Голгофа женщины

Глава I

Стоял холодный и пасмурный сентябрьский день 190… года. Хоть и было еще только пять с половиной часов пополудни, сумерки уже сгустились над громадной столицей России. Мелкий частый дождь бил в лица прохожих, обильно смачивая мостовую и панели. Густой влажный туман поднимался над Невой, мощно катившей свои серые волны в русле, заключенном в гранитные набережные.

Во втором этаже большого и прекрасного дома на Английской набережной сидели в гостиной три дамы и маленькая шестилетняя девочка.

Одной из этих дам исполнилось уже семьдесят лет, но она была еще так бодра и крепка, что ей нельзя было дать более пятидесяти. Эта худощавая женщина, одетая в черное платье, вышивала в пяльцах гобелен, предназначенный для церкви. В этой работе ей помогала дочь, женщина лет пятидесяти, худая и суровая, как мать. На бледном желтоватом лице ее с резкими чертами – орлиным носом и тонкими губами – сохранялось злое и упрямое выражение.

Первую звали Марией Николаевной Антоновской. Она была вдова одного из высших сановников железнодорожной администрации. Дочь ее, Клеопатра Андреевна, тоже была вдова – генерала Герувиля.

Бледный полусвет, воцарившийся постепенно в гостиной, принудил обеих дам бросить вышивание, а третью, читавшую у окна роман Золя, закрыть книгу. Одна только девочка продолжала шумно играть с большой прелестной куклой: она то катала ее в маленькой тележке, то расчесывала ей голову, беспощадно вырывая волосы.

– Меня начинает беспокоить молчание Жана: вот уж три недели, как он не пишет мне ни слова. Не заболел ли он? – сказала Клеопатра Андреевна, прерывая молчание.

– Болен? Полно вам, тетя, беспокоиться из-за пустяков! Вероятнее всего, он совершает разные глупости и поглощен какой-нибудь любовной интрижкой. Вы сами хорошо знаете, как он легко воспламеняется и как ленив на письма, – заметила молодая женщина, ранее читавшая у окна.

Это была довольно красивая двадцатипятилетняя особа, очень нарядная, кокетливая и весьма жеманная.

– Право, Юлия, меня очень удивляет, что ты так несправедлива к своему кузену. Жан не виноват в том, что он красив и женщины льнут к нему, как мухи к меду. Он слишком умен, чтобы думать о пустяках, когда дело идет о такой важной вещи, как брак с Никифоровой, имеющей более миллиона приданого, – тут же ответила ей бабушка со смешанным выражением гордости и недовольства в голосе.

– Тем более что Жан, слава Богу, пресыщен всевозможными любовными интригами. В конце концов, я думаю, он не хочет писать, пока дело не будет окончательно решено. Может быть, он сразу объявит нам о своем обручении, – прибавила Клеопатра Андреевна. – И если дело это устроится, в чем я, впрочем, не сомневаюсь, я воображаю, как мой бедный мальчик будет счастлив избавиться, наконец, от заботы брата. Опека Ричарда – вещь очень тяжелая: со своей буржуазной мелочной бережливостью он положительно может довести до отчаяния человека с утонченными чувствами.

– Это правда! Иногда он бывает возмутительно груб. Третьего дня у меня с ним была сцена, о которой я и сейчас не могу хладнокровно вспомнить! – воскликнула Юлия. Щеки ее пылали, а руки теребили и в конце концов бросили книгу на стол.

– Какими же любезностями он угостил тебя, если ты так волнуешься при одном воспоминании о них? – спросила Мария Николаевна.

