Хозяин Проливов

Пеан 4 БОГИ-ИЗГНАННИКИ

Северный ветер кидался комьями снега. Боги брели по колено в сугробах, и обледеневшие волосы Аполлона постукивали друг о друга в такт мерному тяжелому шагу. Арес, согнувшись, нес на себе Афродиту. Из-под грубой бараньей шкуры свисали ее покрасневшие от мороза босые ноги.

— Нас приговорили к смерти, — тихо всхлипнула женщина.

— Мы бессмертны, — возразил Феб.

— Тем хуже, — буркнул Арес и поудобнее подкинул любовницу на закорках. Он тоже устал, а этот болтун только и знает, что молоть языком! Подбадривает их, когда все так плохо!

После гибели Трои побежденные боги были сосланы на север. В туманные степи Киммерии, где дыхание Аида белым холодом стелилось по земле. Лишь пустынный борей с его дождями и морозами был отдан под управление нежной Афродите, ее вспыльчивому кровожадному любовнику Аресу и солнечному неудачнику Аполлону. Время снова сделало круг и вернуло Феба в ту точку, из которой он так старался вырваться.

— Можно взглянуть на дело с другой стороны. — На губах лучника мелькнула робкая улыбка, и тут же в затянутом белой пеленой небе сквозь просветы туч показалось солнце. — Во всем можно найти свои преимущества. Мы свободны.

— Мы свободны, потому что потеряли все, — возразила Афродита. — Даже дом.

— У нас будет новый дом, — не унимался гипербореец. — К тому же теперь ты можешь быть вместе с Аресом совершенно открыто. Ведь твой муж не последовал за тобой в изгнание.

Любовники переглянулись. В словах Аполлона был резон.

— Зевс знал, что мы с Афродитой нравимся друг другу, — сказал Арес. — И нарочно отдал ее Гефесту. Чтоб досадить мне.

— Распри — удел богов, — кивнул лучник. — Мир между нами не нужен Громовержцу.

Спутники согласились. Гипербореец тащил их сквозь заснеженную степь, как телят на веревке, и прекрасно знал: что бы ни говорить, лишь бы говорить, отвлекая богов от кромешного ужаса ледяных киммерийских равнин. Афродита застонала, беспомощно подтягивая под плащ одеревеневшие ноги.

— Не спи. — Аполлон ущипнул ее за руку.

— Пускай подремлет. — Арес стряхнул снег с бороды.

— Нельзя. Замерзнет.

Боги остановились, положили Уранию на баранью шкуру, и Арес стал снегом растирать ей побелевшие щеки. Феб взялся за ступни. Поначалу она даже не вскрикнула. Это было плохо. Но потом подняла такой вой, что от сердца у Аполлона отлегло. Он не хотел, чтоб богиня лишилась своих прекрасных ног.

— Надо заночевать здесь, — сказал гипербореец. — Мы с Аресом построим из снега стенку от ветра, а потом я соберу хворост и подстрелю что-нибудь поесть.

Со стеной боги справились быстро. Феб научил копейщика скатывать из снега большие шары, и Арес самозабвенно предался этой забаве, строя великолепную белую крепость с бойницами и башнями. Лучник собрал хворост, подтопив лед на земле золотым солнечным лучом, и даже подстрелил старого ослабшего кабана, который не успел скрыться от него в белой мгле. Он отвлек Ареса от рытья рва вокруг снежной цитадели и предложил перекусить.

Едва дыхнув на сырые дрова, Феб заставил костер заняться, а воинственный копейщик нанизал дичь на свою пику и вертел ею над огнем.

— Откупоривай вино, — потребовал он.

Вина не было. Феб порылся в кожаном мешке, извлек походный бурдюк с крепким пойлом, которое местные жители настаивали на горелом зерне. Жидкость не имела цвета, зато запах перебродившего хлебного мякиша валил с ног.

— Во имя богов! — Арес плеснул в кратер немного сомнительного пойла.

— За нас, — поддержал Феб.

Урания приблизилась к огню. Она уже немного согрелась и теперь прикидывала, как события будут развиваться дальше. Их всего трое в этой ледяной пустыне. Потребует ли Аполлон, чтоб она разделила ложе и с ним? В сущности, ей было все равно. Но Арес вспыльчив. И вместо того чтоб снять напряжение, ее поступок может породить большую ссору. Умом Афродита никогда не блистала и поэтому во избежании неприятностей решила отказать обоим.

— Впервые пью с побежденными, — мстительно бросила она. — Откуда эта дрянь?

Аполлон не ответил. Вернее, не успел. Побагровевший Арес отвесил любовнице крепкую пощечину. Из носа у Афродиты побежала кровь. Феб вовремя перехватил копейщика за руку, когда тот собирался обрушить на богиню вторую затрещину. В ярости Арес вскочил, залепил в снежную стену пустым кубком и бросился прочь, проклиная женщин, троянцев и несправедливый суд. Аполлон повернулся было к спутнице, горстью снега унимавшей кровь из носа. Но та отмахнулась от него и тоже кинулась из убежища догонять разгневанного героя.

Как и предполагал Аполлон, спутники достигли дома его сестры Артемиды на Медведь-горе на исходе следующего дня. Они вынырнули из снежного тумана у самого входа в пещеру, и собаки Охотницы с перепугу чуть не разорвали гостей, если б хозяйка вовремя не выскочила на улицу. Она прыгнула на шею Фебу и принялась целовать его замерзшие щеки.

— Тише, тише, медведица! — Лучник пытался одной рукой стряхнуть с себя сестру, а другой отогнать вертевшуюся у ног собаку, которая хватала его зубами за пятки.

Медведь-гора острым носом врезалась в северный берег Эвксина. Здесь царствовали шторма и туманы. В окрестностях жили дикие племена тавров, ходивших в шкурах, евших сырое мясо и поклонявшихся Деве.

— Это последний предел, дальше которого нам идти нельзя, — сказал сестре Феб. — Решишься ли ты предоставить нам убежище?

— Мой дом — твой дом, волчонок. — Артемида сидела на козьей шкуре, обхватив руками колени и глядя куда-то за плечом брата. Охотница дичилась шумного общества богов на Олимпе. Она любила уединенные труднодоступные места, где нетронутая красота лесов и гор ничем не напоминала о человеке. На севере Эвксина Артемида поселилась, чтобы жить поближе к своей матери Лето, которая царствовала в Гиперборее.

— Твои гости тоже могут остаться. Только… — она быстро глянула на копье Ареса, — пусть пообещают, что не тронут моих златорогих ланей. Их и так осталось немного.

— Немного? — удивился Феб. — У тебя же были целые стада.

— Да, но с некоторых пор они уменьшились, — насупилась Охотница. — Здесь поблизости живет выводок гигантов. Их мать Ниоба ощенилась ими, как сука пометом из четырнадцати кутят. Они такие огромные и голодные, что пожирают все на своем пути.

Аполлон нахмурился. Он надеялся, что на берегах Эвксина боги-изгнанники будут одни и никто не помешает им утвердить здесь свою власть.

— Скоро в горах не останется зверья, — продолжала Артемида. — Мои златорогие лани пали первыми. Хотя, — глаза Охотницы наполнись слезами, — клянусь, я смиренно просила титанов умерить свои аппетиты. Но они только смеялись надо мной и кидались камнями.

— Где они живут? — сурово спросил Арес. За все время разговора он впервые раскрыл рот. Копейщик был не мастак поддерживать беседу. К тому же он продрог до костей, а огонь в очаге посреди пещеры еле тлел. Но воинственный пасынок Зевса чувствовал благодарность к женщине, предоставившей им с Афродитой кров. Ее обидчиков следовало наказать.

— Они говорят, что сама Триединая подарила им эти земли, — надула губы Артемида. — А я чтоб убиралась, куда хочу. Но хуже всего, — Охотница шмыгнула носом, — они перегородили дорогу и не пускают сюда нашу мать Лето. Она собиралась в гости на Пифании.

— Давай-ка, сестренка, разведем огонь. — Феб обнял Охотницу за плечи. — И накормим гостей. Смотри, они еле живы. А завтра мы с Аресом попробуем проучить наглецов-гигантов.

Геро отложила свое золотое веретено. Повинуясь движению ее пальцев, нить натянулась, дернула и стащила солнце с розовых небес. Дело шло к ночи, и Мать богов направилась в спальню взбивать синюю с черной бахромой перину. При встряхивании с нее градом сыпались золотые искры. А далеко внизу люди задирали головы и говорили: звездопад.

Сильные руки Трехликой трясли и щипали пухлое брюхо небес. Для нее оно было не более чем семейное ложе. С каждым ударом женщина вздыхала все грустнее. Наконец, она застыла, прижав перину к груди и глубоко задумалась. Ей на память пришли те дни, когда в доме хозяйничал Кронос. Какой бы тонкой и прочной ни была ее работа, грубый муж всегда разрывал покрывало небес, и Трехликой постоянно приходилось штопать его.

Эту мягкую, как пух, шерсть Геро ткала в тот день, когда малыш Загрей впервые глянул на нее глазами мужчины. А золотой вышивкой по краю украшала в то бедственное и счастливое утро, когда Зевс с серпом в руках отправился в спальню своего отца.

Когда Зевс вошел к ней с искаженным от гнева лицом, она увидела в его руке окровавленные части тела Кроноса. Столь дорогие ей когда-то. Геро так и не смогла забыть тот долгий оценивающий взгляд, которым Загрей по-хозяйски смерил свою мать. А потом с размаху швырнул отсеченный член соперника прямо на недошитое покрывало в доказательство того, что Кронос больше никогда не испортит ее работу.

