ВСТРЕЧА В КАФЕ

Наступило Рождество. Начались обычные празднества и игры. Как и в прошлые годы, пришли соседи: миссис Трент с внучками, Фаррингдоны и, конечно же, Петтигрю. Леди Петтигрю сказала, что лучше бы собраться на Рождество в этом году у них, но дети затрудняли поездку и поэтому легче отметить праздник в Эверсли.

Свадьба Джонатана и Миллисент должна была состояться в июне, вот тогда-то мы и поедем к ним, сказала матушка, поскольку дети уже подрастут.

Трудно поверить, что всего год назад наш роман с Джонатаном был в самом разгаре. В последний святочный день я резко оборвала его и почти сразу же обнаружила, что беременна.

Гарри Фаррингдон никак не проявлял себя, и я поинтересовалась у матушки, намерен ли он что-либо предпринимать.

— Ухаживание, если это можно назвать так, кажется, еще продолжается.

Могу сказать, что Эви влюблена.

Это подтвердит любой.

— А Гарри?

— Вроде бы и ему нравится ее общество.

Тебе не кажется, что все дело здесь в его родителях?

— Или в ее бабушке.

— Но он ведь женится не на родственниках жены…

— Нет.

Но они могут стать неким препятствием. Мне кажется, что Гарри необычайно осмотрительный молодой человек.

— Хорошо, я думаю, он скоро решит это.

— Должна сказать, что ты предоставляешь им все шансы. Ты станешь свахой, Клодина. В конце концов, кто о них еще позаботится?

Я не сказала ей, почему делаю это, так как не была уверена, расстроит это ее или нет. Но у меня было твердое убеждение, что я должна помочь Эви, чем могу, и, без сомнения, ей очень бы хотелось породниться с семьей Фаррингдонов.

Джонатан вернулся в Лондон. Все были напуганы войной. Казалось, что в Европе Франция добилась успехов. Дикон был в Лондоне вместе с Джонатаном, и теперь, когда у матери на руках был ребенок, она не сопровождала его так часто, как всегда. В январе поводов для тревоги стало больше, когда Утрехт, Роттердам и Дорт попали в руки французов, и Стэдфолдэр с семьей бежали в Англию в лодке. Они чудом спаслись, поскольку сильно похолодало и все замерзло.

Повсюду в домах пылали очаги, но даже при них казалось, что ветер проникал через окна и везде гуляли сквозняки.

Все очень интересовались победами французов, которые, как говорил Джонатан, свершались благодаря гению одного человека — корсиканского авантюриста по имени Наполеон Бонапарт. Все надеялись, что с падением Робеспьера этим успехам придет конец, поскольку Бонапарт был явным сторонником тирана, но несколькими умными маневрами ему удалось избежать кровопролития, в то время как многих его друзей и хозяина постигла печальная участь. Итак, Наполеон Бонапарт остался с армией.

— Даже кровожадная толпа смогла осознать, что он делает для своей страны, — прокомментировал это Джонатан.

Мы часто говорили о Шарло и Луи-Шарле, которые могли участвовать в этих успешных кампаниях. Но у нас не было от них вестей.

Моя мама часто говорила:

— С Шарло все в порядке. Сердце подсказывает мне это. Если бы он только смог сообщить о себе! Но как, если его страна воюет со всей Европой?

Когда Дикон и Джонатан были с нами, то разговоры обычно шли о войне и политике. Пруссия просила займы. И они бесконечно обсуждали, дадут их или не дадут.

Мы все время дрожали от холода, пока не пришел февраль с оттепелью и снег начал таять так сильно, что во многих частях страны встала угроза наводнений.

Затем был заключен Тосканский мир с Францией.

Дикон сказал:

— Я предвижу, что другие последуют этому примеру.

Дэвид считал, что революция закончилась, и следует признать Республику.

— В конце концов, мы получим мир, а французы правительство, которое хотели. Пусть все остается как есть.

— Они натворили столько бед, пролили столько крови, что, наконец, поняли — это никогда не должно повториться, — ответил Дикон. — Они слишком резко поменяли одни права игры на другие.

— Монархия никогда бы не уступила, — сказал Джонатан. — Народ захотел избавиться от нее и решил, что единственный путь к этому — через гильотину.

Когда шведы признали Францию, стало понятно, к чему все идет.

— Если так пойдет дальше, — сказал Дикон, — мы одни будем бороться против Франции.

Он и Джонатан снова уехали в Лондон, и на этот раз моя мать не сопровождала его.

Стоял холодный мартовский день. Везде виднелись следы сильного наводнения, и некоторые поля были все еще покрыты водой. Все утро я провела с Дэвидом, и мы прокатились вокруг усадьбы. Я наслаждалась этими утренними поездками, когда мы встречались с арендаторами, останавливались, чтобы отведать их вина и поболтать.

Дэвид всегда поддерживал беседы с ними, что создавало идеальные отношения между нами и людьми, живущими в усадьбе. У Джонатана никогда не было такого терпения, добродушия, бескорыстия, способности глядеть на вещи глазами другого человека.

Они правильно выбрали свои места в жизни — или, может быть, их отец сделал это за них — для Джонатана была выбрана светская жизнь лондонского общества и тайные дела, о которых даже моя мать не могла догадаться.

Этим вечером я была в швейной комнате с мамой и Молли Блэккет. Мы расхаживали среди тканей и обсуждали одежду для детей, когда один из слуг вошел и сказал:

— Внизу дама и джентльмен, мадам. Они представились как друзья хозяина. Я провел их в зал, и они ждут там.

— Я спущусь, — сказала мама.

Я пошла с ней. Мужчина, стоящий в зале, был довольно высоким, белокурым человеком. Ему было около сорока. Дама казалась на несколько лет моложе его.

Увидев матушку, мужчина подошел к ней, протягивая руки.

— Моя дорогая миссис Френшоу. Я узнал вас по описанию Дикона. Как поживаете? Я — Джеймс Кардю, а это моя жена Эмма. Не знаю, говорил он когда-либо обо мне.

— Нет, — сказала моя мама. — Не думаю.

— Я приехал с севера. Дикон всегда говорил, что я должен навестить его в Эверсли, если когда-нибудь окажусь по соседству, и он очень обидится, если я не сделаю этого.

Он дома?

— Нет, в Лондоне.

Мужчина с досадой поднял брови:

— Что за невезение! Он так настаивал на встрече, и вот — его нет.

— Возможно, он вернется завтра, — сказала моя мама. — Но разрешите мне представить вас моей дочери.

Он взял мою руку и внимательно посмотрел на меня.

— Это молодая миссис Френшоу, Клодина, не так ли?

Я засмеялась:

— Кажется, вы много о нас знаете.

— Дикон говорил о вас.

Это моя жена, Эмма. Она была привлекательна, с темными, живыми глазами.

Моя мама сказала:

— Очень жаль, что мужа нет дома. Вы, наверно, устали.

Пройдите в нашу маленькую зимнюю гостиную, а я распоряжусь насчет ваших вещей. Вы еще не ели?

— Мы поели, за несколько миль не доезжая до вас, — сказал Джеймс Кардю. — Хорошо бы немного вина… промочить горло.

Тогда пойдемте. Клодина, закажи что-нибудь в зимнюю гостиную, сказала мама.

Я вышла выполнить ее распоряжение и затем вернулась к посетителям. Они сидели и говорили о том, какой прекрасный старый дом Эверсли. Чувствовалось, что они знали его очень хорошо, ведь Дикон столько о нем рассказывал.

— Как давно вы его видели? — спросила мама.

— Это было, должно быть, около года назад.

Я ненадолго заезжал в Лондон.

— Возможно, я была с ним, — сказала мама. — Обычно мы ездили вместе. Но сейчас, когда родился ребенок, это случается реже.

— К несчастью, с тех пор мы не встречались. Скажите, у Дикона все в порядке?

— Все прекрасно, спасибо.

— Разве у Дикона бывает по-другому?

— У него прекрасное здоровье.

— Он самый большой жизнелюб из тех, кого я когда-либо видел, — сказал Джеймс Кардю.

Мама была довольна, и, когда принесли вино, она налила его нашим гостям.

— Очень вкусно, — сказала Эмма Кардю. — Должна признаться, что у меня пересохло горло. Во время поездки меня мучила жажда.

— Вы сказали, что Дикон вернется завтра? — спросил ее муж.

— Мы не уверены, — ответила мама. — Вдруг что-нибудь неожиданное задержит…

Но я жду его.

— Да, да.

Мы живем в необычное время.

И вы лучше других знаете это, миссис Френшоу.

— Я вижу, Дикон много рассказывал о нас.

— Он очень смелый человек, миссис Френшоу.

— Да, это так, — горячо отозвалась мама.

— Мне было приятно услышать о малышах, — добавила Эмма.

— О, вы в курсе всех наших новостей.

— Кстати, — вставила Эмма, — я разговаривала с кем-то в гостинице. Удивительно, сколько люди знают о своих соседях. И как они любят болтать! Мы упомянули, что ищем Эверсли, и тут же были упомянуты малыши. Двое.

Об этом стоит поговорить особо. О, дорогой, я надеюсь, мы не надоели мисс Дикон?

— Вы остановились в гостинице?

— Мы попросили комнату, но у них ничего подходящего не оказалось.

— Неужели?

В это время года?

— Да, они кое-что предложили, но Эмма отказалась.

— Я немного привередлива, — объяснила Эмма. — Да и то, что они предложили, очень походило на шкаф.

— Я знаю, что комнаты там не очень хорошие, — сказала мама. — Но здесь нет лучших.

— Не беспокойтесь. Мы поедем в другое место. Наши лошади стоят в вашей конюшне, и конюхи уже чистят их.

Я полагаю, они накормят и напоят их. Бедные животные, они так много пробежали!

— Оставайтесь поужинать, — предложила мама.

— О нет, нет. Не стоит, если Дикон отсутствует…

— Он бы тоже хотел вас видеть.

— Мне кажется, — медленно сказала Эмма, — нам надо ехать. Мы должны найти место для ночлега.

Мама дружелюбно предложила.

— Конечно, мы можем предоставить вам ночлег. Эмма и Джеймс заговорили одновременно:

— О, как хорошо! — сказала Эмма.

— Мы не можем злоупотреблять вашим гостеприимством, — сказал Джеймс.

— Ерунда, — ответила мама. — У нас достаточно комнат Сейчас больше здесь никого нет.

Дикон расстроится, если мы разрешим вам уехать. Кроме того, он, возможно, вернется завтра. Вы сможете его застать, если не уедете слишком рано.

Они сияли от удовольствия.

Ты не могла бы пойти и распорядиться обо всем прямо сейчас, Клодина? спросила мама.

Я прошла в комнату слуг и сказала, что у нас гости и необходимо приготовить комнату.

— Постель постлана в красной комнате, миссис Френшоу, — сказала одна из горничных. — Я зажгу свечи и положу грелку.

Это все, что нужно.

Я зашла в детскую, чтобы проведать детей. Они уже спали в кроватках, которые стояли напротив друг друга. Я поговорила с няней. Она сказала, что Джессика немного покапризничала, но Амарилис вела себя очень хорошо.

Такой хороший ребенок, миссис Френшоу. Госпожа Джессика по натуре очень вспыльчивая.

— Разве не рано об этом говорить? — спросила я.

— Да, конечно Они проявляют свою натуру с самого рождения.

Я остановилась и поцеловала маленькие головки — белокурую у Амарилис и темную у Джессики.

Я почувствовала умиротворение, как всегда, когда в детской было все в порядке, и велела слугам на кухне поставить к ужину еще два прибора.

Джеймс и Эмма Кардю, как могли, развлекали общество. Они со знанием дела говорили обо всех любовных связях в свете, о положении в стране и о том, что происходит за морем. Но матушка вскоре сменила тему разговора — об этом мы и так много говорили, когда Дикон и Джонатан были дома, — и повернула его на более близкие темы. Эмма рассказала нам о своих детях. У нее их было двое: мальчик и девочка. Им было четырнадцать и шестнадцать лет. Сын, когда подрастет, будет заботиться об их поместье в Йоркшире сейчас у них прекрасный управляющий. Джеймс и Эмма изредка наезжали в Лондон, когда нужно было продавать шерсть.

Дэвид очень всем интересовался и задавал много вопросов. Вечер прошел приятно.

