Жена русского пирата

ГЛАВА 18

Наташа Романова стояла в прихожей и никак не могла застегнуть кнопку резинового ботика. Когда торопишься, всегда что-нибудь мешает! К тому же купленный накануне белый пуховый берет оказался большим, и стоило ей наклониться, как он тут же сползал на глаза. И это в тот день, когда они начинают репетицию нового аттракциона! В сердцах Наташа выдохнула: "Черт!" и опять склонилась над ботиком. Если и сейчас не застегнется, она просто снимет и зашвырнет его под вешалку! Пусть валяется там хоть до следующего сезона!

Над дверью звякнул вместо звонка колокол: Саша смастерил его из старого судового. Романова выпрямилась и, ещё не притронувшись к замку, поняла: за дверью — БЕДА! Вдруг стали непослушными пальцы, потянувшиеся к задвижке.

Перед нею в мокром черном плаще с потемневшим от горя лицом стоял Николай Крутько. Он смотрел на Наташу и как бы сквозь нее, и звуки из его искривленного рта вылетали как бы сами собой.

— Я не знал, к кому идти… У нас так много друзей, а кроме вас пойти не к кому, — бормотал он словно во сне.

— Зайдите в квартиру! — Наташа силком втащила его в прихожую.

— Я не могу… Это опасно… Я не должен был вас подвергать… Я прокаженный, которого надо гнать от двери.

Наташа сбросила капризные боты и повела Николая за собой.

— Подождите! — он снял галоши. — А то ещё и пол запачкаю!

В кухне она усадила Крутько за стол и налила горячего ещё чаю. Он покорно выпил и впервые посмотрел Наташе в глаза.

— Светлану арестовали.

— За что? — изумилась она.

— Гумилева детям читала!

К своему стыду, Наталья не могла вспомнить, кто это.

— Поэт, — пояснил Крутько. — Его расстреляли два года назад. Кстати, мой тезка. Он писал удивительные стихи, но, как многие поэты, был не в ладу с действительностью. Объявил себя монархистом… в большевистском государстве! Не могу знать, действительно ли он участвовал в контрреволюционном заговоре или хотел выглядеть заговорщиком… Говорят, следователь, который вел его дело, оказался настолько грамотным, что вошел в доверие к этому наивному романтику и читал Гумилеву его собственные стихи… Поэт так растрогался, что подписал бы, наверное, свой собственный смертный приговор. Впрочем, и других подписанных бумаг для этого хватило…

Он обхватил голову руками.

— Если бы я знал! Если бы только мог предположить! Началось-то все с ерунды. Я рассказывал Ванюшке на память стихотворение. Может, слышали?

Светлана услышала и говорит: "Какой прелестный стишок! А кто это написал?" Мне бы насторожиться, вспомнить, какая она дотошная. Считает, что учитель должен знать как можно больше и не краснеть перед учениками. Я рассказал, что знал: за что расстреляли, почему его книги сожгли… А она вдруг ужасно разволновалась: "Разве можно жечь книги?" Выходит, не все книги Гумилева сожгли. Где-то же она раздобыла его сборник!

— Какая смелая женщина, — задумчиво проговорила Наташа.

— Она глупая! — вдруг закричал Крутько и добавил совсем тихо: — А как же я? Она обо мне подумала?!

Наталья Романова была ошеломлена: эта молодая красивая женщина, как показалось ей, не очень развитая, осмелилась выступить против своего государства. Она, плоть от плоти народа! Разве большевики не народную власть установили? Ее муж сетует, что она о нем не подумала. Да могла ли бедная учительница знать, что в стране, строящей социализм, человека могут арестовать… за стихи?

— Я пойду, — превратно истолковал её задумчивость Крутько, и Наталья спохватилась: у человека горе, а она в философию ударилась. — Следователь, конечно, и сам меня вызовет, но я не хочу ждать, сейчас же пойду к нему!

После ухода Крутько Наташа приготовилась сражаться с коварным ботиком, но он застегнулся на удивление легко. Вот только с мыслями было труднее они в беспорядке вертелись, опережая одна другую: что она могла сделать, как помочь Светлане? Впрочем, завтра из командировки в Астрахань должен был вернуться Александр, может быть, он чего-нибудь придумает?

Александр Романов вычитал как-то в старом календаре, что Ольга по-древнескандинавски "святая", а Наталья по-латински "родная", и решил, что судьба ничего не делает зря. Время святых прошло. Имело ли это значение для Ольги Лиговской? Приняв другое имя, она как будто сама изменилась. Не только внутренне, но и внешне: прежде холодноватые серо-зеленые глаза её потеплели и потеряли стальной отблеск, угловатость скул сгладилась, а губы приобрели более четкий рисунок. Волосы в короткой стрижке стали казаться гуще и пышнее. Могло быть и другое объяснение: Наташа стала матерью, расцвела как женщина, но все равно это совпало с её новым именем и потому выглядело как новое рождение. Рождение образа современной молодой женщины, жены советского моряка и большевика. Она уже ничем не напоминала растерянную, не приспособленную к жизни аристократку, которая по несчастливой случайности осталась в негостеприимной для её класса России.