– У меня была Иванова со своей маленькой Лизой, когда пришел Ричард и принес обещанную книгу. Чтобы объяснить дальнейшее, я должна прибавить, что на Ивановой, только что возвратившейся из-за границы, был великолепный костюм, а на Лизе красовалась парижская шляпа – верх совершенства. Вы сами знаете, как моя Анастаси развита не по летам и как с первого же взгляда она понимает все дорогое и изящное. Представьте себе, малышка отлично оценила шик и оригинальность шляпы Лизы и, как только Иванова уехала, стала умолять меня купить ей такую же. Сначала я отказала, поскольку у нее уже есть две шляпы. Тогда своевольная девочка стала плакать, топать ногой и требовать шляпу, объявив, что изорвет в клочья обе другие. Видя возбуждение ребенка и боясь, как бы сильное раздражение не повредило ее нежному организму, я пообещала ей заказать такую же шляпу, как у Лизы. Ричард молча слушал наш разговор, а потом неожиданно сказал: «С вашей стороны, Юлия Павловна, очень опасно потакать таким расточительным вкусам дочери. Кто знает, что готовит ей будущее? Может быть, ей предстоит скромная жизнь, многочисленные лишения и необходимость трудиться, так как у нее нет никакого состояния. Вы должны были бы с детства готовить ее к таким случайностям». Вы понимаете, бабушка, и вы, тетя, как я была возмущена таким любезным гороскопом…

– Ты должна была бы ответить ему, что она получит в наследство мои бриллианты и что с такой наружностью не доходят до лишений нищенской жизни. У Анастаси, конечно же, не будет недостатка в претендентах.

– Я именно это и высказала ему. Но эта глупая девочка, голова которой еще полна балетом «Сендрилиона», догадалась перебить меня, объявив, что хочет быть балетной танцовщицей – чтобы получать букеты и аплодисменты публики. Ричард не упустил такого удобного случая уколоть мое самолюбие. Он громко расхохотался: «Вот это будет вероятней, чем сделаться великосветской дамой. Во всяком случае, карьера танцовщицы вполне подходит к характеру и вкусам девочки, из которой вы готовы сделать настоящего демона тщеславия и кокетства».

– Какая грубость! И все это из-за того, что ребенку захотелось иметь шляпу, за которую, кстати, не ему придется платить, – с презрением вскричала генеральша Герувиль.

В эту минуту вошел лакей и подал ей на маленьком подносе телеграмму.

Клеопатра Андреевна обменялась многозначительным и самодовольным взглядом с матерью и племянницей и поспешно вскрыла депешу. Но едва она пробежала ее глазами, как бессильно откинулась на спинку кресла. С ней сделался такой сильный припадок удушья, что она не могла даже вскрикнуть. Лицо ее покрылось красными пятнами, и она так сильно замахала обеими руками, как будто отбивалась от целой дюжины нападающих.

– Господи Иисусе! Какое ужасное известие так страшно взволновало ее? Что такое случилось? – вскричали почти одновременно обе дамы, бросаясь к Клеопатре Андреевне, которая, казалось, умирала.

Наконец, после множества отчаянных усилий отдышаться и заговорить, генеральша вскричала хриплым голосом:

– Жан!.. Жан!..

– Жан умер?! – вскричала бабушка.

– Убит на дуэли?! – прибавила Юлия, падая в кресло.

В эту минуту Клеопатра Андреевна вскочила, подобно фурии и, потрясая кулаками, воскликнула пронзительным голосом:

– О! Если бы только умер!.. Он женился, слышите вы, женился на ничтожной девушке, на нищей… О, нет! Этого я не переживу! О, я не могу перенести этого!..

В истерике она стала бегать по гостиной, рвать на себе воротник и кружевную косынку… Затем бросилась на пол и стала биться головой о стену, испуская пронзительные крики, перемежаемые рыданиями, и с силой отталкивая мать и племянницу, которые сначала бегали за ней по всей комнате, а теперь старались удержать ее от покушения на самоубийство, внушенное Клеопатре Андреевне ее безмерным горем.

В гостиной царил невообразимый шум: маленькая Анастаси пронзительными рыданиями аккомпанировала крикам матери, тетки и бабушки.

В эту минуту на пороге гостиной появился мужчина лет тридцати пяти, который тут же удивленно остановился. При виде генеральши Герувиль, сидевшей на полу и бесновавшейся, подобно сумасшедшей, растрепанной Марии Николаевны и всей этой смешной и крайне комичной сцены им вдруг овладело неудержимое желание рассмеяться. Однако, подавив свою веселость, он громко спросил, стараясь перекрыть царивший в комнате шум:

– Что здесь творится? Вы больны, матушка, или случилось какое-нибудь несчастье?

Глаза всех обратились к двери, и три голоса одновременно вскричали с различными оттенками гнева и отчаяния:

– Жан женился!!!

