Голубые шинели

Эх, товарищ полковник, товарищ полковник. Кажется вы погорячились, послав ко мне на встречу Буряка — кажется вы не дооценили меня — не такой уж я валенок! Ну, а что же мне делать теперь? Я уже не был таким пуганым идиотом, как в то время, когда майор первый раз привез меня к себе под благим предлогом спасенья моей жизни. Да, кстати, а какую роль во всем этом раскладе играет майор? С кем он — с полковником или со мной? Можно ли на него рассчитывать?

У меня было еще несколько метров в запасе — прежде, чем я дойду до его дома — и за эти краткие мгновенья мне надо было решить — могу я доверить этому человеку или нет. Ибо один, без его помощи, я вряд ли мог рассчитывать вырваться из западни.

Я вспомнил все — все наши встречи с майором, наши уверения в дружбе, его ежедневную, трогательную заботу обо мне, его привязанность. Его преданность Впрочем, ведь и я отвечал ему тем же. Что ж — двум смертям не бывать, а одной не миновать — и я решил, что майор, скорее всего, не в полковничьей команде Он просто сам по себе, и я могу и должен ему довериться Одним из решающих аргументов в этом решении было то, что за все время моего знакомства с майором я не заметил даже намека на роскошь в его укладе жизни — он жил строго на свою зарплату, иногда залезал в долги, если надо быта что-то солидное купить. Потом с радостью отдавал с получки то, что одолжил — нет, если бы он был замазан в полковничьих делах, то тот бы отстегивал ему что-то на карман. А майор не был настолько жаден или скрытен, чтобы я не увидел у него некоторого излишка средств. Наоборот. Порой он тратил на нашу с ним совместную жизнь даже больше, чем того требовалось — настолько ему было радостно сделать что-то приятное для меня. Итак — майор — моя ставка в этой игре, и я уже без колебаний распахнул дверь его подъезда.

Едва я нажал кнопку звонка, как дверь распахнулась. Майор стоял на пороге, с укоризной глядя на меня:

— Тима, уже четвертый час, что-то случилось? — спросил он с тревогой в голосе.

— Да нет, Вадя, не волнуйся, просто задержался с ребятами, у Виктора был день рождения и я никак не мог уйти раньше, — я вошел в прихожую и начал стряхивать с себя ботинки.

Но мои слова майора вовсе не успокоили:

— Тима. А что это за одежда, откуда ты ее взял? — он с удивлением смотрел на мои новенькие брючки и пуловер, подаренные мне Кевином.

— Послушай, старик, ну ты же знаешь, у меня кое-какие деньжата водятся, вот захотелось прибарахлиться, ведь скоро же на гражданку — надо бы запастись чем-то, а что, тебе не нравится? — наивно спросил я его, а сам в это время нашел клочок бумаги, валявшийся на полочке у телефона и быстро карандашом нацарапал: «Не удивляйся, говори со мной как ни в чем не бывало, твоя квартира прослушивается», и внезапно, резко развернувшись, схватил майора в объятия.

Одной рукой я зажимал ему рот, а другой удерживал листок с каракулями у него перед глазами так, чтобы он мог прочитать, что там написано. Он было дернулся и застонал, но потом, пробежав глазами мои строчки, тихо кивнул головой, а я, отняв руку от его рта, длинным поцелуем впился ему в губы, потом отлепился от него с звонким причмокиванием — чтобы у того, кто будет нас слушать, не возникло никаких вопросов по поводу неожиданной паузы.

— Видишь, Вадя, как я тебя люблю, — кокетливо сказал я, но лицо мое было серьезным.

Майор сделал мне знак рукой, что мол он принимает игру и пошел на кухню разогревать ужин.

— Ты, поди, есть хочешь — вы ж с пацанами, небось, только пили. А покормить тебя никто не догадался.

— И опять ты угадал, — отозвался я, — зато вот, смотри, что я тебе приволок, — с этим словами я достал из сумки бутылку «Джони Уокер», подаренную мне дипломатом.

— Ты гляди-ка, — как ребенок обрадовался Вадим, — гляди — настоящие виски! Вот это да! Ну садись, — сказал он, накладывая мне в тарелку макарон и горячих котлет.

Как ни странно — хоть и было уже почти утро — но при виде вкусно пахнущей еды у меня разыгрался нешуточный аппетит. Пока я уминал свою порцию, майор принес бумагу и тоже на листе написал:

— Что случилось?

— Это очень серьезно, речь идет о моей жизни, но говорить у тебя опасно — где-то тут микрофон, — написал я.

— Кто за этим стоит? — снова написал майор.

— Ты и сам знаешь. — ответил письменно я.

— Полковник?

— Да.

После этого обмен записками закончился, и майор, внимательно глядя на меня, вдруг начал нести какую-то ахинею.

— Как славно, Тимоша, что ты пришел, а я уж ревновать тебя начал — думаю, мальчик молоденький, смазливенький, польстится, прости Господи, на чужую задницу, ты уж, Тимоша, потерпи, пока мы вместе, знаешь, ведь эти все мужики с улицы — у них там и СПИД, и сифилис, и гонорея. Ты уж пожалей мои седины, не хочется как-то на старости лет по врачам бегать.

Я сначала с изумлением уставился на него, мол, ты совсем свихнулся, чушь такую нести, а потом, глядя на хитрую его улыбку, сообразил, что он продолжает разыгрывать спектакль, и тоже включился.

— Да ладно, Вадя. Ты у меня самый смачный мужик. Кто мне еще нужен, и потом, не боись, я ж не дурак, если вдруг кто-то нападет на меня в темном переулке — у меня ж всегда с собой презерватив.

И, не выдержав идиотизма ситуации, мы оба заржали в голос.

— Ой, ну тебя, — махал руками, заливаясь от смеха майор, — ну уморил, ладно, давай отведаем твоего «Джони Уокера» —.с этими словами он налил нам по стопочке дорогого иностранного напитка, пригубил чуть-чуть, и застонал от блаженства, — да! Вот это напиток!

Я тоже попробовал виски — и вкус этот мне понравился. Зря однако англичане разбавляют хороший напиток своим дурацким тоником — только продукт переводят, — подумалось мне. В этот момент майор снова нацарапал на бумажке: «Не нервничай. Утром на пробежке поговорим.» Я согласно кивнул головой, и мы отправились спать.

Утром, часов этак в восемь, майор, растолкав меня, начал энергично одеваться, натягивать спортивный костюм, кеды.

— Да ты что, сдурел, — изумился я, — ведь воскресенье же. Можем мы хоть чуть-чуть отоспаться?

— Будешь много спать — форму потеряешь, — деловито возразил майор, протягивая и мне спортивные штаны. Делать было нечего, пришлось подчинять, и только на улице я вспомнил — что утром мы с майором собирались все обсудить.

— Ну, давай, рассказывай, — труся рядом со мной, проговорил майор, — что там такое у тебя стряслось? Только продолжай бежать, не останавливайся, — предупредил меня он.

В темпе легкой трусцы я спокойно и обстоятельно рассказал майору все, что мне было известно, а также все, что я додумал сам: все мои выводы, а также и то неутешительное обстоятельство, что у него в квартире, скорее всего, установлен микрофон.

— Ну да, установлен, — согласился майор.

Я с удивлением посмотрел на него:

— Как, ты об этом знал?

— Давно знал, микрофон установлен в телефоне. Маленький и очень чувствительный.

— А что же ты его не вытащил?

— А зачем? Хотят слушать — пусть слушают, я лишнего не говорю, да и тебе не позволяю.

— Выходит — про нас они все с самого начал знали?

— А ты как думал?

— Ну, а что же сейчас делать?

— Прежде всего — без паники Ты ведь уже не тот пацан, которого я первый раз привел к себе в гости.

— Да, вот именно, что не тот, я сегодня знаю раз в двадцать больше, чем положено. Вообще странно что я до сих пор жив.

— Ну, давай успокоимся. Ты будешь жив до тех пор, пока ты им нужен. А нужен ты им до тех пор пока они не договорятся обо всем с твоим англичанином.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Пока ты в игре — ты жив. Как только твоя миссия закончена — вот тут-то для тебя настанет тяжелый момент. Значит, во-первых, у нас есть время. Во-вторых, пока ситуацию контролируем мы — мы в выигрыше. Кстати, — тут майор остановился, переводя дух, — кстати, я тебе очень благодарен, что ты мне рассказал все и без утайки. И даже про своего англичанина — мне, конечно, это не слишком приятно. Но я понимаю, что на все это ты шел во многом и ради меня тоже — так ведь?

Я согласно кивнул головой.

— Ну так вот — я тебя в это втянул, я обязан тебе и помочь И самое главное — хочу чтобы ты это себе уяснил — тут не может быть никаких компромиссов, ты должен быть готов к самым крутым мерам в любой момент.

— То есть? — не понял я.

— Я имею в виду, — серьезно сказал майор, — что ты должен быть готов сбежать в любой момент, как только почувствуешь опасность.

— Сбежать? — ошалел я. — Да ведь дембель скоро, и вообще — это ж будет дезертирство, это ж трибунал.

— Тебе придется спасать свою жизнь, — сурово отрезал майор, — и тебе придется бежать далеко, возможно, даже за границу…

И только в этот момент, когда все, о чем я втайне догадывался, было произнесено майором вслух — только в этот момент я понял, что ситуация действительно серьезная, игры кончились, и начинается какой-то новый, и, может быть, очень страшный период моей жизни.

В понедельник я был вызван к полковнику и, естественно, явился к нему по всей форме, готовый рапортовать. Но он принял меня спокойно, без особой заинтересованности, как всегда пригласил посидеть на его кожаном диване и сказал:

— Ну, молодец. Знаю-знаю, справился. Другого от тебя я и не ожидал, — он самодовольно хмыкнул. Видимо мысль о том, какую власть он имеет над людьми и как ловко управляется с их судьбами, приятно грела ему душу.

— Ну, так как ты с ним договорился дальше встречаться?

Я коротенько рассказал про одежду, про бутылку виски, про то, что отказался от денег и про то, что следующая встреча назначена на субботу.

— Отлично, отлично, — бормотал полковник, — что ж, все идет по плану. А, кстати, он заинтересовался твоей службой?

— Да нет пока, товарищ полковник, у нас как-то до этого дело не дошло.

— До чего — до этого?

— Ну, до разговоров, у нас времени было в обрез.

— Ах да, конечно, — хмыкнул он, — вы же были заняты по прямому назначению. Ну и как он тебе, а, лучше, чем майор?

— Товарищ полковник, любимую женщину ни с кем не сравнивают.

— Ну ты даешь, солдат, — восхитился начальник, — это же надо — просто по гусарски заговорил. Впрочем, расслабляться еще рано. Поясняю тебе твою миссию: ты должен войти в доверие. Это, предположим, еще 2–3 встречи, а потом тебе необходимо вызвать у него интерес к покупке у нас оружия, — в этот раз полковник уже не оговаривался, что это, мол, секретная информация, подразумевалось, что я уже все понял, и в повторах не нуждаюсь. Тем самым мне как бы демонстрировалась определенная степень доверия.

— Возможно он сам чем-то заинтересуется, — продолжал полковник, — если же нет — то мы найдем способ, как к нему подкатить с этим разговором. Flo ты пока имей в виду — денег от него не берешь, рассказываешь про свою бедную мать, про то как тебе нечем ей помочь и все твои мысли — чуть-чуть подзаработать. Кстати, мать твоя гриппом переболела на той неделе — ты давно ей не писал?

Я вздрогнул — напоминание о матери, да еще с такими конкретными деталями, должно было ясно дать мне понять, что я на крючке — и, случись что, — меня будут шантажировать жизнью моей собственной матери. Вот суки! От ненависти я чуть не задохнулся — не знаю уж, каким чудом мне удалось сдержаться и не показать на лице своих эмоций. Что ж — я и так знал, что я на крючке — теперь вот придется еще и тылы прикрывать. Ну да ладно. Будет еще время подумать, а сейчас надо бы выяснить, чего они еще планируют по поводу моего дипломата.

— Ну и конечно, — продолжал свой инструктаж товарищ полковник, — конечно, нам надо что-то посущественнее, чем просто твои с ним встречи, нам нужны записи ваших разговоров и желательно — фотографии.

Я понятливо кивнул головой.

— Значит так, к следующему разу получишь от меня маленький презент — зажигалочку. Ты ею особенно-то не пользуйся, нечего ею перед глазами у шпиона махать.

— Это кто — шпион? — не выдержал я.

— А ты что думаешь — дипломат твой просто так в России ошивается? Он все штучки шпионские знает, может, и зажигалочку нашу расшифровать. Так что держи ее кармане, — он протянул мне зажигалку, с виду самую обычную, — вот на эту кнопочку нажмешь, — он показал мне кнопочку. — и все, что будет говориться в комнате — запишется. Пленка рассчитана на три часа, так что имей в виду, постарайся нужные нам разговоры: повыразительней о сексе, почетче об оружии — постарайся уложиться в это время А то у вас распорядок неправильный — вы с еб…, ну, с этого, значит, начинаете. А до разговоров, вините ли, не доходит, шалунишки, — издеваясь засмеялся он. — Ну, а с фотками — это ты подумай, и в следующий раз мне доложишь — какие есть возможности организовать там съемочку. И имей в виду — не затягивай с ним — это все не безопасно. Но и не гони лошадей Поторопишься — можешь насторожить. Короче — все вроде бы ясно. Вопросы есть?

— Есть, товарищ полковник.

— Ну? — изумился он, — и какие же у тебя вопросы? Вроде бы и так я все разжевал.

— Да, я вот насчет оплаты, товарищ полковник, — застенчиво опустив глаза, промямлил я.

— Ах да, конечно, — спохватился полковник, — на вот держи, — он вытянул из кармана двести баксов и дал мне, — ну, а если все получится, как я прошу — еще и премию получишь — мало не покажется.

