Гвиневера. Осенняя легенда

28 ЛОВУШКА

Через два дня в Джойс Гард отправился Гарет, вызвавшийся сообщить Ланселоту о смерти Галахада.

– Линетте и детям будет с вами спокойно, в мое отсутствие, – заключил он, обводя взглядом северную часть небосвода. – А если бретонец захочет поехать, я привезу его в Карлайл.

Я была рада, что все устроилось именно так: отношения между мужчинами позволяли надеяться, что Гарет расскажет о печальной новости очень осторожно.

Наши планы в Регеде все больше разрастались, и я с жаром принялась паковать вещи, испытывая чувство благодарности за то, что смутные дни испытания миновали. Оставшиеся в живых рыцари, у которых не было дел в других местах, вернулись к нам, и все радовались поездке на север.

И вот прекрасным июньским днем мы ступили на мощеную дорогу и отправились в путь – колокольцы в сбруях бренчали, легкий утренний ветерок развевал флаги. На перекрестке я оглянулась на Камелот, посмотрела на амбар, конюшни, жилые здания и гордый замок, высящийся на холме. Позади нас на небе громоздились белые летние облака, и на их фоне строения поблескивали золотистым и сероватым цветом, а четыре башни царственно возносились ввысь по углам верхней стены.

От этого зрелища меня охватила пронзительная радость. «Сказочная страна, – думала я, – место, где способны свершиться любые мечты».

Весть о смерти Галахада облетела всю страну, словно парящая над Шотландией радуга. Как победное шествие той весны оказалось только великолепнее от того, что она была поздней, так и окончание испытания юноши поражало своей необычностью, и люди только об этом и говорили.

Видимо, рассказы доходили из Карбоника обрывками, потому что от места к месту сообщали по-разному о том, как умер Галахад. Одни говорили, что он заглянул в сердце грааля и погиб от восторга, другие – что и его и грааль внезапно вознесли на небо ангелы. Однако никто не упоминал о языческой природе его жертвы.

И вместо того, чтобы стать мостиком между старыми и новыми традициями, как надеялся Галахад, грааль оказался захваченным христианами, которые объявили его только своим. И это при том, что они не могли договориться между собой, что же такое грааль.

– Пара бутылочек, в которые Иосиф собирал слезы и кровь, пролитые Агнцем.

– Нет, это чаша. Мне говорила об этом кузина, а она сама слышала от двоюродного брата в Гвинедде. Большая старинная чаша, в которой содержались кровь и воды, истекшие из Него на Кресте.

– И ни то, и ни другое. Я христианин, это уж знаю. Это чаша, в которой наш Господь освящал вино во время тайной вечери.

Но как бы они ни спорили, сама мысль о Граале пробуждала удивительное благочестие. И крестьяне, и знать приходили в придорожные часовни, которые еще недавно были населены древними богами, приносили цветы, ленты и небольшие подношения, которыми украшали скромные храмы. В тех местах, где уже были церкви, как в Гластонбери и Сиренчестере, все общины собирались, чтобы поприветствовать нас, и торжественно благодарили своего Бога за то, что он опять позволил смертному увидеть грааль, но лишь тому, кто был чист душой. Однако я заметила, что посланник епископа отказался подтвердить чудо.

Популярность отца Болдуина еще больше возросла, когда люди поняли, что он лично знал Галахада. И наконец, добрый священник попросил разрешения оставить свиту и отправиться в Чилтерн-Хиллз, где, как он слышал, стояла заброшенная часовня, в которую он собирался удалиться.

– Такая шумная известность не принесет пользу душе, – спокойно проговорил он.

Я пожелала ему доброго пути и дала поручение для Бригиты, коль скоро его путь лежал мимо монастыря. И вот мы продолжили наше путешествие на север, а святой отец свернул на дорогу к Силчестеру и дальше на Горинг Гэп.

