Голос сердца. Книга вторая

40

Николас Латимер развалился на диване в кабинете, положив ноги на журнальный столик и не сводя пристального взгляда со своей сожительницы. Несмотря на весь свой гнев, он с трудом сдерживал рвущийся из горла недоверчивый смех и в конце концов громко расхохотался, закинув голову. Но смех его прозвучал безрадостно и затих так же скоро, как и вырвался наружу. Он быстро опустил ноги на пол и подался к ней. Глаза его были холодны как лед, лицо также дышало холодностью.

— Интересно, Карлотта, ты хотя бы прислушиваешься немного к тому, что сама говоришь? Порой ты кажешься просто безумной, совершенно невменяемой.

— Вовсе нет! — резко возразила она, сидя с таким же возмущенным лицом, что и Ник.

— Прости меня, но я в этом не уверен. Ты собираешься уйти от меня и увезти ребенка в Венесуэлу, хочешь спрятать его от меня в своей семье, обратить в католичество. Ты воображаешь, что тебе все это удастся, а я стану плясать под твою дудку. Ты взбесилась и решила, что меня можно послать ко всем чертям. Так вот, что я скажу вам, миледи: к черту! Я заявляю тебе, что ничего из этого не выйдет! — повысил он голос. — И вот что еще. Прекрати эти свои причитания о своем бедненьком маленьком мальчике. Тебя послушать, так он еще не вырос из пеленок. Ему уже, слава Богу, четыре года, и он ни в каком отношении не бедненький! Мало того, что он окружен всеобщей любовью и преданностью, так у него есть еще все, что можно достать за деньги.

Карлотта угрожающе сверкнула глазами и помахала пальцем перед носом Ника.

— Ты не можешь запретить мне поступать так, как я того пожелаю. Я забираю Виктора с собой в Венесуэлу. Это мой ребенок. Мы с тобой не женаты, и у тебя нет никаких прав…

— Вот здесь ты сильно заблуждаешься, — взорвался Ник. — Я его отец! Я официально признал свое отцовство и имею все те права, что и ты. И не пытайся делать глупости, сама потом пожалеешь. Ты рискуешь вообще потерять сына. В последнее время в судебной практике есть масса прецедентов, когда отцы незаконнорожденных детей выигрывают процессы у их матерей. Запомни хорошенько, что я сказал, и не пытайся катить на меня бочку! В моем распоряжении есть самые искусные адвокаты.

— Меня мало волнуют адвокаты, Николас, твои или еще чьи-либо, — прошипела Карлотта, напуская на себя величаво-презрительный вид. — У моего отца достаточно денег, чтобы купить и продать любого законника.

— Не тычь мне, ради Бога, в лицо этими проклятыми отцовскими деньгами… — Ник вскочил, чтобы налить себе водки. — Льда, как всегда, нет. Конечно, на что еще могу я надеяться в этом доме. Ну, ничего, придется выпить и так!

— Ты слишком много пьешь в последнее время.

— Не твое дело, Карлотта! Я же не вмешиваюсь в твои дела.

— Ты по полдня сидишь тут и пьешь, вместо того чтобы работать. Так ты не закончишь свой роман до собственной смерти.

Ник сардонически рассмеялся и повернулся к ней лицом.

— Знаешь, милочка, порой ты бываешь настоящей скотиной!

Карлотта безразлично пожала плечами:

— Очевидно, ты сам меня до этого доводишь.

Устало вздохнув, Ник продолжал холодно смотреть на нее, презрительно прищурив глаза.

— Куда подевалась та очаровательная нежная молодая женщина, которую я когда-то повстречал? Та девушка, которую отыскал для меня Вик, считая ее самой милой, самой прекрасной на свете?

— Я прожила с тобой пять лет. Живя в грязи, невольно испачкаешься!

Ник пропустил ее язвительное замечание мимо ушей и, стараясь говорить спокойно, примирительно произнес:

— Не могу понять, Карлотта, почему ты так внезапно вдруг решила ехать в Каракас? Мы только что вернулись оттуда. Разве недостаточно было провести там все рождественские праздники?

— В Нью-Йорке слишком холодно для меня, — осторожно, самым спокойным тоном проговорила она.

— Не морочь мне голову, Карлотта, в это невозможно поверить. Ты фактически выросла на Восточном побережье и провела здесь большую часть жизни. Теперь же, ни с того ни с сего тебе стало тут слишком холодно. Ну-ну, ври дальше!

— Ты меня неправильно понял, — примирительно заговорила Карлотта, надеясь настоять на своем. — Я вовсе не собираюсь уезжать насовсем, только на несколько месяцев, до весны. Кроме того, я забочусь и о тебе. Ты сможешь в тишине и покое сосредоточиться на своей работе.

Ник остался непреклонен.

— Ни в коем случае Виктор не покинет Штаты без меня. Никогда, Карлотта, вот мое последнее слово. — Он холодно улыбнулся. — Конечно, ты сама можешь ехать, если хочешь, но Виктор останется здесь со мной.

— Оставить тебе моего ребенка? Ни за что! — взвизгнула Карлотта. — Оставить его тебе и этой твоей бабе…

Она осеклась на полуслове и испуганно посмотрела на Ника, сожалея о вырвавшихся у нее словах.

— Баба! Господи, это просто смешно! Тебе чертовски хорошо известно, что в моей жизни нет никаких других женщин, — возмутился Ник, сверля ее тяжелым взглядом.

— Это ты так утверждаешь, но я тебе не верю. Ты постоянно часами пропадаешь где-то и, должно быть, спишь с кем-то еще, раз совершенно перестал спать со мной.

Она откинулась в кресле, закинув ногу за ногу.

— Мало найдется женщин, которые станут спокойно мириться с тем, что приходится выносить мне, — ледяным тоном, напустив на себя мученический вид, закончила Карлотта.

Ник поморщился, услышав этот намек на их безрадостные сексуальные отношения, бывшие постоянным камнем преткновения между ними, и тяжело вздохнул.

— Я ни с кем не сплю, Карлотта, и у меня нет никаких иных отношений с другими женщинами. Просто я целиком захвачен работой над новым романом. Неужели ты не можешь понять, что, когда я пишу, ничто иное, не только секс, меня не интересует. Вся моя энергия целиком уходит в работу.

В глубине души Карлотта понимала, что, скорее всего, он говорит правду, но крохотный червячок сомнения не переставал точить ее. За последние месяцы он так отдалился от нее, что она не могла объяснить это не чем иным, как тем, что у него завелся роман на стороне. Она не удержалась, чтобы не подколоть его.

— Но ты вовсе не так уж интенсивно трудишься. Куда же, спрашивается, уходит вся твоя хваленая энергия?

«В бесконечные ссоры с тобой», — грустно подумал Ник, но вместо этого сказал:

— Я попал в полосу невезения. Этот роман оказался невероятно сложным, требующим огромных умственных усилий. Вот ты интересуешься, чем я занимаюсь, когда по полдня не бываю дома? Могу ответить — я хожу и думаю. Иду к Фрику или в «Метрополитэн», сажусь там и размышляю. Вот что я делаю, когда иду в музей или просто слоняюсь по улицам. Раздумываю о жизни моих героев, об их намерениях, о мотивах их поступков. Мне приходится также непрерывно думать о сюжете и построении романа, о диалогах, об общей атмосфере, чувствовать время и место действия. О черт! Зачем я все это тебе говорю? Ты все равно не поймешь, и, может быть, мне и не следует рассчитывать на твое понимание.

Карлотта подозрительно взглянула на него.

— Когда мы только познакомились, ты тоже был посередине работы над книгой, но это не мешало нашим отношениям. И вообще, пока мы живем вместе, ты постоянно что-нибудь пишешь, то роман, то сценарий, но лишь с недавних пор твое отношение ко мне переменилось, — продолжала жалобно, но с раздражением в голосе скулить Карлотта, глядя на него из-под своих пушистых ресниц.

— Господи, Карлотта! Я уже немолод, мне пятьдесят один год, я уже давно не юный студент с постоянно стоящим членом.

