ГЛАВА 4

Подруги обычно встречались в доме у Гали Жгут. Лешка, ее муж, был парнем веселым, компанейским. К тому же в связи с полной непригодностью к военной службе, точнее, полнейшим нежеланием эту службу нести, он столько времени проводил на губе, что девичник у Гали можно было устраивать хоть каждую неделю.

Но сегодня они выбрали баню. И сейчас, уже после парилки, все трое, обернутые простынями, обессиленно сидели на лавке в просторном предбаннике, медленно остывая и наслаждаясь сонным ощущением покоя.

Баня, добротный кряжистый сруб, стояла на самом берегу реки, но ни сил, ни желания бросаться в холодную, не успевшую еще прогреться за несколько утренних часов воду ни у кого, похоже, не было.

На большом, сколоченном из желтоватых сосновых досок столе, на белоснежном вафельном полотенце стояли три кобальтовые чашки с золотым ободком, стопка тарелок, банка с клубничным вареньем, плетенная из соломки конфетница, доверху наполненная круглыми блестящими пряниками, четвертинка водки и небольшое блюдо, на котором лежали тонкие аккуратные квадратики сыра и розовые полукружья колбасы. В керамической обливной плошке в прозрачном маринаде плавали крошечные грибки.

Галя сладко потянулась и сняла с плеча прилипший березовый листок.

— Хорошо-то как, — сказала она. — Надо в следующий раз Алешку сюда привести.

— Мы не возражаем, — сонно пробормотала Марина. — Пусть банщиком у нас поработает.

— Дурила, — обиделась Галя. — Просто я подумала, может, вся дурь в парной из него выйдет.

— Девочки, — подала голос Альбина, — я в раю… Почему, когда мне очень хорошо, я хочу умереть?

— А можно без загробной тематики? — возмущенно воскликнула Галя. — Ну что, окунемся?

— Попозже, — лениво отозвалась Марина.

— Ну попозже так попозже. Тогда за стол?

Она встала, подняла с пола объемную хозяйственную сумку, вытащила оттуда полотняный сверток и, осторожно развернув, достала три изящные рюмочки на тонких ножках.

— Какая ты хозяйственная, Галя, — с уважением произнесла Альбина. — Чашки принесла, рюмочки… Не поленилась.

— Ну не из чашек же водку пить.

— Девочки, если я когда-нибудь рискну пригласить вас к себе, я тоже все сделаю красиво, — сказала Альбина. — Вот увидите.

— Да ладно, мы не рвемся, — усмехнулась Галя. — И еще неизвестно, кому больше рисковать придется — тебе или нам. Слушай, Аля, хочешь я тебя готовить научу?

— Зачем? — искренне удивилась Альбина.

— Ну будешь мужа вкусно кормить. Глядишь, твой особист и подобреет.

Альбина покачала головой:

— Он не подобреет. Он раздобреет. Марина, вот ты медик, скажи: правда, что когда человек много ест, у него растет желудок? И есть хочется все больше и больше?

— Правда, — серьезно ответила Марина. — Сколько твой Ворон за завтраком съедает?

— Два яйца. И на ужин два.

— Ну вот. А ты попробуй давать ему по четыре штуки — утром и вечером.

— Зачем?

— Как бы тебе объяснить? — Марина сделала вид, что задумалась. — Понимаешь, при длительном употреблении в организме будет вырабатываться устойчивое привыкание к компонентам, содержащимся в яйце, и он, организм то есть, начнет требовать сначала по четыре штуки, а потом уже и по восемь…

— Разве можно есть столько яиц? — изумленно спросила Альбина.

— Можно, даже нужно, — кивнула Марина, стараясь не смотреть на Галю, которая давилась от смеха. — Правда, чтобы обеспечить возрастающие потребности своего организма, твоему Вячеславу придется уйти в отставку, перебраться в какую-нибудь деревню, купить домик, развести кур. Свежий воздух, тишина, природа… Через полгода ты своего мужа просто не узнаешь.

