Гувернантка

Глава 10

Елена решила провести пару дней в Петербурге. Ее беспокойство по поводу встречи с Анной Егоровной росло с каждой минутой. Несомненно, такая женщина не оставит камня на камне, чтобы вернуть возлюбленного, думала она. Их спокойная связь длилась много лет и, не вызывая осложнений, могла бы продолжаться бесконечно. Анна Егоровна была на положении почти жены, не слишком капризной, как и положено супруге. Эта внезапная, нелепая вспышка страсти к молоденькой гувернантке не могла длиться долго, если только у Анны хватит женской хитрости и ума повести себя должным образом.

Одеваясь к встрече с любовницей князя, Елена думала с триумфом: «Так я ей все и представлю!»

Поправив браслет на пухлой руке, она улыбнулась своему отражению в зеркале. Время от времени такое случается, думала она про себя. В гувернантках есть нечто особенно притягательное для мужчин. Возможно, недостаток женственности… Ведь мужчины такие привередливые существа! Но гувернантка — англичанка! А всем хорошо известно, что английские девушки холодны как лед.

Анна Егоровна предложила гостье чаю. Обе дамы исподтишка наблюдали друг за другом. Разумеется, Анна слышала о Елене Петровне. И теперь находила ее такой, какой и ожидала, — очаровательной, легкомысленной и не слишком умной, с безупречными манерами, однако трезвой и жесткой, когда дело касалось ее личных интересов.

— Как мило, — с наигранной искренностью начала Анна Егоровна, — что вы навестили меня.

— Должна признаться, у меня для того есть причина.

Елена быстрым взглядом окинула богато обставленную комнату. На инкрустированном столике у окна, отражая пламя камина, стояли два золотых подсвечника, украшенных гранатами и горным хрусталем. Видимо, их выбирала Анна, подумала Елена. Такая броская роскошь вряд ли понравилась бы Петру.

— Какая очаровательная комната, — похвалила она.

— Я многому научилась у князя Петра. Он руководил моим вкусом. Вы залюбовались моими подсвечниками, верно?

— О, вы правы! — Елена приторно улыбнулась.

— Я сама выбрала их себе для памятного подарка. Князь Петр считает, что это барокко. Он объяснил, что это слово португальского происхождения и означает «жемчужина с дефектом».

— Вот как, — рассеянно обронила Елена.

— Возможно, я догадываюсь, зачем вы здесь, — тихо проронила Анна. — Можно сказать, что я и есть «жемчужина с дефектом» в жизни князя. Жемчужина, которую забраковали. — Она улыбнулась. — Но почему вас это интересует, Елена Петровна?

— Как приятно встретить женщину достойного ума! Без притворства и жеманства. Ведь мы можем говорить начистоту, верно?

— Что вам нужно от меня?

Несмотря на решимость говорить без утаек, Елена невольно опешила от прямоты вопроса.

— Мне стало известно, что долгий и счастливый союз пришел к концу, — начала она.

— Возможно, вы опасаетесь, что я всеми силами постараюсь удержать князя?

— Это как раз то, на что я надеюсь. На самом деле я здесь, чтобы умолять вас об этом.

— Я вас не понимаю. Если бы вы явились ко мне с предложением немедленно и навсегда покинуть Петербург, я бы поняла. Поскольку в один прекрасный день князь мог бы сделать мне предложение. Разве вы этого хотели?

— Нет. Но обстоятельства изменились. Теперь князь желает вступить в брак. Он сам сообщил мне о своих намерениях. И я хочу, чтобы вы помогли мне.

Елена пристально посмотрела в глаза балерины. Та побледнела и пыталась сдержать дыхание. Для нее это удар, подумала Елена Петровна. Она явно ничего не знала.

— Помочь вам?

