И смех, и грех, и… Два соседа

Глава 12

Алина

Декабрь в Козловке холодный, снег падает за окном, укрывая все белым покрывалом, как будто пытается спрятать мою боль под своей тишиной. Прошло пять месяцев с тех пор, как Макс и Дэн исчезли, уехав в ту ночь, оставив меня одну в этом чертовом раю, который теперь кажется пустыней.

Ни сообщения, ни звонка, ни единого слова – они просто растворились, как дым от того пожара, в котором так героически спасали лошадей.

Сижу в своей маленькой кухне, снимаю видео для канала, показывая, как испечь имбирное печенье. Мой широкий свитер скрывает живот, который уже заметно округлился.

Я беременна, и это мой секрет, который знают только врач в городе и дед Аркадий, мой сосед, ворчливый, но верный. Я взяла с него слово, что он не скажет Максу, своему внуку, ничего.

Не потому, что я хочу скрыть это навсегда, а потому, что не хочу, чтобы они вернулись из жалости. Если бы они меня любили, они бы уже были здесь. Пять месяцев – это слишком долго, чтобы верить в их обещания, в их взгляды, в их «ты наша, Алина».

Они такие же, как Олег, только хуже, потому что они не просто ушли – они разбили мне сердце, оставив в нем частичку себя.

Раскатываю тесто, посыпаю его сахарной пудрой, стараясь держать голос ровным для камеры. Подписчики любят мои рецепты, мою улыбку, мою уютную Козловку, но они не знают, что за этой улыбкой – пустота.

Рассказываю, как смешивать имбирь с медом, как важно не переборщить с корицей, но мои мысли где-то далеко. Думаю о том, как Макс смеялся, когда перевернул миску с мукой, как Дэн смотрел на меня своими темными глазами, будто видел душу.

Я ненавижу их за то, что они сделали меня слабой, за то, что я позволила себе влюбиться, несмотря на все стены, которые я возвела после неудачных отношениях. Но я ненавижу и люблю их еще больше за то, что они оставили мне ребенка – их ребенка.

Врач сказал, что это девочка, но я не верю до конца, пока не увижу ее, не прижму к себе. Она будет моей, только моей, и я научу ее быть сильной, не то что я, которая плачет по ночам и начинает жалеть себя.

Слезы наворачиваются на глаза, и я не могу больше притворяться. Выключаю камеру, бросаю скалку на стол, позволяю себе минутную слабость. Слезы текут по щекам, горячие, как тот пар в бане, где мы были втроем, где я чувствовала себя их королевой.

Я плачу, потому что они ушли, потому что не вернулись, потому что я одна, и потому что, несмотря на всю боль, я люблю их. Мое сердце – предатель, оно цепляется за воспоминания, за их смех, за их руки, за их слова.

Но я сильная, я справлюсь, я должна справиться. Вытираю слезы, глубоко дышу, и в этот момент слышу, как к дому подъезжает машина. Мое сердце замирает, и я настораживаюсь.

В Козловке мало кто ездит, когда уже стемнело, особенно в такую метель.

Встаю, беру ружье, которое всегда стоит в углу у двери – дед Аркадий настоял, чтобы я держала его заряженным после той ночи, когда Макс и Дэн уехали. Снег за окном усиливается, ветер воет, и я слышу шаги на крыльце. Кто-то стучит в дверь, и я кричу, не открывая:

– Проваливайте! Кого там черт принес в такую погоду?

– Алина, это мы, – доносится голос Макса, я замираю. Его голос, такой знакомый, такой теплый, режет меня, как нож. Я слышу Дэна, его низкий, хриплый тембр:

– Алина, открой. Нам нужно поговорить.

Мое сердце колотится, но не от радости – от ярости. Они смеют являться сюда после пяти месяцев молчания? После того, как бросили меня, как будто я была просто приключением?

