Глубоко под кожей

Глава 9

— Мама, зачем ты это делаешь?

Молли О’Харли аккуратно сложила белый шелковый жакет.

— А зачем звать горничную? — Молли много лет паковала вещи Шантел и научилась делать это превосходно.

— Это ее работа.

Но Молли жестом отмела возражения дочери:

— Мне всегда казалось, что горничным и дворецким ничего невозможно объяснить.

Шантел посмотрела на чемодан и стопки одежды, которые надо было в него уложить. Она провела первые двадцать лет своей жизни, укладывая вещи в чемоданы, а потом вынимая их оттуда. Когда у нее появилась прислуга, она перестала это делать. Из принципа. Но ей никогда не удавалось переспорить свою мать. И Шантел начала тщательно отбирать туалетные принадлежности.

— Жаль, что нам редко удавалось побыть вместе за последние дни.

— Не говори глупости! — Проворная и практичная, Молли зашуршала упаковочными пакетами. — У тебя съемки. Мы с отцом и не ожидали, что ты будешь нас развлекать.

— Мне показалось, что папе очень понравилось на съемках.

Издав смешок, Молли посмотрела на нее. Она была красивой, ухоженной женщиной, которой удавалось выглядеть лет на десять моложе своего возраста с минимальными затратами. Глядя на мать, Шантел подумала, что суматошная жизнь ее родителей сказалась на Молли не менее благотворно, чем на Фрэнке.

— Да, понравилось. Но я все-таки думаю, что ему не надо было спорить с режиссером, как лучше снять ту сцену.

— Мэри обладает… чувством юмора.

— Это очень хорошо.

Несколько минут они молча собирали вещи.

— Шантел, мы о тебе беспокоимся.

— Мам, вот этого как раз и не надо делать.

— Но мы тебя любим. А нельзя же любить человека и не беспокоиться о нем.

— Я знаю. — Шантел опустила флакон с туалетной водой в стеганую дорожную сумку. — Именно поэтому я и не стала сообщать вам об этом деле. Вам и так пришлось поволноваться, когда я росла.

— Неужели ты думаешь, что родители перестанут волноваться о своем ребенке после того, как ему исполнится двадцать один?

— Нет, я так не думаю. — Шантел улыбнулась и уложила кисточки для пудры и румян в предназначенный для них футляр. Но мне кажется, что после этого можно уже волноваться поменьше.

— Могу сказать только одно: придет время, когда ты сама поймешь, что это невозможно.

Шантел снова ощутила знакомое беспокойство. Она сдвинула брови, пытаясь проигнорировать его.

— Об этом я ничего не знаю, — прошептала она, но я знаю другое — это мое дело, и оно не должно касаться моей семьи!

— То, что касается одного из нас, касается всех. Только так, и не иначе, — Молли произнесла это столь безапелляционно, что Шантел невольно улыбнулась.

— Сразу видно, что ты — ирландка.

— А что в этом плохого? — спросила Молли. — Мы с отцом думаем, что после свадьбы нам надо вернуться сюда.

— Сюда? — Шантел престала складывать вещи и в изумлении посмотрела на мать.

— Зачем? У вас ведь представление в Нью-Хэмишире.

Молли сложила по стрелкам полотняные брюки и сказала, слегка улыбнувшись:

— Шантел, мы с твоим отцом гастролируем уже больше тридцати пяти лет. Я думаю, что отмена одного представления нам не сильно повредит.

— Конечно. — Шантел уложила флаконы и тюбики, которые держала в руках, и обняла мать. — Не могу передать, как много для меня значит, когда вы приезжаете ко мне. Но чем вы сможете помочь?

— Мы будем рядом с тобой.

— Вряд ли вам это удастся, мам. Я еще несколько недель занята на съемках. Вы убедились за последние несколько дней, как редко я бываю дома. А я буду изводить себя мыслями о том, что вам приходится сидеть дома и бить баклуши, в то время как ваша работа стоит.