— Шутишь, — разочарованно протянула Альбина.

Галя, не выдержав, расхохоталась.

— Ладно, девчонки, садитесь. — Она вытащила из сумки вилки и чайные ложки.

Альбина грациозно поднялась с лавки. Простыня туго, наподобие сари, была обмотана вокруг ее узкого тела.

— Ты сейчас похожа на индианку, — заметила Галя и вскинула руки, изобразив некое танцевальное па. — Осталось только пятно на лбу нарисовать.

— Не пятно, а тику, — поправила ее Альбина. — И ты неправильно танцуешь.

— А ты, конечно, знаешь, как правильно.

— Знаю, — кивнула Альбина. — Когда я училась в школе, мне очень нравился фильм «Бродяга», я его раз десять смотрела. Помнишь, с Раджем Капуром? У бабули в сундуке лежал большой отрез крепдешина, из которого она почему-то ничего не шила. Я в него заворачивалась, рисовала губной помадой на лбу тику и танцевала, как та девушка из фильма. — Она вздохнула. — А однажды, когда у нас были гости, этот проклятый крепдешин с меня свалился. Ужас.

Альбина села за стол, взяла чашку, повертела в руках.

— Красивая, — сказала она. — Откуда?

— Из Ленинграда, — ответила Галя. — У Лешки же там вся родня. — Она расставила тарелки. — Марин, садись.

Марина нехотя поднялась с лавки и потуже затянула спадающую простыню. Галя неодобрительно покачала головой:

— Худющая ты стала, Маринка.

— А мне кажется, ей идет, — возразила Альбина.

Галя сорвала козырек с бутылки, наполнила две рюмки.

— Марин, тебе наливать? Символически? — Она щедро плеснула в третью рюмочку водки.

— Куда ты мне столько? — ахнула Марина. — Добро переводишь.

— Мы за тебя допьем, — успокоила ее Галя и подмигнула. — А не хватит — еще сбегаем.

Она подцепила вилкой ломтик колбасы и положила Марине на тарелку. Взяла керамическую плошку.

— Грибы будешь?

— Буду, — усмехаясь, ответила Марина. — Ты за мной ухаживаешь как за больной.

— Пожалуйста, могу не ухаживать, если тебе это неприятно.

Галя поставила плошку на стол, села и подняла рюмку.

— Я предлагаю выпить за этот прекрасный день, — сказала она. — За то, чтобы мы могли иногда сидеть вот так, не думая ни о чем, не решая никаких сложных проблем, а просто наслаждаясь жизнью.

Альбина прищурилась, словно что-то вспоминая, и произнесла нараспев:

— Если жизнь твоя нынче, как чаша, полна, не спеши отказаться от чаши вика. Все богатства судьба тебе дарит сегодня. Завтра, может случиться, ударит она… Омар Хайям.

— Страница пятнадцатая, вторая строка сверху, — закончила Галя. — Ну, поехали!

Они с Альбиной выпили. Марина поднесла рюмку к губам и поставила на место.

— А ты? — спросила Альбина.

— Мне что-то не хочется.

— Обязательно надо выпить. Нехорошо, когда полная рюмка стоит нетронутой. А то как будто на поминках.

— Опять ты за свое? — возмутилась Галя. — Дай поесть по-человечески. Грибочков вон лучше возьми.

Альбина выудила ложкой гриб, положила себе на тарелку и принялась гонять его вилкой, пытаясь подцепить.

— Скользкий, — сказала она. — Галя, а что это за грибы? Шампиньоны?

— Поганки. Не бойся, не отравишься. Это маслята.

Альбине наконец удалось поймать гриб, проколов вилкой шляпку. Она положила его в рот и, закрыв глаза, прожевала. Открыла глаза и кивнула:

— Вкусно. — Нацелившись вилкой на блюдо с колбасой и сыром, она спросила: — А колбаска какая — «Докторская»?