Распахиваю дверь, держа ружье наготове, и целюсь в них. Они стоят на пороге, Макс с его вечной ухмылкой, Дэн с его серьезными глазами, оба покрытые снегом, но живые, настоящие. Хочу броситься к ним, но вместо этого крепче сжимаю ружье.

– Убирайтесь, – мой голос дрожит, но не от страха, а от гнева. – Вы мне не нужны. Пять месяцев, черт возьми! Вы думаете, можете просто вернуться, как ни в чем не бывало?

– Алина, выслушай, – начинает Макс, поднимая руки, но я перебиваю.

– Нет, это ты выслушай! – кричу я, и слезы снова жгут глаза, но я не даю им пролиться. – Вы уехали, бросили меня, ни слова, ни весточки! Думали, я буду сидеть и ждать, как дура?

Дэн делает шаг вперед, его глаза ищут мои, и я вижу в них боль, но мне плевать. Я не хочу их жалости.

– Алина, – говорит он низким, хриплым голосом, который когда-то заставлял меня таять. – Мы уехали, чтобы защитить тебя. Мы разбирались с нашим прошлыми, чтобы сейчас никто и никогда не смогли до тебя добраться. Мы не могли написать, позвонить – любой контакт мог привести к беде.

Смеюсь, но смех горький, как мои слезы, которые я проливала все это время без них. Я хочу верить им, но мое сердце слишком сильно болит.

– Защитить меня? – снова кричу я, опуская ружье, но только потому, что руки дрожат. – Вы разбили меня, Дэн! Вы оставили меня одну, с… – я замолкаю, не желая говорить про ребенка. Они не заслуживают знать, не сейчас. – Я думала, вы другие. Думала, вы любите меня, но вы такие же, как Олег, только хуже, потому что я вас любила по-настоящему!

Макс качает головой, его лицо искажено болью, и он делает шаг ко мне.

– Алина, мы любили тебя. Любим. Каждую секунду этих пяти месяцев мы скучали по тебе, – говорит он, и его голос срывается. – Ты думаешь, нам было легко? Мы не спали, не жили, зная, что ты здесь, одна, думаешь о нас бог знает что.

Открываю рот, чтобы ответить, но Дэн вдруг поворачивается и идет к машине. Я смотрю ему вслед, не понимая, что сейчас он совсем уйдет и уже навсегда, всхлипываю, готовая сорваться в истерику.

Но когда он возвращается, в его руках – огромный букет розовых пионов, их лепестки нежные, как первый снег. Мое сердце замирает. Всего неделю назад я писала в своем канале, как мечтаю о пионах в декабре, о том, как их аромат напоминает мне о лете, о счастье.

Они читали. Они смотрели мои видео. Они знали. Они все знали и молчали.

– Ты… – шепчу, глядя на пионы, и мои глаза наполняются слезами. – Вы следили за мной? Как… как вы… вы…

– Конечно, следили, – отвечает Дэн, голос мягкий, почти умоляющий. – Мы не могли не смотреть, Алина. Ты была с нами, даже когда мы были так далеко. Эти пионы… я знал, что они тебе нужны, как ты нам.

Убираю ружье в угол, беру букет, пальцы дрожат, аромат цветов окутывает, как воспоминание о тех днях, когда мы были вместе. Но я не готова простить их, не так просто. Ухожу в дом, мужчины следуют за мной, закрывая дверь, кладу пионы на стол, поворачиваюсь к ним, мой голос звучит тверже:

– Пионы не исправят пять месяцев молчания. Не исправят того, как я плакала по ночам, думая, что вы забыли меня, а может быть вообще, валяетесь мертвыми в какой-то канаве. Не исправят того, что я осталась одна, когда… – я снова замолкаю, чувствуя, как ребенок толкается. Я не хочу, чтобы они знали, мой безразмерный свитер не может скрыть правду вечно.

Макс смотрит на меня, глаза блестят, и он вдруг делает шаг, сокращая расстояние между нами. Хочу оттолкнуть его, но он быстрее – его руки обхватывают мое лицо, целует, нежно, но с такой силой, что я задыхаюсь. Его губы теплые, знакомые, и на секунду я забываю о боли, о гневе.

