Гувернантка с секретом

Глава двенадцатая

– Вы читали Маркса?

После обеда Мари не отходила от Ильицкого ни на шаг, пытливо заглядывала ему в глаза и не давала даже шанса поискать другого общества. Теперь же и вовсе она беззастенчиво повисла на его руке и потащила к выходу из гостиной:

– Вы могли бы проводить меня на конюшню, и мы как раз поговорим… У меня есть перевод Лопатина, но, я думаю, он многое переврал, так что я достала через знакомых оригинал «Капитала». Вы хорошо знаете немецкий?

Нужно ли рассказывать, с каким сожалением я смотрела им вслед? Я очень надеялась, что на эту прогулку Ильицкий пойдет со мной.

Хотя не представляла, как это осуществить – я по‑прежнему не желала, чтобы в окружении Полесовых знали, что мы с Ильицким были знакомы прежде. Ведь в этом случае непременно выяснится, что познакомились мы в доме его кузины, Натали Эйвазовой, в том самом доме, где весною прошлого года произошли печальные события, о которых много писали в газетах. Была жестоко убита мачеха Натали, а ее убийцу застрелил на глазах у всей семьи брат покойной – Андрей Миллер. Друг Ильицкого и человек, которым я была пусть недолго, но увлечена.

Андрей был осужден трибуналом и сослан в Афганистан, где погиб в ноябре прошлого года.

Если Полесовы вдруг узнают, что все эти события происходили не только на моих глазах, но и при моем непосредственном участии, они запросто могут расхотеть держать гувернантку с таким прошлым.

Покуда я выдумывала предлог, под которым можно было бы запретить Мари прогуливаться с Ильицким, возле меня оказался Алекс Курбатов.

– Лиди, я бы на вашем месте не оставлял Мари надолго с посторонними – кто знает, может быть, именно сейчас эти двое замышляют мировую революцию.

Ухмыльнувшись собственной шутке, он подставил мне локоть, предлагая тоже пройтись до конюшни, а я тотчас предложением воспользовалась.

Мы держались шагах в тридцати от Мари и Ильицкого – я напрягалась, чтобы расслышать хоть что‑то из их разговора, но безрезультатно. Алекс очень мешал. Он с мрачной усмешкой отпускал остроты по поводу Маркса и этих двоих, а мне надлежало, как всегда, подыгрывать и восхищаться его чувством юмора. Шутки Алекса были в этот раз особенно злыми: разумеется, он страшно ревновал Мари, которую считал своей собственностью. На моей памяти это и впрямь был первый случай, когда Мари предпочла Алексу кого‑то другого во время прогулки.

Я сама многое бы дала, чтобы убедиться – Ильицкий лишь отбывает повинность в обществе Мари. Но несчастным он совсем не выглядел, что, признаться, немного меня задевало. В какой‑то момент я просто запретила себе думать о нем, тем более что у меня были дела куда насущнее.

– Алекс, простите, я сегодня никудышный собеседник. Из‑за вчерашнего… – вздохнула я, не дав ему пошутить в очередной раз. – Бедный господин Балдинский. Он казался таким милым старичком – ума не приложу, кто и за что мог такое с ним сделать.

– Видимо, не таким уж милым он был, раз ему размозжили череп крупнокалиберной пулей.

– Боже мой, Алекс!.. – ужаснулась я вполне искренне.

– Простите великодушно, Лиди, – он как будто и правда спохватился и порывисто поцеловал мою руку в знак извинения. – Я только хотел сказать, что, возможно, покойный Балдинский заслужил эту пулю.

– Ужасные вещи вы говорите… – я смешалась.

И еще подумала, что, будь на моем месте Мари, она бы с удовольствием поддержала Алекса и посмаковала подробности. Но больше в словах Курбатова меня заинтересовало другое:

– Вы что же – точно знаете, что пуля была крупнокалиберной?

– Да, тело Балдинского уже вскрыли. Вскрытие – это когда…

– Не нужно, я знаю, – поторопилась заверить я.

– Так вот, тело вскрыли и нашли две пули – в сердце и в черепе. Пули как от «бульдога», кстати. Это дедушка мне сегодня рассказал – он интересовался в полиции ходом расследования.

– Ах, вот в чем дело…

Значит, граф Курбатов активно интересуется этим расследованием. Праздное любопытство или что‑то еще?

– Видимо, они все же были друзьями, – предположила я вслух. – Вы ведь рассказывали, что господин Балдинский даже ночью однажды приехал в ваш дом.

