Госпожа Эйфор-Коровина и небесная канцелярия

Мадам Вербина очнулась оттого, что на нее плеснули ведро холодной воды. Испуганно оглядевшись, Люба увидела пять человек в черных мантиях, отца Бартоломео и двоих неприятных субъектов. Потом ее внимание привлек еще один силуэт. Позади всех, в самом темном углу стоял еще один человек. Очертания фигуры показались мадам Вербиной до странности знакомыми, и чем дольше она всматривалась, тем больше убеждалась, что этого субъекта уже где-то видела.

- Все ли готово к допросу? - церемонно задал палачу вопрос человек в мантии, сидевший по центру.

- Все готово, ваша святая честь! - браво гаркнул палач.

- Итак, сегодня, мы собрались здесь, чтобы доказать причастность доньи Инесс, вдовы Боскана-и-Альмагавера к дьявольскому сообществу, - объявил судья. - Я, Эймерик Сервело, председатель Супремы, высокой комиссии, объявлю ее ведьмой. Согласны ли вы, судьи Йорк, Франсиско, Натан и Роланд, с моим обвинением?

- Согласны! - хором ответили остальные судьи.

- Дело закрыто! - и судья грохнул молотком по деревянной подкладке. - Теперь, когда ее вина доказана, мы можем приступать к спасению ее души.

- Как это закрыто? - возмутилась Люба, она никак не могла поверить, что всё это происходит на самом деле!

- Теперь, ведьма, мы постараемся спасти твою душу, хоть ты этого и недостойна! - грозно заявил судья Эймерик.

Мадам Вербина несколько раз открыла и закрыла глаза, ущипнула себя чуть ли не до синяка - все равно никакого эффекта. Судьи не исчезали. Она снова взглянула в угол, и увидела, что незнакомец делает ей какие-то ободряющие знаки. Лица этого странного субъекта Люба по-прежнему не видела. В голове у нее родилась мысль, что это может быть Ариадна Парисовна, но почему она тогда не покажет своих обычных опознавательных знаков? В любом случае, надеяться больше было не на кого, и мадам Вербина скорчила умоляющую физиономию, послав неизвестному мысленный призыв о помощи: "Помогите! Спасите - SOSI!!!".

И незнакомец услышал!!! Во всяком случае, он тут же закивал головой и потер ладошки. Затем отступил в тень, и, как показалось Любе, пропал в стене! Мадам Вербина на всякий случай протерла глаза, проморгалась, Потом снова пристально воззрилась в тот темный угол, но там уже никого не было. Люба впала в сильнейшее беспокойство. После того, как она увидела этот призрак надежды на спасение, ей почему-то стало вдвойне тревожно. Тем временем, отец Бартоломее повел свою обвинительную речь. Начал он, конечно же, с предъявления доказательств.

- Итак, высокая комиссия, вы собрались для того, чтобы вынести приговор этой ведьме, донье Инесс Боскана-и-Альмагавера, - доминиканец сделал широкий жест рукой, указывая, кому именно следует вынести приговор. - Напоминаю вам, что эта ведьма долго водила за нос святую церковь, изображая набожность.

Конечно, от этого ее преступление становится еще отвратительней. Ее сестра, Алонцаде Бальбоа, награжденная в прошлом году жалованной индульгенцией доминиканского ордена, как самая бдительная католичка этой местности, вчера послала ко мне гонца с письмом, где сообщила, что, - тут отец Бартоломео развернул свиток, исписанный довольно убористым почерком, - читаю: "Моя сестра, донья Инесс Боскана-и-Альмагавера, является злобной ведьмой. Колдовской силой она привлекает к себе мужчин. Чары ее таковы, что мужчины могут совершить акт любви только с ней, но не с законной женой. Готова присягнуть, что эти слова - правда. Как злобная ведьма, донья Инесс посещает шабаш, откуда возвращается в очень веселом расположении духа и с новыми драгоценностями, очень большой цены. Моя сестра похищает некрещеных младенцев, чтобы умываться их кровью и сохранять свою дьявольскую красоту. В том, что ее красота - есть не более нем дьявольское наваждение, нетрудно убедиться. Будучи от природы дурнушкой, да еще и тощей, Инесс всегда пленяла сердца мужчин и могла иметь столько любовников, сколько пожелает. Я же, как набожная католичка, хоть и весьма миловидна, за всю свою жизнь возбудила страсть только в своем законном муже. Но так как моя сестра, донья Инесс Боскана-и-Альмагавера, является злобной ведьмой - она решила отнять у меня мужа при помощи колдовства, Инесс приворожила дона Хуана де Бальбоа. Он хоть и христианин, но не смог противостоять колдовству. Так же донья Инесс извела своего мужа дона Карлоса Боскана-и-Альмагавера, тоже при помощи колдовства. В довершение всего, когда я раскрыла ее коварные планы и пришла спасти своего мужа от греха прелюбодеяния, она пыталась меня убить. Она сделалась невидимой и напала на меня. Однако мне удалось; отпугнуть ее молитвой. Без всякого сомнения, донья Инесс, которую отказываюсь считать своей сестрой - злобная ведьма. В этом клянусь своим вечным спасением и присягаю на библии".

- Какая чушь! - воскликнула Люба. - Алонца - ревнивая дура! Ее муж сам пришел ко мне в спальню! Он сам ко мне приставал, а я... я сопротивлялась, как могла! - мадам Вербина вытаращила глаза и прижала руки к груди. - Тут появляется эта ненормальная и начинает палить в меня из арбалета!

Однако присутствующие вообще не обратили на подсудимую никакого внимания и спокойно продолжили "спасать ее душу".

- Начнем допрос. Отвечай, несчастная, как давно ты стала ведьмой? - спросил отец Бартоломео.

- Я не ведьма! Никто не может быть признан ведьмой иначе как по решению суда! - возмутилась Любовь Алексеевна, которая от такого "начала" тут же пришла в себя.

- Занесите эти слова в протокол! Настоящая ведьма всегда отрицает, что она является ведьмой! Попытка запутать священный суд - лучшее доказательство ее вины!

- Чушь! - в Любе проснулся зверь. - Я требую, чтобы вы провели экспертизу!

- Занесите в протокол - она произнесла непонятное слово. Вне всякого сомнения - это было заклинание! Попытка навести на вас дьявольское слабоумие! - отец Бартоломео закатил глаза и забормотал какую-то тарабарщину на латыни.

- Да вы сейчас произнесли сотню непонятных слов! И всю дорогу проявляете дьявольское слабоумие! - вошла в раж Люба, - пусть занесут в протокол, что ты тоже сказал заклинание!

- Вы слышите? Она не понимает слов молитвы! Ведьма! - затопал ногами блюститель веры.

- А кто понимает слова этой молитвы? Пусть вот он переведет! - Люба ткнула пальцем в главного судью. - Или он тоже колдун?

- Я?! - грозный судья Эймерик в один миг побелел, как полотно. Его губы затряслись, а руки начали беспомощно трепыхаться на столе. - Прослушайте, донья Инесс, у меня дети... Пожалуйста, возьмите свои слова обратно. Лично я против вас ничего не имею... У меня работа такая... Служба...

- Что? Пособничество сатане? Арестовать его! - отец Бартоломео обвел грозным взглядом остальных членов суда.

- Незнание латыни не является доказательством связи с дьяволом, - победно заявила Люба и скрестила руки на груди, - Иначе получается, что и вы, отец Бартоломео, были колдуном до тех пор, пока не выучили латынь! Не родились же вы со знанием латыни, а?

Доминиканец некоторое время молчал, выпучив глаза, и открывал рот, словно выброшенная на берег рыба, а затем завопил, что было силы.

- Молчать! Здесь я задаю вопросы! Молчать!

Люба пожала плечами.

- Итак, повторяю свой вопрос, как давно ты стала ведьмой?

- Повторяю свой ответ...

- Молчать! Как давно ты стала ведьмой? Люба не знала, молчать ей или говорить, и поэтому ничего не ответила.

- Так! - отец Бартоломео положил руки на рычаг дыбы. - Запишите, что она не отвечает на мои вопросы. По закону, мы должны применить пытку.

- Сначала вы должны доказать, что я ведьма! - крикнула Люба, стукнув кулаком по столу. - Правозащитницы Новодворской на вас нет... - пробормотала она себе под нос.

- Отец Бартоломео, - раздался робкий голос главного судьи; которого взяли под стражу на его же председательском месте.

- Что тебе, несчастный?

- Думаю, мы должны испытать ее... - трясущимся голосом произнес судья. - Вдруг... м-м-м... вы ошиблись, - договорил он, наконец, и покраснел до кончиков ушей.

- Да! Испытайте меня! Я требую справедливого суда и следствия! - воскликнула Люба - Вы не имеете права держать меня здесь на основании заявления какой-то ревнивой бабы! Да Алонца просто пытается спасти свой брак. Чисто по- женски, я ее понимаю, но... - Люба прижала руку к груди.

- Молчать! - завопил отец Бартоломео, а затем обратился к писарю. - Запишите, обвиняемая намеренно затягивала следствие. Лишить права на снисхождение. Вот так! Когда мы докажем, что ты ведьма, никакого снисхождения! Все твои дьявольские уловки обернутся против тебя! -

Что значит "снисхождение"? - встревожилась Люба.

- А! Лучше сразу признайся во всех своих преступлениях, ведьма! Тогда тебя не будут пытать и сожгут быстро, на большом огне!

- Думаю, мы можем проявить снисхождение только в одном случае, - заговорил папский легат, нужно отметить, что голос у него был наисладчайший, - если донья Инесс раскается и передаст все свои владения церкви.

- Ну, - отец Бартоломео приподнял брови и сложил руки на животе, - полагаю, что тогда палач, конечно, может придушить ее, перед тем как сжечь.

- Из христианского милосердия, - добавил легат, приподняв вверх указательный палец.

- Видит Бог, как велико наше милосердие, - и отец Бартоломео снова закатил глаза к небу, забормотав что-то на латыни.

Затем перевел дух и обратился к членам суда, которые сбились в кучку и дружно тряслись от ужаса. Люба сглотнула слюну.

- Давайте все-таки соблюдем формальности, - снова подал робкий голос судья.

- Да, я тоже считаю, что донье Инесс нужно дать шанс для искреннего раскаяния, и, может быть, даже для спасения души, - покачал головой папский легат.

- Крючкотворы! - проскрежетал отец Бартоломео. - Сжечь ее, да и дело с концом!

- Уф... Судья стер платочком пот со лба.

- Послушайте, донья Инесс, - обратился он к Любе, после того как доминиканцы вышли, - мой вам совет, постарайтесь завтра утонуть.