Распрощавшись с Николаем Крутько, Наташа поспешила в цирк и не переставала удивляться себе: неужели она очерствела настолько, что была неспособна на сопереживание? Или она постепенно обросла такой толстой броней, что через неё не пробиваются чужие несчастья? Сейчас её ждала репетиция, и Наташа временно отодвинула эти мысли на задворки своего сознания: ведь она все равно ничем не могла помочь Светлане.

Советский цирк создавал свою собственную школу, ещё многие цирковые программы представляли артистов зарубежных: итальянских, немецких, но уже все больше молодых, свежих сил появлялось на манеже. Они приходили не только из циркового училища, но и со спортивных площадок, из клубов и обществ.

Прежде цирк был традиционно семейственным: многие поколения акробатов, клоунов, иллюзионистов рождались и умирали в цирке, передавая по наследству знания, приемы, секреты. Старые артисты настороженно встретили новичков, но энтузиазм молодых, их бескорыстный труд, уважение к профессионалам растопили лед отчуждения и недоверия.

К сожалению, для роста и обновления цирка требовались средства, которых у молодой республики было очень мало. Приходилось искать выход самим артистам: выступать на предприятиях, в воинских частях или, как Наталья Романова, вести платные уроки. Она учила желающих… фехтовать! А поскольку деньги от её преподавания шли на изготовление оборудования для нового аттракциона "Амазонки революции", директор цирка, скрепя сердце, дал разрешение на использование в свободное время небольшого зальчика при цирке. Тем более что рапиры и маски Романова купила сама, усмотрев их в небольшой лавчонке на Тверской. Из-за её покупок семейный бюджет Натальи и Александра дрогнул, пошатнулся, но все-таки удержался на ногах.

Александр не препятствовал увлечениям Наташи, хотя предпочел бы видеть её сидящей дома. Он даже стеснялся говорить сослуживцам, что его жена в цирке стреляет из пистолета и фехтует. Эти занятия никак не соответствовали её образу женщины хрупкой и изящной. Он и сам не мог объяснить, как её воинственность уживалась с нежностью, от которой у него кружилась голова, и её полуобморочной боязнью, например, мышей? Когда в первый раз он услышал её крик и прибежал на кухню, где Наташа, поджав ноги, сидела прямо на столе, а у ножки шкафа резвился крохотный серый мышонок, он не поверил своим глазам. И эта трусиха участвовала в бою против кровожадной атаманши?! Поистине ему в жены досталась женщина-загадка.

Они теперь виделись все реже, но от этого их чувства обострились ещё больше. Чуть выдавалась свободная минутка, супруги бросались в объятия друг друга, точно не было у них пяти лет семейной жизни, и частенько ходили с красными от недосыпания, но сияющими глазами…

На манеже будущие участники аттракциона "Амазонки революции" рассматривали не очень умелый, но красочный рисунок, выполненный воздушными акробатами сестрами Холодовыми, которые пришли в цирк из недавно организованного самим Феликсом Дзержинским спортивного общества "Динамо". На одном из праздников сестры для своего выступления использовали аэроплан, чем покорили не только многотысячных зрителей стадиона и окрестностей, но и присутствовавшего на представлении директора цирка.

Сестрам Холодовым в аттракционе отводилась роль амазонок революции, что должно было подчеркиваться красными костюмами. Федор Красавин и Станислав Закревский — акробат, оставшийся без партнерши: та не вернулась из гастролей по Франции — изображали белую гвардию; им полагались белые трико с золотыми погонами. Наташе Романовой отводилась роль этакой богини войны в костюме, смахивающем на гусарский, но черном с золотом. Она должна была поочередно стрелять то в картонного голубя в одной руке Анечки Труцци, то в двуглавого орла в её другой руке в зависимости от того, чья сторона по сценарию предпринимала очередную атаку. Анечка — воплощение свободы единственная имела соответствующий голубого цвета костюм, перешедший к ней по наследству от матери.

Акробаты понимали, что труднее всех на первых порах придется Наташе. Ей не только нужно привыкнуть к высоте, но и научиться стрелять в цель из самых невероятных положений: например, уцепившись ногами за перекладину и повиснув вниз головой.

Артисты подробно обсуждали место и очередность каждого трюка по сценарию, разработанному сообща всеми его участниками. Как говорил Стас Закревский, проводили "привязку к местности".