— Ты прям как мои малявки в саду, — сказала Галя и произнесла, коверкая слова: — «Теть Галь, а почему колбаса «Доктолская»? Ее, что ли, из доктолов делают?»

— Кажется, ты собиралась научить меня готовить. Поэтому я интересуюсь.

— А, тогда конечно, — оживилась Галя. — Вот, например, колбаса…

— Я все знаю, что ты скажешь, — вздохнула Альбина. — Берешь сумку, идешь в магазин, покупаешь колбасу и ешь ее в компании доктора. Доктор у нас есть. — Она с жалостью посмотрела на Марину. — Марина, ты чего нос повесила? Улыбнись.

Марина через силу улыбнулась.

Она бы с радостью поддержала дурашливую болтовню, но ее мутило — от жара, ползущего из парилки, от едкого запаха водки и маринада. В голове шумело, и голоса подруг пробивались, будто сквозь вату. Марина встала и, покачнувшись, ухватилась за край стола.

— Что, плохо тебе? — озабоченно спросила Галя.

— Голова закружилась… Я полежу.

Марина добрела до лавки и легла, вытянувшись и прижимая руки к животу.

— Не стоило тебе париться, — сказала Галя.

— Да, наверное. — Марина прикрыла глаза. — Девочки, очень заметно?

— Совсем незаметно, — ответила Галя. — Пока. Но скоро, сама понимаешь, будет еще как заметно.

— Ну и пусть.

— Не боишься?

— Чего мне бояться?

— Да так. Поселок маленький. Ну что у нас тут происходит? — Галя приложила ладонь к уху и вскинула брови, изобразив любопытную старушку. — Какие у нас новости?

— Кошка окотилась, — подыграла ей Альбина. — Собака ощенилась.

— Капитану Голощекину жена изменяет, — продолжила Галя.

— К лейтенанту Столбову на свидания бегает, — подхватила Альбина. И добавила со вздохом: — Счастливая…

— Не врите. — Марина открыла глаза. — Никто ничего не знает.

Галя подошла к ней, присела рядом, погладила по руке:

— От людей ничего не скроешь.

Марина оттолкнула ее руку и отвернулась к стене.

— Чей? — спросила Галя.

— Не знаю, — глухо сказала Марина.

Галя растерянно молчала. Пожалуй, впервые она не нашлась что сказать. Да и что тут скажешь? Галя готова была помочь Марине чем угодно: пожалеть, выслушать, дать совет, приютить. Но она хорошо знала свою подругу и потому знала, что Марина не примет помощи. И самое главное — в такой ситуации никакая помощь со стороны не спасет.

— Уезжайте с Иваном отсюда. Бегите, — неожиданно произнесла Альбина.

— Куда? — спросила Марина. — Некуда нам бежать. Никита меня где угодно найдет. И вернет обратно.

— А может, он не будет тебя искать? Какой смысл возвращать жену, которая не любит?

— Смысл в том, чтобы ее вернуть, — сказала Галя. — Нет, бежать нельзя. Если даже он простит Маринку, а это вряд ли, то Столбов уж точно за все заплатит.

— И они будут стреляться на дуэли, — произнесла Альбина почти мечтательно.

— Не мели ерунды! — рассердилась Галя. Она бросила на Альбину многозначительный взгляд и покрутила пальцем у виска: мол, видишь, человеку и так плохо, а ты еще масла в огонь подливаешь. — Стреляться, они, конечно, не будут…

— Так ведь стрелялись уже, — возразила Альбина.

— Дурака они валяли. Да что Никита, сумасшедший, что ли? Нет, он просто Ивану жизнь испортит. Можно подумать, ты не знаешь, как это делается. Капнет начальству, найдет повод придраться по службе — и привет, кончилась Ванина карьера. — Галя погладила Марину по голове: — Мариш, ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Хочешь умный совет? Бросай Ивана. Ради него самого.

