ГЛАВА 13



— Я здесь! — кричит мама у входной двери. — Где мое маленькое Оливковое масло?

Олив смотрит телевизор в гостиной, а я пялюсь в зеркало последние двадцать минут. Я не уверен, что хочу там увидеть, может быть, надеюсь найти там оправдание. Но не тут-то было. Шарлотта несчастлива. Она, скорее всего, разозлится на самом деле. Я не могу сказать, что бы сделал, будь на ее месте, но я бы, наверно, переживал. Мне не все равно, особенно после того, как я влюбился в Шарлотту. Но это — другие отношения, или что бы это ни было, это женщина, которая владеет сейчас сердцем Элли. Я просто не могу отказаться от этой возможности, ведь я хотел этого больше всего на свете, с того самого момента, как получил первое письмо от нее. Я обязан это сделать ради моего любопытства, моей боли в сердце... и Элли.

Чего я не понимаю, так это того, почему вдруг эта женщина решила перестать скрываться. В любом случае, я надеюсь узнать все сегодня вечером. Я столько раз, засыпая, представлял себе, как она может выглядеть. Безликая женщина — это единственное, что приходило на ум, хотя, нет, скорее безликая женщина с сердцем из золота, сердцем, которое может пережить самую удивительную женщину, которая когда-либо существовала в этом мире.

— Хантер, милый, — зовет меня мама, ее голос становится громче по мере приближения. Она поворачивает из-за угла, входя в мою спальню, на ее лице вопросительный взгляд. — Должно быть, довольно крупный клиент?

— Да, это огромная возможность, которую я так долго ждал, — это не ложь, только касаемо части про клиента. — Спасибо, что пришла посмотреть за Олив, — говорю я.

— А почему ты не попросил Шарлотту приглядеть за Оливией, как обычно в последнее время? — спрашивает мама.

— Я не хочу слишком часто использовать в своих интересах ее готовность помочь мне, — честно отвечаю я.

— Понятно… — говорит она с этим взглядом, выражающим интерес, не потерпел ли я фиаско в ее мечтаниях обзавестись новой невесткой. — В любом случае... — мама убирает волосы со лба с мягким вздохом, — ты говорил сегодня со своим братом?

Ох, черт. До меня доходит понимание того, что ЭйДжей, скорее всего, не сказал маме о своей неожиданно возникшей проблеме. Черт, она же знает, что мы сегодня работали вместе.

— Да, мы работали утром.

— Ты знаешь, куда он отправился после работы?

Не то чтобы она нас чересчур контролировала, но она может спокойно выудить всю информацию из меня прямо сейчас. Она что-то знает.

— Неа, я был немного занят.

И это правда.

— Хмм… — она проводит пальцами по комоду, поднимая облако пыли в воздух. — Тебе действительно нужна домработница, — говорит она, вытирая палец о брюки.

— Запомню, — вздыхаю я. — Ладно, я постараюсь вернуться не поздно, — надеюсь на это. Наконец, отводя свой взгляд от зеркала, я резко вздыхаю и сглатываю, пытаясь избавиться от сухости во рту.

— Ты надушился для клиента?

Боже мой.

— До свидания, мама, — я сжимаю ее плечи и целую в щеку. — Еще раз спасибо.

Попрощавшись с Олив и отбившись от ее четырех миллионов вопросов, я выскальзываю за дверь и сразу сажусь в машину, надеясь остаться незамеченным. Не знаю, наблюдает ли Шарлотта за мной из своего окна прямо сейчас, но чувствую, как будто причиняю ей боль, поступая так, даже при том, что не рассказал ей про встречу. Мне ненавистно то, что я выбрал именно такой способ, но и не стоит терзать себя, пытаясь выяснить, правильно ли я поступаю или нет. Я просто знаю, что должен это сделать.

