Живописец

Глава первая

Полицейский следователь Константин Митрофанович Сердюков с удовольствием потянулся. Раздался неприятный сухой хруст. Но так как в данный момент в кабинете он находился один, то это его не смутило. За окном вечерело, длинный день близился к концу. За стеной слышался надсадный треск пишущей машинки, кто-то пробежал по коридору. Сердюков прошелся по узкому и неуютному, как его собственная жизнь, кабинету. Устал, замотался. Пора бы домой, но там, кроме кухарки, его никто не ждет. Константин Митрофанович переложил бумаги на столе и развернул «Новое время». Лениво пробежал глазами строки заголовков. Он непременно просматривал газеты, иногда да промелькнет что-нибудь интересное. Вот и теперь острый взгляд следователя выхватил из газетной полосы знакомое имя.

Сердюков отложил газету и задумался. Он как раз и относился к тем жителям Петербурга, которые получили престранное удовольствие от знакомства с творчеством Генриха Корхонэна.

Лицо выплывало из дымки, то становясь отчетливее, то исчезая. Его очертания казались Маше знакомыми, притягательными. Она мучительно пыталась узнать его, но облик таял, чтобы в следующий миг снова дразнить своей таинственной недосказанностью. Маша хотела звать, но не успела она и рта открыть, как вдруг из вязкой пены, в которой колыхался незнакомый лик, вынырнула то ли рука, то ли лапа. Длинная, покрытая редкой светлой шерстью, с крючковатыми когтями она протянулась прямо к Машиному лицу. Маша в ужасе отпрянула, но лапа настигала ее. Она пыталась кричать, но крик застрял в горле.

Маша проснулась. Сев на кровати, она провела рукой по влажному лбу. Все тело покрылось отвратительным холодным потом, волосы прилипли к вискам, сердце отчаянно стучало, как после быстрого бега. Она и впрямь убегала от кошмарного сна, который теперь почему-то часто донимал ее. Девушка содрогнулась, пытаясь отогнать неприятные ощущения. Надо все-таки заглянуть в сонник, что значат подобные видения? И почему все время одно и то же? Да как страшно! Пожаловаться маменьке – она пожалеет, рассказать Мише – он посмеется, и на душе легче станет!

Миша! Господи Боже Ты мой! Он же придет нынче, а она не одета еще, и волосы не прибраны! Маша с тревогой заглянула в зеркало. Так и есть, лицо припухло, глаза вроде как заплаканы. Она вздохнула и принялась приводить себя в порядок. Через полчаса в то же зеркало уже смотрелась милая улыбчивая барышня лет двадцати с темными каштановыми волосами. Ее нельзя было назвать идеалом красоты, но было нечто притягательное. Карие глаза, слегка вздернутый носик, чуть припухлая нижняя губа, милые ямочки на нежных щечках. И все это окутано необыкновенным светом, сиянием, возникающим, лишь когда душа поет от великого чувства. А именно оно переполняло Машу. Она любила, страстно любила своего жениха, своего суженого – офицера, лейтенанта, моряка Колова Михаила Яковлевича. При мысли о любимом она встрепенулась, просияв улыбкой. Ночной кошмар истаял. Поспешно оправив платье, девушка выбежала из комнаты.

Мать Маши Елизавета Дмитриевна пила в столовой утренний кофе. Это была еще не старая женщина с приятным, слегка увядшим лицом. Ухоженные волосы, чуть тронутые сединой, прямая осанка, аккуратное, хоть и далеко не новое домашнее платье. Ее можно было назвать привлекательной, если бы не сквозили в ее облике постоянная озабоченность и внутренняя неудовлетворенность жизнью.

За окном уже давно стоял белый день. Через приоткрытую форточку, колыша занавески, врывался нежный звон. На всю округу с колокольни Никольского собора, что напротив дома, разносился благовест.

– Что, голубушка, опять дурной сон привиделся? – спросила мать, подливая себе кофе из кофейника с загнутым носиком.

– Угадали, маменька! – Девушка уныло кивнула головой и уселась на свое место напротив матери.

– У тебя опять во взгляде что-то тревожное! Не нравится мне все это!

Елизавета Дмитриевна взяла свежеиспеченную булочку, намазала ее маслом и принялась со вкусом есть. Девушка последовала было ее примеру, но при воспоминании о ночном кошмаре аппетит вмиг улетучился.

– Надо в сонник заглянуть, – произнесла девушка и вопросительно посмотрела на собеседницу.

– Так я уже смотрела. Все без толку, ничего не понятно!

– Что же делать? – испугалась Маша, как будто найденное в книге объяснение могло избавить ее от ночных кошмаров.

– Вот то-то и оно! Мало прочитать, надо уметь толковать! – Елизавета Дмитриевна сделала выразительную паузу. – Ходила я к госпоже Масленковой, ну той, ты знаешь, что за Знаменской площадью живет. Она и сны толкует, и карты раскладывает. Я ей твои сны пересказала, и вот что получается. Лицо это непонятное есть олицетворение твоей судьбы. Не можешь его узнать, значит, она еще не определилась, но перемены уже близко, просто ты еще их не чувствуешь. Но судьба неотвратима, как та лапа, которая во сне настигает тебя.

– Как же я не знаю своей судьбы, если я выхожу замуж, и супруг мой будущий хорошо мне знаком! – удивилась Маша.

– Значит, не Михаил Яковлевич твоя судьба! – тихо заключила Елизавета Дмитриевна.

– Мама, зачем ты меня пугаешь?! – Девушка отодвинула чашку, губы ее дрожали.

– Господь с тобой! Все это глупости! – засуетилась мать. – Я и говорить тебе не хотела, думала, что если уж опять приснится, тогда и скажу. Конечно, судьба тебе выйти за Колова, за кого же еще? Других-то и нет!