Марина повернулась и села на лавке, привалившись спиной к стене.

— Одна говорит: беги. Другая — брось…

— Да пойми ты, глупая, — возбужденно заговорила Галя, — так для вас обоих лучше будет! Ну что ты хочешь, чтобы твоего Столбова загнали в какую-нибудь тмутаракань, где он через полгода с тоски сопьется?

— Как Жгут, — уточнила Альбина.

— А ты моего Жгута не трогай! — возмутилась Галя. — Если на то пошло, так уж лучше спиваться, чем день и ночь стучать, как твой Ворон.

Альбина вздохнула:

— Что правда, то правда. Прости.

Марина поднялась:

— Ладно, девочки, не хватало еще, чтобы вы из-за меня перессорились. — Она прошлепала босыми ногами по полу и села за стол. — Галя, иди сюда. Чай будем пить.

— Тебе уже лучше?

Марина улыбнулась:

— Мне легче. Спасибо вам, девочки.

— На миру и смерть красна, — заметила Альбина и испуганно прикрыла ладонью рот. — Галя, извини. Не знаю, как это у меня вырвалось.


Марина шла, опустив плечи и волоча ноги, будто древняя старуха. Солнце, еще полчаса назад заливавшее светом и теплом землю, вдруг исчезло, провалившись в огромное серое облако.

Не дойдя десяток метров до дома, Марина остановилась. Прилив бодрости, который она испытала, окунувшись в студеную воду реки, уходил, уступая место слабости. Такое теперь случалось часто, и ничего с собой поделать Марина не могла. Возможно, это было следствием ее состояния, но она, как ни противно было в этом себе признаваться, понимала, что просто не хочет идти домой.

Заставив себя преодолеть несколько ступеней, Марина вошла в подъезд и открыла дверь квартиры.

В доме стояла тишина. Солнце так и не решилось вернуться, и в квартире было темно, как вечером. Марина поставила на пол сумку с банными принадлежностями, зашла в комнату и не глядя хлопнула по стене в том месте, где был выключатель. Свет вспыхнул, она услышала странный шуршащий звук, повернула голову и, сдавленно крикнув, в ужасе отшатнулась.

На рогатой вешалке, рядом с махровым халатом, висела, намотавшись на крючки, небольшая пятнистая змея.

Из глубины комнаты шагнул Никита.

— Ты что? — озабоченно спросил он. — Испугалась, что ли? — Он погладил змею и снял с вешалки. — Испуга-алась, — протянул он снисходительно, как взрослый, которого смешит необоснованный детский страх.

Марина с трудом взяла себя в руки.

— Зачем… Зачем ты принес в дом эту гадость? — хрипло спросила она. — Немедленно убери ее отсюда.

— Не нравится? — Никита изобразил недоумение. — Да ты посмотри, какая она красивая! — Он поднес змею прямо к самому Марининому лицу, и Марина, вновь отшатнувшись, едва не упала. — Какое у нее изящное, гибкое тело! Совсем как у тебя.

— Никита, пожалуйста, — почти умоляюще пробормотала Марина.

Голощекин с искренним наслаждением любовался змеей, одной рукой зажав хвост, а другой придерживая возле головы. Узкие змеиные глаза в упор смотрели на Марину.

— А я думал, ты любишь змей. Хотел приятное тебе сделать, — огорченно произнес Никита. — А оно вон как… Да чего ты боишься? Это же полоз, он не ядовитый. И молодой еще, видишь — вырасти не успел. Взрослые — они длинные, метра два.

Марина попятилась в коридор и, спотыкаясь, прошла на кухню. Голощекин шел следом, по-прежнему держа полоза в руках.

— А еще шипит! Слышишь? Ш-ш-ш… Думает, что хитрая, что все ее боятся, — продолжал он. — Не понимает, глупая, что всегда найдется тот, кто хитрее.

