Идеальный любовник (СИ)

Кусок второй

После услышанного ответа по-настоящему испугалась и, завизжав, стала вырываться. В ход пошли высокие каблуки, остро наточенные ногти и зубы. Но, мужчина, игнорируя меня и мои телодвижения, упорно тащил меня к дому. Такое ощущение было, что руки у него из железа, ни одной царапины не осталось, ни одного укуса. Решила поступить по-другому, расслабила ноги, отказываясь шагать самостоятельно. Меня подхватили подмышки, и, подталкивая под зад коленями, потащили дальше.

У дверей вышла заминка, которая дала мне передышку и надежду, что пока Герман будет отпирать замок, смогу сделать ноги, хоть куда-нибудь. Но надежда была тщетной. Не отпуская, вырывающуюся меня, он просто пнул ногой дверь, которая послушно распахнулась, и шагнул через порог, таща почти вывернувшуюся из его лап меня прямо по начищенному до блеска полу по коридору в комнату.

Очень скоро охрипла от крика и визга и когда меня втолкнули в роскошную спальню, была способна только тихо и жалобно всхлипывать. Подняться с пола сил не было, и я снизу вверх смотрела на своего мучителя, надеясь, что все происходящее мне приснилось. Но кошмар не хотел рассеиваться.

— За что? — спросила красавчика, который смотрел на меня с непроницаемым выражением лица.

Он ничего мне не ответил и, еще немного погипнотизировав взглядом, вышел из комнаты, закрыв дверь на замок. Я взаперти? Как только поняла, что в заключении, появились силы. И с открывшимся вторым дыханием поднялась с пола и стала стучать в дверь и шипеть, голос отказывался повиноваться:

— Выпусти меня!

Ответом была тишина и скоро, убедившись, что двери абсолютно все равно, сколько не стучи, а гад, укравший меня, никак не реагирует, бросилась к единственному окну в комнате. Распахнула створки и попыталась вылезти, но не тут-то было. Невидимая преграда не давала мне перекинуть ногу через подоконник. Отчаявшись, притулилась на стуле, который в количестве одной штуки имелся в комнате. Здравых мыслей в голове не появлялось. Что делать в такой ситуации не знала. Жизненный опыт был так мал, что тоже тихо молчал в тряпочку. Вот тебе и самостоятельная жизнь. Одна надежда на папу. Он так просто мое исчезновение не оставит.

Анатолий Ермолаевич, так звали незабвенного папулю Леры, метался по залу ожидания в аэропорту, ожидая рейса на Мальдивы. Выехать пришлось срочно, из отеля позвонили еще вчера и предупредили, что жена бизнесмена попала в аварию. Собралась устроить сюрприз дочурке ко дню рождения, приехать и поздравить лично, а вон как все обернулось. Мужчина скрывал от дочери как мог плохие новости, не хотелось в праздник совершеннолетия портить девочке настроение. Да и не воспринимал он дочь как взрослого человека. Все еще казалась несмышленой малышкой, которую надо было оберегать от всевозможных жизненных неурядиц. Поэтому и вечером промолчал и на следующий день утром. Духу не хватило сказать, что мать в коме.

Сейчас он пытался набрать номер Леры, но телефон не отвечал. Длинные гудки тревожили, и дурное предчувствие не давало покоя. Слишком много неприятностей и с бизнесом и в личной жизни стало валиться на плечи бизнесмена последнее время. Жена ушла к другому, о чем Лера пока тоже не догадывалась. А теперь вот в аварию попала. И Лера не подходит к телефону, как тут не забеспокоиться?

Набрал номер начальника своей личной службы безопасности:

— Леха, что с Лерой?

— Шеф, тут такие дела, — замялся мужчина на другом конце провода. — Упустили мы ее.

— Как упустили? — чувствуя, как холодеет в груди, Анатолий Ермолаевич сел на свободное сиденье.

Зал ожидания хоть и был полон, свободные скамейки еще были.

— За ней пижон какой-то приехал в институт. Сашок говорит, что раньше этот разряженный клоун замечен рядом с Валерий не был. Первый раз нарисовался. А она вела себя с ним так, будто знакомы они. По телефону перед этим не созванивались, вы же сами знаете, жучок в трубке стоит, все разговоры знаем. Если только через интернет познакомились, но и на ее ноуте прога стоит, мы в курсе с кем она общается. И мужика похожего среди ее инет-знакомых не было. А тут нарисовался как из воздуха. Тачка шикарная, букет подарил и она села в машину. Мы номера пробили, таких в базе нет, свободными числятся. Поехали следом, проследили до МКАДа, а там тачка как в воздухе растворилась. Жучок молчит, пеленгнуть не получается. — Мужчина виновато засопел в трубку. — Будем землю рыть, но пока такие результаты.

— Леха! — завопил Анатолий Ермолаевич так, что сидящие рядом с ним люди начали испуганно оглядываться. — Если не найдете, убью всех! — и, схватившись за сердце, хриплым шепотом добавил. — И тебя не помилую, даже не смотря на то, что друг.

— Толь, что с тобой? — забеспокоился Леха.

— Н-н-ничего, — прошептал, синея, мужчина. — П-п-п-пройдет.

Мобильник выпал из непослушных пальцев и мужчина начал заваливаться на бок. Взвизгнула какая-то нервная дама, мамочка с ребенком поспешила встать и поменять диспозицию, чтобы не травмировать дитя и встревоженная охрана сгрудилась вокруг бездыханного шефа.

Понимание безнадежности положения становилось тем больше, чем больше времени с момента моего пленения проходило. Дверь не поддавалась ни на какие провокации. Замок можно было бы попытаться открыть, разделяй мое заточение со мной моя сумочка. В ней было много полезных вещей. И пилка для ногтей была бы очень кстати. Но, сумочка осталась валяться где-то возле дома, а значит, пилки и маникюрных ножниц мне не видать как своих ушей.

Словно отвечая на мои мысли, дверь распахнулась и моя сумка полетела ко мне на колени. Герман, стоящий в дверях, снова гипнотизировал меня взглядом, правда, в этот раз отмалчиваться не стал:

— Хочу озвучить условия твоего пребывания здесь.

— Выпусти меня, — прошептала в ответ, голос все еще срывался и не хотел слушаться.

— Ты выйдешь отсюда, живая и невредимая, если выполнишь условие, всего лишь одно.

— Какое условие? — мертвое выражение лица красавца не предвещало ничего хорошего.

— Займешься со мной сексом, — спокойно ответил маньяк. — Добровольно или нет, решать тебе, но выйдешь только после этого. И впоследствии не будешь отказывать мне в доступе к твоему телу.

— Зачем? — подскочила со стула, сумка соскользнула с коленей и упала на пол.

— Для тебя это не имеет значения, — пожал он плечами. — Главное, что это нужно мне. У тебя день на размышление. Больше времени дать не могу, оно поджимает.

— А если я откажусь? — решила выяснить, есть ли пути к отступлению.

— Тогда станешь моей насильно. Все в твоих руках, — недобро усмехнулся Герман.

— Но почему именно я? — эгоистически возмутилась такой вопиющей несправедливостью.

— Ты девственница, другую подходящего возраста мне некогда искать. Время не ждет и ты в такой ситуации самый удачный вариант. К тому же тебя сейчас некому хватиться, что мне только на руку. Завтра приду за ответом. Передвигаться сможешь в пределах дома, за порог выйти не получится. Нет, пытаться не запрещаю, но предупреждаю заранее, без моего разрешения тебе отсюда не уйти.

— Но я хочу понять, — попыталась закричать, когда увидела, что он разворачивается и выходит за дверь, но голос снова подвел и получился только жалкий хрип.

Бросилась следом за ним, но в коридоре уже никого не было. Испарился в неизвестном направлении, оставив меня в настоящей панике. Что же он хотел сказать своим "некому хватиться"? Зачем ему нужна я?

Лихорадочно заметалась по дому в поисках этого урода, но все комнаты и на первом, и на втором этаже были пусты. Мельком успела заметить горы готовой еды, тарелками с которой был заставлен весь стол на кухне, но не задержалась и в этом помещении. Что мне пища материальная, если душа жаждет ответов на вопросы? А еще больше она жаждет оказаться как можно дальше от этого дома.

День провела бесцельно шатаясь по комнатам и время от времени пытаясь выбраться за пределы дома. Но двери и окна, хоть и открывались, были закрыты для выхода все той же упругой преградой что и в первом месте моего заточения. Невидимая стена не поддавалась ни на уговоры, ни на заветное "Сезам", ни на стучание ногами и кулаками по ней.