Кровь широкой полосой испачкала синюю шерсть как раз там, где уже было застиранное пятно от молока Небесной Коровы. Когда-то Геро кормила непослушного сына грудью, а он выплевывал шершавый сосок и срыгивал на ткань. Теперь белое смешалось с красным. Оттого на Млечном Пути осенью появляется широкая алая полоса. Люди же говорят, что Великая Мать, каждую весну восстанавливающая свою девственность, снова потеряла ее на ложе небес.

Геро умела восставать из Источника Молодости в первозданной чистоте. Но делала это лишь в начале нового цикла, пуповину которого выпрядала и завязывала сама, соединяя с нитью предыдущего колеса времени, уже катящегося в глубины Аида. Сейчас, глядя на свою прялку, а потом на старое, видавшее виды покрывало, Геро становилось страшно. Так тонка была золотая нить, и так мало ее оставалось. Один взмах Серпа. Всего один взмах.

Но кто же новый жнец? Кто сбросит на потрепанную ткань небес кровавую жатву, чтоб обновить мир? При этой мысли у Геро портилось настроение. Солнечный лучник! Гордец Феб! Красавец и пересмешник с ледяными шутками. И грубиян Кронос, и заносчивый Зевс пожелали ее. А этот… Она ненавидела его? Да. За то, что он никогда не отдавался власти земли в полную силу. Она желала его? Да. Потому что знала, как нежен ускользающий от лунного света свет зори. Как мягок и жалобен он по вечерам. И в какое буйство впадает, когда солнце в зените.

Луна всегда в погоне за солнечным светом. Геро хотела получить Феба, и как можно скорее. Поскольку именно он начинал новый круг. Его сдержанность и отточенное чувство меры как нельзя больше подходили для наступавшего времени господства людей. Будет ли ее имя по-прежнему почитаться смертными, зависело от того, сумеет ли она удержаться при лучнике. «Бедный Зевс! — Триединая усмехнулась и еще раз встряхнула покрывало. — Бедный Аполлон».

Царица Лето путешествовала в носилках, которые тащили четыре снежных великана. Они были лишены смысла и беспрекословно выполняли приказы своей повелительницы. Прекрасная, как солнечный зимний день, она царствовала над счастливой страной гиперборейцев, изредка выбираясь за пределы Рифейских гор, чтоб повидаться с детьми.

В молодости Лето была жрицей в храме Северного Ветра и понесла от него двойню. Но ревнивая Геро, подозревавшая, что это Зевс прилетал в ледяное Туле на легких крыльях Борея, превратила ее в волчицу, заставив скитаться по бескрайним снежным равнинам. Пока в один прекрасный день Лето не разрешилась чудесными близнецами, как две капли воды похожими друг на друга. Изгнанная из родного края, Лето провела немало печальных дней в обнимку со своими малышами и искренне считала их лучшими детьми на свете. Когда же срок заклятия кончился — а ни одно колдовство не действует бесконечно, — Лето вернулась домой, неся на руках своих прекрасных младенцев, которые перекидывали друг другу Солнце и Луну.

Увидев такое чудо, жители Туле сделали ее своей правительницей, и многострадальная возлюбленная Северного Ветра воцарилась там со славою. Ее почитали если не богиней, то, во всяком случае, и не смертной, а в детях видели настоящих небожителей. Оба проводили зимние месяцы возле матери, а остальное время служили Триединой. Это и было условием освобождения Лето из серой шкуры: ее волчата остались у соперницы. Два смертоносных лучника — надежнее, чем один. И они служили Геро не за совесть, а за страх, опасаясь той власти, которой она обладала над их матерью.

Лето не имела права покидать Гиперборею, но потихоньку все же навещала детей, когда они слишком долго не бывали дома. Сейчас царица приближалась к Собачьему холму и с удивлением озиралась по сторонам. Обычно Артемида встречала ее здесь. У них вошло в привычку отмечать Пифании как тихий семейный праздник. Это торжество, установленное смертными в честь победы солнечного лучника над Змеем Пифоном, согревало их души.

Но на этот раз Охотница не ждала мать у переправы через ручей, а ее псы, в честь которых и был назван холм, не заливались веселым лаем. По знаку царицы снежные великаны остановились, и Лето высунулась из носилок. Ее поразил пустынный вид, простиравшийся там, где еще недавно цвели зеленые долины. Теперь они лежали черными, точно по ним прокатились полчища саранчи. Но еще больше Лето удивилась, когда ее кто-то грубо окликнул с холма:

— Эй! В носилках! Куда едешь?

Из расщелины на вершине холма высунулась чья-то волосатая рожа, и царица ахнуть не успела, как в нее полетел камень.

— Это наш дом! Убирайся!

Снежные великаны, даром что силачи, были созданы из слишком непрочного материала. Град камней мигом превратил их в четыре бесформенные кучи.

— Добрые люди! — взмолилась Лето, увидев рядом с первой рожей с десяток еще более зверских физиономий и поняв, что попала в кольцо гигантов. — Добрые люди! Я не сделала вам ничего плохого. Пропустите меня, пожалуйста, через ручей.

— Это наши владения! — понеслось ей в ответ. — Зачем тебе через ручей?!

— Она хочет съесть нашу дичь! — закричал другой гигант.

— Она хочет ограбить нас! — встрял третий. — Бейте ее! Бейте камнями!

«Да здесь и взять нечего!» — возмутилась царица.

— Я еду к детям, — терпеливо ответила она. — Пропустите. Ведь у вас тоже есть мать.

— Мать! Мать! — закричали гиганты на все лады.

Лето не сразу поняла, что они не передразнивают ее, а зовут кого-то.

— Эй, мать! Что нам делать?

В пещере завозились, и на свет выглянуло раздраженное женское лицо.

— Бездельники! Дармоеды! — прикрикнула незнакомка на разом присмиревших чад. — Давно пора жить своим умом, а не бегать по любому поводу к мамке! Убейте ее, да и дело с концом! Это наши земли. А меня больше не отвлекайте. — Женщина зло хлопнула в воздухе бычьей шкурой, которую вытрясала у входа, и принялась за другую.

Это была нимфа Ниоба, одна из Тритонид, обитавшая в подземных горных реках. Там в темноте ею овладел слепой змееногий великан, и от него она родила, как выметала икру в воду, целых четырнадцать одноглазых гигантов с когтистыми лапами и жабрами вместо легких. Они заселили скальные полости на побережье Эвксина и, двигаясь по подземным черным рекам, выныривали далеко в глубине Таврских гор и поднимались на поверхность, чтобы полакомиться сочным звериным мясом.

— Эй, Ниоба! — закричала Лето, привстав в носилках. — Едва ли такое поведение достойно рода Тритонид! Где же твое гостеприимство? Разве ты не мать? Разве не понимаешь, как я спешу к детям?

— Я-то мать, — со смехом отвечала нимфа. — А ты кто?

Царица опешила.

— Погляди на моих сыновей! — продолжала Ниоба. — Все силачи как на подбор. Мне есть чем гордиться! А у тебя пара замухрышек, ты не научила их даже различать свой пол!

Золотистые брови Лето гневно сдвинулись. Она так гордилась своими близнецами, что не потерпела бы и малейшего упрека в их адрес.

— Твоя дочь Артемида, — тем временем продолжала насмехаться Ниоба, — носит короткие волосы, подпоясывается, как мужчина, и целыми днями скачет по лесу. А твой сын Аполлон отпустил кудри ниже пояса, как у бабы, и метет подолом землю. Разве он мужчина?

— Довольно! — Лето выпрямилась и вышла из разбитых носилок. Она не любила обнаруживать свою силу, но сегодня был как раз такой случай. — Может быть, мой сын не мужчина, а дочь не женщина, но, клянусь Северным Ветром, еще до заката они докажут, что вдвоем стоят твоих четырнадцати гаденышей. — С этими словами Лето подняла руки ладонями вверх и воздвигла между собой и обидчиками непроницаемую стену, которую камни пробить не могли.

— На вашу мать напали великаны! — Арес, размахивая копьем, ворвался в пещеру.

Стояло раннее утро. Солнце рисовало на полу золотистые пятна. Обитатели только просыпались. Лохматая Афродита сидела у остывшего очага и осторожно ощупывала пальцами припухшую нижнюю губу, которую позавчера разбил во время ссоры Арес.

Артемида уже поднялась и, собрав волосы в хвост на затылке, принялась растирать ячмень на каменной зернотерке. Она собиралась добавить в муку молоко и замесить лепешки, но, услышав слова Ареса, Охотница выронила пестик и вскинула на гостя удивленные глаза.

— Один я с ними не справлюсь, — задыхаясь от быстрого бега, выкрикнул копейщик. — Их полтора десятка. Они кидаются камнями!

— Скорее! — Аполлон схватил лук.

Боги вылетели на улицу, как камни из пращи. Афродита, которая одна в этой воинственной компании не имела никакого оружия, кроме своей чарующей красоты, посчитала неудобным оставаться дома в трудный для хозяев час. Она последовала за остальными, правда, не так быстро, как легконогие дети Лето или грузный топотун Арес, которого хлебом ни корми — дай подраться.

Поэтому Урания первой заметила громадную фигуру, приближавшуюся к Собачьему холму со стороны моря. Это был чудовищных размеров мужчина в львиной шкуре. Его отполированная до блеска булава сверкала на солнце. При виде героя, о похождениях которого столько судачили на Олимпе, Афродита онемела от восторга. Рядом с ним Арес при всей своей божественной силе казался комаром.

— Э-ге-ге, красотка! — заорал Геракл, размахивая дубиной. — Это что за драка под горой?