— Никита, убери эту мерзость, — устало произнесла Марина. — Меня сейчас стошнит.

Она уже пришла в себя. Испуг сменился гадливостью. И Марина не знала, кто ей сейчас больше противен: безобидный, в общем-то, полоз или собственный муж.

Она привыкла искать в поступках и словах Никиты второй смысл и потому, разобравшись, быстро поняла, зачем он притащил в квартиру эту рептилию. Вот, хотел он сказать, смотри: я знаю, дорогая, что в моем доме завелась змея. Она извивается и шипит, собираясь напасть на меня и причинить мне боль. Она думает, что я ничего не вижу, что она хитрая и умная, только я-то и умнее, и хитрее. Я вот держу ее за глотку, и ничего она мне сделать не сможет. Яду не хватит. Да и нет его, яду-то, так что зря она трепыхается и устрашающе разевает пасть.

Голощекин вышел из кухни и вскоре вернулся, уже без змеи.

— Куда ты ее дел? — спросила Марина.

— Выбросил, как ты хотела. В окно.

— Зачем же в окно? Здесь же дети ходят, испугается кто-нибудь.

— Она уползет. И потом, от нее пользы больше, чем вреда. Она мышей ест. — Голощекин открыл холодильник, вытащил кусок колбасы, отсек ножом половину и впился зубами, жадно заглатывая.

Марина исподлобья смотрела, как он ест. Удав. Он — удав. А она… Ну, какая из нее змея? Она — кролик. Жалкий, трясущийся, обреченный.

— Вот уж не думал, что ты так змей боишься, — с набитым ртом проговорил Никита. — Мариш, ты ведь у нас медик.

— Я же не ветеринар.

— Да я не про то. У медицины какая эмблема, помнишь? Змея с чашкой. Я и подумал…

— Ну все, хватит об этом. Что ты пустую колбасу ешь? Пообедай по-человечески.

— Некогда. — Никита проглотил последний кусок. — Дел полно. Так что я тебя сейчас брошу. Отдохнешь без меня. Ты ведь устаешь последнее время. То одно, то другое. То один, то другой. Не так, так эдак.

Марина промолчала.

Никита поцеловал ее в лоб:

— Ну я пошел. Проводишь?

Они вышли в коридор, и Никита заметил сумку.

— А ты где была-то? — спросил он.

— В бане. Мы с девочками давно собирались. А тут так удачно — у Гали выходной, нас с Альбиной Аннушка отпустила. Васютину уже лучше, остальные — не тяжелые. Она справится. Да я сейчас переоденусь и пойду на работу. Так что отдыхать мне без тебя некогда. — Марина улыбнулась.

Никита еще раз поцеловал ее и открыл дверь.

— Не скуча-ай, — протянул он игриво.

Марина закрыла за ним дверь и, подобрав сумку, побрела в комнату. Вытащила комок мокрого полотенца, измятую влажную простыню и, зайдя в ванную, повесила сушиться на веревке. Посмотрелась в зеркало и застыла, разглядывая свое осунувшееся, бледное лицо с запавшими глазами. Больные глаза, нехорошие. Зеркало души, отражающее то, что в этой душе творится.

Марина вернулась в комнату и начала переодеваться. Достала из шкафа черную шелковую юбку, натянула через голову, застегнула пуговицу на поясе — юбка, скользнув, съехала на бедра. Права Галя — отощала, дальше некуда. Надо пуговицу переставить.

Марина взяла с комода жестяную коробку, в которой хранились иголки и нитки, размотала белую катушку и вдруг остановилась. Зачем переставлять пуговицу? Скоро эта юбка будет мала. Скоро живот начнет расти, округляясь и выдавая Маринин грех. Почему грех? Она ведь замужем. Да потому, что никто, и в первую очередь Никита, не поверит, что это плод супружеской любви.