Где-то ближе к вечеру попыталась поесть. Кусок в горло не лез, поэтому отложила приглянувшийся мне сначала жаренный окорочок курицы. Поднялась и поплелась выбирать себе комнату для ночевки. Выбирала долго, с чувством, толком, расстановкой. Исходила из возможности предотвратить несанкционированное вторжение в окна или двери некоей ненавидимой мной теперь личности. Простучав стены в очередной комнате на втором этаже и обозрев наличествующую мебель, пришла к выводу, что вариант подходит. Никаких тайных ходов (ну да, начиталась всяких дурацких дамских романов) вроде предусмотрено не было. Впрочем, как и во всех остальных спальнях, в которых я успела тоже постучать по стенам. Но вот симпатичная пара шкафов очень подходили для того, чтобы забаррикадировать дверь и окно. А вот фиг тебе, Герман, а не мое беззащитное тельце непроглядной ночью. Да и как-то спокойней себя чувствовать стала, когда проделала манипуляции по перемещению шкафов.

Раздеться побоялась, мало ли вдруг придется ночью срываться с места, да и как-то больше не хотелось светить своими прелестями перед Германом и не только перед ним. Не удивлюсь, если здесь есть видеокамеры, пусть и работающие не от электрического тока. Слишком много чудес за последнее время, можно поверить во что угодно. Поэтому легла в постель одетая, только обувь сняла. Прижала к себе многострадальную сумку, которая играла сейчас для меня роль плюшевого мишки и попыталась уснуть. Но сон не шел, а мысли, тяжелые мысли, которые в шоковом состоянии еще удавалось гнать от себя, теперь не давали покоя. Не получалось понять, зачем мужику, красивому мужику секс именно со мной. Зачем ему необходимо уложиться в какие-то сроки? Что за силы ему подвластны, раз ему так легко дается создание невидимых стен? Или чудо дом шел сразу в комплекте с преградами? Может, какое новое слово техники?

Так и металась всю ночь от одного предположения к другому, но ничего путного не придумывалось и только утром провалилась в беспокойный, полный кошмаров сон. Утро для меня наступило днем, когда соизволила проснуться. Подскочила, всполошено оглядывая помещение, так, словно была дневальным, уснувшим на посту и теперь думающим, а проходил ли кто мимо за это время или нет. В комнате, кроме меня, никого не было, поэтому облегченно вздохнув, вдруг еще что-то успеет измениться в лучшую сторону, снова взялась за перестановку мебели. Туалет срочно понадобился, поэтому с проблемой шкафов справилась быстро. А если бы ночью приспичило? В панике действовала и этим все сказано. Сейчас, на свежую голову, проблема, не считая моего внутреннего категорического несогласия с ультиматумом, не так страшна. Секс это не смерть. Герман знает в этом деле толк, как-никак целоваться мы с ним целовались. Если соглашусь, то может даже смогу потом вспоминать без содрогания. Еще бы саму себя уговорить и дело будет в шляпе.

Внутренние протесты, после проведения референдума между совестью, принципами, моралью, все равно пришлось отодвинуть в сторону. Утренний туалет отвлек от раздрая внутри, пока умылась, пока поела (аппетит наконец-то соизволил посетить мою скромную особу), пока собрала обратно в расстегнутую (забыла застегнуть, когда вчера в ней копалась) и вывалившуюся во время сна из рук сумку, все мелочи, которые там хранились. Грустно повздыхала над учебниками, еще предстояло как-то объяснять однокурсникам и преподавателям свое отсутствие. Но все это меркло перед приближающимся часом икс.

Чем больше времени проходило, тем сильнее нервничала. Нарезание кругов по дому, хоть и раздражало меня саму, остановить не получалось. Руки тряслись, губы были все искусаны, а решение не принималось. То я думала, что вполне переживу, если скажу "да". То сомневалась в собственном уме и здравом рассудке. Все во мне кричало: "Нет! Не хочу так!". А здравый смысл говорил, что лучше бы согласиться. Гордость подталкивала к побегу, но снова вмешивался здравый смысл и мне становилось совсем плохо.

Стук распахнувшейся двери прозвучал контрольным выстрелом в висок. Время пришло, а я так и не знала, как поступить. Герман появился в дверях комнаты, в которой как раз мерила шагами периметр, и спросил:

— Что ты решила?

Перекрывая выход, стоял он, красавец, мужчина мечты, с холодным лицом и неживыми глазами, внушающий ужас. За моей спиной находилась кровать, как будто издеваясь надо мной и подсказывая: "Давай, чего трусишь, тебе будет приятно!"

Отогнала бредовое наваждение, развернулась лицом к маньяку, облизнула враз пересохшие губы и ответила:

— Пожалуйста, не надо! — вот и все что пришло в голову.

Больше он ничего не стал спрашивать, просто сделал пару шагов вперед и поймал попытавшуюся выскользнуть из комнаты меня. Потом подтолкнул к кровати, я сделала несколько шагов назад и, споткнувшись, плюхнулась на мягкое ложе. Герман склонился надо мной, отвел мои руки, которыми уперлась ему в грудь, в стороны и прижал к постели.

— Не надо, — испуганно, на выдохе, прошептала я.

Мужчина словно не видел и не слышал, он лег на меня, не давая возможности шевельнуться. Слезы навернулись на глаза от бессилия и страха. Наши взгляды встретились, и красавчик застыл статуей, потом подскочил с кровати как ошпаренный, выругался и вылетел пулей из комнаты.

Радуясь тому, что свободна, попыталась подняться с постели, но не тут-то было. Мои руки так и оставались пришпилены невидимыми оковами к ложу и мое нелепое дерганье свободными ногами никак не помогало ситуации. Ладно, сбежал, может совесть включилась, но зачем оставил привязанной? Мучимая всевозможными догадками от "вернется" до "забыл"? извивалась как змея, пытаясь высвободиться, но ничего не получалось. Чернышевский со своим "Что делать?" витал невидимым духом в комнате, а выхода из ситуации как не было, так и не находилось.

Красавец шатен стоял на крыльце дома и сжимал руками голову так, словно хотел, чтобы она треснула, как спелая тыква, от его усилий. Как оказалось, еще не все человеческое умерло в нем, поэтому так сложно было завершить начатое. Глаза девчонки, полные страха, стали тем стимулом, который выпустил на волю тщательно скрываемые от себя умение сопереживать, благородство и жалость.

В мозгу крутился разговор с Инквизитором, который за столетия так и не был сломлен. Тот советовал идти путем ненависти и сейчас, Герман снова мысленно спорил с ним, пытаясь доказать что эта дорога не верна. Но Инквизитор как всегда был очень убедителен.

Имени своего друга и оппонента, как ни удивительно, Герман так и не узнал. Тот представился Инквизитором когда-то и это наименование как ничто шло облику монаха: тонзуре, обрамленной редкими седыми волосами, старой, дырявой рясе, янтарным четкам, которые священнослужитель задумчиво перебирал во время разговора, и холодному, пронзительному, взгляду.

Первое знакомство было не менее примечательно, чем сама личность Инквизитора. Измученный, голодный парень, заблудившийся в лесу, как раз присел на траву у дерева, вытянул уставшие, после похода на многие километры, ноги. Снял кепку, утер пот со лба, было жарко, очень жарко, скинул куртку и, прислонившись к покрытому грубой корой стволу, прикрыл глаза.

— Пища земная, питая наше тело, подрывает чистоту нашего духа, — глубокомысленно заметил некто невидимый.

Герман открыл глаза и собрался было вскочить, чтобы иметь возможность защититься от неведомой опасности, но, стоящий перед ним монах сказал:

— Поспешность так же вредит духу, как и пища земная, сиди, сын мой, не стоит меня бояться.

Тогда Герман не знал ни о реальном влиянии Инквизитора, ни о силе характера своего нежданного собеседника, поэтому поверил и расслабился. Священник ловко присел рядом с парнем, закрыл глаза и принялся перебирать ярко-желтые бусины. Минут пять продолжалось молчание, которое нарушил монах:

— Вы очень хороший собеседник, мой юный друг.

Герман развернулся лицом к мужчине и изумленно спросил:

— Правда?

— Помолчать в нужный момент может далеко не каждый, — философски заметил монах, так и не открыв глаз.

Парень пожал плечами и вздохнул, потом вернулся к невеселым воспоминаниям, которые жгли раскаленным железом память.

— Мне пора, — поднялся монах с травы. — У меня по расписанию костер, опаздывать никак нельзя.

— Эй, не уходите! — очнулся от дум Герман, поняв, что нежданный собеседник собирается оставить его одного.

До молодого человека только дошло, что странно и само появление человека в такой глуши и то, что сам парень так спокойно готов отпустить спасение в лице незнакомца.

