Хрущевка княжны Соколовской

Глава 2

Мы сделаем генеральную уборку! – провозгласила я. – Марина, ты приберешься в ванной и в коридоре, Марта – мы возьмем на себя кухню и зал.

Я оглядела маленькое помещение еще раз и прикинула, что начать надо бы со шкафа в углу и комода – перебрать их содержимое и, может, найти хотя бы какие-нибудь документы, которые прояснят мое нынешнее положение. О нем память нового тела почему-то предательски молчит.

За размышлениями я даже не заметила, как девочки скривились.

– Убираться? Нам? Но мы же из княжеского рода, это неприлично, – Марта состроила плаксивую мордашку и выглядела так, будто сейчас разревется.

– А жить в грязи прилично? – спросила я, пресекая нытье и попытки канючить.

– Но раньше ты сама не хотела заниматься уборкой. Почему сейчас передумала? – подозрительно сощурившись, спросила Марина. По всей видимости, из двоих сестер она более рассудительна.

– Мне все надоело, – немного помявшись, нашла оправдание я. – С сегодняшнего дня мы живем по-новому! Наденьте платья, которые не жалко испачкать, и начнем. Если постараемся, то все успеем еще до начала концерта.

При упоминании концерта поникшие сестры немного повеселели. Я, показывая пример, первой поднялась с дивана и направилась к шкафу. Перебрав скудный набор одежды Маргариты, выбрала серую юбку с заплатами и рубашку настолько застиранную, что цвет уже не удавалось определить, и быстро переоделась.

– Но чем мы будем вытирать пыль? У нас даже тряпок нет, – огорошила меня Марина.

– Что-нибудь придумаем, – не отрываясь от ревизии шкафа заверила ее я.

Порывшись в комоде, обнаружила несколько рваных полотенец. Располовинив их, получила средства для уборки. Благо, ведра и тазы в доме нашлись, правда, толковой чистящей химии я не обнаружила. Зато нашла обычное хозяйственное мыло и, измельчив его часть с помощью терки, взбила даже некоторое подобие пены. По комнате разнесся характерный запах, которого я… прошлая я не чувствовала со времен студенчества. Хотела уже приступать к уборке, но вовремя взглянула на нежные ручки девочек.

– Если есть какие-нибудь совсем старые перчатки, наденьте, – посоветовала я.

Сама же не стала тратить время на такие мелочи и, подхватив ведро с тряпкой, двинулась к комоду. Девочки с тяжелым вздохом последовали моему примеру.

Прежде чем вытирать, еще раз проверила его содержимое. В целом ничего особенного: постельное белье, полотенца, какая-то одежда, в которой и в огород стыдно бы выйти. В глубине нижнего ящика обнаружила шкатулку, в которой хранились старинные украшения. Безвкусные крупные камни, оправленные массивным золотом, восхищения во мне не вызвали, но наверняка их в случае крайней необходимости можно будет продать за неплохую цену.

При мысли о продаже я сразу вспомнила, как покойная матушка с тяжелым вздохом цепляла тяжелое колье на шею.

«Такие старомодные, – жаловалась она, поднося к мочкам слишком уж большие для ее изящных ушей серьги. – Но бабушке так нравится, когда я их надеваю».

Я моргнула, стараясь поставить мысленную границу между воспоминаниями этого тела и своими. Они смешивались, создавая в голове совершеннейшую неразбериху. И хоть по большей части знания предыдущей владелицы тела оказывались полезными, я все же злилась, что будто стала совершенно не собой.

Тщательно вымыв все ящики внутри и снаружи, я заново сложила в них вещи и переместилась к шкафу. Здесь, на верхней полке, нашла коричневую папку с документами, подтверждающими право собственности на квартиру, три паспорта – свой, вернее, Маргариты, и обеих сестер – и несколько справок, суть которых с первого взгляда определить не удавалось. Вчитавшись, поняла, что их выдали Маргарите после того, как за долги ее семья лишилась сначала загородного особняка, затем небольшой дачи и двух просторных квартир. Да уж, беда.

На самом дне папки лежала еще одна справка. Судя по ее потрепанному виду, сначала ее кто-то измял, но позже заботливые руки разгладили бумагу и постарались придать ей хоть сколько-нибудь презентабельный вид. Читать расплывшиеся буквы оказалось трудно, но возможно. Справка гласила, что Маргарита Соколовская прослушала курсы по истории Империи и мира, а также магической теории в университете имени Распутина.

Неприятное предчувствие кольнуло грудь. Судя по этой справке, а также по тому, как одеты местные женщины, в вопросах равенства полов этот мир продвинулся не так далеко, как хотелось бы. Конечно, надо бы еще поподробнее разобраться в особенностях местной социальной системы, но что-то мне подсказывает, что эти самые подробности меня не обрадуют.

Я тяжело вздохнула и собиралась отложить документы, но замерла, заметив, что посеревший от пыли ажурный тюль колыхнулся. Окно при этом оставалось закрыто, от двери тоже не сквозило – я стояла рядом и почувствовала бы ветер.

– Ой! – Марта бросила тряпку, которой неумело, но старательно мыла подоконник, и подбежала ко мне. – Марго, только не говори, что…

– У тебя открылся дар, – упавшим голосом констатировала Марина, которая прибежала на вскрик младшей сестры.

Я перевела удивленный взгляд с одной на другую. Разве магия – это не хорошо? Почему они обе выглядят такими расстроенными?