Господи, что же ей делать? Она не сможет так дальше жить — с мужем, которого не любит и, больше того, боится. Она не сможет жить без Ивана. И, что бы там ни было, она не сможет убить в себе это существо, не похожее пока еще на человека, но живое и уже вошедшее в ее жизнь.

Полная беспомощность. Полная безнадежность. Полный бред.


В санчасти ее встретила Альбина.

— Марина, — сказала она, — ты стала похожа на фарфоровую куклу. У тебя огромные глаза, белое лицо и нездоровый румянец пятнами. Как будто краска облупилась.

— Я знаю. — Марина надела халат.

— Зачем ты пришла? Мы с Анной Павлов ной без тебя справимся. Иди домой.

— Мне здесь легче.

Марина открыла воду в раковине и принялась намыливать руки.

— Все в порядке? — спросила она. — Никаких происшествий?

Альбина покачала головой:

— Васютин спит. Сердюк орет.

— Пора его выписывать. Сейчас посмотрю, анализ пришел.

— Галя просила тебе передать, что, если ты подержишь замполита еще неделю, они с Лешкой будут тебе по гроб жизни благодарны.

Марина усмехнулась.

— Правда, она сама так сказала: по гроб жизни. А то, говорит, Сердюк выйдет — и Лешку опять на губу посадят.

— Его и так посадят. — Марина нашла бланк с результатом анализа. — Ну вот. Нет у него никакой дизентерии. Можно выписывать.

Она придвинула к себе историю болезни майора Сердюка, открыла, пролистала страницы. Вытащила из бутылочки с клеем кисть, мазнула листок с анализом и прижала его к чистой странице.

— Марина, я все думаю про вас с Иваном… — начала Альбина.

— Ну и что же ты думаешь?

— Я думаю, Галя правильно говорит. Вам нужно расстаться, хотя бы на время. Я знаю, ты будешь очень страдать. Но потом у тебя родится ребенок — и тебе просто некогда будет думать про плохое. И может быть, все пройдет. И Никита тебя простит.

— При условии, что это его ребенок, — жестко сказала Марина. — О чем можно будет узнать, только когда он хоть немного подрастет и станет на кого-то похож.

— Все равно. Никита успеет привыкнуть. Некоторые женщины, говорят, специально рожают ребенка, чтобы спасти семью.

— Совет матери-героини. — Марина захлопнула историю болезни. — Аля, почему ты не рожаешь Ворону детей?

— Совсем недавно то же самое меня спрашивала Анна Павловна.

— Да? Ну и что ты ей ответила?

— То же, что могу ответить и тебе. Это не для меня.

— Неправда. Не обманывай себя. Просто ты не хочешь рожать ребенка от человека, которого не любишь. Я не понимаю, что заставило тебя выйти за Вячеслава замуж, но ясно же, что не любовь. Разве не так?

— А что тебя заставило выйти за Никиту?

— Не что, а кто. Ты же знаешь, я за другого человека замуж собиралась, Никита меня просто силком прямо из ЗАГСа увез. А потом я в него влюбилась. По-настоящему. Он просто не дал мне времени опомниться. А теперь, когда я знаю, что ошиблась, у меня нет возможности что-либо исправить. Оттого что я брошу Ивана, наши с Никитой отношения не станут лучше. И ребенок здесь ни при чем.

Альбина зябко передернула плечами.

— Марина, а может, тебе просто уехать? К родителям, например. Объяснить Никите, что ты все время плохо себя чувствуешь, что хочешь спокойно пожить в городе своего детства. А там родишь и будешь потихоньку растить своего младенчика. Как мать-одиночка.

— А жить мне на что в городе своего детства? Родителям на шею сесть? — Интересно, — Марина на мгновение оживилась, — если есть орден «Мать-героиня», почему нету ордена «Мать-одиночка»? — Она вздохнула. — Все равно Никита рано или поздно меня оттуда заберет.

В кабинет, с треском распахнув дверь, втиснулся замполит Сердюк.