Она бросила на него осуждающий взгляд.

— Но это — единственное, что ты когда-либо давал мне. К несчастью, я знаю, что у тебя есть женщина, Ник. Можешь не отпираться. Она названивает сегодня сюда целый день. Какая наглость — врываться в мой дом!

Ник непонимающе уставился на Карлотту.

— Названивает сюда? Кто? Какая женщина? О чем ты там, черт побери, бормочешь?

— Я не бормочу, а просто сообщаю тебе причем со спокойствием, которое меня саму удивляет, что твоя любовница целый день мне надоедает. Звонит и спрашивает тебя, но, естественно, отказывается себя назвать.

Видя, что ей удалось полностью завладеть вниманием Ника, Карлотта добавила с саркастической усмешкой:

— Возможно, она позвонит снова, в любую минуту.

Ник был заинтригован. Он покачал головой и с жаром заявил:

— Не представляю, кто бы это мог быть, честное слово. — Он задумчиво поскреб подбородок. — Правду тебе говорю, Карлотта.

Его недоумение было столь явным и неподдельным, что ей не оставалось ничего иного, как поверить ему. Ее гнев стал потихоньку улетучиваться, и, немного смягчившись, она сказала:

— Ты не должен меня осуждать за то, что я была так раздражена и расстроена. Подумай сам, тебя бы не разозлило, если бы незнакомый мужчина названивал сюда и, не называя себя, просил позвать меня к телефону?

— Я бы несомненно разъярился и стал бы тебя подозревать, — с усмешкой признался Ник. Теперь он все понял. Ее невероятная и, как всегда, беспричинная ревность снова вырвалась наружу. Так вот почему она угрожала ему своим отъездом! Он пожал плечами. — Да, конечно, она еще позвонит, если у нее ко мне важное дело, и тогда эта загадка точно разрешится, не правда ли? А пока — давай забудем об этом. Ты же знаешь, что я не терплю ссор. — Он встал, подошел к Карлотте и поцеловал ее в голову. — Мир, дорогая?

— Но только — пока, Николас, — строго ответила она, но, как он успел заметить, ее бархатные глаза потеплели, да, заметно потеплели.

— И больше никаких разговоров об отъезде в Венесуэлу, о'кэй?

— Да. Ты же понимаешь, что речь не шла об отъезде навсегда. Но мне хотелось бы в скором времени туда съездить. — Она почувствовала, как он весь напрягся, и торопливо добавила: — Пусть даже без ребенка, но мне надо действительно слетать домой. Отец плохо себя чувствует, и мама волнуется из-за него.

— На Рождество он прекрасно выглядел, — мягко сказал Ник и нежно сжал ее плечо. — Не волнуйся, с ним все будет хорошо. Просто он скучает без тебя точно так же, как я буду тосковать, если ты уедешь.

— Правда, Николас?

Она обернулась к нему, и он заметил тень сомнения, пробежавшую по ее лицу.

— Да, конечно, — поспешил заверить ее Ник, сильно сомневаясь в том, что и вправду будет сильно скучать без нее. — Кстати, по какому поводу ты так принарядилась? Я хотел спросить об этом сразу, как пришел, но не успел до того, как ты на меня набросилась.

— О, Николас! — она негодующе взглянула на него. — Надеюсь, ты не забыл о вечеринке у Долорес Орландо?

— Ах, черт, совершенно вылетело из головы! — с гримасой воскликнул он. — А мне действительно туда необходимо идти? Ты же знаешь, как я не выношу всю эту толпу крутящихся вокруг нее бездельников, порхающих с места на место. Они все — такое хамье, у меня нет с ними ничего общего. Сама Долорес — другое дело, она в порядке, — торопливо поправился Ник, заметив несогласие во взгляде Карлотты. — Слушай, она поймет меня, если я ей позвоню прямо сейчас и извинюсь.

Карлотта была готова вывалить кучу возражений, но потом передумала и промолчала. Если она заставит его пойти с нею, закатив одну из своих знаменитых сцен, то он надуется и испортит ей весь вечер своим ворчанием.

— Ладно, — слегка поколебавшись, согласилась она. — Ты не рассердишься, если я поеду туда одна?

— Нет, конечно. Все равно я собирался вечером немного поработать и буду только доволен, если ты хорошо проведешь время.

Он подошел к своему письменному столу, полистал телефонную книгу и набрал номер Долорес. Рассыпаясь в извинениях, он немного мило поболтал с нею, после чего положил трубку и радостно улыбнулся.

— У нее предполагается ужин а-ля фуршет, так что никаких проблем с размещением гостей. По ее словам, она разочарована, но принимает мои извинения. Ну, как насчет того, чтобы выпить на дорожку?

Карлотта попросила приготовить ей бокал «Lillet» с содовой, и следующие двадцать минут они провели, мирно беседуя на безопасные темы вроде их сына, здоровья матери Ника, предстоящего приема по случаю помолвки его племянницы Николетты. Наконец, отставив недопитый бокал, Карлотта встала.

— Перл думала, что нас сегодня вечером не будет дома, и ничего особенного не готовила на ужин. Но она потушила мясо для себя и мисс Джессики. Ты можешь поесть вместе с ними, или, если хочешь, тебе приготовят стейк.

— Предпочитаю тушеную говядину. Но я сам скажу Перл, можешь не беспокоиться. — Он взглянул на часы. Было уже восемь. — Кажется, я пропустил время рассказывать Виктору сказку на ночь. Я загляну проведать его после твоего отъезда.

— Он уже спит. Не буди его. Иначе он пожелает провести вечер с папочкой, который его только балует.

Дружелюбной улыбкой она постаралась скрасить брошенный упрек, повернулась и вышла из кабинета, шурша тафтой своего вечернего платья. Ник проводил ее вниз, помог надеть норковую шубку и поцеловал на прощание в щеку.

— Я поймаю тебе такси. Не люблю, когда ты одна ходишь по улицам. Пошли, я хочу проследить, что ты благополучно уехала.

Карлотта принялась было возражать, но Ник, не обращая внимания на ее протесты, быстро довел ее до перекрестка семьдесят четвертой улицы и Мэдисон-авеню, где им пришлось довольно долго мерзнуть на ледяном январском ветру. Наконец Ник заметил такси и, остановив его взмахом руки, помог Карлотте забраться в машину.

— Повеселись хорошенько, — напутствовал он ее, захлопывая за ней дверцу, потом повернулся и быстрым шагом направился назад к своему дому, где одним махом взлетел по ступеням к дверям. Нанеся визит на кухню и поболтав там недолго с Перл, совмещавшей у них обязанности кухарки и домоправительницы, Ник поднялся на второй этаж, где находилась комната сына. Он осторожно открыл дверь и вошел, неслышно ступая. В слабом розовом свете ночника он разглядел хорошенькую головку сына, лежавшую на подушке рядом с растрепанным плюшевым мишкой Снупи. Нагнувшись, Ник поправил одеяло, нежно погладил сына по голове с мягкими прямыми волосами и, склонившись еще ниже, поцеловал его в гладкую пухлую щечку.

— Спи спокойно, родной, — прошептал он, — я люблю тебя.

Следующие минут сорок или около того Николас Латимер провел за письменным столом в своем кабинете, тщательно правя и редактируя написанные за последние несколько дней страницы нового романа. Покончив с ними, Ник потянулся, снял очки в роговой оправе и устало протер глаза. Страницы сами по себе были хороши, но глава в целом все еще не получалась такой, как ему хотелось, и будь он проклят, если знал — почему. Ник всегда умел замечать слабые места в своих рукописях, считая эту свою способность особым даром. Гораздо важнее для писателя самому видеть свои недостатки и устранять их, чем замечать одни только удачи. Сейчас же Нику стало казаться, что он утратил эту способность к самокритике, и это его встревожило. Начало книги получилось превосходным, и работа над ней, продвигавшаяся на удивление гладко, без запинок, в последние месяцы неожиданно застопорилась, и он совершенно перестал двигаться вперед.