Тем летом мы потеряли одного из самых дорогих людей, но утрата была восполнена возвращением Мордреда. Артур намеревался собрать Круглый Стол в Карлайле, и после отчета о делах союзных племен Мордред согласился сопровождать нас на север и присутствовать на Совете. Когда наша процессия продвигалась к уэльской границе, приемный сын ехал рядом со мной позади Артура и Бедивера.

Тема грааля возникла сама собой.

– Может быть, я скептик, – задумчиво произнес Мордред. – Или по крайней мере реалист. Но я не готов принять бога, который требует, чтобы мы переделали себя во имя того, что священники называют добродетелью. Мне гораздо ближе старые божества, которые принимают нас такими, какие мы есть.

Я согласно кивнула и посмотрела в симпатичное лицо своего приемного сына.

– Варвары непосредственнее общаются со своими богами, – продолжал он, радуясь возможности рассказать о народе, который начал считать своим. – В этом они намного ближе кельтам, чем христианам. Во-первых, они очень конкретно представляют себе богов – существами, имеющими реальную форму, а не невидимыми духами, витающими везде. К тому же у них много богинь, и женщина не считается творением дьявола, с помощью которого он толкает мужчин к греху.

Мордред скосил на меня глаза, желая увидеть мою реакцию, но я лишь фыркнула в ответ.

– Уверен, что тетя тоже захочет узнать побольше о саксонских богах. – Он не отводил от меня взгляда. – Раз мы будем проезжать дорогу на озеро, может быть, его величество разрешит мне ее навестить? Я давным-давно не видел верховной жрицы…

На мгновение мне показалось, что Мордред хочет использовать меня, чтобы повлиять на Артура – воспользоваться моим покровительством. Король все так же не верил госпоже озера и вряд ли бы дал разрешение сыну, если бы тот обратился к нему напрямую.

Из отрывочных слухов, которые доходили к нам несколько лет подряд, я знала, что Моргана целиком погрузилась в духовную трясину. Все больше людей покидали святилище, а она внутренне ломалась, ожесточалась и окружала себя последовательницами, которые в отчаянии слетались к ней, как подбитые голуби. Их высшей доблестью стало превознесение Морганы и ненависть к мужчинам. Жалкая жизнь, особенно для той, которая мечтала стать верховной королевой Британии. Но хотя я сама и не жаждала встречи с Морганой, это еще не было поводом для отказа Мордреду в поездке к родственнице. Поэтому, улыбнувшись, я заверила приемного сына, что попытаюсь ему помочь.

Так по иронии судьбы именно я облегчила его путь в святилище, не подозревая, что, несмотря на годы разлуки, фея Моргана может до сих пор ненавидеть меня.

К тому времени я уже полюбила римский стиль большого дома в Карлайле – с комнатами, выходящими во двор, и фресками на стелах. В этом городе, который разросся односкатными пристройками, прилепившимися к римским строениям, и разбросанными между ними хижинами, дом и подворье казались центром цивилизации.

В последний раз мы останавливались здесь много лет назад, и все пришло в запустение. Я критически огляделась и начала устраиваться в доме и приводить заросший сорняками сад в порядок. Не случайно все наши большие резиденции имели вокруг сады. Они были даже при охотничьих домиках в Вроксетере и Бирдосвальде. Когда жизнь так загружена государственными делами, я ревниво берегла любую возможность хоть несколько часов покопаться в земле.

И в тот день, когда вернулся Мордред и привез письмо от Морганы Артуру, я занималась своим любимым делом. Конечно, послание попало прямо мужу в руки. А вечером он обронил, что его единоутробная сестра жалуется по поводу возведения церкви в Камелоте.

– Ей это показалось предательством, хотя она помогала взойти мне на трон, – со вздохом заметил он.

Другую жалобу пришлось выслушать от местных жителей, и носила она военный и политический характер. Несколько каледонских вождей решили предпринять вылазку через Стену в отместку за казнь Гейля. Артур, чувствуя себя ответственным за создавшееся положение, приказал немедленно привести оборону Стены в боевую готовность. Вдвоем с Бедивером они несколько недель носились от крепости к крепости, вербовали проживавших в ней людей и обещали в случае необходимости прислать в подкрепление соратников.