— Боги бьют гигантов, — зачарованно глядя на него, ответила Афродита. Она подошла к герою и коснулась пальцами львиной шкуры. — А что, твой жезл такой же большой, как палица?

— Они близнецы, — со смехом отозвался Геракл.

Жаркий румянец запылал на щеках богини.

Тем временем бой под Собачьим холмом был в самом разгаре. Лохматые отпрыски Ниобы, среди которых оказались и женщины, швыряли в богов громадные валуны, отрывая их от вершины и с грохотом скатывая по склону. Наступающие едва увертывались, а Аресу попали булыжником в челюсть. Хорошо, что Аполлон, бывший рядом, мгновенно вправил ее на место. А то бы воинственный копейщик так навсегда и остался с широко разинутым ртом.

Лето, руки которой устали удерживать непроницаемую стену, отошла в сторонку, под сухой куст дикой розы, и расположилась там, обмахиваясь краем гиматия. Она с удовольствием наблюдала, как ее дети поражают детей Ниобы золотыми и серебряными стрелами.

— Боги, говоришь, дерутся с гигантами? — переспросил Геракл, глядя в васильковые глаза Афродиты. Ее пальцы уже теребили пряжку его ремня. — Не сейчас, женщина. — Он прищурился, прикидывая, чью сторону занять в драке. Боги сильно досадили ему, особенно Аполлон. Но, узнав, что великаны напали на мирную старушку, Геракл преисполнился гнева.

— С каждым из них я бы справился в одиночку, — почесав нос, заявил герой. — А вот со всеми сразу… — Он выразительно посмотрел на Афродиту. — Может, ты заманишь их по одному во-он в ту пещерку?

Урания нахмурилась, она не любила отсрочек.

— А что я за это получу? — Ее губы капризно выгнулись, взгляд стал требовательным.

— Меня, конечно! — Геракл стукнул кулаком в грудь. — Клянусь громом, после пребывания у царицы Омфалы я стал себя ценить!

— Хорошо, — протянула богиня. — Но помни: ты обещал.

Она подождала, пока герой спустился в пещеру, а сама встала у входа в вызывающей позе. Некоторые из гигантов отвлеклись от дела, прекратили катать камни и уставились на Афродиту, слабо соображая, чего от них хотят. «Что за остолопы!» — Богиня потянула концы своего волшебного пояса, распустила розовый шелк туники и обнажила плечи.

— Я возьму ее первым! Нет я! Нет я! — завопили гиганты, бранясь и отталкивая друг друга. Они устроили потасовку у входа в пещеру. Победитель выбрался из-под груды поверженных соперников и, жадно посверкивая единственным глазом, двинулся к Афродите за наградой. Лукаво улыбаясь, Урания взяла его за руку и повела под темные каменные своды, где, постукивая дубиной о ладонь, стоял Геракл.

Когда все было кончено, боги пропели пеан над телами мертвых врагов и удалились, гордые своей победой. Четырнадцать гигантов лежали на земле ногами на север, а в головах у них рыдала обезумевшая от горя Ниоба. Из ее глаз вытекали черные воды и устремлялись под землю, становясь там реками. Аполлон глянул на нимфу золотым глазом, и мягкий комочек жалости шевельнулся в нем. Его пальцы сами собой взялись за стрелу. Лето успела удержать сына. Она подняла руки, и в тот же миг Ниоба исчезла, а на ее месте появилась старая плакучая ива. Длинными ветками она обнимала тела гигантов, которые каменели на глазах.

Боги шли по холму вниз, направляясь к дому Охотницы, а под их ногами ритмично вздрагивала земля. Из-под нее раздавались гулкие удары. Это Афродита и Геракл предавались бесстыдной страсти под самым носом у ничего не подозревавшего Ареса.

Чаша Молодости находилась в самой сердцевине Таврских гор. Ровно посередине ущелья, ведшего от святилища Серпа к Трехглазой пещере. Безлунные ночи, когда серебряный диск между рогами Небесной Коровы скрывается в тени земли, как нельзя лучше подходили для возрождения женской силы.

Геро путешествовала в облике львицы. Со стороны казалось, что из созвездия Девы выпала звезда и золотой соринкой полетела на землю. Тяжелые лапы зверя мягко опустились на камень, шкура рассыпалась ковром желтых листьев, и Мать богов снова стала самой собой.

Путь до ущелья был ей хорошо знаком. Она не рассчитывала кого-либо встретить. Обновление не терпело лишних глаз. Когда в ледяной ручей входит зрелая женщина с фигурой племенной богини, а выходит девочка, тонкая как прутик, свидетель не нужен.

Медлить не стоило. По мере того как круг стремился к завершению, Мать богов старела на глазах. Уже сейчас она напоминала осенний сад после сбора плодов. Зевс не хотел на нее смотреть. Так всегда бывает перед поворотом колеса. Хозяин начинает пренебрегать супругой, ожесточая сердце женщины. Нужен новый Загрей, и Трехликая тем скорее смиряется с этой необходимостью, чем холоднее и отчужденнее взгляд мужа.

Геро спешила. Счет уже шел не на дни, а на часы. Сзади по ее лопаткам колотилась коса, все больше отливавшая жидким лунным серебром. Еще немного — и она превратится в седые космы. Торопливый шаг богини спугнул галку, в кусты у воды в испуге прянула лань. Час близился, и, как всегда, перед решающим шагом сердце Геро охватывал беспричинный страх. А что, если на этот раз предательское тело не возродится? Не станет юным и упругим, как прежде? Тогда ей придется уступить место другой Матери Мира, а самой уйти за изнанку времени, как ушли ее прежние возлюбленные, чей срок был строго отмеряй Золотым Серпом.

Геро боялась. Сквозь темные ветки на нее смотрели лица тех, кто на миг становились ее мужьями, чтоб дать новое рождение миру и почти сразу кануть в небытие. Теперешний избранник вызывал у Геро скорее страх, чем желание. Он мог дать сразу слишком много и погубить мир, вместо того чтоб обновить его. Если вообще захочет давать…

Где-то вдалеке заиграла флейта. Трехликая вздохнула, она знала, что это не Аполлон. В нежных звуках, долетавших со стороны опутанного сухим виноградом валуна, было столько откровенного наслаждения собственной болью, что у Геро защемило сердце.

— Дионис? — тихо позвала она.

Флейта смолкла.

— Дионис.

Кудрявая голова в венке из пожухлых виноградных листьев вынырнула в темноте у самых ног Триединой.

— Я под землей, мама. Разве ты не слышишь, откуда раздается музыка?

— Зачем ты шел за мной? — насупилась Геро. — Что тебе нужно?

— То же, что и всегда. — С виноградных листьев покатились крупные градины.

— Твое время прошло. — Геро резко дернула плечами. Сейчас Дионис мешал ей. — Ты всего лишь виноградная косточка, — строго сказала она. — Твое место в земле. Пропусти меня.

Тонкая, но прочная лоза, как змея, обвила ее вокруг щиколотки.

— Неужели ты идешь к лучнику? — шептал неотвязный бог вина. — Он отверг тебя как госпожу. Теперь отвергнет как женщину.

— Убирайся! — вспылила Геро и, с силой рванув ногу из травы, стукнула пяткой по голове Диониса, загоняя его обратно под землю.

Дальше Трехликая поспешила без помех. На подступах к Чаше ею овладела слабость. Когда-то, посчитав, что ее обязанности слишком многообразны, она отделила от себя полтора десятка богинь помельче, вручив каждой какое-нибудь дело. Шло время, женщины сосредоточивались кто на прялке, кто на любви. С каждым годом они все меньше походили друг на друга, и их все труднее было собрать в одно громадное, вызывающее трепет божество. Отдав так много, Великая Мать очень ослабела. А теперь еще и Дионис отнял у нее лишние минуты. Быть может, последние. Остановив на мгновение бег воды, Геро глянула на себя и ужаснулась. Лохматая, седая как лунь старуха с беззубым ртом смотрела на нее из черной чаши.

Набрав в легкие воздуха, богиня с головой нырнула в темную глубину. Ровно двенадцать толчков крови отделяли ее от желанной цели, и она удерживала дыхание до тех пор, пока на тринадцатом ударе ее сердце чуть не разорвалось. Выскользнув из воды, Геро свернулась на камне клубком и стала разглядывать свое блестящее тело. Старая пятнистая кожа безобразными лохмотьями плавала в ручье. Она, как змея, сбрасывала шкуру, а вместе с ней и прожитые годы.

Геро развернула тяжелые блестящие кольца и поползла на берег. Там среди травы, обсохнув, она снова приняла человеческий облик и прислушалась к легкому шелесту сухих веток. Ветер донес слабый отзвук флейты, и богиня повернула голову на север. Теперь она точно знала, кому принадлежит мелодия. Так напористо и нежно, безжалостно и робко могло играть только одно существо во вселенной. Феб был далеко. Но сейчас это не имело значения. Геро готова была покинуть ущелье, пересечь гряду Святого Камня и выйти к Медведь-горе, чтобы встретить там Хозяина нового круга.

Аполлон вышел из пещеры посидеть в одиночестве. События последних суток утомили его. Сначала отстрел детей Ниобы, потом праздник по поводу приезда Лето и, наконец, попытки предотвратить избиение Аресом Афродиты. Обманутый копейщик застал любовницу с Гераклом в непроходимой чаще сухого терна, через которую герой думал ускользнуть незамеченным. Мужчины размахивали оружием, женщины визжали, Аполлон всех мирил. Наконец герой с ревом умчался по направлению к Киммерии, там его ждала змееногая женщина Ану, у которой — Феб это знал — Геракл будет достойно наказан пленом в течение восьми лет. Так что о его скором возвращении можно было не беспокоиться.