– Да. И, представьте себе, я выяснил, зачем он приезжал, – важно добавил Алекс. – Взять денег в долг у деда. Балдинский проигрался в карты в клубе, что через улицу от особняка.

– И решился потревожить графа, надеясь, что тот даст взаймы едва знакомому человеку? – недоверчиво уточнила я. – Ночью?

– Именно… – хмыкнул Алекс. – Вы удивитесь, но надежды Балдинского оправдались: дед, добрая душа, выписал ему чек.

Я продолжала смотреть недоверчиво.

– Ну что уж вы, Лиди? Все знают о нраве моего дедушки и беззастенчиво пользуются его щедростью, без конца занимая деньги. Что Полесов, что Стенин. Да и мои расходы, признаться, регулярно превышают содержание, которое выдает мне дедушка, – и он ни разу меня не упрекнул. Святой человек!.. Послушайте, они что – смеются? – он кивком указал на Мари и Ильицкого, с которых все это время не сводил глаз. – Интересно, что смешного они вычитали у Маркса? – Алекс сделался еще мрачнее.

Я же, подумав, согласилась с Алексом – по поводу графа. Господин Курбатов и правда постоянно давал взаймы Жоржу Полесову и делал вид, что верит, будто долги ему когда‑нибудь вернут. Но чтобы так бессовестно явиться в дом ночью и просить денег?…

– Позвольте, но вы рассказывали, что граф после ухода Балдинского остаток ночи провел без сна, в волнении расхаживая по кабинету. С чего бы ему волноваться, ежели дело касается чужого долга?

– Ну а что вы хотите – возраст!.. – небрежно отмахнулся Алекс и вдруг упрекнул: – Лиди, не понимаю, как вы можете оставлять Мари наедине с этим человеком?! – он снова говорил о Мари и Ильицком. – Их дружба – это… ненормально! Он ей в отцы годится!

Я хотела было пылко возразить, что Ильицкому еще и тридцати нет, но – передумала, решив воспользоваться случаем.

– Согласна с вами! – закивала я, отыскивая в своем тоне нотки возмущения. – Мне тоже не нравится эта дружба. Нам следует немедля вмешаться: я отвлеку Евгения Ивановича разговором, а вы ведите Мари в дом. Со мною ведь она точно не пойдет, вы же понимаете…

– Лиди, не могу выразить, как я вам признателен!

Он будто моего разрешения только и ждал: в несколько скорых шагов мы догнали парочку впереди. Однако вопреки плану Алекс заговорил первым, на полуслове перебивая Евгения:

– Вижу, вы не скучаете, господа, – он излишне театрально раскланялся с Ильицким. – О чем беседуете, позвольте спросить?

– Мария Георгиевна поделилась со мною некоторыми своими мыслями относительно экономической теории Маркса.

Как ни странно, Ильицкий разговаривал с ним вполне радушно – кажется, впечатления от общения с Мари были у него самые положительные.

– О, надо же, а нам с Лидией Гавриловной почудилось, будто вы обсуждали сборник анекдотов – так отчаянно вы веселились.

– Алекс… – заволновалась Мари, которая лучше меня угадывала язвительность в каждом слове и жесте юного Курбатова.

Но тот ее не слушал.

– Следует мне тоже почитать этого Маркса – хоть посмеюсь, – продолжал он, расходясь все больше. – А то ведь это я был тем самым «знакомым», это я доставал Мари оригинал на немецком, но, увы, так и не удосужился прочесть.

– Почитайте‑почитайте, там действительно много забавного, – Ильицкий, будто не замечая ничего, переглянулся с Мари – и оба они улыбнулись чему‑то своему.

А меня происходящее уже немного пугало: Алекс всегда был юношей несдержанным, пылким – одному Богу известно, к чему его очередной порыв мог привести. Он вполне мог предположить, что Ильицкий над ним смеется.

Так и не найдясь что ответить, Алекс перевел взгляд на мою воспитанницу и выпалил едко:

– Вы, Мари, разве передумали уже идти на конюшню? Вы прошли мимо.

– Передумала. Я очень увлеклась беседой с Евгением Ивановичем.

– А вы не предполагаете, что Евгению Ивановичу может быть просто скучно с вами? Он взрослый занятой человек, а вы отнимаете его время!

«Да‑да!» – мысленно я согласилась с Алексом. А вот Мари, похоже, такая идея действительно в голову не приходила. Теперь же она растерялась и только беспомощно глядела на Ильицкого. А тот – я уверена, из вежливости – ответил:

– Позвольте, я очень плохо еще знаю Марию Георгиевну, но разве с нею вообще может быть скучно? Мари исключительно интересный собеседник.