Чем ближе я подъезжаю к «Бордерлайн Гриль», тем тяжелее мне дышать и тем быстрее слабеет моя решительность. Как я ее найду здесь? Она не сказала мне, во что будет одета, или даже свое имя. Так что же, теперь мне придется подходить к каждой женщине в ресторане и спрашивать, не пишет ли она странные письма, или «Эй, простите, это может прозвучать странно, но случайно не у тебя ли сердце моей жены в груди?» Какого черта я делаю? Может, у меня существует безмолвная связь с ней, и я буду просто знать, глядя на нее, что это — она. Да уж, эта мысль смешна.

Через пять минут езды, не усмирив в голове свои лихорадочно мчащиеся мысли, я поворачиваю на полупустую парковку. Пробегаюсь взглядом по ряду автомобилей, ища любую машину, которая может подсказать мне что-то, но это глупо. Это всего лишь машины.

Я задыхаюсь, выйдя из грузовика. Если не возьму себя в руки, чтобы не упасть, то буду целовать асфальт.

Мне кажется, что эти двадцать пять шагов до входной двери превращаются всего в три, и я хватаюсь за ледяную дверную ручку. Такое ощущение, что небольшой порыв ветра удерживает дверь, не давая ее открыть, но на самом деле это мои мышцы отказываются функционировать. Ресторан оказался небольшим, что-то вроде закусочной, в которой в данный момент все присутствующие повернули свои головы в мою сторону на звон открывшейся двери.

Я задерживаю дыхание и толкаю дверь, шагая внутрь. Оглядывая людей, сидящих в кабинках, замечаю, что никто из них не сидит в одиночестве. Может, она привела кого-то с собой... мать, отца, сестру или брата? Я похож на психа, если уж на то пошло. Хотя даже не знаю, есть ли у нее родственники. Я почти ничего не знаю о ней. Возможно, было бы умнее взять с собой кого-нибудь, например, Шарлотту. Может быть, это был бы правильный путь, чтобы справиться с этим. Однако теперь уже поздно. Да какая разница, это же не свидание вслепую. Я просто хочу познакомиться с ней. Я просто хочу быть рядом с ее сердцем.

Пока я по-прежнему сканирую взглядом зал вверх вниз справа налево, никто уже не обращает на меня внимания, а это говорит о том, что никого не интересует, что я мог бы быть Хантером. Она знает, как я выгляжу? Я думаю, что, скорее всего, да, иначе откуда она знает, где я живу и как меня зовут. Это не так трудно выяснить.

Я вздрагиваю, когда ко мне подходит официантка в черной юбке и белой блузке. Она молода, может быть, даже подросток. Ее волосы взъерошены, а в темно очерченных глазах затаилась печаль, говоря мне о том, что у нее есть, что рассказать. Мне бы хотелось выслушать ее, но в реальной жизни нет тайм-аутов или перерывов. Поэтому я не буду интересоваться, все ли у нее в порядке, когда она спрашивает меня, нужен ли будет столик на одного? Тот факт, что я вижу грусть в глазах людей, окружающих меня, заставляет осознать, насколько я отличаюсь от горюющего Хантера, который впервые встретился с Шарлоттой на остановке всего несколько месяцев назад.

— На двоих, пожалуйста, — отвечает на вопрос голос позади меня, прежде чем я успеваю открыть рот.

— Сюда, — говорит официантка, разворачивается и направляется вниз по узкому проходу в сторону последнего пустующего столика в ресторане.

Я должен развернуться. Я должен увидеть ее. Она знает, кто я, даже со спины, а я не знаю, кто она.

Напуганный до чертиков, не оборачиваясь, я иду за официанткой. Когда мы доходим до столика, официантка размещает два меню на нем и желает нам хорошего аппетита. Я проскальзываю на ближайшую твердую скамейку. Я всегда был джентльменом, предлагая даме присесть первой, но сегодня, видимо, потерял свои яйца по дороге сюда. Сердце моей жены находится всего в нескольких сантиметрах позади меня, достаточно близко, чтобы почувствовать дыхание, созданное бьющимся сердцем Элли.

Трус внутри меня хочет убежать и никогда не пытаться больше раскрыть эту тайну, но я уже здесь, и обратной дороги нет. Теперь я понимаю, почему она скрывала свое имя все эти годы. Как только я увижу ее, узнаю ее, поговорю с ней... все изменится.

Я ненадолго закрываю глаза, чувствуя, что она сейчас сидит напротив, смотрит на меня и, вероятно, задается вопросом, что, черт возьми, со мной происходит, и почему я сижу здесь с закрытыми глазами.

Я кладу руки на стол, сжимая пластиковое покрытие кончиками пальцев. Мое сердце находится на уровне горла, не уверен, смогу ли глотать, и когда ее рука — мягкая, теплая рука, нежно ложится на одну из моих, я мгновенно открываю глаза.

Другой рукой прикрываю рот от шока.

— Ты! — это все, что я могу выдавить.

Она кивает с неуверенной, слабой улыбкой и отвечает:

— Я… — говорит она с нежным смехом, — Роберт Фрост подсказал мне выбрать сегодня другой путь.

— Ты ведь не просто так переехала сюда из Сан-Диего, не так ли? — мои мышцы напрягаются при звуке ее голоса, — а я думал, ты не веришь во все это. По сути, если я правильно помню, ты назвала это «бредом».

Она спокойно выдыхает и смотри на свои колени. После короткой паузы она снова поднимает свой взгляд на меня и смотрит сквозь густые темные ресницы.

— Нет, я соврала насчет Сан-Диего, — говорит она, — и насчет Фроста я тоже могла ошибиться.

— Почему ты не сказала мне? — спрашиваю я.

— Я не знала как, — говорит она, разрывая наш зрительный контакт.

Мне кажется, в моей жизни слишком много людей, которые не знают, как рассказать мне о разных вещах... важных вещах.

— Эй, я ношу сердце твоей жены, — говорю я, предлагая ей простые слова, которые так легко можно было произнести, когда мы впервые встретились. — И всего-то делов.

— Да, это было бы подходящим способом и совсем не странно, — отвечает она, закатывая глаза. Она наклоняется вперед, позволяя темным волосам соскользнуть с плеч. Абсолютно беззвучно она расстегивает свое пальто, осторожно вытягивая руки из рукавов. На ней черная рубашка с V-образным вырезом, которая обнажает ее ключицы. Мое внимание обращается к самому центру груди, где идеально прямой шрам выглядывает за тканью рубашки. Это ее сердце.

— Я хотела сказать тебе, но это вряд ли бы выглядело просто, если бы подбежала к незнакомцу и ошарашила его, — говорит она.

Мы не незнакомцы.

Вместо этого ты писала мне анонимные письма в течение пяти лет. Неужели ты не поняла, что уже этим меня ошарашила? — может быть, ошарашила не совсем подходящее слово здесь, но я чувствовал себя опустошенным каждый раз, когда читал ее слова. Это поддерживало боль, живущую во мне. И также сохранило Элли живой для меня. — И где эта гора, про которую ты писала?

— Это никогда не было моим намерением, Хантер. Поверь мне, — она хватает пальцами свои волосы, убирая их от щек, и я замечаю, что описание Олив про диснеевскую принцессу весьма точно. Она безупречна. — Гора находится на севере. Я люблю совершать короткие поездки, чтобы подумать и хоть иногда побыть одной.

Прокручивая ответы на свои вопросы, я продолжаю:

— Ты знала, что я буду в садах в тот день? Те дни? — спрашиваю я ее. Интересно, как хорошо Ари знает меня.

— Нет, я понятия не имела. Это произошло само собой.

Как будто Элли хотела, чтобы мы встретились. Ничего не происходит само собой. Все заранее запланировано и должно случиться.

— Ничего себе, — мне кажется, это было честно.