— Встреча с новыми людьми всегда будоражит, — сказала мама, когда мы проводили гостей в уютную красную комнату.

Красные бархатные занавеси для тепла были задернуты, и огонь поблескивал на каминной решетке.

В спальне мы с Дэвидом заговорили о наших гостях.

— Я думаю, что они получают деньги главным образом с овец, — сказал он. — По-моему, они крупные фермеры.

— Похоже, что они много знают о нас, — поддержала разговор я. — Не удивлюсь, если у них составлены досье на всех друзей.

— Они кажутся людьми, интересующимися окружающими.

— Удивляюсь, что твой отец много рассказывал о всех нас. Я бы никогда не подумала…

— О, он очень изменился, женившись на твоей матери. Но, я согласен, ему не присуще так много рассказывать о семье.

Надеюсь, он завтра приедет.

— Они расстроятся, если этого не произойдет. Дэвид на мгновение задумался, затем сказал:

— Я слышал, что война скоро закончится.

— Ты думаешь, что французы победят Коалицию?

— Что же, заключен Тосканский мир и Швеция признала Республику… Надеюсь, что мы не собираемся сражаться в одиночестве. Я думаю, все скоро закончится, и, когда это произойдет, Клодина, мы проведем обещанный медовый месяц в Италии! Я долго буду любоваться Геркуланумом. — Он обнял меня. Тогда, моя дорогая, кончится затянувшийся медовый месяц здесь, в Эверсли.

— С медового месяца новобрачные начинают жизнь. А мы уже не молодожены.

— Я люблю тебя еще больше, чем раньше.

Он прижал меня к себе, и единственное, что я смогла сделать, чтобы остановить его, это вскрикнуть:

— Я не заслуживаю этого!

Я чувствовала, что, пока живу, я не смогу избавиться от бремени вины.

И позже, когда мы были предельно близки, я продолжала думать о гондольере, распевающем итальянские любовные песни, и, когда мы плыли вниз по каналу, со мной был Джонатан, а не Дэвид.

* * *

Утром, когда я проходила через зал, то заметила, что серебряная чаша для пунша, стоявшая всегда в центре большого стола, исчезла.

Мы с Дэвидом пошли в столовую комнату. Мама уже сидела там.

Она сказала:

— Здравствуйте, мои дорогие. Наши гости еще не встали. Они, должно быть, устали. Путешествие было такое утомительное.

— Они не показались уставшими вчера вечером, — заметил Дэвид.

— Что случилось с чашей для пунша? — спросила я.

— О, ты тоже заметила. Я думала, что ее забрали на кухню почистить.

Когда мы ели, вошла одна из служанок. — Случилось ужасное, мадам, сказала она. — Я думаю, что нас обокрали.

— Что? — закричала мама.

— Повар заметил что из зала пропали кое-какие вещи. Серебро и…

— Чаша для пунша! — вскрикнула я.

Мы вышли в зал.

Здесь стояло несколько слуг.

— Это, наверное, бродяги, — сказала мама. — Как же они сюда проникли? Кто запирал дом?

— Вечером все двери были закрыты, — быстро ответил дворецкий. — Я всегда сам слежу за этим. Утром двери были закрыты, но не заперты.

Я ничего не понимаю.

— Странно, — сказала мама. — Что же могло случиться.

Кто-нибудь слышал ночью шум?

Никто ничего не слышал.

— Посмотрите, что еще пропало…

На этаже за залом находилось несколько комнат, включая зимнюю гостиную и кабинет Дикона. В зимней гостиной ничего не было тронуто, чего нельзя сказать о кабинете Дикона. Дверь шкафа была выломана, и бумаги валялись разбросанными по полу, один из ящиков стола — взломан.

— Это ужасно, — сказала мама.

В этот момент появилась горничная. Она сказала:

— Мадам, я принесла горячую воду в Красную комнату. Никто не ответил, я снова постучалась, и, когда снова не получила ответа, вошла. В ней никого не было, и на постели никто не ложился.

Пораженные, мы поспешили в Красную комнату. Горничная была права. Кровати стояли нетронутыми. Стало ясно, что люди, которых мы принимали прошлым вечером, не были друзьями Дикона и приехали специально, чтобы ограбить нас.

Гостеприимная матушка как друзьям открыла им дверь, а оказалось, что это воры.

Мы обошли дом, пытаясь обнаружить, что еще пропало. Кабинет Дикона, скорее всего, был главным объектом их интереса. Что самое удивительное, в нем было мало ценных вещей. Правда, они взяли серебро, но зачем перерыли весь кабинет Дикона?

Люди, назвавшие себя Джеймсом и Эммой Кардю, не были обычными ворами.

Не имело смысла гнаться за ними. Сейчас они были уже далеко, да и кто знает, в каком направлении они поехали?

Нас самым бессовестным способом обманули…

— Они казались такими искренними, — продолжала причитать матушка. Они так много знали о нас. Они знали, что Дикона нет дома. Как представлю их бродящими по дому, пока мы спали, так меня бросает в дрожь… И что они искали в кабинете Дикона? Что они взяли?

О, скорее бы он приехал.

Дикон вернулся около полудня.

Когда он услышал о том, что случилось, то побледнел от гнева и вместе с Джонатаном сразу же прошел в кабинет. Вскоре мы узнали, что было украдено нечто важное. Дикон сказал немного, но его лицо горело и глаза сверкали. Это подсказало мне, что он расстроен.

— Как они выглядели? — расспрашивал Джонатан. Мы описали их как можно лучше.

— Мы не думали, — плакала мама, — что они могли оказаться преступниками. Они так много знали о семье. Я действительно подумала, что они твои друзья.

— Они были хорошо осведомлены, — сказал Джонатан, — и знали, что нас не будет дома.

— Они не могли заполучить это другим путем, — добавил Дикон. — Бог мой, как далеко это зашло! Они знали, что хранится в моем кабинете.

Я немедленно должен вернуться в Лондон. Мы должны разобраться с этим. Лотти, ты поедешь со мной. Может быть, кто-нибудь знает, кто они.

— Я мгновенно соберусь, — сказала матушка. — О, Дикон, извини меня, но нас всех так обманули.

— Ничего… Они очень умны и настолько хорошо все знали, что могли обмануть любого.

— Они взяли кое-что из серебра.

— О, это было сделано для того, чтобы было похоже на обыкновенное ограбление. Они пришли за тем, что было в моем кабинете. Лучше, чтобы слуги об этом не знали.

Не стоит говорить им это.

Мама кивнула.

— Я хочу уехать через час, — сказал Дикон.

Он уехал с Джонатаном и мамой в Лондон. Слуги не могли говорить ни о чем другом, как только о наглости людей, назвавших себя Кардю.

Для нас, кто знал про тайные мотивы ограбления, происшествие казалось весьма зловещим. Я много думала о делах Дикона и Джонатана. Мне было ясно, что они не просто банкиры. Они занимались секретной дипломатической работой. И, конечно же, в такие времена, как наши, такая работа была чрезвычайно важной.

Они все время жили в опасности. И Дикон, и Джонатан были людьми, которые знали, как постоять за себя, но, думаю, работа сделала их безжалостными и, конечно же, их противники мало отличались от них.

Я надеялась, что Дикон не попадет в беду, и боялась подумать, что будет с мамой, если с ним что-нибудь случится.

А Джонатан? Я пыталась не думать о нем, но он часто вторгался в мои мысли.

* * *

В течение нескольких недель слуги только и говорили, что о дерзком ограблении в Эверсли. Я уверена, что оно с не меньшим интересом обсуждалось и среди соседей.

Дикон, вернувшись в Эверсли, распорядился, чтобы никто не упоминал о важных бумагах, которые были украдены, с тем, чтобы создать впечатление, что украдено только дорогое серебро.

— Думаю, что это походит на старую пословицу: «Слишком поздно закрывать двери конюшни, когда лошадь уже украдена», — сказала я.

— Совершенно верно, — ответила матушка. — Надеюсь, что больше «лошадей» красть не будут.

— Дикон все еще расстроен?

— Да, конечно. Я надеюсь, что это не очень отразится на нас. Такие люди опасны, они способны на все. Это тревожит меня… но это жизнь Дикона. Он всегда рисковал и, думаю, не утихомирится никогда. Джонатан такой же. Я так рада, что выбрала Дэвида. Я была замужем за двумя авантюристами.

— И ты счастлива.

— Мой первый муж уехал воевать в Америку и умер там. Я очень беспокоюсь за Дикона. Происшедшее расстроило его.

Но ограбление было временной сенсацией, и вскоре разговоры перекинулись на свадьбу Джонатана и Миллисент.

В апреле должна была состояться и другая свадьба — принца Уэльского и принцессы Каролины Брунсвик.

— Я думала, что он женится на Марии Фитцгерберт, — сказала я.

— Он так и хотел, — ответил Дэвид, — но женитьба не была бы признана действительной.

— Помнишь, мы видели их однажды в театре? Они выглядели необычайно красиво и были так увлечены друг другом.

— Времена изменились, Клодина.

— И они больше не любят друг друга?

— Говорят, он очень возмущался тем, что вынужден жениться на принцессе Каролине.

— Бедные короли, бедные принцессы!

— Как мы счастливы! — сказал Дэвид. — Мы всегда должны об этом помнить, Клодина. Мы никогда не должны позволить испортить то, что у нас есть.

— Не должны… никогда, — горячо сказала я.

Надвигались торжества по поводу королевской свадьбы, и матушка предложила нам поехать в Лондон, чтобы принять в них участие.

— Мы сможем кое-что купить во время этого визита. Нам обоим нужны новые платья к свадьбе Джонатана.

Я сказала, что это хорошая мысль и мы можем чувствовать себя спокойно, оставив малышей на попечение Грейс Сопер, которая показала себя прекрасной няней.

— Мода так изменилась за последний год, — продолжала мама. — Все упростилось. Я думаю, что это связано с Францией, поскольку мода всегда приходит оттуда. Эта простота вызвана революцией. Я рада, что мы избавились от нижних юбок на обручах. Они были такие неудобные. Мне больше нравятся юбки с высокой талией, а тебе?

Я согласилась с ней, но не была уверена, сможет ли Молли Блэккет пошить их хорошо.

— Молли — прекрасная портниха. Она постарается. Хотя я не думаю, что ей нравится такая простота: работы значительно меньше, а скрыть маленькие недостатки труднее. Я думаю, если мы сейчас достанем материал, то будет достаточно времени, чтобы сшить платья к свадьбе. Нам понадобится немного кружев для фишю и, может быть, накидки. С короткими рукавами холодновато. Как видишь, нам многое нужно купить.

— Похоже на то, — сказала я.

— Мы едем в удачное время. Королевская свадьба восьмого. Если мы приедем пятого, то успеем сделать покупки. Сомневаюсь, что лавки будут открыты в этот день.

Ну что, постараемся успеть?

Я сказала, что это будет прекрасно, и, когда Джонатан и Дикон согласились с нами, мы вчетвером сели в экипаж. Дэвид сказал, что у него появилась возможность съездить в поместье Дикона Клаверинг, поскольку он давно там не был и эта поездка уже назрела.

Я всегда наслаждалась Лондоном, и, проезжая по заполненным народом улицам, чувствовала как возбуждение охватывает меня. Везде спешили люди, погруженные в свои дела. Я с удовольствием следила за всеми: уличными торговцами, исполнителями баллад, цветочницами, торговками яблоками, продавцами зелени. Я слушала их крики и радовалась всему новому, например, даме с булавками, стоящей на углу и поющей высоким надорванным голосом:

Три вида булавок за пенни:

Коротких, длинных и средних.

Здесь был «Летящий пирожник», бегущий с Ковент-Гардена на улицу Флит между полуднем и четырьмя часами, выкрикивая:

Есть рождественский и с бараниной пирог.

Покупайте, всего за пенни кусок.

Иногда его останавливали, покупая кусок пирога с мясом или сливовый пудинг.

Цветочница выкрикивала нараспев: «Не хотите ли купить прекрасной цветущей лаванды, шестнадцать веточек за пенни?»

«Свежие оладьи, горячие свежие оладьи!» — кричала женщина, кипятившая масло на треножнике над огнем, разведенным на кирпичах.

Мне нравилось слушать колокольчик бредущего по улицам с корзиной на голове булочника.

Каждый раз, приезжая в Лондон, я пыталась открыть нового торговца, и часто мне это удавалось.