Труднее было с Аресом. Сначала он пытался поразить Афродиту копьем, а когда ему не позволили, с видом оскорбленной невинности удалился скитаться по окрестностям. Он до сих пор не вернулся. Из глубины пещеры слышались тихие всхлипывания Урании. Лето вполголоса вела бесконечный разговор с Охотницей, объясняя дочери, что та никогда не найдет себе мужа, если будет травить собаками всякого подошедшего к ней ближе чем на выстрел.

Феб глубоко вздохнул и отвернулся от пещеры. Он устал и тяготился многолюдьем. Ему хотелось расслабиться, забыть о присутствии остальных. Лучник приложил к губам флейту. Деревянное тело Марсия не желало откликаться, оно спало, и первая мелодия вышла не громче щебета сойки. Но потом певец прокашлялся и начал выводить трели одна призывнее другой. «Она идет по ночным полям, — пел Марсий. — Ноги ее стройнее лилий. Лоно усыпано розами. Губы изогнуты, как лук. Она готова к битве. Беги, пока не поздно. Ибо ты — проигравший».

Трель неожиданно оборвалась, и перед Аполлоном из тьмы соткалась женская фигура. Ее руки властно легли ему на плечи. Геро верхом села ему на колени и заставила снизу вверх смотреть себе в лицо. У нее был острый подбородок, а когда она растянула в улыбке уголки рта, Феб заметил, что и зубы ее остры. Дыхание женщины было благоуханно, как ночной сад, и раз вдохнув ее аромат, лучник ощутил, что тревожный запах шафрана ударил ему в голову.

— Оставь меня, — потребовал он.

Женщина только засмеялась. Она вырвала Марсия из пальцев Феба. Противостоять ей не было никакой возможности, и гипербореец попытался выговорить себе отсрочку.

— Покажи мне свое третье лицо, — потребовал он. — Или убирайся.

Геро продолжала смеяться:

— А ты выдержишь, волчонок?

Лучник кивнул.

— И ты позволишь мне в моем третьем обличье взять себя? — издевалась она.

— Я сам возьму тебя. В любом из обликов. — Гипербореец наконец сумел схватить ее за запястья тонких белых рук, вывернуть их назад и стряхнуть гостью со своих колен.

Трехликая зашипела и на глазах свернулась в тугой клубок, из которого через секунду высунулось бледное синее лицо с алыми, как кровь, губами. Потряхивая очельем из оскаленных человеческих черепов, Хозяйка Убывающей Луны подняла голову и свернулась змеиными кольцами у ног Аполлона.

— Что ж, возьми меня, если ты такой храбрец.

Феб, зажмурив глаза, шагнул к Змее.

— Смотри на меня. Смотри. Не отворачивайся. — Этот свистящий шепот он слышал все время, пока нервно, толчками входил в ее пасть, а потом, несмотря на адскую боль, извергал самого себя в сумрачные недра Преисподней. Он видел, как сияющее солнечное семя, падая в темную утробу Змеи, светится сквозь ее тело. Когда же Феб очнулся, то обнаружил, что лежит в объятиях бесконечно прекрасной женщины. Она улыбалась светло, как молодой месяц. Но гипербореец не ответил ей. Он чувствовал себя страшно усталым. Постаревшим на тысячу лет. Он отдал все, без остатка, но это не принесло облегчения.

— Кто был твоим первым? — спросил Феб, поворачиваясь к ней.

— Первым? — Губы Трехликой искривились. — Какое это имеет значение?

— Все в мире имеет значение. — Пальцы Аполлона взяли гостью за подбородок.

— Он ушел, — отрывисто бросила она. — Я тогда не была ни Матерью богов, ни вообще женщиной. Просто сущность. Но когда меня оставили, — в ее голосе зазвучала обида, — я поняла, что женщина, а тот другой — мужчина. У него много дел среди миров. Он всегда занят и всегда обещает вернуться. Только обещает…

Аполлон ощутил себя неуютно. Точно только что натянул лук не по росту.

— А если Он вернется? — Гипербореец старался говорить как можно равнодушнее.

— Нет. — В голосе Геро прозвучала неожиданная тоска. — Я предприняла меры. Думаешь, почему время идет по кругу?

До Феба не сразу дошел смысл сказанного.

— Так ты заставляешь мир постоянно возвращаться в одну и ту же точку, чтоб отсрочить Его приход?

— Именно так, Загрей, — кивнула Геро. — Ты все поймешь в свой час. — Она ободряюще улыбнулась ему. — Как только Золотой Серп в твоих руках лишит Зевса силы и ты наследуешь его власть, тебе откроются многие истины.

— Нет. — Голос Феба прозвучал глухо.

— Что? — не расслышала Геро.

— Я не Загрей. — Лучник повысил голос. — У меня своя дорога.

Богиня задохнулась от удивления. Глупец! Только что весь мир лежал у его ног, а он отпихнул его сандалией!

— Я напоил тебя, — с легким презрением бросил Аполлон. — Теперь ты сможешь жить в новом круге. Но это не значит: жить со мной.

Лицо Геро исказил гнев.

— Ты пожалеешь, — прошептала она.

— Я уже пожалел.

Геро скользнула между деревьев серым туманом и растаяла в воздухе, оставив после себя легкий холодок. Аполлон стряхнул с ясеневой дудки крупные капли росы и вновь приложил ее к губам. «Она уходит. Глупец! Глупец! — захлебнулся водой рапсод. — Что же ты наделал? В глазах ее гнев. В сердце месть. Ты проклят навеки за свое святотатство». Марсий закашлялся, потому что Аполлон решил выколотить из него влагу о ладонь. А когда снова дунул, хитрый певец предпочел больше не напоминать своему убийце о случившемся.

Над Олимпом вились дымы. Геро готовила угощение, и запах жареной кабанятины с луком разносился далеко за стенами дворца. Трехликая стряпала редко, предоставляя это право Гестии — хранительнице домашнего очага. Но сегодня был особый случай. Отрезав от распяленной на веретене туши кусок порумянее, Геро защелкала пальцами, подзывая Эриду.

— Будь незримо рядом с Громовержцем, когда я стану кормить его, — приказала она, бросив угощение на пол.

Эрида встала на четвереньки и принялась острыми зубами рвать мясо, из которого еще сочился розоватый сок. Облизнув перепачканные жиром губы, богиня раздоров заверила госпожу, что сделает все как велено.

Не успела она удалиться, слегка приволакивая поврежденный Фебом хвост, как на пороге возник грозный хозяин Олимпа. Он стряхивал с бороды капельки соленой влаги, и на лице его было написано такое блаженство, что Геро ни на минуту не поверила в рассказ о дожде над Аттикой. Ее неверный Загрей резвился с одной из нереид в морской пене, даже не подозревая, что срок его чудачеств на исходе.

Геро с поклоном приняла мокрый гиматий мужа, разула и вымыла ему ноги, которыми Загрей, как в детстве, нетерпеливо болтал в тазу. Затем, умастив его кожу розовым маслом, расчесала волосы и бороду и надела на голову Громовержцу венок из алых маков — своих любимых цветов, — аромат которых навевал на вспыльчивого Зевса сонное благодушие.

Не встретив в супруге обычной подозрительности, «отец богов» расслабился, повеселел и возлег у кипарисового стола, на котором дактили уже расставляли блюда с мясом. Скромно устроившись в ногах его ложа, Геро взяла в руки пряжу и завела такой разговор:

— Милый Зевс, пока ты утруждаешь себя надзором за вселенной, не ешь, не спишь, мокнешь под дождем и портишь одежду в соленой морской пене, — она все-таки не могла не вставить эту шпильку. Громовержец поднял брови, но Мать богов продолжала самым невинным голосом: — Есть негодники, посягающие на твою власть в отдаленных уголках земли, которые и солнце-то освещает с трудом.

Громовержец напрягся и хрустнул костяшками пальцев. Такое начало семейного ужина не сулило ему покоя.

— Об этом не стоило бы говорить, — Геро, опустив очи долу, продолжала чесать шерсть золотым гребнем, — ибо земли эти столь ничтожны, что укрываются даже от твоего недремлющего ока. Но принцип есть принцип, — она бросила на мужа быстрый взгляд, — власть не может быть полной, если кто-то где-то не подчиняется тебе.

— Кто? — Глаза Зевса налились кровью. Жирное, не до конца прожаренное мясо возбуждало его, а дурманный аромат мака ударял в голову.

Громовержец не заметил, как в комнату, улучив момент, тенью проскользнула Эрида и по-собачьи свернулась у ног господина.

— Успокойся дорогой, не принимай близко к сердцу. — С золотого гребня Геро на пол сыпались искры.

— Кто?! — проревел Зевс, рывком вставая с ложа и откидывая смятый венок в угол. — Кто посмел посягать на мою власть?

— Боги-изгнанники, — шепотом подсказала демон раздоров.

— Этот выскочка лучник? Мой сын-недоносок? И шлюха Урания? — Гневу Громовержца не было предела.

— Есть еще Артемида, Медвежья сестра Феба, и их мать Лето, — сокрушенно вздохнула Геро, откладывая пряжу. — Сядь, дорогой. Успокойся. Поешь.

— Смотреть за бабами — твоя работа! — Зевс смел рукой со стола золотое блюдо.

Увидев куски мяса на полу, Эрида с шумом бросилась за ними. Ее громкое чавканье только еще больше разозлило хозяина.