Ну, это он не соврал — подумалось мне. Премию он мне конечно выпишет — и, правда, мало не покажется. Крест на могилке будет моей премией. Неужели он думает, что я такой идиот — и не понимаю, чем мне грозят все эти развлечения в стане врага? Ну да ладно — рано еще дергаться — посмотрим, как дело будет разворачиваться.

Честно говоря, мы с майором составили некоторый план. Одной из составных частей этого плана был сбор компромата на товарища полковника. В связи с этим у меня на мундире красовалась сегодня оригинальнейшая пуговица — ее вручил майору его старый приятель, с которым меня майор познакомил в минувшее воскресенье — Владимир Статюк, штатный сотрудник службы внешней разведки.

Мужик оказался настолько классным, что я без всякой утайки и без опасения рассказал ему все как на духу. Встретились мы с ним в Нескучном саду на скамеечке в парке. С собой, по его распоряжению, мы взяли бутылок пять пива, а он притащил полсумки роскошной, хорошо высушенной воблы. Конечно же, вид мужиков, с удовольствием потягивающих пиво с воблой на пеньке в парке в солнечный осенний день, ни у кого не вызвал подозрений, и даже если за нами и следили, то вряд ли могли бы что-то заподозрить.

Выслушав внимательно всю историю Статюк пообещал помочь нам на добровольных началах — а в случае осложнения ситуации включиться в нее уже официально.

— Чует мое сердце — непростой тут узел завязывается, — смачно раздирая воблу на тонкие полосочки говорил он, — ну да ладно. Не из таких передряг, бывало, ребят вытягивал. Так что не дрейфь, парень, — обращался он уже конкретно ко мне, — и благодари Бога, что у тебя есть такой славный кореш, как майор. Мы с ним еще в школе за одной партой сидели — как ты сам понимаешь — эта дружба самая настоящая, такая, которую через всю жизнь проносят. Так ведь, Вадя, — спросил он у майора, и тот важно кивнул головой, подтверждая слова друга. Сказать он ничего не мог. Ибо рот у него был забит воблой.

Статюк снабдил меня кое-чем весьма специфическим — например, теперь пуговица на моем кителе все время работала как очень чуткий микрофон. Для пользы дела Владимир даже вызвался в понедельник взять отгул на работе и подежурить в своей машине где-нибудь неподалеку от нашей части — чтобы суметь записать мой возможный разговор с полковником.

— А вдруг он меня завтра не вызовет, — засомневался было я.

— Вызовет, — уверенно сказал Володя, — даже и не сомневайся, обязательно вызовет, ему и так уже невтерпеж с тобой погутарить, хотя, конечно, все детали он уже знает от Буряка.

Как оказалось, Володя был абсолютно прав, но вот удалось ли ему записать наш с полковником разговор — я к сожалению узнаю только в следующее воскресенье. Мы договорились пока встречаться в том парке каждые выходные, чтобы не торопясь, спокойно и не вызывая подозрений обсудить развитие ситуации. Более того — именно через Статюка мы с майором договорились держать связь на случай непредвиденных осложнений. Так что я был вполне уверен в себе и спокоен, ибо чувствовал, что у меня за спиной могучая группа поддержки в лице двух корифеев — Вадима и Володьки.

Итак, началась большая охота.

Внутреннее напряжение не давало мне расслабиться ни на мгновенье. Что бы я ни делал, выполняя свои обычные обязанности, я постоянно прокручивал в голове те ли иные возможности развития ситуации. В конце концов мне это так надоело, что я плюнул на все и решил попытаться спокойно дождаться встречи с англичанином, больше не думая об этом, а то ведь так и свихнуться недолго.

Полковник сидел в своем кабинете, сжимая руками мучительно болевшую голову. «Что-то давление разыгралось не на шутку, — с тоской подумал он, — коньячку, что ли, дерябнуть.» Он встал, закрыл дверь в кабинет на ключ, достал из холодильника всю ту же початую бутылку коньяка, из которой недавно угощал этого пидора, Тимофея, поставил ее на столик, достал еще и яблоко, разломил его пополам, положил рядом с бутылкой, потом, тяжело закряхтев, опустился в мягкое, проглатывающее тело кожаное кресло, налил себе небольшую стопочку и со смаком выпил ее, закусив яблочком. Потом откинулся на спинку кресла и стал ждать, когда придет долгожданное облегчение. Вообще-то он не был пьяницей — но коньячок любил, всегда имел в запасе несколько бутылок — для себя и гостей, и пил его помаленьку не большими дозами. Вот как сейчас. Одуряющая головная боль, вызванная давней гипертонией, почти всегда отступала после такого лекарства, как про себя называл коньяк полковник. Вот и сейчас голова начала постепенно становиться более легкой, какой-то невесомой, потом исчезла острая боль. И после нее осталось только тупое ощущение дискомфорта, а постепенно ушло и оно. Полковник с облегчением выдохнул: «Рассосалось.»

Полковник злился на себя — что это он, как мальчишка, разволновался. Подумаешь — разговор с этим Тимофеем. Все вроде бы нормально — чего уж тут дергаться.

Но подсознательно, каким-то неясный шестым чувством, несмотря на внешнюю податливость солдата, полковник чувствовал, что парень не так прост, как кажется. «Ну хорошо, уговаривал он себя — ну не так прост — так это даже лучше, дело-то ему серьезное поручается — пусть мозгой-то работает хоть чуть-чуть.»

Да, разнервничался полковник, значит стар стал, плохо владеет собой — раньше, в былые-то годы, и глазом бы не моргнул. А тут видите ли — гипертония. Эх, теперь он злился уже на себя самого.

С другой стороны — как было не нервничать, если от этого мальчишки, от этого мутного солдатика зависело дело всей его жизни. Полковник приступал теперь к самой важной для себя операции, в которую уже было вложено немало сил и денег — ему надо было организовать продажу большой партии оружия арабским террористам.

Вообще полковник воровал всегда — так уж повелось в армии — кто не воровал, тот не дослуживался до высоких постов, не имел благоволения от начальства. Полковник же все всегда делал по уму — и никогда не жадничал. Он знал, что армия — это огромная кормушка, где денег хватит на всех, но чтобы тебя у этой кормушки держали — надо быть чутким к запросам начальства и жестоко подавлять недовольство подчиненных. Эту простую азбуку полковник усвоил давно и с успехом продвигался по служебной лестнице. Да что там говорить — ему всего-то сорок пять, он даже на два года моложе, чем этот гребаный майорище, замполит, мать его так, и скоро, возможно, станет генералом. А почему? А потому, что не жадничал никогда: одну дачу строил себе и пять — начальству из генштаба; жене джип покупал, а руководству пригнал десяток новеньких «Волг» с автозавода. Средства на все эти роскошества полковник добывал самым разнообразным образом — то взятку получал, чтобы кого-то от армии отмазать, то воровал стройматериалы во время строительства казарм в ввереном ему подразделении, то потихоньку продавал налево различную технику. В последнее время неплохо стало перепадать и от торговли этими пидорами — виданное ли дело, что какие-то мудаки платили почти что по пятьсот баксов за солдатские задницы! Этого полковник не понимал, гомосексуалистами он брезговал, но раз уж фишка так легла, что из этого можно было делать деньги — то плевать, в конце концов. Деньги — они не пахнут. Главное правило — от общей суммы заработанного половину отдай наверх — соблюдалось им неукоснительно, и потому он чувствовал себя в своем кресле уверенно и надежно. Но вот его покровители в последнее время что-то не тем занялись — вместо бизнеса полезли в политику. До полковника доходили различные слухи о новых течениях в армии — кто-то поддерживал правительство, кто-то поддерживал опального генерала Чайку — и от того, на чьей ты стороне — могло зависеть — усидишь ты завтра в своем кресле или нет.

Кроме того, периодически ходили всякие слухи о грядущих сокращениях. А все это значит, что однажды карта может лечь так, что его покровителей вышибут с их насиженных кресел — и тогда он, полковник, останется как бы без поддержки — и вполне может случиться, что на некоторое время придется затаиться, а значит надо обеспечить себе тылы. Конечно, пока торговля пидорами процветала — но дело было рискованным и могло раскрыться в любой момент. Хорошо еще, что повезло с подручными. Буряк был для полковника просто находкой. Он и его братец, дважды судимый за злостное хулиганство бугай, были ребятками со связями.

Братец Буряка — отморозок с пустыми глазами по кличке Зубило — был не последним человеком в солнцевской бригаде, говорят даже — близким подручным Нихася. Во всяком случае именно через него вот уже три года полковник с успехом сдавал за хорошие деньги волне приличные партии оружия и боеприпасов, а на последних учениях удалось списать даже бронетранспортер и тоже сдать его за очень хорошие бабки. Он же, Зубило, поставлял и клиентов, готовых покупать солдатских пидорков, он же поставил это дело на поток Надо сказать, что Буряк по хватке и сметливости не уступал братцу — именно он вычислил этих двух сладеньких дружков — Тимофея и Сашку. Он, Буряк, специально избивал Сашку на глазах у Тимоши, чтобы тот сломался внутренне, и потом, когда уже Сашка попал в медчасть, где разыгралось последнее действие спектакля, подтолкнувшее Тимошу в объятия майора — тут уж и вовсе все было рассчитано до деталей. Тимошу готовили возглавить торговлю солдатскими задницами — были у него неплохие организаторские задатки, но для этого надо было, чтобы он прежде всего сам научился кое-что делать, попал на крючок и сорваться потом бы с него не мог. Что касается майора — то он был безусловно в курсе всей операции — и когда Тимоша прибежал к нему с выпученными глазами — тот уже давно ждал этого сладкого мальчика, и повез его к себе на квартиру, конечно же, не случайно. Все это были звенья одного хорошо отработанного плана. С майором у полковника сложились деловые нормальные отношения полного взаимопонимания.

Вообще-то полковник даже чуть-чуть жалел майора — настолько, насколько он вообще может жалеть людей. Ну одинокий мужик, ну свихнулся на собственной заднице — до этого Тимоши он ни одного солдатика не пропускал, все так и норовил зажать мальчика в уголочек и потискать. Эта дурная страсть полковнику была очень на руку — зная о ней, он полностью держал майора в своих руках. Он его покрывал, а взамен требовал такой же лояльности по отношению к себе. Да, майор многое знал из того, что творилось в части. Но полковник был уверен на сто один процент — майор нигде, никогда и ни за какие коврижки не сдаст своего начальника. Потому как опять же — сам у этого начальника на крючке. Майору от шальных полковничьих денег не перепадало ничего — но зато полковник сквозь пальцы смотрел на его забавы с мальчиками. И такое равновесие сил всех устраивало. Так было во всяком случае раньше. Но сейчас эта устойчивая связь Тимоши и майора немного беспокоила полковника. Это было неправильно — нехорошо было бы, если бы эти двое настолько сильно скорешились. Дружба в таком деле только помеха. Но с другой стороны — Тимоша, вроде, парень не промах, во всяком случае, он ни слова не сказал майору о новом задании полковника, то есть, как говорится, полностью выдерживает заданный ему тон. Ну что ж, пусть уж он только сделает свое дело — а там уж полковник не будет долго ломать голову что делать с этим Тимошей. Это будет забота Буряка.

То, что свидетеля, да еще такого осведомленного, как Тимоша, надо будет убирать, решено было изначально и никаких сомнений ни у кого из организаторов операции не вызывало. В функции Тимоши входило заинтересовать англичанина, этого Кевина Олдриджа, крупной партией оружия и уговорить его помочь осуществить сделку с арабами. То, что у англичанина такие контакты имелись — было известно достоверно. По сведениям солнцевских ребят, англичанин активно приторговывал в Москве наркотиками, подставляемыми ему курдами, которые он получал, пользуясь дипломатической почтой Кроме того было известно, что он — сотрудник английской разведки, а Англии сейчас очень на руку подлить масла в огонь в этом восточном конфликте — и, как водится, англичане любили это делать чужими руками. Так что было очень много шансов, что дипломат согласится помочь. А если не согласится — заставят.

Но подходов к англичанину напрямую не было — вот и пришлось подставлять Тимошу в качестве приманки — и, вроде бы, сработало. Честно говоря, полковник даже не ожидал такого успеха сразу после первой же встречи. Но, видать, англичанин действительно заинтересовался его солдатиком. Интересно, чем он берет, что у него — задница медом, что ли, намазана? Или член там какой-нибудь особенный? — думал полковник. А, впрочем, — эти детали его интересовали меньше всего. Сам-то он предпочитал секс с нормальными бабами — и частенько по субботам оттягивался в баньке с солнцевской братвой, которые приводили с собой таких девочек — просто закачаешься.

Полковник с наслаждением вспомнил свою последнюю помывку. Зубило привел специально для него одну такую длинноногую блондиночку с узкими бедрами и силиконовой грудью огромного размера — ох, что это была за мастерица!

Вообще полковник, избалованный дармовыми девочками, в сексе не любил напрягаться — он обычно ложился на спину, раздвигал ноги и предоставлял очередной жрице любви право ласкать и лелеять его тело, сколько ей вздумается. Если девочка ленилась, ей приходилось горько жалеть об этом — Зубило по своему расправлялся с такими. Но в последний раз девчонка оказалась просто класс. Полковник с наслаждением прикрыл глаза, припоминая сеанс любви, устроенный ему этой длинноногой гетерой. Вот это удовольствие — это он понимает! А как можно получать кайф, трахаясь, например, с его толстым и потным майором — это понять невозможно. Полковника аж передернуло от брезгливости, едва он себе представил майора без одежды. Ну да ладно, главное, чтоб с англичанином срослось, а все остальное — ерунда…

Полковник в целом был прав относительно английского дипломата — тот действительно работал на английскую разведку М-6 и имел в России ряд довольно-таки щекотливых поручений. Последним же заданием из центра было — вступить в контакт с одним известным российским ученым, разработчиком нового биологического оружия и выкупить у него разработанные им биокоды. Всем было известно, что научные разработки России в этой области не имели аналогов в мире — эти русские обогнали и американцев, и французов, и даже японцев в разработке биотехнологий на несколько десятилетий. В принципе теперь русским необязательно было следить за своей армией — ее боеспособность уже не решала бы исход борьбы в третьем мировой войне. Если бы такая имела несчастье обрушиться на планету, русским было бы достаточно применить одну из своих ужасных разработок — и все боевые подразделения противника, а заодно и сам противник просто перестали бы представлять всякую опасность для русских. Формулу же именно этой последней разработки и должен был купить или украсть — короче, заполучить любой ценой английский разведчик, действовавший под дипломатической крышей — Кевин Олдридж.

