Гордая любовь

7

Нортроп откинулся на спинку обитого кожей кресла.

– Итак, О’Рейли, желаете взяться за это дело?

Он далее представить себе не мог, чтобы этот человек отказался. Правда, Вандерхоф предложил ему лишь незначительную часть денег, которые обещал заплатить Ремингтону Уокеру, но все-таки куда больше, чем стоил любой ирландец. Нортроп даже внимания не обратил бы на этого парня, если бы Гил О’Рейли не был рекомендован ему несколькими весьма уважаемыми людьми.

– Значит, вы желаете, чтобы я искал не вашу дочь, а детектива, которого вы уже наняли, чтобы ее разыскать. Я правильно вас понял, сэр?

Идиот.

– Да, совершенно правильно.

– У этого детектива есть имя?

Нортроп заскрежетал зубами.

– Конечно, есть, – огрызнулся он. – Ремингтон Уокер.

О’Рейли низко и длинно свистнул.

– Так вы самого мистера Уокера наняли? – Он поднялся со стула. – Я поступлю нечестно, если возьму ваши денежки, мистер Вандерхоф. Ремингтон Уокер – лучший агент из тех, что когда-либо работали у Пинкертона. Хотя я и не имел чести лично с ним познакомиться, но хорошо знаю, какой прекрасной репутацией он пользуется. У него настоящий нюх на розыски пропавших, вот что! Он найдет вашу дочь, если ее вообще возможно найти. А как только он что-либо узнает, то обязательно с вами свяжется. Я могу поклясться в этом на могиле моей дражайшей матушки.

– Так вы хотите сказать, что не желаете взяться за это дело? – вскинул брови Нортроп. – Даже если в дополнение я назначу премиальные? Скажем, тысячу долларов, если вы обнаружите мистера Уокера до первого сентября?

– Разве вы меня не поняли, мистер Вандерхоф? Вы выбросите деньги на ветер, нанимая меня, если уже нашли мистера Уокера!

– Это мои деньги, О’Рейли.

Рыжеволосый ирландец покачал головой.

– Так и есть. Так и есть.

Казалось, он минуту-другую обдумывал сделанное ему предложение и только потом сказал:

– Думаю, если вы уж все равно решили бросить эти денежки на ветер, вы вполне можете сделать это в моем направлении. Я согласен взяться за это дело и получить ваши деньги.

– Хорошо. – Нортроп наклонился вперед и хлопнул ладонями по крышке стола. – Садитесь, О’Рейли. Я покажу вам последнюю почту от Уокера.

К концу недели Ремингтона почти перестала мучить рана в боку. Правда, бедро периодически пронизывала острая боль и он не мог ходить без костыля, но двигался уже гораздо быстрее и куда меньше утомлялся. Не исключено, что силы возвращались к нему благодаря стряпне Либби. Блюда, которые она готовила, были всегда вкусны, а порции щедры.

– Где это ты так научилась готовить? – спросил Ремингтон, подкладывая себе на тарелку еще картофеля.

– Меня учила тетушка Аманда.

Он, конечно, и сам знал, что в «Роузгейте» она не могла научиться варить и жарить.

– По твоим рассказам получается, что твоя тетушка была интересным человеком. Расскажи мне о ней.

Либби улыбнулась.

– Она действительно была интересной. Я никогда не встречала другой такой женщины. Она могла не хуже любого мужчины набросить лассо на корову. Она стригла овец, помогала ягнятам появляться на свет и умела залатать протекающую крышу. Она могла в мгновение ока увязать в тюк шерсть от двадцати овец. К тому же она из своего винчестера, если хотела, могла попасть с двухсот метров прямо в ухо пуме. – Либби покачала головой. – Тетушка Аманда учила меня делать все, как она сама. Но, боюсь, это была безнадежная затея. Я не могу с ней ни в чем сравниться.

– Из личного опыта могу сказать, что кое-какие уроки ты усвоила очень хорошо. – Он косо усмехнулся, поглаживая ребра рукой. Потом, подкладывая еще несколько ложек консервированной свеклы в тарелку, Ремингтон спросил: – Она была сестрой твоей матери или отца?

После недолгого колебания Либби ответила:

– Тетушка была не похожа ни на кого из моих родителей.

Не то чтобы чистая правда, но и не ложь.

Он оторвал взгляд от тарелки и посмотрел на девушку. Она вилкой передвигала еду на тарелке, очевидно, взволнованная то ли его вопросом, то ли собственным ответом, то ли и тем и другим одновременно.

«Ей не хочется лгать мне», – понял Ремингтон. Эта мысль порадовала его.