— Почему? — громко и требовательно спросил сам себя Ник и вскочил, охваченный нарастающим волнением. Он налил себе еще выпить, плюхнулся на диван, закурил сигарету и, растянувшись на спине, уставился в пространство. Его взгляд сам собой упал на книжные полки напротив, где написанные им романы выстроились в длинный ряд. Все они были мировыми бестселлерами, но каждый из них потребовал от него чудовищных усилий, стоил ему больших душевных страданий и огорчений. Ник нахмурился. Может быть, вот в чем дело: он ожидал, что все теперь пойдет намного легче. Но писать никогда не бывает легко. Если наступит такой день, когда его работа перестанет волновать его, то он должен немедленно отложить перо в сторону и навсегда покончить с писательским трудом. Вздохнув, Ник вытянулся на диване и задумался о своем житье-бытье.

Почему все-таки работа над книгой не спорится? Почему он чувствует себя таким усталым, неспокойным, раздраженным, даже опустошенным? Ведь он — один из самых удачливых современных романистов. Он заработал больше денег, чем он мог придумать, на что их потратить. У него прекрасное здоровье, тьфу-тьфу, надо постучать по дереву. Для своего возраста он вполне прилично выглядит — совсем немного седины в волосах, совсем нет морщин и складок обвисшей кожи. И, что важнее всего, у него есть сын, которого он обожает. Здоровый, красивый, умный мальчик с такой несравненной улыбкой, такой милый и любимый. Правда, некоторым критикам, когда-то превозносившим его, он перестал теперь нравиться. Но какое ему до них дело, до этих придир. Они — всего лишь узкая группка снобов, осуждающих его за то, что он, по их мнению, продался в погоне за коммерческим успехом. Может быть, их злит именно то, что его книги хорошо раскупаются? Вероятно, именно в этом все дело. Но неужели писатель трудится до изнеможения, растрачивая лучшие годы жизни, не надеясь на то, что его книги станут покупать? В любом случае его критики не правы. Он отнюдь не выдохся и не растратил свой талант, как они считают. Он продолжает писать о том, о чем хочет, и так, как находит нужным, отдавая своей работе все лучшее, что есть в нем. Более того, он вкладывает в каждую новую книгу частицу своей души. Читатели любят его произведения. К счастью! Вот если чье-либо мнение действительно что-то значит, так это мнение его читателей, благослови их Господь. Они, выкладывающие добытые нелегким трудом деньги за его книги, пишут ему чудесные теплые письма, вдохновляют его своими трогательными словами, скрашивают вечное писательское одиночество. А те литературные снобы, обвиняющие его в том, что он принес свой талант в жертву богу книготорговли, могут взять свои литературные премии и заткнуть ими свои глотки. Ник широко улыбнулся, представив себе, как много найдется таких глоток. А может быть, это вовсе не глотки, а нечто совсем противоположное? Надо будет обсудить это с отцом. И Ник громко расхохотался.

Заметив, что забытая им сигарета чадит, догорев до самого фильтра, Ник сел и загасил ее в пепельнице, морщась от противного запаха. Он потянулся было к серебряной шкатулке за новой сигаретой, но тут же отдернул руку. «Я же собираюсь в скором времени покончить с курением», — пробормотал он и отхлебнул глоток водки. Карлотта считает, что он слишком много пьет. Это не так, но, впрочем, пусть себе думает, что хочет. Его взгляд задержался на фотографии Карлотты, стоявшей на старинном столике рядом с диваном. Она была снята верхом на лошади на ранчо ее отца в Венесуэле, занимавшем площадь в четыре тысячи акров, и выглядела на снимке очень гордой, даже величественной и экзотически красивой. Карлотта Мария Калдекотт-Мендес-Энрайт. Фамилию Калдекотт она унаследовала от матери, элегантной и величавой Джиллиан, происходившей из семьи, принадлежащей к высшему обществу Филадельфии. Мендес — фамилия ее отца, дона Алехандро, отпрыска одного из самых богатых и могущественных семейств в его стране, а фамилия Энрайт осталась ей в наследство от увлечения юности, Джимми, недолго бывшего ее мужем, одного из тех калифорнийских Энрайтов, о которых никто не мог точно сказать, откуда они взялись. Она выскочила замуж за бедного недалекого Джимми, когда ей было двадцать три года, но очень скоро развелась с ним. Годом позже она познакомилась с Ником, и с тех пор они живут вместе.

Ник взял фотографию, поднес ее к глазам и стал пристально разглядывать ее ангельское личико с горячими карими глазами, обрамленное водопадом белокурых волос. Нет слов, она, несомненно, красавица и порой бывает очень мила, но, по большей части, ведет себя, как злая дикая кошка. «Странная смесь, — подумал Ник, — холодная независимость янки с их пуританским упрямством и твердостью в сочетании с горячей латиноамериканской кровью и бешеным темпераментом. В результате — молодая женщина с непредсказуемым характером, с постоянно меняющимся настроением. Тебе надо расстаться с нею, Николас Латимер. Ты несчастлив, и это чертовски отравляет тебе существование, в этом причина всех твоих нынешних проблем».

Поставив фотографию на место, Ник вскочил на ноги, подошел к окну и с угрюмым видом выглянул во двор. Выпавший несколько дней назад снег успел осесть и посереть, пропитавшись городской гарью. Лишенное листьев одинокое дерево казалось безжизненным скелетом на фоне серого, подсвеченного огнями Манхэттена неба, и выглядело сиротой. «Ты похоже на нас двоих, дерево», — сказал сам себе Ник. Он стоял у окна, опустив плечи, подавленный и несчастный, и безуспешно старался направить свои мысли по иному руслу, но они упрямо вновь и вновь возвращались к Карлотте. Он хотел жениться на ней, и она сама стремилась выйти за него замуж, но им никак не удавалось довести свои намерения до свадьбы. К сожалению, их устремления никогда не совпадали по времени, и они так и оставались официально неженатыми. В последнее время они ощущали давление, оказываемое на них со всех сторон, включая Виктора Мейсона. Две пары невероятно богатых бабушек и дедушек были очень расстроены той неопределенностью, в которой рос обожаемый ими внук, но ничего не могли поделать.

— Если говорить коротко, то всему виной твои холостяцкие привычки, Ник, мой мальчик, — заявил ему его отец на прошлой неделе. — Прошу тебя, женись на Карлотте, ради твоей матери, ради собственного сына. Венесуэла далеко, и Бог его знает, какие там законы. Ты можешь навсегда потерять своего ребенка, если его упрячут от тебя за такими крепкими стенами, как громадное богатство и влияние Мендесов. Дон Алехандро способен стать твоим врагом. Я не успокоюсь в своей могиле, если ты не решишься жениться до моей кончины.

Ник ответил тогда отцу, что тому ещё рано думать о смерти. Но, как ни крути, отцу уже стукнуло восемьдесят пять, и ему, хотя об этом никогда не заходила речь между ними, но они оба прекрасно понимали, недолго осталось жить на этом свете. Ник поморщился. Он обещал отцу серьезно подумать о своей женитьбе и переговорить об этом с Карлоттой. Но он все же не был уверен в том, что сумеет узаконить их отношения. Ее стремление к постоянному вращению в свете, во что она пыталась вовлечь Ника, ее постоянные претензии на его время, темпераментные взрывы эмоций, безумная ревнивость возводили чудовищные препятствия между ними, внося в дом дисгармонию, пагубно влиявшую на ребенка, не говоря уже о том, что постоянно нарушали мир и покой в душе Ника.

Он подумал о том, что несправедливо во всем винить Карлотту. Совместная жизнь с писателем, который большую часть времени погружен в себя, прикован к своим рукописям и не обращает на жену должного внимания, несомненно, нелегка для красивой молодой женщины, обожающей развлечения, которой всего-навсего двадцать девять лет. Нет сомнения в том, что Карлотта, при ее внешности и столь бесспорном преимуществе — быть единственной обожаемой дочерью отца-мультимиллионера, — легко и быстро найдет себе другого мужчину и, вполне возможна нового мужа.