– Бедняжка, – Марта стиснула меня в объятьях так крепко, что я едва не задохнулась.

– Только не реви, она же не помирает, – напомнила Марина, но смотрела на меня все равно с грустью. – Ничего ведь страшного не произошло? – спросила она, пытаясь, кажется, убедить не столько меня, сколько себя саму. – У тебя и так кандидатов в женихи не было, кроме этого… Яринского, – фамилию незнакомого настоящей мне мужчины она почти выплюнула, скривив губы. – И вряд ли появились бы, даже не будь ты одаренной.

– Да, ты права, – я натянула на лицо улыбку, стараясь скрыть раздражение. Если снижение шансов моего замужества настолько сильно расстраивает сестер, значит с положением женщин тут совсем туго. Мне что, революцию придется устроить, чтобы жить здесь так, как я привыкла? – Давайте работать, иначе не успеем до концерта.

Я надеялась, что и в этот раз магическое слово «концерт» подействует на девочек ободряюще, но увы, они по-прежнему смотрели на меня так, будто я на последней стадии рака. Однако за тряпки все же взялись.

– Может, тебе лучше отдохнуть? Говорят, пробуждение силы – неприятный процесс, – пробормотала Марта, почему-то пялясь на носки своих стоптанных туфель.

– Я чувствую себя… – сказать «нормально» не повернулся язык, – вполне сносно. К тому же, без меня вы точно не успеете закончить.

Переворошив шкаф и обнаружив в нем еще несколько вещей, уже не пригодных для носки даже дома, я отложила их на нижнюю полку. Надеялась отыскать еще что-нибудь, что расскажет о семье Соколовских, но увы, попадались мне только остатки былого величия вроде ни разу не надетой бежевой шляпки, которую, видимо, хранили как память, и нескольких дорогих бальных платьев в пыльных чехлах.

Закончив и со шкафом, я решила проверить, как дела у Матины. Войдя в ванную, с удовольствием обнаружила не только саму белую чугунную чашу, но и раковину и – слава всем существующим богам – стиральную машину. Выглядела она так же, как самая первая машинка моей бабушки – «Малютка», но все лучше, чем полоскать те же простыни руками. Что там настираешь куриными лапками Маргариты, а тем более девочек?

Марина домывала пол, выложенный плиткой со множеством трещин. Да и стены, от которых местами отвалилась краска, оптимизма не добавляли. И все же чистота несколько скрашивала бедность этого места. Еще бы почерневшие швы между дощечками плитки глаза не мозолили – и было бы замечательно. Но что имеем, как говорится.

Похвалив Марину за старания, я вернулась в комнату. Наклонилась к ведру, и вдруг пол взбрыкнул, как норовистый жеребец. Я почувствовала, что заваливаюсь на бок, но упасть мне не дала вовремя подоспевшая Марта.

– Ты все-таки приляг, отдохни, – сказала она, помогая мне добраться до дивана. – А на кухне и в комнате мы сами закончим.

Я бы хотела возмутиться, но сил не осталось даже на пару слов. Пришлось подчиниться упорным попыткам младшей сестры укрыть меня пледом. Отметив про себя, что диван надо или выбить, или пропылесосить, или – если не получится очистить – выбросить к чертовой матери, я закрыла глаза.

Думала, что сразу усну, но оставалась бодрой. И невозможность пошевелить даже пальцами из-за накатившей слабости вскоре привела к тому, чего я так сильно боялась: я начала размышлять обо всем, что сегодня произошло.

Я не слишком отчетливо, но все же помнила свою прошлую жизнь: много работы, мало развлечений. Однушка в новостройке в ипотеку, серия неудач в личной жизни. Деньги – вот все, что волновало меня. Две работы и подработка. Кажется, я что-то кому-то рассказывала, что-то писала и редактировала, но попытки вспомнить, какой профессией владела, на кого училась и как складывался мой карьерный рост, потерпели полный крах.

Помнила, что средств на жизнь хватало. Но больше – ничего. Ни увлечений, ни друзей, все мое существование поглотила работа, похожая на панический забег хомяка в колесе. Иногда – книги или посиделки в баре с немногочисленными знакомыми, спортзал, но, кажется, все это без особого удовольствия, «потому что надо».

При попытке вспомнить более ранние годы перед глазами мелькали только обрывки: целый шкаф, забитый книгами, в старой комнате с ковром на стене. Какой-то спорт – бег, кажется. Собственный громкий смех, проселочная дорога под колесами велосипеда и радость от того, что город остался позади. Сами по себе воспоминания казались милыми, но их омрачало осуждение, которое покрывало все детство как сеть липкой паутины. «От бега ноги будут некрасивые», «лучше бы погуляла с подругами, чем целями днями с книжкой сидеть», «опять порвала штаны, пока каталась в лесу» – сколько бы ни пыталась, не могла вспомнить ни одного хорошего слова в свой адрес и стыд из-за того, что не могу быть такой хорошей, какой хочет видеть меня мама.

Теперь, оглядываясь назад, я без труда поняла, что моя взрослая жизнь стала такой пресной из-за бессознательной боязни осуждения. Все у меня было «как у всех» – ни меньше, но и, увы, не больше. Тогда я этого не чувствовала и казалось, что делаю все правильно. Я не понимала, почему на душе так тоскливо и пусто, но не настолько, чтобы покончить с собой. Так что же случилось? Почему я… умерла? Откуда-то о том, что именно умерла, я знала совершенно точно.