— Как можно сидеть дома, когда можно купаться в бассейне?

Губы Шантел растянулись в улыбке, но она покачала головой:

— Я знаю, что вас хватит всего на сорок восемь часов. Ну, посуди сама, мама. Если вы останетесь здесь, мне придется нервничать, потому что вы будете беспокоиться обо мне. Папа доведет прислугу до безумия, а меня не будет рядом, чтобы полюбоваться на это.

— Я сообщу Фрэнку о твоих опасениях. — Вздохнув, Молли дотронулась до волос Шантел. — Знаешь, я всегда больше всего волновалась за тебя.

— Догадываюсь, что на это были причины.

— Ты делала то, должна была делать. Трейса тоже ждала своя дорога, какой бы она ни была. Твой отец отказывается это понимать, но это было видно с той самой поры, как Трейс научился ходить. Каким-то образом я всегда чувствовала, что у Эбби и Мадди все будет в порядке, даже тогда, когда Эбби проходила через кошмар своего первого брака, а Мадди пыталась сделать карьеру танцовщицы. Но ты… — Молли погладила дочь по щеке. — Я всегда боялась, что ты упустишь то, что лежит под рукой, потому что ты всегда заглядывала далеко вперед. Я хочу, чтобы ты была счастлива, Шантел.

— Я счастлива. Правда, счастлива, мама. За последние недели, несмотря на все свои проблемы, я кое-кого нашла… Квина. — Шантел сделала нетерпеливый жест и подошла к окну. — Все хорошо видят, какие чувства я испытываю к нему, только он этого не замечает.

У Молли сложилось свое собственное мнение о Квине Доране. Он не простой человек и не всегда будет мягким с ее дочерью, но Шантел и не нужен мягкий по характеру мужчина, которым легко управлять. Ей нужен такой человек, который заставит ее побегать.

— Мужчины часто бывают такими толстокожими, — заметила Молли. Уж она-то очень хорошо знала, какими толстокожими бывают мужчины! А ты возьми и признайся ему сама.

— Ну уж нет! — Шантел повернулась к окну и оперлась ладонями о подоконник. — Еще рано. Пусть это звучит глупо, но я хочу… я хочу, чтобы он меня уважал. Уважал, — повторила она, — как женщину. Мне надо убедиться, что я для него не очередная дамочка, с которой он решил провести время.

— Шантел, пора бы уж тебе забыть о Дастине Прайсе.

— Ты права. — В ее голосе прозвучал гнев. Ей удалось сдержаться только потому, что глаза матери не отрываясь смотрели на нее. — Давно пора. Но забыть его не так-то просто.

— Забыть это невозможно. Но нельзя построить свою жизнь на таком шатком основании. Ты говорила о нем Квину?

— Нет, я не могу. Мама, у меня и так сейчас слишком много проблем, зачем еще усложнять себе жизнь? Прошло уже почти семь лет.

— А ты доверяешь Квину?

— Да.

— Ты боишься, что он не поймет тебя?

Шантел на мгновение прижала пальцы к глазам.

— Если бы я была уверена, что он меня любит, уверена в серьезности наших отношений, я бы ему все рассказала, даже о Прайсе.

— Как бы мне хотелось дать тебе какие-нибудь гарантии, но у меня их нет. — Молли подошла к дочери и щ5ижала ее к себе. Я осталась бы с тобой, пока все не разрешится, если бы не была уверена в Квине.

— В его присутствии я чувствую себя в безопасности, до встречи с ним я не думала, что кто-нибудь сможет вызвать у меня такое чувство. — Она крепко закрыла глаза. — И я не знала, что нуждаюсь в таком человеке.

— Нам всем необходимо чувствовать себя в безопасности, Шантел. И еще мы нуждаемся в любви. — Молли погладила дочь по голове, по светлым волосам, которые она много раз расчесывала и заплетала в косы. — Я хочу сказать тебе одну вещь, которую нужно было сказать уже давно. — Она обняла Шантел. — Я очень тобой горжусь.