Действие этого биологического оружия, как себе его представляли по слухам англичане, было ужасно. В течение сотых долей секунды после распыления препарата в воздухе все, к кому в организм попала хоть одна сотая миллиграмма этого вещества, подвергался мгновенной и беспощадной мутации — в течение нескольких минут у человека размягчались все кости и он превращался просто в большую слизистую лужу из мяса и крови. Скелет как бы переставал существовать. Да, формула что надо.

Кевин понимал, что если ему удастся выполнить это задание — он войдет в историю человечества, в анналы героев всех разведок мира. Это будет самое блестящее достижение службы М-6 за все время ее существования.

И как ни странно — выйти на контакт с этим русским академиком оказалось совсем не сложно — его запросто можно было встретить в холле на каком-нибудь из официальных приемов, устраиваемых правительством.

Кевин поражался идиотизму русских. С одной стороны — они создавали потрясающие, переворачивающие мир вещи, с другой стороны — были безалаберны. Беспечны, как стая напуганных баранов. Ну виданное ли дело — держать такого ученного в режиме свободного доступа! Да американцы давно засадили бы этого академика в какой-нибудь подземный город с десятью степенями защиты — и к нему не то что приблизиться, даже увидеть его издалека было бы невозможно. А тут — пожалуйста, господин академик дает пресс-конференции. Посещает приемы. Тут только ленивый не украдет у него то, что он там изобрел. Да, вот что такое демократия в руках варваров! Кевин усмехнулся пор себя. В принципе он понимал — что недооценивать русских опасно, с другой стороны, он хорошо знал Россию — и это ему помогало безошибочно вычислять слабые точки его соперников.

Кроме всего прочего, в этом деле с биооружием у Кевина был и свой интерес. Бог с ним, с человечеством, судьбы которого он спасал. Кто подумает о судьбе самого Кевина? Служба М-6? Да им плевать на него, ему платят оклад, кстати, вполне скромный по сегодняшним меркам. И если он украдет у русских ту формулу, возможно, ему выдадут некую премию и ценный подарок. Это, конечно же, было издевательством за формулу, цена которой, возможно, составляет многие сотни миллионов долларов.

А ведь у Кевина хватало своих материальных и бытовых проблем. Всего пять лет, как он развелся с женой, но после этого развода никак не мог поправить свое благосостояние. Эта проклятая баба со своим разводом высосала у него все его сбережения, не говоря уже о том, что оставила за собой его дом, вот уже несколько веков принадлежавший семье Кевина — небольшой такой двухэтажный особнячок в аристократическом пригороде Лондона. И теперь Кевин вынужден снимать квартиру, как какой-то пацан, и если он не предпримет некоторых шагов по обеспечению своей дальнейшей жизни — он так и будет прозябать в нищете.

Конечно, в Москве было немало способов заработать — и наркотики, безусловно, не последний из них. Кевин уже давно, пользуясь своим служебным положением, доставлял в столицу небольшие партии этого зелья, за что имел относительно неплохую прибавку к жалованью. Но на эти деньги дома не купишь, а учитывая его страсть к мальчикам, стоивших немалых денег, приходилось считаться с тем, что все заработанное уходило на удовлетворение плотских потребностей. Нет, надо было изобретать что-то другое.

И тут как раз подвернулась эта формула. Его партнеры по наркотикам — а это была известная группировка палестинских террористов — крайне заинтересовались новым оружием и выразили готовность приобрести формулу за вполне соизмеримую с ее значимостью цену. Гонорар удачливого разведчика мог, при хорошем стечении обстоятельств, составить пять миллионов долларов, причем наличными. Это было уже кое-что. За это можно было и побороться. Кроме того, и разведка не была бы в накладе — ведь формула существовала в виде записи на магнитном носителе — грубо говоря — на лазерном диске. Скопировать его при современной технике не составляло никакого труда — так что все были бы довольны — и богатые террористы, и бедная английская разведка и сам герой-шпион.

Пять миллионов долларов — конечно, неплохой куш. На эти деньги вполне можно было бы купить достойный особнячок где-нибудь в столице туманного Альбиона. Еще бы некоторую часть денег можно было бы положить на счет в банк, обеспечив себе постоянный доход, и, кроме того, на остаток средств можно было бы дать взятку некоему влиятельному лицу — и получить пост посла в какой-нибудь теплой, маленькой и спокойной стране, где много красивых мальчиков.

Вот кстати, о мальчиках, они были основной страстью разведчика Именно из-за этого он и развелся с женой — она застала его с мужчиной непосредственно в момент исполнения самого акта — а точнее она ворвалась в комнату с фотоаппаратом в руках и запечатлела на пленке момент, когда очень симпатичный негр с членом, размер которого Кевин забыть не мог и по сей день, стоя на четвереньках, облизывал своим шершавым языком длинные свисающие яйца Кевина. Да, жена оказалась сукой, хоть и была дочкой английского лорда. Мало того, что она его выследила — но только с помощью этих похабных фотографий она смогла отвоевать у него при разводе все его имущество. Конечно, появись эти фотографии в прессе — как она грозилась — и карьере шпиона-дипломата настал бы большой, как говорят эти русские, песец. А с другой стороны — Кевину было плевать на жену — она никогда его не возбуждала и может быть именно из-за нее он и предавался этой низменной страсти — гомосекусуализму.

Он до сих пор с отвращением вспоминал их первую брачную ночь, когда она, как последняя сука, заперлась в своей спальне и не пускала его туда до тех пор, пока он, измученный и неудовлетворенный, не заснул на пороге, а на утро устроила ему истерику — что он недостаточно любит ее, ибо, если бы он ее любил по-настоящему, то выломал бы дверь и добился бы ласк своей избранницы. После этого случая их сексуальные отношения так и не наладились. Интимная близость, по представлениям его индеферентной жены, постоянно должна была предваряться различными идиотскими условиями: мало того, что надо было выбрать определенное время в соответствии с лунным календарем. Кроме этого в положенный день и час следовало обязательно зажечь свечи по всем комнатам, чем-то там надушиться, дождаться, пока она, тоже вся надушенная и томная, выйдет из своей спальни в розовом пеньюаре — а потом долго стоять перед ней на коленях, и, целуя ей руки, вымаливать разрешение прикоснуться своим набухшим органом к ее вечно сухим и холодным половым губам.

Сколько раз по молодости дипломат мечтал войти без стука в комнату жены, задрать ей ее благочестивые юбки и, сильно нагнув ее вперед, изнасиловать ее, ворвавшись своим могучим членом в ее недосягаемую промежность, без всяких там свечей и предисловий, а просто так вот, войти в нее. Выдолбить ее до самого основания. Не заботясь совершенно о том, что она будет чувствовать. А желательно даже, чтобы она просто-напросто чувствовала боль, визжала бы от страха и ненависти, брыкалась бы в его крепких руках. Но он так ни разу и не решился на этот подвиг. Зато, подчиняясь заведенной ею процедуре секса, стоя на коленях и вымаливая ее сомнительную милость, Кевин много раз уже терял терпение — член вставал и падал — а акт все не начинался — и в конце концов он перегорал и уже не мог ничего. С помощью этой фригидной суки, изобретшей для него такие адские нечеловеческие пытки, лишь оттого, что для нее самой акт совокупления был чем-то оскорбительным, грязным и ненужным, Кевин стал настоящим импотентом — и уже никакие силы в мире не могли возбудить эрекцию в его бессильном органе. Он, молодой преуспевающий человек, мечтающий о сильном и страстном сексе — лишился этого удовольствия навсегда. Что ему оставалось делать — как не обратиться к услугами определенного рода?

Во всяком случае, мужские забавы давали ему ту дозу необходимого кайфа, без которой он просто не мог нормально существовать. Самое главное — он ненавидел теперь всех женщин, в каждой из них ему мерещилась надменная паскудная тварь вроде его жены. Ну а мужчины — это совсем другое дело. С ними можно не только потрахаться, но даже и поговорить, отвести душу.

Поэтому по приезде в Москву, узнав, что тут теперь существует куча различных клубов для секс-меньшинств, Кевин первым делом обошел все эти места и остановил свой выбор на дискотеке «ПОПУГАЙ» с огромным аквариумом, в котором плавали голенькие мальчики. Это было поистине восхитительное зрелище. Очень часто Кевин уходил оттуда не один. Из всех возможных вариантов он почему-то предпочитал молодых солдатиков. Кевин уже знал, что они занимаются анальным сексом для заработка и не постоянно, а лишь урывками — поэтому у них было меньше шансов заразить его чем-либо неприличным. Кроме того, солдатики, застоявшись в своих казармах, обладали потрясающей потенцией — и могли за ночь показать такие чудеса, что Кевин, если ему удавалось найти подходящий экземпляр, потом неделю не мог прийти в себя от пережитых ощущений. Да, русские солдатики — это вещь!

Ну, и кроме всего прочего, в интересы английской разведки входила поставка русского оружия в зоны конфликтов в различных частях земного шара. Во-первых, это было выгодно с той стороны, что потом — обнаруживая русский Калашников у каких-нибудь мертвых террористов, — можно было обвинять русских в поддержке всех подонков мира, а кроме того, английская разведка неплохо наживалась на этом бизнесе — ведь русским продавцам перепадали обычно копейки от реальной стоимости их товара. И в связи с этим его контакты с солдатиками, о которых, безусловно, была информирована служба М-6 — представали совсем в ином свете. Получалось, что дипломат, жертвуя собственной задницей во славу отечества, тяжелым трудом добывает нужную информацию. Так что, убедив руководство, что солдаты — это прямая дорожка к их начальству, Кевин безбоязненно и с благословения руководства приводил к себе в дипломатическую квартиру кого хотел. Правда, соблюдая минимальную конспирацию, он просил обычно своих гостей переодеться в штатское и поэтому всегда имел с собой комплект одежды — брюки и свитер или рубашку — универсального мужского размера.

Так было и в последний раз. Когда он, можно сказать, выловил в аквариуме этого гиганта, этого фантастического русского атлета — ТИМОШУ — надо же какие у них дурацкие имена.

Кевин уже второй день с восторгом вспоминал снятого им в субботу солдатика, и каждый раз, при воспоминании о нем, теплая волна возбуждения разливалась по всему телу. Надо же — этот русский не взял у него денег. Этот парень, наверное, влюбился в него, в Кевина. Эта мысль была еще более сладостной, чем само воспоминание о половом акте. Кевин никак не понимал, чем он таким может вообще кому-то понравиться — он не видел себя глазами Тимофея. Не понимал, что того очаровала его чистоплотность, его дорогой запах, его ухоженность. Для Кевина эти вещи были мелочью — он сам давно привык к себе, такому лощеному и холеному. И поскольку он давно уже привык платить деньги за то, что называл любовью, то и считал — что без денег он, конечно же, не нужен никому. Поэтому жест этого простого солдатика, просто так отказавшегося от шестисот долларов, огромной для него суммы, в этом Кевин был уверен — этот жест означал только одно: он, Кевин, был интересен этому мальчишке сам по себе, как человек. Может быть солдатик испытал с ним какой-нибудь особенный кайф, может быть солдатик — ну как бы это сказать — может быть, он действительно влюбился в Кевина или по крайней мере в его задницу?

Дипломат не мог выбросить этого мальчишку из головы целый день. Даже сейчас, когда он ехал на прием в Колонный зал по поводу какого-то там очередного праздника русских, где должен был присутствовать нужный ему академик, изобретатель уникального биооружия, даже сейчас, перед такой ответственной встречей, Кевин не мог сосредоточиться. Впрочем, пора было включаться.

Вот водитель притормозил у входа в Колонный зал — пора было включаться. Кевин, немедленно надев на лицо маску светской любезности, вышел из машины Приветствуемый организаторами приема, кланяясь налево и направо, он прошел на обозначенные в приглашении места, озираясь по сторонам и пытаясь отыскать в толпе нужного ему человека — академика Конягина.

Как ни странно — с Конягиным Кевин был знаком уже давно. Первый раз они встретились еще лет десять тому назад на какой-то международной конференции в Стокгольме. Уже тогда Конягин проявлял большой интерес к иностранцам, пытался выйти на контакт. Правда, тогда ему еще не было что продать на Запад. Конягин был очень честолюбив и все жаловался Кевину, что русские его недостаточно ценят. Кевин тогда, как и положено, сообщил своему начальству о намечающейся возможности вербовки русского ученого. Но такой команды не последовало. Англичане, также как и русские, недооценили тогда Конягина. После этого Кевин встречал академика еще не раз, и каждая их встреча была все более дружеской, а беседы — все более доверительными. Кевин с удовольствием отмечал, как с годами этот заслуженный человек все больше замыкается в себе, как его чувство обиды на собственное государство увеличивается и концентрируется. И вот теперь, когда выяснилось, что именно Конягин был автором заинтересовавшего М-6 изобретения, Кевин понял, что настал его звездный час. Он был уверен, что ему удастся склонить этого человека к сотрудничеству с английской разведкой.

Колонный зал был полон людей — все были одеты нарядно, по-праздничному оживленно переговаривались. Внезапно Кевин почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд, он обернулся и увидел что прямо на него в упор смотрит исподлобья сам академик Конягин.

— Ба, Анатолий Михайлович! — совсем по-русски изумился Кевин, протискиваясь к академику сквозь толпу. Его сразу же насторожило это несоответствие мрачного выражения лица академика и царившей вокруг него праздничной суеты.

— Как я рад вас видеть! — тем не менее продолжал Кевин, одной рукой пожимая протянутую руку академика, а другой по-дружески похлопывая его по спине.

— А вы как здесь, батенька? — спросил его академик, какими судьбами?

— Да я, видите ли, вот уже полгода служу в посольстве в должности торгового атташе, — любезно сообщил Кевин.

Глаза академика сузились, он спросил с обидой:

— И что же, за все это время не нашлось минутки проведать старика?

— Помилуйте, — возразил Кевин, — я только только закончил все необходимые формальности, связанные с вступлением в должность. Кроме того, я был уверен, что сегодня вы будете на этом мероприятии — и сам явился сюда только с одной надеждой — увидеть вас.

— Да? — подозрительно посмотрел на него Анатолий Михайлович, — хотелось бы вам верить, господин дипломат.

— Ну что вы, зачем же так строго, — рассмеялся Кевин. Он чувствовал: что-то не так с этим человеком, что-то с ним происходит, какая то внутренняя борьба, кроме того, я и надеяться не мог, что вы так запросто примете меня — вы же теперь знаменитость. Говорят, вы автор какого-то уникального открытия, — попробовал прощупать почву дипломат.

— Вот именно, — мрачно парировал академик, — ну-ка, батенька, пойдемте в буфет для особо важных персон. Я вам кое-что расскажу.

Кевин оглянулся — зал уже почти заполнился. Все расселись по своим местам — с минуты на минуту должен был начаться торжественный концерт.

— Но ведь сейчас, кажется, все начнется, — засомневался он, — мы можем пропустить начало.

— Да черт с ним, с началом, сердито сказал академик, то, что я вам расскажу — почище всякой фантастики. Или вам неинтересно? — он подозрительно и с внезапной ненавистью уставился на дипломата.

— Ну что вы, Анатолий Михайлович, за счастье почту, — залебезил Кевин, чувствуя, что никак нельзя упускать важный момент, и сам уже начал вытягивать академика из толпы, тихонечко за локоть направляя его к входу в особый буфет.

Еще одним преимуществом статуса VIP была в России возможность есть не там, где все, ходить по особым тропинкам — это касалось буквально всего, начиная с аэропорта, кончая вот, например, буфетом в колонном зале. Обычная публика толпилась в очередях у длинных прилавков, заваленных какими-то невразумительными булочками и обветренными бутербродами, а они, люди высшего сорта, могли поесть в тихом спокойном кафе за аккуратным, застеленным чистой белой скатертью столиком.

Кевин позволил себе заказать шампанского — еще по старым временам он помнил, что академик обожает этот напиток и блюдо шоколадных пирожных.

— Вы меня балуете, батенька, — довольно отозвался на этот жест академик и лицо его посветлело.

Надо же — как ребенок радуется этим пирожным! — изумился Кевин непосредственности академика, а тот уже начал говорить шипящим шепотом.

— Вы, батенька, помните, что я вам говорил лет десять тому назад во время нашей первой встречи?

— Да, конечно, — отозвался Кевин, совершенно не понимая о чем идет речь.

— Вы помните, я говорил, что скоро стану известным всему миру, помните?

— Ну конечно, я всегда был в этом уверен!

— Вы — да, а они, эти низкие люди, на которых я работаю — нет. А вот теперь я изобрел такое — Боже, вы не поверите, если я вам скажу — я изобрел такое, чего не было еще нигде в мире — о чем даже фантасты не смели мечтать, а я, я, академик Конягин, я это сделал! И что же — вы думаете, меня заметили? Вы думаете, они меня наградили? Вы думаете, они хотя бы прибавили мне зарплату? — надрывно вопрошал академик, — Нет! — он гневно сверкнул глазами, — эти ничтожные людишки всячески затирают меня. Пытаются даже присвоить себе мое авторство, но это им не пройдет! А вы знаете — сколько они мне платят? — возмущенно вопросил он и сам же ответил, — я, академик, понимаете, академик, я имею оклад со всеми надбавками и выплатами — что-то в сумме, эквивалентной 350 долларам. Если вы знаете нашу страну, вы можете представить, как тут живется на эти деньги.

— Безобразие, — поддакнул Кевин, — просто бездушные жестокие люди.

Он не верил своей удаче — найти академика в таком настроении — это просто пик шпионского счастья. Кевин уже прикидывал — сколько академик может запросить за свое изобретение и как эту сумму можно будет удвоить, а то и утроить при объявлении ее своему непосредственному начальству. Кевин понимал, что при всей своей скупости М-б никаких денег не пожалеет за «Формулу Конягина».

— Итак, что же вы такое невероятное изобрели? Если это конечно не секрет? — наивно спросил Кевин.

— Не секрет? — возмутился академик, — это самый настоящий секрет, это государственная тайна, но вам я скажу — я изобрел биологический детерминатор.

— Что, простите?

— Ага, вы не поняли! — обрадовался академик. — Вы просто не сможете мне поверить! — он выпил единым глотком бокал шампанского, смачно откусил кусок пирожного и, дожевывая его, продолжал, — итак, это такой биологический фермент, который, попадая на кожу человека, немедленно всасывается в кровь и растворяет до жидкого состояния весь костный скелет человека за 3–4 минуты. И через максимум пять минут от человека остается одна большая кучка с дерьмом! — тут академик торжествующе рассмеялся, — да-да, просто мешок из мяса и крови. Ну там, понятное дело, нервы и все такое прочее. Но и это еще не все! — он снова театральным жестом вздел руку вверх и вылил в себя еще один бокал шампанского, — потом эта масса начинает желироваться, еще некоторое время сознание в массе присутствует, то есть она остается активно-агрессивной, а потом, по мере размягчения и приведения к состоянию желе, эта масса превращается просто в вязкую субстанцию, а еще через 7–8 минут практически испаряется. Так как все составные компоненты массы преобразуются в летучие ферменты. Итого — за двадцать, максимум тридцать минут человек исчезает полностью и безвозвратно! Вы понимаете что это такое! Вы понимаете, что после этого изобретения все ваши ядерные нейтронные и прочие бомбы покажутся детской игрушкой, просто игрой в пистолетики!

Кевин зачарованно смотрел на академика — если то, что он сейчас услышал, правда, то он, Кевин, сидит с выдающимся гением в истории человечества, равного которому цивилизация еще не знала. И если это действительно так, Боже, какой грандиозный успех сулит ему и его карьере получение этой магической формулы!

— Не может быть! — Кевин вполне натурально вытаращил глаза, всячески изображая на лице восторг, ужас и благоговение одновременно, — это же грандиозно, равного этому еще не было создано человеческой мыслью! Это же нобелевская премия, как минимум! Это переворот всей истории планеты!

— О! — удовлетворенно проговорил вдруг успокоившийся академик, — вы понимаете. А они, — он ткнул пальцем в сторону зрительного зала, где уже были закрыты двери и сквозь них слышалось надрывное пение какой-то очередной русской оперной дивы, — а они, сидящие там жалкие людишки, не ценят меня, обзывают шарлатаном, унижают и издеваются надо мной по всячески, — академик вдруг замолчал и пристально уставился на дипломата, — скажите, а вы ничего не хотите мне предложить?

— Вы понимаете, — Кевин аж начал заикаться от неожиданности и прямоты вопроса, — вы понимаете, что я всего лишь дипломат, но я уверен, что наше правительство готово будет заплатить самую высокую цену за это изобретение. И если вы того пожелаете — вам будут созданы уникальные самые лучшие условия для продолжения ваших изысканий, и ваше имя будет прославлено на века.

Академик грустно усмехнулся:

— Да, это именно то, что я и хотел услышать. А вы уверены в том что вы говорите?

— Я абсолютно стопроцентно уверен, — горячо подтвердил Кевин, — вам стоит лишь сказать, что вы желаете — и это станет явью.

— Так вот, — произнес академик, — я долго думал над этим. И если бы не наша случайная сегодняшняя встреча — я бы сам стал искать вас. Я готов передать вашей стране мою формулу на определенных условиях.

— Что это за условия? — осипшим от волнения голосом переспросил Кевин.

— Я не нуждаюсь в деньгах — деньги это ничто по сравнению с мировым господством А моя формула дает именно мировое господство. Все чего я хочу — употребить эту формула на покорение всей планеты. И передам я ее при условии, что вы ставите перед собой такую цель и что именовать эту формулу вы будете моим именем Да! Я хочу, чтобы вся планета трепетала при звуках слов: «ФОРМУЛА КОНЯГИНА». Я хочу, чтобы людей бросало в жар от этих слов, что бы их пробивал холодный пот — я хочу, чтобы вы сделали мое имя величайшим именем на земле со времен появления человека! И мне не надо никаких дополнительных от вас гарантий — мне будет достаточно, если лично ваша королева подтвердит мне устно согласие вашего государства на мои условия. Вот и все. Молчите, — сказал академик, заметив, что Кевин пытается что-то сказать, — молчите. Я даю вам три дня — вы должны будете мне позвонить, хотя нет, — он стукнул себя по лбу, — что я говорю — позвонить, это не годится. Слушайте, в пятницу утром я буду на открытии вернисажа в Манеже. Приходите и вы. И если у вас будет с собой мобильный телефон, по которому может состояться необходимый мне разговор с королевою, вы все получите немедленно. Вам ясно? — строго спросил он.

Кевин молчал. Он сумасшедший, — мелькнула у него мысль, — он действительно сумасшедший. Но в любом случае я сделаю все, о чем он меня просит — игра стоит свеч! И после минутной паузы Кевин ответил:

— Весьма вам благодарен за то уникальное предложение, которое вы сделали моему правительству в моем лице. Я уверяю вас, что мы ответим вам полным согласием, более того, все, что я вам предлагал ранее, остается в силе. В пятницу в 11 утра я буду вас ждать на вернисаже и уверен, поставленное вами условие будет выполнено.

— И еще. Не вздумайте меня провести, — усмехнулся неожиданно зло академик, — я прекрасно знаю голос английской королевы, — с этими словами он поднялся из-за стола и, не прощаясь, ушел.

Кевин остался один за столом, медленно приходя в себя и боясь поверить той редкостной удаче, которая выпала на его долю. И тем не менее разговор такой был, академик действительно сидел за этим столом — об этом свидетельствовало пустое блюдо из под пирожных. И когда он успел их все слопать — изумился дипломат. Шампанское тоже было практически выпито — и лишь в бокале Кевина оставалось еще немного пузырящейся жидкости. Что ж, — сказал он сам себе, — за такое дело и выпить не грех. С удачей тебя Кевин, — мысленно поздравил он сам себя и залпом, по-русски, осушил свой бокал.

Кевин нечеловеческим усилием воли заставил себя досидеть до конца торжественной части, и лишь когда все ораторы выступили и все певцы отпели, лишь когда отгремели дружные аплодисменты собравшихся, и публика потянулась к выходу, он тоже вместе с толпой покинул Колонный зал и, уже не сдерживая себя, помчался в посольство, поторапливая шофера.

Рабочий день в посольстве уже закончился, и поэтому охранник недоуменно посмотрел на торгового атташе, но, разумеется, ничего не сказал, понимая-, что, видимо, только крайняя государственная необходимость могла привести этого надменного дипломата в посольство в столь поздний час. Кевин прошел на самый верхний этаж, в комнатку радиосвязи. Здесь в случае особой необходимости он выходил на связь с центром в Лондоне. Ему понадобилось около часа, чтобы передать информацию и получить недоуменный ответ шефа — согласие королевы будет подтверждено завтра утром. Кевин торжествующе улыбнулся и уже со спокойной душой отправился спать. Он был уверен, что королева не откажет.

В пятницу утром Кевин поднялся раньше обычного, выбрился с особой тщательностью и одел свой самый лучший, самый дорогой костюм. Ему хотелось, чтобы этот день запомнился ему самому какой-то особой торжественностью. В кармане его пиджака лежал чек от английского правительства на один миллион долларов, предназначенный якобы для академика Конягина, на поясе у него был пристегнут в миниатюрном чехле мобильный телефон: сегодня ровно в 11.15 по этому номеру раздастся голос королевы Великобритании, которая подтвердит господину Конягину, что Англия непременно установит на планете мировое господство и имя Конягина будет прославлено в веках.

Вернисаж в Манеже открывался традиционно при большом стечении прессы и малом количестве публики. Отщелкав вспышками, журналисты как-то мгновенно исчезли, утонув в зале, где устраивался фуршет специально для прессы. Кевин знал эту пишущую братию — они и ходили-то на все эти открытия выставок только ради возможности на халяву выпить и закусить, а присутствовавшая публика вяло разбрелась по залам. Конягин был тут, Кевин сразу его заметил в толпе Вид у Конягина был какой-то будничный, лицо скучное и слегка туповатое.

Неужели этот человек действительно мог изобрести нечто подобное? — изумился Кевин, но тут же отбросил всякие сомнения. Да, такое изобретение существовало, и автором его был именно Конягин, об этом неопровержимо свидетельствовали все данные, полученные разведкой за последние полтора года.

Конягин, заметив дипломата, резко и решительно направился прямо к нему. Не слишком-то церемонясь с сопровождавшими его людьми, академик пренебрежительно отстранил их рукой, как бы давая понять, что он хочет пообщаться с дорогим другом наедине. Свита безропотно подчинилась. После традиционного обмена рукопожатиями Конягин спросил:

— Ну как, все в порядке?

— Да, — заверил его дипломат, — в 11.15 интересующий вас разговор состоится.

— Ну что ж, — лицо академика повеселело, — раз так, давайте походим, посмотрим на нашу живопись. Если что-то хорошее у нас в стране и есть, так это талантливые люди, — он с горечью усмехнулся.

Еще несколько минут они бродили вмести вдоль картин, обсуждая те или иные их нюансы и достоинства. Казалось, все сопровождающие академика люди были абсолютно усыплены этим праздным болтанием по залу. И вдруг пронзительно-звонко в гулкой атмосфере выставочного зала раздался звонок мобильного телефона.