– Хотел бы я познакомиться с твоей тетушкой.

Либби вскинула глаза.

– Мне бы тоже хотелось вас познакомить. Тетушка Аманда была совершенно необыкновенной.

Глаза Либби – самые необычные глаза на свете. Ремингтон никогда прежде не видел такого зеленоватого оттенка. И снова Уокер подумал, что портрет, висящий в «Роузгейт», явно не стоил тех денег, которые Нортроп заплатил за него. Художнику совершенно не удалось схватить суть оригинала. Ремингтон предполагал встретить здесь хорошенькую женщину, но никак не такую потрясающую красавицу.

Но суть заключалась даже не в том, как она выглядит. В портрете не отразилось ее…

Что же именно?

Он не мог точно определить чем, но сидящая перед ним отличалась от девушки на портрете. И дело было не в ее уникального цвета розовато-золотистых волосах и не в том, что годы сделали ее формы более округлыми и женственными. Разница касалась чего-то глубинного, вокруг нее словно образовалась некая аура, Либби была полна сил и жизнелюбия. Присутствовало ли все это в ней и прежде? Может, художнику просто не удалось уловить эти черты? Или это появилось совсем недавно? Приобрела ли Либби эти новые свойства вместе с новым именем и новой индивидуальностью?

Ремингтону очень хотелось получить ответы на эти вопросы.

Либби почувствовала, как под пристальным и долгим взглядом Уокера к щекам приливает кровь. Иногда ей казалось, что он способен читать ее мысли, словно точно знает, о чем она думает и что чувствует. Словно ему были доступны все ее секреты. А вот ей никогда не удавалось понять, что у него на уме! Даже когда он улыбался, часть его оставалась скрытой от нее, потаенной и загадочной. Ей очень хотелось преодолеть эту преграду. Ей хотелось…

Либби отвела глаза, испугавшись вдруг, что он и впрямь читает ее мысли. Она не хотела, чтобы он узнал, как часто она о нем думает.

Девушка постаралась унять бешено стучащее сердце и придать лицу безразличное выражение. Разрезая кусок мяса, она сказала:

– Завтра я собираюсь поехать к Тайлеровскому ручью.

– А мы надолго поедем? – сразу оживился Сойер.

– Я еду одна, – ответила Либби, покачав головой. – Ты нужен здесь. Необходимо доить Мелли, кто-то должен приглядывать за Мисти и ее щенками.

– Но…

– Не спорь со мной, Сойер!

– Хорошо, – проворчал мальчуган без всякого энтузиазма.

– А что там есть, на Тайлеровском ручье? – заинтересовался Ремингтон.

– Отара. Тайлеровский ручей – часть нашего летнего пастбища; Думаю, Мак-Грегор и Рональд должны узнать, что здесь произошло. – Она вздохнула. – Потеря этой шерсти может означать, что я, вероятно, не смогу заплатить, им. Или во всяком случае выплачу только часть причитающейся им суммы. Они имеют право выбора: оставаться им или поискать работу в другом месте.

Ремингтон нахмурился.

– Не уверен, что тебе следует отправляться туда одной.

– Разве у меня есть выбор, мистер Уокер?

– Я мог бы поехать с тобой.

Она почувствовала, как что-то странно сжалось у нее в груди, и поняла, что ей очень этого хочется, но Либби только отрицательно покачала головой.

– Бэвенс будет мне вовсе не опасен. Он вор и пакостник, но на самом деле не так уж страшен. – Либби вспомнила, как Бэвенс сгреб ее в охапку и как она заметила в его глазенках похотливый блеск, но все-таки отбросила эти мысли. – К тому же вы еще не можете ехать верхом. До Тайлеровского ручья путь неблизкий.

Ремингтон склонился над столом с суровым и решительным выражением на лице.

– Тогда, как мне кажется, ты должна подождать, пока я смогу ездить верхом. Уверен, ты знаешь, что Бэвенс представляет для тебя определенную опасность, иначе ты никогда не стала бы в меня стрелять.

Он был прав. Она действительно была напугана.

И по-прежнему иногда испытывала страх. Ей очень хотелось согласиться с Ремингтоном. Либби давно не испытывала такого искушения. Ей очень хотелось позволить ему взять на себя заботу о ней, пусть даже ненадолго. Как хорошо для разнообразия позволить себе зависеть от кого-то!

Однако не в ее правилах допускать такое. Ремингтон сказал, что хочет ей помочь, хочет остаться до тех пор, пока они с Сойером не смогут снова твердо встать на ноги. Но ничего другого он не говорил.

Ну а если он подразумевал нечто большее?

Либби снова покачала головой.