– Я люблю тебя, малышка, – шепчет он, отстраняясь, его лоб прижимается к моему. – Я так люблю тебя, что эти месяцы были адом. Прости нас, девочка. Мы не уйдем больше, клянусь.

Хочу ответить, но Дэн перехватывает меня, его руки обнимают талию, он целует, глубже, требовательнее, как будто хочет забрать всю мою боль. Его губы горячие, и я невольно цепляюсь за его плечи, чувствуя, как мое тело предает, отзываясь на него, как всегда.

Но когда его рука скользит ниже, ложится на живот, мужчина замирает. Я отстраняюсь, смотрю на него с вызовом, готовясь к тому, что он уйдет, как только поймет.

– Алина… – шепчет Дэн, глаза расширяются, и я вижу, как он смотрит на мой живот, потом на Макса. Макс тоже понимает, его взгляд скользит по мне, и я вижу шок, смешанный с чем-то, что похоже на восхищение.

– Ты… – начинает Макс, но его голос срывается. – Ты беременна?

Стискиваю зубы, готовясь к их уходу, к их страху, к тому, что они сбегут снова. Но вместо этого Дэн опускается на колени, его руки осторожно ложатся на мой живот, он смотрит на меня снизу вверх.

– Это наш ребенок? Алина, почему ты не сказала?

– Потому что вы ушли! – слезы текут по моим щекам, не могу их остановить. – Вы оставили меня, и я не хотела, чтобы вы вернулись из жалости. Это моя девочка, моя, и я справлюсь без вас!

Макс подходит ближе, его руки обнимают меня, он целует мои щеки, мои слезы, его голос мягкий, но решительный:

– Ты не будешь справляться одна, малышка. Мы здесь. Мы не уйдем. Этот ребенок… она наша, и мы будем с вами обеими.

Дэн встает, его руки все еще на моем животе, и он притягивает меня к себе, губы касаются моего лба.

– Мы любим тебя, Алина. И мы любим нашу девочку. Мы не оставим вас больше никогда, слышишь?

Хочу оттолкнуть их, хочу кричать, что не верю, что не прощу, но мое сердце, это предательское сердце, тает под их словами, под их касаниями.

Смотрю на мужчин, на Макса с его теплой улыбкой, на Дэна с его серьезными глазами, и понимаю, что они говорят правду. Они вернулись, они здесь, с цветами, с любовью, с обещаниями, которые я так боюсь принять.

– Вы разбили мне сердце, – шепчу, мой голос ломается. – Как я могу вам доверять?

– Дай нам шанс, Алина, – говорит Макс, его рука гладит мои волосы. – Мы будем доказывать тебе каждый день, что ты – наш дом. Ты и наша девочка.

Дэн кивает, его рука все еще на моем животе.

– Мы не идеальны, но мы твои. И мы никуда не уйдем.

Закрываю глаза, чувствуя их тепло, их дыхание, их любовь. Я не прощаю их полностью, но готова дать шанс, потому что сама без них не живу. Моя девочка толкается, как будто чувствуя их, и я знаю, что, несмотря на боль, несмотря на страх, я хочу верить им.

– Если вы снова уйдете, я найду вас и пристрелю.

Макс смеется, его глаза блестят, он целует меня снова, мягко, нежно.

– Малышка, мы не рискнем. Ты слишком метко стреляешь.

Дэн улыбается, впервые за вечер, и его рука сжимает мою.

– Мы дома, Алин. Навсегда.

Смотрю на них, на пионы, на снег за окном, и чувствую, как что-то внутри меня все оживает. Это не конец боли, но, может быть, начало чего-то нового.

Ребенок снова толкается, словно чувствует своих отцов, хотя, точно от кого моя малышка неизвестно, да мне и все равно. Мы снова вместе, а эта деревня действительно становится домом, и я готова попробовать еще раз.