Где, спрашивается, были его мозги? Если у него осталась хоть крупица разума, то ему надо бежать, как можно быстрее и не оглядываясь. Но как решиться на это? Ведь здесь его ребенок, его обожаемый сын. Но тогда, может быть, ему следует прислушаться к совету отца и без проволочек жениться на Карлотте? Защитить таким путем свое будущее и будущее своего сына. Ник застонал. Вот уже несколько месяцев он ходит вокруг да около, не решаясь взглянуть правде в глаза. Теперь истина открылась ему. Все дело в Карлотте, вот что ему мешает работать. Неожиданная, неприятная правда ошеломила его. Ник взволнованно запустил руку в свою шевелюру. Как же, ради всего святого, ему распутать этот узел!

41

Неожиданное озарение, когда человеку открывается неприятная, неприемлемая для него правда, прятавшаяся до того в дальнем уголке его сознания, всегда способно вызвать депрессию. Николас Латимер пребывал именно в подобном угнетенном состоянии духа, когда, сидя в гостиной после ужина, он принялся за вторую по счету сегодня вечером чашку кофе.

Он был неудовлетворен своей теперешней жизнью, это ясно. Но признание этого неприятного факта само по себе не способно устранить причины неудовлетворенности. Он столкнулся с несколькими серьезными проблемами, каждая из которых, по крайней мере в данный момент, представлялась ему неразрешимой. Ясно одно: если он хочет продолжать писать, то ему следует сначала навести порядок в личной жизни. Заниматься обоими этими делами с равным успехом — выше человеческих сил.

Так или иначе, но открывшаяся Нику правда нанесла ему сокрушительный удар, и он только-только начинал приходить в себя после пережитого им потрясения. Постепенно до него стало доходить, что его работа всегда была и остается на первом месте и он обязан отмести в сторону все личные невзгоды, чтобы закончить свой роман. Самые незначительные помехи или препятствия отвлекают его, засоряют ему голову. Кроме того, ему всегда была свойственна способность излишне переживать и волноваться по пустякам. С годами она не только не ослабла, но даже усилилась, а всякое волнение всегда отрицательно сказывалось на его творчестве.

Прокрутив все это в голове еще раз, объективно оценив все обстоятельства, Ник решил приложить максимум усилий к тому, чтобы изолироваться от всех домашних дел и проблем, в первую очередь от Карлотты, и в спокойной обстановке довести работу над романом до конца. Его прошлый опыт подсказывал, что выполнить это решение будет весьма и весьма непросто. При необходимости он может даже согласиться на ее отъезд в Венесуэлу, но, конечно, при условии, что она поедет туда одна, без сына. Возможно также, что ему следует уехать из дома самому. Куда бы ему податься? «Че-Сара-Сара» — вот единственное место на свете, которое располагает к работе, где ему, и это проверено, хорошо писалось прежде. Но Виктор скоро собирается приехать в одну из своих нечастых деловых поездок в Нью-Йорк и думает остановиться у него, по крайней мере на месяц. Поэтому нет никакого смысла ехать сейчас к нему на ранчо и вообще уезжать куда бы то ни было. Ник не испытывал ни малейшего желания пропустить приезд Вика и пожертвовать тем временем, которое они могли бы провести вместе. Виктор Мейсон — один из немногих постоянных в его жизни людей. И теперь, почти после тридцати лет дружбы, они с ним оставались так же близки, как прежде если еще не ближе.

«Мне не остается ничего иного, как быть здесь и постараться превозмочь все трудности», — решил Ник и поднялся, чтобы подбросить полено в камин. Выпрямившись, он обратил внимание на то, что Таурелл над камином висит немного криво, и слегка поправил картину. Отступив на шаг, Ник склонил голову к плечу, чтобы проверить результаты своих усилий, и, удовлетворенный ими, вернулся в свое кресло. Его взгляд скользнул по полотну одного из самых любимых им современных художников, написанному в манере нового импрессионизма. На картине была изображена прелестная юная девушка, стоявшая посреди залитого солнцем сада в океане цветов, прикрывающих своими бутонами и листьями ее наготу. Утонченным колоритом, замечательной игрой света на теле девушки, своей пасторальностью она напоминала работы позднего Ренуара. Ник влюбился в эту картину с первого мгновения, как ее увидел. Воздушные пастельные тона, создаваемое ею приподнятое, солнечное настроение как нельзя лучше гармонировали с отделкой и обстановкой его гостиной. Ее стены Ник обтянул тканью с преобладанием кремовых, белых и песочных тонов, кое-где оживляемых легкими абрикосовыми, бледно-зелеными и голубыми мазками. Потемневшее от времени дерево старинной мебели и антиков, которые Ник собирал во время своих поездок в Европу, хорошо сочеталось со светлыми стенами, придавая гостиной традиционный вид. Но все же обстановка этой комнаты оставалась очень интимной, выдававшей его личный вкус, его собственные представления о комфорте и элегантности. Каждый, кто попадал сюда, сразу подмечал спокойную красоту гостиной.

Оторвав взгляд от картины, Ник приподнял серебряный георгианский кофейник, но тут же поставил его на место. Одолеваемый волнением, с новой силой охватившим его, Ник вскочил и, подчиняясь минутному порыву, решил пойти прогуляться. «Долгая прогулка прочистит мне мозги, — убеждал он сам себя, — и потом, у меня сейчас не то настроение, чтобы работать». Торопливо спустившись в прихожую, Ник достал из стенного шкафа кашемировое пальто верблюжьего цвета и шарф, оделся и просунул голову в дверь кухни. Перл и мисс Джессика, очень милая шотландка, служившая у них няней, сидели там, обложившись поваренными книгами, и увлеченно обсуждали кулинарные рецепты. Ник сказал им, что уходит на часок прогуляться, и вышел из дома. Он свернул на Мэдисон-авеню, но, прошагав всего два квартала до отеля «Карлайл», уже сожалел о своем опрометчивом решении. На улице стало еще холоднее, поднялся порывистый ледяной ветер. Налетая на Ника, порывы ветра развевали его волосы, обжигали лицо и заставляли слезиться глаза. Нырнув под козырек отеля, он взглянул на часы, раздумывая, стоит ли ему забежать выпить в бар «Бимелманс» или зайти в кафе «Карлайл» послушать Бобби Смита. Но Бобби сейчас уже, наверное, добрался до середины своего выступления, а потом, Ник забыл повязать галстук. Остановив подвернувшееся такси, он сказал водителю адрес ресторана «Илейн» на Второй авеню и уселся, глубоко засунув руки в карманы, чтобы согреться.

Когда пятью минутами позже Ник толкнул дверь ресторана, он с удовлетворением заметил, что бар не забит, как обычно, посетителями под завязку, и, бросив пальто на вешалку, проскользнул к стойке. Он заказал коньяк «Реми Мартин» и закурил сигарету. Илейн сразу заметила его и, помахав издали рукой, подошла поприветствовать Ника с обычными для нее теплотой и дружелюбием. Он поболтал с нею несколько минут, пока Илейн не позвали разбираться с каким-то делом в ресторане. Мягкий коньяк, аромат которого был особенно хорош в сочетании с душистым дымом сигареты, сразу согрел его, и Ник обрадовался тому, что вышел из дома и зашел сюда. Постепенно напряжение стало отпускать его, и он расслабился, наслаждаясь ощущениями живой жизни и своей связи с остальными людьми, которые давали ему шум и суета в ресторане.

