И придет весна

Глава 52

Долго сижу на краешке дивана, всматриваясь в ее лицо. Столько времени лишен был такой возможности. И столько времени прежде не понимал, каким сокровищем обладаю!

Я всегда любил Веру. Наверное, со мной случилась однажды та самая пресловутая любовь с первого взгляда, когда увидел эту женщину и понял: вот она. Моя. Та самая, с которой хочу быть рядом. Меня, тогда еще молодого парня, заворожили ее черты, завела близость, захотелось узнать, как можно лучше. Заполучить себе и никогда не отпускать.

И все ведь было взаимно, я знал абсолютно точно. Мы как-то удивительно подходили друг другу, нам было интересно и комфортно рядом. Говорить, проводить время, заниматься любовью. До Веры вроде бы и не было всего этого. Ни с кем. Обычный секс никогда не задевал потаенные струны внутри. Не выводил меня за грань, преодолев которую уже невозможно быть прежним.

Я думал, так будет всегда… Вера же чувствовала, понимала меня. И сейчас должна была понять. Казалось, когда расскажу ей правду, обязательно найду подходящие слова, чтобы объяснить. Оправдаться. А может, и не потребуется никаких оправданий, потому что она и так догадается обо всем.

Довольно долго получалось врать самому себе, закрывая глаза на проблемы. Убеждать, что ничего страшного не происходит. Что Вера просто устала. Мы устали. Пройдет время — и все наладится. Я сделаю операцию, и проблемы останутся в прошлом. Как дурной сон.

Не вышло. Момент, после которого мы достигли точки невозврата, был безнадежно упущен. А после всего, что случилось, сможет ли она меня простить? Захочет ли?

Осторожно протягиваю руку, убирая упавшую ей на лоб прядь волос. Не хочу потревожить. Несмотря на снотворное, спит беспокойно, напряжение никуда не делось, ощущается даже на расстоянии. Вся — как комок нервов. И все равно красивая, такая, что глаз не оторвать.

— Прости меня, родная… — знаю, что не услышит, но не могу не сказать. Только если бы слова хоть что-то меняли… Она — самое дорогое, что у меня есть, но вокруг нас — руины. Я много видел смертей на работе, такова печальная участь хирурга. Далеко не всегда и не всем можно помочь. И фраза про кладбище за спиной у каждого врача — вовсе не впечатляющая метафора. Ты привыкаешь к этому, воспринимаешь, как неизбежность, хоть и слишком тяжелую. Но когда за твоей спиной смерть собственного ребенка… Долгожданного, нерожденного… Не знаю, как с этим жить…

В кармане вибрирует сотовый, и я тороплюсь выйти в коридор, чтобы не разбудить Веру. Но когда вижу, кто звонит, на несколько мгновений цепенею от накатившей ярости. С трудом сдерживаюсь, чтобы не швырнуть телефон об стену. Этого хочется куда сильнее, чем отвечать человеку, провернувшему столько всего за моей спиной.

— Мог бы сообщить, что уезжаешь, Горский, — возмущается в трубку главный. — Ты, конечно, работаешь на особых условиях, но это не значит, что можно уходить и приходить, когда вздумается.

— Времени не было сообщать, — заставляю себя выровнять дыхание. Надо хотя бы постараться не орать. Но хорошо, что мы говорим по телефону, а не лично, иначе я бы точно не удержался.

— Ну, разумеется, — хмыкает Мироненко. — Когда тебя волновали правила… Консультация как прошла? Вера же приезжала?

Попытки успокоиться рассыпаются в пыль. Я ухожу в кухню, плотно закрыв за собой дверь.

— Вот так, будто ни в чем не бывало? Просто спросите меня, как прошла консультация?!

— Вообще-то я рассчитывал, что ты сам мне об этом расскажешь, еще в больнице. Но раз у тебя появились другие планы…

— Какие на хрен планы?! — прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Кажется, что это не за окном метет, так что почти не видно ничего вокруг, а у меня в голове все завертелось в безумной пляске. От ярости, от боли, от собственной беспомощности.

— Максим, я не понял, ты пьяный что ли? Или по другой причине с катушек слетел? Объяснись! — голос главного становится жестче, а меня накрывает с еще большей силой.

— Объясниться мне предлагаете?! Вы еще вид сделайте, что ничего не понимаете! Как могли на такое пойти? КАК?! Зная о ребенке?

— А, вот ты о чем, — Мироненко, кажется, снова усмехается. — Узнал, значит. Ну, что ж, давно пора было.

Нет, я все-таки вернусь в больницу и набью ему морду! Это ничего не изменит, но хоть душу отведу! Какого лешего ведет себя так, будто говорит о ничего не значащих вещах?!

— Понимаете, что я могу написать жалобу? Затаскать вас по судам? Вообще заставить пожалеть, что выбрали эту профессию?!

— Выдохни, Горский, тебе так волноваться сейчас противопоказано, — почему-то чувствую себя глупым мальчишкой, слыша эти слова. Не похоже, чтобы мои угрозы хоть сколько-нибудь его взволновали. — И жену свою истерикой напугаешь, она же где-то рядом? А насчет жалоб… — Мироненко говорит строго, но абсолютно спокойно. — Можешь заняться, если тебе делать нечего, да только не советую. Сам знаешь, что не добьешься ничего. И ребенка не спасешь…

Он делает паузу, а потом продолжает гораздо тише:

— Но вот Веру вернуть ты еще можешь. Если хочешь, конечно.

Чувствую себя как выброшенная на берег рыба, которой внезапно стало не хватать воздуха. Делаю судорожные глотки, но только помогает это мало.

— Вернуть? Вы всерьез полагаете, что нам есть, что возвращать? После того, что случилось?

Главный опять долго молчит, так что даже начинает казаться, что разговор прервался. Но потом до меня доносится:

— Я думаю, есть вещи, которые куда важнее амбиций и обид. И самобичеванием не советую увлекаться. Иногда помогает, но не в этом случае. Жена у тебя — бриллиант чистой воды. Не упусти ее, парень. Не потеряй. Жизнь вам и так второй шанс дала. Третьего точно не будет.