— Извини, мне нельзя опаздывать, — улыбнулся монах и развел руками.

— Тогда возьмите меня с собой, — вскочил с места Герман и ухватил мужчину за рукав рванной рясы.

— А выдержишь? — усомнился монах.

— Конечно, — парень был готов на все, только бы выбраться из леса.

— Тогда пошли, — высвободил рукав незнакомец.

— А как вас зовут? — Герману пришлось догонять монаха, который уже успел сделать несколько шагов.

— Мое мирское имя тебе незачем знать. Зови меня Инквизитор.

Молодой человек не сразу понял, как сочетаются между собой слова "инквизитор" и "костер", а когда понял, все равно решил следовать за спасителем, выбора не было.

Это потом, сам же монах, неоднократно повторял, что выбор есть всегда и многое зависит от того, что выберешь и Герман был вынужден согласиться. У него и в той ситуации была возможность выбирать, остаться, пойти с монахом, или же искать дорогу самостоятельно.

Вот и сейчас, мужчина мысленно спорил со старым другом, который еще несколько дней назад повторял: "На любовь с первого взгляда, лучше не рассчитывать, страсть тебе даст временную привязанность, а вот ненависть, ее хватит надолго. Так что иди этим путем". Герман не согласился тогда, и сейчас совсем не хотел вызывать у девушки ненависть, особенно тяжело было смотреть в полные слез глаза и знать, что более сильные страх и боль для нее еще впереди. Но Лера не захотела, ни влюбиться с первого взгляда, ни уступить по-доброму, а отпущенное время было уже на исходе.

Приняв окончательное решение, мужчина зашел в дом, прошел в комнату, в которой осталась пришпиленная к кровати девушка, закрыл за собой дверь и решительно снял куртку.

Моральный урод и мой личный кошмар вернулся. Ничего-то он не забыл и намерений не поменял. Скинул с себя куртку, стянул футболку и направился ко мне. Присел рядом и снял с меня куртку, с которой за все это время так и не решилась расстаться. Оковы на моих руках ему не помешали разобраться и с моей блузкой. Медленно расстегивал он мелкие пуговички, медленно распахивал полы одежки, потом так же медленно стянул шелковую блузку с меня. После нежно провел пальцами по щеке и сказал: "Прости".

Он долго гладил меня по волосам, словно успокаивая, водил рукой по щеке, спускался кончиками пальцев по шее и каждый раз останавливался у бюстгалтера, не двигаясь дальше, потом путь повторялся. Мужчина добился своего, страх постепенно сменялся томлением в низу живота. Потеряла счет времени, поэтому не смогу сказать точно, сколько минут прошло, прежде чем стала жаждать того, чтобы его рука спустилась ниже. Уловив мое настроение, мужчина скользнул пальцами в бюстгалтер, задев сосок, который сразу же затвердел.

Оторвавшись на время от груди, он склонился надо мной и легко чмокнул в губы. Немного разочаровалась, что поцелуй такой целомудренный. Но, Герман, не стал останавливаться на платоническом времяпровождении и впился в мои губы более страстным и требовательным поцелуем. Ответила, забыв уже, что нахожусь в незавидном положении. Мое тело, в не зависимости от моей воли, все еще остро реагировало на мужественность и сексуальность липового идеального любовника.

Мы долго и страстно целовались, а его руки блуждали по моему телу, вызывая приливы и отливы из чувственных, приятных и нежных волн, которые накатывали на меня. Обняла мужчину за шею, даже не удивившись тому, что руки свободны. Из головы вылетели все здравые мысли, осталось только порочное наслаждение, в которое хотелось окунуться с головой.

Он ловко освободил меня от бюстгалтера и принялся терпеливо ласкать губами и руками, спускаясь ниже и ниже. Брюки и его и мои, скоро оказались ненужными деталями туалета. Не заметила, в пылу страсти, как он освободил меня и от этой детали и от обуви, когда же он скидывал с себя остатки одежды, только испытала короткое разочарование, что сладкие ощущения на время прекратились. Была рада тому, что он быстро вернулся ко мне и продолжил начатое. Крышу сносило от каждого прикосновения к коже, от каждого движения такого близкого, но все еще далекого мужского тела. Герман прижимался ко мне все сильнее, но пока так и не переступил грани, словно ожидал чего-то. Дождался, не выдержала, сама прижалась бедрами к нему сильнее, потеряв всякий стыд. Поняв, чего хочу, он больше не стал медлить.

Мужчина закрыл мне рот поцелуем, приглушая крик боли. Дискомфорт, даже не смотря на то, что любовник остановился, пережидая мое разочарование от вторгнувшихся в удовольствие диссонансных ощущений, рушил наслаждение. Поэтому Герман вернулся к моим губам, груди, животу. Оставаясь во мне, он руками терпеливо возвращал сладкие волны, которые не сразу, но стали снова накатывать, лишая меня всякой способности критически мыслить, а значит и сопротивляться, и бояться, что боль повторится. Только после того, как снова забылась в чувственном угаре, мой любовник продолжил двигаться во мне, медленно, осторожно, давая возможность привыкнуть и распробовать то новое, что сейчас довелось прочувствовать.

Небольшое саднящее ощущение меркло на фоне нарастающего наслаждения и скоро уже не могла сдерживать стоны. Кусала губы, стараясь удержать себя от такого громкого выражения страсти, но это не сильно помогало, скорее больше возбуждало. Все сильнее и сильнее приникала к мужчине, чтобы полнее прочувствовать его всего, целиком. Сладкая судорога, одна, другая, побежали по телу, заставляя выгибаться и комкать руками простыню. Мысли улетели в никуда, отрешая от действительности, заставляя полнее окунуться в медовый восторг. Я, наверное, кричала, но не слышала сама себя, настолько сильно было охватившее меня удовольствие.

Реальный мир ворвался в затуманенное сознание не сразу. Опустошенность, расслабленность, усталость, вот первое, что отметил вернувшийся из нирваны мозг. Мужчина, так и не ставший близким, хоть и были мы близки, выпустил меня из объятий и поднялся с кровати, подхватил меня на руки и куда-то понес. Как оказалось в ванну, принять душ. Тщательно смыл с себя и с меня все следы бурно проведенного дня, снова пугая непроницаемым и неживым выражением глаз. В момент страсти он казался более живым, чем сейчас. Губы были пухлее и чувственней, выражение лица мягче. Это я успела заметить, хоть и, не очень отдавая себе отчет в увиденном. Сейчас же передо мной была статуя, непроницаемая для эмоций и чувств и снова вернулись сомнения, страхи, тревоги. Попыталась задать мучивший меня вопрос:

— По…

Но он прикрыл ладонью мой рот, вытер, вдруг вспомнившую, что полностью обнажена, меня и на руках отнес в кровать, где я сразу же закуталась в одеяло. Когда попыталась снова озвучить вопрос, меня прервали:

— Отдохни, это самое лучшее сейчас для тебя.

— Да? — взвилась я, сложный характер решил проснуться от спячки. — Ты теперь все решать за меня будешь? Трахнул и рад радешенек! А рассказать, зачем и почему? — как всегда женская логика на пару с любопытством возобладали, ненадолго заглушая очнувшуюся в довесок к характеру обиду.

— Чем меньше ты знаешь, тем лучше для тебя же, — принялся натягивать брюки, прямо на голое тело.

Когда раздевался, даже внимания не обратила, что нижнего белья он не носит. Черт бы его побрал со всеми этими интимными подробностями.

— Да ну! — восхитилась его наглостью. — Какой ты молодца! Сделал дело, а что девушка чувствует пох? Офигительный герой любовник!

— Тебе не понравилось? — холодно полюбопытствовал он, надевая футболку.

Хотелось соврать, вот только понимание, что выйдет неубедительно, остановило. Соскочила с кровати и с удивлением поняла, что ноги плохо слушаются. Секс оказывается дело-то утомительное. Потом пришло осознание, что с постели соскочила без одеяла и, взвизгнув, попыталась выловить столь нужную мне деталь комплекта постельного белья, которая не ловилась целиком, поэтому я прыгнула обратно на ложе, снова заматываясь в кусочек попавшегося в руки прикрывателя наготы.

Заметив мои кенгуринные прыжки, достойные не только симпатичных зверушек, но и акробатов-профессионалов, Герман собрал вещи, которые частью валялись на полу, частью распластались на кровати и подал мне. Зардевшись при виде своего белья, которое лежало поверх живописной кучки в руках мужчины, выхватила вожделенные вещички и, путаясь в одеяле, гордо удалилась в другую комнату, чтобы иметь возможность переодеться без подглядывания со стороны одного индивидуума. Правда вряд ли, после того, как добился своего, для него есть необходимость в подсматривании. Чего он там не рассмотрел? Но щеки упорно предательски алели, при одной мысли о том, что меня видели без одежды и не только видели, а еще и ощупали во всех подробностях.