Ник обхватил бокал с коньяком ладонями и впился в него взглядом. Много лет прошло с той поры, как он отчаялся обрести свое счастье. Впрочем, кто, черт побери, мог назвать себя счастливым в этом проклятом мире? Хорошо когда-то написала по этому поводу Колетт: «Счастье в том, что одна неприятность сменила другую». Но он все же надеялся, что теперь наконец он сумеет найти спокойствие и довольство жизнью. Боже, через несколько месяцев ему исполнится уже пятьдесят два. Как летит время! Оно протекло у него между пальцами, унеся с собой романтический идеализм молодости со всеми его мечтами и надеждами, оставив ему черепки разбитых вдребезги иллюзий и ожиданий, опустошение и неизбывную печаль. Да, годы прошли в погоне за недостижимыми звездами, каждый раз ускользавшими от него прежде, чем он успевал дотянуться до них.

— Никак, это Николас Латимер, мой единственный и неповторимый Никки?

Он быстро обернулся и увидел перед собой смеющееся лицо Эстел Морган. Соскользнув с высокого табурета, Ник пожал протянутую ему руку и, наклонившись, поцеловал Эстел в подставленную ею ему щеку.

— Привет, Эстел, — дружелюбно поздоровался с нею Ник. — Как поживаешь? Куда ты запропастилась?

— Живу ужасно. Ношусь по своему обыкновению туда-сюда в надежде подцепить что-нибудь интересное на кончик своего старого пера, — ответила Эстел, глядя на него со своим обычным обожанием, ничуть не ослабевшим за прошедшие годы. — А ты превосходно выглядишь, такой же красивый и очаровательный, как прежде, мой дорогой Никки.

— Сколько лет мы не виделись? — усмехнулся Ник. — Года два?

— Ты прав, мы не встречались с тех пор, как я брала у тебя интервью для «Сегодня». Я по-прежнему работаю в этом журнале. От твоей последней книги я в восторге и знаю, что сейчас ты где-то посередине работы над следующей.

— Так точно. Тяну свою лямку. Послушай, Эстел, могу я предложить тебе выпить со мной?

— Нет, благодарю, я подошла всего на минутку поболтать. Мы ужинаем вон там с приятелями.

Она кивнула в сторону столика прямо перед баром. Ник взглянул туда и заметил несколько знакомых лиц, чьих имен он не помнил: одного известного актера, французского режиссера, чьи фильмы вызывали споры в обществе, и бродвейского литературного агента, с которым был близко знаком. Ник поклоном приветствовал его и снова повернулся к Эстел.

— Жаль. Может быть, по одной?

— Нет, спасибо.

Эстел придвинулась к нему и робко коснулась его руки.

— Удивительно, что я случайно столкнулась с тобой здесь, когда целый день безуспешно пыталась до тебя дозвониться.

Ник навострил уши и бросил на нее проницательный взгляд.

— Так это ты названивала мне домой? — спросил он, сообразив, что, по-видимому, Эстел была причиной его сегодняшней ссоры с Карлоттой.

— Да, я, несколько раз.

— Тебе следовало назвать себя, — укорил ее Ник, стараясь говорить безразличным тоном, но в глубине души готовый придушить Эстел за неприятности, которые она сегодня ему доставила.

— Я целый день носилась по городу и звонила тебе из автоматов. Поэтому не было смысла называться, поскольку ты все равно не смог бы связаться со мной, — пояснила Эстел.

— Понятно. Ты хотела сообщить мне нечто важное? — с любопытством спросил Ник, придавая своему лицу насмешливое выражение.

— Что-то вроде того. У меня к тебе поручение от… старого друга.

— И кто же он?

— Катарин.

Это имя на какое-то время лишило Ника дара речи. Он почувствовал, что тело его окаменело. Эстел неотрывно сверлила его своими маленькими блестящими, как две бусины, глазками. Единственное, что он сумел, так только повторить:

— Катарин…

— Да, Катарин Темпест.

— Я сам понял, о какой Катарин идет речь, — резко отозвался Ник и разразился неестественно громким смехом. Стараясь скрыть страшное волнение, обуявшее его, Ник заставил себя посмеяться подольше, мотая головой из стороны в сторону.

— Ты ведешь себя, как ребенок, Эстел. Поручение ко мне? От нее?

— Не понимаю, чему ты так поразился? И говоришь таким удивленным тоном, Никки. Ведь ты же был большой ее любовью когда-то.

Он промолчал. Его сердце несколько раз тревожно повернулось в груди, и он подумал: «Через столько лет!», а потом тихо спросил:

— Что за поручение она тебе дала, Эстел?

— Катарин хочет с тобой встретиться, Никки. Через десять дней она приезжает в Нью-Йорк.

Николас Латимер замер на месте, будто пораженный ударом молнии. Сообщение Эстел было для него самым ошеломительным известием за многие годы. Он отказывался поверить собственным ушам. Его светлые брови изумленно поползли на лоб.

— Убирайся ко всем чертям, Эстел. Если ты надумала подшутить надо мной, то это — дурная шутка. Ты сама чертовски хорошо знаешь, при каких ужасных обстоятельствах мы разорвали с нею всякие отношения. С тех пор мы не просто не встречались, но я даже ни звука не слыхал о ней. Господи, прошло уже десять лет, нет, двенадцать.

— Я вовсе не собиралась шутить такими вещами, зная, как ты к ней относишься, как вы относитесь друг к другу, — запротестовала Эстел и, понизив голос, добавила: — Она действительно хочет тебя видеть, честное слово. В любое удобное для тебя время.

— Зачем? Интересно, чего ради она возжелала меня повидать?

Волнение Ника стало особенно заметным, когда дрожащей рукой он поднял рюмку и отпил глоток коньяка. Потом, поставив бокал обратно на стойку, он впился глазами в Эстел.

— Она не назвала тебе причину?

Эстел отрицательно покачала головой:

— Нет, но я догадываюсь. Мне кажется, что она намерена восстановить дружеские отношения с тобой и еще с несколькими людьми, с которыми она поручила мне встретиться.

— С кем, например? — спросил Ник.

— Со своим братом, в частности.

— А, с сенатором от Иллинойса, с этой большой светлой надеждой демократов, которого они, как о том шепчутся на всех углах, намерены выставить одним из кандидатов на президентских выборах тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. Черт побери! Это действительно интересно. Ведь они с Катарин были много лет на ножах. Должно было произойти действительно нечто чрезвычайное, если она ищет пути к примирению.

Эстел закивала головой в знак согласия. Тут Нику пришла в голову еще одна мысль, и он, сжав губы, строго взглянул на Эстел.

— Ты осталась довольно близка с Катарин после того, как все стало рушиться вокруг нее. Вероятно, ваша с ней дружба не прерывалась и потом. Ты встречаешься с нею?

Обуреваемый любопытством, Ник не мог с собой справиться — ему очень интересно было узнать, как выглядит Катарин теперь, когда ей перевалило за сорок.

— Я уже давно не виделась с нею. Время от времени она звонит мне, ну, вот как в этот раз, когда она попросила меня постараться связаться с тобой.

— Откуда она звонила? Она все еще живет в Европе?

— Не совсем…

Эстел заколебалась, не вполне уверенная в том, что ей следует раскрывать место пребывания Катарин, сообщать Нику о том, что она живет сейчас в отеле «Бель-Эйр». Решив ограничиться полуправдой, Эстел загадочно заявила:

— Она сейчас в Штатах, но не могу тебе точно сказать, где она находится в данный момент. — Не желая больше испытывать чувства Ника, она сочла нужным добавить: — Катарин вроде как путешествует, переезжает с места на место. Франческа Каннингхэм, я хотела сказать — Эвери. Держу пари, что Катарин пытается восстановить отношения и с нею, и я…

— Это совершенно невозможно, — перебил ее Ник и мрачно усмехнулся.

— Абсолютно с тобой согласна. — Лицо Эстел окаменело. — Их милость были чертовски неприветливы. Она совсем не изменилась, все такая же чопорная и холодная. В общем, она категорически отказалась встречаться с Катарин и, можно сказать, почти вышвырнула меня вон из своих апартаментов.

«Неудивительно!» — подумал про себя Ник и, помолчав немного, заявил:

— Боюсь, что я буду вынужден также отказаться от этой встречи, Эстел. Передай мадам мои извинения, но не более того.