— Я думаю, вы знали, — произнесла Елена мягко, — что князь, несмотря на чувства к вам, имел все основания удерживаться от брака. Мы обе знаем свет, так что не будем больше говорить об этом. Но, несмотря ни на что, вы пользовались всеми правами супруги. Так почему бы вам не продолжать ими пользоваться и в дальнейшем? Совершенно очевидно, что вы уступили свои позиции без борьбы. — Елена вспомнила замечание мадемуазель Альберт насчет гордости. — Что заставило вас так поступить? Гордость? Уверяю вас, самые злейшие враги женщин в их взаимоотношениях с мужчинами — гордость и чувствительность.

— Не могу с вами согласиться.

— О, гордость и чувствительность сами по себе достойные качества, не спорю. Но женщины, которые взывают к ним, вскоре обнаруживают, что у них, кроме этих качеств, ничего не осталось.

Слова Елены не были лишены правды, и Анна не могла с ней не согласиться. Когда она получила письмо князя с припиской «Бирюзовые глаза поблекли», в ней взыграли именно гордость и злополучная чувствительность. Ей словно нанесли удар в спину. Два дня она не могла ни спать, ни есть, но не подавала и виду, что совершенно убита. Может, нужно было рвать на себе волосы и отчаянно рыдать? Но женитьба? И на ком? Совершенно очевидно, что Елена Петровна пыталась помешать этому браку по личным причинам.

— На ком же князь намерен жениться?

— На женщине, которая еще в меньшей степени принадлежит его кругу, чем вы. На гувернантке.

— На гувернантке?

— На гувернантке-англичанке, воспитательнице его дочерей. — Елена заметила, как крепко Анна сжала кулаки. — Вы, вероятно, ожидали, что князь собрался жениться на женщине своего круга, не так ли? Возможно, на графине Н. или маленькой кокетке Екатерине Д. Не сомневаюсь, вы понимаете, о ком я говорю. Но ничего подобного. Он выбрал в жены гувернантку. Неужели вы уступите ей свое место без борьбы?

— Но я бессильна.

— Только если вы сами этого захотите.

— Насколько я понимаю, женитьба князя на ком бы то ни было вредит вам?

— Вы совершенно правы, — согласилась Елена.

— Насколько мне известно, у вас есть сын…

— О, — воскликнула Елена, — вы затронули мое, самое уязвимое место! — Она беспомощно опустила голову, теребя веер в руках. Весь ее вид демонстрировал мягкость, женственность и беззащитность. Если бы она тут же подняла глаза, то заметила бы враждебное выражение на лице Анны, заметила бы, с каким презрением и ненавистью смотрит она на гостью. Но то была секундная слабость. Когда Елена, наконец, взглянула на любовницу князя, то встретила лишь спокойный, изучающий взгляд ее темных глаз.

— Мне очень жаль, но князь прервал нашу… дружбу. Я не питаю к нему других чувств, кроме привязанности и глубокой благодарности. И я не стану бросаться ему в ноги. Может, это лучше сделать вам, Елена Петровна?

Елена вскочила на ноги, вздрогнув, словно от пощечины.

— Да как вы смеете!

Что-то изменилось в атмосфере комнаты. Это было ясно по резкости, прозвучавшей в голосе Анны, по гневному блеску ее взора. Всего минуту назад Елене Петровне казалось, что та спокойна, сговорчива, готова слушать. Но теперь… Стройное тело балерины напряглось, лицо застыло, будто ледяная маска.

— Вижу, — надменно произнесла Елена Петровна, — что я понапрасну теряла время.

— Мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь.

И снова, как при разговоре с мадемуазель Альберт, Елена почувствовала, что собеседница завладела положением. Ее щеки вспыхнули от гнева. О чем там говорила мадемуазель Альберт? Об оружии… оружии, которое у нее под рукой. Но что она имела в виду?

— Не сомневаюсь, — с сарказмом произнесла Елена, — что сейчас в Обухове наша англичанка занята приготовлениями к свадьбе. Уж она не упустит такой счастливый случай, можете не сомневаться.