Путаясь в вещах, постаралась одеться как можно быстрее и уже более спокойная и собранная вошла в вертеп разврата, в котором меня дожидался отвратительнейший урод, который беспардонно меня использовал и похоже не испытывал ни капли угрызений совести.

Постель была заправлена и, готова поклясться, девственно чиста. Герман сидел, сосредоточенно глядя в одну точку, и никак не отреагировал на мое появление.

— Отвези меня домой, — зло бросила я. — Ты обещал.

— Да, сейчас, — поднялся, посмотрел на меня, нахмурился и подошел поближе.

Коснулся рукой моих губ, шеи, провел ладонями в воздухе, очерчивая контуры тела. Невольно отшатнулась, мужчина злил меня своей холодностью, равнодушием и пусть в чем-то даже проявлял заботливость, все равно выбешивал безразличием.

Машина стартанула с места, выезжая на появившуюся вновь дорогу, а я оглянулась и заледенела, страх холодными лапами прошелся по спине. Дом, в котором произошло столь значимое для меня событие, таял на глазах, стираемый словно ластиком с лица земли. С кем я связалась и во что влипла?

Мужчина вел машину сосредоточенно, молча, за всю дорогу он ни разу не посмотрел на меня, словно забыл о моем существовании. Когда мы въехали в пределы города, Герман остановил автомобиль у первой попавшейся аптеки, вышел, закрыв дверь, сигнализация отчетливо пикнула, и исчез в дверях фармацевтического заведения. Обращается как с собакой, вон закрыл, чтобы не сбежала. Из всех уродов, мне попался именно такой, со сверхспособностями и равнодушием статуи. Глупо, конечно, дуться именно из-за этого, хоть не изнасиловал и то радость, но все равно гадко на душе до слез.

Скоро причина моего гнева вернулась, неся в руках пакет. Дверь открылась, мужчина ловко устроился на сиденье и отдал пакет мне:

— Пригодится, — вот и все что сказал.

С трудом подавив раздражение, заглянула в пакет и окаменела от возмущения и стыда. Уверена, я ко всему прочему еще и побагровела. Упаковка прокладок ввела меня в такой ступор, что долго открывала и закрывала рот, прежде чем собралась с духом и спросила:

— Зачем?

— Какое-то время может продолжаться кровотечение, — терпеливо, как маленькой, объяснил он мне.

Так плохо, словно в душу плюнули, мне за последние пару дней не было никогда. Этот нечеловек подарил мне столько отвратительного чувства беспомощности, столько отвращения к самой себе, что вела себя как самка бабуина в брачный период, что было бы чем, убила бы. А так, швырнула в него пакет и, пользуясь тем, что мы еще не тронулись с места, открыла дверь и, крикнув:

— Пользуйся сам, урод! — помчалась, не разбирая дороги к высоткам, которые находились прямо за магазинами, как раз по курсу моего движения.

Но скоро прекратила бег, с ужасом наблюдая, как прямо передо мной вырастает каменная стена, такая высокая и длинная, что по аналогии сразу вспомнилась та самая Великая Китайская, которая не шелковый путь. Невольно попятилась, судорожно пытаясь вспомнить таблицу умножения. Ничего более умного, чтобы проверить собственное психическое здоровье, в голову не пришло.

Меня схватили за руку, Герман, кто бы сомневался, и тут же стена стала таять. Как-то логично сложились куски мозаики, исчезающая, появляющаяся дорога, странный дом, теперь стена. Развернулась лицом к своему мучителю:

— Ты, — все, что удалось прошипеть, дальше этого слова продвинуться, никак не получалось. — Тыыыыы!

— Идем, ты же хочешь увидеться с отцом? — спокойно спросил меня.

— Что? О чем ты? — отвлеклась от попыток испепелить его взглядом.

Отвечая на мой вопрос, зазвонил, молчавший эти два дня, мобильник. Дурное предчувствие накатило волной, и почему-то шепотом сказала, после того как дотронулась до "поднять":

— Алло.

— Валерия, ты? — в голосе начальника папиной охраны прозвучало облегчение.

— Да, дядь Лёш. Что случилось? — все так же шепотом спросила я.

— Как что? Мы с ног сбились, пока тебя искали, вон даже Анатолий Ермолаич слегка приболел от расстройства, — немного более бойко чем нужно отрапортовал дядя Леша.

— Что с папой? — вот тут голос и прорезался.

— Сердце прихватило, но врачи сказали ничего страшного, возраст сказывается и волнения последних дней.

— Какие волнения? — испугалась я. — Вы чего-то недоговариваете. Где отец?

— В больнице, — помолчал дядя Леша, потом добавил. — Ты где?

— В какой больнице? — проигнорировала вопрос. — Я сейчас буду.

Больше начальник СБ не стал задавать вопросов, деловито объяснил куда ехать. Нажав "отбой", скомандовала:

— Поехали!

Герман ничего не сказал. Просто довел меня до распахнутой дверцы автомобиля, помог сесть, закрыл дверь, обошел машину и устроился за рулем. Он не стал спрашивать куда ехать, и я не стала объяснять, было ощущение, что он прекрасно все знает и так.

— Это твои штучки? — первая как обычно не выдержала я.

— Какие? — уточнил Герман.

— С отцом! — разозлилась я.

— В чем именно ты меня подозреваешь?

— В том, что ты что-то говорил про то, что меня некому хватиться. Не ты ли устроил это некому хватиться, а?

— Ты об этом? — он все так же не отвлекался от дороги и даже не повернул голову ко мне, пока отвечал. — Да, я.

— Урод! Ненавижу! Сволочь! Что ты с ним сделал?! — держать себя в руках становилось все труднее и труднее.

Хотелось разбить о непробиваемую башку собеседника кучу разных, травмоопасных вещей. Таких как тарелки, бокалы, пару дубин в щепы расколошматить и еще чего-нибудь такого же действенного. Может тогда удастся его пронять?

Впервые за весь разговор он взглянул на меня, пожал плечами, потом ответил:

— С ним все будет хорошо, это была временная мера.

— Подонок, для тебя все средства хороши, так? Ненавижу! — отвернулась к окну и вцепилась зубами в кулак, стараясь сдержать рвущиеся наружу слезы.

У меня есть гордость! Не буду плакать при нем! Никогда и ни за что! Не дождется! Я гордая, я гордая!

Все это я повторяла про себя как мантру всю оставшуюся дорогу до больницы. У медучреждения, когда машина еще толком не остановилась, открыла не запертую в этот раз дверь и выкатилась кубарем на тротуар, поднялась с колен и попыталась рвануть в сторону здания, но была остановлена Германом:

— Куда ты? Нам в другую сторону!

— Испарись! — выдернула свою руку из плена. — Хватит меня преследовать! Сама дорогу найду, не маленькая!

— Со мной будет вернее, — отозвался он, и зашагал к другому блоку зданий, показывая дорогу.

Как ни хотелось плюнуть вслед и пойти своим путем, пришлось унять гордость, обиду и злость, и отправиться за добровольным провожатым. В фойе, у регистратуры мы столкнулись с мамой, которая, видать из-за проблем со здоровьем у отца, решила бросить свои Мальдивы и вернуться домой.

— Мама! — хоть какая-то радость в этой вакханалии неприятностей.

— Лера! Как я рада тебя видеть, — мамина улыбка была немного искусственной и натянутой, поэтому вновь испугавишсь за отца, спросила:

— Что-то с папой?

— С папой все хорошо, я узнавала, сегодня его выпишут, — все так же искусственно улыбаясь, ответила она.

— Тогда что случилось? — нахмурилась я, мне не нравилось мамино поведение.

— Я знаю, сейчас не самое подходящее время, дочь, но лучше тебе это знать, как бы ни хотел папа другого. Мы решили развестись с твоим отцом, — на одном дыхании сказала она, для того, чтобы не успела ее перебить, не иначе.

— Что? — новость оглушила меня, ноги подкосились, и, нащупав позади себя диванчик для посетителей, села на него. — Почему? Ведь все было так хорошо!

— Лерочка, — присела мама рядом со мной и с жалостью заглянула в глаза. — Я знаю, как отец тебя ограждал от всего, что могло, по его мнению, травмировать маленькую девочку. Уже давно в нашей семье все не так хорошо, как тебе казалось. Любовь прошла, осталась привычка. В отличие от отца я вижу в тебе взрослого, самостоятельного человека, который сможет меня понять. Возможно, мы с Толей и смогли бы жить дальше вместе не любя друг друга, только ради твоего душевного спокойствия, но так получилось, что я встретила одного человека… Уверена, когда ты с ним познакомишься, он тебе понравится.