После отъезда мужа я заметила перемену в отношении ко мне оставшихся в Карлайле людей. Когда я приближалась, разговоры внезапно затихали, а некоторые из молодых рыцарей стали смотреть на меня с необыкновенной дерзостью. Самым несносным из них оказался сын Гавейна Гингалин, который взял привычку всякий раз, когда я появлялась, прикрывать рот рукой и тихо ржать. Даже когда вернулся верховный король, у меня сохранилось ощущение, что что-то не так.

– Инид, тебе не кажется, что рыцари ведут себя по-другому? – спросила я как-то утром вдову Герайнта, пока она укладывала мне волосы.

– Немного, миледи, – ответила она, старательно расчесывая завиток на виске. – Теперь не так, как во времена нашей молодости, когда воины и оруженосцы ладили друг с другом, несмотря на возраст. Теперь новички держатся обособленно и собираются вокруг Агравейна… и вокруг Мордреда, когда он дома.

Я задумчиво кивнула. Два дня назад в одной из таверн произошла драка, явно спровоцированная Агравейном. Мордред вышел из нее без единой царапины, а вот сын фермера пострадал. Я уже давно беспокоилась по поводу того, какое влияние оказывает Агравейн на моего пасынка, и решила, что настало время поговорить с ним об этом.

Поэтому в тот же день я попросила Мордреда сопровождать меня на базар и по дороге прочитала материнскую нотацию по поводу того, как должен вести себя благородный человек.

Мы стояли у ковра торговца, на котором он разложил всякую всячину. Без сомнения, он выторговал или выменял ее, путешествуя по северным королевствам. Шотландская волынка соседствовала в одном углу с несколькими парами сандалей и ручным бронзовым зеркалом, обратная сторона которого была покрыта резным ажурным рисунком. В середине лежал странный набор вооружения. Мордред разглядывал его, а я рассуждала об ответственности каждого рыцаря.

– Пьяный спор между собой… Ну, это еще случается у воинов. Но свалка на людях, в которой пострадали простолюдины – такое просто немыслимо.

Приемный сын кивал головой и соглашался, что я, безусловно, права.

– Но парень первым напал на Агравейна. Обиделся на то, что тот сказал про Ланселота. Конечно, я был вынужден прийти на помощь брату.

Мордред пожал плечами, давая понять, что вопрос исчерпан, и сосредоточил все свое внимание на лежащей на ковре римской перевязи.

– А что он сказал про Ланселота? – спросила я, памятуя о подслушанном замечании Агравейна.

– О, обычные вещи: что бретонец заносчив и горд и слишком поспешен в своих действиях… всегда претендует быть лучшим во всем и выше всех нас, остальных.

– Но это несправедливо, Мордред, – упрекнула я приемного сына, но он не обратил на меня внимания и потянулся к поясу для меча, чтобы проверить, не потрескалась ли на нем воловья кожа. Обиженная таким непочтением, я заговорила резче, чем того хотела.

– А что ты имеешь против Ланселота? Ты лучше других знаешь, как он великодушен. Разве не он сделал тебя своим оруженосцем и протеже, когда Артур был слишком занят?

– У бретонца на такие вещи талант, – в голосе Мордреда зазвучал лед. Он и карьеру-то сделал, умасливая короля – воспитывая его сына и служа королеве…

Оскорбленная низостью его ответа, я набросилась на приемного сына и, не раздумывая, изо всех сил ударила по щеке. Оплеуха застала его врасплох. Он прижал ладонь к лицу и откинулся назад; моя рука болезненно пульсировала, но я смотрела на него с едва сдерживаемой яростью.

– Не вздумай никогда больше поносить подобной клеветой своего короля и Ланселота, – прошипела я, резко придвинувшись к его лицу.

От изумления его темные глаза расширились, но, когда он встретился со мной взглядом, сошлись в щелочки и лишь потом обрели привычное холодное выражение.