Я наслаждалась, следя за повозками, проезжающими по улицам: наемными каретами и частными экипажами, фаэтонами, ландо, калеш и, конечно же, очень изысканными почтовыми каретами цвета бордо, заряженными четырьмя прекрасными лошадьми, с величественными кучерами на козлах в камзолах, застегнутых на огромные пуговицы из перламутра, и шляпах с большими полями, которые, казалось, были способны преодолеть любые превратности пути.

А магазины! Как я наслаждалась в магазинах! Нас обслуживали с таким уважением. Для нас выносили стулья, так что мы могли отдохнуть, пока рассматривали груды тканей, принесенных нам для выбора.

Затем театры. Оперные театры в Хэймаркете, Друри Лэйн и Ковент-Гардене, а также увеселительные сады, посещать которые было истинным наслаждением.

Мы редко видели Дикона и Джонатана. Они всегда были заняты делами. Я здесь очень заинтересовалась жизнью Джонатана, поскольку он действительно проводил, как и Дикон до женитьбы, в Лондоне больше времени, чем где-либо в другом месте. «Как бы отличалась моя жизнь, если бы я вышла за него замуж!» — думала я с грустью.

Но я никогда не была бы в нем уверена. Джонатан не смог бы быть верен одной женщине. Думаю, что таким же в юности был и Дикон, но Дикон и моя мама сейчас были так же привязаны друг к другу, как и мой дед Комти к бабушке. Только настоящая любовь могла изменить такого человека. Дикон, хоть это и странно, нашел эту любовь, как и мой дед. Многие люди удивлялись этим переменам в них. Думаю, что это было редкостью. И я с грустью подумала, что Джонатан не достиг еще этой ступени.

Я была бы неблагодарной, если, имея лучшего из мужей и дивного ребенка, желала бы большего. О чем можно еще мечтать?

Я раздумывала о треволнениях большого города и удовольствиях, ожидавших нас здесь. Но могут ли удовольствия сравниться с покоем и удовлетворенностью, сознанием того, что можно полностью верить в любовь мужа?

Не каждому хочется посещать театры по вечерам или увеселительные сады, ходить каждый день по магазинам. Эти визиты волновали потому, что случались редко в нашей жизни. Все со временем надоедает. Это действительно так. Нужно ценить то, что имеешь, и быть благодарной за это.

Мы с матушкой проводили много времени, выбирая ткани. Шелк был очень дорог, поскольку стал редким товаром из-за того, что его раньше доставляли в основном из Франции. И, конечно же, его производство остановилось, когда люди стали убивать друг друга. То же произошло и с кружевом. Никто, казалось, не мог делать их так же изящно, как французы. Так что нам понадобилось больше времени, чтобы найти то, что мы хотели.

Мы посетили театр в Хэймаркете и слушали «Ацис и Галатею» Генделя, что подняло наше настроение. И затем, для разнообразия, на следующий день мы отправились в Музей восковых фигур миссис Салмон, который расположен рядом с Темплом.[7]

Нас позабавили фигуры старой продавщицы спичек на костылях со стоящим позади нее лейб-гвардейцем в красочном костюме. Они были так правдоподобны, что люди приходили посмотреть их и убедиться, что они не настоящие. Как мы смеялись и потешались над этими фигурами! Были там король и королева Шарлотта с принцем Уэльским по соседству с доктором Джонсоном, Джоном Уилксом и другими известными фигурами, выполненными с поражающей точностью. Мне понравилась пасторальная сцена в следующей комнате с пастухом, ухаживающим за пастушкой. Далее была модель корабля в море из стекла. Нам с матушкой очень понравилось в музее. Мы купили несколько мраморных статуэток Панча и Джуди в магазине, который был частью музея.

— Они понравятся детям, — сказала мама.

Матушка с Диконом должны были присутствовать на королевской свадьбе, так как Дикон был влиятельной фигурой и, конечно же, матушке следовало сопровождать его. Я предвкушала, что услышу рассказ о свадьбе от очевидцев. Мы даже видели свадебный торт, такой огромный, что его в Бэкингемский дворец везли в карете. Все встречные радостно приветствовали его.

Королева проводила прием после участия в церемонии в часовне Святого Якова, и Дикон с мамой должны были там присутствовать.

Я сказала маме, что завидую ей.

— О, эти церемонии! — ответила она. — Все хотят быть приглашенными, но никто не хочет идти на них. Когда я буду стоять там, сомневаясь, все ли я правильно делаю в присутствии королевской четы, мысленно я буду с тобой и Джонатаном наслаждаться прекрасным днем.

Именно матушка предложила Джонатану присмотреть за мной, пока она с Диконом будет во дворце.

— Полагаю, тебе захочется посмотреть, что происходит на улицах, сказала мама, — но я не хочу, чтобы ты была одна.

— Я присмотрю за ней, мачеха, — сказал Джонатан.

— Все жулики и бродяги выйдут на улицы сегодня, — добавил Дикон. Клянусь, бродяги и карманники соберутся здесь со всей округи. Они ждут хорошего улова. Вам надо быть осторожными.

— Доверься мне, — сказал Джонатан.

Я говорила себе, что все произошло помимо моей воли. Не моя вина, что я должна была провести день с Джонатаном. Как я могла отказаться? Не стоило притворяться, что я не волновалась, но решила быть осторожной.

Я с удовольствием глядела, как мама облачается в парадное платье. Она всегда была очень красива, а в этом одеянии особенно хороша. Никто бы не догадался, что она мать взрослого сына.

Я следила, как они отъехали в экипаже.

Ее последние слова, обращенные ко мне, были:

— Когда будешь в городе, держись поближе к Джонатану. С ним ты будешь в безопасности.

Если бы она знала!

Джонатан весело сказал мне, что у него есть план, как провести день, и что он знает, чем можно заменить королевское приглашение.

— Ты, должно быть, разочарован, — сказала я. — Я думала, что тебя пригласят.

— Количество гостей ограничено, поэтому приглашать и отца, и сына было бы слишком трудно, но это, при данных обстоятельствах, доставляет мне несказанное удовольствие. Я намерен наслаждаться каждой минутой этого знаменательного дня. Мы должны приготовить лошадей.

— Джонатан, — начала я серьезно. — Я хочу, чтобы ты понял, я не собираюсь…

Он прервал меня.

— Уверяю тебя, я буду вести себя безупречно. Иногда я могу это делать, ты знаешь. Я решил сегодня доказать, что я не такой уж плохой, в конце концов. Я, как смогу, буду уважать твои желания. Вот! Это удовлетворит тебя?

— Если я могу тебе верить…

— Можешь. Клянусь честью.

— Я не знала, что она у тебя есть.

— Значит, я должен доказать тебе это. Пойдем. Улицы весь день будут переполнены. Немедленно одевайся и едем.

— Джонатан… — начала я неуверенно.

— Клянусь, ничего не будет сделано против твоего желания.

— Не думаю…

— Это и видно. Я все понимаю. Иди… переодевайся. Этот день должен запомниться надолго.

Когда мы выехали на улицу, звонили колокола, а в парке и Тауэре палили пушки. Экипажи двигались к церкви Святого Якова, и люди выкрикивали приветствия королевской чете.

— Ничто не вызывает такой патриотизм, как королевская свадьба, сказал Джонатан.

— Кто теперь поверит, что важные политики в этой стране еще недавно боялись, что мы последуем примеру Франции.

— Они все еще боятся, — сказал Джонатан. — И пусть тебя не обманывают развивающиеся флаги и лояльные выкрики.

Мы свернули в Гайд-Парк и поехали по вьющейся дороге.

— Это правда, — спросила я, — что принц с неохотой вступает в этот брак?

— Мне жаль его. Она довольно-таки непривлекательное создание.

— Мне жаль ее.

— Конечно же, ты поддерживаешь женщину.

— Естественно, когда мужчина хвастается своей любовницей перед невестой и, между прочим, уже прошел через обряд бракосочетания с хорошей и добродетельной леди.

— Жизнь жестока, — заметил Джонатан. — Думаю, мы уже выехали из Лондона. Поедем к реке. Я знаю гостиницу, где мы сможем хорошо перекусить, и, поскольку многие уехали в город на свадьбу, народу там будет немного.

Действительно, по мере удаления от города становилось все спокойнее.

— Куда ты меня везешь? — спросила я.

— В «Собаку и свисток». Это старая гостиница. Я знаю, там готовят лучший ростбиф.

— Я не хочу слишком поздно возвращаться.

— Разве я не обещал, что доставлю тебя в целости и сохранности к твоей дорогой маме? Не забывай… я доказываю себе… подавляя свои побуждения, думаю это так называется. Я надеюсь завершить день с сияющим нимбом. Ты скажешь: «Я была несправедлива к нему. Он не такой злодей, как я думала».

— Подождем конца дня для вынесения приговора. Каким же он был привлекательным с белокурыми волосами и голубыми глазами! Хорошо, что парики вышли из моды. Их теперь можно было редко увидеть. Они ушли вместе с пудрой — другой модой, отторгнутой революцией. Матушка говорила, что мужчины под влиянием таких людей, как Чарльз Джеймс Фокс, стали более небрежны в одежде. Дикон считал, что они делают это, чтобы продемонстрировать свою симпатию к революции, в то время как Питт и Тори отказываются подчиниться новым веяниям и носят алые жилеты, чтобы показать свою приверженность монархии.

Стоял прекрасный теплый апрель — один из лучших месяцев года. Распевали птицы на деревьях, распускались почки, и я не могла не радоваться в это утро. На один день я могла забыть свои прошлые грехи. Я собиралась не думать о моей вине, хотела быть абсолютно счастливой… хотя бы только сегодня.

— Апрельские ливни несут майские цветы, — процитировала я, не задумываясь.

— Молись, чтобы ливень хлынул после того, как мы приедем в «Собаку и свисток».

Рядом с небольшой деревушкой, состоящей из нескольких домов, появилась гостиница. Вывеска с коричневой собакой и ярко-красным свистком тихо раскачивалась под легким ветерком.

— Иди за мной, — сказал Джонатан. — Отведем лошадей в конюшню.

Мы вошли в зал гостиницы. Это была прелестная комната, отделанная дубом и медью. На стенах играли блики от огня в камине.

Потирая руки, появился хозяин.

— О, сэр, какая приятная неожиданность… увидеть вас здесь именно сегодня.

— Можно сказать, Томас, что мы ускользнули от шума… Это жена моего брата.

— Добрый день, леди. Добро пожаловать в «Собаку и свисток».

— Спасибо, — ответила я. — Могу отметить, что вы самый гостеприимный хозяин.

Он поклонился, принимая комплимент, и, повернувшись к Джонатану, сказал:

— А ваш благородный отец, конечно же, на королевской свадьбе?

Джонатан кивнул.

— Надеюсь, что с вашей дивной женой все в порядке, — добавил он.

— О, Матти тотчас же прибежит сюда, услышав, какая компания собралась. Она ничего не готовила с вечера, сэр.

У нас только холодный ягненок и ростбиф.

— Избавь Матти от хлопот.

Мы приехали сюда отведать холодный ростбиф.

— Это упрощает дело. Я сейчас же позову Матти. — Он подошел к двери и крикнул:

— Матти! Матти! Догадайся, кто здесь.

Послышался звук шагов, и появилась полная женщина. На ее густые темные волосы был надет домашний чепец, поверх голубого хлопчатобумажного платья повязан белый передник.

Джонатан подошел к ней и, обняв, приподнял.

— О, сэр, — сказала она, улыбаясь, — вы приехали с молодой дамой… и не предупредили, чтобы я приготовила что-нибудь особенное для вас.

— Тогда бы я послал тебя в Тауэр и настоял, чтобы тебя повесили, утопили и четвертовали.

— О, сэр, не говорите такие вещи, даже в шутку.

— Хорошо, Матти. Я буду хорошо себя вести ради праздника. Мы бы хотели получить твой знаменитый ростбиф, с которым, как уверял Томас, все в порядке.

— Дайте мне пятнадцать минут, сэр, и вы будете довольны.

— Хорошо, пятнадцать минут.

— А что нам взять сейчас… немного пива., или, может быть, вина?

— У меня есть кое-что особенное в погребах, — подмигнув, сказал Томас.

Джонатан подмигнул в ответ:

— Верим тебе, Томас, и, если это обманет наши ожидания, я выскажу вам с Матти порицание. О, забыл, я сегодня прекрасно себя веду.

Он отпустил Матти. Она раскраснелась и смотрела на него с восхищением. Всегда ли он так действовал на женщин? Я думала о себе и Миллисент.

Матти сделала реверанс и сказала, что скоро вернется. Ей надо все хорошенько приготовить для такой дамы и джентльмена.

Томас принес вино и наполнил наши бокалы с таким благоговением, будто это был божественный нектар.

Джонатан сделал маленький глоток и восторженно поднял глаза к потолку. Томас просиял.

Казалось, эти двое действительно любили его. «А может быть, это был способ привлечения посетителей в „Собаку и свисток“?» — цинично подумала я. Но на самом деле я не верила этому.

— Думаю, в городе будет столпотворение, — сказал Томас, глядя на вино, а затем на нас, и было трудно понять, чем он больше восхищается.

— Все веселятся на свадьбе, за исключением, кажется, жениха, поддержал разговор Джонатан.

— Говорят, он сравнивает свою невесту с миссис Фитцгерберт.

— И, — добавил Джонатан, — это сравнение не в пользу принцессы.

— Но у него была еще и леди Джерси, сэр. Если вы спросите меня, Его королевское Величество не знает, чего он хочет.

Джонатан улыбнулся мне:

— Боюсь, что он походит на большинство людей.

— Вы правы, сэр. Я пойду на кухню помочь Матти. Она быстро все приготовит.

— Скажи ей, чтобы не торопилась.

Нам хорошо здесь.

Дверь закрылась за ним.

— Как хорошо иметь отдельный кабинет! Обычно здесь много народу. Видишь, насколько мудр я был, придя сюда.

— Они очень приятные… хозяин и хозяйка.

— Они хорошая, трудолюбивая пара.

— И как часто ты бываешь здесь?

— Частенько. Они хорошо меня знают. Но, уверяю тебя, что я в хороших отношениях со многими хозяевами гостиниц и таверн.

— О, — сказала я, — это и есть секретная работа… Тебе хочется побольше об этом узнать, не так ли, малышка Клодина?

— Меня интересует все.

— Да, ты права. Люди часто бывают в тавернах. Они много пьют, разговаривают. Ты понимаешь?

— Понимаю. Ты очень загадочный человек.

— Это и делает меня таким привлекательным.

— Для людей, подобных Матти, для которых ты знаешь, как правильно смешивать флирт и обходительность.

— О, ты любишь смеси?

— Конечно же.

— Матти любит это.

— Уверена. Благородный джентльмен… один из тех, кто оставляет деньги в гостинице мужа. Конечно же, ей это нравится.

— Ты должна была заметить, что тут совсем не так.

— Абсолютно. Ты обещал забыть все это, вести себя так, как это принято в любом обществе.

— Не помню точно, что я говорил, но я обещал показать тебе нового Джонатана, человека чести.

— Думаю, что тебе будет трудно убедить меня.

— Однако до конца дня тебе придется изменить свое мнение обо мне. Я знаю, что ты любишь меня… в некотором смысле. Это правда, что я нарушаю нормы поведения, которые тебя приучили соблюдать. Поверь мне, это главным образом зависит от того, как трактовать правила.

— Уверена, хорошее и плохое понимаются одинаково всеми.

— Это поверхностный взгляд, дорогая Клодина. Есть только понятия хорошего и плохого. И это зависит лишь от точки зрения.

— У тебя есть талант рассказывать о чем-либо, пытаясь гипнотизировать слушателей, так что спустя некоторое время они начинают сомневаться, что черное действительно черное, а белое — белое.

— Правда?

Тогда это еще один мой талант. Не забавно ли… ты и я здесь вместе, разговариваем, просто беседуем. Ты почти никогда не говорила со мной так долго.

— Мы договорились не возвращаться к этому.

— Ты первая начала этот разговор.

— Как часто ты бываешь здесь… по своим делам?

— Скажем, раз в месяц, — ответил он.

— И обязанность Матти и Томаса — следить за посетителями? Они слушают их разговоры и докладывают о том, что интересует тебя.

— Не заходи так далеко.

— Секретные темы… Думаю, что знаю, чем ты занимаешься.

— Ты беспокоишься за меня?

— Я стараюсь не думать о тебе.

— Это достаточно жестоко.

— Зато мудро.

Он внимательно смотрел на меня, в его главах горели голубые огоньки.

— Я понимаю, с твоей точки зрения глупо думать обо мне.

— Я хочу забыть, — сказала я. — И зачем мы говорим об этом?

— Ты опять вспомнила… Это очень глубоко засело в твоей памяти.

Я встала и прошлась по комнате, рассматривая медные украшения.

— У Томаса очень хорошие конюшни, — произнес Джонатан. — Это типичная гостиница для проезжающих. Я покажу ее тебе попозже.

На стенах было несколько старых гравюр с охотничьими сценами. Он объяснял мне, что они изображают, и в это время вошла Матти с супом.

Это, — сказала она, — согреет вас перед холодным. У меня всегда есть горшок супа. Гости обычно спрашивают его.

Гороховый суп был вкусен, как и ростбиф с гарниром из трав, поданный с горячим хрустящим хлебом. Затем последовал фруктовый пирог.

Я сидела совершенно успокоенная. Джонатан внимательно разглядывал меня.

— Согласись, я привез тебя в стоящую гостиницу. Еда очень вкусная.

— Представляю, что приготовила бы Матти, если бы знала, что мы приедем.

— Лучше и быть не может.

— О, ты не знаешь Матти.

Мы хвалили ее, пока она не вышла. Джонатан предложил немного отдохнуть, прежде чем завершить наше путешествие.

Я чувствовала себя счастливой. Я знала, что этою не нужно делать, но воздействие Джонатана было очень сильным. Это было своего рода наваждение. В моем мозгу звучали голоса, напоминающие, что все может повториться снова. Этого не должно было случиться.

Я продолжала уверять себя, что нахожусь здесь не по своей воле. Оправдания, если нуждаешься в них, находятся быстро.

Я знала, что хочу, чтобы это продолжалось. Я никогда не чувствовала подобного с кем-нибудь другим. Ни с кем больше я не испытывала желания остановить время и удерживать его, продлевая миг навечно.

Он рассказал о Лондоне, что все чаще и чаще приходится бывать здесь, поскольку отец постепенно передавал дела в Лондоне ему.

— Это прекрасно, — сказал он, — что нас двое… и таких разных.

Дэвид сельский житель, а я — городской.

— Я думаю, что отец продумал это.

— Ты считаешь его настолько умным?

— Похоже, он всегда получает то, что хочет.

— Черта, которую, я искренне надеюсь, он передал своему сыну.

— Несомненно, ты отчасти унаследовал его характер.

— Отчасти? Я надеялся, что полностью.

— Да, ты еще очень молод. Не думаю, что когда он был в твоем возрасте, то все буквально падало ему в руки. Хотя бы один пример — он хотел мою маму и не получил ее.

Это произошло позже.

— Но, в конце концов, он добился своего.

— Только спустя много времени.

— И слава Богу, что так получилось, иначе где бы мы с тобой были сегодня, где-нибудь, где живут нерожденные… если есть такое место. — Он встал. — Пошли, проедемся вдоль реки. Там есть несколько красивых мест. Это то, что очаровывает в Лондоне. Жизнь разнообразна… и на некоторое время ты можешь обо всем забыть.

Что это был за чудесный полдень! Мы попрощались с Матти и Томасом, поблагодарив их за прекрасную еду, осмотрели конюшню, сели на отдохнувших лошадей и поехали.

Через милю от гостиницы мы выехали на берег, заросший травой, Джонатан предложил привязать лошадей к ближайшему кусту и полюбоваться рекой. Прошло несколько судов… часть из них возвращалась домой после празднований в городе.

Довольные, мы сидели на траве, забыв все страхи, спокойно наблюдая рябь на воде, глядя на случайные суда, проплывающие мимо.

Вдруг Джонатан сказал:

— Нам следовало пожениться, Клодина. Это было бы прекрасно, не так ли? Ты и я… любим… действительно любим друг друга.

— Мне нужен преданный муж, а ты никогда бы не стал им.

— А вдруг бы и стал, кто знает?

— Нет, — ответила я. — Это против твоей натуры.

— Посмотри на моего отца.

У него были раньше приключения, и какие! А сейчас нет более преданного мужа.

— Он стал зрелым и мудрым. Ты еще слишком молод.

— Моя дорогая Клодина, неужели ты хочешь, чтобы мы состарились?

— Я хочу…

— Ну расскажи, чего ты хочешь. Ты хотела бы не выходить поспешно замуж за моего брата. Ты знаешь, что тебе нужен только я. Ты страстно хочешь жить той жизнью, что и я… полной волнений, авантюризма.

— Твоя жена не будет счастлива.

— Будет. После расставаний всегда бывают встречи. И как будто все начинается сначала… медовый месяц, непрекращающийся медовый месяц.

— Нет, — твердо сказала я. — Я счастливее, чем думаю.

— Ты просто принимаешь жизнь такой, как есть, Клодина.

— Ты, кажется, забываешь, что скоро сам станешь мужем.

— Это не позволит мне все забыть.

— О, Джонатан, неужели тебе совсем не стыдно? Ты будешь обманывать Миллисент. То, что мы сделали, ты и я… ты не раскаиваешься…

— Как я могу раскаиваться в самом волнующем, что было в моей жизни?

— Оставь это для твоих доверчивых жертв.

— В данном случае я говорю правду.

Я люблю тебя, Клодина. Люблю с первого взгляда. Ты помнишь… маленькая девочка, которая говорила на ломаном английском. Я тогда подумал: «Она моя». С первого же момента, как увидел тебя, я так и подумал.

— Мы совершаем ужасную вещь, Джонатан.

— Неужели любить ужасно?

— При таких обстоятельствах да.

Я обманываю мужа. Ты обманываешь брата. Конечно же, ты знаешь, что это подло. Я не могу понять, почему тебе не стыдно.

Неужели нет?

— Нет, — холодно ответил он.

— Ты не думаешь, что мы поступаем дурно?

— Будет плохо, если нас раскроют. — Он улыбнулся. — Ты удивлена. Послушай, Клодина, вот как я это представляю. — Он поднял камень и бросил его в реку. — Грех… безнравственность ранят других. Если же никто не страдает от того, что делают другие, то никто и не поступает дурно.

— Но мы-то знаем, что мы делаем…

— Конечно, знаем… и я никогда не забуду. Я постоянно вспоминаю тебя… нас в той комнате. Я никогда это не забуду. Я не раскаиваюсь… пока Дэвид не знает ничего, какие страдания мы причиняем ему?

— Ты аморален… и безнравственен.

— Может быть, ты права. Мы были счастливы, ты и я. А счастье — это редкий и прекрасный подарок. Разве это грех — взять то, что тебе предлагают?

— Но это нарушение брачных обязательств и предательство по отношению к брату.

— Я повторяю, что, если никто не страдает, нет нужды раскаиваться. Твоя беда, Клодина, в том, что ты была воспитана почитать обычаи. Ты веришь, что они нерушимы. Есть правда и ложь, и нарушение обычаев вызывает гнев Божий… или, в конце концов, гнев твоих родственников. Вот простой пример: никого не обижай, доставляй людям радость. Это очень хорошие заповеди.

— Неужели ты не видишь, как жестоко мы поступаем, ты и я, по отношению к Дэвиду?

— Он будет страдать, только если узнает. Если же не узнает, то чего и страдать? Могу тебе сказать, что редко видел Дэвида таким счастливым, как сейчас.

— Ты не хочешь понять мои доводы.

— Это твои доводы, Клодина. А я пытаюсь заставить тебя понять мои.

Твои подобраны так, чтобы оправдать тебя.

— Наверное, твои тоже.

— Есть еще кое-что, — продолжала я, — что я должна сказать тебе.

Кто-то знает о наших отношениях.

— Что?

Кто?

— Я не знаю. Ты смеялся над голосами, которые я слышала. Они не были выдумкой. Жанна обнаружила что-то вроде переговорной трубы, которая ведет из той комнаты в кухню. Итак, кто-то был в кухне Эндерби, когда мы были там. Я слышала голос этого человека.

— Это правда?

— Да. Это тебя удивило, не так ли? Видишь, если кто-то знает, то твои теории можно оставить в стороне. Если этот кто-то расскажет о нас Дэвиду, что тогда?

— Кто это может быть? — спросил он.

— Я не знаю. Подозреваю, что миссис Трент.

— Эта вредная старуха!

— Она ничего не сказала мне, но пыталась шантажировать… нет, не то слово… предлагала мне помочь Эви с Гарри Фаррингдоном. Она сказала, что ее сын Ричард был сыном Дикона.

— Я знаю про эти слухи. Отец немного помогал ей. Пастбища очень плохо возделывались, и он вложил в них деньги. Ричард Мэйфер был игроком и слишком много пил. Он разрушил семью. Отец помог им.

— Так ты думаешь, что она права, и Ричард родился от твоего отца?

— Пожалуй. У него всегда было много женщин, и это произошло между ними в годы его юности. Она надеется, что у нее есть некоторые права… или, в конце концов, у дочери Ричарда.

— Да, она это и подразумевала. Она ничем не угрожала, но во время разговора несколько раз намекнула, что что-то знает обо мне.

— Мы не потерпим шантажа.

— Я сделала, что могла, для Эви… Но только потому, что мне было жаль ее и я не знала, как реагировать на старые скандалы.

Он наклонился ко мне и взял мою руку.

— Если она попробует причинить тебе неприятности, не пытайся решить их сама. Дай мне знать. Я сразу же все улажу.

Я почувствовала облегчение. Мое беспокойство усилилось с тех пор, как Жанна показала мне трубу в Эндерби.

— Спасибо, — сказала я.

— В конце концов, — он подошел ко мне, улыбаясь, — это наша тайна, не так ли… твоя и моя?

— Я никогда не соглашусь с тобой относительно этих вещей.

— Может быть… со временем. Это мудрый взгляд.

— Я никогда не забуду своей вины. Каждый раз, глядя на Амарилис…

— Это моя дочь, не так ли?

— Не знаю. И никогда не узнаю, кто ее отец.

— Я буду думать о ней как о своей, а Дэвид — как о своей.

— Дэвид обожает ее, — сказала я. — Думаю, что ты редко думаешь о ней.

— Ты так мало знаешь обо мне, Клодина. Целую жизнь может занять изучение всех лабиринтов моей души и ее скрытых тайников.

— Я оставлю Миллисент это путешествие за открытиями.

— Она даже не попытается. Миллисент принимает это, как и ты. Наша женитьба будет идеальной с точки зрения обеих семей. Богатые семьи преследуют одну цель — объединяться. Они делают это веками. Это основа, на которой зиждется большинство наших благородных домов. Маленькие семьи разрастаются, большие становятся огромными. Они увеличивают благосостояние и вес в обществе. Их девиз: благополучие и власть через союз.

— Это все очень цинично.

— И, тем не менее, мудро.

— Как же тогда люди, которые строят эти великие сооружения? Они ничего не значат?

— Они крайне важны. Они — кирпичики и камни, которые один за другим ложатся в башню могущества. Только объединение делает нас такими, какие мы есть.

— Моя мама ничего не внесла. Правда, когда-то и она была очень богата.

— И это пленило Дикона.

Он так любил ее, что взял без единого пенни… как я тебя.

— Но твой отец выполнил долг, женившись на моей матери. Я думаю, что она много сделала для увеличения благосостояния Эверсли.

— О да, конечно. Особенно в Лондоне. Банки… и все связанное с ними.

Мой отец много сделал для благополучия семьи и этим заслужил право жениться по любви.

— Ты самый циничный человек, которого я когда-либо встречала.

— Потому что я называю вещи своими именами, потому что я не развожу сентименты.

— Ты не любишь Миллисент.

— Мне нравится Миллисент. Она забавляет меня. Между нами будут споры, потому что она очень сильная дама и любит командовать. Она похожа на свою мать, которая честно переигрывает старого Петтигрю. Посмотри на леди Петтигрю, и ты увидишь Миллисент через тридцать лет.

— И это не беспокоит тебя?

— Конечно, нет. Я восхищаюсь леди Петтигрю. Я не хочу мягкой глупой жены. Споры больше возбуждают, чем надоедливые упреки.

— Возможно, упреки будут.

— Безусловно.

— Ты показал себя в очень плохом свете.

— Хотя я все еще не теряю надежды, что ты расположена ко мне, Клодина. Не так ли?

— Я думаю, что ты именно тот, кого называют обольстителем.

— Я польщен.

— Я видела тебя с дамами, с Миллисент… а как на тебя смотрят горничные и сегодня Матти. Это похоже на влечение полов.

Он засмеялся:

— Я люблю женщин. На них так приятно смотреть, а когда они умны, с ними так интересно разговаривать. Я люблю споры… словесные сражения.

— Ты любишь, флиртуя, поддразнивать, и здесь ты великолепен.

— Ты также, Клодина.

— Не могу понять, почему ты решил это.

— Потому что ты это хорошо делаешь. Люди всегда любят то, что они хорошо делают.

Он повернулся, чтобы взглянуть на меня, и я, увидев сверкающую голубизну его глаз, подумала: «Нет, нет! Только не это. Это не должно снова произойти».

— Клодина, — сказал он серьезно. — Я люблю тебя и всегда буду любить, ты знаешь.

Он притянул меня к себе, и в этот счастливый миг я почувствовала, что снова поддаюсь ему. Я хотела быть с ним, опять хотела очутиться в той маленькой комнате. Он снова околдовал меня своими чарами, и что-то говорило мне, что он никогда меня не отпустит.

— Нам надо возвращаться.

— А не рано? На улицах полно народу. Церемония во дворце еще не закончилась. Слуги и подмастерья еще гуляют. Их трудно удержать в такой день.

Мы можем куда-нибудь пойти… побыть наедине… вместе.

На мгновение я почти поддалась на уговоры. Потом стыд наполнил меня.

— Нет, — сказала я строго, — больше это не повторится. Иногда я встаю ночью и думаю…

— Обо мне… о нас, — сказал он.

— О тебе и о себе, и я ненавижу себя. Твои правила не для меня. Ты скоро женишься. К свадьбе уже почти все готово.

И я замужем за Дэвидом, твоим родным братом.

Он такой хороший человек.

— Да, Дэвид хороший.

— Он сегодня в Клаверинге, как всегда, работает, думая, вероятно, что мы скоро будем вместе. Ты пытался открыть мне… твою жизненную философию. Она так цинична, Джонатан. Ты мало думаешь о том, что важно для меня.

— Мы не причинили Дэвиду боли. Он никогда не узнает.

— Как ты можешь быть уверен? Я умру, если он узнает.

— Он не заподозрит. Он никогда не усомнится в тебе. Верный тебе, он думает, что и другие похожи на него, особенно ты. Он живет по установленным канонам. Я хорошо его знаю. Мы вместе росли, нас воспитывал один учитель. Я был хитер и искал приключений. Я часто следил за своей старой нянькой, когда она тронулась умом.

Ее так расстроила смерть моей матери, что она стала следить за отцом, надеясь поймать его за каким-нибудь нехорошим делом. Она хотела знать о каждой женщине, интересовавшей моего отца. Мне нравилось это. Однажды я пошел за ним и твоей мамой в Эндерби. Этот старый дом, как он притягивает! Он оказался прекрасным местом для тайных встреч. Дэвид прост… я не имею в виду умственно. Он очень умен, даже более, чем я.

Но он не обращает внимания на жизнь… жизнь в моем понимании.

Он живет, как все, думает, как все, и считает, что и все такие же.

Поэтому он никогда не заподозрит.

— И если то зло, которое я ему причинила…

— Я сказал тебе, это будет злом, только если оно откроется.

— Мне не подходят твои циничные рассуждения. И если то зло, которое я причинила ему, можно утаить, то я никогда, никогда не сделаю то, что снова сможет ранить его.

— Глупо давать такие клятвы, Клодина. Я встала, Джонатан тоже поднялся.

— Какой прекрасный день! — сказал он. — Река, тишина… и ты здесь одна вместе со мной.

— Давай вернемся, — ответила я.

Мы поехали назад, и, когда достигли города, толпы все еще были на улицах.

В доме было несколько слуг. Они сказали, что свободны до вечера, пока не вернутся остальные.

Было около пяти часов.

Джонатан сказал:

— Если ты не хочешь оставаться дома, давай уйдем через час? Возьмем лодку, и я прокачу тебя вниз по реке… или вверх, если хочешь.

Решай.

Я была так счастлива, да и день еще не кончился. Мне так хотелось побыть с ним. Я наслаждалась битвой и была уверена, что смогу совладать с собой.

— Оденься во что-нибудь другое, не слишком выбирай, — сказал он. — Не стоит привлекать внимание карманников и жуликов. Мы будем выглядеть, как торговец с женой, которые хотят хорошо повеселиться.

Мы вышли из дома около шести часов. Река тоже была переполнена гуляющими, и таверны ломились от посетителей. Джонатан взял меня под руку и, защищая, прижал плотно к себе, пока мы шли к берегу реки, где он нанял лодку.

На реке было много судов, и Джонатан сказал, что мы должны выбраться из толчеи. Это было непросто, но Джонатан был опытен, и поскольку большинство людей не хотели удаляться от центра, где шло празднество, то мы решили пройти мимо Кью к Ричмонду.

Было какое-то очарование в этом вечере, или, может быть, я это чувствовала, поскольку Джонатан был со мной. Он с легкостью управлял лодкой. Я опустила руку в воду и подумала: «Какая же я счастливая! Я хочу, чтобы это продолжалось бесконечно. Нет вреда в том, чтобы стать счастливой, ведь так?»

— Правда, приятно? — спросил он.

— Очень.

Ты выглядишь довольной. Мне нравится, когда ты такая. Для меня это прекрасный день, Клодина.

— Мне он тоже очень понравился.

— А ты не чувствуешь, что знаешь меня теперь немного больше?

— Да, наверное.

— И я стал лучше при близком знакомстве? Я промолчала.

— Лучше? — настаивал он.

— Я никогда не смогу думать так, как ты, Джонатан. Я не могу так смотреть на жизнь.

— Итак, ты будешь страдать от угрызений совести, когда в этом нет необходимости?

— О, Джонатан, я вижу то, что есть.

— Однажды я заставлю тебя посмотреть на жизнь с моей точки зрения.

— Слишком поздно, — ответила я. — Я замужем за Дэвидом, а ты женишься на Миллисент. Пусть тебя утешит, если тебе надо утешение, что финансовые интересы ее отца станут очень крепкими кирпичами в великом здании семьи, которое так важно построить. Если бы ты женился на мне, я ничего бы не принесла в дом. Подумай, что ты потерял.

— Тогда бы Дэвид женился на Миллисент.

— Дэвид…

Миллисент. О нет!

— Думаю, что он женился бы на ней. Принимай жизнь, как есть, Клодина. Он выбрал тебя, я взял Миллиеент. Но ты и я пойманы любовью, и если человек не может иметь все, что хочет в жизни, то он должен, в конце концов, взять то, что может.

— Я никогда раньше не думала, как великодушно было со стороны твоего отца разрешить одному из своих сыновей жениться на бедной девушке.

— Все зависело от обстоятельств.

Это произошло под влиянием твоей матери, да и ты не была обычной бедной девушкой. Поскольку один из нас взял Миллисент, другой мог взять тебя.

— Я не могу поверить, что это правда.

— Не столь явная.

Эти мотивы скрывались под вежливыми предложениями. Но их смысл от этого не изменился. И вообще, стоит ли тратить вечер на такие грустные разговоры? Тебе здесь нравится, Клодина? Скоро появятся звезды. Я знаю очень хорошую гостиницу рядом с Ричмондским бечевником.[8]

— Как хорошо ты знаешь все гостиницы страны.

— Это искусство знать, где можно вкусно поесть.

— Еще одни из твоих друзей?

— Все хозяева гостиниц — мои друзья. Да, я прав, вот первая звезда. Думаю, это Венера. Посмотри, какая она яркая. Звезда любви…

— Это может быть и Марс, — сказала я.

— О, Клодина, зачем ты так поступаешь? Как бы мы вдвоем могли повеселиться! Твоя жалкая совесть нагоняет сон.

— Ты обещал не говорить об этом, — сказала я.

— Я так и делаю… и, думаю, что гостиница близко. Вот она. Ты видишь огни? Я подгребу к скрытому причалу и привяжу лодку.

Он, улыбаясь, поднял меня на несколько секунд в воздух. Затем взял за руку и мы вошли в расположенную на берегу гостиницу. Посетителей было немного. Они пили пиво и закусывали снетками, которые были фирменным блюдом гостиницы.

Я была удивлена, как легко Джонатан приспосабливается к любым компаниям. Мы сели за один из столиков и взяли пиво с рыбой.

— Итак, — сказал он, — ты никогда раньше не посещала таких мест?

— Никогда, — согласилась я.

— Тебе нравится?

— Очень.

— Место или компания? Ну, Клодина, будь честной.

— Думаю, и то и другое.

Он подцепил снеток на вилку.

— Вкусно, — сказал он. — Маленькая рыбка, но это ничуть не портит ее. Неудивительно, что снетки становятся все более популярными.

Кто-то запел. У певца был хороший тенор, но его песня явно не подходила к сегодняшнему дню. Я хорошо ее знала, как и многие другие. Она была написана йоркширцем Уильямом Антоном о своей возлюбленной. Но она прекрасно подходила и к другой паре, что делало ее весьма популярной. Ричмонд-хилл в песне мог быть Ричмондом в Йоркшире, но был еще и Ричмонд близ Лондона, и миссис Фитцгерберт жила неподалеку в Марбл-хилле. Более того, ходили слухи, что они с принцем встретились на Ричмондском бечевнике. Благодаря любовному роману принца эта песня стала популярной во всей стране. Без этого песня мистера Антона прошла бы незамеченной.

Есть в Ричмонд-хилле красотка одна,

Краше девиц не бывает.

Как майское утро, она свежа,

Улыбкой сердца пленяет.

О, нежная роза без шипов,

Ты станешь навеки милой!

Корону отдать за тебя готов,

Красотка из Ричмонд-хилла.[9]

Последняя строчка почти соответствовала действительности, потому что был момент, когда принц Уэльский решил, как утверждали некоторые, отказаться от короны ради Марии Фитцгерберт. Тем не менее, все это уже прошло. Он отверг Марию, и если его новой женой стала Карелина Брунсвик, то его любовницей была леди Джерси.

Кое-кто подхватил песню, зато другие неодобрительно хранили молчание.

Внезапно один мужчина поднялся и, взяв певца за отвороты камзола одной рукой, закричал:

— Это оскорбление королевской семьи!

Затем он выплеснул остатки вина из своей кружки в лицо певца.

Сразу же в распавшейся компании началась потасовка.

Джонатан схватил меня за руку и потащил через толпу. Когда мы оказались снаружи, он сказал:

— Предоставим роялистам и республиканцам разбираться между собой.

— Думаешь, это серьезно? — спросила я. — Мне хотелось бы остаться посмотреть, чем это кончится.

— Они слишком много выпили.

— У певца приятный голос, и я уверена, он не имел в виду ничего плохого.

— Он выбрал неподходящую песню для такого дня. Люди ищут повода выступить против монархии. Петь о возлюбленной принца в день свадьбы в глазах некоторых граничит с государственным преступлением… и, вполне возможно, джентльмен столь грациозно вылил свое питье в лицо другому главным образом для того, чтобы начать драку. Мне жаль хозяина гостиницы, он хороший человек и содержит приличный дом.

Ночной воздух содрогался от долетающих до нас криков.

— Вот лодка, — сказал Джонатан.

— Ты быстро нашел ее.

— Я узнал надписи, и, кроме того, у меня ценное поручение. Я обещал твоей маме, что присмотрю за тобой, и не хочу подвергать тебя хоть малому риску.

Он взял весла и мы отчалили от берега. Я смотрела на гостиницу. Некоторые посетители с руганью покидали ее.

— Мне понравились снетки, — заметила я.

— А мне общество… так как я до сих пор наслаждаюсь их воплями; маленькие рыбки не волнуют меня. До конца вечера будет еще много небольших столкновений, будь уверена.

Совсем стемнело. Я смотрела на звезды, на кусты по берегу и чувствовала себя счастливой.

Джонатан начал петь. У него был сильный тенор, очень приятный, и песня, которую он пел, была полна красоты:

Лишь взглядом тост произнеси,

И я отвечу взглядом.

Оставь лишь в кубке поцелуй,

И мне вина не надо.

Чтоб жажду страсти утолить,

Душа просит напитка богов,

Но я и зевесов нектар отдать

За хмель твоих губ готов.

Пока я сидела в лодке, глядя на его лицо, освещенное лунным светом, и слушала прекрасные слова, которые Бен Джонсон посвятил некой Целии, я знала, что люблю его и ничто… ни мое замужество, ни его женитьба ничего не изменят.

Думаю, что он тоже знал это, так как любил меня. Мы молча доплыли до Вестминстера, оставили лодку и пошли домой.

Праздник все еще продолжался. Люди пели, танцевали, многие были пьяны. Джонатан проявлял истинную заботу обо мне, и я чувствовала себя в полной безопасности.

Когда мы пришли домой, мама и Дикон уже вернулись. Они сидели в малой гостиной перед огнем.

— О, как хорошо, что вы пришли, — сказала мама. — Мы уже начали беспокоиться, не так ли, Дикон?

— Это ты стала волноваться. Я знал, что Джонатан позаботится о Клодине.

— Что за день! — сказала мама. — Вы устали? Проголодались?

— Нет. Мы были на реке и вернулись, когда там началась потасовка.

— Мудро сделали, — заметил Дикон. — Сегодня будет много ссор, скажу я вам.

— Почему радостный день всегда кончается драками? — спросила я маму.

— Это от хорошей выпивки и человеческой природы, — ответил Дикон.

Он налил вина и подал его нам.

— Пришлось прервать ужин со снетками, — сказала я.

— Не повезло, — заметила мама. — Но вы оба выглядите так, будто неплохо провели день.

— Да, это так.

— Мы ездили в «Собаку и свисток» в Гринвиче, а потом отправились в Ричмонд.

— Убежали от суеты.

— Мы этого и хотели, — сказал Джонатан.

— Но вы-то были в центре событий, — добавила я. — Расскажите, как все происходило.

— Было достаточно грустно, — сказала мама. — Мне жаль принцессу. Она такая неловкая и простая, а вы знаете, что у принца изысканный вкус.

— Должно быть, плохо жениться против воли, — сказала я.

— Плата за королевскую власть, — ответил Дикон. — Принцу нравится использовать власть, и это хорошо. Это правильно.

Но он должен платить за это.

За все в этом мире надо платить, — сказала мама. Джонатан не согласился.

— Иногда этого можно избежать. В конце концов, некоторые из королей женились по любви. У них были и любимая женщина, и королевская власть.

— Жизнь не всегда справедлива, — добавила я.

— Что касается принца, — продолжал Джонатан, — это только временное неудобство. Женитьба не внесет никаких изменений в его жизнь. Неудобство доставят только несколько ночей, проведенных с женой, а когда она забеременеет, он вновь обретет свободу.

— Он казался немного не в себе, не так ли, Дикон? — спросила мама. — И я уверена, что два герцога, которые шли за ним, поддерживали его потому, что он выпил слишком много и плохо стоял на ногах.

— Был момент, когда я подумал, что он намерен отказаться продолжать все это, — сказал Дикон.

— О да, — продолжила мама, — король почувствовал это, потому что он тут же поднялся и что-то прошептал принцу. Это бросилось в глаза, ведь в это время новобрачные стояли на коленях перед архиепископом, а принц почти что встал с колен.

— Он, должно быть, был очень пьян, — пояснил Дикон.

— Думаю, что да.

Но тогда я поразилась, вдруг что-нибудь случится. Я почувствовала облегчение, когда все благополучно закончилось.

Музыка была приятной, а хор в это время пел:

Блаженны чтущие Господа.

О, благо Teбe!

О, благо Тебе!

И счастье твой удел!

Но не совсем удачно говорить о счастье, когда оба — и невеста и жених — ясно демонстрировали, что далеки от него… И поэтому фраза «И счастье твой удел» прозвучала фальшиво.

— Да, вы, наверное, довольны, что присутствовали при таком историческом событии, — напомнила я.

— Я никогда этого не забуду. Я видела леди Джерси. Она казалась более довольной, чем остальные.

— Она боялась, что у принца будет красивая невеста и он ее полюбит, сказал Дикон.

— На какое-то время, конечно, — добавил Джонатан. — Его возлюбленные, как правило, долго не удерживаются. Но дама неопределенного возраста, мадам Джерси, не может позволить себе даже небольшого антракта.

— Очень жаль, что он бросил Марию, — сказала матушка. — Она подходила ему. И, думаю, он действительно любил ее.

— Он не мог ни жениться, ни отвергнуть, — вставила я резко.

— Представь, как на него давили, — продолжала мама. — Не думаю, что он был счастлив с тех пор, как они расстались.

— Не стоит жалеть Его королевское Величество, — сказал Дикон. — Думаю, что он сам способен о себе позаботиться.

— Но только не сегодня… — сказала мама. — Расскажите нам лучше о «Собаке и свистке».

Мы сидели, сонно болтая обо всем понемногу, но никто из нас не хотел уходить. Свечи оплыли, а некоторые из них потухли, но мы и не думали заменить их. В комнате воцарилось молчание. Думаю, каждый из нас был занят своими приятными мыслями.

Я перебирала в памяти события прошедшего дня. Я чувствовала запах реки, вкус ростбифа, приготовленного Матти, видела сверкающие отблески огня в холле гостиницы, слышала тихий плеск воды о берег.

Это был счастливый день.

Чары рассеялись, когда огонь в камине стал затухать.

— Он скоро совсем погаснет, — сказал Дикон.

— И становится холодно, — добавила матушка. Она зевнула и встала. Мы с ней под руку поднялись наверх. Она на прощание поцеловала меня у двери. Я зашла в комнату и зажгла свечи на туалетном столике.

Я смотрела на свое отражение в зеркале. В свете свечей я казалась еще лучше. Свет свечей льстит, сказала я себе, но я отметила и еще кое-что. Во мне появилась легкость, какой-то свет. Этот день я не забуду никогда.

Я задумчиво расчесывала волосы, вспоминая «хмель твоих губ…»

Я поднялась и закрыла дверь.

Конечно же, он не посмеет прийти ко мне сюда, где мама была так близко. Но не отважится ли он еще на что-нибудь?

Я должна закрыть дверь, ведь если он придет, то как я смогу устоять перед ним в такую ночь?

* * *

Несмотря на то что мы поздно легли, когда я рано утром спустилась, мама уже завтракала.

— А, вот и ты, — сказала она. — Хорошо спала после вчерашних волнений?

— Не очень, но, тем не менее, чувствую себя отдохнувшей.

— Что за день! Я никогда не забуду его, хотя и рада, что он закончился. Я очень хочу увидеть Джессику. Я не люблю надолго оставлять ее. А ты не соскучилась по Амарилис?

Я сказала, что она права.

— Думаю, что мы вернемся послезавтра…

— Ладно.

Если только Дикон сможет, — добавила мама.

— Он обещал…

— Но пока не уверен. Если он сможет поехать, то мне бы хотелось сходить к торговцу бархатом и шелком утром. Я должна взять еще кружев. Он сказал, что их привезут сегодня. Ты поедешь со мной? Я хочу с тобой посоветоваться.

— Конечно.

— Тогда все хорошо. В десять часов? Мы можем пройтись пешком. Это в десяти минутах ходьбы.

— Сейчас переоденусь.

Мы пошли в магазин и долго выбирали кружева. Матушка также купила немного бледно-розовых ленточек для отделки одежды малышей.

Когда мы вышли из магазина, она сказала:

— Я знаю, что мы сейчас сделаем: выпьем немного кофе или шоколада. Эти кофейные домики довольно интересны.

Я согласилась с ней, ведь они стали частью лондонской жизни, более чем просто местом, где отдыхают и пьют кофе или шоколад. Там можно было перекусить, почитать специально подготовленные для посетителей газеты, написать письмо и, что нравилось многим, послушать разговоры завсегдатаев. Различные кафе посещали люди с разным общественным положением: были политические кафе, где устраивались дискуссии по любым темам. Знаменитые остряки и эрудиты часто посещали их. В определенные дни Самуэль Джосон собирал аудиторию в «Голове турка», «Бедфорде» или «Чеширском сыре», а Валпол и Аддисон соперничали с Конгривом и Ванбрахом в «Кит Кэте».