- Утонуть?! Где? Зачем? Какого... - чуть было не сказав "черта", Вербина зажала себе рот.

- Поднимайся! Завтра мы с тобой позабавимся! - палач широко улыбнулся и чмокнул мадам Вербину в нос. Через секунду появился тюремщик.

- Как? Вы еще живы? Целы и невредимы? - искренне удивился он, увидев Любу. - Да-а... Стареет отец Бартоломее, сдает.

Мадам Вербину бросили в камеру. - Хлеб и вода! - тюремщик поставил перед дверью кувшин, накрытый заплесневелой краюхой.

- Эй! Вы не имеете права! Я требую адвоката! - Люба кричала и била кулаками по двери, хотя отлично понимала, что спасти ее некому, кроме Ариадны Парисовны, которая как сквозь землю провалилась. Хоть бы дала о себе знать. Последний раз пнув дверь, Люба беспомощно заметалась по камере. Каменный мешок с одним маленьким оконцем возле самого потолка, С одной стороны - деревянная лавка, покрытая бурыми пятнами, с другой - маленький столик, тоже забрызганный бурыми пятнами. В углу горшок, из которого исходил тошнотворный запах.

- Это, должно быть, та самая "параша", - страдальчески пробормотала мадам Вербина. Она села на "нары", вжала голову в плечи, вытянула подбородок и приготовилась страдать. Но мысли в голове были только какие-то дурацкие, мрачной обстановке средневековой тюрьмы никак не соответствующие. Почему-то вспомнилась какая-то поэтесса, которую первый канал вынул из нафталина, не иначе как для того, чтобы народ понял, почему нужно произвести срочный секвестр той части бюджета, что идет на содержание гуманитариев. Как же ее звали? То ли Виола Муходидулина, то ли Бабетта Глухометдидулина, то ли еще как-то...

- И кому только в голову пришло показывать эту истеричку с вытянутой шеей и надрывным завыванием, - обозлилась на ни в чем не повинную женщину Люба, и, с досады, принялась мысленно глумиться над "шестидесятницей" (в смысле шестидесятилетней женщиной), представляя как она нараспев, истерическим фальцетом, читает Лермонтова: "Си-жу- у за решеткой в тем-ни-и-ице сырой, вскормле-о-о-нный в неволе оре-о-ол молодо- о-й", дергая при этом шеей, как будто пытается избавиться от тесного ошейника.

Потом Люба попыталась мысленно вызвать на связь Ариадну Парисовну, но в голове в ответ засвербело: "Аппарат вызываемого абонента выключен, или находится вне зоны действия сети". В ответ на это мадам Вербина обозлилась совсем и почему-то подумала, что больше никогда и ни за что не поедет ни в какие заграничные туры. В общем, поскольку ситуация была, в самом прямом смысле безвыходная, то есть из камеры не имелось свободного выхода, Любе оставалось только сидеть и ждать пока ее кто-нибудь спасет. Это состояние было совершенно невыносимо, мысли в голове мадам Вербиной вертелись в огромном количестве, с невообразимой быстротой и интенсивностью, но совершенно без какого-либо вектора.

Она успела подумать и о том, что если ей осталось жить всего несколько часов, то лучше бы их провести в каком-то более приятном месте. Так же Люба подумала, что Ариадна Парисовна обязательно ее спасет, но почему-то сама себе не поверила. А что, если старуху держат в этом же здании, но в другом месте? Нет, тогда бы она уже нашла способ связаться с Любой. - Мне конец, - плаксиво сказала мадам Вербина, прижав кулак к губам.

Такой жест и фразу она видела в каком-то фильме, даже не в одном, во многих фильмах. Обыкновенно, после того как главный герой уже отчаялся, к нему подходила нежданная, негаданная помощь. Неожиданно организм Любы воспринял это размышление как сигнал к действию и тут же бурно отчаялся. На глаза навернулись слезы, верхнее нёбо противно закололо, губы затряслись, колени задрожали, под ложечкой засосало, и мадам Вербина разразилась совершенно отчаянными рыданиями. Таких натуральных отчаянных рыданий не изобразить ни одной голливудской звезде, даже если она занималась по системе Станиславского.

- И почему это, интересно, каждый раз, когда мы с вами, дамочка, встречаемся, вы непременно ревете, в три ручья? - раздался откуда-то сверху голос.

Люба мгновенно перестала плакать и подняла глаза. Перед ней стоял Бальберит собственной персоной!

- Товарищ-щ черт? - слегка заикнувшись, спросила мадам Вербина. Вышло даже как-то радостно и с надеждой.

- Он самый, он самый, - Бальберит вытащил из-за обшлага рукава пилку для ногтей и приподняв брови, воззрился на свои совершенно черные от природы ногти. Затем деловито стал их точить. Только после этого Люба обратила внимание, что никакие это не ногти, а самые настоящие когти, причем длинные и острые. Да и пилка тоже, вроде не совсем пилка, а настоящий плотницкий рашпиль.

- Ой, - Люба сложила руки на груди и захлопала ресницами, - мне так жаль, что там, на мосту так нехорошо получилось. Вы знаете, я, кажется, хватила лишнего и не могла себя контролировать. С тех пор так много странного со мной произошло! Вот я сейчас с вами говорю, с чертом! И совершенно нет у меня ни тени сомнения, что это все взаправду, что не лежу я на самом деле в данный момент в какой-нибудь психиатрической клинике, в полной отключке, а сижу в 1476 году на лавке в тюрьме средневекового города, и что я донья Инесс Бос... Бос... в общем не так уж это и важно. Главное, ведь то, что я, наконец, обрела веру в чудеса...

Первые Любины фразы Бальберит слушал с выражением лица: "Ну-ну, говори, говори...", ближе к середине черт уже начал топтаться в воздухе с копыта на копыто, ближе к последним он уже вздохнул и рванул сюртук на груди, типа: "Воздуха! Дайте мне воздуха!", и, наконец, когда мадам Вербина дошла до описания своей чудодейственной прабабки- шептуньи из Могилева, которая лечила прыщи, бородавки, папилломы и псориаз "шепотками", черт закрыл уши ладошками и завопил:

- Молча-а-ать!!!

Это такой народный способ лечения кожных болезней. Когда "шептун" интимно прикрывает рот ладошками, будто собирается сказать нечто секретное бородавке на ушко, а сам, пользуясь тем, что его никто не слышит, начинает говорить несчастной всякие гадости, что, мол, примостилась грязная тварь на коже, поди поищи себе кого другого, Федота или скажем Якова, чтоб тебе сгинуть навечно, чтоб жить с жабами, и так далее. Конечно, от таких "приветливых" слов, кто угодно засохнет и отвалится. Люба уставилась на него глазами, полными возмущенного удивления.

- Что вы на меня орете? Почему вы вообще меня все время оскорбляете, кто вам право такое дал? - мадам Вербина изогнула левую бровь и вообще нахмурилась. - То, что вы явление сверхъестественное, совершенно не позволяет вам так разговаривать с женщиной. И вообще, что вы от меня хотите все время?

Бальберит от неожиданности потерял дар речи, несколько раз схватил ртом воздух, как будто собрался немедленно скончаться от астмы, взмахнул руками, затем издал какой-то нечленораздельный стон.

- Успокойтесь, - продолжала Люба, - перестаньте так волноваться, и объясните толком, зачем пришли, - мадам Вербина уже чувствовала, что она контролирует ситуацию, но забеспокоилась еще больше, потому что теперь никак нельзя было своего превосходства упустить.

Бальберит сделался весь красный, потом глубоко вдохнул, сунул в рот большой палец и сильно надул щеки, отчего у черта из ушей со свистом вырвался пар, и краснота стала медленно сходить, пока не пропала совсем.

Мадам Вербина с восхищением мотнула головой и захлопала.

- Браво! Браво!

Бальберит закатил глаза и молча провел рукой по воздуху. Одна стена Любиной камеры превратилась в большой экран, на котором появился... утренний пробуждающийся город. Позвякивающий трамвай, первая автомобильная пробка, хмурые, невыспавшиеся граждане медленным темным потоком вливались в метро. Любино сердце защемило от тоски. "Вот она - ностальгия!" - патетично воскликнула она в своих мыслях. Дальше, больше. Бальберит явил взору мадам Вербиной ее квартиру, маленькую, обшарпанную, но уютную! Со всеми удобствами - газом, отоплением, горячей водой. Никаких паразитов, никаких грызунов! Затем черт молчаливо продемонстрировал длинные ряды шампуней, ополаскивателей, гелей для душа и пены для ванной, мыла глицеринового, косметического, детского, жидкого, с триклозаном, на четверть состоящего из крема!

- Не могу больше! - завопила Люба и закрыла свою вшивую голову руками.

Но черт не унимался, неведомой силой он заставил мадам Вербину сесть прямо и широко открыть глаза.

Бальберит продемонстрировал ей зал суда, где адвокат и прокурор спорили друг с другом, а судьи внимательно выслушивали то одного, то другого. Потом на "экране" появилась уютная колония общего режима, также со всеми удобствами, расположенная на живописном берегу озера, с подсобным хозяйством, фермой, появились приветливые дамы в зеленой форме, которые заботливо вели стайку веселых, смеющихся заключенных на обед. Женщины в цветных косынках и халатах были дружелюбны и по всему видно, очень довольны жизнью. Чертов "телевизор" донес даже упоительный запах полевых цветов, клубники, свежих огурцов с грядки.

По Любиным щекам покатились слезы. Черт и на этом не унялся, в ход пошла "тяжелая артиллерия".

Отбеливающая зубная паста, прокладки на каждый день, кофейня, телевизор с плоским экраном, кондиционер, холодное светлое пиво в алюминиевой банке, поглотитель запахов, круглосуточный сверкающий чистотой "Макдональдс", и, наконец, рулон двухслойной туалетной бумаги крупным планом.

Этого Люба уже не выдержала, она сползла на пол, закрыла голову руками и заревела:

- Хочу домой! Пусть меня сажают в тюрьму! Пусть я никого не встречу и больше никогда в жизни не буду заниматься сексом! Верните меня обратно! А-а-а!!!

- Нужно только подписать, нужно только подписать, - тонким, херувимским голосом тут же запел Бальберит, протягивая мадам Вербиной уже знакомый ей кусок пергамента. Как впоследствии утверждала Люба, рука ее сама потянулась к этому пергаменту, причем само же собой появилось в ней и перо. Мадам Вербина поставила росчерк под договором... и тут наваждение спало, и Люба, испуганно заморгав, воззрилась на чистый лист.

- Пусто... О! Боже! Господи, прости!