— Я не хочу с ним знакомиться! — здравствуй злость, мы расстались с тобой ненадолго, теперь будем снова вместе. — Ты предательница! — подскочила с дивана, пылая праведным гневом. — Ненавижу! — и ты — ненависть, здравствуй опять, видать и ты поселилась во мне надолго. — Не хочу тебя видеть!

— Ты так и не выросла, — с грустью сказала мама мне вслед, когда я развернулась и побежала по коридору туда, где должна была находиться папина палата.

Герман привычно слился с обстановкой, так, чтобы никто не замечал его и задумался. Он получил ненависть, не такую сильную, как было необходимо, чтобы прописаться в этом мире надолго, но и страсть, и наполнение контракта энергией давали не мало. Год, чтобы выполнить задуманное, а значит все совершенное того стоило. Но почему так погано на душе? Когда он был там, у границы, все казалось правильным, все принятые решения, выбор конкретно этой девушки не вызывали ни сожалений, ни колебаний. Что же изменилось с пересечением границы? Даже при прохождении Контроля, мужчина так не переживал, как сейчас из-за сдерживаемых рыданий какой-то девчонки.

А у границы было чего бояться. К нелегалам, покидающими Ту Сторону, по поддельным документам, отношение было строгое, и не смотря на то, что Герман находился на особом счету, второго шанса, если бы случился провал с переходом, у него бы больше не было. Ад со своими жертвами расставался неохотно. Пусть и вины за Германом, до нелегального перехода границы, не числилось никакой.

Сейчас же блестящий план по получению постоянной прописки в реальном мире мог провалиться только потому, что мужчина оказался довольно мягкотелым и не смог сделать все так как надо. Столько лет, потраченных на подготовку, летели к псу под хвост, и на повестке дня, первым вопросом, после поддержания статуса липового легала, была необходимость прийти в себя и взять в руки управление чувствами, и в дальнейшем не поддаваться таким эмоциям как жалость. Прошлого и сделанной ошибки уже не возвратишь, а значит надо вступать в игру с тем раскладом, который есть сейчас на руках. Кое-кого сегодня ночью ждет неприятный сюрприз, который, Герман очень надеялся, придется врагу по вкусу. Пришла пора приступать собственно к тому, ради чего мужчина пошел на преступление. Месть — блюдо, которое едят холодным, и Герман собирался насладиться им в полной мере. Пока же стоило присмотреть за подопечной, пока она не наделала каких-либо глупостей. Юношеский максимализм, наивность и доверчивость, те качества, которые так нужны были для того, чтобы эмоции, испытываемые привязывающей, были ярче, сейчас могли сыграть с Лерой злую шутку.

Спокойное и голубое небо быстро хмурилось, затягиваясь черными, грозными тучами. Ветер налетал порывами, со скоростью несущегося поезда, и все увеличивал усилия по ухудшению погоды. Капитан на яхте озабоченно вглядывался в горизонт, который не сулил спокойной ночи. Волнение усиливалось, и яхта все более неуклюже преодолевала огромные волны, а ветер все набирал силу.

На палубу, держась за руку высокого, темноволосого молодого человека, вышел седой господин в сером костюме. Одетый таким торжественным образом, он прошествовал, поддерживаемый парнем, до верхней палубы и, нисколько не пугаясь непогоды, поднял голову к небу. Бледные губы напряженно зашептали что-то неразборчивое. Через минуту такого шептания, старик вырвал руку у юноши, воздел длани над головой и заговорил громче. Гортанные, отрывистые слова срывались с губ и неслись высоко, к небу, но небо отвечало на них громовыми раскатами и молниями, змеящимися яркими линиями по тучам. Все явственней проступало на морщинистом лице недоумение, все громче становились слова, но проливной дождь и усиление ветра стали ответом.

— Дед, остановись! — молодой человек почтительно дотронулся до плеча старика.

— Я не понимаю, — опустил руки пожилой господин. — Почему заклинание не действует?

Внук никогда ранее не видел своего могущественного деда таким растерянным, сколько себя помнил, молодой человек видел деда всегда уверенным в себе и в том, что способен справиться с любой бедой.

— Ты же знаешь, я тебе в этом не помощник, — грустно ответил парень.

— Я не потерял силу, я ведь не потерял силу окончательно? — спросил старик, с надеждой вглядываясь в глаза внука.

— Нет, пусть она и уходит, но это происходит постепенно, запас должен был остаться, — юноша сжал морщинистую трясущуюся руку, которую старик протянул ему. — Дед, это что-то другое, наверняка.

— Ты не понимаешь! — оттолкнул внука пожилой мужчина. — За все надо платить, а я когда-то совершил грех, тяжкий грех, который долгие годы камнем висит на душе. Пришло время отчитаться за него, — он снова поднял голову и закричал. — Небо, ты видишь, я раскаялся, так за что же ты наказываешь меня?!

Мощный раскат грома стал ему ответом, сильный порыв ветра зачерпнул соленой морской воды и плеснул огромной волной на палубу. Чудом люди были не смыты. Вымокшие до нитки, молодой человек и его дед, медленно, оскальзываясь на мокрой поверхности, вернулись в каюту.

Буря пусть и не унесла жизни ни одного из членов экипажа, бушевала долго, наводя ужас, пугая звериным оскалом молний и громким рыком небес. Когда качка закончилась, старик, сидящий на диване в каюте, оторвал ладони от лица и прошептал:

— Неужели все? Так что же это было? Буря? Но почему корабль не утонул? Ни чей-то ли это злой умысел был? Надо разобраться.

Господин Антонов был человеком, который никогда не пасовал перед трудностями и всегда достигал целей, любыми путями. Он находил способ обходить запрет, который налагался саном Мастера Жизни. Врагов можно было устранять и не убивая. А странность бури, которая даже не повредила яхту и не поддалась на заклинание того, кто был способен остановить ее, говорила о том, что появился враг, могущественный враг, который предупреждал, что схватка начата.

Долго еще пожилой мужчина мерил шагами каюту, прислушиваясь к звукам затихающей непогоды, долго думал, размышлял, но так и не пришел к каким-либо определенным выводам. Мастеров Жизни во все мире было всего трое и всех их, Антонов хорошо знал. Ни один из них не способен был вызвать бурю такой силы, вот остановить да, а вызвать, это только Мастерам Смерти под силу. Но испокон веков, Мастера двух направлений никогда не враждовали. Внутри своего круга да, шла подковерная борьба за звание Мастера, но вот между двумя течениями магии никогда не было споров и раздоров.

Мастеров Смерти, как и Мастеров Жизни было всего трое и их Антонов хорошо знал. Ни один из них не стал бы нарушать традиции и вытворять подобное, а значит появился кто-то неучтенный и скорее всего Мастер Смерти, не связанный, как и все они, запретом убивать. Вот только откуда он появился и зачем устроил эту показательную бурю? Да и почему буря не поддалась? Никогда такого не случалось, чтобы Мастер Жизни не мог остановить шторм, прекратить засуху или поменять погоду. Вот только смертельно опасных ураганов не мог вызывать Мастер Жизни. Подобные игры прерогатива Мастеров Смерти. И где искать врага? Среди молодых подающих надежды учеников? Но как можно было проспать такой сильный талант? Вопросов было слишком много и весь опыт, накопленный за долгие годы жизни, не помогал найти ответы.

Убедившись, что море успокоилось, старик снова сел на диван, прислонился к спинке и закрыл глаза, отдыхая. Ему хотелось немного отдышаться, прежде чем идти разоблачаться и ложиться спать. Но, сон сморил его прямо здесь, в кают-компании.

Отец так и не успел расспросить меня ни о чем. Я ворвалась в палату с возгласом: "Папа!" и подкатывающими к горлу рыданиями. Кроме дяди Леши и пары охранников у кровати топтался некто в белом халате и внушительно что-то вещал. Осознав, что видимо это кто-то из важного медпероснала, проглотила все слова, все жалобы на жизнь, все слезы, которые хотела вылить на самого близкого мне человека, и попыталась вникнуть в то, что говорил врач, не обративший на мое вторжение никакого внимания.