— Богини-женщины лишь помогают Аполлону. А главный зачинщик он, — сообщила Геро. — Он изгнал гигантов, детей Ниобы, с земель, на которых ты по своей милости позволил им жить за гранью обитаемого мира. Кому, спрашивается, нужны были дикие степи Киммерии и нагромождение камней в Таврских горах? Место ссылки прихожая Аида! — Геро явно увлеклась, в ее глазах блестел неподдельный гнев. — А теперь гипербореец основывает там свою власть. Вспомни, так уже было однажды в Трое. Ты его наказал. А он взялся за старое.

— Накажи его, — затявкала Эрида и принялась вылизывать жирные пальцы хозяина.

Зевс схватил со стола расписной пифос и с досадой хватил им об пол.

— Да накажу! — рявкнул он. — Болтуньи! Ни днем, ни ночью покоя нет! Поесть не дадут! Жалуются! Доносят! — Громовержец затопотал по лестнице прочь. Его тяжелые шаги еще долго слышались в соседнем мегароне.

Геро удовлетворенно кивнула. Ее Загрей не прощал посягательств на свою власть. Как бы он ни был сейчас раздражен против нее, завтра его гнев выльется в свинцовые гири, которые запляшут по спине Феба. Наглеца, посмевшего отвергнуть ее уже после того, как взял!

Убирая со стола тарелки, она не заметила, как за дверью тихо проскользнула высокая фигура в легком медном шлеме. Теребя баранью эгиду на плечах, Афина простояла у порога все время короткого ужина Зевса. Она была его любимой дочерью и так далеко ушла от Великой Матери, что Громовержец даже заявлял, будто бы Паллада вышла у него из головы в полном боевом вооружении. Эти разговоры льстили Деве-воительнице, которая возвела в абсолют гражданскую мудрость, как Аполлон — меру и чувство прекрасного.

Сжав на груди руки, Афина скользила по мраморным дромосам олимпийского дворца, не замечая их великолепия. Ее мучили очень прозаические мысли. В Элладе и без того много богов. Все они дерутся друг с другом из-за даров, святилищ, городов, названных в их честь… Может, не так уж и плохо, что Аполлон отправился на север? Его всегда тянуло к полюсу. Во всяком случае, он не станет толкаться с ней в Аттике, как другие. А значит, Феб ей не соперник. Радовало Афину и то, что вертихвостка Урания свалилась на голову близнецам Лето, а вместе с ней в дальние дали откочевал и драчун Арес. Пусть делят свои туманы и снега, как хотят.

Паллада попыталась сосредоточиться. Какое решение принять? Идти ли сейчас к Зевсу и попытаться разубедить его на счет Аполлона? Но Громовержец ослеплен гневом, и из его глаз вот-вот посыплются молнии. Он не станет слушать ее. А Афина никогда не тратила сил попусту. Лучшее, что можно сделать, это предупредить Аполлона об опасности. Во время Троянской войны они с лучником были в разных лагерях и всегда находили способ начать переговоры. Ибо Палладе не свойственен был гнев, а гипербореец научился его сдерживать.

Приняв такое решение, Афина сняла с плеч эгиду, встряхнула ею в воздухе и, поймав северный ветер, понеслась прочь от Олимпа.

Артемида меж тем билась в истерике на волчьих шкурах у очага. Ей в очередной раз не удалось потерять девственность.

Утром Охотница отправилась к одному из своих источников в горной чаще. Там ее нимфы, принимавшие облик гончих, обычно отдыхали после удачной травли и предавались взаимным ласкам, чья чистота могла быть осквернена только взглядом мужчины. Юные жрицы, похищенные Артемидой с жертвенных алтарей в разных концах земли, были одержимы священным безумием женской чистоты. Их разгоряченные после быстрого бега по лесу тела падали в холодные воды ручья, где под пальцами подруг раскрывались, как бутоны роз.

Случилось так, что Актеон, внук фиванского царя Кадма, увидел Артемиду охотящейся во владениях своего деда и, полюбив лунную Деву с первого взгляда, последовал за ней на север. Чтобы добраться на край света, человеку нужно в девять раз больше времени, чем богу, ибо он меряет землю, а не воздух. Но Актеон был храбр, а вид лунной своры, мчащейся ночью по темному беззвездному небу, преследовал его как наваждение. Молодой охотник потерял душу и теперь искал Артемиду в надежде вернуть самого себя. Он прокрался к Медвежьему источнику, где плескались нимфы, и притаился за кустами дрока. Все жрицы, менявшие облик на глазах, были необыкновенно хороши. Но Актеон видел только Охотницу. Ее бледное лицо с белой, как гиперборейская пурга, кожей, сияющие звезды глаз, узкие бедра бегуньи и маленькую лунно-белую грудь, не знавшую мужских рук. От восхищения юноша привстал, забыв об осторожности. Хрустнула ветка, и ветер-предатель тотчас донес до чутких собачьих ноздрей крепкий запах мужского пота. Запах врага.

Лица нимф разом вытянулись, на них появилось хищное выражение, а руки и ноги, опущенные в воду, задрожали, как лапы у борзых перед травлей. Многие угрожающе зарычали, другие открыли рот и оскалились. Актеон не успел и слова вымолвить в свое оправдание, а бледная от испуга Артемида поднять руки, чтоб остановить собак, как ее свора ринулась с места и клубком закрутилась вокруг охотника. Нимфы-гончие клацали зубами и разрывали когтями его тело на части. Не прошло и минуты, как на месте прекрасного юноши осталась только груда обглоданных костей. Довольные честно исполненным долгом нимфы сложили их к ногам хозяйки и, сыто урча, принялись облизываться. Секунду Артемида смотрела на съеденного любовника, потом глаза ее закатились, голова запрокинулась назад, на губах появилась пена, и Охотница рухнула навзничь, забившись в припадке.

Домой ее привели под вечер с затуманенным взглядом и белым как мел лицом. Лето и Афродита немедленно захлопотали над ней, готовя горячее вино и подкладывая под спину валики из скатанных шкур. Не успела Охотница обескровленными губами рассказать, что случилось, как ее постиг новый удар. Аполлон, мрачный как туча, расхаживал по пещере. Он знал о второй неприятности и не собирался скрывать ее от сестры. Гнев выведет Артемиду из истерики лучше ахов и охов заботливых клуш.

— Послушай, медведица, — бросил он, наклоняясь над сестрой. — Твою нимфу Каллисто обесчестил Зевс.

Артемида поперхнулась горячим вином.

— То есть как обесчестил? По какому праву?

— Право всегда одно, — хмыкнул Феб. — Право сильного. А как — уже другой вопрос. — Он отобрал у Урании глиняную чашку с вином, сел рядом на шкуру и начал рассказывать.

Одна из нимф отстала от охоты своей госпожи и решила искупаться в одиночестве. Сбросив сандалии, Каллисто вошла в воду. Тем временем Громовержец, жаждавший покарать негодяя Феба, летел над северным берегом Эвксина, ища убежище богов-изгнанников. Вместо этого он заметил купающуюся нимфу. Каллисто показалась ему достойной внимания. Сухая, тонконогая и узкобедрая — такая жрица-бегунья могла принадлежать только Артемиде, а невдалеке на земле Зевс заметил лук и широкий мужской пояс, отличавшие нимф-охотниц от всех остальных женщин на свете.

Каллисто белым лебедем плыла по воде. Пугать ее Зевс не желал. Шумно насиловать в камышах тоже. С этой легконогой ланью ему хотелось поиграть, не открывая, кто он. Громовержец разом позабыл о мести и раздумывал только о том, в каком облике выйти к девушке. Медведя, пса или рогатого оленя? Он вовремя вспомнил, что жрицы Артемиды не подпускают мужчин, зато пользуются нежностью своей госпожи. Зевс никогда не пробовал любить в облике женщины. Мысль притвориться Охотницей позабавила его.

Услышав звук хрустнувшей ветки, Каллисто встрепенулась и испуганно кинулась к берегу, где лежал ее лук. Но к ней навстречу из кустов вышла лунная Дева и, ободряюще улыбаясь, вновь поманила ее за собой в воду. Какое-то время они плыли рядом, как две розовые форели, слегка соприкасаясь боками. Потом «Артемида» остановилась на глубине. Заставив Каллисто оставаться на одном месте, слабо шевеля ногами, богиня поднырнула под нее.

— Смотри в небо и не смей опускать голову, — приказала она. — А то застрелю. — Этой угрозы было достаточно. Суровая Охотница всегда выполняла свои обещания. Провинившуюся жрицу она могла, как собаку, посадить на цепь возле своей пещеры.

Со дна чаши Зевс увидел нимфу на фоне яркого солнечного пятна. Хорошо, что бессмертные могут дышать в любой стихии, а то бы «отец богов» давно захлебнулся. Но Громовержец умел путешествовать даже сквозь камень, а однажды овладел царицей саламандр прямо в огне. Сейчас он ласкал явно по-женски. Слишком медленно. Слишком нежно. Щедрая натура Громовержца распирала хрупкую оболочку чужой внешности, и Зевс сам чувствовал, что фальшивый облик вот-вот лопнет на нем, как ветхая одежда, и он явится нимфе во всей красе.

Зевс выпустил жало и мгновенно стал самим собой. Каллисто вскрикнула от боли и неожиданности, когда в нее сильным толчком вошло что-то горячее и требовательное, а перед грудью из воды вынырнула курчавая мужская голова. Нимфа не сразу поняла, что случилось, и только увидев в воде тонкую струйку крови, задохнулась от возмущения. Но Зевс быстро укротил ее попытки сопротивляться. Кто смеет спорить с желаниями «отца богов»? Он был весел и доволен собой, как кот, слизнувший сливки под носом у молочницы. Другая была бы счастлива! Но перепуганная Каллисто поплыла к берегу, неуклюже выбралась на камни и, жалобно всхлипывая, заползла в кусты.

