Глава 62

Мы начинаем сначала, мы никогда не сдаемся.

Ларс Густавсон. Смерть Хранителя пчел

Вечером двести тридцать второго дня просыпаюсь от шума дождя, барабанящего по железной крыше. На улице что-то скрипит и стонет. Только минуту спустя вспоминаю, где я. Вспоминаю долгий перелет, пропущенную пересадку, позднее прибытие в Сан-Хосе, безумную поездку на такси по незнакомым улицам.

В окно видно купу пальм, высоких и золотистых, которые качаются на ветру. Всюду жизнь. Дождь низвергается с неба бешеными потоками, а уже через несколько минут превращается в морось. Капли шлепают по банановым листьям под окном. Вдалеке кричат вороны и лают собаки. Звонит церковный колокол — один, два, три, четыре, пять раз.

Несколько часов назад, при приезде на место, мне открыла дверь женщина средних лет. За ее ноги цеплялись двое ребятишек.

— Buenos dias[11]. Я от Ника Элиота.

— Buenos dias, — ответила та. — Соледад. Я вас ждала.

Она улыбнулась и отодвинулась, приглашая войти.

Соледад показала комнату, и я поблагодарила ее, объяснив на ломаном испанском, что очень хочу спать.

— Хорошо. Сначала спать, потом есть.

Когда за мной закрылась дверь, я свернулась на узкой постели и задремала под голоса детей, звуки телевизора, лязг посуды и собачий лай.

Теперь в доме витает приятный запах еды. Когда выхожу из комнаты, дети бегут навстречу поздороваться.

— Роберто, — представляется мальчик, гордо хлопая себя по груди, а потом указывает на сестру: — Мария.

Ребятня следует за мной по коридору в ванную и хихикает, когда я пытаюсь совладать с дверью, которая не закрывается до конца. Стоит мне выйти, Мария хватает за руку и ведет на кухню, где Соледад жарит бобы.

— Кушать? — спрашивает хозяйка.

— Si[12].

Мне жестом предлагается сесть, а дети занимают места рядом и принимаются болтать по-английски.

— Вы откуда? — спрашивает Роберто.

— Из Калифорнии.

— А, Голливуд. — Он от возбуждения подскакивает на стуле. — Видели Арнольда Шварценеггера?

— Нет. Я живу в другой части Калифорнии. В Сан-Франциско.

Тут и Мария теребит за руку:

— А Микки-Мауса видели?

— Да. И Микки-Маус просил передать тебе привет.

— Правда?

— Правда. Вы очень хорошо говорите по-английски. Где научились?

— Мы смотрим телевизор, — отвечает Роберто.

— Мультики, — добавляет Мария.

Через несколько минут стол буквально ломится. Соледад разливает теплый апельсиновый сок по четырем маленьким стаканам. Не считая полусырых оладий в Майами, я ничего не ела с тех пор, как покинула Сан-Франциско. Поглощаю пищу с жадностью, и Соледад накладывает добавки. По-английски она говорит ничуть не лучше, чем я — по-испански, но мы находим общий язык при помощи детей. Оказывается, Роберто и Мария — ее внуки, их мать работает экономкой в гостинице.

Спрашиваю, как она познакомилась с Ником Элиотом. Выясняется, что он снимал комнату пять лет назад и с тех пор не забывал подавать о себе весточки.

Соледад что-то говорит мальчику по-испански. Роберто прожевывает, потом переводит:

— Мистер Элиот — ваш жених?

— Нет, — отвечаю.

— Да! — со смехом настаивает Роберто.

После обеда спрашиваю, можно ли принять ванну, и Соледад вручает мне полотенце и маленький кусочек мыла. Сквозь дверную щель видны Роберто и Мария, сидящие на полу перед телевизором, и ноги Соледад, которая покачивается в кресле. Ванна старая, но безупречно чистая; так приятно отмокать в ней после долгого путешествия.

После ванны прошу у Соледад разрешения позвонить. Набираю номер Уиггинса; после третьего гудка трубку берет женщина.

— Посольство США, — говорит она, своим тоном намекая на чрезвычайную занятость.

— Мне нужен Уиггинс, — говорю и чувствую себя глупо. Больше ничего не знаю. Ни должности. Ни имени. Просто Уиггинс.

Пауза, шуршание бумаг.

— Сейчас соединю.

Слышится мужской голос:

— Слушаю.

— Мне нужен Уиггинс, — повторяю.

— Он уехал.

— А когда вернется?