— Наталья, о чем ты думаешь? — прикрикнул на Романову Стас. — Народ обсуждает дело своей жизни, а она где-то витает!

А витала она совсем низко над землей, не в состоянии отрешиться от мысли: почему именно к ним домой пришел со своим горем Николай Крутько? Ведь они знакомы совсем недавно! Надеялся на поддержку? Но чем могла ему помочь Наташа? И тут её вдруг осенило: Александр! Он ведь работает в Реввоенсовете! Николай вспомнил об этом, а сказать ей постеснялся.

Почему Наташе ни разу в голову не приходило поинтересоваться у мужа, как он относится к тем, кого арестовывает ОГПУ? Считает Александр их врагами? Попытается кого-нибудь защитить — Светлану, например? Или скажет, что это дело властей?

А она сама почему не задумывалась? Пули свистели слишком далеко? А если и с нею случится что-нибудь подобное, сможет кто-нибудь её защитить? Или решат, как обычно, что у нас зря не арестовывают, и в глазах общества приговорят её без суда и следствия? Впрочем, без разговора с Сашей это лишь монолог. Глас вопиющего в пустыне. Она, пожалуй, подождет с этими размышлениями до его возвращения из командировки. Решить-то решила, но заноза в душе все равно торчала и саднила, не давая покоя…

Прав Стас, никак она не может настроиться на работу, так выбил её из колеи приход Крутько. Вот, даже к Эмме не заглянула. Бедная обезьяна, наверное, опять решила, что её бросили.

Эмма — двухлетняя самка шимпанзе. Гастролировавшие две недели назад немецкие дрессировщики — чета Бутман — оставили её в Москве. Эмма простудилась в нетопленом цирке, по выражению хозяев, "дишаль на ладан": кашляла, ничего не ела, а потом и вовсе слегла от "инфлюэнц". Бутманы договорились с директором цирка, заплатили ветеринару, чтобы он сделал укол "бедний Эмма", а они в следующий приезд зайдут на "могилка любимый обезьянка".

Московские циркачи считали Эмму злобным животным. Она кусала и царапала всякого, кто пытался к ней приблизиться. Собственно, до обреченного шимпанзе уже никому не было дела, но Наташа все же, проходя каждый раз мимо её клетки, пыталась Эмму чем-нибудь покормить или просто ласково поговорить — все тщетно. В ответ на все её попытки обезьяна только злобно скалила зубы и из последних сил все же пыталась укусить. В тот день, когда должен был прийти ветеринар, Эмму даже не покормили. Наташа решила в последний раз приблизиться к её клетке.

Бедное животное, свернувшись в клубок, дрожало мелкой дрожью, но при звуке шагов Наташи обезьяна с трудом приподняла голову, и в глазах её отразилось такое горе, что сердце молодой артистки дрогнуло. Не решаясь подойти к самому директору цирка, она кинулась к шпрехшталмейстеру [40], в просторечье шпреху, у которого была оригинальная фамилия Принц. Он работал в цирке много лет, был знаком с самыми знаменитыми артистами и всегда охотно приходил на помощь молодежи.

— Пожалуйста, Эдуард Филиппович, попросите директора, чтобы Эмму не усыпляли, а разрешили мне за нею немножко поухаживать. Может, её удастся спасти?

— Как ты будешь с нею общаться? — сочувственно посмотрел на Наталью шпрех. — Она же злая, как плохая жена! Никого к себе не подпускает.

— Вы только попросите, чтоб разрешил, а я постараюсь!

Вернулся Принц минут через пять улыбающийся и поманил Наташу.

— Разрешил. Дал две недели. Не будет улучшения — не обессудь!

Вообще-то Наталья Романова совершенно не представляла себе, как обращаются с обезьянами, но решила, что раз они так похожи на людей… Для начала она попросила служителей убрать клетку со сквозняка. Эмму, которая уже почти не двигалась, приподняли, положили под неё набитый соломой старый матрасик — его где-то разыскала Анечка Труцци — и укрыли старым шерстяным свитером Саши Романова. На другой день Наташа принесла под пальто бутылочку ещё горячего молока и решительно вошла в клетку к Эмме. У больной обезьяны хватило сил лишь на слабое шипение. Молодая женщина положила руку ей на голову и почувствовала, как Эмма напряглась будто в ожидании. Чего? Кнута? Вот оно что! Шимпанзе просто никогда не видела от человека ласки. Наташа поднесла к её морде бутылочку.

— Пей, глупенькая! Ты должна выздороветь!

Эмма шевельнула ушами: как, ей предлагают лакомство, которое она ещё не заработала?

— Пей!

