

Эсмонд стоял неподвижно и смотрел на человека, которого убил. Вид застывших глаз и смертельная бледность, разливавшаяся по лицу Сенхилла, отрезвили лорда. Перед глазами Эсмонда встала страшная картина, которая открылась ему несколько дней назад в домашней часовне замка Шафтли. Лежащая на помосте мертвая Доротея… Сейчас она уже не такая — процесс разложения идет быстро… Граф ужаснулся тому, что только что натворил. Он не хотел лишать Сентхилла жизни.

Вложив шпагу, он подхватил свой камзол и, спотыкаясь, вышел из клуба. Никто не попытался остановить его.

Теперь Эсмонд окончательно пришел в себя. Ночной ветер холодил его бледное лицо, но не мог остудить тот адский жар горя, который пылал внутри. Он прижал ко лбу сжатый кулак.

— Господи, Господи, что я наделал?! На этот раз со мной точно все кончено!..

Вернувшись домой, лорд разбудил одного из слуг и приказал ему оседлать лошадь. Не переодевшись, он поскакал по Моллу к окраинам Лондона. Выехав на сельскую дорогу, Эсмонд пустил лошадь галопом. Он скакал, как сумасшедший, с непокрытой головой, теряя разум от кипевших в его душе чувств. Через милю или две лошадь споткнулась на выбоине и неожиданно скинула с себя Эсмонда. Он помнил, как падал из седла, но больше ничего! Лошадь ускакала дальше.

До самого рассвета Эсмонд лежал без сознания на дороге, истекая кровью, которая сочилась из рваной раны на голове. Полная луна освещала эту страшную картину.

Там его и нашли два доминиканских монаха, которые шли на рынок из своего маленького монастыря в Клемфорде. Обитель была расположена на берегу реки. Это был один из тех немногих религиозных центров римской католической церкви, которые еще оставались в Англии после Реформации, несмотря на неодобрительное к ним отношение царствующей королевы.

Монахи принесли Эсмонда в свою обитель. Целый день он пролежал без сознания в монастырской келье. За ним ухаживали его спасители.

Очнувшись, он не покинул монастырских стен и оставался здесь целых полгода.