— О, мама. — Из глаз Шантел полились слезы, и Молли покачала головой.

— Не надо плакать, — прошептала она. — Если мы спустимся вниз с опухшими глазами, твой отец будет пытать меня, почему мы плакали. — Она поцеловала дочь в щеку и немного помолчала. — Давай закончим наши сборы.

— Мама, знаешь, я тоже всегда тобой гордилась.

— Ну что ж. — Молли прочистила горло, но когда она заговорила, ее голос был все еще хрипловатый. — Приятно услышать такое от взрослой дочери. С тобой все в порядке?

— Да. Я буду вести себя отлично.

— Сразу видно — моя дочь. А теперь вернемся к делу. — Отвернувшись, Молли снова стала складывать вещи. — Боже, какая прелесть. — Щелкнув языком, она показала дочери короткую ночную рубашечку из черного шелка с кружевами.

— В такой только и делать, что грешить.

Согнув палец, Шантел вытерла следы слез под глазами и хихикнула:

— Я ее еще не испробовала, только что купила.

Молли рассматривала рубашку на свет.

— Я думаю, тут и сомневаться нечего.

— Я вижу, она тебе понравилась. — Довольная, Шантел подошла к матери, аккуратно сложила рубашку и протянула ей. — Это тебе сувенир, на память о Беверли-Хиллз.

— Не говори глупостей. — Но Молли не смогла удержаться и погладила большим пальцем шелк. — Я не могу надеть такую рубашку.

— Почему?

— Потому что у меня четверо взрослых детей.

— Но ты же их не в капусте нашла!

— Боюсь, что твой отец… — Она замолчала и задумалась. Шантел увидела, как в ее глазах мелькнул шальной огонек. — Спасибо тебе, доченька. — Молли отложила подаренную рубашку в сторону. — И заранее хочу поблагодарить тебя от имени твоего отца.

Спускаясь вниз, они услышали, как Фрэнк бренчит на своем банджо.

— Он репетирует, — пояснила Молли. — Хочет сыграть на свадьбе. Чтобы заставить его отказаться от выступления, надо ему так двинуть, чтобы он потерял сознание.

— Ты же знаешь, что Мадди никогда этого не сделает.

— Что-то вы там задержались, дамы.

Фрэнк посмотрел на своих женщин, но его пальцы продолжали бегать по струнам.

— Мужчине всегда нужен напарник. — А этот тип… — он дернул головой в сторону Квина, — не может взять ни одной ноты.

— Я просто сделал вам одолжение, — небрежно произнес Квин, развалившись в кресле.

— Никогда не встречал человека, который совсем не поет, — заметил Фрэнк. — Таких, которые не могут петь, встречал очень часто, но о таких, которые не хотят, даже не слыхал. Сядь сюда, Молли, любовь моя. Давай покажем этому человеку, кто такие О’Харли.

Молли послушно села рядом, подхватила ритм и запела хорошо поставленным голосом.

Шантел села на подлокотник кресла рядом с Квином и стала слушать, как поют ее родители. Ей было очень хорошо. Напряжение последних нескольких недель покинуло ее.

— Давай с нами, принцесса, ты же помнишь припев.

Шантел подхватила, легко вспомнив слова и мотив веселой баллады. Она редко пела одна. Для нее пение было семейным делом. Даже сейчас, когда она сплела свой голос с голосами родителей, она вспомнила о Трейсе и сестрах и о том, как часто они вместе пели эту старую песенку.

Шантел очень удивила Квина. Он откинулся на спинку кресла и наслаждался пением. Фрэнк без передышки переходил от одной мелодии к другой. Шантел уже не была холодной кинозвездой и беспокойной, страстной женщиной, которую он обнаружил под этой маской. Она с удовольствием пела пустые песенки, которые наигрывал ее отец. Она превратилась в любящую дочь. И когда она смеялась, обвиняя отца, что он взял фальшивую ноту, в ней видна была та невинность, которую он однажды почувствовал.