— YES, — немедленно ответил Кевин.

Послушав минуту телефонную трубку, он обратился к академику:

— Простите, Анатолий Михайлович, сейчас на проводе наш с вами общий друг, я сказал ему, что встретился с вами в Москве, и он хотел бы передать вам привет, вы не возражаете, если я передам вам трубочку?

— Ну что вы, — безразлично кивнул головой Конягин — почему бы нет, — он взял трубку и молча выслушал что-то, потом сказал на очень хорошем английском языке, — благодарю вас за прекрасные слова, они навсегда останутся в моей памяти, желаю вам успеха и процветания, — и, нажав на кнопку отбоя, передал телефонную трубку Кевину.

— Что ж, дорогой друг, вы сдержали слово, теперь очередь за мной, — проговорил он.

Кевин был в замешательстве — во первых не каждый день ему удавалось говорить с английской королевой, пусть даже и так коротко. Во-вторых, он понимал, что тут десятки глаз будут устремлены на них — как же академику удастся передать ему все то, что он обещал?

Конягин, казалось бы, понял его беспокойство и глазами незаметно подал знак — все в порядке, не волнуйтесь. Он достал из какого-то внутреннего кармана своего бесформенного огромного пиджака тоненькую книжечку и сказал:

— Господин Кевин, я всегда так рад видеть вас Я так дорожу нашей давней дружбой, что мне хотелось бы оставить вам что-то на память. Вот моя книга, вышедшая в прошлом месяце — позвольте преподнести вам ее с моим автографом. Это, конечно же, научный труд. Но я верю, что когда у вас будет время — вы сможете его почитать. Тем более, что моя последняя теория изложена там весьма популярно.

С этими словами академик раскрыл книгу и на титульной странице написал мелким почерком: «Текст закодирован. Шифр — на странице 123. Помните о своем обещании!» И поставил под надписью свою размашистую подпись.

Кевин поразился смелости этого человека — на глазах сотен людей передать ему, английскому шпиону, бесценную формулу из рук в руки — это тоже ведь какое-то сумасшествие. С другой стороны, — подумал он — если человек готовит себя к мировой славе, то, видимо, и этот эпизод, по его мнению, должен быть когда-то описан в многочисленных книгах, поэтому он и ведет себя так странно, как, вероятнее всего, по его мнению, и должны вести себя выдающиеся люди.

Академик тем временем передал Кевину подписанную монографию, тепло попрощался с ним и отбыл куда-то в сопровождении свиты.

Прямо из Манежа Кевин вернулся к себе домой — ему требовалось некоторое время, чтобы осмыслить все произошедшее. Кроме того, в первую очередь он хотел удостовериться, что дискета с информацией действительно находится в подаренной ему книге, что академик не разыграл его. Не успев переступить порог своего дома, Кевин вытащил монографию и начал тщательно перебирать страницы — там ничего не было. С трудом сдерживая разочарование он попытался отделить плотную картонную обложку от приклеенной к ней бумаги — и это ему удалось. Прямо к картонному переплету книги липкой лентой был прикреплен миниатюрный магнитно-оптический диск с приложенной к нему запиской, исполненной уже знакомым Кевину размашистым почерком академика: «Дорогой Кевин, — писал он, — это то, что вы ищите, вас это не разочарует. Употребите по назначению.»

Позер чертов, — усмехнулся про себя Кевин. Гора упала с его плеч. Но тут же он вспомнил и о том, что написал ему на обложке книги этот чокнутый академик — надо немедленно посмотреть 123 страницу. На ней рукой профессора был отмечен определенный набор цифр и букв. Понятно, — улыбнулся Кевин, — это код доступа.

Так, — говорил себе он, — теперь надо сосредоточиться и решить — что же я буду с этим делать.

Кевин понимал что он находится к критической ситуации — его с докладом ждет не дождется сейчас представитель центра в Москве, специально прибывший ночным рейсом по такому случаю. Более того — на вечер у него назначена встреча с представителем арабской террористической группировки «Яростный декабрь». Именно они обещали передать ему за дискету с формулой пять миллионов долларов. При этом Кевин понимал — что и тем, и другим — то есть и центру, и террористам — с момента передачи им всей информации он становится уже не нужен, а учитывая важность украденной формулы, была высока вероятность того, что его могут и убрать после того, как состоится передача информации. Значит надо как-то подстраховаться. Как? Ну с разведкой понятно — он просил якобы для оплаты академика чек на 1 млн. долларов и сообщил что академик передает сегодня только дискету, а код укажет после того, как получит деньги по чеку. Так что тут была некоторая гарантия. Что же делать с террористами? Может быть отыграть с ними тот же способ? Но Кевин был не уверен, что они выложат пять миллионов наличными просто за дискету без кода. А черт их побери — откуда им знать, что вообще должен быть код! Передачу денег он обставит таким способом, что его безопасность будет обеспечена А на следующий день его уже не будет в России — он договорился с центром, что после этой операции его отзывают. Код он, безусловно, сейчас запомнит, и его мозг будет лучшим тайником для этой бесценной информации, а вот оригинал — оригинал он спрячет в одно очень и очень надежное место. Кевин улыбнулся — так ему понравилась собственная выдумка. Он достал элегантный тонкий золотой портсигар старинной работы — это была его семейная реликвия Портсигар был подарен английским принцем еще дедушке Кевина. В золотой безделице существовало потайное отделение — именно туда Кевин положил чек на миллион долларов, вырвал из книги страницу 123, а также титульный лист с запиской академика, аккуратно все это вложил в тайник, закрыл крышку — и портсигар, стал снова обычной дорогой безделушкой. Завтра вечером он подарит этот сувенир своему русскому приятелю, а тот его сбережет надежнее любой камеры ранения — в этом Кевин не сомневался.

Оставалось только сделать копию для террористов — но это было делом одной минуты. Кевин включил компьютер и быстро перекинул информацию с магнито-оптического диска профессора на свой диск.

Ну вот и все — теперь он готов предстать перед своим резидентом с победным рапортом. А вечером на приеме в Тунисском посольстве он сообщит своим арабским клиентам, что товар будет у него в субботу на руках, и с этого момента в любое время он готов обменять его на согласованную сумму.

Я собирался на встречу с англичанином в каком-то волнении — у меня было предчувствие, что эта встреча не будет такой простой и легкой, как предыдущая. Сам не знаю отчего, вроде все было продумано и обсуждено с майором и его другом-разведчиком десятки раз. Я знал, что делать и что говорить, более того, сегодняшний день как раз-таки и не был решающим по раскладу генерала, ведь мне предстояло только заинтересовать англичанина нашим оружием, которое, по сведениям майора, полковник будет пытаться вывезти в больших количествах со складов нашей части в связи с предстоящими учениями и переправит на не боевые позиции будущих учений, а прямехоньким ходом на склад соседнего с нами военного аэропорта — откуда любой самолет мог вылететь без досмотра в требуемом ему направлении, имея разрешение министерства обороны. Отсюда мы все сделали однозначный вывод — что в той операции главная фигура даже не полковник, а какая-то шишка либо в генштабе, либо в минобороне, а, может быть, и там, и там одновременно.

То есть, я понимал, что ближайшее время, пока будут тянуться переговоры с англичанином, я нахожусь не просто в безопасности, меня, наоборот, будут беречь и охранять, как зеницу ока. И все же что-то тревожило меня.

Откинув в сторону дурацкие предчувствия, я еще утром уехал из части и отправился домой к майору, чтобы там переодеться и подготовиться перед вечерним посещением дискотеки. Майор смотрел на меня грустными глазами:

— Эх, Тима, — говорил он мне, — чувствую я, что ты меня, старика, больше не любишь, — в глазах его было столько боли и тоски, что мне снова стало не по себе.

— Отставь, Вадим, — отмахивался я, — у меня встреча с ребятами, ты же знаешь, — говорил я, показывая рукой на телефон, мол, не выводи разговор на опасную тему, нас же слушают, — ну что, я не могу с друзьями встретиться?

Мы оба понимали о чем речь, и, конечно, я не мог не знать, что майору неприятно знать, что я иду сейчас к другому мужчине. Но вслух об этом говорить мы не могли.

Вадим сидел на своем диване какой-то подавленный, мгновенно вдруг осунувшийся и постаревший. На лице у него было выражение полного отчаяния.

— Эй, приятель, — встряхнул его я, — ты что, разве так можно, я ведь люблю тебя, — сказал я, пытаясь утешить друга, и вдруг увидел какой-то странный свет в его глазах. Я понял, что впервые сказал ему слово «люблю». А ведь я и правда любил его, как самого настоящего и верного друга. Я притянул его за плечи к себе и нежно поцеловал в губы Вообще-то, после того самого первого раза, в губы мы с майором практически никогда больше не целовались, а тут все вышло как-то само собой — уж очень мне хотелось его утешить. А он вдруг приподнялся с дивана, обнимая меня за талию, расстегивая своими руками мою ширинку и, как-то странно всхлипнув, прильнул к моему спокойному, не ожидавшему такого нападения члену своими губами. Он целовал меня с какой-то особенной тоской и нежностью, и я, конечно же, ответил ему тем же.

Мы обнимались и целовали друг у друга члены в каком-то странном упоении. И вдруг я почувствовал, что у Вадима его член набух и поднялся — это было такой редкостью в наших отношениях, что я изумился и порадовался за друга.

— Я хочу тебя, — шепнул мне он, и я с готовностью подставил ему свое очко. Нежно поглаживая меня за яйца, Вадим сначала потерся о мою задницу членом, а потом вдруг, резким движением разодрав в стороны руками обе мои ягодицы, втиснул свой наконец-то вставший и окрепший член в мое анальное отверстие. Как и всегда в первый момент, резкая боль пронзила все мое существо, но мне хотелось доставить Вадиму приятное и я поддался назад, как бы еще сильнее, до самого конца насаживаясь на его орган, я хотел, чтобы он почувствовал, как он надевает меня на себя, как он натягивает мою узкую плотную кишку на свой проснувшийся после долгой спячки член — и он, благодарно застонав и не выдержав напряжения, дернулся и почти мгновенно кончил в меня.

— Прости, Тимоша, — бормотал он, — прости, что не сдержался, я так хотел сделать тебе приятно, а вот видишь, ты такой сладкий, что я не мог больше.

Он повалился мне на спину и еще какое-то время оставался во мне, и я чувствовал на себе тяжесть его тела, всей спиной ощущал огромную мягкую выпуклость его живота, а в моей кишке все еще чувствовал сокращения и подергивания его быстро сникавшего достоинства.

— Тимоша, — шептал он, — Тимоша, мальчик мой. Мне кажется что я тоже люблю тебя.

Мне стало больно — ведь сейчас я должен был уйти от этого него и через некоторое время произносить все те же слова и так же нежно ворковать с каким-то чужим, совсем посторонним мне человеком — и все только потому, что так надо, что мы с майором оказались в западне. Впрочем — это было уже лирикой, а нам, военным мужикам, не до нее — я резко стряхнул с себя майора и, не сказав ни слова, только нежно прикоснувшись рукой к его плечу, ушел мыться. Когда я вернулся, майор был уже одет и спокоен.

— Ну, в добрый час, Тимоша, — сказал он, и я, напутствуемый таким образом, отправился навстречу своей судьбе.

Кевин уже ждал меня в кафе. Когда я появился — он сразу приветливо махнул мне рукой, и я присел за его столик.

— А ты хорошо выглядишь, — улыбнулся он, одобрительно оглядывая меня в том самом наряде, который он мне подарил в нашу первую встречу.

Надо сказать, что я расстарался и купил-таки себе подходящие к брюкам ботинки, и чувствовал себя этаким роскошным парнем, вот только слегка не хватало волос на голове — все таки армейский парикмахер — это вам не стилист из салона.

Кевин тоже выглядел неплохо, а точнее — он выглядел шикарно, я просто не мог себе представить нечто более элегантное, чем его роскошный двубортный костюм, белая отутюженная рубашка, красный с синим мелким орнаментом галстук — все было очевидно дорогое и очень качественное, а сидело на нем так, словно он только что вышел с показа мод. Ну и конечно — запах. У него был какой-то неведомый мне запах одеколона, который сводил меня с ума.

— Какой у тебя одеколон? — не сдержавшись, спросил я, чем, видимо, доставил ему огромное удовольствие.

— Скажи, тебе действительно нравится мой запах?

Я утвердительно кивнул.

— Отлично, я тебе подарю такой же — он называется Фаренгейт. Слушай, кстати, тебе очень хочется тут сидеть?

Вот глупость — с какой это стати мне тут сидеть, мне ведь надо его разговорить и записать все это на миниатюрную пленку, вмонтированную в зажигалку, не буду же я делать это тут, в таком шуме.

— Ну что ты, Кевин, — негромко ответил я, — мне намного приятнее быть с тобой наедине.

Я почувствовал, что он даже обрадовался, что можно сразу встать и уйти — мы так и сделали.

Едва мы вошли к нему в квартиру, и Кевин закрыл за собой дверь, он сказал:

— Послушай, малыш, я очень ждал тебя, и мне хочется, чтобы этот вечер был для нас особенным. Ты ведь не торопишься?

Я отрицательно помотал головой. Одновременно я нажал на кнопочку зажигалки и тем самым начал запись нашей беседы.

Кевин провел меня в гостиную — в этот раз она была прибрана более аккуратно, чем в прошлый раз, отчего выглядела значительно уютней. Стол был уже накрыт, Кевин подошел к нему и зажег две свечи.

Я уселся в кресло, стоявшее тут же, и ждал, что будет дальше. Кевин вытащил из шкафа какую-то огромную коробку.