— Я слышала о беспорядках в Кравском, — заметила Анна.

— Кажется, ваш батюшка родом из Кравского? — Елена явно хотела задеть за живое собеседницу.

— Нет, дедушка, — поправила ее Анна. Потом спокойно добавила: — Он был крепостным в имении. Батюшка родился не там.

Взгляды двух женщин скрестились. На мгновение Елене показалось, что она знает, куда нанести удар. Но… теперь цель потеряна: чувствовалась лишь какая-то тайна, незажившая рана, которую можно разбередить, если только знать, куда колоть. Мадемуазель Альберт наверняка знает куда. «Какая я дура, что приехала к ней, — подумала Елена. — Так унижаться перед этой выскочкой!» Она с вызовом произнесла:

— Мне кажется, вы поступаете крайне неразумно. У вас есть право, которым вы должны воспользоваться.

— Право?

— Право любящего сердца. Иногда оно важнее других. На вашем месте я бы пригрозила ему самоубийством.

— Однако вы не на моем месте.

— На вашем месте я никогда не поступила бы так неразумно. Если бы все осталось как прежде, вы бы наслаждались счастьем и всеми благами еще много лет. Так что не упускайте этой возможности, пока она в ваших руках. Мужчины не любят сцен. Хорошо разыгранный спектакль мог бы спасти вас, и князь, я уверена, был бы благодарен вам впоследствии.

Анна была одного роста с Еленой, но сейчас она казалась значительно выше.

— Я отказываюсь сражаться против князя ради удовлетворения ваших амбиций, Елена Петровна. Вы пришли сюда с одной мыслью: использовать меня в качестве отмычки. Пока князь остается неженатым, ему не грозит рождение сына, который мог бы заменить вашего. Вы думаете, я настолько глупа?

Елена едва не задохнулась от возмущения:

— Да как вы смеете!

— Правда зачастую горька, — тихо ответила Анна.

— Значит, вы отказываетесь что-либо предпринять? Видите, спрашивая вас об этом, я смирила свою гордость.

— Даже если бы я пообещала вам то, о чем вы просите, я не смогла бы вызвать сочувствие у князя. Я слишком хорошо его знаю. Если он принял решение, его не переубедить. Петр женится на этой женщине, и ни вы, ни я не сможем ему помешать.

Елена, открыла было рот, чтобы возразить, но передумала. Больше всего на свете ей хотелось схватить эту женщину за плечи и как следует встряхнуть. Глупенькая дурочка сдалась без боя, хотя в ее власти на долгие годы удержать князя у своих ног. Быть побежденной любовницей кузена было невыносимо. Только волею случая Анна Егоровна не крепостная.

Елена не могла произнести ни слова от злости.

— Пожалуй, нам не о чем больше говорить, — наконец надменно выдавила она. — Вы не можете отрицать, что я пыталась вам помочь. Но, кажется, потерпела неудачу. Вы можете оставаться в гордом одиночестве, ибо я не вижу для вас лучшей доли, чем прежняя.

— Я тоже, — тихо ответила Анна.

Оставшись одна, балерина разразилась бурными рыданиями. Приступ бессильной ярости сжигал ее изнутри. Значит, ее место заняла простая гувернантка! Женщина, которую она не удостоила бы даже взглядом! Ревность отравляла ее душу. Гувернантка! Из-за этой мерзавки, она потеряла своего Петра! Но ни за какие блага на свете она не позволила бы Елене Петровне видеть гнев и ненависть, что бушевали в ее сердце. Теперь же, представив себе лицо соперницы, актриса не сдержала слез. Мысль о том, что выскочка из Англии заняла ее место в сердце князя, казалась ей невыносимой.

Мадемуазель Альберт вернулась в Обухово в приподнятом настроении.

Эдвард заметил это и поделился с Софи своими наблюдениями.