– Ты так говоришь, будто недовольна! Разве тебе не нравится Михаил Яковлевич? Разве не ты говорила, что это хорошая партия для меня?

– Нет-нет, Мишенька всем хорош, да только беден! Когда еще ему другое звание выйдет и жалованье повысят? И семейство его многочисленное, родители, братья малолетние – все ведь это на тебе повиснет, дорогая, как мельничный жернов. Вот что меня тревожит в предстоящем браке, мой ангел!

– Но что же делать, маменька! Бедность не помеха, главное любовь! Коли есть любовь, мы все преодолеем!

– Дай-то Бог! – Мать грустно улыбнулась. – Я каждый день молю о тебе, о вашем с Мишей счастье! Ведь ты у меня одна, твоя жизнь – моя жизнь, если ты будешь несчастна, я не перенесу этого! – Мать всхлипнула.

– Да отчего же я буду несчастна? – Маша всплеснула руками. – Отчего ты только о плохом думаешь?

– Жизнь приучила. – Елизавета Дмитриевна совсем поникла.

– Нет, маменька, нет! Я непременно буду счастлива! – вскричала девушка, порывисто обняв мать.

– Да-да! – Та поспешно утерла слезы. – А насчет предсказаний ты не беспокойся. Дарье Голубкиной, ты ее помнишь, на позапрошлом Рождестве у нас гостили, тоже предсказание было, что вовек замуж не выйдет, так она не только за купца вышла, но уже и ребеночка ждет! Вот и верь после этого гаданьям!

– Да, помню ее! – засмеялась Маша. – Только ты уж Мише ничего об этом не рассказывай. Нехорошо выйдет, – добавила она уже серьезно.

Колова ждали к вечеру. Елизавета Дмитриевна, желая угодить будущему зятю, послала кухарку на Никольский рынок, неподалеку через Пикалов мост, купить к обеду цыпленка, зелени, лимонов, сладостей. Жених наезжал почти каждый день, и Стрельниковы знали уже его вкусы. Но на этой неделе он был зван шафером на свадьбу. Пригласивший его товарищ служил под Петербургом управляющим в большом имении, невеста была дочерью хозяина, богатого промышленника Прозорова.

Однако Михаил Яковлевич не приехал к Стрельниковым ни в тот вечер, ни на следующий день. Маша не находила себе места, пытаясь успокоить себя уговорами: известное дело – свадьба, веселье, вино рекой. Правда, Мишенька не из пьющих. А может, кто из подружек невесты приглянулся? Когда ей уже стало мерещиться, что жених ее оставил и не вернется никогда, он наконец объявился.

– Миша! Мишенька! – Маша кинулась к нему и повисла на шее.

– Полно, полно, Мария Ильинична! – Молодой человек поцеловал девушку в лоб и осторожно отстранил от себя. – Вы никак плакать собрались?

– Я уж решила, что вы никогда не вернетесь! – простодушно призналась Маша.

– Разве я давал вам повод думать обо мне как о человеке, способном совершить столь низкий поступок? – Во взгляде жениха сверкнули искры гнева.

– Извините. – Маша испугалась, что сказала что-то обидное. – Я очень ждала вас и отчаянно скучала.

Михаил Яковлевич прошелся по комнате. Маша провожала его тревожным взглядом. Она знала уже, что характер суженого непростой, что он бывает суров и строг, что сентиментальность и мягкость ему не свойственны, но это не умаляло ее любви. За внешней суровостью и иногда нарочитой грубоватостью таилось пылкое сердце, преданная, верная душа. А что еще нужно женщине, когда она знает, что на избранника можно опереться, как на каменную стену!

Девушка невольно залюбовалась возлюбленным. Колов был высок и строен. Морская форма сидела на нем как влитая. Короткие волосы, увы, уже слегка тронутые сединой, жесткие аккуратные усы, серые, колючие и умные глаза, волевой подбородок, подпертый накрахмаленным воротничком.

– Михаил Яковлевич, что-то вы невеселы? – заметила Елизавета Дмитриевна, вышедшая поздороваться с будущим зятем. – Плохо угощали на свадьбе или случилось что?

«Наверное, завидует товарищу, что богатую взял! Не то что моя бедная Маша, ничего за душой нет!» – пронеслось в голове у женщины.

– Действительно, произошло совершенно ужасное событие. – Колов, приступив к рассказу, страшно разволновался, лицо его порозовело, руки задрожали. – Представьте себе такую картину. Невеста накануне свадьбы вместе с женихом и гостями отправляется на верховую прогулку. И меня тоже, естественно, позвали. Я ехал чуть поодаль и любовался молодыми, особенно девушкой. В яркой амазонке, на белой лошади она была удивительно хороша. И вдруг лошадь ни с того, ни с сего понесла, да так стремительно, что никто из нас не успел ее догнать. Мы лишь издали видели, как кобыла споткнулась и на всем скаку рухнула в овраг. Когда мы подоспели, то вначале решили, что невеста убилась насмерть, но потом поняли, что жизнь в ней еще теплится. С великим трудом доставили домой, призвали врачей. И дальше выясняется, что жить-то она будет, да только будет прикована к инвалидной коляске, потому как поврежден позвоночник. Что и говорить, свадьба, понятное дело, расстроена, жених пребывает в отчаянии. Что теперь делать – жениться на неподвижной калеке?

– Господи Иисусе! Какая ужасная история! – Елизавета Дмитриевна перекрестилась и выразительно посмотрела на дочь.

Маша смотрела широко раскрытыми глазами. Перед ее мысленным взором вновь промелькнули загадочное лицо и когтистая лапа.