Бальберит от радости взлетел к погодку и оттуда со священным трепетом следил за Любиной рукой, вздрогнул и грохнулся на пол. Он выхватил из рук мадам Вербиной пергамент и тоже на него уставился.

- Пусто... Пусто? Пусто-о-о!!! - черт издал вопль, полный отчаяния и схватился за свои рога. - Пусто, пусто, пусто! - радостно повторяла Люба, молитвенно сложив руки, со слезами радости на глазах.

Черт, спеша воспользоваться минутной слабостью своей жертвы, забыл о крови, (сиречь, чернилах, которыми принято подписывать подобные документы).

- Ничего, это мы сейчас уладим, - лихорадочно забормотал Бальберит.

Он схватил заплесневелый хлебец и в мгновение ока смастерил из него "ленинскую" чернильницу. Люба вскочила и приготовилась сопротивляться. Черт наклонил голову и приготовился схватить руку мадам Вербиной, чтобы добыть оттуда кровь и... в этот момент неведомая сила, опрокинув стоявший на полу кувшин с водой, оглушила Бальберита сильнейшим ударом по уху и припечатала к каменной стене, не хуже, чем умел сам Гагтунгр Самаэлевич.

- Проверка! - Люба подняла глаза, чтобы броситься на шею своему спасителю, но тут же осеклась. Это был тюремщик, противно ухмылявшийся, глядя на мадам Вербину оценивающим взглядом. Люба почти с тоской посмотрела как черт, раскатанный в кальку, плавно стек со стены на пол, и бесшумно впитался в каменные плиты.

- Что... что... бы хотите? - спросила мадам Вербина, чрезвычайно опасаясь услышать ответ на собственный вопрос.

- А то не понимаешь, - субъект ухмыльнулся еще шире и противнее.

Люба стала лихорадочно вспоминать содержимое брошюры "Как не стать жертвой изнасилования", принадлежащей перу некого М. И. Хвостова, полковника милиции. Эту брошюру подарили всем женщинам организации, где трудилась Люба, на 8 марта, в числе обычного набора из гвоздичек, конфет и пены для ванн. Женщины недоумевали, но брошюрку изучили с интересом и потом долго обсуждали в рабочее время. Вспомнили несколько леденящих душу историй, и единогласно пришли к выводу, что М. И. Хвостов а проблемой знаком поверхностно, и, так сказать, теоретически, поэтому труд его надо прочесть, но делать все наоборот. И теперь в Любиной голове творился полнейший хаос. Вроде бы Хвостов писал, что нужно сбить насильника с толку, сделав что-нибудь неожиданное, а может быть, это Вера Семенова говорила, а вовсе не Хвостов? И кому больше верить? Семеновой, которую, по ее собственным рассказам, пытались изнасиловать несчетное количество раз, (причем те, кому это удалось впоследствии, странным образом оказывались не в тюрьме, а в ЗАГСе, причем вместе с этой самой Верой), или же все-таки теоретику Хвостову. Смутно Люба припоминала также, что вроде бы надо описаться, или простите, обкакаться, или уж на худой конец, вызвать рвоту... Впрочем, тут же возник вопрос, у кого именно нужно вызвать рвоту - у себя, или же все-таки у насильника? В любом случае, это было не важно, потому что, как назло, именно в этот момент никаких физиологических позывов у Мадам Вербиной не было. Да и девочки в отделе единогласно решили, что это можно сделать только сильно испугавшись, а для этого в роли насильника должен выступать медведь... В общем, в голове у Любы сделалась невообразимая каша, а внутренний голос вопил, как резаный: "Сделай что- нибудь неожиданное! Сделай что-нибудь неожиданное!". И мадам Вербина, сама не понимая, как, вдруг дико завопила:

- УР-Я-Я-Я! - ч затанцевала что-то вроде гопака.

Тут она почувствовала некий дискомфорт. Какой-то предмет назойливо мешал исполнению гопака. И тут Любу осенило - она же до сих пор в поясе целомудрия!

В голове грянул хор: "Аллилуйя! Аллилуйя! Але-лу-йя Але-лу-йя! Але-е-е-е- е-е-е-лу-йя!". Мысленно благословив изобретение ревнивых мужей, мадам Вербина тут же насупилась, приосанилась, и, уперев руки в бока, грозно спросила: - Чего надо? Тюремщик сглотнул слюну. По всему было видно, что гопак его впечатлил.

- Я это... Я вот что решил, - начал он, смущаясь. От напряжения тюремщик даже весь взмок и снял шапку. - Чего вас кормить тюремной тухлятиной? Могу всем снабдить: завтрак - серебряный пистоль, обед и ужин - по золотому дублону? За три золотых могу предоставить вам новый тюфяк. Да не простой какой, а набитый ароматным сеном и шерстяное одеяло.

- А нельзя мне за один золотой получить одеяло, подушки и тюфяк из дома? - спросила мадам Вербина, прищурив глаз.

- Нет. Вы ведь ведьма, - спокойно ответил тюремщик. - Вдруг вам передадут ващи магические зелья и инструменты? Могу сбавить до двух золотых.

В результате Любе удалось выторговать себе приличное питание и постельные принадлежности вполовину дешевле того, что требовал тюремщик. Конечно, мадам Вербина не могла знать, что на два золотых дублона в ценах 1476 года можно приобрести примерно двадцать "потребительских корзин основных товаров" и небольшую тележку с новыми тюфяками.

- С вами приятно иметь дело, - сообщил ей сияющий тюремщик.

Люба милостиво улыбнулась.

- Иди, иди...

- Спокойной ночи, донья Инесс, - поклонился страж.

- Охо-хо, - весело вздохнула мадам Вербина, когда дверь за ним закрылась.

Сразу повеселев, Люба мысленно даже поблагодарила этого взяточника за то, что он избавил ее от надоедливого черта Бальберита. Однако, стоило ей о нем вспомнить, как на сердце тут же стало неспокойно. Мадам Вербина испуганно огляделась, ожидая, что черт вот-вот появится из какого-нибудь Темного угла и снова нападет. Однако вместо этого камера вдруг волшебно преобразилась. Люба с изумлением наблюдала, как внезапно, из ничего появились красивые канделябры со свечами, убогая лавка превратилась в роскошное ложе с балдахином, резной столик, инкрустированный костью и серебром. Мадам Вербина протерла глаза, не веря, что это все на самом деле происходите с ней. О, чудо! Параша в углу преобразилась в биотуалет и закрылась ширмой. Стол, как по мановению волшебной палочки, накрылся изысканными яствами, тонкими винами... Но Гораздо больше Любу тронуло появление запотевшей пластиковой бутылки "Кока-колы" и банки пива "Балтика № 7", при одном взгляде на которую можно было понять, что пиво внутри - ледяное.

Не имея ни малейшего сомнения в том, чьих это рук дело, Люба сердито крикнула:

- Бальберит! Выходи! В ту же секунду напротив появилось удобное, низкое кресло, а в нем медленно проявился черт. - Я хочу сказать, что твердо и возмущенно начала мадам Вербина свою тираду о том, что ее не купишь за биотуалет и банку пива, но черт ее прервал.

- Это от души! - сердечно воскликнул он, приложил ладошки к узкой, впалой, но очень волосатой грудной клетке. - Последний ужин ведь! Все бесплатно!

- К..к..ка..ак последний? - спросила, заикаясь, оторопевшая Люба. - Так, - печально развел руками Бальберит и полным понимающего сожаления голосом, продолжил. - Раз вы не захотели спастись, то умрете завтра в страшных мучениях.

- Но... - Люба хотела сказать, что Ариадна Парисовна придет к ней на помощь, но черт уже угадал ее мысли.

- Увы! Увы! - запричитал он. Затем щелкнул пальцами, и на столе появилось зеркало. Обычное такое двустороннее овальное зеркало, в стиле "советский ампир" - тяжелая бронзовая рама, покрытая замысловатыми завитушками, тонкая ножка, на основании клеймо "Сорт 1. Цена 12-00 руб.". В этом самом зеркале Люба увидела Ариадну Парисовну и отца Эрменегильдо, которые среди ночи волокли куда-то на телеге труп несчастного дона Карлоса!

- Что... что это значит?! Что они делают? - спросила мадам Вербина у Бальберита.

- Они вас покидают, - печально ответил тот.

- Но... как... куда они этого тащат? Зачем?! - Люба непонимающе хлопала глазами.

- Это все был ее план, - сказал черт. В зеркале тут же появилась Алонца, сидящая в задумчивости в какой-то монашеской келье. - Это никто иная, как Вера Смирнова, с вашей работы. Да, да! Она самая! В своей предыдущей реинкарнации, конечно же. Она наняла эту ведьму, чтобы стать богатой, но так как в XX веке это было совершенно невозможно, ведьма предложила ей переместиться в одну из прошлых жизней. Теперь, убив дона Карлоса, и отправив вас на костер, Алонца, то есть Вера Смирнова, унаследует состояние Боскана-и- Альмагавера! Понимаю, что это очень хитро и запутанно, но поверьте - чистая правда!

- Ах, она, сволочь!

Почему-то Люба ни на секунду не усомнилась в словах Бальберита. Конечно, щ такую изощренную подлость способна только Верка Смирнова, больше некому. Но Ариадна Парисовна! Черт и тут угадал направление мыслей мадам Вербиной, и, покачав головой, произнес:

- А вы сами тоже хороши! Кто же так слепо доверяет незнакомым людям? Впервые человека видите, а уже с ним идете и полностью доверяете! Кто она вам? Мать родная? Другой бы поинтересовался, мол, с какой целью вы, гражданка, в мою личную прошлую жизнь вмешиваетесь? На каком таком основании? Какой у вас в этом интерес?

- Но я спрашивала, - жалобно попыталась оправдаться Люба.

- Спрашивала! - передразнил ее Бальберит. - Конечно, она тебе наплела что- нибудь правдоподобное. Да она в такой ситуации, пользуясь твоим шоковым состоянием, могла вообще сказать, что все это дело рук инопланетян!

Черт незаметно перешел с Любой на "ты".

- Что же теперь делать? - мадам Вербина была готова заплакать.

- Наслаждаться последними моментами! - ответил черт, положив себе в тарелку-цыпленка-гриль. - Ап! - он хлопнул в ладошки.

- Ой! - только и смогла сказать Люба, когда перед ней появился ее любимый обед из "Макдональдса".