— Похоже на то, что поток ее мыслей принял другое направление, — усмехнулся он. — Поскольку мадемуазель занимает что-то еще, помимо ведения хозяйства. Вы думаете, это… Нет, вряд ли такое возможно. — Он задумался.

— Что? — заинтересовалась Софи.

Она тоже обратила внимание на перемену в настроении мадемуазель.

— Я подумал, не собралась ли Елена Петровна снова выйти замуж… Если так, мадемуазель узнала бы об этом первой после князя. Вы только подумайте, что бы это значило для мадемуазель! Полное ведение хозяйства в ее руках! Для мадемуазель такое событие означало бы полный триумф.

Софи ничего не ответила. Они прогуливались вдвоем, свободные от занятий. В воздухе пахло нагретой солнцем травой. Простое белое платье из муслина изумительно подчеркивало изящность фигурки Софи. Ее стройные бедра изящно покачивались, подол платья колыхал траву. Прикрываясь от жаркого солнца, она распахнула зонтик, в тени которого кожа Софи казалась еще нежнее, а цвет ее зеленых глаз стал еще глубже.

Софи тоже изменилась, подумал Эдвард. Шагая рядом и случайно касаясь ее теплой руки, он словно ощущал произошедшие в ней перемены.

«Я заставил себя ждать», — думал он. Инстинкт предостерег Эдварда, что сейчас не время говорить о своей любви. Но Софи должна была догадаться о сильном чувстве, какое он испытывал к ней. Эдвард попытался прочесть ответ в ее глазах… Но Софи неожиданно потупилась.

«Должно быть, — думала Софи, — Елена сообщила мадемуазель о нашей с князем свадьбе». Тревога тонким звоном отозвалась в глубине ее сознания. В странной перемене мадемуазель девушка чувствовала опасность. Софи подняла голову и встретилась взглядом с Эдвардом. «Это я, — захотелось крикнуть ей, — я выхожу замуж!» Но она знала, что этого делать нельзя. Нельзя посвящать Эдварда в свою тайну. Пусть он узнает о ней, как все, открыто и официально.

— Такая женщина, как Елена Петровна, вполне может снова выйти замуж, — произнесла Софи. — Она полна очарования и энергии.

— И, разумеется, у нее хватает возможности для выбора подходящей партии. Но это нас мало касается. Я скоро уеду, а ваша жизнь пойдет прежним путем. Но я хочу, чтобы вы мне кое-что пообещали, Софи.

Тон Эдварда был серьезным. Софи остановилась и внимательно посмотрела на него:

— Если смогу.

— Вы сможете. Я бы не хотел, чтобы наша дружба на этом закончилась. Вы будете писать мне хотя бы изредка?

Софи, взглянув в лицо Эдварда, вздохнула с облегчением. Она и сама не знала, что ожидала услышать. Его просьба показалась такой простой…

— Обещаю, — засмеялась девушка.

Слова, которые Эдвард хотел сказать ей, застыли у него на губах. Долгое общение с Софи доказало ему, что она именно та, на ком он хотел бы жениться. Эдвард любил ее любовью, выросшей из ощущения, ее уязвимости и желания защитить.

Он смотрел на нежный овал ее лица на пухлые чувственные губы… Софи ответила ему открытым, полным доверия взглядом. Между ними установились отношения, которые могли бы сохраниться надолго. Они были основаны на взаимном доверии, понимании и глубокой привязанности с ее стороны. Заговорить сейчас о своей любви было бы глупостью. Эдвард ощущал существовавший между ними барьер и понимал, что, несмотря на исходящую от нее сердечность и веселость, переступать этот барьер нельзя.