– Я это запомню, моя королева, – пробормотал он.

Слова Мордреда меня сильно разволновали, и я кинулась домой, ощущая дрожь во всем теле. То, что Ланс был моим личным защитником и самым близким из всех рыцарей, признано и принято всеми. Но после долгих лет, в течение которых мы так старательно и подчас не без труда избегали постели, было необыкновенно больно и одновременно смешно слышать, что Мордред использует наши добрые отношения, чтобы оскорбить Артура.

Я могла понять боль Мордреда и его гнев на отца, желание уязвить Артура. Но давать волю чувствам, бросая подобные обвинения, было опасно, и я Молилась, чтобы это больше никогда не повторилось – чтобы слух, распространяемый оркнейцами, не пошел дальше. Без сомнения, идею Мордреду подал Агравейн – гнусные намеки на бессилие Артура и обман со стороны Ланселота были в его духе. Я вздрагивала при мысли о том, что может сделать Ланс, узнай он о подобных слухах.

В тот же вечер в Карлайл приехали Гарет и бретонец. Они воспользовались долгими северными сумерками, чтобы больше часов провести в седле.

Оба вошли в главную комнату, где воины, собравшись группами, играли в шахматы, кости или слушали нескончаемые истории Иронсида. Агравейн поднял взгляд и равнодушно отвел глаза, явно не признав защитника королевы в человеке в черной рясе.

Казалось, жизнь в сельском заточении пошла на пользу Ланселоту: он почти восстановил вес, потерянный во время поисков грааля. И двигался свободнее, поэтому я решила, что он больше не носит свою власяницу. Но хотя он и был сдержан в проявлении горя, причина его приезда явно читалась на лице.

– Мы надеемся, что ты какое-то время побудешь с нами, – проговорил Артур и поспешно провел Ланса в помещение, которое мы использовали как кабинет – подальше от любопытных взглядов домашних.

В подтверждение слов мужа я согласно кивнула. Раньше Лансу нравилось проводить время с Борсом и Лионелем. Может быть, и теперь их общество поможет бретонцу справиться с горем.

– Больше всего мне хочется поговорить с Персивалем, – произнес Ланселот, и его голос прозвучал невыразительно и сдержанно. – Ведь он был там…

– Конечно. Мы приготовили тебе комнату, выходящую окнами в сад, – ответила я. Но Ланс, даже не взглянув, покачал головой.

– Я лучше переночую в амбаре. Не знаю, останусь я или уеду, но, если почувствую, что надо отправляться рано утром, не хочу, чтобы мой отъезд кого-нибудь побеспокоил.

Или не хочешь встречаться со мной. По тому, как он говорил и все время отводил глаза, я поняла, что Ланс намерен как можно дальше держаться от меня. То ли его измотало горе, то ли предостерегла церковь не принимать от меня утешений.

Вечер он провел с сыном Пеллинора, но когда утром на следующий день я вернулась с прогулки, то заметила, что Инвиктус по-прежнему в конюшне.

День становился жарким и душным, и Артур решил поохотиться у прохладного русла Идена.

– Наверное, поднимемся к Арматвейту, – сообщил он. – Говорят, там хорошо клюет хариус. Если не будет дождя, разобьем лагерь. «Старикам» полезно размяться на воздухе, – насмешливо добавил муж.

Мысль, что все, хотя этого никто и не замечал, так или иначе становились «стариками», казалась мне нелепой.

– Смотри только не подхвати летнюю простуду, – предупредила я и грустно рассмеялась, поняв, что говорю, совсем как ворчливая старуха.

– Ни в коем случае. – Артур сворачивал кожаный плащ и дополнительное одеяло, а когда сложил походную постель, неожиданно неловко замялся: – Сама будь осторожнее. – Он подошел и обнял меня.

Услышать это от него было так необычно, что я отстранилась и внимательно вгляделась ему в лицо, но кроме усталости не прочитала на нем ничего и, чтобы развеселить мужа, слегка ущипнула его за нос.