Сколько раз она давала себе слово никогда больше не притрагиваться к убийственному фаст-фуду! Что только не делала. Оставляла в кошельке деньги только на проезд, чтобы не заходить в чистенькое, симпатичное заведение, пыталась откладывать стоимость обеда на покупку нового костюма (непременно на размер меньше), делала внушительный крюк, чтобы только не пройти мимо "Макдональдса" - все тщетно. Обед № 1 с биг-маком, большой картошкой, соусом барбекю и шоколадным коктейлем, каждый раз одерживал верх. Люба шла, словно Крыса за дудкой Ганса, туда, где любой житель мегаполиса может за сто с небольшим рублей наесться до отвала, без страха получить кишечное расстройство. Мадам Вербина каждый раз убеждалась, что более сбалансированного питания для потомственного, законченного горожанина нет, и не может.

Радостно вцепившись зубами в мягкую булочку, Люба издала стон наслаждения. Ни одно из "местных" изысканных блюд не доставило ей такого наслаждения, как этот, изготовленный из замороженных полуфабрикатов, продукт. Затем мадам Вербина принялась за хрустящую горячую картошечку, в которой было никак не меньше шестисот калорий... Ну да Бог с ними с калориями-то! Один раз живем" да и тот последний!

- Ну не то, чтобы один, и далеко не последний, - отозвался черт на Любины мысли. Он быстро-быстро обгладывал курицу, и уже через несколько минут перед ним была груда костей. Облизав пальцы, Бальберит взял с другого блюда утку, фаршированную яблоками, и принялся за нее.

- Но мы же не помним, что с нами было в прошлых жизнях, значит, получается, что как бы последний, - возразила Люба.

- Помните, помните, - ответил Бальберит, со знанием дела.

- Как это?

- А ты здесь зачем? Узел свой кармический развязывать? Так? Значит, есть память-то, есть! Зачем за своего первого мужа замуж выходила? А? Помните прежние жизни! Оттого и поступки дурацкие совершаете! Так задумано" чтобы вы сами себя наказывали, нас, чертей, лишний раз не нагружали.

Люба вздохнула, на нее тут же нахлынули горькие воспоминания.

- Значит, все эти мои замужества...

- Да, да! Именно, собственными руками кувалду и по своей же голове! - хохотнул Баль-берит.

- Неужели только для этого память о прошлых жизнях нужна? = - ужаснулась мадам Вербина.

- Да нет... - черт расслабился и растянулся в кресле. - Для деятельности вашей тоже нужна прежняя память. Обрати внимание, что современный человек может с легкостью освоить все работы каменного века, средневековья и нового времени, это все кармическая память. Ну и потом, избранники эти, конечно...

- Предназначенные судьбой? - оживилась Люба.

- Да, но найти его почти нереально, - покачал головой черт.

- Да? Странно, Ариадна Парисовна говорила, что хотя бы раз в жизни судьба сводит предназначенных друг другу...

- Вот именно! Один раз! Кто же этот раз заметит?! В одном трамвае проехали, в одном вагоне метро, лбами на входе в учреждение столкнулись! Как в таких условиях можно успеть сообразить, что это избранник?

- Да, и правда, - вздохнула мадам Вербина. - То-то же, - наставительно произнес черт.

- Расскажи еще что-нибудь, - печально попросила мадам Вербина. - Я все равно в следующей жизни забуду.

- О чем? Люба тяжело вздохнула.

- О любви, семье... Расскажи, какая она будет через сто лет?..

Бальберит посмотрел куда-то вверх, задумался, приложил палец к губам и вымолвил:

- Ну, нашими стараниями, будет, конечно, м-м-м... - черт замялся, подбирая слово, - не скучно. Слушай, произойдет это в 2010 году.

Пропел петух. Люба тряхнула головой и увидела, что Бальберит исчез, а она лежит перед пустым столом, на котором громоздятся остатки ночного пиршества.

- Заснула я, что ли? - спросила себя мадам Вербина.

Решив, что ей, должно быть; просто привиделся красочный сон, она огляделась вокруг.

- Надо в туалет сходить, пока он не пропал! - осенило ее и Люба бросилась за ширму.

Однако уже через десять минут ею овладело сильнейшее беспокойство. Бальберитовы ухищрения и не думали исчезать. Кровать с балдахином оставалась на месте. Исчезли только свечи, но этому было простое объяснение - они просто догорели. Объедки и не думали пропадать! Кроме того одного взгляда на стол было достаточно, чтобы подумать будто этой ночью тут пировала целая компания.

Люба схватилась за голову, как же она объяснит все это тюремщикам? Теперь уж ее точно ничто не спасет!

- Ах, он, мерзавец! Он же меня просто подставил! - мадам Вербина разгадала хитрость Бальберита, но, увы, слишком поздно.

Дверь с грохотом отворилась, и на пороге появился тюремщик.

- Вста... - браво гаркнул он и замер с открытым ртом, оглядывая камеру, - ...вай, - машинально договорил стражник, присев от испуга.

Потом попятился назад, с ужасом посмотрел на Любу, медленно развернулся и пулей выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. Затем мадам Вербина четко услышала, как на пол что-то полилось и раздался нечеловеческий крик-вой:

- Чертовщина! Нечистая сила!

Спустя несколько минут, в коридоре топот раздался снова, но на этот раз было понятно, что визитеров намечается целая толпа.

Люба заметалась по камере, не зная как прикрыть оставленное Бальберитом "великолепие". Мадам Вербина схватилась за полог кровати, потом за ширму, потом попыталась подвинуть массивный столик. Было слышно, что толпа остановилась прямо перед Любиной дверью. Внезапно возбужденные голоса смолкли, и мадам Вербина услышала, как тихонько открывается смотровое окошечко.

- А, ну его! - отчаянно махнула рукой Люба и спокойно уселась на кровать. - Два раза не сожгут!

В смотровом окошечке появились напуганные до смерти глаза, выпученные в точности как у глубоководного краба.

- Ой! Дева Мария, защити! - послышалось бормотание.

- С добрым утром, господа! - приветствовала всех Люба.

- Не смей разговаривать с нами, ведьма!

Мадам Вербина узнала голос отца Бартоломео, однако тон его был уже вовсе не так строг как вчера. Доминиканец даже не кричал, а скорее вопил, каким-то дребезжащим тенором. Дверь отворилась и прежде чем Люба успела что-либо сказать, сделать или даже подумать, на нее навалилось человек пять крепких доминиканских монахов, которые тут же скрутили мадам Вербину какими-то странными лентами из атласа. Отец Бартоломео осторожно сунул голову в камеру, и, убедившись в том, что "ведьма" обезврежена, вошел. Причем к нему тут же вернулась вся "гордость и стать".

- Ну, после всего этого ты еще будет утверждать, что не являешься ведьмой? - спросил он, обводя широким жестом "чертово" убранство.

- Что вы имеете в виду? - мадам Вербина совершенно непонимающе заморгала.

- Как здесь появились все эти вещи?! - завопил отец Бартоломео. - Вам помог нечистый дух! Другого объяснения не может быть!

- Послушайте, не знаю, что за вещи вы имеет в виду, но вот эта деревянная лавка, забрызганная кровью и такой же столик, и вонючее ведро - были здесь с самого начала. Черти бы уж постыдились такое убожество женщине в камеру поставить! Вы посмотрите на эту лавку, - Люба показала рукой на шикарную кровать под балдахином. - Здесь же спину можно занозить! Спать невозможно!

Присутствующие переглянулись, а потом, будто по команде, принялись креститься, тереть глаза, потом крестить глаза.

- Ведьма! - завопил отец Бартоломео. - Ты ведьма.

- Успокойтесь, психопат! - заявила осмелевшая вдруг Люба. - Не моя вина, что вас тут всех, как это нынче говорят, глючит! Мало ли чего вы за ужином наелись?! Может, вам кухарка поганок сготовила, вот вам и чудится невесть что! А я вот ночь просидела на хлебе и воде - и никаких посторонних предметов в камере не вижу. Да где вы дурака-то такого найдете, что в тюрьму хорошие вещи потащит?! Всем известно, что у вас тут за порядки!

Монахи стали еще пуще креститься и тереть глаза, и даже сам отец Бартоломео перекрестился, подошел к кровати, потрогал матрац руками, перекрестил его, зажмурился, снова перекрестил.

- Это наваждение, сатанинское наваждение! - повторял он. - Не может здесь быть кровати с балдахином.

- Какая кровать?! Какой балдахин?! Да об эту вашу лавку всю спину себе ободрала! Вы вообще когда-нибудь слышали про Международную конвенцию о правах заключенных. - Уведите ее! - Крикнул отец Бартоломео, оборвав поток Любиного возмущения. Сам он и судьи остались в камере.

- Эй вы! Сейчас не 37 год! Эти репрессии не сойдут вам с рук! - вопила "донья Инесс", которую тащили по коридору на обещанную "экспертизу".

- Что она имеет в виду? - спросил перепуганный верховный судья Эймерик.

- Призывает на помощь сатану, конечно! - ответил отец Бартоломео.

В это время второй судья с большим интересом осматривал столик.

- Какая тонкая работа, - заметил он.

- Что?! Не смеете так отзываться о дьявольской поделке! - завопил доминиканец. Он подошел поближе, наклонился над столиком, потрогал его рукой, и добавил задумчиво, - какая отвратительная вещь. Эй! Пью!

- Да, ваша святость! - один из двух боевых монахов-телохранителей, неотлучно находившихся: при верховном инквизиторе, выступил вперед,

- Пью, забери это!

- Но... - второй судья попытался было возразить, глядя, как произведение искусства уплывает прямо у него из-под носа. - Вам, как лицу духовному, не пристало пользоваться вещами, изъятыми у ведьмы! - запальчиво сказал он отцу Бартоломео.

- Ас чего этого вы, ваша честь, взяли, что я собираюсь им пользоваться? - прищурил глазки отец Бартоломео. - Я забираю его как улику! А вам, как лицу светскому, не пристало забывать, о том, что папа есть наместник Бога на земле, а доминиканский орден представляет здесь папу, таким образом, в моем лице представлен БОГ!

Отец Бартоломео поднял вверх палец и застыл в такой позе, слушая раскатистое эхо от собственного голоса: "Бог!.. Бог!.. Бог!".

Судьи поежились.

- Вот так-то лучше, - сказал доминиканец. - Однако, нам пора. Испытание водой скоро начнется, раз уж вы, дорогой судья Эймерик на этом настояли. Хотя, и так, - отец Бартоломео обвел пространство камеры красноречивым жестом, - все понятие.

Судья Эймерик втянул голову в плечи и мысленно пожелал только одного: провалиться сквозь землю и никогда не возвращаться: оттуда.

Стражники вывели Любу к берегу реки, где, несмотря на ранний час, уже собралась толпа зевак. Мадам Вербина пыталась угадать, что же с ней будут делать. На берегу стоял палач, его помощники и судьи. Палач расправлял мешок.