– Но ведь он для этого и поехал в Москву! Я не понимаю, каким образом известие об этом могло вызвать подобную сцену.

– Да, он поехал в Москву, чтобы жениться на Никифоровой, у которой больше миллиона приданого, а не на нищей авантюристке, которая, Бог знает каким колдовством овладела им. Кто такая эта Ксения Торопова, на которой женился этот безмозглый дурак?! – вне себя вскричала Клеопатра Андреевна.

– Как можете вы, не узнав своей невестки, так осуждать и оскорблять ее? – неодобрительно промолвил молодой человек.

Он подошел к генеральше Герувиль, заставил ее подняться с пола и продолжал:

– Если Жан женился по любви, как вы можете упрекать его за это? Вместо того чтобы молиться за него в такую важную для него минуту и умолять Господа, чтобы его молодая жена сделалась его добрым гением, вы почти проклинаете его. Как вам не стыдно, матушка! И вы еще называете себя христианкой, бегаете по церквам и не пропускаете ни одной воскресной обедни!

Темный румянец залил лицо Клеопатры Андреевны. Вскочив с кресла, на которое ее усадил пасынок, она гневно ответила ему хриплым голосом:

– Избавь меня, Ричард, от твоих смешных замечаний! У тебя карманы набиты золотом, поэтому ты можешь позволить себе любовную идиллию; но для Жана судьба была злой мачехой, и он должен создать себе независимое положение. И когда я только подумаю, что такой человек, как он, так богато одаренный, прекрасный, как Антиной, как сам Гелиос, имевший право рассчитывать на самый блестящий союз, гибнет жертвой презренной интриганки, я готова умереть от горя…

Конвульсивные рыдания помешали ей говорить далее.

Ричарда, по-видимому, нисколько не тронули слезы мачехи. Насмешливая и презрительная улыбка блуждала на его губах, когда он ответил:

– По-вашему, человек, если он красив, должен продавать себя с аукционного торга. Я не стану оспаривать вашего мнения, но только замечу, что Жану двадцать семь лет и что он сам отвечает за свои поступки. Если же в только что заключенном браке и можно кого-нибудь пожалеть, так это бедную девушку, которая до того была ослеплена олимпийской красотой моего братца, что решилась выйти за него замуж. Далеко не счастье быть женой Гелиоса, такого губителя женщин, как наш дон Жуан, который сверх всего прочего игрок и расточитель.

– Ах, Ричард Федорович! Если бы кто-нибудь из посторонних мог слышать те лестные вещи, коими вы наделяете ваших близких, он подумал бы, конечно, что ваше семейство состоит из негодяев, – с живостью перебила молодого человека Юлия Павловна.

– Да, это совершенно в вашем духе: осыпать оскорблениями и клеветой своего брата и заступаться за неизвестную авантюристку, – прибавила, дрожа от гнева, Мария Николаевна.

Что же касается Клеопатры Андреевны, то она просто онемела от ярости.

Ричард не обратил никакого внимания на такие неодобрительные выражения. Он поднял телеграмму и прочел ее, бросив предварительно на девочку, собиравшуюся было прибавить что-то к тираде старших, взгляд, которого достаточно было, чтобы заставить ее замолчать. Затем, положив депешу на стол, он равнодушно сказал:

– Иван желает первое время жить на своей даче на Крестовском острове и просит вас приготовить все для приема его жены. Вам необходимо завтра же съездить туда, так как в вашем распоряжении слишком мало времени.

– Не желаешь ли ты предписать мне все подробности приема, какой я должна оказать этой негодяйке? – проговорила генеральша с пылающим взором.

– Нет, я предпочитаю отправиться обедать к Кюбá и не мешать вашим причитаниям. Имею честь кланяться, милостивые государыни! Надеюсь, что завтра увижу вас более спокойными.

И не дожидаясь ответа, молодой человек повернулся и вышел из гостиной.

Здесь мы считаем уместным дать читателю некоторые сведения о героях нашего рассказа.