Эмма опять шевельнула ушами, пытаясь в речи человека уловить нотки приказа или раздражения, и несмело открыла рот…

Улучшение наступило незаметно. Наташа увидела в один из дней, что Эмма уже не дрожит и в клетке лежит не скрючившись, а как бы угнездившись. Она ещё вздрагивала, когда Наташа гладила её, но укусить не пыталась. Однажды по настоянию Романовой Эмму осмотрел ветеринар, нашел некоторое улучшение и сделал укол, но вовсе не тот, который заказывали Бутманы…

Отдельной грим-уборной у Наташи не было: всем участникам аттракциона досталась одна большая комната, которую молодые артисты разделили ширмой на мужскую и женскую половины. Как-то, переодеваясь перед репетицией, Наташа пожаловалась подругам, что у Эммы никак не проходит кашель. На другой день с мужской половины послышалось условное "тук-тук", и в символическую дверь просунулась рука с каким-то пузырьком.

— Что это? — поинтересовалась Наташа.

— Настойка от кашля. Бабушка делает, — пояснил Станислав, — на травах. Мне помогает.

— А чем ты от обезьяны отличаешься? — неуклюже пошутил Федор Красавин. — Значит, и Эмме поможет!

За ширмой раздался шлепок.

— Я тебя научу уважать начальство!

Как более опытного акробата артисты единогласно выбрали руководителем аттракциона Станислава.

— Я забыл предупредить, — раздался немного погодя его голос, — бабушка травы на водке настаивает.

— Спасибо! — Наташа быстро оделась и побежала поить Эмму настойкой.

К её удивлению, Эмма, понюхав лекарство, не только охотно выпила его, но даже облизала ложку и подняла голову, ожидая добавки.

— Нельзя этого пить много, — сказала начинающая укротительница, закручивая пробку, — ещё опьянеешь.

Она представить не могла, что Бутманы "для куражу" иной раз поили Эмму водкой и покатывались со смеху, наблюдая за её кренделями. Правда, однажды они, видимо, передозировали алкоголь: обезьяна пришла в неистово-злобное состояние и кинулась на хозяина — герра Макса, разодрав в клочья выходную куртку и расцарапав до крови. Свои забавы Бутманы все же не прекратили, но держались настороже и не иначе, как с бичом в руках…

То ли помогло снадобье бабушки Закревской, то ли забота и участие Наташи, а скорее, то и другое вместе, но в один прекрасный момент Эмма, выпив очередную ложку настойки, поднялась, отошла в глубь клетки и стала на передние лапы в стойку. Потом подпрыгнула и кувыркнулась в воздухе.

— Ах ты, моя умница! — растрогалась Наташа.

Обезьяна подошла к ней и ткнулась головой в руку: мол, погладь! И когда Наташа погладила её, шимпанзе не вздрогнула, как обычно, а с видимым удовольствием прижалась к своей спасительнице. Та была счастлива до слез.

— И что ты теперь с Эммой будешь делать? — услышала она голос подошедшего шпреха.

— Я об этом не думала, Эдуард Филиппович!

— А надо подумать. Эмма должна работать: она артистка, а в цирке дармоедов нет.

— Вы хотите, чтобы я стала дрессировщицей?!

— Ну а почему нет? Сумела же ты укротить эту злючку?

Молодая артистка остолбенело взглянула на Принца.

— Я и не собиралась специально её укрощать. Просто мне стало жалко обезьяну, как любой из нас пожалел бы больного ребенка.

— Положим, не любой… — шпрех взял Наташу за руку. — Поверь, девочка, старому циркачу: ты рождена для дрессуры. Спокойна, терпелива, добра, настойчива — звери это ценят.

— Вы точно о людях…

— Увы, дорогая, я встречал людей, сравнение которых со зверями обидно для последних… Впрочем, это не к месту! — он оборвал себя, ещё раз вглядевшись в лицо Натальи, словно проверял себя: не пропустил ли он чего-нибудь?

— Много ли можно сделать с одной обезьяной? — задумчиво проговорила начинающая укротительница, в душе уже соглашаясь с доводами шпреха: почему бы не попробовать?

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

Романова поняла, что у него есть "кое-что в рукаве".

— Сегодня директор собирается в Наркоминдел… поговорить о закупке в Африке животных: львов, тигров, пантер. А что если попытаться расширить его заявку?

— На парочку обезьян?

— Зачем же парочку? Для начала попросим пять!

— Нет, Эдуард Филиппович! — Наташа даже отпрянула, представив себе такую перспективу.

— Не трусь, девочка, я познакомлю тебя с одним человеком… О, это великий человек! Он тоже начинал с нуля и такого добился!

— Кто же это? — заинтересовалась молодая артистка.

— Секрет! — шпрех приложил к губам палец, — возьмем своих супругов, коньячку и нагрянем к нему!