- Ставки, принимаются ставки! - донесся до ушей Вербиной чей-то звонкий голос. - Три к одному что донья Инесс Боскана-и-Альмагавера не всплывет и докажет свою невиновность! Спешите делать ваши ставки! Можно получить втрое против поставленных денег! Делайте ваши ставки!

На мостике толпились те, кто поставил деньги. Они смотрели на Любу внимательнее всего. Вербина окончательно перестала что-либо понимать.

- Полезай! - палач открыл мешок и сунул туда Любину голову.

- Что вы собираетесь делать?! Вы нарушаете права человека! Прекратите немедленно!

Палач невозмутимо наклонился к мешку и тихонько прошептал:

- Тридцать золотых - и я тебя притоплю.

- Что?! Отпустите меня немедленно! - Люба колотила руками и ногами, пытаясь выбраться.

- Не хочешь, как хочешь, - лаконично произнес палач, и крепко завязал мешок.

- Куда вы меня тащите?!

В следующее мгновение Люба поняла, что она летит вниз, а затем... мешок шлепнулся в ледяную воду. Мадам Вербина только успела вдохнуть. В мешке было так тесно, что пошевелить руками или ногами оказалось невозможным. Люба быстро шла ко дну. Легкие разрывались, она зажмурилась и приготовилась проститься с жизнью, втянув в себя воду, вдох!.. И вместо воды ей в легкие пошел воздух. Мадам Вербина открыла глаза и увидела, что мешок развязался и ушел на дно, а напротив плавает черт Бальберит в полном дайверском облачении! Он и приложил ей к носу кислородную маску. Люба хотела его придушить немедленно, но не могла ничего ни сказать, ни сделать, а только часто дышала, пуская целые столбы пузырей. Черт подмигнул ей левым глазом через свои очки и неожиданно схватил ее за руку. Люба почувствовала, как вода стремительно выталкивает ее наверх. Рассекая воду, словно торпеда, она вылетела из воды и оказалась на берегу!

Толпа загудела как пчелиный улей. Началась паника. Те кто стоял впереди, бросились прочь от доньи Инесс, а те кому было ничего не видно, принялись крепко напирать на передних. В результате возникла чудовищная свалка, над которой носилось хоровое завывание:

- Ведьма! Настоящая ведьма!

Палач, сложив из дубинки и бича какое-то подобие креста, с ужасом косился на мадам Вербину.

- Только попробуй наложить на меня какое-нибудь заклятие! Я тебя буду поджаривать на самом медленном огне, как копченую селедку!

- Бальберит! Сукин сын! - в сердцах крикнула Люба.

- Вы слышали? Вы слышали? - тут же пронеслось по толпе. - Она призывает черта! Спасайтесь!

Судья Эймерик трясущимся голосом, прячась за огромным плечом Пью, монаха- телохранителя, выпалил:

- Мы все были свидетелями! Донья Инесс, которую лишили возможности двигаться, не утонула! Больше того, мы все видели, что она вылетела из воды на берег! Налицо пособничество сатаны! Донья Инесс Боскана-и-Альмагавера, твоя вина доказана. После того как ты признаешься во всех своих преступлениях - тебя сожгут на костре. Аутодафе!

Отчитав эту скороговорку, судья Эймерик приподнял полы своей судейской мантии и бросился бежать.

- Стоять! Всем оставаться на местах! - Пью подставил подножку судье. Тот упал на землю, но, несмотря на то, что крепкие монашеские руки тут же схватили его за шиворот, все равно пытался уползти.

Доминиканцы окружили трясущихся судей.

- Суд будет закончен! - отец Бартоломео старался держаться за спинами телохранителей, но кричал очень громко.

Народ, увидев, что паника охватила даже высокую комиссию, окончательно разволновался и стал спасаться бегством. Люба с досадой смотрела им вслед. Вот почему сейчас Бальберит не сделает так, чтобы она с немыслимой скоростью убралась с этого берега, от палачей и сумасшедших монахов?

- Нужно только подписать, нужно только подписать, - тут же пропел в ухе голос черта. Любе показалось, что и воздухе на секунду появились его очертания. - Позови меня, когда будешь готова.

- Стой! - Но на Любин крик обернулись только судьи и доминиканцы.

- С кем ты говоришь? - спросил удивленно второй судья Роланд.

- С чертом, с кем же еще! - отец Бартоломео и не подозревал о том, насколько он прав.

Ромуальд подошел к восточным воротам города, где обыкновенно было очень мало народу. Однако, к полной неожиданности, он увидел длинный хвост телег, двуколок, повозок, стоявших на въезде.

- Эй! Что случилось? - спросил он у ближайшего крестьянина, сидевшего на телеге, нагруженной яблочными корзинами.

- Не знаю, похоже, наши чернорясные братья совсем спятили, - ответил крестьянин и сплюнул на землю. - Поговаривают, будто они ищут каких-то папских агентов.

- Ха! Вот это шутка, доминиканцы боятся папских агентов? Все радио, что собака вдруг испугалась кости.

- Зря смеешься, шут, - сердито буркнул Крестьянин, - слишком странные дела творятся в последнее время в ордене. Говорят, будто отец Бартоломео готовится объявить себя богом! Последние слова были произнесены очень тихо, почти шепотом.

- Ха-ха-ха! - Ромуальд схватился за живот. - Ой, умора! Знавал я одного одержимого! Он считал себя непорочной девой!

Крестьянин махнул рукой на трубадура и отвернулся. Ромуальд, улучив момент, тут же ухватил из ближайшей корзины яблок, сколько смог унести в двух руках и мгновенно скрылся в толпе.

Внимание трубадура привлекли силуэты старухи и монаха-францисканца. Оба сильно нервничали. Ромуальд влез на козлы какой-то крытой повозки, чтобы получше разглядеть этих персонажей.

- Батюшки! Да это же кормилица светлейшей доньи Инесс! Так-так... Интересно, что за тело они везут?

- Эй! - кто-то толкнул Ромуальда в спину. Тот обернулся и увидел, что это здоровенный бородатый мужик с огромным бельмом на глазу, а за его спиной целая стайка прехорошеньких девиц.

- Оля-ля! - воскликнул трубадур. - На богомолье едете, девушки?

Девицы ответили дружным хохотом, мужик зарычал и замахнулся хлыстом.

- За погляд тоже платить надо! - рявкнул он.

Ромуальд послал девицам воздушный поцелуй и собрался смыться, но верзила поймал его за шиворот и поднял в воздух, как будто трубадур ничего не весил.

- Посмотрел - плати! - зарычал он еще громче и погрозил трубадуру плеткой.

Скучающие путники, ожидающие досмотра у ворот, тут же окружили ссорящихся в надежде на хорошую драку.

- Стой! - завопил Ромуальд. - Я заплачу тебе!

По толпе прокатился вздох разочарования. Однако, как только мужик поставил трубадура на землю, тот поднял руку в воздух, требуя тишины. Затем вытащил из кармана серебряный пистоль и показал народу. Потом поднял его на уровень глаз верзилы и держал так несколько секунд. После этого громко и четко, словно королевский глашатай, зычным голосом объявил:

- Трубадур! Ромуальд заплатил сутенеру за погляд его веселых девиц видом своих денег! = И в следующую секунду проскользнул под брюхом лошади и исчез. Толпа разразилась зычным хохотом. Верзила щелкнул хлыстом, издал горловой рык и вернулся в повозку к "птичкам", под их дружный смех и колкости. Ромуальд, пробираясь под лошадями и петляя между телегами, поравнялся с Ариадной Парисовной и отцом Эрменегильдо.

- Несете на ярмарку своего покойничка? - спросил он у францисканца, ловко запрыгнув к нему на козлы. - Развлечь его собрались, или выгодно сбыть какому-нибудь чернокнижнику? Отец Эрменегильдо беспомощно обернулся к Ариадне Парисовне.

- Неужто это покойный дон Карлос? - продолжал вещать Ромуальд. - Точно он! Рогоносец хочет посмотреть, как сожгут его неверную жену?

- Донья Инесс была достойной женщиной! - пылко начал защищать свою духовную дочь отец Эрменегильдо, и добавил смущенно, - когда-то...

- Вот именно, святой отец, была. Очень верно подмечено! Была достойной женщиной лет эдак пятнадцать назад, в младенчестве. А потом совершенно испортилась! Не ваше ли это тлетворное влияние? - и Ромуальд подмигнул францисканцу одним глазом, одновременно слегка толкнув локтем под дых.

Ариадна Парисовна не смогла удержаться от улыбки, глядя на полное праведного возмущения лицо монаха и глумливую физиономию Ромуальда.

- А ты чего смеешься, бабуся? - трубадур перекинул ноги и сел лицом к Ариадне Парисовне. - Даже я своими глуховатыми ушами слышу, как тебя кличет апостол Петр. Прямо зовет, не дозовется: "Ау! - кричит - Урсула! Где ты?!".

Госпожа Эйфор-Коровина не смогла сдержаться и прыснула со смеху. Ромуальд всплеснул руками:

- Святой отец, почему она смеется? Ума не приложу! Ведь не может же она, своими столетними, глухими, как лоно монашки, ушами, слышать то, что я говорю! Не иначе, как под рубашкой ее уже щекочут черти. Вы должны что-то предпринять! Этого нельзя допустить! Что же вы сидите, как клуша на яйцах? За дело! - и Ромуальд начал энергично разворачивать отца Эрменегильдо к Ариадне Парисовне.

- Но что... Позвольте! Что вы делаете? - возмущался праведный францисканец.

- Как "что", вы ведь не позволите; чтобы несчастную бабушку до смерти защекотали черти в вашем присутствии! Ну, проявите же христианское милосердие!

Нахал схватил руку отца Эрменегильдо и начал творить ею крестное знамение над Урсулой.

- Что ты делаешь, нечестивец! - возмутился францисканец; отдергивая руку.

- Как? Вы - нечестивец? - Ромуальд в ужасе проложил ладонь ко рту.

- Нет, это ты нечестивец!

- Но ты же сам только что сказал: "что ты делаешь, нечестивец?".

- Это я сказал про тебя!

- Но рука-то была твоя...

Под эту перебранку телега с монахом, Ариадной Парисовной, Ромуальдом и доном Карлосом подкатила к воротам. Отец Эрменегильдо этого совершенно не заметил, потому что как раз в этот момент, войдя в раж, отлучал трубадура от церкви.

- Я отлучаю тебя! - так и крикнул. Но Ромуальд не растерялся.

- А я отлучаю тебя!

- Что?! Да как ты можешь отлучить меня?

- А как ты можешь отлучить меня?