– Хорошо. А ты возвращайся с хорошей добычей.

И он уехал с половиной рыцарей. А я осталась копаться в саду, пока жара не загнала меня в дом. Потом я попросила Инид принести мне холодный обед. В сложившихся обстоятельствах я не хотела ни избегать, ни искать Ланселота, полагая, что, если бретонец пожелает встретиться со мной, он знает, где меня найти.

Наступил вечер – безветренный и душный, и даже птицы притихли в ивовых зарослях на берегу реки. Я сидела у открытого окна, за которым сгущались долгие сумерки, и вспоминала детство: буйную свободу в затерянных долинах и высоких горах озерного края; свою гордость, когда обнаружила, что Артур – человек, которого можно любить, и муж, которым стоит гордиться; боль утраты того единственного ребенка, которого я смогла зачать; и как Ланс днями сидел возле моей постели, когда я лежала в монастыре у Бригиты после того, как меня похитил Маэлгон. Нежный, любящий, преданный Ланс. Такой же, какой была я… после его схватки с медведем. Такой, какой мне следовало быть сейчас, когда он переживает смерть Галахада.

Внезапно мне вспомнились его планы на будущее с сыном, и я молча возмутилась несправедливостью судьбы. Пусть Ланселот хранит гнев внутри, свой я вознесла богам, желая, чтобы они признали нелепость содеянного.

В глубине сада появилась длинная темная фигура в монашеском одеянии. По берегу реки, в размышлениях или молитве склонив голову, брел Ланселот.

Машинально я подняла руку, намереваясь окликнуть его по имени, но в нерешительности не проронила ни звука. Когда-то Ланс приснился мне в одеждах святого человека. Тогда его облик мне не понравился, но сейчас я с сомнением смотрела на него. Христианство наполняло его жизнь, как ничто другое, он долго шел к нему и сознательно выбрал. Я могла бы побороться за его любовь с другой женщиной, но не с Богом.

Приветствие замерло на моих устах. Может быть, молитва даст ему лучшее утешение, чем я. А мне… по крайней мере, нужно уважать его выбор.

Со вздохом я отошла в глубь комнаты, надела самую прохладную из своих ночных рубашек и уселась расчесывать волосы. Когда с этим было покончено, спать еще не хотелось, и, сбросив с кровати одеяла, я накинула на себя одну легкую простыню и стала смотреть на звезды в проеме окна.

Небо наконец принялось темнеть. Скоро его украсят бриллианты, и на черном бархате вспыхнут сверкающие льдинки, музыку узора которых способны понять и воплотить в песнь одни лишь барды. В полудреме я смотрела на них, стараясь представить, что знают звезды о жизни и смерти и о любви.

Должно быть, я заснула, потому что, когда услышала стук в дверь, комната была окутана мраком. Фитиль в плошке догорел, а фонарь, перед тем как лечь в постель, я не зажгла. Поэтому не оставалось ничего другого, как идти к двери в кромешной темноте, не найдя даже платья.

То ли интуиция, то ли инстинкт, а может, незримая связь подсказала мне, кто ожидает за дверью. Я подняла запор – в коридоре по-прежнему в монашеской одежде со свечой в руке стоял Ланс. Я отступила из круга света, молча приглашая его войти.

Он поставил подсвечник на столик возле кровати, а я заперла дверь. Потом повернулась к нему – передо мной недвижимо стоял человек с трагической гримасой на лице. Он был беззащитен перед отчаянием собственного сердца и безоружен против мира. Слезы покатились по его щекам и, призывая меня без слов, Ланс протянул ко мне руки.

Великое глубочайшее спокойствие опустилось на комнату, и я, точно в грезах, шагнула к нему. Как Великая Мать, распахнула руки, и, словно ребенка, утешая, приняла в объятия, защищая своей любовью, которая ничего не требовала, а просто существовала на свете. В такие мгновения нас питают древние силы Земли, и меня они насытили, как поток, оросивший землю и вернувший силы иссохшей траве.