К несчастью, там на нее наткнулся Арес, после выходки Афродиты злой на всех женщин. Он поступил с нимфой грубо, посчитав, что ей уже нечего терять. А потом выгнал прочь из леса. Так что, где теперь Каллисто, никто не знает.

— Тебе все это рассказал Арес? — подозрительно спросила Охотница.

— Да, — кивнул Феб, — он видел Зевса, но не решился выйти к нему, боясь гнева отца. Вообще он всегда вспыльчив, а сейчас совсем озверел. — Лучник бросил быстрый взгляд на Афродиту, но та сделала вид, что ничего не слышит.

Аполлон лукавил. С его охотничьим инстинктом ему нетрудно было разыскать следы Каллисто. Он, как умел, успокоил нимфу и, опасаясь за ее судьбу — ведь теперь и Зевс, и Геро, и даже Артемида захотят избавиться от нее, — отнес далеко от Эвксина за Рифейские горы, где поселил в стране счастливых гиперборейцев при храме Северного Ветра.

— Не бойся. Сама ты не пострадаешь, а твой ребенок, если появится, будет здесь в безопасности, — сказал он на прощание.

Феб не хотел говорить об этом сестре. Охотница гневлива и ни за что не карает так строго, как за потерю девичьей чести. Даже если никакой вины в случившемся у жертвы не было. Сам лучник не понимал, откуда в нем развилась такая снисходительность к смертным. Наверное, после Троянской войны его нервы расшатались окончательно, и сейчас он готов был сочувствовать даже собаке, поранившей лапу о колючку.

— Я накажу Зевса, накажу Ареса и накажу Каллисто, — сказала Охотница, решительно поднимаясь со шкур. Ее истерику как рукой сняло.

Феб достиг того эффекта, на который рассчитывал. Однако случившееся смутило его душу. Зачем Громовержец пожаловал сюда? Что ему нужно от богов-изгнанников? Чем они в очередной раз прогневили его? Легкий свист отвлек Аполлона от размышлений. Он выглянул из пещеры и с удивлением увидел баранью шкуру, зацепившуюся за кусты терна. Из колючих веток с бранью пыталась выпутаться Афина, чье облачение сильно пострадало от иголок.

Стараясь не показывать своего удивления, Феб помог незваной гостье выбраться.

— Афина? Какая честь для меня! — Он сдернул ее эгиду с верхушки терна. — Никогда не думал, что твое знаменитое руно сшито из ежа.

Дева не понимала шуток и, полоснув лучника гневным взглядом, принялась вытряхивать из накидки колючки.

— Я слышала, что Эвксин дыра. Но не ожидала, что такая! — бросила она. — Куда тебя занесло, Феб, с твоими чистыми ногтями и страстью к гиацинтам?

— Ты забыла, что я родом с полюса и полжизни служил наемным убийцей! — прыснул лучник. — Так что насчет ногтей… — Он аккуратно сдул с плеча Паллады пылинку. — Все знают, что у меня руки по локоть в крови.

Афина отмахнулась:

— Я к тебе по делу. Ты знаешь, что Зевс снова хочет наказать тебя?

— За что? — Голос лучника стал глухим.

— Геро нашептала ему, что ты опять затеваешь с ним схватку.

— Она права. — Феб прямо глянул в глаза Афине. — Меня лишили сына, изгнали с Олимпа, и я не успокоюсь до тех пор, пока не верну себе все причитающееся.

— Это твое дело, — оборвала его гостья. — Я прилетела предупредить тебя: Геро заваривает целый котел неприятностей на твою голову. Ты не раз восставал против отца богов и всегда терпел поражение. Он сильнее тебя.

— Всегда. Но не сейчас. — Феб насупился.

— Хотела бы я знать почему? — в запальчивости воскликнула Афина. Упрямство лучника раздражало ее. — Тебя ударили лицом в грязь раз, два, три. Неужели нужно еще, чтоб понять: ты слабее, не спорь, отойди в сторону, смирись.

— Послушай, Афина, — глухо сказал Аполлон. — Я не отступлю.

— Это не мудро, — возразила женщина.

— Нет. — Гипербореец говорил без враждебности, но в какой-то момент гостья ясно поняла: его не переубедить. — Это мой выбор. Я так решил.

— Что ж, — протянула она. — Последнее слово. Помни, что где-то здесь на севере покоится Золотой Серп Деметры. Единственное оружие…

Аполлон приложил палец к ее губам:

— Я помню. И будь уверена, что настанет час, когда я его заполучу.

— В этот час все боги склонятся перед тобой.

— В этот час ты будешь среди тех, кому я позволю не опускать головы.

Они расстались встревоженные, но полные уважения друг к другу. Как две державы, которые сходятся на границах, пару раз брякнув оружием, и расходятся, сознавая взаимную силу.

Афина понеслась на юг, а мрачный Аполлон спустился в пещеру. Он не знал, сколько времени пройдет, прежде чем Серп дастся ему в руки. И сколько потребуется сил для возведения над неспокойной пучиной Хозяина Проливов. Но уже выбрал место у пролива, соединяющего Меотиду с Эвксином, там, где в безлюдной степи повстречал когда-то Андромаху, и она возвела на холме святилище Аполлона Иетроса, Покровителя Странствий.

Дионис Виноградная Косточка был славный малый. Хотя большой шалопай. Его все любили за веселый нрав и охотно прощали любые чудачества. Легкий на язык и на ногу, он давно смирился со своей участью и никого не донимал жалобами. У первого Загрея был лишь один недостаток: никто никогда не видел его трезвым. Только в разной степени опьянения: от легкой, заставлявшей любить весь мир, до полного положения риз. Хуже всего был мрачный недобор, когда бог вина вспоминал, что на дворе осень и скоро его живому, горячему телу опускаться в сырую утробу земли. В такие минуты он старался либо спрятаться подальше от людей, либо ударялся в разгул, носясь по лесам в сопровождении фавнов и нимф, нанося себе кинжалом глубокие раны и позволяя своей свите пить кровь бога-страдальца, как вино.

В остальное время Дионис был тих и приятен в общении. Однако, кроме пьянства, у него имелся еще один недостаток, мешавший Косточке познакомиться с достойной девушкой, — менады не в счет. Будучи вечно под хмельком, Дионис никуда не мог приехать вовремя. Садился ли он на осла, или шел пешком, ноги и у него, и у скотины выписывали кренделя. Путешествие обычно кончалось тем, что оба заваливались отдыхать в прохладе какой-нибудь рощи. Но хуже всего дело обстояло с кораблями. Сам Дионис путешествовал только по суше. Как виноградная лоза, он не мог оторваться от земли. Подобно смертным, ему приходилось садиться на судно, заплатив кормщику за перевоз, и там на бору пускать корни сквозь доски палубы, потому что вечно хмельной Дионис боялся качки. Его мутило и подташнивало.

Дорогой Косточка предпочитал заснуть поскорее, чтоб не видеть игры волн. С вина же сон крепок, и бог всегда просыпал высадку на нужном берегу. Однажды он год скитался с пиратами по Эгейскому морю, натерпелся страху, и если бы Геракл, проплывавший мимо вместе с аргонавтами, не выручил его, то, страшно подумать, бог вина пропустил бы Дионисиды, не ушел бы в землю и следующей весной люди не собрали бы в урожай.

Особенно первого Загрея почитали критяне. Впрочем, они же приносили его в жертву самым зверским способом, кромсая тело ножами на мелкие кусочки и закапывая в полях по всему острову. Быстроглазые минойцы считали, что Дионис воплощается в мальчиках не старше шести лет, потому что именно на их острове Великая Мать некогда родила Загрея в Дактейской пещере и положила его в Золотую Колыбель. Каждый год в честь своего любимого божества критяне окропляли люльку Геро жертвенной кровью очередного меленького «Загрея», а потом варили его в виноградном соке вместе с моллюсками и поглощали во имя Диониса.

Будучи существом сострадательным, Косточка никогда не мог одобрить эти благочестивые поступки. Отчаявшись отучить минойцев от такого зверства, Дионис решил похитить Золотую Колыбель и спрятать куда-нибудь подальше. Он слышал, как Зевс хвастался, будто зашвырнул серп Деметры аж за Таврские горы. В хмельном мозгу Диониса немедленно созрел хитрый план. Ночью он тайком пробрался в Дактейскую пещеру, схватил Колыбель под мышку. Момент оказался выбран удачно. Минойцам было не до горного святилища. Афинский царевич Тезей зарезал Минотавра — священного быка для игр, — похитил царевну Андромеду и бежал. Критяне бросились в погоню, а тем временем у них из-под носа на другом корабле уплыла Золотая Колыбель. Дионис прикинулся бродягой, спрятал сокровище под рваным плащом и, заплатив капитану одной из диер, пустился в путь. Он забился в дальний угол на корме и попытался, как обычно, заснуть.

На трезвый глаз Косточка ни за что бы не выбрал этот корабль: уж больно залихватский вид был у матросов и зверская рожа у капитана. Но беда в том, что у Диониса отродясь не было трезвых глаз. Пока он спал, диера вышла в море и взяла курс на Киликию — родину всех пиратов. Кто-то из гребцов сказал капитану, что видел, как блеснуло золото под старым плащом пассажира. Приняв колыбель за ларец, разбойники пожелали отнять его. Они оглушили спящего, связали его, перетащили поближе к борту и хотели выбросить в воду, но в последний момент передумали, решив, что сильный гребец им пригодится. Пираты заковали Диониса в цепи и поместили на одну из скамей, где плеснули в лицо морской воды: нечего веслу оставаться порожним!