Он ощущал ее запах, пряный и возбуждающий, и это резко контрастировало с ее игривым поведением. Квин никогда еще не видел ее такой. Ему и в голову не приходило, что она может быть такой. Интересно, понимает ли она, как много значит для нее семья, догадывается ли, как сильно тускнеет образ голливудской звезды, когда она находится в кругу родных?

Эта неделя прошла спокойно. Шантел не знала о пришедших на ее адрес письмах, потому что он их ей не показывал. Не знала она и о том, что им удалось засечь, откуда был сделан один звонок — из городской телефонной будки. Квин не собирался сообщать ей, что в двух письмах мужчина умолял ее о встрече в Нью-Йорке — это выбило бы ее из колеи.

Этот негодяй знал ее планы.

Квин поднял руку и провел ею по руке Шантел. Ее пальцы тут же сплелись с его пальцами. Не нужно ей ни о чем рассказывать. В Нью-Йорке она ни на мгновение не останется одна. Он уже велел трем своим лучшим сотрудникам вылететь в Манхэттен. Они будут следить за каждым ее шагом.

Размышления Квина нарушил Фрэнк, который бросил лукавый взгляд на дочь.

— А ты играешь на этой штуке? Или она служит тебе подпоркой для дверей?

Шантел кинула взгляд на белый рояль, а потом посмотрела на свои ногти.

— Я могу еще взять несколько нот.

— Имея такой большой прекрасный инструмент, можно было бы добиться и большего!

— Я не хочу мешать тебе, папа.

— Я уже закончил свое представление.

Пожав плечами, она встала и подошла к роялю. Ресницы ее задрожали, она села и сыграла длинную, довольно сложную пьесу.

— Ты все-таки занимаешься на нем, — укоризненно произнес Фрэнк и крякнул от удовольствия.

Шантел бросила взгляд на Квина:

— Я не сижу по вечерам, штопая носки.

Квин признал этот упрек легким наклоном головы.

— Ваша дочь полна сюрпризов, Фрэнк.

— Ты говоришь об этом мне? Да я могу рассказать тебе такое… Было время, когда…

— Принимаю заявки, — мягко перебила Шантел. — Иначе мне придется завязать ему язык аккуратным узлом.

Всегда осторожный, Фрэнк прочистил горло:

— Сыграй нам ту маленькую вещицу, которую твоя мать не позволяла тебе петь до восемнадцати лет.

— Но у Эбби она всегда получалась лучше, чем у меня.

— Это правда. — Усмешка Фрэнка была хитрой, но доброжелательной. — Но и у тебя неплохо получалось.

Глаза Шантел обидчиво сузились, и Молли сумела спрятать улыбку.

— Всего лишь неплохо? — Шантел сморщила нос и запела.

От этой медленной сентиментальной баллады по коже Квина поползли мурашки. Голос Шантел был мягким, как виски в его стакане, и действовал столь же сильно. Слова были простые, непритязательные, но в ее исполнении они стали соблазнительными. Шантел была одета в белое и сидела за сверкающим белым роялем. Но она уже не казалась Квину ангелом. От одного звука ее голоса в комнате стало теплее. Этот звук давил на него, и он почувствовал, что ему стало трудно дышать.

И тут Шантел подняла глаза и встретилась с его взглядом.

Это была песня о потерянной любви. И ему пришла в голову мысль, что если бы он потерял Шантел, то никакими словами не смог бы выразить глубину своего отчаяния. Она причиняла ему боль. Она воспламеняла его. Но сейчас, впервые, она сумела его растрогать.

Шантел сыграла заключительные аккорды, не отрывая от него глаз.

— Совсем неплохо, — повторил Фрэнк, довольный ее пением. А теперь сыграй-ка нам…

— Уже поздно, Фрэнк. — Молли похлопала его по руке, напомнив о том, что он зашел слишком далеко. Надо идти спать. Завтра у нас будет очень трудный день.

— Поздно? Глупости, сейчас всего лишь…

— Да, поздно, — повторила Молли. — И с каждой минутой становится все позднее. А у меня для тебя есть сюрприз.

— Но я только хотел… Какой сюрприз?

— Пойдем, Фрэнк. Спокойной ночи, Квин.

— Спокойной ночи, Молли. — Квин все не мог отвести взгляда от Шантел.

— Ну хорошо, хорошо. Я иду. Спокойной ночи вам обоим. Шантел, проследи, чтобы твой повар испек на завтрак вафли, хорошо?

— Спокойной ночи, папа. — Она подставила ему щеку для поцелуя, но ее глаза были устремлены на Квина.

Поднимаясь с женой по лестнице, Фрэнк все требовал, чтобы она сообщила ему, что за сюрприз его ждет.

— Ты была права, — прошептал Квин, когда в комнате снова наступила тишина.

— В чем?

— Ты была великолепна. Он встал и подошел к ней. Взяв ее руки, он повернул их ладонями вверх я прижался к ним губами. — Чем больше я общаюсь с тобой, — прошептал он, — чем больше узнаю, тем больше я тебя хочу.

Шантел стояла не отнимая рук. Ее глаза сверкали.

— Никто в моей жизни не вызывал у меня таких чувств, как ты. Мне нужно, чтобы ты в это верил.

— Мне самому важно в это верить.

Они были близки, очень близки к последнему шагу. За ним — обязательства, обещания, зависимость. Квин почувствовал, что балансирует на самом краю, готовый уже уступить, но боялся, она оттолкнет его, если он станет торопить события.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Шантел.

— Тебя. — Она сказала это совершенно искренне, не требуя от него больше, чем он готов был дать. — Я хочу только одного — быть с тобой.

«Как долго?» — хотел он спросить, но его остановил страх. Он будет с ней сегодня ночью и постарается быть завтра. — Пойдем спать.

Держась за руки, позабыв обо всем на свете, они поднялись по лестнице.

Они оставили включенным ночник у кровати. «Страшно, подумала Шантел, — что сердце мое так бешено колотится, что нервы мои так напряжены, хотя я уже хорошо знаю, что мы можем дать друг другу». Почему с ним у нее все по-другому? Не так, как с ее первым мужчиной. Словно в первый раз. Словно единственный раз.

Она подставила свои губы, предвкушая его требовательный поцелуй.

Но сегодня он был с ней очень деликатным. И очень нежным. Он мягко коснулся ее губ, и она почувствовала, как расслабились ее мышцы и все внутри начало таять. Он взял ее лицо в свои руки, и прикосновение его больших пальцев к шее было похоже на эротический массаж. Вверх-вниз, вверх-вниз… Почувствовав, что улетает куда-то, она выдохнула его имя.

Что это за страсть, если она крадется так тихо? Желание уже сжигало ее, но с каждой его лаской оно смягчалось — и снова возгоралось. Его губы мягко скользнули по ее лицу, словно он хотел запомнить его черты с помощью прикосновений и на вкус. Его поцелуи, заставляющие вскипеть кровь, запечатали ее рот. Квин обвел его языком и задержался, чтобы лениво куснуть ее нижнюю губу. Голова у Шантел закружилась.

Она для него бесценна. «На этот раз, — пообещал себе Квин, — я докажу ей это». Он знал, какая красота скрывается внутри ее души. Он будет ценить ее. Квин запустил пальцы в волосы Шантел и провел по ним, наслаждаясь их шелковистой мягкостью. Он что-то прошептал, она вздохнула и прижалась к нему.

Его губы продолжали изучать ее губы, а руки расстегивали пуговицы на спине. Расстегнув застежку, Квин провел руками по проступающим сквозь кожу позвонкам так осторожно, как будто это было хрупкое стекло. Шелковое платье скользнуло на пол, и Шантел задрожала всем телом. Она была обнаженной и теплой. Сердце Квина забилось в его горле. Ему показалось, что она весь вечер ждала этого момента.

Квин отстранился, чтобы оглядеть ее всю при свете лампы. Она была такой маленькой, такой изысканной. Кожа напоминала фарфор, а формы были словно отлиты из алебастра. Волосы Шантел падали на плечи и заканчивались у основания грудей. У нее была узкая грудная клетка. Он провел по ней руками, удивляясь, что в таком хрупком сосуде таится такая сила духа. Талия Шантел была необычайно тонкой, он мог бы, наверное, обхватить ее двумя пальцами. Она мягко переходила в линию стройных бедер и длинных красивых ног.

— Какая ты красивая! — Он поднял голову и, встретившись с ее взглядом, произнес сдавленным голосом: — От тебя у меня захватывает дух!

Шантел сделала шаг вперед и оказалась в его объятиях.

Ткань его рубашки показалась ей грубоватой, когда коснулась ее обнаженной груди. Прикрыв глаза, Шантел приникла к Квину так плотно, что заставила его рот раскрыться. Ее язык дотронулся до его языка и начал свое молчаливое, экзотическое обольщение. В это время его пальцы бегали по ее телу с таким же изяществом, с каким до этого ее пальцы бегали по клавишам рояля.

В окно ворвался порыв ветра, предвещая дождь. Шантел вдохнула ночные ароматы, смешавшиеся с мускусным запахом страсти. Медленно и столь же бережно, как и он перед этим, она раздела Квина.

Она прошлась ладонями по твердым, бугристым мышцам его плеч и испытала настоящее удовольствие. Искушая его, она прижалась губами к его груди. В этом теле таились сила и мощь, которые заставляли ее трогать и ласкать его. Ее восхищали бугры мышц на теле Квина. Прошептав что-то одобрительное, она снова нашла губами его рот.

Они опустились на кровать.

Сегодня они никуда не торопились, не подгоняли друг друга. Время протекало как во сне, пока они дарили друг другу наслаждение. Шантел отодвинулась, чтобы рассмотреть его тело. Как сказать ему, кем он стал для нее? Как объяснить ему, что ей необходимо, чтобы он был с ней — сейчас, завтра, всегда? Но верит ли такой мужчина, как Квин, в вечную любовь? Она резко встряхнула головой, чтобы поскорее избавиться от этой мысли. Она ничего не будет ему объяснять и ни о чем не будет спрашивать. Она просто покажет ему все своим телом.

Шантел нежно тронула его губы своими, а потом провела по ним кончиком пальца, словно желая проверить, перешло ли на них ее тепло. Удовлетворенная проверкой, она снова впилась в его губы, чтобы на этот раз насладиться их вкусом.

Квин не ожидал этого. Даже в разгаре самой бешеной страсти, которую они друг у друга вызывали, он не ощущал ничего подобного. Он уже и раньше говорил себе, что она принадлежит ему, но теперь, когда она стала такой мягкой и податливой в его объятиях, он наконец-то смог в это поверить. Более того, он сам принадлежал ей. Полностью, безраздельно. Любовь, питаемая нежностью, давала гораздо больше, чем безумная страсть.

Он вошел в нее легко и естественно. Вздохнув, она приняла его. Они двигались столь гармонично, что, казалось, сама природа вдохновляет их.

А когда им уже нечего было отдавать друг другу, они крепко обнялись и уснули.

— Не торопи меня, не торопи. — Фрэнк пританцовывал перед стойкой регистрации, словно в нем сидело шило. — Я хочу быть уверенным, что они не зашлют мое банджо куда-нибудь в Далат.

— Нет, оно отправится по назначению. — Улыбнувшись, служащий показал Фрэнку ярлыки. — Не волнуйтесь.

— Легко сказать, не волнуйтесь. Я прожил с этим банджо дольше, чем со своей женой. — Хмыкнув, он сжал плечо Молли. — Но ты значишь для меня не меньше, чем оно, любовь моя.

— Мы уже опаздываем. Ты взял свое лекарство, Фрэнк?

— Да, взял, не беспокойся.

— Фрэнк очень боится летать, — вздохнула Молли, кладя в карман билеты и талоны на посадку. — И этот страх он передал Шантел.

Удивившись, Квин оторвался от своей небольшой сумки, которую он как раз взвешивал.

— Ты не любишь летать?

— Со мной все будет в порядке. — Шантел уже приняла значительную дозу успокоительного и две таблетки от укачивания.

Молли посмотрела на свои часы:

— Нам надо идти.

— Ох уж эти женщины! Вечно им надо куда-то бежать! — Фрэнк шлепнул Квина по спине. — И почему мы все время должны им подчиняться?

— Таковы правила игры.

— Ты прав. — Довольный собой и жизнью, Фрэнк фыркнул и прошел в автоматические двери.

— Что-то ты сегодня осмелел, — сухо заметила Шантел, отказываясь признаваться самой себе, что в желудке у нее появилась тяжесть.

— А почему бы и нет? Фрэнк сиял, пока они ехали на эскалаторе к выходу на посадку. — Я хорошо провел сегодняшнюю ночь, вот и все. — Он вскинул бровь, глядя на Молли и гадая, наденет ли она в следующий раз ту коротенькую черную рубашку.

Когда они прошли через ворота безопасности, Шантел начала медленно и ритмично дышать. Это дыхательное упражнение всегда помогало ей подняться на борт.

— Ангел мой, — Квин отвел ее в сторонку, — Ты взяла с собой какой-нибудь транквилизатор или что-нибудь в этом роде?

— Я никогда ими не пользуюсь. — Шантел вцепилась в ремешок своей сумки. — Кроме того, я чувствую себя хорошо.

Квин разжал ее пальцы и погладил их.

— Твои руки холодные, словно лед.

— Здесь довольно прохладно.

Квин обратил внимание, как какой-то мужчина удивленно взглянул на них — в зале было слишком много людей и становилось жарко.

— Я и не знал, что ты так боишься летать.

— Не говори глупостей, я все время летаю.

— Я знаю. Должно быть, для тебя это тяжелое испытание.

Презирая себя, она бросила взгляд через плечо:

— У каждого свои фобии.

— Ты права. — Он поднес ее руку к своим губам. — Я хочу тебе помочь.

Шантел хотела было вырвать руку, но он ее не отпускал.

— Квин, я чувствую себя круглой идиоткой. Пусть все идет своим чередом.

— Отлично. Но ты не будешь возражать, если я буду держать тебя за руку весь полет, правда?

— Но ведь это же целых шесть часов! — пробормотала она. — Шесть невероятно долгих часов.

Он поднял ее лицо к своему.

— Мы придумаем, как провести это время. — Он прижался губами к губам Шантел, и они не заметили мужчины в темных очках, который уселся в уголке зала вылета. Не заметили они и того, что его руки сжались в кулак, когда он смотрел на них.

— Если мы займемся тем, о чем ты думаешь, нас арестуют, прошептала Шантел, но ее плечи слегка расслабились.

Квин куснул ее губу.

— Ты меня удивляешь. Я хотел всего лишь перекинуться в картишки, сыграть в джин.

— Отличная идея! — Услышал объявление о начале посадки на их рейс, Шантел задержала дыхание и не отняла своей руки. — Ставка доллар, хорошо?

— Согласен.

Засмеявшись, она прошла с Квином и родителями в посадочные ворота.

Мужчина в темных очках, надвинув на глаза широкополую шляпу, достал свой посадочный талон и влился в поток идущих на посадку в самолет.