- Я священник!

- А я верующий христианин! Даже Бог не может запретить мне в него веровать!

- Я тебя отлучаю!

- Нет, это я тебя отлучаю!

- Я лишаю тебя права быть божьей овцой!

- А я увольняю тебя из моих пастырей! Вот так и говорю: пастырь - пошел вон!

Стражник, меланхолично смотревший на все это безобразие, молча перевел глаза на Ариадну Парисовну.

- Везем тело дона Карлоса Боскана-и-Альмагавера, в собор, - скорбно сообщила ведьма.

- А это что за клоуны? - сердито спросил стражник.

- Это наш шут и духовник доньи Инесс, - так же скорбно ответила госпожа Эйфор-Коровина, и на глазах у нее выступили слезы. Правда, стражник не знал, что это не от печали, а от неимоверных усилий, предпринимаемых ведьмой, чтобы сдержать смех.

- Весь мир - бродячий цирк, а люди в нем - уроды! - печально вздохнул страж городских ворот, закатив глаза к небу. Эта фраза ему так понравилась, что он тут же вытащил из-под своего нагрудника кусок пергамента и остро заточенный грифель. Записав афоризм, стражник повторил его еще раз, с чувством и выражением, а затем устало крикнул:

- Следующий!

И было видно, что так ему все обрыдло, что дальше просто некуда!, Устал человек от жизни и своей человеческой сущности, а как он устал от сущностей своей жены и тещи! Невозможно представить!

Как только телега миновала городские ворота, Ромуальд тут же успокоился, замолчал, и, надувшись, уселся рядом с отцом Эрменегильдо на козлах. Весь оставшийся путь оба не проронили ни слова. Только молча толкались задницами на узкой скамеечке для возницы.

- Послушайте, святой отец, вы попираете Святое Писание! - возмутился, наконец, трубадур.

Францисканец решил, что Ромуальд есть посланное Богом испытание христианского терпения, и смолчал.

- Я давно хотел узнать, - начал рассуждать трубадур, видя, что его никто не собирается убивать, - вот, скажем, если кто-нибудь даст мне пощечину справа, то я, согласно Писания, должен подставить ему и левую щеку. Так? Так. А вот, если кто-нибудь даст мне пинка под зад справа? Должен я подставлять и левое полупопие под ноги этого негодяя?

Отец Эрменегильдо закрыл глаза и начала молиться святому Иерониму, чтобы тот наслал на Ромуальда немоту. Однако, то ли францисканец был в последнее время недостаточно благочестив, то ли святой Иероним недостаточно свят...

Тем временем на городской площади .уже спешно соорудили два столба. Доминиканские столбы являлись ноу-хау отца Бартоломее. Это он придумал делать наборы для аутодафе. Заранее подготавливался суковатый столб и вязанки дров, крестовины, веревки, кандалы. В нужный момент требовалось только собрать эту нехитрую конструкцию. В самый разгар сборки на площади внезапно появилась еще одна телега.

- Эй, смотри! - сказал один помощник палача другому. - Никак и францисканцы кого-то собрались жечь!

- Вот будет сегодня потеха! - мотнул головой второй.

- С францисканцами никакой потехи, - ответил первый. - Они дают ведьме яд. Он ее усыпляет, а перед тем как поджечь хворост, еще и душат, чтобы не мучилась.

- Столб то у них какой гладкий да маленький! А дров-то! Ведьма в три секунды сгорит! - возмущался второй.

- Либералы чертовы, - сплюнул первый. - Вот из-за таких у нас разгул чародейства! Из-за таких вот страшно детей вечером на улицу выпускать! Ведьм жалеют, а невинных младенцев убиенных, для шабаша - нет!

- Все это только до тех пор, пока кто-нибудь из них сам не пострадает от ведьмы, - со знанием дела заявил второй.

- Точно! С этими словами доминиканские работники принялись поливать хворост водой, чтобы уж их ведьмы-то получили по заслугам, изжарились на медленном огне, будучи привязанными к суковатым столбам.

- Однако мы так ничего и не узнали об изготовлении золота, - подвел печальный итог отец Бартоломее, глядя как дон Хуан, которого пытали бессонницей, клюет носом, уже нисколько не реагируя ни на крики, ни на холодную воду.

- Я уверен, что он просто не захотел открыть нам своего секрета, - кипятился дон Фердинанд. - Нужно еще немного времени, чтобы выведать у него эту тайну. Мы подвесим его на дыбе, я сам лично застегну на нем испанский сапог!

Рыцарь в сердцах стукнул кулаком по столу.

- Однако ваше поведение заставляет меня думать, что вы имеете какие-то личные счеты с этим колдуном, - заметил доминиканец.

- О, нет! Никаких! Просто ненавижу зарвавшихся юнцов! Никакого уважения к годам и заслугам!

- Все-таки, дон Фердинанд, у вас, несомненно, имеется какая-то личная причина ненавидеть этого человека, - сказал верховный инквизитор и улыбнулся своим мыслям. - Но если не хотите, ради Бога, не рассказывайте.

Дону Фердинанду показалось, что отец Бартоломео подумал про него неуважительно и вскипел.

- Что вы хотите этим сказать?! Потрудитесь объяснить!,

- О, ничего особенного, так, одна мыслишка, - и доминиканец расплылся в какой-то совсем пошлой улыбке.

- Я требую объяснений! Черт побери!

- Ну ладно, ладно, - капризно согласился отец Бартоломео. - Только, чур, не обижаться. Договорились?

Рыцарь молча кивнул и заранее обиделся.

- В общем, недавно я жег одного еврейского колдуна, - начал свой рассказ отец Бартоломео.

- Все евреи - колдуны! Вся черная магия исходит от их каббалы! Я давно уже говорю, что они плетут заговор/ожидая удобного момента, чтобы:..

- Ах, дон Фердинанд! - отец Бартоломео скривился и замахал рукой. - Перестаньте! Ей, Богу! Вы уже всех утомили своим заговором. Вас послушать, так получается, что просто нет ни одного народа умнее и талантливее евреев, раз, как вы утверждаете, они управляют всем; Это лично мне, как испанцу, даже обидно.

- Вы еще вспомните мои слова - сердито буркнул благородный идальго. - Продолжайте, что вы там начали рассказывать про еврейского колдуна.

- Да, в общем, этот колдун рассказал мне интересную теорию. Конечно, она сатанинская и я его сжег, но вот послушайте. Этот колдун утверждал, что является врачом. Однако, лечил он разговорами.

- Ясное дело! Чем же еще может лечить колдун?

- Да, и самое интересное, что эти его разговоры помогали! Он исцелил многих одержимых женщин в своей местности.

- Это только доказывает его бесовскую силу!

- Я тоже так подумал, поэтому сжег его на всякий случай дважды, - согласился отец Бартоломео. - В общем, этот колдун говорил, что будто бы все старые мужчины ненавидят молодых мужчин, а особенно собственных сыновей, за то, что те полны сил и пользуются успехом у женщин. А молодые мужчины ненавидят старых, неособенно, своих отцов, за то, что те обладали их матерью...

- Фу! Какая типично еврейская гадость! - возмутился дон Фердинанд.

- Согласен, - задумчиво ответил отец Бартоломео, а затем склонил голову набок, и спросил: - так какая же у вас все-таки причина ненавидеть дона Хуана?

- Да потому что он безмозглый щенок, считающий, что может тявкать только потому, что его смазливое личико...

- Спасибо, дон Фердинанд, дальше можете не продолжать, - прервал его отец Бартоломео. - Лично я к этому юноше никакой неприязни не испытываю, но все же его нужно сжечь. Доминиканец говорил так, будто ожидал, что рыцарь будет ему перечить. - Что за вопрос?! Сжигали и за меньшее! А тут полный кабинет книг и снадобий, амулеты, заговоры, зелья!

- А самое главное, он слишком много знает, - глубокомысленно добавил отец Бартоломео. - Мы не можем отпустить его.

Доминиканец откинул назад голову и представил себя со стороны. Это ему так понравилось, что он еще раз откинул голову и еще раз сказал. - Мы не можем отпустить его. Он слишком много знает. Он опасен. Аутодафе!

Люба, ожидавшая казни, находилась в полнейшей прострации. Во-первых, она никак не могла поверить, что все это происходит на самом деле, что все по-настоящему. Ей постоянно казалось, что вот- вот режиссер крикнет: "Стоп! Снято!", и весь этот кошмар закончится. С другой стороны она мучительно хотела выбраться, сбежать, избавится от этой казни.

Бальберит сидел напротив нее и кушал виноград из кулька. Мадам Вербиной не предлагал.

- Поганец! Сидишь, смотришь на мои мучения. Садист! - временами принималась оскорблять его Люба, но черт оставался непреклонен. Каждый раз в ответ начинал петь.

- Нужно только подписать, нужно только подписать...

- Измором взять решил? А вот это видел?! - и мадам Вербина сунула под нос Бальбериту кукиш.

Черт от неожиданности чуть не подавился, свел глаза на переносице, внимательно посмотрел ими на замысловатую фигуру из трех пальцев, после чего дернул бровями и сказал:

- М-да-а... - и спокойно продолжил жевать виноград.

Доев виноград, вынул из кармана пульт от невидимого телевизора, включил его, и преспокойно стал смотреть. Причем свет от экрана на лице черта отражался, а самого телевизора видно не было, В довершение, Бальберит добыл из воздуха бутылку пива и чипсы. Люба забилась в угол и оттуда смотрела, как черт хрустит картошкой, запивая ее светлым "Миллером" и хлопает в ладошки. По его реакции, мадам Вербина почему-то безошибочно угадала, что смотрит он футбол, а именно российскую сборную, и радуется ее провалу.

- Это тоже ваших рук дело? - спросила она, имея в виду хронические неудачи отечественных футболистов,

- А то! - залихватски воскликнул черт. - Это гордость Гапунгра Самаэлевича! Хороший футбол нацию объединяет, плохой - озлобляет и увеличивает потребление пива на душу населения.

Бальберит помахал в воздухе бутылкой.

- Вот гады! - выругалась Люба.

- Футболисты? Да нет, не гады они. Вот, послушай. Нот, как известно, всего семь. И из этих семи нот Бах, Штраус и Рахманинов умудрились создать совершенно разную музыку. Так и смертных грехов - всего семь, а какие неограниченные возможности для творчества!

- Что за смертные грехи? - поинтересовалась Люба.

- Перво-наперво, гнев, это самый страшный, - черт начал загибать свои длинные пальцы, - второй - лень, третий - гордыня, четвертый - чревоугодие, пятый - тщеславие, шестой - похоть, седьмой - уныние. Используя всего семь этих нот, мы, черти, из века в век сочиняем фуги, кантаты, симфонии для солистов с оркестром! Зло - это музыка!