— Это тебе, малыш, — сказал он и протянул эту коробку мне. Там были ботинки моего размера — роскошные дорогие ботинки, какие я ни за что не купил бы себе сам, думаю, они стоили не меньше пятисот долларов. Там же лежал флакончик одеколона Фаренгейт и сверху всего этого великолепия блестело еще что-то, прямоугольное, по виду напоминавшее золото.

— Что это? — спросил я, беря в руки эту металлическую вещицу.

— Тимоша, — мягко картавя сказал Кевин, — эта вещь мне очень дорога, это наша семейная реликвия. Этот золотой портсигар был подарен принцем Англии еще моему прадеду более века тому назад — и с тех пор переходит от одного мужчины другому в нашей семье. Сыновней у меня нет, а ты единственный человек, к которому за все годы моей жизни я потянулся всей душой. Я бы хотел, чтобы ты взял этот портсигар и сохранил его очень бережно, так, как хранил его до сегодняшнего дня я сам.

Я застыл с портсигаром в руках. Я понятия не имел, сколько он может стоить, но догадывался, что цена у него должна быть баснословная. Я в жизни ни от кого не получал подарков, а тут сразу и так много! Кевин тронул меня до глубины души. Мне даже стыдно стало, что я приставлен к нему с каким-то специальным заданием. Этот человек, такой трогательный и добрый, достоин, наверное, более честных отношений. Но все равно моя сентиментальность — не повод, чтобы пожертвовать ради него своей жизнью. И я с улыбкой благодарности принял его дары.

— Кевин, — сказал я, старясь, чтобы мой голос как бы дрогнул от волнения, — Кевин — ты первый человек, который мне дарит подарки. За всю мою жизнь. Я никогда этого не забуду.

Он стоял, улыбаясь, засунув руки в карманы, и чего-то ждал. Я понял, что должен подойти к нему и, наверное, обнять его. Я так и сделал. Приблизившись к нему вплотную, я провел рукой по его уложенным волосам, проскользил пальцем по его идеально выбритой щеке.

— Кевин, ты такой необыкновенный, — сдавленно бормотал я, — я просто не знаю, как к тебе прикоснуться, что сделать, чтобы тебе было приятно.

Быстро чмокнув меня в щеку и улыбнувшись, он отошел снова к столу и сказал:

— Если ты сегодня не торопишься, то давай наслаждаться жизнью. Сейчас ты пойдешь в ванную и примешь там душ, кстати — квартира у меня не очень комфортабельная, а вот в ванной есть джакузи — ты когда нибудь пробовал, что это такое?

Джакузи? Я не только не пробовал — я и понятия не имел — что это.

Видимо, он это понял без слов, потому что рассмеялся и добавил:

— Вижу, вижу, ты не пробовал джакузи. Так вот. Ты сейчас пойдешь в ванную, включишь джакузи — эта такой подводный массаж струями прямо в ванной — ощущение невероятное. Я принесу тебе на подносе немного джина с тоником. А может быть ты хочешь ликер?

Я кивнул:

— Ну хорошо — я принесу тебе ликер, и пока ты будешь отмокать от своей армии в моей ванной, я приготовлю нам по сочному антрекоту, а потом мы вместе примем душ, а потом мы съедим антрекот, а потом мы будем делать все, что нам заблагорассудится. Ну как — подходит мой план?

Я опять кивнул. Меня несколько беспокоила зажигалка — ведь надо было говорить о сексе в присутствии зажигалки, а не в ванной, а еще надо было обсудить тему продажи оружия. Но полковник сказал, что пленки хватит на три часа, и я надеялся, что все наше мытье займет все-таки меньше времени. Но ведь я ведь уже нажал на кнопку, и запись началась, а как ее остановить — этого мне полковник не говорил. Так что выбирать не приходилось.

— Еще бы — отличный план! — согласился я и спросил по военному, — разрешите выполнять, сэр?

Он рассмеялся, кинул мне огромное душистое махровое полотенце и проводил в ванную, а сам, что-то напевая, пошел на кухню.

Минут пять я ждал, пока ванная наполнится водой — и за это время Кевин еще раз зашел ко мне, принес большой бокал с каким-то невероятно вкусным, отдающим вишней ликером. Принес маленький портативный магнитофон и включил мне приятную итальянскую музыку.

— Наслаждайся, — сказал он мне, следя за тем как я погружаюсь в воду и включая свое знаменитое джакузи.

— Наслаждайся, — ласково повторил Кевин еще раз и вышел из ванной.

Я закрыл глаз и почувствовал себя на верху блаженства. Вот это жизнь! Я нахожусь на задании полковника, веду игру с опасностью для жизни, кручу роман с английским дипломатом, и при том еще меня одевают в роскошные свитера, дарят мне ботинки, каких я никогда не видывал и золотые портсигары. Да еще окунают в это самое джакузи, принося на подносе вишневый ликер — да где это такое видано! И что бы сказала моя мама, если бы она об этом узнала? Я лежал в ванной долго-долго, закрыв глаза, потягивая ликер и слушая тихую итальянскую музыку. Я лежал в той ванной так долго, что уже потерял счет времени. Да и вода стала остывать. А где же хозяин — вроде бы он грозился поплавать тут вместе со мной?

Я негромко позвал его:

— Кевин!

Мне никто не ответил.

Я снова крикнул уже погромче:

— Кевин!

Тут мне показалось, что хлопнула дверь — и снова никто не отозвался.

— Да куда он запропастился, черт подери, — с недоумением проговорил я вылезая из ванной, обернувшись махровым полотенцем, я выглянул в коридор, но не увидел Кевина. И тогда я прошел в комнату…

Кевин был на седьмом небе от счастья — все шло как по маслу. Вчера он все доложил резиденту и тот сказал, что если информация окажется подлинной, то Кевин будет награжден высшей государственной наградой Англии, а также получит возможность выбрать для себя наиболее почетный пост. Так обещала королева.

Тем же вечером на приеме в тунисском посольстве Кевин переговорил с арабами из «Яростного декабря» и сказал им, что товар уже у него в руках, и он готов в воскресенье осуществить обмен. Он просил подтвердить их готовность звонком по Телефону в субботу вечером, именно поэтому он и не хотел засиживаться с Тимофеем в клубе, так как боялся пропустить звонок.

С Тимофеем тоже все складывалось, как нельзя лучше. Видимо ему. Кевину, наконец-то повезло и он встретил поистине благодарную душу. Достаточно было видеть, как этот мальчик тронут был его подарками — он даже говорить не мог от волнения. О, какое сегодня они будут дарить блаженство друг другу — Кевин уже предвкушал какими ласками он осыплет Тимофея. Как зацелует его всего с головы до пят — этот мальчик еще будет сходить по нему с ума. А что касается портсигара — это он вообще считал главной своей удачей — более надежного места спрятать самые секретные свои документы трудно было и придумать. В том, что Тимофей не расстанется с портсигаром пока жив, Кевин был уверен. Он знал, что на какое-то время покинет этого мальчика. Но был уверен что, найдет потом способ вытащить того из России, может быть, прямо в Англию, а, может быть, и куда-нибудь в другую страну. Но это — потом. А сегодня он постарается сделать этот вечер поистине замечательным. Сейчас, пока Тимоша отмокает в ванной, он приготовит им чудесный ужин на двоих — готовить Кевин любил.

Как все прекрасно складывается, как торжественно! Эти горящие свечи — они так дополняют атмосферу…

Кевин не отдавал себе отчета в том, что он невольно повторяет все то, что его так раздражало в его собственной жене — и эти свечи, и итальянская музыка, и благоухание одеколоном — все это до странности напоминало ее идиотские манеры. Впрочем он об этом и не задумывался — он даже не понимал, с чего это вдруг он зажег свечи в гостиной, почему он это сделал, может быть, долгая дрессировка, которой он подвергался со стороны бывшей жены, не прошла даром, и чисто подсознательно торжественная атмосфера у него ассоциировалась со свечами и итальянской музыкой. Впрочем — если бы кто-то ему сейчас сказал об этом, он, наверное, убил бы этого человека не месте.

Он уже разжег конфорку на плите и готовился бросить на сковородку два антрекота, как в дверь позвонили.

— Кто бы это мог быть? — подумалось Кевину — он не ждал никого. Впрочем, мало ли — может, это соседка, жена сотрудника их посольства, снова пришла попросить соли — у нее это вошло в дурную привычку. А, может быть, эта идиотка так заигрывает с ним? Кевин рассмеялся от этой мысли и поспешил к двери.

Глазка в двери не было — да и какая в нем необходимость — в дипломатическом корпусе не могло оказаться посторонних. Поэтому Кевин, не колеблясь, распахнул дверь и застыл на пороге пораженный — в дверях стояли два человека — те самые арабы, звонка которых он ждал.

— Вы? — отпрянул Кевин, — но мы же договаривались, что вы позвоните по телефону.

— Обстоятельства изменились, нам надо торопиться — вежливо начал один из них, — разреши нам войти, мы не задержим тебя надолго, и кроме того не беспокойся — нас никто не видел.

Кевину не оставалось ничего другого кроме как впустить их в квартиру. Они зашли в гостиную и, оглядев накрытый на двоих столик, спросили:

— У тебя гости?

— Пока нет. Но я жду приятеля, — несколько нервно ответил Кевин, — а что случилось? Почему вы пришли сюда?

— У нас с собой есть все, о чем ты просил, — сказал один из арабов и, распахнув свой кожаный дипломат, показал Кевину его содержимое, — тут ровно пять миллионов, можешь не пересчитывать. Ты готов совершить обмен сейчас или у тебя нет того, что нам надо?

Кевин судорожно соображал. Конечно, обстановка не самая удачная для передачи дискеты. Но с другой стороны — может быть все к лучшему — уже сегодня ночью, в крайнем случае, завтра утром он сможет покинуть Россию К чему затягивать?

И он утвердительно кивнул головой.

— Это, конечно, против правил, но раз вы держите слово — то держу его и я, — с этими словами он повернулся к своему письменному столу, достал бережно упакованную в конверт дискету и, передавая ее из рук в руки одному из арабов, сказал, — то, что я отдаю вам — это ключ к мировому господству, используйте его с умом, — он, как и старый академик, вдруг захотел придать больше торжественности этому моменту.

— Не беспокойся, — ответил араб, принимая дискету из его рук, — ну, а теперь возьми свои деньги, — и он протянул Кевину дипломат. Тот потянулся за портфелем и вдруг задохнулся от резкого удара в живот:

— Ах ты, — зашелся он в тихом крике. В этот миг один из арабов оказался у него за спиной и, обхватив его одной рукой, другой зажал рот, оттянув голову Кевина на себя второй араб достал из кармана широких брюк остро заточенный кинжал и резким движением, не раздумывая, полоснул Кевина по горлу — от края до края. Тот, кто держал его, быстро оттолкнул от себя тело, чтобы не забрызгаться кровью, и Кевин упал, издавая какой-то булькающий звук — еще какое-то мгновенье его глаза светились мыслью, потом погасли, так и застыв расширенными от ужаса огромными стеклянными шарами. В этот момент раздался крик Тимофея из ванной:

— Кевин!

Но Кевин уже не слышал этого, он уже ничего не слышал даже хлопка закрывающейся входной двери.

Обмотавшись полотенцем, Тимофей на цыпочках пошел в гостиную. То, что он увидел там, повергло его в шок — посередине комнаты, прямо в огромной луже крови лежал Кевин с перерезанным горлом. До того Тимофею ни разу не доводилось видеть убитых людей. Конечно, в деревне бывали похороны — но то были похороны людей, умерших своей смертью. А так вот — только что убитого человека он не видел. Особенно ужасными были глаза убитого — выпученные, огромные, почти что вылезшие из орбит. Тошнота горячей струей поднялась прямо к горлу — и Тимофей бросился назад в ванную, где долго блевал в унитаз, потом умылся и усилием воли заставил себя вернуться в гостиную.

Он пытался сосредоточиться и понять — что же тут могло произойти. Первая мысль — его подставили. Наверное это Буряк явился сюда, пока он мылся в ванной, и зарезал дипломата.

Но зачем его подставили, этого Тимофей понять никак не мог.

Пытаясь привести мысли в порядок, Тимофей механически натягивал на себя брюки и свитер. Тело было мокрым — и одежда одевалась с трудом.

Вот черт, — ругался Тимофей, просовывая руку в липнущий в влажной коже рукав.

Ботинки он одел свои, старые, ведь если бы одел новые — то пришлось бы старые оставить тут, а это улика.

Да, по поводу улик, — пришло Тимофею в голову, — надо позаботиться, чтобы тут не сталось его отпечатков пальцев. И он схватил мокрое полотенце, начав оттирать свои пальцы с ручки в ванной. Потом внезапно остановился — ему подумалось, что вместе со своими отпечатками он сотрет и отпечатки истинного убийцы. А то, что он, Тимофей, здесь был, все равно не скроешь — их вместе видели в баре, их вместе, входящими в здание, видел и дежурный по корпусу. Наверняка милиция получит его подробное описание и очень скоро.

Так что же делать?

Тимофей сел на кресло в нерешительности. Прежде всего надо сосредоточиться и понять — сколько у него времени.

Если это дело рук Буряка и его братца — то они могут и милицию сейчас вызвать, чтобы Тимофея взяли тут с поличным — они не дадут ему времени на раздумья. Так, значит времени нет. Но, тем не менее, не надо паниковать. А вдруг это не Буряк? Вдруг у этого дипломата были какие-то свои делишки — и из-за них его и зарезали?

А тот, кто это сделал, знал ли он о присутствии в квартире Тимофея? Если не знал — то есть еще шанс уйти. Но если это не Буряк — то уйти все равно будет нелегко. Ведь Буряк наверняка караулит его у подъезда, а в часть возвращаться никак нельзя. Ему вообще сейчас с этой минуты надо исчезнуть.