Герувили были потомками одного французского эмигранта, бежавшего во время революции и нашедшего убежище в России. Рыцарь Робéр де Герувиль был младшим членом семейства. Один из его родственников, женившийся и осевший в России, принял его и представил ко двору. Будучи очень красивым юношей и обладая тонким и предприимчивым умом, Робéр сумел проложить себе дорогу и приобрел покровителей среди сановников и дам, имевших влияние при дворе Екатерины II. За несколько оказанных услуг императрица щедро наградила его. Одним словом, он так хорошо акклиматизировался, что не пожелал вернуться во Францию во время Реставрации и основательно осел в России, к концу жизни окончательно обрусев.

Сын его Павел и внук Федор избрали военную карьеру и от своего французского происхождения сохранили только фамилию и католичество, которое исповедовал генерал Федор Герувиль, отец наших героев, Ричарда и Ивана.

Будучи еще капитаном, Федор, стоявший тогда с полком на Волыни, женился на дочери и единственной наследнице графа X., богатого местного землевладельца. Брак этот не был счастливым. После пяти лет совместной жизни госпожа Герувиль умерла, оставив мужу трехлетнего сына Ричарда.

Опасаясь за будущее ребенка и зная расточительные вкусы и привычки мужа, молодая женщина незадолго до смерти приняла законные меры для охранения своего имущества и назначила одним из опекунов Ричарда своего отца. Такое оскорбительное недоверие побудило в сердце Герувиля страшный гнев и отдалило отца от ребенка, хотя малыш вовсе не был ни в чем виноват. Поэтому родитель нисколько не был против того, чтобы мальчик воспитывался у своего деда по материнской линии.

До самой смерти графа X. Ричард жил у него в имении на Волыни. За это время его отец был переведен в гвардию полковником и женился во второй раз – на Клеопатре Андреевне, которая родила ему второго сына, Ивана, сделавшегося с первой же минуты появления на свет кумиром всего семейства.

Ричарду было девять, а Ивану два года, когда первенец вернулся под отцовский кров, где был принят очень холодно. Клеопатра Андреевна внешне добросовестно исполняла материнские обязанности по отношению к мальчику, но в глубине души завидовала пасынку, обладавшему большим состоянием. Кроме того, будучи православной, она ненавидела в нем католика и поляка, как она оскорбительно называла его в интимных беседах.

Ричард рос серьезным, молчаливым и малообщительным мальчиком. Он никогда не подавал виду, насколько ему тяжело было видеть, как по-разному относились к нему и к его брату – тиранившему весь дом испорченному и избалованному ребенку, недостатками которого все семейство восхищалось, как самыми драгоценными качествами.

Окончив блистательно курс наук, Ричард Герувиль поступил на службу в Министерство иностранных дел и скоро сделался камер-юнкером. Что же касается Ивана, тщеславного и испорченного лестью домашних, то он с помощью многочисленных репетиторов с грехом пополам домучил курс в лицее. Однако же, несмотря на это, получил, благодаря связям отца, хорошо оплачиваемое место в Департаменте государственных имуществ.

В самый год этого назначения генерал Герувиль умер, оставив семью в тяжелом положении, поскольку, будучи до самой своей смерти расточителем, он растратил почти все состояние. Клеопатра Андреевна после этого должна была бы вести крайне скромную жизнь, что стеснило бы ее вкусы, если бы ей великодушно не помогал пасынок.

Так, он оставил в распоряжении мачехи прекрасную квартиру в своем доме на Английской набережной, где жил его отец по выходе в отставку. Здесь же поселились Иван и мать Клеопатры Андреевны, госпожа Антоновская.

Так как Ричард занимал в нижнем этаже этого же дома изящную холостяцкую квартиру, то он выразил желание обедать у мачехи, а того, что он платил за обеды, почти хватало на стол для всего семейства, полтора года назад увеличившегося после приезда Юлии Павловны с дочерью.

Юлия Павловна была дочерью младшей сестры Клеопатры Андреевны, уже давно умершей. Несмотря на красоту и кокетство, Юлии Павловне не удалось составить себе блестящей партии, и она вышла замуж за биржевого маклера, носившего фамилию Гольцман.

Гольцман, оказавшийся замешанным в каких-то подозрительных спекуляциях и странном банкротстве одного банка, счел за лучшее бежать от недоброжелательных взглядов правосудия. В один прекрасный день он исчез, бросив жену и дочь, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу.