«Она поражена здешней жизнью, — думал Эдвард, — ее душевностью, богатством и естественностью, которые не могли не тронуть таких людей, как мы». Он вспомнил свои собственные чувства. Тот душевный подъем, какой испытал, наслаждаясь длинными, неизъяснимо прекрасными белыми ночами, поражаясь великолепию и необъятности всего русского. «Пусть ее чувства растут, — подумал он с нежностью, — наполняя душу, возможна причиняя боль, но побуждая познать всю полноту жизни. Я подожду».

Порывистая в своих чувствах, Екатерина подбежала к Софи.

— Мы идем кататься на лодках по озеру с Алексисом и мистером Хенвеллом, — задыхаясь, выпалила девочка. — Фрейлейн Браун поедет с нами, а вы и мадемуазель — нет. Мадемуазель хотела вас видеть.

Софи в маленьком павильоне проверяла сочинения княжон. Утром она получила письмо от князя из Москвы и при виде его четкого, решительного почерка почувствовала неизъяснимое волнение. Письмо было передано ей под видом письма от Елены Петровны.

«Елена готова принять и полюбить вас. Она, как и вы, считает, что эту новость до поры не следует сообщать девочкам. Они должны постепенно привыкнуть к мысли о новой матери. Елена будет нашей наперсницей и позаботится о том, чтобы мои письма попали к вам, а ваши — ко мне. Я вернусь, как только улажу все дела в Москве. Как и положено, я намерен написать вашей маме письмо и просить вашей руки. А пока я живу лишь одним желанием поскорее заключить вас в объятия. Софи, моя дорогая, давайте немного продлим эти дни, самые драгоценные наши дни, прежде чем свет узнает о нас. В моем сердце нет ничего такого, что, было бы против, но…»

Закрыв глаза, Софи словно слышала его спокойный, глубокий голос.

Она собрала свои книги.

— Идемте, Екатерина. Мы пойдем в дом вместе. Несколькими минутами позже Софи стояла перед мадемуазель.

— Кажется, вы желали меня видеть?

— Да. — В голосе мадемуазель Альберт звучала несвойственная ей сердечность. — Я хочу, чтобы вы сопроводили меня в Кравское. Я приказала заложить коляску, так что, может, вы поспешите собраться…

— В Кравское? — удивилась Софи.

Она похолодела, вспомнив недавно пережитое.

— Да. Это недалеко. Для меня Обухово и Кравское — почти одно и то же. Две похожие деревни одного хозяина. Мы считаем своим долгом, помогать местным крестьянам. Я подумала, вам будет полезно посмотреть, как это можно сделать.

Мадемуазель говорила с таким теплом и сердечностью, что Софи почувствовала неожиданную жалость к ней. Мадемуазель, несомненно, знала о грядущих переменах и, следуя инстинкту самосохранения, пыталась отыскать дорожку к сердцу той, к кому вскоре могла перейти власть в доме.

— Вы так добры! Мне очень интересно. Я буду готова, через пару минут.

С помощью горничной Софи быстро переоделась в простое платье из пике со свободными рукавами, украшенными по краю кружевом. Шляпка из тосканской соломки прикрывала от солнца лицо.

Мадемуазель поджидала ее в коляске. Глубокая ненависть охватила ее при виде девушки, легко сбегающей по ступеням террасы. Ей не терпелось увидеть, как лицо англичанки омрачится. Ничего не подозревающая Софии, пристроилась рядом с мадемуазель, сидящей прямо, как шест, в своем темно-коричневом шелковом платье.

Мадемуазель Альберт всю дорогу хранила молчание. Но когда впереди появилась деревянная церквушка с бревенчатыми избами поодаль, сообщила:

— А вот и Кравское. Деревня, где крепостным дали волю. Вы, верно, почитаете свободу за великий дар? Дар, за который крестьяне были готовы убивать?

— Да, считаю. — Софи озадачил ее тон.

— Вряд ли это так. — На губах мадемуазель появилась саркастическая усмешка. — Я слышала от управляющего, что они не умеют распоряжаться своей свободой. Она сбивает их с толку. А ведь я предупреждала князя. Любому здравомыслящему человеку это очевидно.