— Согласна, — Ари кладет руки на стол, складывая их вместе и переплетая свои идеально наманикюренные пальцы. — Я знаю, что у тебя есть подруга, или, по крайней мере, я так подумала, когда Олив сказала об этом в тот раз в саду. Я абсолютно не собираюсь причинять неудобства или вносить разногласия в твою жизнь и надеюсь, что сегодняшняя наша встреча, на которую именно я пригласила тебя, не станет проблемой.

Не думаю, что можно назвать проблемой то, что я сейчас сижу рядом с бьющимся сердцем Элли:

— У меня есть подруга, но это не имеет никакого отношения к нам, — признаю я.

Она улыбается, услышав это, и я не уверен, что знаю причину ее улыбки.

— Я рада, что ты счастлив. Это избавляет меня от части вины.

Я не понимаю, как она может испытывать чувство вины. Элли умерла и была достаточно благородна, чтобы подумать о том, что произойдет в жизни после ее ухода:

— Ты никогда не должна чувствовать себя виноватой. Прямо здесь и сейчас я понимаю, насколько замечательной была Элли, которая все продумала заранее, чтобы сохранить жизнь другой, когда ее уже не станет. От этого я люблю ее еще больше.

— Она была Великой женщиной, — говорит Ари, еще раз украв дыхание из моих легких.

— Могу я принять ваш заказ или вам нужно еще несколько минут? — нашу невероятно важную беседу прерывает официантка, и Ари использует это.

— Мне, пожалуйста, салат с маслом и уксусом, и сверху жареного цыпленка.

С ощущением, что спускаюсь с высокой горы высотой с километр, я неожиданно нажимаю на тормоза и ошарашенно смотрю на нее.

— Салат? Ты серьезно?

Она складывает руки на груди.

— Нужно поддерживать это тиканье.

— Она будет гамбургер и картофель фри, — я знаю, что это было грубо, и она может быть вегетарианкой или веганом, или кем-то там еще, но Элли хотелось бы, чтобы у нее был гамбургер и картофель. Если Элли что-нибудь хотела, то она делала это всегда, даже если бы собиралась умереть на следующий день. Что она и сделала — заказала пиццу с двойным сыром и две порции картошки в ночь перед рождением Олив. Она знала, что ей не разрешат есть в больнице, когда начались преждевременные роды. Это было ее последнее желание перед тем, как стать мамой. Женщина получила то, чего она хотела, и это сделало ее счастливой в ту ночь настолько, как будто она была последней. Последний ужин.

— Эй, — ворчит она.

— Ты вегетарианка? — спрашиваю я многозначительно.

— Нет, — смеется она.

— Бургер и фри и для меня, пожалуйста, — говорю я, чтобы ускорить процесс принятия заказа официанткой. Тогда она, наконец, уйдет. — Ты знала Элли? Я помню, что ты упомянула о ней в одном из своих последних писем.

Она избегает моего взгляда, пока слезы собираются в ее глазах. Я даю ей время, увидев, как плотно сплетены ее пальцы вместе, делая руки настолько белыми, что, кажется, они светятся под подвесной лампой.

Когда она переводит свое внимание на мое лицо, я вижу в наполненных слезами глазах свое лицо с искаженными чертами. Интересно, какое выражение лица у меня сейчас. Внутри меня так много чувств, которые я не ощущал никогда прежде.

— Я была ее студенткой-практиканткой на протяжении двух лет до ее смерти.

— Студенткой-практиканткой? — я не уверен, зачем переспрашиваю, поскольку знал, что у Элли их было несколько в течение четырех лет, когда она преподавала, но она никогда не упоминала о ком-то из них. — Я не понимаю, — как одно связано с другим.

— Я умирала, — говорит она, когда слезы высыхают. Ее слова звучат сердито, как будто она репетировала ранее, стоя перед зеркалом и повторяя себе снова и снова, что она умирает.

— От чего? — я уже знаю, но мне нужно услышать это.