Попала я прямо к выписке, эскулап вещал о том, что отцу нежелательно нервничать, курить, пить, заниматься сексом (ему это и не грозит, с последними новостями о маме и ее хахале) и вообще стоит избегать нагрузок на нервную систему и организм в целом. Тут я призадумалась. Привыкла чуть что, выплакивать все переживания из-за случающихся со мной подлянок на папиной груди, привыкла, что отец решает большинство моих проблем, а сейчас пришло осознание того, что если не хочу потерять дорогого и единственного любящего меня человека, стоит все свои проблемы оставить при себе. В свете последних новостей, решила не рассказывать папуле ничего. Пусть ничего не знает и ни о чем не подозревает. А раз так, то стоило придумать легенду поубедительней, чтобы объяснить свое исчезновение на некоторое время.

В машине, при маме, отец не стал меня пытать и задавать лишние вопросы, лишь внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

— Ты его любишь?

Онемев на некоторое время, ответила с запозданием:

— Да, — соврала и не покраснела.

Следовало ожидать, что отец тщательно контролирует мою липовую самостоятельность, а значит, в курсе, что я с кем-то ночевала за городом, так пусть считает, что было это по любви, а не просто так, ради развлечения. Надеюсь, папочке будет так спокойней.

— Познакомишь, — сказал он и закрыл глаза, напрочь игнорируя нас с мамой.

Мать молчала, я тоже, с грустью размышляя о том, что даже поделиться не с кем и остается всю горечь унижения, обиды, одиночества нести самой и некому этот груз со мной разделить.

От враждебного молчания родителей, им явно было уже не о чем говорить, давно друг другу все сказали, стало только хуже. Поняв, что не выдержу этой атмосферы, съэгоистничала, отпросилась домой, попросив звонить если что. Меня милостиво отпустили, наверняка после того как пропадала невесть где столько времени, охрана теперь будет дежурить прямо у дверей квартиры. Но мне уже все равно. День был выматывающим, очень выматывающим и отходняк от него, в виде депрессии, обещает быть затяжным.

Дома отходняк и начался. Когда зашла в квартиру, включила свет и увидела свое отражение в зеркале в прихожей, когда взглянула самой себе в глаза, а правде в лицо, вот тогда отчаянье и тоска навалились со страшной силой. Закусила губу, сдерживая рыдания, сглотнула колючий комок в горле, отключила думалку самым простым способом, переключив на повторение одной и той же фразы: "Душ, душ, надо принять душ!". На автомате, не задумываясь, разделась, обнаружив, что белье испачкано. Невольно вспомнилась сцена в автомобиле и в душе всколыхнулась ненависть к проклятому красавчику, который оказался прав. Но снова зазомбировав себя, теперь уже фразой: "Мыло, мыло, куда делось мыло?", отвлеклась на процесс помывки. Хотелось смыть с себя все произошедшее за день. Поэтому тщательно терла и терла кожу мочалкой, смывала, намыливала и опять терла. Только когда тело стало гореть, успокоилась, облилась холодной водой напоследок, тщательно вытерлась, натянула халат на голое тело, про сменное белье в состоянии несоображания забыла напрочь и поплелась в спальню, стараясь не мучить себя вопросами о том, где сейчас Герман и что еще он мне готовит.

Плюхнулась в расправленную кровать, так и не сняв халата, натянула на себя одеяло и закрыла глаза, пытаясь уснуть. Ох, зря я это сделала, зря. Тут же как живая встала перед глазами картина моего падения, рождая мучительный стыд в душе и вызывая новый спазм в горле. Слезы пошли на штурм и отступать никак не хотели, долго сдерживать себя не получилось. Закусив край подушки, завыла еле слышно, сотрясаясь в рыданиях. Боль, внутренняя, жестокая, разрывала душу, выжигала огнем дорожки на щеках, для слез, а легче не становилось. Я задыхалась, крича беззвучно, утыкаясь носом в скомканное одеяло, так, чтобы меня никто не слышал. Первые в закончившемся детстве разочарование и предательство были такими неподъемными, такими горькими, что я корчилась на кровати от муки, от эмоций, переполнявших меня. Коктейль из омерзения к себе, из ненависти к тому, кто в одночасье порушил все мои замки из песка, безжалостно, не задумываясь, был отвратителен на вкус, а я не готова была испить эту чашу до дна. Но пришлось. Снова и снова накатывали то страх за отца, то боль из-за предательства матери, то унижение при воспоминании о своем сегодняшнем поведении и, снова и снова, глотала слезы, стараясь сдержать рвущийся наружу крик.

Все оказалось хуже, чем Герман предполагал. Невыносимо было смотреть на то, как девушка раненым зверем металась по постели. Мужчина чувствовал свою неправоту, понимал, что неверным был расчет на то, что для Леры все произошедшее сегодня не будет сильным ударом. Попытка смягчить привязку ничего не дала. Он не мог понять, почему так сильно ошибся, почему не увидел, что личность девушки была более хрупкой, чем казалось вначале. Почему не удалось разобраться раньше в том, что все происходящее в ее жизни, она принимает так близко к сердцу и там мучительно переживает? Сейчас уже было поздно что-либо менять, это стоило делать еще в момент выбора кандидатуры. Или он так привык к равнодушию жителей Той стороны, что считал, что и Лера так же все воспримет? Разучился думать так же как те, кто жив? Возможно, слишком много лет прошло с того времени, как он жил в этом мире.

"Именно эмоциональность девушки стала тем последним плюсом, который помог сделать правильный выбор" — голосом Инквизитора в голове, благоразумие привычно все расставило по своим местам. Тщательно лелеемая в течение многих лет холодная ярость снова подняла голову и, усмехнувшись, Герман привычно настроился на позицию неактивного наблюдателя, который просто ждет своего часа, чтобы выйти на сцену. Следовало подготовить еще один сюрприз для врага.

Когда вдосталь наплакавшись, девушка сходила умыться, легла в кровать и сразу уснула, мужчина на короткое время отвлекся от своего постоянного кредо — быть равнодушным. Подошел к постели, присел на нее, вздохнул, убрал со щеки девушки непослушную светлую прядь, нежно очертил пальцем овал лица, коснулся опухших губ, наклонился и поцеловал спящую в лоб, невесомо, незаметно, так чтобы не потревожить. Поднялся. Отошел к окну и нахмурился, невеселые воспоминания нахлынули волной. Когда-то, давно, то, что ворочалось сейчас в душе, уже поднимало голову и принесло только боль и разочарование.

Господину Борису Евгеньичу Антонову поспать не удалось. Разбудили его самым бесцеремонным образом, чему он, впрочем, был несказанно рад. Кошмар, с падением в огненную бездну был слишком реалистичным, чтобы иметь желание досмотреть его до конца.

— Да? — сонным голосом осведомился пожилой господин у ожившего мобильника, не сразу поняв, что забыл коснуться нужной кнопочки на экране.

Разобравшись с оплошностью, уже более бодро спросил:

— Фрэнк, что случилось?

— Это я у тебя хотел спросить, Морис! — зло отозвался собеседник. — Какого хрена ты разбрасываешься таким количеством магии впустую?

— Не называй меня этим именем! — враз подобрался дедуля. — Я пытался остановить ураган и не понимаю твоих претензий.

— Какой ураган? — опешил Фрэнк. — Ты о чем?

— О шторме, буре, урагане. Ты не знаешь что такое ураган?! — начал кипятиться господин Антонов.

— Я прекрасно знаю, что такое ураган, — сказал Фрэнк подозрительно спокойно и тихим голосом. — Что у тебя с головой? Урагана там, где был выброс магии, не было.

— Не понимаю, — растерялся Борис Евгеньевич. — Не я один видел, как волновалось море, как налетал ветер, как волны захлестывали палубу.

— Что у вас там происходит? Нет, не отвечай. Это не телефонный разговор, даже с магическим прикрытием от прослушки. Мы должны увидеться и чем скорее, тем лучше.

— Завтра мы будем в порту.

— Где и во сколько? Вылечу первым же рейсом. Мне это очень не нравится, очень, — Фрэнк явно было озабочен происходящим, поэтому, получив нужную информацию, тут же отключился, чтобы иметь возможность отдать распоряжения насчет самолета.

Господин Антонов же, глядя в одну точку, пытался вспомнить все подробности странного урагана. О прошлом он и думать забыл, настоящее стучалось в дверь самым неприятным образом, собираясь войти в дом, повернувшись задом.

День надвигался, день который не обещал ничего радостного, ничего хорошего, никаких положительных эмоций. Надвигался он неотвратимо, собираясь накрыть меня с головой. И то, что, проснувшись, продолжала упорно держать глаза закрытыми, не могло спасти от того, что шло на меня лавиной звуков, морем солнечного света и набором событий, которые хочу, не хочу, а надо было пережить. Дни не надвигаются только на мертвых, на живых же ушат времени проливается неизбежно и обязательно. Сколько не оттягивай момент, а стоит посмотреть утру в глаза и, собравшись с духом, нырнуть как в омут с головой в обычную жизнь, которая отступила только на время сна.