Бальберит вдруг развернул свои крылья и воспарил к дотолку. Они оказались маленькими, кривоватыми и в бородавках, неудивительг но, что он их прячет. Затем черт крылья свернул и упал обратно в кресло. Положив ногу на ногу, закончил фразу:

- Применительно к футболистам, лейбмотив, основная мелодия их пьесы - это лень, видишь, они даже движутся andante. Кстати, за тобой идут. Помни, что тебе нужно только под-писа-а-а-ть, - пропел черт. - Если надумаешь, крикни только: "Черт, возьми, меня!", и я тут же прилечу на помощь.

Бальберит посветил на стену фонариком, луч которого проходил сквозь специальный трафарет. На каменной поверхности появился силуэт Бэтмена.

- О, Господи! Откуда такая любовь к дешевым эффектам?! - воскликнула Люба, вспомнив строчку из какого-то популярного детектива, в которой говорилось, что преступника подвела любовь к этим самым дешевым эффектам.

- Между прочим, этот эффект не дешевый! - возмутился Бальберит. - Разработка символа Бэтмена обошлась в четыре миллиона баксов, а этот фонарик стоит десять! Так что, я бы попросил имущества моего не оскорблять!

Тут дверь распахнулась и на пороге появилась доминиканская стража.

- Давай, давай, ведьма, - один из них накинул Любе на шею веревку на палке, наподобие той, какими ловят бродячих собак.

Мадам Вербина схватилась руками за веревку, чтобы та не сдавила ей горло слишком сильно.

- Можешь не бояться; - усмехнулся второй стражник, - душить тебя не велено. Наоборот, будешь поджариваться долго. На медленном огне.

Люба почувствовала, что у нее в животе будто бы образовался холодный колючий комок. Неужели спасения не будет, неужели все кончится вот так?!

"Ариадна Парисовна!!!!" - послала мадам Вербина мысленный призыв, но ей никто не ответил.

- Послушайте, вы совершаете невероятную ошибку, - быстро-быстро затараторила Люба. - Я не донья Инесс Бос... Бос... или как там ее. Видите, я даже фамилии своей не знаю! Вы мне не поверите, но я прилетела из будущего, из страны, которая называется Россия. Россия и Испания очень дружат, потому что много наших туристов ездит отдыхать на ваши курорты... Я Люба Вербина, я гражданка Российской Федерации! Я требую, чтобы вы отвезли меня в посольство!..

- Заткнись, ведьма! Ты не сможешь обмануть нас, изображая безумие! Все видели, как черт вынес тебя из реки! - и доминиканец сильно дернул Любу за ошейник.

- Так вы его тоже видите?! - с надеждой воскликнула мадам Вербина, изо всех сил удерживая веревку, чтобы та не задушила ее. - Это все он! Он хотел, чтобы меня приговорили! Поэтому и устроил все это!

- Молчи, ведьма! Не то я полью твою голову спиртом и подожгу! - пригрозил палач.

Люба затихла, под угрозой репрессий, но ее взгляд метался в поисках выхода. "Этого не может быть! Этого не может быть!" - повторяла она про себя.

Люба зажмурилась и некоторое время шла с закрытыми глазами, в надежде, что сейчас проснется и все это средневековье окажется просто дурным сном.

- Открой глаза! Не спотыкайся! - дернули ее снова.

Мадам Вербина открыла глаза и тут же об этом пожалела. Ее вывели на площадь, где уже собралась огромная толпа народа, которая дружно и ужасающе завывала:

- Ведьма! У-у-у! Жечь ведьму! Внезапно, с другой стороны площади, появилась еще одна процессия, и по толпе раскатились новые вопли:

- Колдун! У-у-у! Жечь колдуна! Любу зачем-то повернули к площади спиной и заставили пятиться до самой лестницы, что вела к столбу. Палач грубо схватил ее за руку и одним рывком втащил наверх. Там он пристегнул ее ноги к железным колодкам, а руки связал позади столба.

- Мое почтение, донья Инесс, - раздался вдруг рядом голос дона Хуана.

- Дон Хуан?! - Люба была одновременно и поражена, и обрадована. - Что вы здесь делаете?!

- По всей видимости, то же самое, что и вы! - ответил де Бальбоа, изо всех сил борясь со сном.

- Дон Хуан, вы не видели, случайно, Урсулу? - спросила Люба с мольбой в голосе, но в ответ ей раздался храп. "Ничего не понимаю", - подумала мадам Вербина.

Вдруг ее ушей достиг знакомый голос! Ариадна Парисовна!

"Последнее желание!" - кричал этот голос.

Люба начала судорожно озираться; увидев чуть поодаль госпожу Эйфор- Коровину, которая влезла на какую-то телегу, мысленно закричала:

"Что - последнее желание? Спасите меня!!!!"

"Последнее желание! Скажи, что ты хочешь проститься с мужем! Тебе не имеют права отказать!" - ответил голос.

"Не хочу я прощаться ни с каким мужем! Отвяжите меня немедленно!" - кричала Люба, приходя в ярость. Что еще за тупости там придумали?

"Ты должна его поцеловать!" - кричал голос. - "Только так освободишься!"

Мадам Вербина пришла в лихорадочное возбуждение. В конце концов, она готова сейчас поцеловать кого угодно, пусть даже совершенно постороннего ей покойника трехдневной лежалости, лишь бы выбраться с этой площади!

Палач ударил в гонг. Толпа мгновенно затихла, так что можно было услышать, как жужжит муха.

- Донья Инесс Боскана-и-Альмагавера! - громогласно объявил судья Эймерик, - за практику колдовства и черной магии, которыми вы пользовались, чтобы убить собственного мужа, всеми любимого дона Карлоса, вы приговариваетесь к сожжению на медленном огне! Дон Хуан де Бальбоа...

- Подождите! - раздался крик. Справа на площадь влетела повозка. Она была выкрашена в белый цвет.

Судья Эймерик закатил глаза и обратился к толпе.

- Сегодня наши францисканские братья тоже приговорили кого-то к аутодафе, - в толпе раздался хохот и выкрики, вроде: "Эй, вы привезли труп ведьмы или уже ее пепел", или: "Не желаете кожаный молоток для успокоения?" и так далее. Не обращая внимания на это, францисканцы вытащили из своей повозки какую-то женщину.

- Пусти меня, будь ты проклят именем Сатаны! - заорала вдруг та. Мгновенно стало ясно, что ведьма в стельку пьяна. -

Они ее напоили! Вот умора! - толпа хохотала так, что некоторые были вынуждены сгибаться пополам.

Люба пригляделась повнимательнее... Да это же Алонца!

- Дон Хуан! Смотрите, они собираются сжечь вашу жену! - закричала Люба.

- Что? - ответил ей сонный голос.

- Они собираются сжечь Алонцу! - крикнула мадам Вербина.

- А, туда ей и дорога, - неожиданно безразлично и с досадой ответил де Бальбоа. - Поделом.

- Как вам не стыдно! - вскипела Люба, - даже если вы не любили эту женщину, то перед смертью...

- Черт побери! Да заткнись же ты! - от злости с дона Хуана на несколько секунд слетел весь сон. - Как вы мне обе надоели! Как мне надоела ваша грызня! Господи, лучше бы я никогда не встречал ни тебя, ни Алонцу! Зачем я согласился убивать твоего мужа?!

- Так это ты?! - Любино негодование достигло точки кипения и она попыталась пнуть дона Хуана ногой в железной колодке.

- Хоть теперь-то перестань изображать из себя невинность! Через несколько минут мы умрем, и я лично собираюсь высказать тебе все что думаю! Ты глупая, себялюбивая сука! Я тебя никогда не любил, мне были нужны только твои деньги! И рожа у тебя как у жены булочника, а не у благородной дамы!

- Что?! Что он сказал?! Отвяжите меня немедленно! Я не желаю гореть рядом с этим хамом! Остановите казнь!

- К порядку! - палач снова ударил в гонг. Всех трех приговоренных разместили на их местах.

- Итак, последнее желание, - объявил судья Эймерик. - Напоминаю, что нельзя пожелать свободы, сохранения жизни, пожизненного содержания для своей семьи, пышных похорон, и иных вещей, которые могут повлечь за собой расходы городских властей, и лиц, прямо не заинтересованных в смерти приговоренного! Ваше последнее желание, дон Хуан де Бальбоа?

- Хочу увидеть смерть этих двух куриц, чье соперничество привело меня на этот костер! - громко объявил дон Хуан.

- Принято! Дон Хуан де Бальбоа, ваши дрова подожгут последними. Донья де Бальбоа, ваше последнее желание? Донья де Бальбоа!

Однако Алонца храпела, прислонившись к столбу и откинув голову назад. Судьи беспокойно переглянулись. В толпе раздались смешки.

- К порядку! - прокричал судья Эймерик. - Окатите ее водой!

Палач послушно плеснул на Алонцу ведро ледяной воды, отчего та мгновенно очнулась, открыла глаза, и спустя несколько секунд ее мутный взгляд зафиксировался на Любе.

- Чтоб, ты сдохла! - крикнула она, обрызгав слюной всех, стоявших неподалеку.

- Видимо вам, донья Инесс, гореть первой, - иронично заключил судья. - Ваше последнее желание?

На площади воцарилась гробовая тишина.

"Попрощаться с мужем!" - раздался в голове голос Ариадны Парисовны.

Внезапно перед Любой в воздухе возник черт Бальберит с арфой, и пропел:

- Скажи только: "Черт, возьми, меня!" и вернешься домой, целой и невредимой.

Мадам Вербина беспомощно замотала головой. В ее сознании промелькнуло не меньше трехсот пятидесяти восьми различных мыслей. С одной стороны, непонятно, почему Ариадна Парисовна так настаивает на целовании трупа дона Карлоса. С другой стороны, продавать душу сатане - тоже не хочется. С третьей стороны вообще, вот послать бы их всех, но это невозможно!

"Прощайся с мужем!" - отчаянный крик госпожи Эйфор-Коровиной заставил Любу покориться.

- Мы ждем, донья Инесс, - нетерпеливо сказал судья. - Вы нас задерживаете.

- Я хочу попрощаться с мужем! - громко ответила Люба.

- Этого нельзя! - возмутился судья. - Вы пытаетесь отсрочить казнь! Для того, чтобы вы смогли с ним попрощаться, нам придется .везти вас в замок Боскана-и-Альмагавера, а это почти целый день пути!

Толпа возмущенно загудела. - Не юли, ведьма! Жечь ведьму! - раздались выкрики.

- Тело дона Карлоса здесь! - зычный голос отца Эрменегильдо пронесся над толпой. Все моментально стихло!

Держа лошадь под уздцы, францисканец повел ее через расступающуюся перед ним, словно воды Красного моря перед Моисеем, человеческую стену. Многие начали креститься.

- Так что? Отвязывать ее, что ли? - недовольно спросил палач.

- Отвязывай, - пожал плечами судья.

- То привяжи, то отвяжи, никакого порядка! - возмутился палач, и, продолжая ворчать, развязал Любе руки и снял колодки с ног. Мадам Вербина тут же бросилась вниз к телеге, будучи уверенной, что сейчас случится какой-нибудь сюрприз, что как только она коснется повозки, как та исчезнет, станет невидимой или перенесет Любу обратно, в ее время.

Мадам Вербина моментально запрыгнула на телегу, но ничего странного не произошло. Отец Эрменегильдо с очень серьезным видом откинул покрывало и перед Любой появилось бледное лицо покойного дона Карлоса.

- Как? - с недоумением уставилась она на францисканца. - Что это значит?

- Умоляю вас, донья Инесс, целуйте! - тихо прошипел монах.

Люба огляделась, пытаясь найти Ариадну Парисовну. Госпожа Эйфор-Коровина оказалась неподалеку, видимо, она шла следом за телегой. Ведьма сложила губы в трубочку и вытянула, всем своим видом показывая, что надо поцеловать покойника. Мадам Вербина посмотрела на судью, дрожавшего от нетерпения, перевела взгляд на столб, окруженный вязанками дров, и, зажмурившись, быстро чмокнула дона Карлоса в губы. В ту же секунду его тело вздрогнуло, и Люба была готова поручиться, что перед ее глазами на мгновение появился маленький зеленоглазый черт с кошачьим телом и розовыми крыльями! Он натянул лук и послал стрелу точно в сердце дону Карлосу, а после этого сказал:

- Наконец-то, а то я уж думал, что так и останусь тут на сто лет торчать, пока какая-нибудь некрофилка случайно не набредет на этого дона Карлоса!

Сказал и пропал. Толпа заволновалась, предчувствуя скорую казнь. Крики: "Жги ведьму!", слились в единый вой, и тут вдруг произошло то, что заставило всех немедленно опять замолчать. В абсолютной тишине дон Карлос сел. Он осмотрелся и помотал головой, явно не в состоянии понять, как он попал на рыночную площадь. Потом он перевел свой взгляд на Любу, и глаза его вдруг наполнились слезами.

- О, моя дорогая жена! Моя любимая! Мне приснился такой ужасный сон! Будто ты разлюбила меня и хочешь убить! Я люблю тебя! Странно, но в моем сердце пылает такая страсть, какой я никогда раньше не испытывал!

Пара тысяч горожан, собравшихся на площади, одномоментно лишились дара речи и только в изумлении переводили глаза с доньи Инесс на дона Карлоса.

- Нет! Нет! - прорезал тишину истошный крик Алонцы. - Это должна была быть я!

- Жечь ведьму! - дико завыла толпа.

- Что?! - дон Карлос вскочил на ноги. Он увидел столб, над которым была табличка с надписью: "донья Инесс, ведьма". - Не позволю!

- Давайте, задайте им жару, дон Карлос! Как сарацинам! - отец Эрменегильдо радостно "жал кулаки.

Люба, у которой сделался временный полный паралич, широко раскрытыми глазами смотрела, как высокий мужчина богатырского сложения расшвыривает пинками вязанки хвороста, да так, что те летят, будто футбольные мячи на десятки метров. Затем разъяренный дон Карлос взялся двумя руками за столб, присел и вывернул его из земли!

- Тот, кто прикоснется к моей жене - умрет! - крикнул он, обводя сверкающими от ярости глазами всех присутствующих. - Не бойся, любовь моя, я сумею тебя защитить.

Палач вынул из ножен меч и бросился на дона Карлоса, но тот ловко увернулся, подобрал полено, и во время следующей атаки палача умудрился пропустить его рядом с собой и огреть этим поленом по загривку. Палач рухнул на землю, будто спиленное дерево. Дон Карлос подобрал меч и подошел к Любе. Ее взгляд встретился с лучистым, полным любви и нежности взглядом дона Карлоса. Мадам Вербина вдруг почувствовала, будто у нее внутри тают арктические льды, и ее саму тоже затопляет любовь и нежность. Дон Карлос порывисто дышал, и будучи не в силах больше сдерживать свои чувства, слился с мадам Вёрбиной в страстном поцелуе.

Отец Эрменегильдо, пользуясь возникшим замешательством, указал пальцем на отца Бартоломео и громогласно объявил.

- Ты послал на костер невинных людей ради того, чтобы получить секрет превращения любого металла в золото! Ты, верховный инквизитор, хотел обогатиться, занимаясь алхимией! Я, Эрменегильдо, обвиняю тебя, доминиканец Бартоломео в пособничестве сатане и буду требовать твоего суда.

- Взять их! Все вон с площади! - к отцу Бартоломео вернулся, наконец, дар крика.

В ту же секунду на отца Эрменегильдо, Ариадну Парисовну и Любу навалились боевые братья и монахи- телохранители, которые скрутили всех троих. Невесть откуда появился целый отряд подобной чернорясной братии, принявшийся палками разгонять людей. Однако неожиданно часть людей в одеждах паломников не только не отступила, а оказала ожесточенное сопротивление. В руках у "богомольцев" непонятным образом оказались мечи, арбалеты, боевые хлысты.

Внезапно рядом с Любой оказался Ромуальд. Он в два прыжка забрался на кафедру, с которой выступал судья Эймерик, и где трясся от ужаса отец Бартоломео. Оказавшись на возвышении, бродяга одним движением сорвал с себя старый потертый шутовской кафтан. Оказалось, что толстые бока и живот Ромуальда были ни чем иным, как подобранным кардинальским кафтаном! Красное, сверкающее облачение разом превратило бродягу в папского легата. В довершение всего, Ромуальд вытащил из своей сумы шапочку и торжественно ее надел. Судья Эймерик хлопнулся в обморок, отец Бартоломео присел на корточки и закрылся руками, отец Эрменегильдо и Ариадна Парисовна уставились друг на друга, затем дружно перевели взгляды на Ромуальда. Люба и дон Карлос ничего не заметили, потому что все еще целовались.

Бывший "трубадур" ударил в гонг и оглушительно тонким и дребезжащим голосом прокричал:

- Именем папы, все арестованы! - Уй! - схватился за голову Пью, телохранитель отца Бартоломео. - Тайный папский легат!

"Паломники" тем временем ловко, с очевидной сноровкой, попарно связали доминиканцев и выстроили их перед помостом.

- Итак, господа, - заявил Ромуальд, у которого разом ушли куда-то все ужимки и гримасы, - у нас имеется раскрытый заговор и трое приговоренных. В виновности двоих из этих приговоренных у меня нет никакого сомнения. Поэтому, чтобы не разочаровывать собравшуюся публику, мы их моментально казним, потому что колдунам и чернокнижникам нет места в христианском обществе! Христиане! Братья во Христе! Знайте, что в любой день и в любую ночь, утром, вечером и в обед - папа на страже ваших интересов! Выбирайте папу! Выбирайте вечное спасение! Выбирайте рай и отпущение грехов! Даешь всю власть папе! - Народ скандировал:

- Власть папе! Да здравствует папа!

И под эти лозунги Ромуальд собственноручно взял один факел, другой отдал одному из "паломников", и тот направился к Алонце. "Трубадур" же подошел к дону Хуану.

Черт Бальберит, наблюдавший всю эту картину, в отчаянии схватил себя за рога. Он уже почти физически ощущал как его превращают в полтергейст. Тут ему в голову пришла мысль. Он быстро подлетел к Алонце, и что-то шепнул ей на ухо, затем подлетел к дону Хуану и проделал то же самое.

В результате, как только факелы Ромуальда и его помощника дотронулись до хвороста под столбами дона Хуана и его жены, оба не своими, дикими голосами прокричали:

- Черт, возьми, меня!

В ту же секунду, невесть откуда появилось два черных смерча, которые подхватили столбы с де Бальбоа и мгновенно унесли.

Ромуальд очнулся первым. Он оглядел площадь, полную людей, замерших с раскрытыми ртами; часть присутствующих упали на четвереньки и старательно закрывали головы руками, затем "трубадур" услышал, как возле кого- то зажурчало.

- Ну и денек! - выдохнул папский легат, снял кардинальскую шапочку и отер ею лоб.

Толпа тут же заговорила вся разом, и площадь наполнилась диким гомоном и криками. Кто крестился, кто-то молился, кто-то хлестал себя по спине конскими вожжами, со стоном: "Господи, помилуй МЯ". Двое крестьян остервенело давали друг другу оплеухи, то по правой щеке, то по левой. Какая-то женщина упала на спину и начала корчиться в танце а-ля "стриптиз", что в 1476 году назывался "пляска святого Витта".

- Тишина! - Ромуальд снова ударил в гонг. - До завершения работы специальной комиссии, деятельность доминиканского ордена временно приостановлена. Обращайтесь к свободным духовникам-францисканцам.

За отца Эрменегильдо тут же схватилось полсотни рук, которые тянули и щипали его за все места. Несчастный монах, спасаясь от верующих, залез повыше.

- Спаси нас!

- Причасти!

- Беснуюсь!

- Помолись за мою грыжу!

Вопли неслись со всех сторон. Францисканец был вынужден, буквально, открещиваться, то есть осенять знамением всех рвущихся к нему.

Через полчаса истерика поутихла и народ разбрелся по городским трактирам, чтобы обсудить случившееся за кружкой эля. В общем, в завершение всего немало было выпито, и немало чертей еще увидено. Появилось даже крамольное предложение изобразить слова: "Черт, возьми, меня!" на городском гербе. Всю ночь народ, освобожденный от гнета доминиканской диктатуры, пил, гулял и предавался разврату. У винодела Лимуса разобрали стенку амбара и украли шесть бочонков вина, угольщик избил дровосека за то, что тот отбил у него прошлой зимой покупателей, а жена ткача была похищена какими-то молодыми повесами. Правда, сама женщина заявляла, что ее никто не похищал, и что она просто ходила в таверну пропустить стаканчик, а ткач - ревнивый болван. В общем, к вечеру следующего дня городской префект, совершенно больной и разбитый от свалившихся на него жалоб, слезно попросил кардинала Ромуальда отпустить хотя бы рядовую доминиканскую стражу, чтобы хоть как-то поддерживать порядок.

.