— Врожденная сердечная недостаточность. Я не должна была дожить до двадцати лет, но дожила, — объясняет она. От ее слов у меня перехватывает дыхание. Элли всегда приходила домой и делилась со мной душещипательными историями. Она всегда имела представление о том, как можно исправить мир в одиночку. И в любой истории, которую она мне рассказывала, сожаление и жалость не были итогом. Она всегда находила решение проблемы. Почему она никогда не упоминала об Ари — вот что меня волнует. — Она хотела помочь мне.

— В этом вся Элли. Она хотела стать медсестрой, но не переносила вида крови, поэтому нашла единственное верное для нее решение помочь людям — стать учителем.

Ари делает судорожный вдох, ее губы изгибаются в кривой улыбке.

— Она сказала, что если на то будет воля Божья, то я получу ее сердце, то есть, если ее сердце переживет мозг, прежде чем я умру, то мне чертовски повезет. Доброта Элли — это то, что досталось мне; она осталась в ее сердце. Но то, что она говорила мне, будто я буду счастлива, это совсем не так, как мечтала я, надеясь обрести здоровое сердце. Я не считаю, что ее смерть в обмен на мою жизнь — это такая уж удача.

Я хотел услышать все до последнего слова, все, что Ари только что сказала, но мой мозг застрял на одной конкретной фразе, той, которую я никак не могу выкинуть из головы:

— Прости, — я качаю головой. — Что ты только что сказала про ее сердце, пережившее мозг?

Она бледнеет.

— Это то, что она сказала мне, — поясняет Ари.

— Но почему она допускала такой вариант развития событий? — холодный пот скатывается по моей спине, и я чувствую головокружение и слабость настолько сильно, что просто хочу опустить голову вниз и передохнуть. Вместо этого я стараюсь держаться и получить ответы на все свои вопросы. — Ты должна знать, почему она сказала это именно так, правда? — я слышу, как мой голос становится все громче и агрессивнее, но как бы мне ни хотелось утихомирить свой разгоряченный мозг, я не могу с этим ничего поделать. Ари выглядит растерянной, даже слегка напуганной. Такое ощущение, что ресторан сужается вокруг меня, закрывая в этот полый пузырь, где все смотрят на меня, говорят обо мне шепотом, как будто я их не слышу. Я слышу только мысли в моей голове, борющиеся друг с другом, сражающиеся, чтобы просто понять.

Ари смотрит в сторону, встречаясь с взглядами людей, окружающих нас. Я должен чувствовать вину, что заставил ее чувствовать себя неудобно, но вместо этого меня беспокоит тот факт, что я вот-вот взорвусь.

— Она сказала, что ее судьба — подарить жизнь. Что это был Божий план для нее, — говорит Ари.

— Нет. Было что-то еще, — отвечаю я, стараясь не повышать голос.

— Это не мое место, — говорит она. — Я чувствую себя не очень хорошо в этой ситуации, именно поэтому держалась на расстоянии на протяжении многих лет. Я пришла сюда не для того, чтобы рассказывать тебе о том, в чем Элли доверилась мне. Я пришла сюда, чтобы положить конец боли, причиной которой, предположительно, являюсь я, — Ари смотрит вниз на скамью и собирает сумочку, затем пальто. — Это была ужасная идея.

Она уходит. Нет. Она не может уйти. Не после всего этого. Я хватаю ее руку, когда она проходит мимо, удерживая на месте и не давая ей ту свободу, которую она заслуживает.

— Не оставляй меня, — заикаюсь я.

— Отпусти, Хантер, — она вытягивает руку из моей хватки и продолжает идти к двери.

Я лезу в задний карман и вытаскиваю оттуда пятьдесят долларов, швыряю их на стол, хватаю пальто и выбираясь из кабинки, чтобы последовать за ней. Я думал, что найду ее запертой в своей машине к тому времени, как выберусь на улицу, но она сидит на бордюре перед рестораном, закутавшись в пальто и крепко себя обнимая.