– Я не могу ждать. Мне нужно поехать сейчас.

Она давно сделала свой выбор и не могла отдать собственную судьбу в руки другого человека. Она сама отвечает за свою жизнь. Ей не следует привыкать зависеть от кого-то.

– Либби… – начал Ремингтон.

– Извините, Мак-Грегор и Рональд должны знать, что произошло. Если Бэвенсу удастся украсть еще несколько овец…

Хмурый Ремингтон напомнил ей ее настойчивого отца.

– Я настаиваю, с тобой должен кто-нибудь поехать, чтобы обеспечить защиту.

Она закрыла глаза, стараясь отделаться от воспоминаний о Нортропе Вандерхофе, о его решительном взгляде и несгибаемой воле. Ей казалось, она явственно слышит, как отец снисходительным тоном объясняет: ему виднее, что лучше для нее. Что она всего-навсего маленькая девочка и не может позаботиться о себе, не может принимать собственные решения.

Однако она вполне могла о себе позаботиться! Могла принимать решения. Она не беспомощное создание. У нее есть собственная голова на плечах. Она не собиралась позволить этому симпатичному чужаку заморочить ей голову и заставить забыть обо всем, чему она научилась за последние семь лет.

Либби открыла глаза и в укор посмотрела на Ремингтона.

– Я не могу вас ждать. Это мое ранчо, и я отвечаю за то, что здесь творится. – Она поднялась и начала собирать тарелки, оставшиеся от ужина. – Я уже все решила, так что бессмысленно продолжать этот спор. Сойер, помоги мне убрать со стола. А потом, молодой человек, будь добр заняться чтением. Я уже месяц не вяжу, чтобы ты открывал свой букварь.

Когда в тот вечер дом наконец погрузился в тишину, Либби уселась в своей комнате с томиком стихов в руках. Слабый свет лился на страницы книги. Девушка смотрела на строки и не видела ни слова, вспоминая прекрасно-ужасный момент, когда она едва не позволила Ремингтону полностью взять ситуацию под контроль. Когда ей захотелось, чтобы он стал заботиться о ней. Когда она готова была доверить ему не только то, чем владела, но и себя саму.

Однако именно от этого она бежала, когда скрылась из Нью-Йорка. Она хотела сама принимать решения, быть хозяйкой собственной жизни. Либби слишком хорошо знала, что значит никогда не испытывать радости свободного существования.

Девушка с трудом сосредоточилась на бегущих перед глазами строках:

Она закрыла книгу, стараясь не обращать внимания на щемящее чувство одиночества, которое вызвали в ее сердце слова поэта, но стихи продолжали безжалостно звучать в ее сознании. Либби положила книгу на столик и погасила лампу. Она не допустит мыслей об одиночестве. Она не позволит себе потерять все, чего добилась! Слишком высока цена! Вопреки ее воле перед мысленным взором девушки предстал ее отец – сильный, властный, чуждый всему человеческому. Мысли Либби унеслись в давние времена.

– Вы заставили нас ждать себя, – заявил Нортроп, когда Оливия вошла в его кабинет.

Мать уже находилась в комнате, сидя на своем обычном месте – слева от массивного стола Нортропа. Оливия присела на стул справа, как она всегда делала во время встреч с отцом.

– Извините, – только и произнесла она, не стремясь вдаваться в объяснения. Отца все равно не интересовали причины, которые она назвала бы в ответ на его упреки.

– У меня есть для вас важная новость, Оливия. Этим летом вы выйдете замуж.

– Замуж? – тихим эхом повторила она.

Девушка быстро взглянула на мать. Глаза Анны встретились с глазами дочери всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы Оливия заметила в них сострадание. Она вновь посмотрела на отца.

– За кого?

– За Грегори Джеймса.

– Мистера Джеймса? Но он… – Она собиралась было сказать, что Грегори Джеймс настоящий старик, но понимала – для отца мнение дочери не имеет никакого значения. Если уж он решил выдать ее замуж именно за этого человека, ему совершенно безразлично, что мистер Джеймс на тридцать пять лет старше Оливии.

– Нортроп, – с сомнением в голосе заговорила Анна, – Оливии только семнадцать. Неужели нет никого…

– В следующем месяце ей исполнится восемнадцать, и пришло время выдать нашу дочь замуж. Джеймс согласился полностью передать мне под контроль свою железную дорогу, если Оливия станет его женой. Это сделает для «Пароходной компании Вандерхофа» возможным доступ в любую точку на Юге. Многие годы нам необходима была именно такая железная дорога. Такой возможностью я не могу пренебречь.