— Марина Андреевна, — загудел он, — сколько ж можно? Что у них в лаборатории, один человек работает?

— Пришел ваш анализ, товарищ майор. Еще утром. Дизентерии у вас нет. Выписку я сейчас подготовлю, и вы пойдете домой.

Сердюк просиял. Пышные усы его загнулись вверх, глаза спрятались в складках, однако тень озабоченности несколько пригасила эту сияющую улыбку.

— А кушать теперь все можно? — спросил замполит.

— Можно. Но старайтесь себя ограничивать. У вас и так вес избыточный.

Марина вдруг вспомнила, как стояла в офицерской столовой, отчаянно упрашивая Сердюка разрешить ей взять машину — отправить в город тяжелобольного старика. Майор невозмутимо слушал ее доводы, отпиливая тупым ножом толстые розовые ломти сала…

— И я вам настоятельно рекомендую ограничить потребление жиров, — сказала она, нахмурившись, чтобы выглядеть как можно серьезней.

— Каких жиров? — подозрительно спросил Сердюк.

— Копченостей, соленостей. Пожалейте вашу печень.

— Соленостей? — переспросил Сердюк с испугом. — Что, и сало нельзя?

Вид у замполита был такой несчастный, что Марина улыбнулась.

— Можно, — сжалилась она. — Но в умеренных количествах.

Сердюк с облегчением вздохнул и вышел из кабинета, боком протиснувшись в дверь.

— Какие у тебя жестокие шутки, Марина, — сказала Альбина. — А если бы его удар хватил?

— Ничего, я бы его вылечила. Так… — Марина придвинула к себе стопку бумаги. — Надо выписку сделать.

Она раскрыла историю болезни и, подумав немного, начала писать.

Альбина достала из стенного шкафа портативный магнитофон с двумя катушками — пустой и полной — и большие черные наушники. Включила вилку в розетку, воткнула штекер наушников в гнездо, закрепила ленту в пустой катушке и, нажав клавишу, села на покрытую клеенкой кушетку. Из наушников донесся металлический звук мелодии. Альбина нацепила их на голову и прикрыла глаза.

Марина, задумавшись, грызла кончик ручки и смотрела на подругу.

Альбину, в отличие от Гали, обожающей своего непутевого мужа, нельзя было назвать счастливой женщиной. Начальник особого отдела Вячеслав Львович Ворон, невысокий, лысоватый, немолодой, с бесцветным лицом и таким же бесцветным голосом, был последним человеком, с которым такой женщине, как Альбина, стоило связывать свою судьбу. Она должна была стать женой артиста, или художника, или музыканта — нервного и ранимого, способного увлечь и увлечься, не признающего порядка и не желающего знать о существовании всяких неинтересных бытовых проблем, решая их просто — с помощью домработницы — или не решая вовсе. Потому что скучная повседневность не была бы смыслом жизни.

И все же она приехала сюда, сменив столичную суету на затишье здешних мест, большие концертные залы — на маленький гарнизонный клуб, просторную сцену — на тесную комнатку в медсанчасти, аптеку, которой она заведовала, исполняя свою работу аккуратно, но равнодушно.

Но Альбине легче. С ней ее бабушка, бабуля, Татьяна Львовна, заменившая ей мать. Такая же неземная, не от мира сего, как и внучка. Может, это у них наследственное?

Неважно. Важно то, что рядом с Альбиной есть близкая душа. А Марина одна. И ей некуда бежать. В родной город? Никто там не будет ей рад. Это оттуда она сбежала, чтобы избавиться от власти человека, которого любила с тех пор, сколько себя помнила, но для которого ее любовь всегда была равна подчинению. Как, впрочем, и любовь ее матери.

Отец Марину не простил. Она читала об этом между строк в осторожных, полных тоски и одиночества маминых письмах. Конечно, мама ее примет. А вот отец…

Сделав выписку, Марина встала. Подойдя к Альбине, сказала громко:

— Пойду посмотрю, как там наш Васютин. Если что — позовешь.

