Тайлер
Хоук терзал меня, не переставая. Я кончала, наверное, безостановочно. Он втянул губами мой клитор, и я, с силой сжав в кулаках его волосы, с воем буквально взорвалась изнутри. Все тело сотрясалось дрожью.
Поцелуями он проложил дорожку по моему животу и груди, затем обратно к моим измученным губам — распухшим, искусанным и, кажется, уже онемевшим к тому моменту, когда он снова безжалостно обрушился на них своим ртом.
Хоук устроился между моих ног и в очередной раз вошел в меня. Он двигался медленно, ленивыми толчками входя и медленно выходя из меня — видно, сказывалась усталость. Хотя член его каким-то образом снова был твердым. Последние шесть часов он, как будто по команде, выключал и снова включал его, трахая меня всю ночь. Хоук кончил трижды. А я… сбилась со счета.
Он стонал и рычал.
Говорил, какая я красивая. Что благодаря мне он чувствует себя самим собой.
Я поняла, что слова эти произносились неосознанно.
Как будто ему нужно было до смерти себя затрахать, чтобы избавиться от какой-то внутренней тьмы, и, находясь во мне, он чувствовал облегчение. Возможно, я помогала всему плохому исчезнуть.
Я поняла единственное — это определенный ритуал, к которому мне придется привыкнуть. Каждый раз, когда он совершит что-то плохое — в данном случае это поджог человека и визит к тем парням, после которого половина членов клуба вернулась с зелеными лицами — ему просто необходимо будет оказаться во мне. И вся моя жизнь в течение многих месяцев будет подчинена этой аксиоме, пока Хоук не восстановит права клуба и не заявит об этом на весь город.
Его потное тело двигалось на мне. В комнате не развеивался густой запах нашего секса. Понятия не имею, как ему удавалось делать это снова и снова, но мое тело выгнулось под ним, и я непроизвольно застонала, когда Хоук довел меня до очередного оргазма. Ему нравились мои стоны. Нравилось, как я сжималась вокруг него, потому что, издав гортанный рык, он начал трахать меня жестче, вколачиваясь так, что гребаное изголовье кровати громко ударялось о стену. А потом он кончил, излив в меня свой очередной оргазм.
С отяжелевшими веками, ловя воздух широко открытым, пересохшим ртом, я, словно сквозь туманную пелену, наблюдала за проникающими в комнату первыми лучами утреннего солнца.
После всего произошедшего мне всю неделю было запрещено ходить на работу. Хоук был непреклонен. Я должна оставаться в клубе, потому что за его пределами по-прежнему был тот, кто стоял за нападением. И, кем бы он ни был, я должна находиться под присмотром, пока все не прояснится. Не знаю, как долго это будет продолжаться, но я была не настолько глупа, чтобы идти против его приказа.
Таковы правила. Я усвоила их много лет назад.
Следующее утро после разборок с полицейскими выдалось напряженным. Большинство парней собралось в комнате для совещаний, совершая необходимые телефонные звонки. Один из них был Абраму, и его возмущенный громкий голос было слышно даже за пределами комнаты.
— Ты гребаный идиот! С какого хера я стал бы посылать своих людей на твою территорию? — в пяти метрах от двери Холли испуганно вздрогнула от его злобных выкриков. — Если бы я хотел вас убить, вы давно уже были бы покойниками. Я тебе не трусливый осел, чтобы расстреливать из-за угла твое крысиное гнездо. Это оскорбление. Ты ни хрена не разобрался, но оскорбляешь меня своими подозрениями. Не смей больше обвинять меня в этом, иначе я на самом деле сотворю какую-нибудь херню!
Ничего себе.
Хоук вышел из комнаты для совещаний с задумчивым видом, тогда как Гас был в бешенстве и выкрикивал в адрес Абрама обвинения во лжи.
— Он не делал этого, — просто сказал Хоук, затыкая ему рот.
Явно не согласный, Гас покраснел от гнева.
— Это он, Хоук, и самое правильное сейчас — это наведаться в гости к этому мудаку и преподать ему хороший урок.
Джонни и Маршалл с согласным видом кивнули головами, но Хоук ничего на это не ответил. Он сел в дальнем конце бара — шестеренки в его голове снова завращались. Затем он перевел взгляд на меня, и что-то в выражении его лица пробудило во мне необъяснимую тревогу.
Что-то здесь было не так.
Я чувствовала это нутром.
Хоук чего-то мне не договаривал.