Госпожа де Шамбле

XI

Я облегченно вздохнул, лишь когда мы вышли из церкви на свежий воздух и увидели дневной свет.

Впрочем, тут же произошло событие, без труда вернувшее мои мысли в обычное русло.

У дверей церкви Грасьена ждал почтальон. Он вручил ему письмо с гаврским штемпелем.

Послание гласило:

Грасьен прочел письмо дважды.

— Надо же! — воскликнул он. — Вот так шутка!

Молодой человек передал письмо жене.

Зоя, прочитав, передала его графине.

Госпожа де Шамбле посмотрела на меня, и я понял, что она догадалась, в чем дело.

— Что вы на это скажете, госпожа графиня? — спросила Зоя.

— Да, что вы скажете? — настаивал Грасьен. — Я, например, нахожу, что нельзя так разыгрывать мужчину в день свадьбы, а то у него потекут слюнки.

— Возможно, это не шутка, — промолвила графиня.

— А что же еще? — спросил Грасьен. — У меня всегда, всю мою жизнь, был только один дядя — вот он! — и, слава Богу, он не думал мне ничего дарить. Не так ли, дядюшка?

— Это не имеет значения, — произнесла графиня, — давайте посмотрим на этот дом.

— Но ведь дом двенадцать принадлежит папаше Дюбуа! — воскликнул Грасьен.

— Этот человек продал трех сыновей, — заметила г-жа де Шамбле, — значит, он мог продать и свой дом.

Затем, обернувшись ко мне, она спросила с милой улыбкой, словно стараясь развеять мою тревогу, отчего бы она ни проистекала:

— Вы ведь со мной согласны?

— Разве я посмел бы в чем-то с вами не согласиться? — ответил я. — Пойдемте туда!

— И все же… — начал Грасьен.

— Делай, что тебе говорят, дуралей! — перебила его Зоя. — Наверное, кто-нибудь мог бы посмеяться над нами, если б захотел, но кому придет в голову смеяться над госпожой графиней?

Произнеся это, Зоя посмотрела на меня.

— Видит Бог, что это не я, — был мой ответ. — Итак, если госпожа графиня рискнет попытать удачу вместе со мной, я покажу ей дорогу.

— Пропустите господина де Вилье, — сказала Зоя и отошла в сторону.

Нас с графиней пропустили вперед.

Через пять минут мы подошли к дверям дома № 12.

В доме царило оживление — слуги из гостиницы «Золотой лев» во главе со своим хозяином заканчивали накрывать столы в мастерской нижнего этажа, стены которой были увешаны столярным инструментом: пилами, рубанками, фуганками, стамесками и т. п. Кухня пылала жаром, а маленькая столовая, превращенная в буфетную по случаю торжественного события, являла взору расставленные полукругом разнообразные вина для праздничного обеда и завершающего его десерта.

— Черт возьми! — воскликнул Грасьен, окинув мастерскую беглым взглядом. — Дядя Доминик знает толк в жизни!

— Значит, — весело отозвалась Зоя, — первый этаж тебя устраивает?

— Ну да, вполне, — ответил Грасьен, — здесь все очень мило.

— Надо бы осмотреть и второй этаж, чтобы узнать, так же ли он придется вам по вкусу, — предложил я.

— Ну, конечно, — сказала Зоя, взяв мужа за руку, — давайте поднимемся на второй этаж.

— А вы не хотите на него взглянуть? — окликнул Грасьен пришедших на свадьбу юношей и девушек.

Затем он обратился ко мне и графине:

— Вас я не принуждаю; думаю, что вы и так уже все видели.

Графиня собиралась ответить «нет», но я остановил ее.

— Позвольте попросить вас принять участие в сюрпризе, который мне удалось устроить, сударыня, — сказал я, — и если этот пустяк заслуживает награды, я буду вдвойне счастлив получить ее от вас — в таком случае, награда значительно превзойдет величину заслуги.

— Хорошо, — согласилась г-жа де Шамбле, — но с одним условием: вы мне обо всем расскажете.

— О! Рассказывать почти нечего, сударыня, — ответил я, указывая на открытую дверь в сад, сквозь которую виднелись плодовые деревья и цветочные клумбы.

Графиня устремилась в сад, как бы повинуясь моему внушению, и вскоре мы оказались под аркадой, густо увитой виноградом, который не пропускал ни единого солнечного луча.

— Посмотрим, так ли уж вам нечего рассказать, — произнесла Эдмея, снова переведя разговор на мой подарок новобрачным.