Видимо, вот и настал тот критический момент, о котором говорил майор. Настал момент, когда надо рвать когти, не думая ни о чем, не оглядываясь назад, — просто спасать свою шкуру. Тимофей понимал, что попади он в руки милиции, у него нет ни одного даже малейшего шанса доказать, что он тут ни при чем. И даже то, что в комнате он не видел орудия убийства, не послужит ему на пользу — скажут, что он его выкинул куда-то и не признается куда. А то и подкинут какой-нибудь нож. Разве следователь позволит, чтобы его дело развалилось из-за отсутствия какой-то там железки?

Нет, оставаться тут нельзя, выйти обычным путем из подъезда тоже нельзя, возвращаться в часть нельзя — надо как-то исчезнуть из этой комнаты, из этой жизни Прежде всего — из этой комнаты.

Тимофей вспомнил все, что ему говорил Володя из службы внешней разведки. Он говорил, что когда наступает критический момент, надо действовать четко грамотно и максимально продуманно. Итак — прежде всего, надо проверить, есть ли какие-то деньги в этой комнате, ибо деньги Тимофею понадобятся наверняка.

Он быстро обыскал все ящики письменного стола Кевина и нашел там около двух тысяч долларов.

— Что ж, совсем неплохо, — подумал Тимофей, пряча деньги в задний карман брюк, при этом рукой он наткнулся на что-то холодное, — ах, это же портсигар, — вспомнил Тимофей о подарке.

Он достал его, подержал в ладонях, глядя на мертвого Кевина и сказал вслух:

— Я не знаю, что тут случилось и кто убил тебя, но я клянусь — если мне удастся отомстить за тебя — я это сделаю — и я буду хранить эту вещицу, — он сжал портсигар пальцами, — я буду хранить эту вещицу до тех пор, пока не сумею отомстить за тебя. Я клянусь тебе в этом. А теперь прощай, — и с этим словами Тимофей шагнул к дверям. Но тут же остановился, вспомнив о поджидающем его Буряке.

Нет, так дело не пойдет, — подумал он, — выходить надо по другому!

Он снова опустился в кресло, раздумывая как бы незамеченным выбраться из дипломатического корпуса. Никаких реальных способов ему не приходило в голову. Тут его взгляд упал на телефон — хорошо было бы сейчас позвонить Володе и проконсультироваться с ним — как быть. Но Тимофей понимал, что этот номер наверняка прослушивается. Звонить отсюда было нельзя. Потом он увидел лежавший тут же на столе мобильный телефон Кевина. И зачем то взял его и сунул к себе в карман — ему показалось, что это сможет ему пригодиться.

Голова Тимофея напряженно работала.

Вот если бы тут толпа бегала, я мог бы выскочить незамеченным, — подумал он. Толпа… Если ее нет — надо ее создать. Может быть пожар?

Чем больше Тимофей думал, тем больше ему нравилась эта идея.

Потом зачем-то он зашел в спальню Кевина и открыл шкаф с одеждой — там висело огромное количество костюмов, рубашек.

Я не должен выйти отсюда в своей одежде, — подумалось Тимофею, — если Буряк ждет меня, то в темноте он будет ориентироваться на одежду. А если я вместо свитера надену рубашку и кожаную куртку, например, то вполне в суете могу проскочить незамеченным.

Он так и сделал, выбрав из всего гардероба Кевина одну голубую рубашку с длинным рукавом и кожаный коричневый жакет.

Одел, посмотрев на себя внимательно в зеркало, остался доволен — в темноте есть шанс проскочить мимо Буряка. А теперь надо сделать самое главное…

Тимофей пошел на кухню, взял спички и, методично чиркая ими, прошелся по гостиной, поджигая шторы, края ковра и скатерть на столе. Когда пламя занялось, он подошел к входной двери и стал ждать. Чтобы было легче дышать, прикрыл лицо намоченным в ванной полотенцем. Квартира заполнилась дымом мгновенно. В комнате уже во всю бушевало пламя и наконец-то из соседних квартир послышались тревожные крики:

— Огонь! Огонь, спасите! — кричали люди по-английски на разных этажах. Через несколько минут Тимофей услышал звук сирены пожарной машины, люди стали выскакивать из квартир, хлопая дверьми, на лестнице началась настоящая суматоха. Никем незамеченный, откашливаясь от гари, которой он успел наглотаться, солдат вместе с толпой встревоженных людей выскочил на улицу, на которой уже царила настоящая суматоха — пожарные машины расправляли рукава, готовясь наполнить их водой, к горящему окну уже поднималась лестница. Тимофей не стал долго разглядывать эту картину — он быстро скользнул мимо пожарных и вдруг наткнулся на какого-то мужика, торопящегося к месту пожара. Тот, видимо, тоже не ожидал столкновения — он испуганно отпрянул от Тимофея. Некоторое мгновенье они смотрели друг другу в лицо — и потом, как бы одновременно отшатнувшись друг от друга, ринулись бегом в разные стороны. Мужик побежал прямо к горящему дому, а Тимофей скрылся в ближайших зарослях кустарника. Пройдя насквозь темный двор, он вышел на проезжую часть, но испугался снова наткнуться на машину Буряка и опять удалился во дворы, стараясь шагать медленно, как будто просто человек вечером идет домой. Он шел пешком наверное больше часа по темным московским улицам, пока, наконец, не остановился. Погони не было — кажется, ему удалось уйти никем не замеченным.

Тимофей остановился на темной улице — он не слишком хорошо знал Москву и даже не мог точно сказать — где он сейчас находится. Он понимал, что у него каждая минута на счету — ведь если уже начала работать милиция, то очень скоро его фото-робот будет на всех вокзалах и у каждого постового — ведь убийство дипломата — это не шутка, тут уж всех поднимут на ноги.

Каким-то образом ему необходимо связаться с Володей — но у него нет даже монетки для телефона автомата. А может быть использовать мобильный телефон? Соблазн был велик — но Тимофей догадывался, что и этот звонок очень скоро будет отслежен и тогда получится, что он еще подставил и единственного человека, который мог бы ему сейчас помочь.

Ведь они с Володей обговаривали план быстрого ухода, на случай, если надо будет рвать когти. Для этого Тимофей, по совету Владимира, все свои скопленные деньги снял с книжки, перевел в доллары и оставил на хранение у Владимира. Более того — из восьми тысяч долларов, которые у Тимофея скопились, две тысячи он отдал, также по совету Владимира, одному тихому, незаметному пареньку, который должен был сделать ему загранпаспорт на другое имя. И этот документ Володя должен был получить вчера и держать у себя. Конечно, никто не предполагал, что критический случай настанет так быстро, но все-таки, если Владимир действительно успел взять этот паспорт и если он действительно «законный», как обещал тот тип, то тогда у Тимофея есть шанс выскользнуть за пределы отечества, но это очень призрачный шанс. Он есть только до того момента, как его фоторобот появится на каждом посту.

Итак — надо как-то дозвониться до Володи.

Тимофей еще раз возблагодарил бога, что этот Володя заставил его в первую же встречу вызубрить наизусть свой телефон.

«Никогда, ничего, нигде не пиши, — учил он Тимофея, — не оставляй никаких следов своего почерка. И вообще не оставляй следов. Повтори еще раз мой телефон — 356–44–78.»

— Три — пять — шесть — сорок четыре — семьдесят восемь, — твердил про себя Тимофей, автоматически шаря по карманам куртки. Он надеялся на чудо. Но чуда не было — да и как в карман куртки английского дипломата могла попасть монета для русского телефона. «Ну что ж, — в отчаянии сплюнул Тимофей, — попробуем народным способом, говорят, автоматы иногда срабатывают, если по ним здорово долбануть.»

Промучившись с полчаса в поисках телефона в темных московских дворах и кляня москвичей, за то, что они не могут поставить такие нужные кабинки на каждом перекрестке, Тимофей наконец-то добрел до какого-то аппарата и набрал заветный номер.

На том конце провода сняли трубку. Тимофей в волнении стукнул кулаком по телефону — но ничего не случилось. Он повесил трубку и еще раз набрал номер. Трубку снова сняли, и он снова долбанул аппарат что было сил — и вдруг трубка ожила, он услышал как Володин знакомый голос взволнованно кричал:

— Алло, алло, говорите?

— Алло! — заорал Тимофей, — вы меня слышите?

— Да, Тима, это ты? — заорал в ответ Володя и тут же у него кто-то выхватил трубку.

— Ты где? — услышал Тимофей срывающийся голос майора, — куда за тобой подъехать?

— Я где-то на углу малого Тишинского переулка, — четко ответил Тимофей. Он был готов к этому вопросу и заранее прочитал табличку на доме с названием улицы.

— Стой там. Мы будем через максимум десять минут сказал майор и повесил трубку..

Тимофей тоже повесил трубку и прислонился к стене дома. Теперь надо было как-то прожить еще десять минут. Десять минут на страшной, ночной, московской непредсказуемой улице.

Тимофей боялся всего — а вдруг сейчас случайно подвалит какой-то бандит и начнется драка. А вдруг появится какой-нибудь мент и попросит документы…

Тимофей еще плотнее прижался к стене дома, пытаясь спрятаться в сени редких кустов. Вдруг послышался шум мотора.

— Это не они — для них еще очень рано, они бы так быстро не успели, — подумалось Тимофею, сквозь листву он различил мигающий маячок патрульной милицейской машины.

— Еще чего не хватало, — с ужасом подумал он и упал на землю, вжавшись в нее всем телом. Машина, осветив фарами кустарник, медленно проехала мимо Минуты тянулись, как годы. И вдруг наконец-то Тимофей услышал характерное покашливание мотора — так «отчихивался» майорский старенький «Москвич».

— Господи, пронесло! — пробормотал Тимофей. Перекрестился, как учила его мать и чего он не делал уже очень давно, и вышел из кустов.

Машина остановилась рядом с ним и чьи-то руки, распахнув дверцу, приняли его вовнутрь салона.

— Что случилось? — взволнованно спросил майор.

— А как ты узнал, что что-то случилось? — вопросом на вопрос ответил ему Тимофей, — и вообще, как ты у Володьки оказался.?

Володя сидел на заднем сиденье и молчал, слушая их беседу.

— Ты хоть знаешь, что уже пятый час утра? — возмутился майор, — ты не позвонил, не пришел — я стал волноваться. Звонить мне из дома никуда нельзя — у меня все слушается — ну я и рванул к Володьке, — а минут через десять ты как раз и позвонил. Вот весь секрет. Теперь давай ты рассказывай — почему ты здесь, почему на тебе другая одежда?

— А мы, кстати, куда едем? — спросил Тимофей у Володи, — к тебе?

— Это, мой юный друг, зависит от того, что ты сейчас расскажешь, — спокойно ответил Володя, — и главное — не волнуйся. Давай-ка все по порядку — с чувством, с толком, с расстановкой.

У Тимофея ушло минут пятнадцать, чтобы рассказать всю историю.

— Понятно, — протянул Володя. И, обратившись к майору, добавил, — да Вадим, чутье нас с тобой не подвело, — а потом, повернув голову опять к Тимофею, сказал, — едем мы с тобой, дорогой товарищ, в Шереметьево.

— Зачем? — испугался Тимофей.

— А затем, что если ты сейчас не улетишь — то завтра ты будешь спать на нарах, это же просто, как дважды два, — спокойно ответил Володя, — это я тебе, как старый разведчик, заявляю абсолютно точно.

— Кстати, — вдруг вспомнил майор, — тебе же полковник давал какую-то зажигалку — ты на нее что-то записал?

— Вот это да! — хлопнул себя по лбу Тимофей, — я-то и забыл про нее. Ну ка — давайте послушаем.

Он передал зажигалку в умелые руки Владимира. Тот покрутил ее немного, хмыкнул, потом нажал какую-то кнопочку — и началась фонограмма.

Сначала зазвучал голос Кевина, который презентовал Тимофею портсигар.

— Ого, — присвистнул Владимир, — а эта безделушка у тебя? Тимофей кивнул головой, продолжая напряженно слушать.

Все время, пока он был в ванной, зажигалка оставалась в кармане его брюк, и вся сцена убийства была на нее записана абсолютно четко.

К сожалению, Тимофей не понял ни слова, так как Кевин и арабы говорили на английском языке.

Он вопросительно посмотрел на Владимира:

— Ты что-то понимаешь?

— Подожди, — махнул тот рукой, — дай послушать.

Когда наконец запись кончилась, он сказал:

— Ну, брат, тебе страшно повезло — это твое алиби. Не боишься доверить пленочку мне?

— Боюсь? — возмутился Тимофей, — если не тебе, если не майору — кому я могу что-то доверить в этой жизни?

— Это правильно — сейчас ты вообще абсолютно зависишь от нас, — подтвердил Володя, — убили твоего дипломата два арабских террориста. Они пытались купить у него за пять миллионов долларов какую-то дискету, на которой, если я правильно понял, был записан секрет вселенского владычества.

— Чего? — переспросил Майор.

— Ладно, я тебе потом все подробно объясню. Тимофей в то время был в ванной — и это его спасло Кстати, Тима, ты не видел там случайно чемоданчика с пятью миллионами?

— Нет, — ответил озадаченный Тимофей, — я взял только две тысячи долларов у него из стола, но больше там денег не было.

— Ну вот и отлично. Значится так У нас на руках есть эта запись и запись твоей беседы с полковником.

— Так тебе удалось все записать? — вскричал Тимофей.

— Еще как удалось, — спокойно ответил Владимир, — я же профессионал. Не зря свой хлеб ем. Так вот — запись очень выразительная, тебе на руку Теперь так еще у нас есть шесть тысяч долларов — остатки твоих сбережений плюс две тысячи, которые ты прихватил у англичанина, кроме этого есть твой новый паспорт на имя Михаила Торкова, дата рождения 23 октября 1968 года, место рождения — город Тамбов. Запомнил — или повторить?

— Запомнил, — кивнул головой Тимофей.

— Итак, Михаил, — обратился к нему уже по новому его имени Володя, — восемь тысяч долларов — это все что у тебя есть чтобы начать новую жизнь. Теперь запомни…

— Подожди, — прервал его Тимофей-Михаил, — подожди. Выходит, не полковник того англичанина грохнул?