Кафе, которое мы выбрали, было в нескольких шагах от лавки.

Его называли «Бенбоу» — по имени, как я слышала, его владельца, преуспевшего за игорным столом. В этот час в кафе не было остряков, и мне показалось, что здесь собрались люди вроде нас, которые обычно сидят ровно столько, сколько требуется, чтобы выпить кофе или шоколад.

Нас радушно встретил хозяин. Он знал мою маму. Как она объяснила позже, они заходили сюда с Диконом во время последнего визита в Лондон.

Он провел нас к пустому столику.

— Здесь, в этом небольшом алькове, вам будет удобно, — добавил он, подмигивая.

— Это моя дочь, — сказала мама.

— Рад познакомиться, леди, — ответил он, поклонившись с большим почтением.

Мы пили прекрасный шоколад, и мама вдруг вспомнила:

— О, дорогая, я оставила ленты в магазине.

— Мы вернемся и возьмем их, когда закончим пить кофе.

— Я схожу сейчас.

Это быстро, останься здесь. Она поднялась. Мистер Бенбоу вышел ей навстречу.

— Я иду в магазин, он здесь недалеко. Я оставила там покупку. Дочь подождет меня здесь, — сказала мама.

— Я позабочусь о ней в ваше отсутствие, леди. Я засмеялась:

— О, неужели здесь так опасно? Он развел руками:

— Не очень опасно, но на красивую даму обращают внимание. Я буду защищать вас.

— Надеюсь, что это не понадобится, — улыбнулась мама.

Допив кофе, я стала рассматривать комнату. Вошел мужчина, и я сразу же почувствовала, что видела его раньше, но несколько минут пребывала в растерянности. Должно быть, это было давно. Возможно, во Франции. Но кто? Где? Я вспомнила о замке. Мы встречались там.

Я узнала его. Это был учитель Шарло и Луи-Шарля. Или, если это был не он, то кто-то, очень похожий на него.

Тогда я была молода, но этот человек вызвал переполох. Я помню, он внезапно уехал, чтобы ухаживать за престарелой матерью. И много позже, когда матушка снова приехала во Францию и находилась в опасности, она обнаружила, что тот шпионил в замке, и благодаря ему сына Комти, Арманда, заточили в Бастилию.

Вероятно, я очень пристально рассматривала его, потому что он посмотрел на меня. Конечно, он не узнал меня. Я была маленькой девочкой, когда он жил в замке. Сейчас это ясно всплыло в моей памяти. Не могло быть никакого сомнения… это он — шпион-учитель, и его звали… я напрягла память. Затем имя внезапно всплыло — Леон Бланшар.

Я чувствовала смятение. Он был революционером, смутьяном. Что он мог делать в кафе «Бенбоу»?

Сердце мое забилось: еще один человек вошел в кафе. Я чуть не вскрикнула. Это был Альберик.

Он прямо подошел к столику, за которым сидел Леон Бланшар, и что-то сказал ему. Они поговорили несколько секунд, затем Альберик оглянулся и увидел меня.

Я позвала его:

— Альберик…

— Мисс… Клодина, — он, потрясенный, запнулся. — Я… я… выполняю поручение для мадемуазель д'Обинье. — Вы… вы… одна?

— Нет, с мамой.

Она сейчас придет.

Леон Бланшар встал и направился к двери.

— Я должен идти, — сказал Альберик. — До свидания, мисс Клодина.

Он вышел из кафе вслед за Бланшаром.

Через минуту после их ухода, когда я еще сидела в полном изумлении, возвратилась с лентами матушка.

— Я только что видела нечто странное, — выпалила я. — Здесь был Альберик Он встречался с одним человеком.

Думаю, что узнала его.

Хотя и не очень уверена.

Это был Леон Бланшар, учитель. Альберик очень торопился.

Они оба спешили.

Мама побледнела.

— Господи спаси, — прошептала она, вздохнув. — Леон Бланшар и Альберик. Это может означать только одно. Думаю, нам следует немедленно вернуться. Дикон должен узнать об этом.

По счастью, Дикон и Джонатан только еще собирались уйти из дома.

На одном дыхании мама объяснила, что случилось.

Дикон был ошарашен.

Джонатан недоверчиво смотрел на меня:

— Ты уверена?

— Конечно, уверена, что это был Альберик, — ответила я. — Он говорил со мной. Другой… Да, я внимательно рассмотрела его и узнала…

Теперь понятно, — сказал Дикон. — Не стоит терять времени. Сейчас… лучше действовать. — Он посмотрел на Джонатана и продолжал:

— Они оба попытаются скрыться. Альберик, увидев Клодину, наверное, в шоке, а Бланшар испугался, что она узнала его. Он боялся, что его увидит Лотти. Тогда не будет никаких сомнений. Вероятно, Альберик постарается бежать во Францию.

— Взяв с собой бумаги, без сомнения.

Его надо задержать.

— А что же с Билли Графтером… его рекомендовал Альберик. Они оба жили под нашей крышей. Это объясняет визит Кардю. Мы знаем, что они взяли. Господи, как мы были неосторожны!

— Нет смысла возвращаться к этому, — сказал Джонатан. — Сейчас лучше всего действовать.

— Вы должны немедленно вернуться в Эверсли. Альберик захочет замести следы. Может, он даже оставил что-то в Эндерби и, возможно, должен предупредить Графтера. Вероятно, он приедет, чтобы сделать это. С другой стороны, он может спрятаться здесь, в Лондоне. — Секунду он был в задумчивости. — Да, Джонатан, ты возвращайся в Эверсли, а я на некоторое время останусь здесь. Мы попытаемся найти его. Если нам удастся, то мы сможем найти и остальных. Я хочу поймать Бланшара. Но не исключено, что Альберик попытается уехать во Францию, так как его раскрыли. Какие мы дураки, что поверили этой истории с его бегством. Как скоро ты сможешь выехать?

— Через полчаса.

— И… э… возьми с собой Клодину.

— Почему? — спросила я.

— Не знаю, как долго я пробуду здесь.

Лотти, естественно, останется со мной. Если ты останешься с нами, это вызовет слухи, особенно после того как Дэвид вернется в Эверсли. Так будет лучше. Нет времени на споры. Мы должны действовать быстро. Я обо всем позабочусь, и если его здесь нет, то мы пошлем за ним погоню. Его нужно схватить по пути во Францию.

Джонатан сухо сказал:

— Я вижу, лошади готовы.

Клодина, собирайся. Я была ошеломлена. Мама пришла в комнату, чтобы помочь мне собраться.

— Кажется… это серьезно, — произнесла я.

— Да, это так. Помнишь, меня схватили во Франции. Бланшар ездил по стране и призывал французов к революции. На совести его и ему подобных смерть моей матери. Я спаслась чудом, благодаря мужеству и находчивости Дикона. То, что случилось во Франции, не должно повториться в Англии, а это пытаются сделать такие, как Бланшар и Альберик. Мы должны помочь. Мы обязаны сделать все, что можем, и если даже сейчас мы чего-то не понимаем, то должны дождаться последующих объяснений.

Я не могла поверить, что еще только вчера сидела на берегу реки, глядя па текущую воду, глубокомысленно беседуя с Джонатаном.

Лошади ждали нас.

— Вы должны как можно больше проехать до вечера, — сказал Дикон. Остановитесь в гостинице и несколько часов отдохните. Но на заре выезжайте. Вы должны благополучно доехать до Эверсли к полудню.

Мы проехали через город, миновав Тауэр — серый, мрачный и угрожающий, и выехали за его пределы. Джонатан стал другим, очень серьезным. К счастью, я была хорошей наездницей. Вчерашнее добродушное настроение прошло, и на его место пришла решительность. Он намеревался поймать Альберика… если, конечно, этот молодой человек думает вернуться в Эндерби.

Мы ехали весь день, остановившись лишь для того, чтобы размяться и поесть мяса с хлебом. Затем поскакали дальше.

Было около десяти часов вечера, когда мы приехали в гостиницу. Лошади ослабели; и я не знала, устал ли Джонатан так же, как и я.

Свободной оказалась только одна комната. В другое время я бы возражала, но мы должны были поесть и отдохнуть, чтобы совершить завтра долгое путешествие.

Мы ужинали в гостиной. Было поздно, и осталось только холодное: кусок баранины с пивом. Этого было достаточно, так как я почти засыпала над едой.

В комнате была только одна постель. Я скинула туфли, не раздеваясь легла и немедленно заснула.

Я проснулась от слабого поцелуя в лоб. Надо мной склонился Джонатан.

— Вставай. Пора.

Я вспомнила, где нахожусь, и спрыгнула с постели.

— Мы не будем есть, — сказал он. — Попытаемся перехватить что-нибудь по пути.

Мы пошли в конюшню, где накормленные, напоенные и отдохнувшие стояли наши лошади. Они были резвы, как всегда.

Когда мы помчались, Джонатан от души рассмеялся. Я спросила, что его так рассмешило.

— Что произошло со мной? Я часто мечтал провести с тобой ночь… и, проснувшись, найти тебя рядом. Я часто представлял себе это, а когда это произошло, мы просто уснули.

Это смешно, согласись.

Путешествие было долгим и трудным. Дважды мы останавливались для легкой передышки, но главным образом давали отдохнуть лошадям. Около двух часов пополудни мы добрались до Эверсли.

— Сначала, — сказал Джонатан, — пойдем в конюшню и возьмем свежих лошадей. Эти устали. Затем поедем в Эндерби. Я хочу, чтобы ты узнала, вернулся ли Альберик. Это лучше сделать тебе. Не показывай вида, что мы хотим его видеть. По соседству могут находиться его друзья. Я не хочу, чтобы они заподозрили что-либо.

— Ты не думаешь, что он уже уехал?

— Возможно. Но у него было мало времени. Он не мог нас намного обогнать, если даже и выехал сразу после вашей встречи в кафе.

Пошли.

Мы прошли через ворота к конюшне.

Один из грумов вышел поприветствовать нас.

— Нам нужны свежие лошади, Якоб, эти устали, — сказал Джонатан. Побыстрее, мы должны немедленно выехать.

— Да, сэр.

Вы вернулись, а хозяин…

— Не сейчас. Готовь лошадей и присмотри за этими… они проделали очень долгий путь.

— Должен ли я сказать дома, что вы вернулись?

— Да. Билли Графтер здесь?

— Я проверю, сэр.

— Если он здесь, смотри, чтобы не уехал. Я хочу с ним серьезно поговорить… Но не сейчас.

— Хорошо, сэр.

— Запри его в одной из комнат, чтобы он не сбежал.

Все слуги в Эверсли выучились подчиняться Дикону без лишних вопросов. Уверена, что это же относилось и к Джонатану.

Я позвонила в Эндерби. Один из слуг открыл дверь.

— О, Мабэл, — сказала я, — я пришла не для того, чтобы увидеть тетю. Я хочу переговорить с Альбериком.

— Вы разминулись с ним, миссис Френшоу.

— Разминулась?!

Он вернулся из Лондона?

— Совсем недавно. Он был здесь и снова уехал. — Куда?

— Этого я не знаю, мадам.

— Хорошо.

Большое спасибо.

Я поспешила к Джонатану. Когда я садилась на лошадь, то сказала:

— Он был здесь… и уехал.

— Это может означать, что он пытается удрать во Францию. Оставайся здесь. Задержи Графтера, пока я не вернусь.

— Я еду с тобой, — сказала я. — Но как ты его найдешь? Он может быть где угодно на побережье.

— Мы поедем туда, где ты нашла его.

— Это пустынное место.

— Там где-нибудь есть заброшенный причал?

— Да.

— Возможно, он предчувствовал погоню. Я думаю, он на причале.

— Никто давно не ходил туда.

Его могло смыть штормом моря.

— Но его могли использовать для хранения лодки.

— Ты так считаешь?

— Дорогая Клодина, жизнь научила меня верить, что все возможно.

— Если его там нет… что тогда?

— Я должен осмотреть весь берег. Возможно, он готовится к отплытию.

Мы потревожили их. Если я прав и ему нужна лодка, чтобы покинуть Англию, он не сразу найдет ее.

— На побережье много бухточек и заливов.

— Ему нужна лодка, а найти ее трудно.

Мы снова поскакали и, только когда пустили лошадей тише, смогли продолжать разговор.

Я чувствовала запах моря, слышала грустные крики чаек. Мы галопом поскакали к заливу. Это было то место, где Эви и Долли взывали о помощи, найдя Альберика.

Мы выехали на песчаный берег.

Я замерла. Недалеко в море на волнах качалась лодка.

— Альберик! — закричала я.

Он яростно греб, пытаясь противостоять морю. Трудно было рассчитывать пересечь пролив в такой лодке. Хотя, может быть, ему бы это и удалось, человек он был отчаянный.

Джонатан беспомощно смотрел на него. Никого больше не было видно, никакого судна, которое помогло бы перехватить беглеца.

Мы опоздали. Мы могли только беспомощно следить за беглецом, которого ветер уносил от нас.

Альберик поднял весла и отдался на волю стихии. Несколько секунд мы стояли молча, глядя на маленькое суденышко, качающееся на волнах, и с каждой секундой удаляющееся все дальше от английского побережья.

Я стояла рядом с Джонатаном, и выстрел буквально оглушил меня.

Я посмотрела в открытое море. Насколько я могла различить, Альберик рухнул на борт лодки. Она внезапно перевернулась, и тот соскользнул в море.

Джонатан поднял ружье и снова выстрелил. Я увидела, как вода вокруг лодки окрасилась кровью.

Джонатан неподвижно глядел в море. Казалось, время остановилось. Волны, как щепки, бросали лодку из стороны в сторону. Ее сносило в море. Я видела, как она удалялась все дальше и дальше.

От Альберика на воде не осталось и следа.

Я повернулась к Джонатану. Мне хотелось убежать, побыть одной, чтобы пережить то, что произошло у меня на глазах. Я никогда раньше не видела, как один человек убивает другого.

Альберик мертв, — продолжала я думать. Джонатан убил его. Смерть страшна, даже смерть незнакомых людей. А с этим человеком мы вместе смеялись, шутили… он был радостным, счастливым, добрым. Мир перевернулся, когда я увидела, что его убил человек, с которым я была так близка.

Джонатан удовлетворенно вздохнул.

Я сказала:

— Ты убил Альберика.

— Так лучше.

Через полчаса было бы слишком поздно.

— Но мы знали его.

— Тетя! Софи любила его… а теперь он мертв…

Он схватил меня за плечи и встряхнул.

— Прекрати, — сказал он. — У тебя истерика. Он мертв, да, и это правильно. Как ты думаешь, сколько бы умерло людей, если бы он смог продолжать свою работу? Твоя бабушка была убита таким, как он. Слава Богу, мы узнали, кем он был на самом деле.

— Ты… ты очень бездушный.

— Когда речь идет о таких как он, да.

Меня не мучают угрызения совести, что я убил его, — это как убить змею.

Я закрыла лицо руками и заплакала.

— Пошли, — сказал он. — Не будь глупой, Клодина. Мы не смогли бы поймать его… и все же он не ушел.

Я в ужасе посмотрела на него и сказала:

— Но это случилось из-за меня, разве ты не видишь?

Ведь я увидела его.

Именно я рассказала, и поэтому он умер. Я убила его.

— Поздравь себя. Обезврежен еще один шпион. Ты хорошо поработала, Клодина.

— Я убила его. Я совершила супружескую измену, а теперь преступление.

Он рассмеялся. Я знала, что он не безгрешен. Но сейчас он убил человека, которого хорошо знал, и спешил изо всех сил из Лондона, преследуя его. Я знала и о присущей ему безжалостности, и сейчас убедилась в ней сама.

— Иногда мне кажется, что я ненавижу тебя. Ты такой безжалостный. Даже если его надо было убить, если он виновен в смерти других, ты, кажется, наслаждался этим убийством.

— Я наслаждаюсь, видя, что справился с задачей, — сказал он холодно.

Я посмотрела на море.

— Я все еще вижу красное пятно на воде.

— Он мертв, и это хорошо. Подождем еще немного.

Я не хочу, чтобы он выбрался на берег и его вернули к жизни маленькие сердобольные девочки.

Я отвернулась, но он схватил меня и прижал к себе.

— Ты узнаешь о жизни и времени, в котором живешь, Клодина, — сказал он. — Должен признаться, не всегда очень приятном. Мы должны сохранить нашу страну процветающей. Мы должны служить ее интересам, и, когда появляются змеи, мы душим и убиваем их. Вот так, Клодина. Это величайшая удача, что ты заметила его в «Бенбоу». Тебе удалось узнать Бланшара.

Это помогло нам узнать, что он в Лондоне, и, когда пришел Альберик, это тоже было большой удачей.

— Для тебя, — сказала я. — Для него — смертью.

— О, дорогая, ты стала сентиментальной. Альберик играл со смертью. Он знал это и не был очень удивлен, попав в ее объятия. — Он нежно поцеловал меня. — С Альбериком покончено, но мы должны быть осторожны. А его съедят рыбы.

— О, пожалуйста, не говори так о человеке.

— Бедная маленькая Клодина, боюсь, ты попала в грубую компанию. Не волнуйся. Эти дни ты была с нами. Ты хорошо перенесла путешествие. Я горжусь тобой. Теперь давай подумаем, что нам делать.

Мы должны вернуться домой. Сомневаюсь, чтобы Графтер был там. Думаю, что Альберик предупредил его. Какие же бумаги он взял с собой? Теперь они на дне океана. Никто не должен об этом знать, Клодина. Запомни, тебе ничего не известно об Альберике. Он пропал, и, может быть, его сочтут погибшим. Что касается Билли Графтера, если мы его не поймаем, то пусть думают, что он уехал с Альбериком. Но будем надеяться, что он все еще дома. Не надо говорить правду домашним. Чем меньше известно, тем лучше.

— Я ничего не скажу, — сказала я.

— Это правильно. Я должен вернуться в Лондон.

— Сразу же?

— Да, то, что Бланшар в Лондоне, опасно. Он один из зачинщиков французской революции. Можешь догадаться, что он затевает здесь.

— Но революция закончена. Республику признали многие страны.

— Франция все еще хочет, чтобы мы плясали под ее дудку. Мы враги, помни. Мы фактически в состоянии войны. Я должен выехать в Лондон завтра ранним утром. Они все еще ищут Альберика. Клодина, ты должна взять себя в руки. Веди себя так, будто ничего не произошло. Ты поняла?

— Поняла.

— Забудь все свои сентиментальные представления. Альберик мог быть хорошим мальчиком, но он — шпион, работающий против нашей страны, и получил по заслугам. Помни это. Он сделал бы то же самое со мной, если бы имел эту возможность. Все зависит от удачи.

— Я понимаю.

— Хорошо.

Теперь я уверен, что он мертв. Мы можем спокойно ехать.

Да и лодки я не вижу.

О, обломок там, это не часть лодки? Похоже, что это так. Теперь, Клодина, ты успокоилась? Мы должны вернуться в Эверсли, а завтра я уеду. Ты должна продолжать жить, как будто ничего не случилось.

Можешь всем рассказывать о королевской свадьбе и как принца пришлось поддерживать, потому что он был пьян. Это рассмешит всех. И не проговорись, что знаешь, где Альберик. Надо, чтобы все думали, что он пропал или утонул. Это лучше всего.

Я села на лошадь и он последовал за мной.

— Готова? Поехали в Эверсли.

* * *

Я объяснила слугам, что мама осталась с Диконом и что мистер Джонатан возвращается завтра в Лондон.

Они восприняли это как само собой разумеющееся. Дикон и Джонатан все время уезжали и приезжали.

Мы расстроились, но не очень удивились, обнаружив, что Билли Графтера не было дома.

— Конечно, его предупредили, — сказал Джонатан. — Но мы его найдем.

Я была довольна, что Дэвид все еще оставался в Клаверинге. Было бы трудно вести себя с ним естественно.

Я плохо спала этой ночью, и, когда встала, Джонатан уже уехал.

Утром один из слуг из Эндерби приехал с запиской от тети Софи. Она знала, что я возвратилась, и хотела повидать меня.

Я поехала в Эндерби днем. Жанна приветствовала меня:

— Мадемуазель д'Обинье в постели. Она плохо спала ночью, так как очень беспокоится об Альберике. Вчера он вернулся из Лондона и сразу же уехал. Он не возвращался всю ночь.

Я услышала свой голос:

— О, что с ним случилось? Я презирала себя за ложь.

— Об этом мадемуазель д'Обинье и беспокоится. Он не виделся с ней, когда вернулся, это очень странно. Поднимайтесь.

Тетя Софи лежала в комнате с голубыми бархатными занавесками. Мои глаза сразу же обратились туда, где, как я знала, была труба для переговоров.

— Мадам Клодина здесь, — сказала Жанна.

Тетя Софи выглядела опечаленной. Давно я не видела ее такой. Как сильно она изменилась с того времени, как приехала в Эндерби! Долли Мэйфер сидела у кровати с книгой в руках. Она, очевидно, читала тете Софи.

— Останься с нами, Жанна, — сказала тетя. Жанна кивнула, поставила у кровати кресло для меня и встала неподалеку.

— Тебе понравилась поездка? — спросила тетя Софи.

— Да, было очень интересно.

— Я волнуюсь за Альберика, — сказала тетя.

— А что с ним? — тихо спросила я.

— Он поехал в Лондон по моему делу. Ты знаешь, он хорошо справляется с этим.

— Я знаю, он часто ездил для тебя — Вчера он вернулся, заскочил на минутку и снова уехал. Он так еще и не вернулся.

— И ты не предполагаешь…

— Может быть, он что-то забыл в Лондоне.

— И не сказал вам? — вставила Жанна. Софи многозначительно улыбнулась.

— Он так гордился своими лондонскими поручениями. Он всегда старается что-то для меня сделать, и если забывает, о чем я просила, то не хочет, чтобы я знала об этом. Скорее всего, так и было. Это единственное, о чем я могу подумать. Полагаю, ты можешь помочь, Клодина.

— Я?!

— Да, ты приезжала вчера, чтобы увидеть его, не так ли? Зачем?

Меня поймали врасплох.

Я не ожидала этого.

— Приезжала вчера, верно? — настаивала тетя Софи. Они все смотрели на меня: Софи и Жанна вопросительно, а Долли с непроницаемым выражением на лице.

— О, я сейчас вспомнила. Это по поводу моей лошади. Мне показалось, что у нее колики. Я слышала, Альберик говорил о каком-то лекарстве из Франции. Я так волновалась, что без промедления поехала к нему.

— Вам надо сходить на конюшню, — сказала Жанна. — Там должны знать.

— Нет. Это французское средство. Тем более, сейчас все прошло.

— Когда ты приехала, то не видела его, ведь так?

— Да. Сказали, что он уехал.

— Я слышала, что Билли Графтер тоже пропал, — сказала Жанна. — Он, должно быть, уехал с Альбериком.

Как быстро распространяются новости среди слуг! Они уже знали, что Билли Графтер пропал, и было естественно, что они связали его исчезновение с отъездом Альберика.

— Я думала, может быть, ты видела его, — сказала тетя Софи.

— Нет, он уже уехал.

— Это на него не похоже, — сказала тетя.

— Он вернется, — заверила ее Жанна. — Ему здесь слишком хорошо, чтобы покидать Эндерби.

— Я отругаю его, когда он вернется, — сказала Софи. — Он должен был дать мне знать, что вернулся.

Я поцеловала ее в щеку и сказала, что скоро приеду еще раз навестить ее.

— Да, приезжай, — сказала она. Жанна спустилась со мной вниз.

— Она потеряла его, — сказала она. — Он всегда мог приободрить ее. У него была добрая натура, и она любила с ним беседовать. К счастью, Долли здесь. Она учит ее французскому, вы знаете. У девочки хорошо получается. Она удивляет меня. Она очень умна, хотя это сразу не заметно. Я все еще надеюсь, что Альберик вернется.

Он не имеет права поступать так.

— Странно, — сказала я, — что она так беспокоится из-за слуги. Ведь он здесь не так давно.

— Она всегда кем-нибудь увлекается. Я была так рада, что у нее появился кто-то, кем она заинтересовалась. Он подходил ей, так как они соотечественники. Он знал, как вести себя с ней. Она привязалась к нему с самого начала.

Я попрощалась с Жанной и ушла, очень огорченная. Я, кажется, заразилась ее меланхолией.

Тетя Софи. Бедная тетя Софи! Она никогда больше не увидит Альберика.

Загрузка...