Эстел рассчитывала, что Ник согласится и назначит дату встречи, и, услышав его отказ, растерянно захлопала глазами.

— Ты твердо это решил? — переспросила она, тронув руку Ника. — Что такого случится, если вы…

— Ни в коем случае, Эстел, — твердо прервал ее Ник.

Не скрывая разочарования, она огорченно заметила:

— Как жаль! Ты же так сильно любил ее…

Ее голос прервался.

— Это было давно, Эстел. Времена меняются.

— Да.

Эстел поняла, что возражать не было смысла, что ее уговоры только рассердят его, а она не хотела рисковать. Эстел всегда питала слабость к Николасу Латимеру. Поэтому она, не сказав больше ничего, грустно улыбнулась ему и заторопилась прочь.

— Кажется, мне пора возвращаться к своим друзьям. Ты знаешь, как меня найти, Никки. Может быть, еще передумаешь, сам знаешь, как это бывает.

— Я не передумаю, Эстел, — чуть заметно улыбнулся Ник. — Рад был повидать тебя.

Ник резко отвернулся и снова склонился над стойкой, прихлебывая коньяк. Он был потрясен и напуган той бурей чувств, что нахлынули на него и с которыми он был не в силах совладать.

Он допил коньяк и отправился домой. Карлотта уже вернулась и сидела в постели, перелистывая последние номера французских журналов мод «Вог» и «Офисель». Ник немедленно рассказал ей о своей встрече с Эстел Морган, про которую Карлотта много слышала, но никогда с нею не встречалась. Прикрыв журналом полуобнаженную грудь, Карлотта принялась расспрашивать Ника, зачем эта журналистка множество раз названивала ему, одновременно внимательно наблюдая своими черными глазами за тем, как он раздевается.

Ник скинул один ботинок с ноги, потом другой, стянул с себя брюки. Ожидая расспросов Карлотты, он заранее приготовил для нее наиболее приемлемую версию своей встречи с Эстел.

— Она собирается сделать со мной интервью, — сообщил он, избегая упоминать имя Катарин Темпест. — Я ей сказал, что мы вернемся к этому вопросу позднее, когда я закончу роман. Я пообещал ей, что тогда приглашу ее выпить по этому поводу и познакомлю с тобой, — дипломатично добавил Ник.

Как будто удовлетворенная тем, что ее подозрения не подтвердились, Карлотта принялась за подробный отчет о вечере. Кто что сказал, кто во что был одет, кто с кем… Облачаясь в пижаму, Ник вполуха слушал ее болтовню. Он подошел и сел на край кровати, улыбаясь и кивая Карлотте, с трудом превозмогая желание сбежать. Она наконец закончила свое причудливое повествование, и Ник осторожно спросил:

— Ты не будешь возражать, если я пойду немного поработаю? Как ты на это посмотришь, дорогая?

Он затаил дыхание, ожидая в ответ обычный шквал возражений и упреков, но был несказанно удивлен, когда Карлотта сразу и вполне дружелюбно согласилась. Ник поцеловал ее в щеку и поспешил удалиться, пока она не передумала и не разразилась очередной тирадой по поводу его вечных уклонений от секса. Ник вошел в кабинет и, притворив за собой дверь, облегченно вздохнул. Он повернул выключатель, и комнату залил мягкий теплый свет. Потом он подошел к маленькому встроенному бару и налил себе коньяку. Ник потянулся к бутылке машинально, вовсе не потому, что ему действительно хотелось выпить или это ему было необходимо, чтобы разогнать сон. Он взглянул на большой, суживающийся кверху бокал, который держал в руке, и пробормотал:

— Какого черта! Почему бы и нет?

Опустившись на диван, Ник погрузился в раздумья. Все время, пока он ехал домой в такси, в голове у него крутилась одна-единственная мысль, затмевая собой все остальные его тревоги, оттесняя их в глубину подсознания, и он никак не мог отогнать ее. «Впервые почти за два десятилетия мы, все четверо — Франческа Виктор, Катарин и я — одновременно будем находиться в одном городе. Неужели это простое стечение обстоятельств или за этим кроется нечто, неподвластное нашей воле? Какой-то странный и пугающий поворот судьбы?»

Ник непроизвольно вздрогнул, чувствуя, как мурашки пробежали по его спине. Он давно верил в то, что их судьбы переплетены неразрывно, что им на роду написано быть всегда вместе, неважно, где и как. Это не имеет значения. И все же… может быть, он в конце концов оказался прав? Может быть, их временная разлука никак не влияет на общий распорядок вещей? Может быть, это рок действует столь таинственным и непостижимым образом, неумолимо подталкивая их друг к другу, чтобы снова соединить их судьбы?

Мороз пробежал по коже Ника, когда он задумался о подобной возможности. Он поспешил прогнать эти мысли. Охваченный волнением, он невольно призвал на помощь слова Виктора, которые тот когда-то сказал ему: «Что должно случиться — то обязательно произойдет, старина, и с этим ничего не поделаешь». Вик тогда еще рассмеялся и добавил: «Че-Сара-Сара». Чему быть, того не миновать. Смирись с этим, Ник, как смирился я сам. Это — не просто название моего ранчо, в этих словах заключена вся моя жизненная философия».

— Да, чему быть, того не миновать, — тихо повторил Ник и растянулся на диване, охваченный странным чувством собственной беспомощности. «Прошлого не изменить». Когда-то он написал это в одной из своих книг, и, по-видимому, в этом заключалась одна из редких незыблемых истин. Действительно, от прошлого не убежишь и не скроешься, оно будет возвращаться вновь и вновь, хлестая тебя по лицу. Против своей воли Ник погрузился в воспоминания. Его мысли беспорядочно неслись сквозь годы и наконец замерли у отметки «1956».

Роковой 1956-й. Тот год, когда судьба свела их и заставила множеством душевных нитей прикипеть друг к другу. Они тогда полюбили друг друга так сильно, глубоко и неистово, что уже никогда впоследствии не испытывали такого взрыва чувств. И этот же год разделил их. Каждый пошел своим и, как выяснилось, далеко не верным путем. Глупые и самоуверенные, они скитались по своим жизненным тропам, одинокие, оторванные друг от друга. И никто из них не понимал тогда, насколько слепы они были, ни один не сознавал, что его счастье — вот оно, рядом, стоит только протянуть руку и подобрать его. Но они поступали так, как находили нужным тогда, их чувства захлестывал разум. Они играли свои роли в сочиненных ими самими для себя пьесах, подстегиваемые гордостью и ненавистью, ревностью и гневом. Ведомые амбициями и самомнением, погруженные с головой в собственные чувства и переживания они упустили те счастливые шансы, что предоставляла им тогда судьба, Их жизни могли сложиться совсем иначе, если бы они не вели себя тогда столь глупо, если бы каждый из них поступил по-другому. Тот год был критическим в их судьбе, но они не сознавали этого. Впрочем, откуда они могли это знать?

Ник грустно покачал головой. Очень просто быть мудрым теперь, когда все позади. Былые дела и поступки всегда смотрятся совсем иначе, предстают в совершенно ином свете, приобретают другой смысл, когда смотришь на них издалека. Быстро летящее время к тому же сильно искажает воспоминания.

«Воспоминания! — мысленно повторил Ник. — О нет, сегодня ночью я не намерен копаться в памяти, оживлять дремлющих демонов и сражаться с ними. Я не доверяю им, упрятанным глубоко в моей душе, и боюсь их». Признание это ошеломило Ника, но он понимал, что в нем — правда. Воспоминания о прошлом всегда приносили ему только страдания, опустошение, досаду и гнев. Тут новая мысль молнией сверкнула в его голове. Он прикован к своему прошлому, к воспоминаниям, к тем людям, с которыми когда-то свела его судьба. Знакомые лица замелькали перед его мысленным взором: женщины, которых он любил, его друзья и враги. Кажется, он никогда не сумеет от них освободиться, простить им все то зло, что они ему причинили. Они обступили его и не спешили уходить прочь, эти бледные призраки, порожденные его подсознанием.