— Выходит, не полковник, — подтвердил Володя.

— Ну, а как же теперь полковник? — растерянно спросил Тимофей.

— Ну, полковник теперь конечно в жопе — извини за образное выражение, — отозвался майор, — но для тебя это определенная опасность. Во-первых, ты сейчас скрываешься, а значит — дезертируешь. Это трибунал. Я думаю — полковник сразу в розыск на тебя не подаст, пока сам не поймет, что же такое случилось Когда он узнает, что англичанин мертв, он первым делом подумает, что ты его грохнул, такой будет, наверняка, и официальная версия. Убийство и дезертирство. Короче — ты идешь под вышку. А тебя нет. Пока тебя нет, пока ты жив — полковник ни одной ночи спать спокойно не будет. Ведь ты о нем знаешь столько, что вполне способен его за собой потянуть. И он будет тебя искать. А еще тебя будет искать военная прокуратура, российская милиция и английская разведка. Вот так-то, мой мальчик.

Тимофей оглушено молчал.

— А знаешь, как ищут таких мальчиков, как ты? — продолжал безжалостно Володя, — Едут к их мамочке, сидят там в засаде и ждут. Значит, правило номер раз — ты никогда, слышишь ты, никогда не должен писать, звонить, приезжать к своей матери — это смертный приговор тебе и ей. Никогда, по крайней мере до тех пор пока ты не будешь полностью оправдан, что вряд ли произойдет. А значит — никогда. Так ты сделаешь для нее намного больше, чем если вдруг возникнешь когда-нибудь со своей дурацкой сыновней любовью. Правило номер два — ты никогда не звонишь ни майору, ни мне. Никогда. Понял? Ни под каким видом. Ты можешь только послать мне письмо по адресу: «Главпочтамт, до востребования. Никитину Олегу», — это мое подпольное имя, я по нему получаю корреспонденцию от своих агентов. Твое письмо обязательно дойдет — и если я смогу, я свяжусь с тобой Дальше — сейчас ты летишь в Польшу. Вот, возьми все документы и внимательно изучи, — Володя начал вытаскивать из кармана какие-то бумажки, — вот, это твой новый паспорт, посмотри все даты — где, кем, когда выдан — все должен знать назубок, вот это — ваучер в Польшу. Предъявишь там на границе. Заполнен на твое имя — выучи название отеля, где остановишься — «„ОДЕОН“». Название турфирмы запомни, словом, все, что есть в документах ты должен знать. Дальше, вот справки из банка на 10 000 долларов — разрешение на вывоз. То есть, ты везешь свою валюту вполне легально. И это — все. Это все, — повторил Володя грустно, — что я успел для тебя сделать.

— Но как ты успел? — вырвалось у Тимофея.

— Это, мой друг, профессия. Мастерство — его не пропьешь.

— Ну, а что ты собираешься делать? — спросил он Володю.

— Я? — усмехнулся он, — Я буду жить дальше и постараюсь забыть о том, что был такой странный, не очень везучий парень — Тимоша.

— Забыть? — Тимофей не на шутку обиделся.

— Дурак, — оборвал его майор, — дурак. Неужели ты не понимаешь, что Володька сейчас для тебя сделал? Ты еще обижаться надумал? Ну вот я тебя сейчас успокою. Во-первых сегодня же копия записи твоего разговора с полковником будет отправлена ему с припиской — если, мол, что-то случиться с тобой или с твоей матерью — то эта запись ляжет на стол — военного прокурора России. Далее — чуть погодя, когда все немножечко отшумит, вторая часть пленки с записью сцены убийства будет отправлена в два адреса — в английское посольство и в наши следственные органы. Таким образом попробуем отвести и от тебя обвинение в убийстве. Останется тем не менее дезертирство. А это говорит о том, что путь на родину тебе заказан до конца твоих дней, — майор тяжело вздохнул.

— Но как же быть, что же я там-то делать буду? — отчаянно вздохнул Тимофей, — я ж ни слова ни на каком языке, кроме русского, не знаю.

— А тебе и не надо, — продолжал инструктаж Володя, — у нас осталось минут десять, не больше, — и мы в аэропорту. А там мы успеваем прямо на варшавский рейс. Имей в виду — если вы летишь — твое счастье. Если нет — мы уже ничем не сможем тебе помочь Поэтому соберись, не нервничай, иди спокойно, И запомни, что я тебе сейчас скажу. Твой паспорт на имя Михаила будет действителен максимум три месяца. Он сделан на украденном бланке. Есть такая группка в Министерстве иностранных дел — они воруют эти бланки, продают их по дикой цене — вот как тебе, а потом, месяца через три, — это максимум, — а, может быть, и раньше, делают сверку и заявляют о пропаже. С этого момента все номера и серии указанных документов передаются на все таможенные посты как в России так и за рубежом. Это значит, что через три месяца, а может быть и раньше, как только ты где-то предъявишь этот паспорт — тебя немедленно арестуют. Значит, все, что я тебе сейчас скажу, ты должен успеть сделать до этого момента. А именно: если тебе удастся все — таки вылететь в Польшу, ты отправляешься в отель «Одеон» в Варшаве — там находишь пана Войтека из рецепшен и передаешь ему привет от Мишки-китайчика. Он тебе поможет на первых порах. Ну вот и все. Теперь забываешь навсегда свое старое имя, адрес своей матери, а также номер телефона Вадима и мой. Все понял, все запомнил?

Тимофей кивнул головой — он действительно запомнил все, что сказал Владимир — до последнего слова. Видимо у него просто включилась какая-то сигнальная система в мозгу — какая-то программа, заложенная в него природой на случай если надо выжить, — и он включился в этот процесс выживания на все сто процентов. Он не задал ни одного вопроса, только внимательно посмотрел на своих друзей и сказал:

— Если выживу — свечку поставлю.

Через несколько минут машина затормозила у аэропорта Шереметьево.

— Так, — скомандовал Володя, — помогаю в последний раз. Давай паспорт и деньги — сейчас попробую купить тебе билет, — и он ушел.

Его не было минут пятнадцать. За это время ни Тимофей ни майор не проронили ни слова. Но им казалось — что на самом деле они разговаривали. Тимофей вдруг начал беспокоиться — а вдруг сейчас произойдет какая-нибудь глупость и, например, не будет билета на ближайший рейс.

Майор почувствовал его нервозность и сказал.

— Расслабься, билет есть, мы уже по телефону спрашивали. Жди.

И действительно, через некоторое время появился Володя с билетом и паспортом и сказал:

— На, держи. Сейчас ты входишь в зал, поднимаешься на второй этаж, проходишь регистрацию, проходишь паспортный контроль, лицо спокойное, не нервничаешь, а мы будем где-то там рядом, если с тобой что-то случится — мы по крайней мере это увидим — так что не волнуйся, передачку принесем. Ну а теперь пошел, — Володя распахнул дверцу автомобиля и Тимофей, последний раз посмотрев в глаза Володе и майору, вышел из машины не попрощавшись и зашагал в сторону аэропорта. Он ни разу не обернулся.

Я положил свои документы на стойку перед таможенником — он машинально притянул их к себе, сказал:

— Сумку ставьте на транспортер.

— У меня нет багажа, — ответил я.

Таможенник поднял на меня глаза:

— Как это — нет?

— Да, вот, лечу налегке. Говорят, там, в Польше, все можно купить.

Таможенник невесело улыбнулся.

— Говорят.

Потом проставил печать на декларацию. Забрал себе справку об обмене валюты, вернул мне паспорт:

— Счастливого пути, — и занялся следующим человеком из очереди.

Мои руки практически не дрожали — и я сам удивлялся, насколько я спокоен. Это было просто какое-то дурацкое спокойствие, хотя внутри у меня все дрожало, но так же легко и спокойно я прошел регистрацию билета на самолет, выбрав салон для курящих, потом положил свой паспорт на стойку пограничника — тут уж у меня внутри удары сердца отбивали барабанную дробь — но каким-то чудом лицо мое было лицом человека абсолютно лишенного проблем.

Погранец долго вертел в руках мой паспорт.

— Первый раз за границу? — спросил он.

— Да, первый, — ответил я сдержанно и в меру радостно — как и подобает советскому гражданину, наконец-то собравшемуся узнать — а как там за кордоном.

— Цель поездки?

— Туризм.

— Ваучер имеется?

— А как же.

— Направляющая сторона?

Я забеспокоился — не слишком ли много вопросов. Но виду не подал. Направляющую сторону по ваучеру я вызубрил и мог бы ответить даже спросонья:

— Селена-тур.

Пограничник еще немного помолчал, потом брякнул печатями, что-то проставляя в моем паспорте, и наконец протянул мне его со стандартным пожеланием:

— Счастливого пути.

Я не верил сам себе — до вылета оставалось еще сорок минут — и чтобы хоть чем-то забить их я начал слоняться от киоска к киоску в зоне беспошлинной торговли Шереметьево. Расслабиться я все еще не мог — мне казалось что в последний миг может что-то произойти, например, меня узнает кто-то. Или меня снимут с самолета, и даже когда наш лайнер оторвался от земли — и я увидел уплывающие в даль зеленые волны березовых рощ, — даже тогда я еще не верил, что мне удалось вырваться из переделки, в которую я попал. И даже когда самолет приземлился — уже в Варшаве — я все еще не верил, что самое страшное — позади. Мне казалось, что вот сейчас с трапа самолета меня снимет Интерпол — но мной совершенно никто не интересовался — я так же легко, как и на вылете в Москве прошел паспортный контроль, предъявив свой ваучер, так же спокойно на вопрос пограничника в каком отеле остановлюсь, ответил:

— «„ОДЕОН“», — и пограничник, посмотрев на меня с уважением, ибо это был роскошный пятизвездочный отель, в котором в ту пору русские почти не селились, а, значит, я был не мешочник, а богатый нормальный человек, немедленно отдал паспорт, и вот я попал в здание аэропорта — новенького, красивенького аэропорта Варшавы и застыл в оцепенении.

Да, я вырвался из России. Да, все концы были обрублены. И полковник с его интригами, и заботливый майор, и Кевин с перерезанным горлом — все это осталось где-то там, далеко и все это уже не касалось меня. Я теперь — новый человек по имени Михаил, но черт меня побери, если я знаю, как мне дальше жить.

Вокруг меня кипела какая-то жизнь, мимо проходили сосредоточенные люди, говорившие на непонятном мне языке, пару раз подходил какой-то мужик и, заглядывая искательно мне в глаза, однотипно спрашивал:

— Такси? Такси? — с ударением на первом слоге.

Не зная, что ответить, отмахивался от него рукой, как от назойливой мухи, а потом, когда он уже исчез из поля моего зрения, я сообразил, что он предлагал мне поехать на такси — и заодно я понял, что только такси — единственно возможный для меня способ добраться до отеля «Одеон».

Я начал понемногу включаться в новые обстоятельства. Во-первых, сказал я себе, не надо забывать, что я тут на военном положении — я тут инопланетянин, не знающий местных законов и обычаев. И при этом мне было бы очень желательно их не нарушать. Ведь для меня самое важное — не загреметь в полицию, с моим-то паспортом, который каждую минуту может оказаться недействительным.

Кроме того, вся моя наличность хранилась сейчас в кармане моей куртки — я, как человек деревенский и потому прижимистый, понимал, что пока у меня есть деньги, я могу чувствовать себя хоть как-то уверено, но как только они кончатся — я здесь никто и ничто. Значит, деньги надо беречь. Еще в Москве я слышал всякие разговоры, что в Польше полно всяких ловчил — и поэтому для начала отыскал туалет в здании аэропорта и перепрятал все свои деньги в самое что ни на есть недоступное место, сделав это так, как делают обычно женщины — засунул все деньги в трусы, плотно облегавшие тело. В кармане куртки оставил паспорт и две сотни долларов.

Теперь, кажется, надо было бы обменять эти доллары на местную валюту — что тут у них за деньги, интересно?

Пока я размышлял об этом, ко мне снова подошел какой-то местный, что-то предлагая на странно звучащем пшекающем языке.

Я покачал головой, показывая, что не понимаю, и тогда парень начал перечислять названия стран, пытаясь угадать, откуда я. При звуке «Раша» — я утвердительно кивнул головой и он, обрадованно хлопнув меня по плечу, сказал:

— Ну так бы и говорил, — это он сказал по-русски — и я с удивлением уставился на него.

— Ты русский?

— Ну. А что тут такого?

— Слушай, а как мне в город добраться?

— Можно на автобусе. Можно на такси. Деньги то у тебя есть?

— Да есть. Немного, — скромно ответил я.

— Ну так надо их поменять, — энергично предложил парень, всячески показывая полную готовность посодействовать.

— А как поменять-то? — я прикидывался полным валенком.

— Вон видишь, — он махнул рукой в сторону, — там есть пункт обмена, но к них курс выше чем у меня, а я тебе поменяю по наивыгоднейшему курсу, сколько тебе надо менять? — он уже вцепился мне в рукав и не отпускал.

Э — парень, — подумал я, — не на того напал. Так я тебе и скажу — сколько у меня денег, и чтобы охладить его пыл я промямлил:

— Да баксов десять — пятнадцать, поменяешь?

Он посмотрел на меня, как на идиота, и, деланно дернулся:

— Ой, я же тороплюсь, меня люди ждут, а я тут с тобой болтаю, вот туда топай — там все и обменяешь, миллионер, — и он, хлопнув меня по плечу, подтолкнул меня чуть-чуть в сторону киоска по обмену, а сам исчез куда-то — как сквозь землю провалился.

— Ну и отлично, — подумал я. Мне вовсе не хотелось знакомство с Польшей начинать с общения со своими соотечественниками — в каждом из них мне чудился агент КГБ или приятель Буряка.

Спокойно разменяв сотню баксов в указанном мне окошечке и получив какие-то большие разрисованные бумажки, которые назывались злотыми, я отправился на поиски такси.