Я чувствовала, как сотрясается его тело, когда он наклонился ко мне и позволил боли сердца излиться со слезами.

Не могу сказать, как долго мы так стояли, – если бы ему было нужно, я бы простояла всю ночь. Но внезапно в коридоре послышались тяжелые шаги и кто-то забарабанил в дверь моей комнаты.

– Откройте! Именем короля откройте! Ночная тишина раскололась, и, пораженные, мы с Лансом отпрянули друг от друга.

– Кто беспокоит королеву? – спросил он и потянулся за свечой.

– Ты там, Ланселот. Мы слышим, что ты там. Именем короля требуем, сдавайся!

Голос, без сомнения, принадлежал Агравейну. Чувство опасности пронзило меня, и я зашептала Лансу:

– Это ловушка, чтобы скомпрометировать нас и Артура. Быстро вылезай из окна.

– Порочная женщина, мы поймали тебя с любовником. Сейчас же открывай.

Кричали уже несколько людей. Одних я узнала, других – нет. Несколько воинов собирались ворваться ко мне в комнату.

– Здесь есть какое-нибудь оружие? – Ланс торопливо оглядывал комнату.

– Ничего, что могло бы пригодиться. Вылезай из окна, любимый, а я разберусь с ними.

– Оставить тебя наедине с толпой? – слова прозвучали не вопросом, а мгновенно принятым решением. Он скинул рясу и обмотал ею руку, в которой должен быть щит, и в одних штанах шотландских горцев подскочил к двери. Та сотрясалась от непрерывных ударов. Привалившись плечом к деревянной панели, он помедлил и посмотрел на меня.

– Если мы выйдем из этого живыми, что бы ни случилось, больше я тебя не покину.

Прежде чем я успела ответить, Ланс откинул щеколду и, принимая на себя всю силу ударов, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в нее мог пройти лишь один человек.

Им оказался Колгреванс, который замешкался в темноте, и в это время бретонец снова притворил дверь. Ворвавшийся стоял в смущении и глядел на меня, пока Ланс не прыгнул на него, и тела их сплелись в молчаливой смертельной схватке, а из-за двери по-прежнему доносился неистовый шум. Внезапно тело Колгреванса обмякло, и он со сломанной шеей упал на пол. Ланс перевернул его и отбросил на кровать щит, а я искала перевязь меча, стараясь не смотреть в лицо убитому.

К счастью, на нем было римское вооружение, и мы в считанные секунды сняли его. Завладев и мечом, и щитом, прежде чем распахнуть дверь, Ланс подвел меня к окну.

Когда дверь неожиданно подалась, нападавшие с криком ввалились в комнату, а бретонец, используя ее для прикрытия, с силой, которую придавало ему отчаяние, принялся колоть и рубить направо и налево. Звон клинка о клинок перемежался проклятиями и страшным всхлипыванием и стонами умиравших и раненых. Сладковатый терпкий запах крови забивал ноздри, и я в ужасе смотрела на происходящее.

Постепенно мелькание рук и ног замедлилось, в суматохе один человек ускользнул, тела троих остались распростертыми на полу, еще один стонал у кровати. Но сам Ланс не на жизнь, а на смерть бился с бессловесным противником. Я сняла с подставки тяжелый кувшин для воды, намереваясь, если потребуется, воспользоваться его весом, чтобы прийти Лансу на помощь. Теперь их осталось двое, и они двигались от двери, нанося и отражая удары. Я легко отличила Ланса, изо всех сил старавшегося удержать нападающего на почтительном расстоянии. И лишь когда его темная голова повернулась в профиль, я увидела, поняла, что последним из ворвавшихся оказался Мордред.

Какая мера горечи и ненависти привела его сюда? Ревность? Честолюбие? Сознание, что его предали, которое вскормил злобный брат? Или темная судьба, мойра, доставшаяся при рождении, с которой не было смысла спорить?