На мгновение все внутри меня расслабляется, и я не уверен, это потому, что временно не боюсь потерять контроль, или потому, что слишком сильно надеюсь на признание, которое заслуживаю.

— Элли и я поддерживали контакт на протяжении многих лет. Я знала, когда ты узнал, что она беременна Олив. Я знала, когда у нее начались схватки. Я знала, когда она умерла. На самом деле, я видела тебя в холле больницы, — пояснила она деликатно.

— Откуда ты знала, кто я? — я сажусь рядом с ней на тротуар, инстинктивно обняв ее в знак предложения мира, изо всех сил пытаясь понять, что я не единственный, кто чувствовал боль, независимо от путаницы относительно дружбы Ари с Элли. Почему я никогда не слышал о ней? Я действительно думал, что Элли рассказывала мне все.

Ари снова расчесывает пальцами волосы — привычка, которую я заметил за те несколько раз, когда виделся с ней. Профиль ее красивого лица светится сейчас под оранжевым уличным светом и кремовой луной. Она тихо шмыгает носом и притягивает руки к груди, дрожа от холодного ветра:

— Она тебя так любила, — говорит Ари, мягко вздыхая, — сильнее, чем я когда-либо думала, что можно кого-то любить. Она показывала мне фотографии в школе, похожие на глупые картинки для постороннего человека, но она хотела показать твою улыбку, когда вы красили комнату, или как вы сожгли еду, потратив на ее готовку три часа...

Это мало о чем мне говорит, но я хочу услышать больше.

— Элли была безумно, абсолютно влюблена в тебя, — продолжает Ари. — Каждое решение, которое она принимала, так или иначе вращалось вокруг вашей жизни, и хотя я никогда не встречала тебя лично, я чувствовала, как будто знала тебя, когда она говорила о тебе, — мое сердце щемит от удовольствия, слушая ее слова, ее объяснения причины, которую я никогда не смогу полностью понять. Мне нужно было услышать это. Я так сильно нуждался в этом.

— Я знала, что это она умерла, когда мне позвонили из донорского сервиса. Мне сказали немедленно приехать в больницу. Я была наполнена смесью душевной боли, отчаяния и надежды. Я никогда не ощущала столь сильные чувства в одно и то же время. Эгоистичное ощущение удачи стало одним из тех чувств, за которое мне очень стыдно. Я хотела притвориться, что Элли не была донором, что она не потеряла свою жизнь, в свою очередь даря будущее, которое мне не суждено было иметь. Я старалась изо всех сил вытолкнуть это из своего разума, входя в больницу в тот день.

Ари встала, все еще держа руки у груди. Прогулявшись до середины стоянки, до своего синего автомобиля, она остановилась, прислонившись к задней части машины.

— Следующим, кого я увидела, войдя в больницу, был ты. В тот момент я подумала, что мое сердце остановится, прежде чем у меня будет шанс получить донорское. Ты сидел, прислонившись к стене под таксофоном, колени были прижаты к груди, глаза воспалены, щеки красные, лицо все в пятнах от постоянных безостановочных слез. Обычно ты не встречаешь людей, которые сломались или потеряли любовь всей своей жизни… — она тяжело дышит от эмоциональных слов, — но если встретишь, то жалеешь его или ее, независимо от их истории. А я знала твою историю. Чувство вины, поглотившее меня в тот конкретный момент, навсегда запечатлелось в моей голове.

— Ты видела меня в тот день, в тот момент? — уточняю я.

— Я стояла и смотрела на тебя минут пять, пока моя мать не заставила меня пойти дальше. Я едва могла сдерживать себя, мое тело ослабло, но внутри было такое чувство, что мне это нужно, а затем я пошла и забрала сердце твоей жены.

— Элли знала, что умрет? — мне нужно знать, и я буду продолжать умолять ее сказать мне правду, иначе у меня больше не будет такой возможности.

— Хантер, ты хочешь, чтобы я рассказала тебе то, чем она поделилась со мной по секрету?

Загрузка...