Дионис от неожиданности едва не захлебнулся. Ему снился на редкость тревожный сон. Нежная девушка с бритой по критской моде головой и длинной тонкой прядью волос на затылке, лежала на песке, плача вслед уходящему кораблю, на котором уплывал бросивший ее герой. Берег был незнаком, но Дионис понял, что ждут там именно его. Хотя еще и не знают об этом. Он призвал своего пятнистого леопарда, по велению Триединой умевшего летать, и понесся к критской беглянке. Уже подлетал к острову, Дионис получил прибойной волной по лицу. Косточка поперхнулся, вода попала в нос, он с трудом разлепил глаза, хотел протереть их и почувствовал, что его руки в тяжелых оковах. Вокруг стояла гогочущая толпа, тыкая в обманутого путника пальцами. Атаман, прислонившись спиной к мачте, придирчиво рассматривал Золотую Колыбель. Для него она была куском драгоценного металла и только.

— Вытрезвите этого пьяницу и заставьте работать веслом, — распорядился он. — Интересно, сколько за эту штуку дадут в Кил и кии?

Последние слова страшно разгневали Диониса. Впервые в жизни он почувствовал себя трезвым и злым. Ненависть ко всему миру волной вскипела в нем, и не успели пираты глазом моргнуть, как оковы на руках бога превратились в тонкие, но прочные виноградные лозы, которые с невероятной быстротой поползли по настилу палубы, проникли в уключины весел, взобрались на мечту и окутали весь корабль непроницаемой зеленой завесой. Под ней дерево превратилось в камень, и вскоре вместо диеры из моря поднялась невысокая скала, похожая на летящий по ветру корабль. Пираты с перепугу попрыгали в воду, но Дионис и там не оставил их своим благословением. Над волной вместо людских голов поднялись дельфиньи морды и, издавая жалобный стрекот, поплыли прочь от несчастного судна.

Сам же Дионис остался сидеть на скале, поджав ноги и обнимая свою Золотую Колыбель. Что делать дальше, он не знал. Снял его пролетавший мимо Аполлон.

— Ты чего это тут делаешь? — удивленно спросил лучник, протягивая Косточке сильную загорелую руку. Дионис всегда хорошо относился к Фебу. Короткая вспышка ревности из-за Великой Матери прошла. Он вообще ни на кого не держал зла. Другого и нельзя ожидать от существа, которое каждый год убивали, убивают и будут убивать из самых лучших побуждений. Отходчивость была его щитом.

Он показал Фебу Золотую Колыбель и рассказал историю с пиратами.

— Вот как! — удивился лучник. — А где твой леопард? Кажется, раньше ты летал на нем.

— Зевс отнял, — удрученно сообщил Косточка. — Мой зверь подрался с его орлом из-за костей и порвал тому горло. Громовержец посадил моего леопарда на цепь, сказав, что бог, который не может обуздать свою натуру, не справится и со зверем.

— Знакомо, — хмыкнул Аполлон.

— Так что теперь я не летаю, — заключил Дионис, мрачно глядя на море.

— Держись крепче. Я тебя вытяну. — Лучник вцепился Косточке в руку.

Отдуваясь и пыхтя, он дотащил собрата до берега, и оба рухнули на песок.

— А что ты собираешься делать с Колыбелью? — переводя дух, спросил Аполлон.

— Спрячу где-нибудь, — с трудом выговорил Косточка. — Подальше. Знаешь подходящее место?

Лучник пожал плечами:

— У нас на сто верст вокруг никого нет. Таврские горы лежат за Эвксином, по ту сторону Преисподней. Кто туда сунется?

— Не там ли поблизости упал и Серп Деметры? — осведомился Дионис, усевшись на песке и бережно протирая плащом свое сокровище.

Аполлон кивнул.

— Отнеси меня туда, — взмолился бог вина. — Осточертела эта Колыбель. Каждый год в ней кого-нибудь режут.

— Ты тяжелый, — насупился гипербореец. — Еле до берега добрались. На север мне тебя не дотащить.

— Что же, мне весь век торчать на этом острове? — расплакался Косточка.

Феб почесал нос.

— Надо раздобыть какое-нибудь летающее животное, — сказал он. — На худой конец, я сгоняю за Гермесом, и на его крылатых сандалиях мы тебя вытянем.

Ободренный словами Феба, Дионис перестал шмыгать и тоже задумался.

— Гермес сейчас на Олимпе. Ты — изгнанник, тебя туда не пустят, — сказал он. — Но мне рассказывала Афина, у которой на щите голова Медузы, что в устье Борисфена, это ведь в твоих местах, есть Змеиный остров, где раньше жила Горгона. Персей видел, как из ее крови, упавшей в воду, вышел морской конь Пегас. У этого крылатого чудовища характер мамаши, и, как все лошади Посейдона, он ест человечину.

— Именно его ты предлагаешь мне найти? — скептически усмехнулся Феб.

Дионис развел руками:

— Я же не виноват, что поблизости нет ни одного другого крылатого животного.

— Ну нет так нет. — Гипербореец поднялся в воздух. — Жди меня здесь. Я попробую вернуться. — Он махнул рукой и заскользил на север, благо ветер был попутный.

Оставшись один, Дионис некоторое время сидел на берегу и кидался камешками в пролетающих чаек. Потом ему надоело, и он решил немного поспать. Песок казался теплым, солнце еще не достигло зенита, и Косточка не боялся обгореть. Он впал в дремоту и снова поймал за хвост свой корабельный сон. Теперь девушка плакала совсем близко. Она устала и всхлипывала очень тихо. Соленые струйки стекали по ее щекам, собирались на подбородке и тяжелыми каплями падали на песок, выбивая в нем глубокие ямки.

Дионис заворочался, но так и не смог открыть глаза. Солнце припекало все сильнее. Жар становился нестерпим. В свист сухого ветра вплетался плач. Жалобный. Призывный. Это было невыносимо, и, стряхнув хмель, Косточка поднялся на ноги. Как раз вовремя, чтобы не сгореть окончательно. Полуденное солнце торчало на самой макушке горы, и кожа Диониса приобрела стойкий лиловато-синий оттенок, какой бывает у спелого красного винограда. Резная листва от платана, в тени которой спал Косточка, создала на его теле неповторимый узор.

Точь-в-точь как у леопарда, если, конечно, леопарды бывают синими.

В таком виде прекрасный бог вина предстал перед Ариадной, дочерью критского царя, брошенной Тезеем на пустынном берегу. Девушка повела себя достойно. Она перестала плакать, издала вопль ужаса и ринулась в чащу леса. Косточка не привык, чтоб его боялись. Напротив, люди, испытывавшие страх, тоску, разочарование, обращались к нему с молитвой, и он дарил им облегчение. Забвение бед.

Однако Ариадна явно боялась принять помощь из его рук. Это смутило Диониса. Он понял, что царевна слишком потрясена случившимся. Для начала ее надо поймать, а уж потом успокаивать. А то она, бегая по лесу, чего доброго, свернет себе шею или станет жертвой дикого зверя. Скакать за ней по камням Косточка не собирался. У него всегда было не слишком хорошо с координацией движений. Он просто коснулся ладонью земли, и по траве побежали длинные гибкие, как змеи, виноградные лозы. Зеленые плети мигом настигли Ариадну в чаще леса и скрутили по рукам и ногам. А уж потом Дионис обрушился на нее градом круглых спелых плодов. Обескураженная девушка не знала, что и подумать, когда на ее коже лопались тугие пузырьки сока. Дионис же решил, что это развлечение, пожалуй, нравится ему больше любого другого. У Ариадны было смуглое бронзовое тело, черные как смоль волосы и неожиданно светлые на таком загорелом лице глаза. Морские звезды, подумал о них Дионис. Эту девушку он никогда бы не забыл на острове. Никогда бы не бросил, стыдясь товарищей, которым ненавистны минойцы — бывшие господа моря.

— Я спряла ему путеводную нить, — всхлипывала царевна. — Я помогла ему убить Быка. Правду говорят: не люби жертву.

— Потому что жертва никогда не простит тебе, что ты могла ее убить. Даже если не убила… — Дионис пальцем стер слезы опухших век Ариадны. — Уж я-то знаю.

Царевна прищурилась и внимательно посмотрела в лицо молодого бога. Его взгляд отчего-то смутил ее, и она опустила глаза. Тезей, конечно, был очень красив, смел, доблестен… Но была ли в нем жалость? Мудрая теплота ко всему миру? Дионис щелкнул пальцами. В руках у него появились две чаши — золотая и серебряная, — наполненные одна красным, как кровь, другая белым, как слезы, вином.

— Выбирай, — улыбнулся бог. — Белое не даст тебе забыть о случившемся, но превратит любовь в память. Ты сможешь жить дальше. В спокойствии холодного сердца.

Ариадна вздохнула. Какую бы боль ни приносили воспоминания о Тезее, они были дороги ей.

— Красное, — продолжал Дионис, — отнимает память, но не дает пожару любви погаснуть. Ты сможешь отдать свое чувство кому-то другому. Выбирай.

Девушка задумалась. Она прекрасно понимала, на что намекает молодой бог, подталкивая к ней чашу с красным вином.

— Каждой любви свой час, — покачала головой царевна. — Будет воровством, если я отдам страсть к Тезею другому. И предательством. Ведь другой, — она быстро скользнула глазами по лицу Диониса, — будет знать, что эта любовь — не его.