Воспоминания жгли душу уже не так сильно, и усилием воли отодвинула их на задний план. Следовало еще как-то объяснить в институте свое отсутствие, кроме того необходимо было улыбаться, словно ничего не произошло и продолжать играть роль маленькой девочки в жизни которой все идет просто отлично.

Первым делом после приведения себя в порядок стал звонок домой. Папа, как и следовало ожидать, уже не спал и поприветствовал меня довольно бодро:

— Как? Готова к завтрашнему празднику?

— Какому празднику? — опешила я.

— Твой день рождения. Как-никак восемнадцать, — по голосу чувствовалось, что отец улыбался, произнося это.

— Но, я думала, — растерялась и замямлила. — Ты же болел, может, отменим?

— Нет! — отрезал папочка. — У моей дочери обязательно должен быть праздник, не хуже чем у других!

— Хорошо, — не стала спорить, памятуя о том, что лучше отца не волновать.

— И ухажера своего приведи, — бросил он нарочито небрежно, но по напряженному голосу было понятно, что сказанное для него чрезвычайно важно. — Хочу в глаза ему посмотреть.

— Он не сможет, — попыталась отмазаться от такой радости.

— Да? — от ласкового тона папули пробежал мороз по спине. — Ты уверена?

— Я, я спрошу, — дрогнувшим голосом ответила я. — Ладно пап, мне в институт надо, опоздаю, если в ближайшие пять минут не выйду. А мне еще позавтракать надо.

— Поешь поосновательней, — тут же отвлекся папочка. — Не ограничивайся сухомяткой.

— Будет сделано. Пока пап, я побежала, — нажала на кнопку и выдохнула.

Ситуация складывалась пренеприятнейшая, как объяснить отцу кто такой Герман и с чем его едят, если и сама ничего о своем любовнике не знаю? Да и чем закончится знакомство? Еще одним сердечным приступом у отца? Или кастрацией героя-соблазнителя? Раньше бы поставила б на отца, не задумываясь. А сейчас, зная какие штучки может откалывать Герман, уже не знаю, кого от кого защищать. Да и штучки эти, даже не успела вчера толком осмыслить и пропавшую дорогу, и стену. Что это было? И как он сумел?

На кухне, на столе меня ждал завтрак. Молодой, растущий организм при виде еды тут же напомнил о себе громким урчанием в животе. Сразу вспомнила, что последний раз ела очень, ну очень давно. Все потрясения последних двух дней отбили аппетит начисто, но это начисто закончилось ровно сегодня утром. Хотелось гордо проигнорировать то, что оставил для меня Герман, но времени на все про все оставалось очень мало и, воротя нос от тарелки с кашей и бутербродов с горячим чаем, рисковала опоздать. Поесть надо было обязательно так и так, моя голодовка могла закончиться обмороком, а что-то готовить было просто некогда.

По пути в институт сломала голову, пытаясь понять, куда запропастился Герман и каким образом мне ему объяснить, чтобы не смел увязываться за мной на торжественный прием в мою честь. Неужели у него совесть проснулась, и он решил не показываться мне на глаза без надобности? Такое поведение, с одной стороны меня вполне устраивало. Не придется краснеть, глядя ему в глаза, с другой стороны было обидно, получил все что хотел и свалил. Раздираемая противоречивыми чувствами чуть не прозевала нужную остановку. Выскочила из автобуса в последний момент, вздохнула и потопала в институт.

— Привет! — чмокнул меня в щечку Андрюха, и по-хозяйски положил руку мне на талию.

Невольно отшатнулась и еле удержалась, чтобы не врезать по наглой роже:

— Убери руку! — зло бросила ему, сверкнув глазами.

— Эй, ты чего? — нахмурился парень и отодвинулся от меня.

— Ничего, — ответила чуть ли не с ненавистью. — Не надо меня лапать! Ясно?!

Развернулась на каблуках и быстро зашла в аудиторию. Ненавижу, ненавижу всех! Всем им одно подавай! Трахнуть, а все остальное пофиг! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

Глупо было обижаться на Андрея. После того, как на остановке сама к нему льнула, еще бы ему не возомнить, что теперь все можно. Но глас разума предпочел забиться в угол, слишком в невменяемом состоянии я была и ему тоже могло достаться. То ли мое зверское выражение лица так подействовало, то ли действительно всем было все равно, но никто не мучил меня расспросами и день, не считая обидевшегося Андрея, прошел как обычно. Вот только мое восприятие поменялось, мир вокруг казался враждебным и отвратительным. Противоположный пол, со свойственной мне горячностью, теперь записала весь в сволочей и смотрела на парней соответственно, зверем.

После пар Андрей все-таки подошел ко мне и спросил:

— Лер, что происходит? Почему ты на меня шипишь?

— Ничего, — хмуро отозвалась, упорно рассматривая носки кроссовок.

Поймал он меня на выходе из аудитории, теперь мы с ним стояли и мешали однокурсникам выходить. Народ деликатно обходил нас стороной, стараясь проскользнуть мимо и не задеть. Лехе Парикмахеру, такую кликуху ему дали в первый же день, слишком уж неестественно прилизанной и идеально симметричной выглядела его прическа, такое положение дел не понравилось. Он подошел к нам и насмешливо произнес:

— Любовь-морковь она такая, сразу теряешь ориентацию на местности. Пройти-то дайте, герои любовного романа.

— В тебе говорит личный опыт? — не удержалась и съязвила я.

— На влюбленных не обижаюсь, — гордо фыркнул парень и обошел нас. — Они все равно не отличаются в момент любовных мечтаний ни умом, ни сообразительностью.

— По тебе и видно, — снова вставила свои пять копеек, но от двери отодвинулась, пропуская однокурсников.

— Держи рот закрытым, Парикмахер. Прическу там поправь или еще чего полезного сделай и иди мимо, — невежливо встрял Андрей, недобро глядя на Леху.

— Какой романтИк, как спелись. Серенады тоже будете исполнять дуэтом? — парень на прощание помахал нам ручкой. — Пока, Ромео и Джульета, — и свалил.

— Еще пересечемся, — процедил сквозь зубы Андрей, провожая взглядом Парикмахера. — Так почему ты на меня кидаешься? — вернулся он к созерцанию моей макушки. — Это все из-за того мудака с розами? Поэтому тебя вчера на занятиях не было?

Прожигание взглядом на меня не подействовало, потому что после перепалки с Лехой вернулась к рассматриванию шнурков на кроссовках.

— А тебе какая разница? — буркнула себе под нос, обошла его и потопала прочь.

— Эй! Мы не договорили! — догнал Андрей меня и схватил за руку.

— Отвали! — усугубила ситуацию и выдернула руку из захвата.

— Что с тобой произошло? — встал он поперек коридора, не давая мне пройти. — Я хотел тебя сегодня в кафе пригласить, пообщаться. Разговор у меня к тебе серьезный есть, а ты вон как.

— В кафе говоришь? — прищурила глаза, обдумывая предложение. — Пошли. Притом туда, где спиртное продают.

— Ты серьезно? — изумился Андрей. — Как скажешь, кафе с бухлом, так кафе с бухлом. Но отчего такая перемена?

— Захотелось напиться, — огрызнулась я. — Давай так, меньше разговоров, больше дела. Дойдем до кафе, там и поговорим.

— Как скажешь, — Андрей выглядел немного удивленным, но пожеланию подчинился.

Вскоре мы вдвоем сидели в кафе и молчали. Я упрямо разглядывала содержимое своего бокала, а Андрей что-то обдумывал, упорно рассматривая меня.

— Знаешь, ты мне очень нравишься, — наконец решился он на признание.

— Да? — хмуро отозвалась я. — И что? — подняла взгляд от бокала.

— Хочу предложить тебе встречаться, — все так же испытующе глядя на меня, сказал парень.

Как же он не вовремя со всем этим. У меня сейчас одно желание, напиться до состояния не стояния и забыть обо всем, а не признания в симпатии слушать.

— Извини, Андрей, но можно я сейчас ничего на это отвечать не стану?

— Хорошо, я готов подождать, — выглядел он явно недовольным, но спорить не стал. — Когда ответ дашь?

— Не сегодня, это точно, — попыталась отмазаться и залпом осушила стопку.

Поморщилась и откусила кусочек от шоколадки, которую держала в руке.

— Что с тобой произошло? — Андрею мое поведение было явно не по душе, но он пока ограничился только вопросом.

— Ничего, — стопка водки подействовала почти сразу, мир поменял очертания и стал еще более мрачным, чем до этого. — Еще налей.