«Какие отвратительные поступки мы совершаем, какое зло чиним друг другу — и осмеливаемся называть это любовью и дружбой, — думал Ник. — Несомненно, мы поступаем так только ради самосохранения, поскольку любовь в первую очередь несет с собой вместе с радостью и экстазом неизбежное зло».

Ник сжал ладонями пылающее лицо, и его мысли заструились в том же направлении дальше.

«Разве мы делаем добро другим? Порой — да, но, к сожалению, слишком редко. Мы отдаем так мало, но требуем себе столь многого. Любые отношения между людьми — цепь мелких измен и предательств, но мы всегда стремимся любым путем оправдать собственные низости, замечаем у других множество недостатков, но не видим их у себя самих. У нас могут возникать самые благородные мысли, но мало кто из нас стремится совершать благородные поступки. Нет, никто из нас — не без греха!»

Растянувшись на диване и закуривая сигарету, Ник попытался стряхнуть меланхолическое настроение, охватившее его после случайной встречи с Эстел. Непроизвольно ей удалось нажать на нужные кнопки и запустить в действие компьютер его мозга. Ник отпил глоток коньяка из бокала и покатал его во рту, наслаждаясь вкусом напитка, пить который, как ему совсем недавно казалось, он вовсе не хотел. Обшаривая глазами свой кабинет, Ник подсмеивался над собой. Как он мог рассчитывать на освобождение от прошлого, если оно пустило столь глубокие корни даже здесь, в этой комнате? Приметы прошлого, хранящиеся в ней, сегодня вечером стали еще заметнее, чем обычна и они неожиданно навалились на него, смеясь, обступили его, пробуждая в памяти Ника все, что случилось с ним когда-то, напоминая о том, что могло бы быть, если бы его жизнь сложилась по-иному.

Ник поставил бокал и, почти против собственной воли, подошел к книжным полкам, вместившим, вместе с написанными книгами, годы и годы его жизни. Он провел пальцем по корешкам своих романов, затянутых в вишневую кожу с золотым тиснением. На полке под ними стояли три его «Оскара», при этом две золотые фигурки соприкасались плечами. «Мои сиамские близнецы», — в шутку часто называл их Ник. Обоих он получил за сценарии фильмов, написанных им по книгам других писателей, один — за «Грозовой перевал», другой — за сценарий биографического фильма о Китайском Гордоне, сделанный им по книге, написанной в свое время Франческой. Ник провел рукой по корешкам книг, нащупал томик «Sabers of Passion» и снял его с полки. Он развернул книгу, и его взгляд остановился на посвящении, напечатанном жирным шрифтом: «Николасу Латимеру, моему другу и наставнику с любовью и благодарностью». Ник со стуком захлопнул переплет и взглянул на портрет Франчески, воспроизведенный на суперобложке. Он с любовью провел ладонью по ее фотографии, вспоминая, какой она была в те годы.

Неожиданно Ник поймал себя за тем, что он вспоминает конец пятидесятых годов, тот короткий промежуток времени, на который они трое — он сам, Вик и Катарин — покинули Англию. Нелегкие были годы для них для всех, но для Франчески — особенно. Теперь ему казалось поразительным, что она замуровала себя за серыми каменными стенами замка Лэнгли, где жила как монашка, поддерживаемая лишь собственной неукротимой волей и писательским трудом. Всякий раз, когда он бывал в Европе, Ник обязательно заезжал в Йоркшир навестить ее, и еще Катарин оставалась непоколебимой в своей верности подруге. Но только их двоих Франческа допускала в свой замкнутый мирок. Нельзя сказать, что эти годы, которые сна провела в заточении, оплакивая свой разрыв с Виктором Мейсоном, совсем пропали для нее даром, но все равно они были потерянными для Франчески.

А Вик в те годы нес свой крест. Он играл роль Абеларда при своей Элоизе и, сохраняя верность Франческе, жил как отшельник, разочарованный и безутешный в своем одиночестве. «Но зато как он работал тогда!» — подумал Ник, вспоминая те замечательные для Виктора годы в Голливуде. Он тогда выпускал один шедевр за другим. Все его фильмы пользовались громадным успехом у зрителей и окончательно закрепили позиции Виктора как мировой суперзвезды, одно упоминание имени которой в титрах гарантировало картине полные залы в кинотеатрах. Но в то же время его, как и всех, захватил тот водоворот, что погубил «Монарха», а сам Виктор продолжал биться в силках своего злосчастного брака. Только в 1960 году ему, после нещадной борьбы, удалось разорвать их, когда Арлин наконец согласилась на развод.

«Да, эти годы были эмоционально очень напряженными для Виктора, для всех нас, — думал Ник. — Пусть бесплодные в личном плане, но в своих профессиях мы не делали неверных ходов. Успех, богатство и слава, обрушившиеся на каждого из нас, были куплены слишком дорогой ценой».

Даже Катарин не удалось миновать эти годы без потерь. Да, она заполучила столь желанный для нее «Оскар» за роль Кэти Эрншоу. Как они и предсказывали, она после первого же появления на экранах стала звездой международного класса. Она покорила публику своим уникальным талантом, гипнотическим обаянием, ослепительной красотой. Но несчастья и потрясения и ее не обошли стороной. В 1957-м она неожиданно вышла замуж за Бью Стентона, удивив этим всех, не исключая, кажется, самого Бью. Ник был приглашен на их сказочную свадебную церемонию в живописном буколическом саду отеля «Бель-Эйр» на берегу озера Сван. Но у этой сказки оказался несчастливый конец. Их брак разбился о голливудские рифы, и несколько лет спустя Катарин развелась с Бью.

«А чем я занимался в те годы?» — спросил себя Ник и иронически рассмеялся. Он тогда впустую растрачивал время и душевные силы, пытаясь завоевать Диану, склонить ее к тому, чтобы она стала его женой. Но, несмотря на все горести, эти годы оказались для него весьма плодотворными. В перерывах между бесконечными поездками через Атлантику, чтобы встретиться с Дианой, он успел написать два романа и два сценария.

Ставя на место книгу, Ник скользнул взглядом по стоявшим справа старинным фарфоровым часам. Их подарила ему Диана на тридцатидвухлетие, за восемь месяцев до того, как они окончательно расстались в декабре 1960-го. Ник тяжко вздохнул, подумав о том, как легко быть мудрым и предусмотрительным,» когда дело касается чужой жизни. Виктор, например, оказался совершенно прав в отношении княгини Дианы — она действительно отказалась выйти замуж за Ника, связанная обязательствами перед родными, которые постоянно нуждались в ней. Тогда он недоумевал: а как же быть с ним, ведь он не меньше ее семьи нуждался в ней. «Бедняжка Диана! — подумал Ник, возвращаясь на диван. — Она потратила впустую не какие-то жалкие пять лет, а выбросила псу под хвост целую жизнь». Ник, лежа на спине, вытянулся, подложив под голову сцепленные руки, и прикрыл глаза.

В 1971 году он случайно встретил Диану в Париже впервые через одиннадцать лет, прошедших с их разрыва. Сейчас он ясно и живо, в малейших деталях мог представить себе, как она выглядела в тот зимний день, помнил, как учащенно забилось его сердце, когда он ее увидел. Необыкновенные серебристого цвета волосы были короной уложены на голове Дианы, она была одета в фиолетовое шерстяное платье и соболий жакет, к лацкану которого был приколот крохотный букетик живых фиалок. С того самого дня Ник, стоило ему увидеть фиалки или даже почувствовать их аромат, сразу с нежностью вспоминал Диану.

Они тогда столкнулись совершенно случайно в вестибюле отеля «Ритц», где Ник поджидал Виктора, и он потащил ее в Американский бар. Диана была все так же красива и тверда духом, как прежде, и, по ее словам, довольна своей жизнью. Ему было очень горько снова расставаться с нею. Грусть еще долго не покидала его.