— Но иначе и быть не может, — возразила Софи. — Для крепостных обретение свободы — слишком огромная перемена, они не могут сразу справиться с ней. Они так долго были рабами, невольниками!

— Я не слишком умна, мисс Джонсон. И способна, видеть только то, что творится у меня под носом. Перемена, о которой вы говорите, может привести лишь к анархии.

Софи помолчала немного и сказала:

— В свое время появятся законы, которые принесут умиротворение. Дальнейшее угнетение крестьян грозило бедой. И это поняли император и его единомышленники.

Мадемуазель пожала плечами:

— В мое время молодые девушки держали при себе свое мнение, мисс Джонсон. Но давайте не будем ссориться из-за пустяков. Вот мы и приехали.

Коляска подкатила к той самой избе, где умер старый Степан. Софи удивилась. И вдруг ее сердце сжалось от неясного страха, от дурного предчувствия, которое она никак не могла прогнать прочь. Но чего ей бояться?

— Вы бледны, мисс Джонсон, — заметила мадемуазель. — Мою корзинку, Федор, — обратилась она к кучеру. — Мы только перевяжем ногу Николаю. Он поранил ее. Надеюсь, вам не станет дурно?

— Конечно, нет, мадемуазель.

— Крестьяне живут грязно, это может произвести на вас неприятное впечатление. Николай — внук покойного Степана. Ну, так пойдемте в избу. — Для мадемуазель подобная разговорчивость была несвойственной. Она будто наслаждалась замешательством Софи.

Вокруг собралась небольшая толпа. Несколько чумазых ребятишек разглядывали коляску и надменного Федора, смотревшего прямо перед собой.

У ног лошади кудахтали куры. В пруду лениво плавали утки. Собаки грызлись в пыли.

В избе находилось несколько человек. На скамье, где прежде умирал Степан, теперь лежал Николай. Мадемуазель Альберт приказала всем выйти, кроме жены Николая, и сразу же взялась за дело.

Глубокая рана на ноге уже начала гноиться. Софи, не обращая внимания на стоны Николая, подчинялась указаниям мадемуазель. А та действовала спокойно, ловко, и вскоре Николай с облегчением откинулся на спину.

— Где ваш внук Ваня? — поинтересовалась мадемуазель.

— Он мне не внук, — буркнул Николай. — Ваня! Поди, сюда! — громко позвал он, приподнявшись на скамье.

С улицы послышался шум, и на пороге появился Ваня — тот самый сероглазый мальчик, который держал тогда Акулину. Он стоял, всем своим дерзким видом выражая независимость. Девушка вновь ощутила, насколько глубоко трогает ее судьба этого странного, молчаливого ребенка.

Он стоял против света с гордо поднятой взъерошенной головой, сквозь рваную рубашонку проглядывало худенькое тельце…

«Почему он волнует меня? Словно между мною и этим мальчиком есть невидимая связь».

Софи вспомнила, как он прижался головой к мягкому боку Акулины, и этот жест до боли растрогал ее.

Инстинктивно, почти не сознавая, что делает, Софи протянула руки к мальчику. В мгновение ока Ваня развернулся и исчез из избы.

Софи ощутила на себе тяжелый взгляд мадемуазель. Девушка содрогнулась. В этом взгляде, было столько злорадства, ненависти и триумфа, что ей стало страшно. Ни спертый воздух избы, ни гнойная рана Николая не смогли сделать с ней то, что сделал этот странный взгляд француженки. Софи почувствовала, как кровь отхлынула от ее щек.

— А-а, — насмешливо протянула мадемуазель, — я так и знала. Вы, в конце концов, упадете в обморок.

Когда они вышли из избы, мадемуазель улыбнулась Софи:

— Так, значит, мы не такие сильные, как думали, а? Федор! Помоги мисс Джонсон забраться в коляску.