Альбина кивнула.

Слушая, как майор громогласно требует, чтобы Аннушка принесла его одежду, Марина прошла по коридору и заглянула в палату, где лежал рядовой Васютин.

Он не спал. Увидев Марину, сделал попытку приподняться, поморщился от боли и опустил голову обратно на подушку.

Марина подошла к его кровати, присела на край:

— Как себя чувствуешь?

— Хорошо. — Голос звучал слабо, но, слава богу, не отрешенно. И глаза были ясными. — А вы? У вас лицо такое усталое. Возитесь тут со мной…

— Работа у меня такая. — Марина улыбнулась и, взяв его руку, пощупала пульс. — Ну что, все идет как надо. Можешь начинать вставать. Только потихоньку, а то голова от слабости закружится. Надоело, наверное, лежать?

— Надоело, — согласился Васютин. — И побриться надо.

Бриться ему, честно говоря, было совершенно необязательно — щеки покрывал мальчишеский пушок, только на остром подбородке кое-где торчали редкие щетинки.

— Ну тогда точно поправляешься, — сказала Марина. — Один старый врач говорил: я всегда знаю, когда женщина начинает выздоравливать, — когда она просит принести ей в палату зеркальце и губную помаду. Раз тебе небезразлично, как ты выглядишь, — значит, дела идут на поправку. Я скажу Аннушке, чтобы бритву тебе принесла.

— Спасибо, Марина Андреевна… — Васютин замялся. — Я вам очень благодарен. Вы мне жизнь спасли. И товарищу капитану я благодарен. Когда на меня волк в тайге напал, товарищ капитан меня спас. Он вам не рассказывал?

— Рассказывал.

— Я этого никогда не забуду.

— Ну спасибо. Всегда приятно знать, что кто-то тебя добрым словом вспомнит. — Марина поднялась, поправила упавший край одеяла. — Когда надумаешь встать, позови Анну Павловну. Она тебе поможет. Договорились?

Васютин кивнул.

— Знаете, Марина Андреевна, я никогда не думал, что на свете столько хороших людей, — вдруг сказал он.

— Зря, между прочим. Если бы по-другому думал, ничего бы такого с тобой не случилось.

— Вот и лейтенант Столбов меня ругал. Помните, он приходил? Он ведь сам пришел, никто ему не приказывал. И мы с ним так хорошо поговорили… Он тоже очень хороший человек.

— Хороший, я не спорю. Ну все, мне пора.

Марина открыла дверь.

— Он вас очень любит, — сказал Васютин, и Марина застыла на месте. — Я про товарища капитана. Помните, когда уголовники из лагеря сбежали, а вы с лейтенантом Столбовым раненого старика в городскую больницу повезли? Помните?

Марина машинально кивнула и обернулась.

— Товарищ капитан так переживал! — продолжал Васютин. — На себя был не похож. Бросился вас разыскивать… А я как раз хотел ему сказать спасибо — ну за волка, что товарищ капитан не дал ему на меня напасть. А товарищ капитан торопился очень, и я не успел толком… И потом как-то возможности не было. Так что вы ему передайте, ладно?

Испуг, мгновенно скрутивший Марину, медленно отступил, и она заставила себя улыбнуться:

— Я передам.

Выходя из палаты, она столкнулась с замполитом. На Сердюке была форма — в этом его, ослабевшего от поноса, привели в медсанчасть. Сердюк с хрустом надкусывал огромное зеленое яблоко, утирая текущий по подбородку сок.

— До свидания, Марина Андреевна, — сказал он, торопливо дожевывая кусок. — Спасибо, как говорится, за ваш доблестный труд. Скоро увидимся.

— Желательно не здесь, — дежурно отшутилась Марина.

Сердюк замахал рукой: мол, сам не хочу — и, продолжая грызть яблоко, направился к двери.

Загрузка...