Ариадна опустила палец сначала в чашу с белым вином — чтоб сохранить память о любви, но охладеть. А потом в чашу с красным — чтоб полюбить вновь. Дионис оценил дар, который ему предлагали. Он осторожно взял девушку за руки и притянул к себе.

— Я не всегда такой… пятнистый.

— Я знаю.

Тяжелый прибой с берега покрыл грохотом ее последние слова.

Тем временем Аполлон пытался отыскать Пегаса. Конь вел разгульный образ жизни, разоряя рыбачьи деревни в устье Борисфена. Рядом с эллинами там обитали напеи — странный народ, у которого в моде были толстые дети. Они специально откармливали их грецкими орехами, а потом изящно татуировали кожу витыми линиями. Глупо было бы думать, что хоть одно уважающее себя чудовище способно пренебречь таким угощением. Пегаса тянуло на жирных напеев, как жеребую кобылу на отруби. Он дня не мог прожить, чтоб не подкараулить какого-нибудь расписного младенца.

Устье Борисфена болотисто. Камыши стоят там выше конской холки, и крылатый горогоноид легко скрывался в тростниковых зарослях, подкарауливая добычу. Единственное неудобство доставляли крылья — шесть локтей в размахе. Они трещали на ветру и путались в тростнике, грозя спугнуть облюбованную жертву. Пегас даже подумывал, не отгрызть ли их, и только желание жить уединенно, на Змеином острове, куда приходилось лететь над морем, отвратило чудовище от этой затеи.

Едва ли горгоноид был зол. Просто невоспитан. Он рос без матери, которую обезглавил Персей. Да и какое воспитание могла дать сыну Медуза? Происхождение от тритониды и Посейдона делало коня могучим и непостоянным, как само море. Пегас был игрив, вспыльчив, легконог и беззлобно кровожаден. В его длинной изящной голове просто не помещались такие понятия, как «хорошо» и «плохо». Для них не хватало места. Ветер выдувал из ушей Пегаса все, что не относилось к мелким повседневным заботам. Конь был счастлив, когда сытый грелся на солнышке в ясный день, и глубоко страдал в ненастную погоду, когда дождь и соленые волны хлестали в тесную каменную пещерку, где он сидел, нахохлившись, как большая курица.

Еще Пегас пугался больших серых валунов, торчавших из песка на берегу. Они напоминали человеческие фигуры. В лунные ночи их тени шептались и двигались, рассказывая, как Горгона лишила их жизни. Тогда конь забивался совсем глубоко в свою нору и затыкал перьями уши. Он боялся мести камней и не хотел слушать плохие истории про свою мать. Отец Посейдон никогда не посещал его. Мало ли у морского царя таких сыновей на каждом берегу?

Был, правда, один герой, Белерофонт, который попытался оседлать крылатое чудовище. Но он плохо кончил, и Пегас не любил о нем вспоминать. Вообще память у коня была не длиннее волоса из хвоста. Все, что происходило вчера, уже сегодня представлялось ему смутным сном. Вот с каким существом решил свести знакомство Аполлон. Если честно, то верхом Феб ездил в первый и последний раз вместе с амазонками Андромахи. Сейчас он не припомнил бы точно, с какой стороны на лошадь садятся. Но решимость завладеть крылатым конем неожиданно вспыхнула в его сердце после слов Диониса: «Бог, который не может обуздать свою натуру, не справится и со зверем». Ему любопытно было узнать, достаточно ли он владеет собой, чтоб научиться владеть другими? Удержит ли он в узде чудовище, порожденное одной из самых грозных стихий — морем?

До сих пор, когда дело касалось ужасных хтонов — разрушителей божественного прядка, — Аполлон, ненавидевший хаос, лишь убивал их. Так было со Змеем Пифоном, порождением земли, киклопами, вышедшими из огненных недр вулкана, гигантами — детьми Ниобы — равно близкими камню и черной подземной воде. Феб гадал, удастся ли ему приспособить Пегаса, созданного из пены и ветра, к чему-нибудь полезному? Честь устроителя нового миропорядка требовала не убийства, а власти над чудовищем. Поэтому Аполлон сплел пеньковую веревку, какую когда-то видел у женщин Андромахи, и решил вступить в единоборство с конем. Он все обдумал заранее. Вымазал, как напей, кожу тутовым соком, расписал ее извивающимися линиями и улегся на берегу, как раз напротив Змеиного острова, поджидая нападения Пегаса.

Вокруг себя Феб разложил множество хитроумных петель, которые присыпал песком. Стоило чудовищу наступить в одну из них, лучник дергал, и крылатый конь оказывался в западне. Как с ним поступить дальше, Аполлон пока не знал. Главное — стреножить животное, а уж потом посмотреть, удастся ли на него хотя бы влезть.

Пегас долго не летел. Как видно, он был сыт. Только к вечеру голод дал о себе знать, и конь устремился на охоту. Аполлона он заметил почти сразу. Правда, тот показался ему несколько костляв, и Пегас поначалу даже не стал снижаться. Но, не найдя вокруг ничего стоящего, горгоноид все же решил попытать счастья с костями. Из них иногда можно было высосать сладкий мозг…

Феб напрягся. Чуть только копыта коня коснулись земли, он сжал веревки и рванул на себя. Петля захлестнулась вокруг двух передних ног Пегаса. Конь издал удивленное ржание. Аполлон дернул еще сильнее и повалил чудовище на землю. Врожденная ловкость позволила лучнику вскочить коню на спину. Однако сидел он лицом к хвосту, а брыкливый отпрыск Горгоны вовсю кидал задом и скакал по берегу, поднимая тучи пыли. Песок веером летел из-под его копыт и не раз попал в глаза гиперборейцу. Взлететь Пегас не мог. Запутавшиеся в петле передние ноги мешали ему оторваться от земли. Сколько бы он ни стрекотал крыльями, ни рвался и ни крутил шеей, пытаясь укусить седока, ему никак не удавалось его сбросить.

Феб изнемог быстро. От очередного толчка он качнулся и был вышиблен с хребта под хвост. Однако Пегас обрадовался рано. Царапнув по земле ногами, лучник проскользнул под брюхом коня и вынырнул у самой его морды, схватившись обеими руками за уши чудовища. Как ему это удалось, Аполлон и сам не знал. Ошалев от такой наглости, конь стал кидать головой и тут встретился глазами со спокойным золотым взглядом Феба. Лошади показалось, что солнечный свет двумя пучками ударил ей в глазницы, выжигая прежнее зрение. Пегас страшно захрапел. Его красные, как у всех морских коней, глаза мигом обесцветились, а потом медленно налились изнутри новым ореховым цветом со щедрым отблеском солнечных искр.

Вот теперь приобретение нравилось Фебу. Он смог толком разглядеть и масть, и рост, и осанку коня. Белый, как морская пена, с легкой серой рябью на ногах и спине, Пегас очень понравился новому владельцу. Лучник развязал его передние ноги, и конь, благодарно заржав, лизнул хозяина в щеку. Сейчас он не мог бы объяснить, почему минуту назад бился и скакал, как бешеный, ускользая от теплых крепких рук господина. Они сулили успокоение и защиту.

Когда Феб снова взобрался верхом и приказал лететь, Пегас твердо знал, что больше не будет дрожать ночью, слыша шепот камней на берегу, или забиваться поглубже в расщелину, видя молнии на море. Что же касается еды, то хозяин уж точно позаботится о корме для своего верного слуги. Даже если это не будет мясо…

Боги обедали. Солнце клонилось за западные отроги гор. Давно подали вино. Беседа текла лениво, как обмелевший ручей. Вдруг Афина подняла руку и, не в силах выговорить ни слова, показала в окно. В ясном закатном небе мимо балюстрады дворца летел конь с лебедиными крыльями и царственно изогнутой шеей. На нем восседал гордый лучник Аполлон, щеки которого отливали золотистой щетиной, а простая льняная туника была изодрана в клочья.

Зевс поперхнулся костью и, откашлявшись, залепил ею в окно.

— Эй! Чучело огородное! Где твоя флейта? — заорал он.

Феб сделал изящный поворот в воздухе, увернувшись от бараньего позвонка, и, не говоря ни слова, исчез в буйной зелени оливковых рощ. Лучник завернул на Олимп накормить Пегаса медовыми грушами из сада блаженных. Их сок просветлял разум и навсегда отбивал пристрастие к живой крови. У скрипучих ворот сада гипербореец заметил грустного леопарда на цепи. Шерсть зверя свалялась, он изнемог за день от жары и теперь лежал, вытянув лапы, не обращая ни на кого внимания. Солнечный лучник расплавил цепь взглядом и, пролетая мимо, подхватил леопарда за загривок. Зверь повис в воздухе, болтая лапами.

— Вот твоя летающая кошка! — бросил Феб, снижаясь над островом, где оставил Диониса.

Навстречу ему из прибрежных кустов Косточка вышел не один.

— Ну, я вижу, ты времени даром не терял, — рассмеялся лучник. — Будешь прятать Колыбель?

Дионис разжал руки Ариадны и закинул было ногу на леопарда.

— И ты оставляешь меня, — еле слышно прошептала царевна, глядя на второго возлюбленного, покидавшего ее на этом берегу.

— Садись-ка за мной. — Дионис протянул девушке руку. — И никогда не равняй богов со смертными.

Феб хмыкнул.

— Он покинет тебя осенью, и не по своей воле, — шепнул гипербореец на ухо Ариадне. — Только не смей тогда плакать. Иначе всю зиму Косточке будет тяжело под снегом в земле.