— Я имел честь говорить вам, сударыня, когда мне впервые посчастливилось вас увидеть, что, не будучи игроком, я, тем не менее, выиграл в карты довольно крупную сумму.

— Ваш выигрыш составил семь тысяч триста франков?

— Когда вы рассказали мне о Зое и Грасьене, я решил вложить эти деньги в устройство их быта, и, таким образом, освятить золото, происхождение которого казалось мне не совсем безупречным. Как вам известно, я дал Зое две тысячи франков на выкуп ее жениха, а затем истратил три тысячи на этот дом. Я приобрел его как посредник, чтобы молодожены сообща владели собственностью. Наконец, на оставшиеся две тысячи триста франков я купил инструменты и мебель. Как видите, счастье супружеской пары обошлось мне недорого.

— Счастливее всех тот, кто может делать других счастливыми! — воскликнула графиня, пожимая мне руку.

Мы продолжали гулять; г-жа де Шамбле погрузилась в свои мысли, и вскоре ее задумчивость обернулась печалью.

Я увидел, как две слезинки показались в ее глазах, покатились по длинным ресницам и, подобно каплям росы, упали на траву.

Забыв о моем присутствии, графиня приложила к глазам носовой платок.

Некоторое время я молчал, не решаясь беспокоить ее, а затем произнес как можно осторожнее, чтобы постепенно вывести ее из забытья:

— Сударыня, я позволю себе кое-что вам сказать.

Графиня подняла на меня свои голубые глаза: в них еще блестели слезы.

— Что именно? — спросила она.

— Я знаю, какое воспоминание заставляет вас плакать.

— Неужели? — удивилась она и, покачав головой, с грустной улыбкой прибавила: — Это невозможно!

— Вы думаете о поместье Жювиньи.

— Я? — вскричала Эдмея, глядя на меня с испугом.

— Вы вспоминаете маленькую комнату, обтянутую белым муслином поверх небесно-голубого атласа.

— Боже мой! — воскликнула графиня.

— Вы также мысленно обращаетесь с молитвой к той небольшой мраморной Богоматери, что хранит ваш венок и букет флёрдоранжа.

— Да, она сберегла его, — произнесла г-жа де Шамбле с еще более печальной улыбкой.

— Стало быть, я был прав, — продолжал я, — когда говорил, что знаю, о чем вы думаете.

— Мне неизвестно, сударь, — сказала графиня, — каким образом вы проникаете в чужие сердца, но я не сомневаюсь, что этот божественный дар был ниспослан вам за то, что вы утешаете страждущих.

— Но если страждущие нуждаются в моем утешении, сударыня, им следует поведать мне о причине своих страданий.

— Раз эта причина вам уже известна, что еще они должны вам сказать?

— Разве вы не чувствуете, сударыня, что можно успокоить боль, излив ее в сердце друга? Жидкость, переполняющая одну чашу, легко умещается в двух кубках. Расскажите мне о Жювиньи, сударыня, а также о той благословенной поре, когда вы там жили… Поплачьте, рассказывая об этом, и вы увидите, как слезы унесут былую горечь ваших страданий.

— Да, я с вами согласна, — призналась графиня.

Мне не пришлось ее больше уговаривать, тем более что она и сама, видимо, испытывала потребность поплакать, к чему я ее призывал.

— Да, — продолжала г-жа де Шамбле, — когда я узнала о продаже Жювиньи, это было для меня страшным ударом. Я рассердилась на господина де Шамбле не за то, что он продал землю, и даже не за то, что он продал дом, а за то, что он не предупредил меня об этом заранее, чтобы я могла вынести из маленькой комнаты, о которой вы каким-то образом узнали, дорогие мне с детства и юности предметы, ведь память о них хранит мое сердце… Если бы только, — добавила графиня, — если бы только я могла взглянуть на свою комнату в последний раз, навеки проститься с любимыми вещами и помолиться у ног моей бедной маленькой Богоматери, это не избавило бы меня от страданий, но, возможно, боль была бы не такой сильной. Бог не даровал мне такого утешения… Давайте поговорим о чем-нибудь другом, сударь.

— Последний вопрос, сударыня: разве вы не можете получить от нового владельца поместья то, чего не смогли добиться от мужа? У него нет причины дорожить памятными вещами, о которых вы сожалеете. Он разрешит вам на них посмотреть и даже унести их с собой. Трудно поверить, что нынешний хозяин придает этим предметам такое же значение, как вы, это было бы невероятно. Если вы что-то предпримете, пошлете ему записку или письмо…

— Я совсем не знаю этого человека. Мне говорили, что он живет в Париже, даже имя его мне неизвестно.