Чем занималась Диана в последние годы, как она распорядилась своей судьбой? Вышла ли она замуж? Вряд ли, по крайней мере Ник сильно сомневался в этом. А что поделывает Франческа? Каким чудовищным идиотом он оказался, позволив ей отдалиться от себя после того, как она в 1970 году вышла замуж за Гаррисона Эвери. Франческа стала вращаться в иных слоях общества, проводила много времени в Виргинии или за границей. Их дружба постепенно слабела, пока они в конце концов не перестали встречаться совсем. Нет, он не должен был так легко терять Франческу. Она была ему так дорога, занимала свое, особое место в его душе. Вот уже почти пять лет он не виделся с ней. Великий Боже! Целых пять лет пролетели незаметно, а они с Франческой ни разу, даже случайно не встретились.

— Надеюсь, что хотя бы Франческа теперь счастлива, — громко произнес Ник, и его слова гулко отдались в пустой комнате. — Имеет же право хоть один из нас обрести свое счастье!

Но ответом ему была только тишина, а потом звонко пробили старинные баварские часы — подарок Дианы. Ник взглянул на их расписной циферблат и с удивлением обнаружил, что было уже два часа ночи. «Пойду-ка я лучше спать, — решил он. — Завтра надо работать». У него разболелась голова. Довольно воспоминаний на сегодня. Рассуждая здраво, надо признать, что все они, хорошие или дурные, в конечном счете не оставляют ничего, кроме горького осадка разочарования. «Давай, старина, допивай свой коньяк», — приказал себе Ник.

Он потянулся к серебряной шкатулке, но вместо того чтобы достать из нее сигарету, взял ее в руки и, протерев крышку полой халата, чтобы удалить отпечатки пальцев, принялся ее разглядывать. В центре серебряной крышки был выгравирован Американский орел, а окружавшая герб надпись извещала об инаугурации Джона Фицджералда Кеннеди в качестве тридцать пятого президента Соединенных Штатов. Ник крепко стиснул в руках сигаретницу, и печальные воспоминания о шестидесятых годах нахлынули на него.

Шестидесятые! Годы, когда с ним была Катарин, время, прожитое ими вместе. Ник так остро ощутил ее присутствие, что, казалось, она сидит где-то в этой комнате. Он попытался оттолкнуть от себя мысли о Катарин. «Слишком больно!» — подумалось ему, но болезненные воспоминания не желали уходить так же легко и быстро, как они возникли. Болезнь! Да, Катарин была для него настоящей болезнью. Самая большая его любовь и одновременно карающий меч.

«Джон Кеннеди и Катарин Темпест — два эти имени отождествляются для меня с шестидесятыми, — сказал себе Ник, откидываясь на подушки дивана. — Две ярчайшие звезды, каждая по-своему уникальная и неповторимая». Как ни странно, но Ник сумел намного лучше узнать Катарин, увидеть совсем в новом для себя свете эту сложную натуру именно благодаря предвыборной компании Кеннеди. Взаимная антипатия, которую они питали друг к другу прежде, удивительным образом прошла на почве их общего увлечения молодым сенатором, которое в известной мере способствовало их сближению. Тогда Виктор напряженно работал в группе поддержки Кеннеди в Калифорнии. После того, как он в 1960 году был выдвинут кандидатом в президенты на съезде Демократической партии, и Ник добровольно предложил Вику свою помощь. Так же поступила и Катарина, а когда ДФК победил на выборах, они, все трое, были приглашены в Вашингтон на церемонию инаугурации.

Ник поставил серебряную шкатулку на кофейный столик и, глядя на ее полированную крышку, ясно, словно в волшебном кристалле, но показывающем не будущее, а прошлое, увидел себя и своих двоих друзей в Вашингтоне в январе 1961 года и снова окунулся в воспоминания.

Ледяной холод. Метель. Костры, полыхающие на Мэдл-стрит. Памятник Вашингтону в лучах прожекторов. Незабываемое, захватывающее дух зрелище церемонии среди снежных завалов, отблесков пламени и яркого света юпитеров. Ночной инаугурационный бал. Виктор, ослепительно красивый в вечернем костюме, и Катарин, стоящая между ними в вечернем платье из серебряной парчи, с бриллиантами, сияющими в ушах и на шее, живое воплощение мировой кинозвезды. И следующий день на площади перед Капитолием, где они, прижавшись друг к другу, слушали Роберта Фроста, читавшего свою, специально написанную к этому случаю, поэму. Ослепленный лучами солнца, отражавшимися от снега, поэт не смог дочитать поэму до конца, и, хотя вице-президент Линдон Джонсон пытался заслонить его от солнца своей широкополой шляпой, старый гений все равно был не в состоянии читать по бумаге, и тогда он прочитал наизусть одно из своих старых стихотворений. Наконец прибыл молодой президент и с непокрытой головой, без пальто встал перед ними, чтобы произнести инаугурационную речь. И вот уже звучит его голос с легко узнаваемым бостонским произношением: «Позвольте заявить сейчас с этого места всем друзьям и недругам, что эстафета власти принята новым поколением американцев…»

Ник заморгал. Голос президента, звучавший в его ушах, затих, а ему на смену пришли другие голоса — Виктора, Катарин и его собственный. Он отчетливо слышал их взволнованные разговоры, их веселый смех в те счастливые праздничные дни в Вашингтоне, а потом — в Нью-Йорке. С того памятного января начался совсем новый этап в его отношениях с Катарин. Завязавшаяся между ними дружба постепенно крепла и углублялась. Когда бы он ни приезжал в Калифорнию, Катарин неизменно приглашала его на обед в свой недавно купленный дом в Бель-Эйр. Они ходили вместе по кинотеатрам и шикарным ресторанам Беверли-Хиллз, где Катарин, встречаемая с царскими почестями, имела возможность продемонстрировать свои драгоценности и ослепительные вечерние туалеты. Но она сама подсмеивалась над всеми этими глупостями, относясь с юмором к восторгам своих почитателей, и Ник просто обожал ее за это.

Два года спустя после их поездки на инаугурационную церемонию, в 1963 году, Катарин приехала в Нью-Йорк, чтобы выступить в спектакле на Бродвее. То была новая постановка ее лондонского хита «Троянской интерлюдии», которая до того ни разу не шла в Штатах. Она блистала в ней вместе с Терри Огденом, ставшим к тому времени популярной кинозвездой и завоевавшим собственное имя в Америке. И вот в эти солнечные дни, переполненные весельем и напряженным трудом, в тихие вечерние часы после представлений, проводимые в оживляемых смехом доверительных беседах, они с Катарин полюбили друг друга с такой силой, которая ошеломила их самих.

Ник закрыл лицо руками, отгоняя от себя видение: тонкое бледное лицо, необыкновенные глаза цвета морской волны, облака каштановых волос. «Уходи прочь, я не хочу вспоминать тебя, я не хочу, чтобы ты снова вторгалась в мою жизнь! Я не стану встречаться с тобой, Катарин!»

Подняв бокал, Ник, дрожа всем телом, одним глотком осушил его. Внезапно он вспомнил снова о Франческе. Интересно, как она на самом деле отнеслась к известию об ожидаемом возвращении Катарин? Что бы там она ни говорила, Ник был убежден, что главной ее реакцией был страх.

Он встал, потушил свет в кабинете, прошел в спальню и лег в постель. Но, как ни старался, он не мог уснуть. Вначале ему казалось, что бессонница вызвана коньяком, но потом, вместе с серым утренним светом, пробивавшимся в спальню сквозь задернутые шторы, к нему пришло понимание того, что виной всему воспоминания. Он устало закрыл глаза. Катарин, Екатерина, Катя, Катанка, Кэй, Кэти, Кэтлин, Кит, Кэйт, Кэти Мэри О'Рурк! Ее имя во всевозможных вариациях снова и снова звучало в его ушах, ее лицо, ее бирюзовые глаза снова манили к себе, чтобы опять обмануть. «Убирайся прочь, проклятая!» — безмолвно кричал он ей, но она не оставляла его.

Наконец Нику удалось забыться беспокойным сном.