В кровавом настоящем мой разум улетал в прошлое. Его преследовал неотвязный вопрос: где я не справилась, когда поступила не так? И все просчеты, совершенные в воспитании мальчика, громоздились вокруг, а в голове зарождалось и билось беспричинное буйное веселье. И вместо помощи Лансу я разразилась безрадостным смехом.

Сквозь дьявольскую пелену слез и истерики я различила, как Мордред бросился наутек. Его рука была окровавлена, лицо искажала ненависть. Ярость, которая привела его сюда, теперь обратилась в страх, и он кинулся к двери, оставив у моих ног распростертые тела товарищей. А я созерцала бойню, и ужасный смех продолжал вырываться у меня изо рта.

– Прекрати! Прекрати, Гвен! – закричал на меня Ланс и, поскольку я продолжала идиотски смеяться, встряхнул за плечи, ударил по щеке и спросил: – Ты в порядке?

Смех прекратился так же внезапно, как и начался. Я посмотрела на своего спасителя, стараясь, чтобы на глаза не попадались разбросанные по комнате тела изрубленных людей, и молча кивнула.

– А ты? – прошептала я, не в силах справиться с голосом.

– Одни царапины.

По коридору прогромыхали шаги, на стене неистово взметнулись всполохи от фонаря, люди врывались в дверь, наполняли комнату.

– Что бы ни случилось, я тебя не покину, – проговорил Ланс и запечатлел у меня на лбу быстрый поцелуй, – запомни это.

И вслед за этим скрылся, схватив монашескую рясу и выпрыгнув в окно. Я стояла, похолодевшая и дрожащая, а в комнату вбегали все новые домашние и окружали меня. Одни лица были доброжелательные, другие нет, но на всех застыли настороженность и страх.

– Арестуйте ее! – потребовал проложивший себе дорогу в комнату Агравейн. – Мы застали ее с любовником. Она что-то замышляла с ним против собственного мужа. Ее нужно судить.

Ничего не понимая, я глядела на него во все глаза.

– Смотрите, она почти голая – в самой легкой рубашке! Даже платья не надела, чтобы прикрыть стыд. А кровать… – быстрым жестом он указал на груду сброшенных с постели одеял, как будто они служили достаточной уликой. – Разве госпожа озера нас не предупреждала, что эта женщина – изменница? Разве не говорила, что Ланселот и Гвиневера – любовники? И были ими долгие годы. А теперь мы их поймали на месте! – Он был на вершине торжества, и его голос зазвучал угрожающе, когда он приводил свои аргументы. – А если фея Моргана права, утверждая, что они любовники, разве она может ошибаться, говоря, что Гвиневера замышляет что-то против Артура и хочет сбросить его с трона?

Медленно, постепенно тяжелая ноша правды стала открываться мне. Она попахивала намерением Морганы меня раздавить, и я не спеша, внимательно обвела взглядом лица захватчиков, услышала их одобрительный гомон, различила в их глазах непреклонность.

Кроме Иронсида, который отказался ехать на охоту с Артуром, и важно расхаживающего передо мной Агравейна, остальные были молодыми или вновь прибывшими рыцарями. Женщины, за исключением Инид, Линетты и Элизабель, были такими же незнакомыми. Их имена я еще могла припомнить, но сердца и характеры так и не удосужилась понять. Некоторые из них склонились, чтобы помочь лежащим на полу воинам. Гингалин, Флоренс и Колгреванс приняли смерть от руки Ланса, а Гахерис стонал в полузабытьи.

А посреди всех, пытаясь укрыться за остатками королевского достоинства, стояла я и гадала, где же Артур и смог ли ускользнуть Ланселот. И что будет дальше со мной? Появился Мордред, наспех забинтовавший рану и захвативший из темницы наручники и цепи. Увидев их, я протянула ему руки, а сама с холодным презрением вглядывалась в лицо, стараясь проникнуть в сердце. Но обнаружила лишь синяк от пощечины, которую дала ему накануне.

Может быть, и этого было достаточно.