Я собрался было возразить, но тут мы услышали приближавшийся детский голос, громко повторявший: «Матушка!»

В тот же миг я увидел в конце аркады девочку лет пяти-шести, которая подбежала к нам и бросилась в объятия графини.

Эта девочка назвала г-жу де Шамбле матушкой!

Я почувствовал, что меня поразили в самое сердце, и, вероятно, сильно побледнел — мне даже пришлось прислониться к одной из арок, чтобы удержаться на ногах.

Графиня наклонилась и поцеловала девочку, но не так нежно, как сделала бы это мать.

Выпрямившись, она посмотрела на меня и, видя, что я побледнел и дрожу, спросила:

— Что с вами? По-моему, вам плохо!

— Мне сказали, что у вас нет детей, сударыня, — произнес я едва слышным голосом.

Графиня посмотрела на меня удивленно и спросила:

— Ну, и что же?

— Сударыня, девочка зовет вас матерью.

— Она мне не дочь, сударь. Этого ребенка определили ко мне, чтобы заставить меня совершить благое дело.

Госпожа де Шамбле снова улыбнулась, но ее улыбка показалась мне скорее горестной, чем печальной, особенно, когда она выделила слова: «Чтобы заставить меня совершить благое дело».

Но, главное, теперь я точно знал, что у Эдмеи нет детей.

Невольно я схватил графиню за руку и быстро поднес ее к своим губам, так что она не успела мне помешать.

— О благодарю, благодарю! — воскликнул я.

Госпожа де Шамбле тихо вскрикнула и вырвала у меня свою руку.

— Натали! — произнесла она.

Оглядевшись вокруг, я увидел какую-то женщину в том же конце аркады, откуда появилась девочка.

Заметила ли она, что я взял графиню за руку, и видела ли, что за этим последовало?

Я уверен, что именно из-за присутствия незнакомки у Эдмеи вырвался крик и, вероятно, поэтому она так резко отдернула руку.

— Кто такая Натали? — спросил я.

— Женщина, которую приставили следить за мной.

— Это мать девочки?

— Да.

Затем, обращаясь ко вновь появившейся особе, г-жа де Шамбле сказала:

— Подойдите сюда, Натали. Почему вы там стоите?

— Я не знала, можно ли подойти, — ответила женщина тем резким и почти враждебным тоном, что присущ злым людям, неспособным простить своим благодетелям добро, которое те для них сделали.

— Почему же вы теперь не подходите? — спросила графиня.

Натали не ответила.

— Кто разрешил Элизе сюда приехать? — продолжала г-жа де Шамбле.

— Господин аббат Морен; он сказал, что надо хоть чем-то порадовать ребенка.

— Элизе было бы приятнее играть с девочками своего возраста, чем ехать на свадьбу.

— Может быть, госпожа прикажет отправить девочку обратно в пансион?

— Нет, раз уж она здесь, пусть остается.

— Поблагодари госпожу, Элиза, — велела Натали, поджав тонкие, мертвенно-бледные губы.

— Спасибо, матушка-графиня, — сказала девочка.

Графиня обняла ее.

— Ребенок останется со мной, — заявила она. — Ступайте.

Женщина удалилась, а малышка осталась с нами.

В тот же миг послышались веселые крики — это приглашенные на свадьбу ворвались в сад. Я подумал, что Грасьен и Зоя, должно быть, ищут нас. Вероятно, г-жа де Шамбле подумала о том же, так как мы оба машинально вышли из-под аркады, скрывавшей нас от чужих глаз, и направились к гостям.

Новобрачные подошли к нам.

Зоя раскраснелась.

— Право, вот так дядюшка! — сказал Грасьен. — Он ничего не забывает! Старик подумал обо всем, даже о люльке для своего внучатого племянника, хотя тот еще не родился.

— Но скоро появится на свет, — заметил какой-то толстый добродушный крестьянин.

— Если это будет угодно Богу и госпоже Грасьен! — воскликнул молодой муж, сияя, и подбросил свою шляпу в воздух. — А теперь, — продолжал он, — как только госпожа графиня пожелает, мы сядем за стол.

Эдмея очень просто и естественно взяла меня под руку, и мы направились к дому.