— Мне это не нравится. Ты действительно решила напиться. Почему? — отодвинул он от меня бутылку с прозрачной жидкостью.

— Налей, — откусила еще раз от шоколадки. — Слушай, а давай ты не будешь задавать вопросы, а?

— Мне кажется, тебе и одного раза было достаточно, — упрямо поджал парень губы, с неодобрением глядя на меня.

— Ну вот. Я тебе даже "да" не успела сказать, а ты мной уже командуешь, — капризно произнесла я. — Наливай.

Все так же неодобрительно глядя на меня, Андрей неохотно наполнил мою стопку.

— А сам? — спросила, только сейчас обратив внимание на то, что его стопка пуста. — Не составишь мне компанию?

— Неохота, — ответил он, но свою стопку наполнил.

— За тебя, — усмехнулась и снова осушила свою посудину залпом.

В этот раз закусила шоколадкой и запила колой. Вкус у водки был премерзостный, как и запах, но мне было все равно.

Так мы и обменивались ничего не значащими репликами, которые с моей стороны выдавались все реже и реже, хмель давал о себе знать. Когда дала сигнал к тому, что можно и уходить, Андрею пришлось помочь мне подняться со стула, сама была не в состоянии идти. Поддерживая меня под ручку и обнимая за талию, повел домой.

Мир виделся в абсолютно черном цвете и очень хотелось настучать кому-нибудь по рогам, я даже знала кому именно. Но этот «именно» не показывался, вот и делала попытки удержать глаза в кучке и передвигать ноги в нужном направлении. Папина охрана утром деликатно слилась с окружающей средой и сейчас на глаза не показывалась. А шкафы ой как пригодились бы. Андрею было тяжеловато работать и рулевым, и баржей. Тягловая сила была бы как нельзя кстати.

Парень решил все просто, поймал такси и избавился от необходимости изображать из себя верховую лошадь для пьяной меня. Когда доехали, выгрузил меня из машины, расплатился с таксистом, потом с трудом справился с хихикающей и пытающейся обслюнявить его мной, когда запихивал в лифт. Мне приспичило пересчитать ступеньки в подъезде, а так как все время сбивалась со счета, рисковали мы с Андрюхой заночевать в подъезде. Вот поэтому меня и под руки подхватили и в лифт невежливо впихнули. А я на это ответила вопиющей неблагодарностью, повисла на шее парня и мешала ему нажать кнопку. Чем дальше мы были от кафе, тем сильнее действовало выпитое мной, видимо постепенно всасываясь в кровь, и отравляя организм, и тем неадекватней я себя вела. А может быть действовал страх провести еще одну "черную" ночь в терзании самой себя? Ведь даже водка не помогла забыться. Все произошедшее днем ранее, под действием алкоголя стало казаться еще хуже, еще отвратительней, еще ужасней.

Андрей дотащил меня до дверей соседской квартиры, посчитала что очень весело, если обмануть его и показать неверное направление. Только когда он нажал на кнопку звонка, хихикнув, просветила парня:

— Ой, дверь не та. У меня другая.

— Какая? — терпеливо спросил он.

— Светлая такая, без обивки, — расплылась в дурацкой улыбке.

Соседей дома не оказалось, не зря же на устроенный Андрюхой трезвон никто не отозвался. Я, прекратив смеяться, ткнула-таки пальцем в нужную дверь и попыталась обнаружить сумку, в которой кроме учебников еще и ключи лежали. Но моего баула на плече не нашлось, сдвинув брови, задалась вопросом:

— И где она?

— В каком отделении ключ? — снял со своего плеча пропажу Андрей.

— Не помню. Кажется слева карман, или сзади, или внутри, — дилемма пьяной мне казалась неразрешимой, поэтому Андрюха махнул на меня рукой и устроил моей сумке обыск.

Ключи он обнаружил быстро, поэтому скоро мы с ним топтались в моей прихожей и я долго и упорно пыталась найти выключатель шаря по двери. Андрей и здесь пришел мне на помощь.

— Да будет свет! — возвестила я, щурясь на яркую лампочку. — Останешься? — подмигнула ухажеру.

— Останусь, но только чтобы за тобой присмотреть, — и кроссовки помог снять, рыцарь.

— А может, я не только присмотра хочу? — попытка флирта удалась плохо, потому что спотыкалась я почти на каждом слове, да и улыбка получилась вымученной.

— Вот утром это и обсудим, — подхватил меня на руки. — Где у тебя ванна? Здесь?

Мог бы и не спрашивать, сам дорогу быстро нашел. Поставил на пол шатающуюся меня, включил холодную воду и засунул мою голову под ледяную струю.

— Сволочь! — безрезультатно попыталась вырваться из рук садиста. — Зачем наливал, если теперь так?

— Чуточку прийти в себя тебе не помешает, — спокойно отозвался он, помогая намотать на голову полотенце.

Вот реально, смысл был дать мне напиться, чтобы потом так жестоко отрезвлять. Тем более не очень-то и помогло, пусть в мозгах немного и прояснилось.

— Иди к черту! — оттолкнула парня и покачнулась, чуть не упав.

— Теперь можно и спать лечь.

— Вали домой, живодер! — разозлилась я. — У меня одна кровать и ты в ней спать не будешь!

— А кресло есть?

Хотелось сказать что нет, но нагло врать язык не повернулся, да и мыслишка о Германе и о том, что лишний свидетель не помешает, остановила.

— Есть!

— Вот и отлично! Заночую в нем, — проявил проблески энтузиазма Андрей.

Наглость второе счастье и этого счастья у моего ухажера навалом. Поэтому скрепя зубы пошла переодеться, не в изгвазданных же джинсах спать, приказав перед этим парню покараулить кухню и не отвлекаться от столь важного бдения.

— Ну и ночуй, — ночная рубашка а-ля монастырь, длиной до пят, были моим единственным оружием против гостя. — А я спать пошла.

Демонстративно зевнула, шлепнулась на кровать, понадеявшись, что конструкция моего ночного одеяния способна сделать импотентом любого мужика, и что использовать это можно вполне как оружие. Завязочки на вороте, рюшечки под грудью, рукава почти закрывают пальцы, да и объемистость ночной рубашки такова, что можно троих меня ею обернуть и еще останется. Надо будет это сокровище, которое было пошито мною собственноручно на уроках труда (да-да, преподавательница у нас была извращенка, удивительно, что для каждой из нас пояса верности не смастерила, такого, который только при помощи шифра открыть можно), надевать каждую ночь, может Герман отстанет. Вот только насколько сильно мне хочется, чтобы он именно отстал, а не пристал?

Герман сжал кулаки, наблюдая за тем, как Лера любезничает со своим однокурсником. Бесило, как же бесило, то, что она так легко переключилась на другого. Все женщины таковы. Стоит отвернуться или на пару дней, исчезнуть из поля их зрения, как они тут же меняют предпочтения. Белла, Изабелла, до сих пор это имя отзывается болью в душе. Она так же легко забыла, так же легко выкинула из головы человека, которому говорила: "Люблю".

Столько лет прошло, а вспоминать все еще тяжело. Сколько раз он обещал себе не заглядывать в Зеркало, сколько делал над собой усилий и раз за разом сдавался. Тайком шел к озеру и наблюдал, наблюдал, наблюдал. Смотрел, как она смеется на свадьбе, как улыбается мужу, как радуется своему первенцу. Каждый раз душу рвало на части, но давалось еще одно обещание, что все, в последний раз…, и снова озеро, снова картины счастливой жизни женщины, которая так быстро забыла его — Германа. Не любила, так сказал Инквизитор, не любила, так эхом повторял здравый смысл. Но это было что-то сродни болезни снова и снова расчесывать зажившую рану, а потом кидаться в объятия демониц, которые были рады живой силе, которые выполняли любые прихоти и с удовольствием брали на себя роль учительниц. Но, ни одна не была той, которую хотелось обнять и прижать к себе. Белла, почему же ты так легко забыла?

Наверное, по той же причине, по которой своего друга не помнили школьные товарищи и ни один родственник не вспоминал имени выкорчеванного с корнем родича. Герман прикрыл глаза, вдохнул как можно больше воздуха и, задержав дыхание, застыл недвижимым изваянием у окна. Ясное небо, тусклые из-за того, что света в большом городе много, звезды и тонкий месяц. Безветренно, сухо. Погода идеальная для того, чтобы гулять всю ночь до утра, парами, держась за руки. Романтичная ночь, вот только девушка, которая безмятежно спала сейчас в кровати, придумала ход конем, и Герману пришлось отложить момент закрепления достигнутого в ареальности результата. Но кто сказал, что нельзя переиграть по-своему?