— Месяца через два. Кто его спрашивает?

Рассказываю все, буквально выпаливаю одним духом: исчезновение Эммы, поиски, след, который привел меня в Коста-Рику.

— ФБР не закрыло это дело? — спрашивает мужчина.

— Пока нет, но полиция уже прекратила расследование.

Произнеся это, чувствую, как все буквально рассыпается.

— Мне жаль, но такого рода случаи вне нашей юрисдикции. Мы сможем вам помочь, только если получим указание из ФБР.

— Но Ник Элиот сказал позвонить Уиггинсу.

— Ник Элиот? Не знаю такого. Послушайте. Если вы найдете девочку — позвоните нам, и мы сделаем все, что сможем.

— Пожалуйста, — прошу, — наверное, вы в силах сделать что-то уже сейчас!

— Позвоните через два месяца, когда вернется Уиггинс. Удачи.

Связь обрывается. Чувствую себя одинокой, как никогда, и одновременно — еще более решительной. Может быть, Джейк прав. Может быть, я действительно ставлю слишком много на незначительные подробности и подгоняю факты под теорию? Но моя уверенность в том, что парочка из желтого «фольксвагена» — последняя надежда найти Эмму, крепка, словно железобетон. Это последняя не изученная мной зацепка. По-моему, все сходится: женщина в ресторане «Шале», которая во все глаза смотрела на Эмму, время их отъезда с Ошен-Бич, наклейка со словом «Тико» на бампере, доска. Иначе просто не может быть.

Лежа в постели, открываю путеводитель. По выходным автобусы из Сан-Хосе в Плайя-Эрмоса отправляются в девять часов утра. Стараюсь заснуть, но не могу. Впервые после исчезновения Эммы я искренне зла на Джейка. Ему следовало бы находиться здесь; вместе мы могли бы добиться большего. Он не должен был сдаваться.

Наверное, Джейк не понял бы меня, скажи я ему, что здесь, в Коста-Рике, все как будто началось с чистого листа. Наконец удалось вырваться из порочного круга, в который волею злых судей оказалась заключена моя жизнь в Сан-Франциско, — ежедневная вахта на Ошен-Бич, бесчисленные возвращения на одни и те же улицы… У психологов есть теория, объясняющая всем знакомое ощущение, когда мы словно что-то знаем, но никак не можем припомнить — как говорят, «на языке вертится». Этот феномен называется «блокировкой»; усиленно стараемся припомнить какие-то события и факты, но незаметно отходим все дальше и дальше от действительно нужного, приходя в итоге к чему-то другому. Искомое по-прежнему хранится в памяти, но мы не можем его воспроизвести, потому что сбились и пошли по неверному пути.

Возможно, я ошибаюсь, думая, будто Коста-Рика освежит мою память и здесь, в этом незнакомом месте, удастся преодолеть все «блоки»?

Когда просыпаюсь на следующее утро, в семь, в доме витает аромат кофе. Дети сидят перед старым телевизором, смотрят американские мультики и пьют шоколадное молоко. Соледад возится на кухне, ее мясистые руки так и мелькают над плитой. Сцена кажется привычной и бесконечно милой, и я не просто надеюсь, а от всей души верю в то, что Эмма действительно находится в этой стране.

— Доброе утро, — говорит Соледад, глядя через плечо. — Хорошо спали?

— Да.

Хозяйка ставит передо мной тарелку — целая груда риса и бобов, залитых яичницей. Пока ем, Соледад стоит у стола, уперевшись руками в бедра, и наблюдает.

— Хорошо? — Она вытирает руки о передник.

— Хорошо.

— В Калифорнии нет такого завтрака.

— В Калифорнии нет ничего подобного, — легко соглашаюсь.

Помогаю вымыть посуду и расплачиваюсь — всего двадцать долларов. Благодарю радушную тетку, прощаюсь с ребятишками и жду на улице такси. Водитель помогает убрать сумку в багажник.

— La estación de autobuses?[13] — спрашивает он.

— Si, por favor[14].

— Куда едете?

— В Плайя-Эрмоса.

— Там красиво. Вам понравится.

На автовокзале беру билет до Эрмосы. В четверть десятого уже в пути. В окна автобуса врывается теплый ветер. Продолжаю думать о словах Ника: «Чтобы увериться в возможности счастливого исхода поисков — нужно найти хоть что-нибудь. Не найти ничего — значит отчаяться». Верю в то, что я на правильном пути. Эта мысль единственная, что меня поддерживает.

Загрузка...