Оливия никогда не поймет, откуда у нее появилась вдруг смелость, чтобы заговорить. Может, это случилось потому, что не так давно она случайно узнала из тихих пересудов слуг, что ее отец содержит любовницу и у него есть два незаконнорожденных сына. Может быть, потому, что она несколько раз слышала осторожные немногословные вопросы людей, с которыми ее отец вел дела, и пришла к выводу, что именно эти незаконнорожденные сыновья унаследуют «Пароходную компанию Вандерхофа». А может быть, это произошло из-за того, что всю свою жизнь она хранила молчание и вдруг осознала, что ей предстоит провести в полном молчании еще двадцать лет, как это произошло с ее матушкой, без слов и без вопросов исполняющей все, что требует отец.

– Я не могу выйти за него замуж, отец.

Расширившиеся от удивления глаза Нортропа уставились на дочь.

– Что?

– Я говорю, что не могу выйти за него замуж, – прошептала она, чувствуя внутреннюю дрожь, как это случалось всегда, когда отец смотрел на нее так, как сейчас. – Я… Я не люблю его. Он… Он слишком стар для меня, и я… я… Я не хочу выходить за него замуж.

Отец вскочил со стула.

– Но я сказал, что вы выйдете за него!

– Когда я соберусь выйти замуж, отец, я сама выберу себе мужа.

Нортроп уставился на дочь, на минуту потеряв дар речи от такого непослушания.

Оливия вскинула подбородок и процитировала: «Брак для женщины, так же как и для мужчины, должен оказаться роскошным подарком, а не необходимостью. Единственным случаем в жизни, а не чем-то обыденным. И единственная возможность, чтобы произошло такое существенное изменение в восприятии брака, состоит в том, чтобы предоставить женщине равные с мужчиной права и возможности в создании, изменении и распоряжении обстоятельствами собственной жизни».

– Боже правый! – прорычал Нортроп. – Откуда ты выкопала такую бессмыслицу?

Либби била крупная дрожь.

– Это из речи Сьюзан Энтони, произнесенной в…

Отец резко повернулся к жене.

– А вы где были, когда наша дочь забивала себе голову подобной ерундой? Бог мой, Анна, все мои мысли направлены на…

– Мама не виновата! – Оливия вскочила со стула, испугавшись гнева, который увидела на лице отца.

Нортроп неожиданно быстро обогнул стол и схватил ее за плечи, впившись пальцами в тело.

– Я не потерплю подобного бесстыдства с вашей стороны, дочь моя! Вы меня слышите? Вы выйдете замуж за мистера Джеймса. Ваше дело исполнять то, что я приказываю. – Он резко встряхнул девушку. – Вы слышите, что я говорю, Оливия? Я не потерплю непослушания!

Ей очень хотелось спросить, почему он не может просто любить ее, почему не может любить ее мать. Ей хотелось спросить, откуда в нем такое желание променять или продать ее, словно он распоряжается чем-то, что наряду с другими вещами принадлежит «Пароходной компании Вандерхофа».

Но она только сказала:

– Да, отец, я вас слышу.

Однако она не могла выйти замуж за мистера Джеймса. Именно тогда она поняла, что ей придется сбежать. Она не знала как и когда, но ей необходимо было убраться из «Роузгейт», пока не стало слишком поздно.

Либби припомнила кое-что еще из того, что прочла у мисс Энтони: «Женщина не должна зависеть от защиты со стороны мужчины, она должна научиться защищаться сама».

Оливия молила Бога, чтобы для нее еще не было слишком поздно усвоить этот урок.

Либби встала, повторяя вслух слова мисс Энтони, словно желая напомнить себе что-то очень важное: «Женщина не должна зависеть от защиты со стороны мужчины, она должна научиться защищаться сама».

Она не имела права забывать то, чему с таким трудом научилась. Она не могла себе позволить забыть то, от чего отказалась, то, что ей пришлось вынести ради обретения свободы. Она доказала, что сама может о себе позаботиться. Ей не было необходимости впускать в свою жизнь мужчину, даже такого, как Ремингтон Уокер.

«Я чувствую себя человеком, в одиночестве бродящим…»

Против собственной воли Либби вспомнила вдруг, что почувствовала, когда он обнял ее. Вспомнила его нежные руки, когда он гладил и похлопывал ее по спине, чтобы успокоить. Она вспомнила ощущение надежности его объятий и поняла, что ее чувства к Ремингтону представляют большую опасность, чем Бэвенс или отец. Ремингтон обладал силой, которая позволила ему не только завладеть ее собственностью – не только лишить ее свободы. Ремингтон обладал силой, достаточной для того, чтобы разбить ее сердце, если она подпустит этого человека слишком близко.