Юлия Павловна, оставшаяся буквально на улице, нашла убежище у своей тетки. Жалобы последней на бремя, наложенное на нее содержанием целого семейства, которое так неожиданно свалилось ей на шею, до такой степени надоели Ричарду, что он согласился принять на свой счет все расходы по содержанию кузины и ее дочери.

Вопреки такому великодушному поведению, все семейство ненавидело Ричарда, а его скупость признавалась дамами как аксиома. Молодой человек знал это, но мало обращал внимание на мнение родственниц. В глубине души он презирал этих трех женщин – мелочных, неблагодарных, фривольных и злых. Брата Ивана он тоже не уважал, не одобряя его распущенную жизнь и бессовестный эгоизм. Тем не менее, и для него Ричард был хорошим братом, помогая в трудные минуты и тайно оплачивая долги, вследствие чего между молодыми людьми установились самые лучшие отношения.

В последнее время недоброжелательство трех женщин по отношению к Ричарду еще более увеличилось из-за наследства, доставшегося недавно молодому человеку после смерти одного родственника с материнской стороны. Это обстоятельство, по мнению Клеопатры Андреевны, должно было окончательно ополячить его.

Таково было положение дел в тот день, с которого начался наш рассказ.

Возвратившись из ресторана, где он обедал, Ричард нашел дома письмо от брата, в котором последний, не вдаваясь в подробности, все же объяснял свой поступок.

Иван писал, что Никифорова разочаровала его. Она была некрасива, вульгарна и глупа. Только по настоянию матери он стал ухаживать за этой дурой, не зная, как ему избавиться от обязательства в отношении своего семейства. Но Никифорова сама вывела его из затруднения. Она была настолько ослеплена княжеским титулом одного черкесского кавалера и его роскошной бородой, что наградила того своими миллионами и своей далеко не грациозной особой. Иван же познакомился с одной милой девушкой, которая до такой степени овладела его сердцем, что он решил на ней жениться. Все свершилось так быстро, что Иван венчался в тот же день, что и его экс-невеста Никифорова. О Ксении Тороповой Иван писал очень мало. Он упоминал только, что ей восемнадцать лет и что она сирота, не имеющая никакого состояния и воспитанная каким-то родственником.

Молодой человек знал, какой страшный гнев вызовет у матери неожиданный брак и с какою недоброжелательностью отнесутся родные к его жене, но все это нисколько не трогало его. Напротив, разрушение великих надежд матери и бабушки забавляло его и вызывало в нем чувство злобного самодовольства. Иван не был способен принести себя в жертву ради блага семейства и в своем безмерном эгоизме удовлетворял только личные вкусы и собственные фантазии.

Прочтя письмо брата, Ричард облокотился о бюро и задумался. Новая невестка внушала ему искреннюю симпатию и даже жалость. Что Иван женился на ней больше из досады, чем по любви, – было очень вероятно. Одно то, что он обвенчался одновременно с Никифоровой, выдавало его досаду и злость на изменившую ему богатую невесту. Желал ли он уколоть или оскорбить дерзкую миллионершу, осмелившуюся предпочесть ему какого-то горского князя, – это было трудно сказать, ведь Ричарду не были известны подробности интриги, разыгравшейся в Москве. Во всяком случае, Ксении выпала незавидная роль. Без сомнения, молодая девушка считает себя любимой и не подозревает, какая ненависть и презрение ожидают ее в семействе мужа. Не было ни малейшего сомнения, что Клеопатра Андреевна не постесняется приготовить ей какой-нибудь особенно оскорбительный прием. Со стороны же Ивана было крайне странно и неделикатно поселить жену за городом глубокой осенью, когда все дачи в окрестностях Петербурга давно пустуют.

– Очень интересно посмотреть, как вся эта история уладится, – пробормотал Ричард себе под нос, пряча письмо в бюро. – Молодые приедут послезавтра. После службы я съезжу к ним, и если молодая женщина действительно окажется наивной жертвой моего неотразимого братца, я постараюсь защитить ее от чрезмерного недоброжелательства Клеопатры Андреевны и грубой беззастенчивости Ивана.