Девица после этих слов, ясное дело, тотчас воодушевилась.

– Да, Алекс, оказывается у нас с Евгением Ивановичем уйма общих тем для разговора, – подхватила она.

– О, разумеется! – окончательно взбесился Алекс. – Евгений Иванович, напомню, преподает в академии Генштаба, а вы, Мари, делаете три ошибки в слове «галерея». Безусловно, у вас уйма общих тем для разговора!

– Алекс! – уже никого не стесняясь, вскричала Мари.

Она покраснела до кончиков ушей, глаза же сверкали такой ненавистью, что мне показалось, сейчас она бросится на бывшего друга с кулаками.

Все это – ненависть Мари к Алексу, а не ко мне – было столь непривычным, что я так и не сумела найти слов, дабы прекратить эту перепалку. Но впервые за три месяца, что я работаю у Полесовых, мне захотелось пожалеть Мари, а не наказать ее… Право, я не думала, что Алекс может быть так жесток.

Однако моя воспитанница, в глазах которой стояли слезы, уже развернулась и резко сорвалась бежать назад, в дом. И Алекс, бросив еще один негодующий взгляд на Ильицкого, развернулся и пошел следом. Я могла лишь надеяться, что они вскоре помирятся.

Наверняка помирятся… После столь долгой дружбы всерьез ссориться из‑за какого‑то глупого эпизода – это немыслимо.

Как бы там ни было, мечта моя сбылась. Мы с Ильицким стояли в достаточно уединенном уголке парка, укрытом от окон особняка глухой стеной конюшни и стеклом оранжерей.

– Так ты действительно читал Маркса? – спросила я, чтобы не молчать.

– А ты что же – не читала?

– Не довелось…

– Напрасно. Маркс выдающийся экономист, в первую очередь. Соглашаться с его выводами или нет – личное дело каждого, но ознакомиться с его трудами образованный человек должен, – и он поглядел на меня так, будто действительно упрекал.

– Прости, что не соответствую твоим интеллектуальным запросам, – съязвила я.

– Не расстраивайся, женщине куда важнее быть красивой, чем умной.

Временами я все еще замечала, что не всегда улавливаю тонкости смыслов, вложенных русскими в уже известные мне слова. Вот и сейчас не могла сообразить: это все‑таки был комплимент или он просто дал понять, что считает меня дурой?

По крайней мере, выглядел Евгений снова невообразимо серьезным, от былого радушия не осталось и следа. Хмуро глядя себе под ноги, Ильицкий сошел с тропинки и в мрачной задумчивости прислонился спиною к дереву. Я не замедлила – оглянувшись, впрочем, по сторонам – подойти к нему ближе. Так непозволительно близко, что коснулась его плечом. И попыталась поймать Женин взгляд.

Дождавшись наконец, когда он посмотрел мне в глаза, я улыбнулась в надежде согнать с его лица эту мрачность. И почти сразу поняла, что моя улыбка здесь бессильна. А потом Ильицкий спросил:

– К чему ты устроила этот спектакль – с подарком для мальчика? Выяснила хотя бы, что хотела?

И все это было сказано чрезвычайно серьезным тоном, без намека на шутку. Боже, неужто мой маневр был настолько очевиден? Если он все понял, то могли понять и другие. А если в гостиной находился убийца Балдинского?

Однако, собрав остатки воли, я попыталась изобразить недоумение:

– Это Мари надоумила тебя, будто я что‑то разыгрывала?

– Мари‑то здесь при чем?

Он надолго замолчал, продолжая прожигать меня взглядом. Будто давал шанс признаться во всем самой. Но я признаваться, разумеется, не собиралась. Тогда он заговорил еще жестче:

– Вчера, когда ты так легко покинула место убийства, я и впрямь готов был допустить, что прошлые события хоть чему‑то тебя научили. Что ты поняла, чем чревато лезть в чужие тайны. Что за это можно поплатиться и жизнью!

– Хватит, я тебя не понимаю…

Я теперь уж жалела, что столь опрометчиво осталась с ним наедине, – целовать меня Ильицкий не собирался, а собирался читать нотации, будто я неразумная гимназистка. Я попыталась было прекратить разговор и шагнула на тропинку, чтобы вернуться в дом, но Ильицкий схватил меня за руку выше локтя, снова разворачивая лицом к себе: