Игра в имитацию

— Bonjour, je m’appelle Melanie Walter, — она заблаговременно разузнала имя подходящего сотрудника. Вот только во французском Уэнсдэй особо не сильна. Приходится делать длинные паузы между словами, чтобы сформулировать правильную фразу. — Je suis du département des ressources humaines de Harvard. Puis-je parler à quelqu’un qui connaît l’anglais?{?}[Здравствуйте, меня зовут Мелани Уолтер. Я из отдела кадров Гарварда. Могу ли я поговорить с кем-нибудь, кто знает английский?]

— Bien sûr, une minute, Mademoiselle,{?}[Конечно, одну минуту, мисс.] — повисает непродолжительная пауза, смутно слышится неясная возня, а полминуты спустя в трубке раздаётся голос мужчины с сильным акцентом. — Доброе утро, мисс Уолтер. С вами говорит Пьер Гаррель. Чем я могу вам помочь?

Аддамс успевает запоздало подумать, что французов может смутить, что звонок поступил в три часа ночи по бостонскому времени — но отступать уже поздно. Тем более, что пока диалог идёт как по маслу.

— Ваш бывший сотрудник подал своё резюме для устройства на работу в Гарвард, — невозмутимо сообщает она, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее. — Но тут небольшая неточность с датами. Могу я уточнить у вас конкретные сроки?

— Мисс, для этого нужно подать официальный запрос в канцелярию, — мягко, но решительно отрезает мужчина. — Направьте соответствующее сообщение на нашу электронную почту, она указана…

— Прошу прощения, Пьер, — из многочисленных пособий по психологии Уэнсдэй известно, что гораздо проще расположить человека к себе, если обращаться к нему по имени. — Официальный запрос займёт слишком много времени, а мне необходимо уточнить совсем небольшую деталь. Всего-навсего пару дат. Не думаю, что это может быть серьёзной проблемой.

— Мисс Уолтер… — возражает собеседник, но в его голосе отчётливо угадывается тень сомнения. Отлично, нужно только ещё немного надавить на совесть.

— Поймите, Пьер. Я работаю здесь совсем недавно и очень волнуюсь за свою карьеру, — всё-таки солидная доза виски не прошла даром, развязав ей язык, что сейчас весьма кстати. Приходится совершить над собой усилие, чтобы придать интонациям оттенок беспокойства. — Мне хотелось бы исполнять свою работу как можно лучше. Это ведь не отнимет у вас много времени, а мне очень поможет.

— Ладно, хорошо, — мужчина на том конце провода сдаётся позорно быстро, и Уэнсдэй не может сдержать едва заметной победной усмешки. — Как имя сотрудника?

— Ксавье Торп, — с готовностью сообщает она. — Он преподавал у вас историю искусств. Мне нужно уточнить, с какого года по какой это было.

— Одну минуту, мисс… — слышится негромкое клацанье компьютерных клавиш, и на несколько томительных минут в трубке повисает тишина. Аддамс невольно задерживает дыхание, вцепившись ногтями в мягкий подлокотник кресла и ощущая, как в висках гулко стучит стремительно нарастающий пульс. А потом Пьер вновь начинает говорить. — Должно быть, это какая-то ошибка, мисс. В нашей базе данных такой сотрудник не значится.

Вот и всё. Финальная деталь ложится на середину пазла, идеально встраивается в паутину лжи и обмана, которую создал вокруг себя фальшивый профессор. Но через несколько часов, когда над горизонтом взойдёт солнце, она отправится прямиком в полицейский участок — и тогда капкан на его ноге захлопнется.

Туше. Шах и мат. Флеш Рояль.

Но триумфа от победы Уэнсдэй по-прежнему не чувствует — только иррациональную катастрофическую усталость и противную головную боль от выпитого алкоголя.

Пожалуй, стоит просто поспать.

До самого утра она ворочается в постели, то и дело отпихивая Синклер на противоположную сторону кровати — соседка невнятно бормочет что-то сквозь сон и с ужасающим упрямством пытается придвинуться ближе. Чёрт бы побрал её невыносимую тактильность даже в бессознательном состоянии.

С поистине титаническим трудом Аддамс удаётся задремать только под утро, но уже через пару часов оглушительно громкая трель будильника на телефоне безжалостно вырывает её из объятий Морфея.

Ощущая непривычную разбитость, Уэнсдэй вяло поднимается с постели и бредёт в ванную — но даже ледяной душ не спасает от проклятой головной боли и идиотского чувства странной опустошённости.

Oh merda, ну что за бредовые мысли?

Все эти недели она шла к своей цели с таким рвением, раз за разом соглашалась на сомнительную сделку с собственной совестью, допуская главного подозреваемого в тщательно оберегаемые личные границы — а теперь чувствует себя как в пять лет, когда родители на Рождество подарили вместо полноценного набора для вскрытия всего-навсего пару незаточенных скальпелей.

Тщательно расчесав волосы и собрав их в одну свободную французскую косу, Уэнсдэй упирается обеими руками в столешницу ванной и долго стоит напротив зеркала, разглядывая собственное отражение. Рациональное мышление нисколько не сомневается в правильности её намерений пойти в полицию, но какая-то крошечная и не самая благоразумная часть сознания робко шепчет, что, возможно, нужно подыскать побольше весомых доказательств — как знать, вдруг прямо сейчас она собирается выдвинуть такие серьёзные обвинения против невиновного человека? За подобные деяния Торпу однозначно светит пожизненное.

Oh merda, неужели она всерьёз не доверяет сама себе? Какая несусветная глупость.

Разозлившись на проявление неуместной слабости, Аддамс решительно отходит от зеркала и возвращается в общую комнату.

— Куда ты? — болезненно бледная Энид обращает на неё тоскливый взгляд, обеими руками обнимая большую подушку с вышитой эмблемой отеля. Судя по покрасневшим глазам с лопнувшими капиллярами, она уже успела начать своё утро с очередной порции рыданий.

— В полицию, — бескомпромиссно заявляет Уэнсдэй, направляясь к выходу из номера.

— Ты точно уверена? — робко переспрашивает блондинка, которая совсем недавно старательно убеждала её в необходимости заложить Торпа копам. Поразительно, какими слабыми людей делает привязанность. Всего одна ночь в объятиях Ромео — и наивная дурочка уже начинает сомневаться в его причастности. — Может, пока не стоит говорить им про Аякса? Вдруг он ничего не знал?

— Если бы я не позвонила тебе вчера, ты бы уже лежала где-нибудь в парке в отдельных пакетах, — безжалостно отрезает Аддамс, испытывая колоссальное раздражение от невыносимой слабохарактерности соседки.

И быстро покидает номер, не желая больше слушать бессмысленные слезливые речи.

За Синклер она почти не беспокоится — та всегда отличалась ветреностью по части бестолковых романтических чувств. Не пройдёт и месяца, как она снова будет без умолку трещать об очередной любви всей своей жизни. В самом крайнем случае, ещё раз запишется на полный курс у психолога.

Несмотря на ранний час, полицейский участок забит людьми — какая-то грузная дама громогласно сокрушается, что у неё украли кошелёк на станции метро, другая женщина неопределённого возраста и помятого вида прикладывает салфетку к разбитому носу, молодой паренёк в яркой бейсболке слёзно уверяет, что какого-то Тревиса арестовали по ошибке… Oh merda, какой ужасающий бардак.

Но Уэнсдэй категорически не намерена топтаться в ожидании своей очереди — улучив момент, она ловко проскальзывает к двери с табличкой «шериф Галпин» и без стука вламывается в кабинет. Немолодой мужчина в форменной куртке и с двухдневной щетиной на суровом вытянутом лице мгновенно обращает на неё недовольный взгляд. Судя по всему, большую часть внешних черт Тайлер унаследовал вовсе не от него.

— Что Вам, мисс? — сухо бросает он, не утруждая себя приветствием.

— Вы расследуете дело о пропаже студенток в Гарварде, — разумеется, это не вопрос, а утверждение. Аддамс прикрывает за собой дверь и усаживается на стул напротив стола шерифа, заваленного множеством папок. — У меня есть важная информация по этому поводу.

— Откуда такая осведомлённость? — Галпин-старший ничем не выказывает интереса, даже напротив — вальяжно откидывается на спинку мягкого кресла, закинув за голову сцепленные в замок руки. Уэнсдэй мгновенно охватывает интуитивная неприязнь к этому человеку, но усилием воли она удерживает себя от рвущейся наружу колкости.

— У меня свои источники информации, — лаконично отзывается она, небрежно ткнув пальцем стоящий на столе маятник Ньютона. Блестящие серебристые шары начинают ритмично ударяться друг о друга с негромким звоном. — Я знаю имя преступника.

— Вот как? — снисходительно хмыкает шериф, неприятно осклабившись. — И откуда же?

— Я успешно провела собственное расследование, пока Вы просиживали штаны в своём кабинете, — реакция Галпина вызывает неуклонно нарастающее раздражение, и реплика получается слишком ядовитой. Впрочем, плевать. Ей не нужно расположение этого человека. Только его профессиональное содействие. — В университете есть человек, который притворяется преподавателем, но на деле таковым не является. У него поддельное личное дело и фальшивая диссертация.

— Мисс, вы пришли заявить по поводу подделки документов или по поводу пропажи людей? — с неприкрытым сарказмом уточняет шериф, подозрительно сузив выцветшие голубые глаза.

— И то, и другое, — невозмутимо отзывается Уэнсдэй, наградив собеседника ледяным взглядом исподлобья. — Его зовут Ксавье Торп.

— Вы осознаёте серьёзность выдвинутых обвинений? — Донован наконец подаётся вперёд, демонстрируя хоть малую долю заинтересованности в диалоге. — Имейте в виду, если Вы просто решили оболгать преподавателя за плохую оценку или что-нибудь ещё, дача ложных показаний также карается законом Соединённых Штатов.

Oh merda, да он издевается.

Даже не пытается скрыть, что принимает её за бестолковую малолетнюю идиотку.

Аддамс едва не скрипит зубами от острейшего раздражения. Но деваться некуда.

— Разумеется, осознаю, — шипит она почище разъярённой гадюки. — Вы собираетесь что-то предпринять или будете продолжать сидеть тут, как делали это весь прошлый год?

— Хорошо, мисс, — Галпин вздыхает с таким сокрушенным видом, будто весь диалог чертовски его утомляет. — У Вас есть какие-нибудь доказательства?

— Разумеется, — ей хочется добавить, что поиск доказательств вины преступника — прямая профессиональная обязанность шерифа, но Уэнсдэй благоразумно сдерживается. — В его личном деле указано, что он работал в университете Сорбонны, но такой сотрудник в их базе не числится. Кандидатская диссертация поддельная, и несколько лет назад он был в одном лагере с пропавшими девушками.

— Нет, Вы меня не поняли, — шериф отрицательно качает головой и вскидывает руку, словно призывая её умолкнуть. — У Вас есть доказательства того, что мистер Торп причастен к исчезновению двух студенток?

Диалог неизбежно заходит в тупик.

Теперь Уэнсдэй начинает понимать, что имела в виду Йоко, когда сказала, что старый козёл отказался расследовать угрозы, которые получала Дивина незадолго до исчезновения.

— Вы уже однажды пустили всё на самотёк, — она решает достать из рукава последний имеющийся козырь. — Никогда не задумывались, что могли бы предотвратить второе исчезновение, если бы вовремя отреагировали? Она ведь приходила к вам, верно? Спокойно спите ночами после такого?

— Мисс, душещипательными речами меня не пронять. Я признаю только факты, а их у Вас, будем откровенны, нет, — Галпин совершенно спокойно пожимает плечами. — Вы приходите сюда и выдвигаете громкие обвинения, не подкрепляя их никакими существенными доказательствами. Подделку документов мы проверим, но на этом всё. У меня нет никаких оснований полагать, что мистер Торп причастен к пропаже мисс Мартен и мисс Флоренс. До свидания.

Аддамс впивается в шерифа тяжёлым немигающим взглядом — но он остаётся тотально невозмутимым, сосредоточив своё внимание на ближайшей открытой папке.

Она прекрасно видит, что его глаза даже не двигаются — проклятый Галпин не читает, а просто-напросто пытается от неё отделаться.

Что ж, придётся пойти ва-банк и добыть более весомые доказательства, после которых он уже не сможет так небрежно от неё отмахнуться.

Уэнсдэй решительно поднимается из-за стола и направляется к выходу — но шериф окликает её у самых дверей, словно угадав роящиеся в её голове намерения.

— И да, мисс Аддамс… — его насмешливый хрипловатый от курения голос раздражает до зубного скрежета. Настолько, что Уэнсдэй даже не сразу осознаёт, что Галпин назвал её по фамилии, хотя она не представлялась. — Настоятельно советую Вам не вмешиваться в дела полиции. И не впутывать в них Тайлера. В следующий раз кража материалов дела не сойдёт с рук ни ему, ни Вам.

Oh merda, ну разумеется, сынок шерифа безбожно раскололся перед суровым папашей. Поэтому и не взял трубку позапрошлой ночью. Поэтому и не потрудился перезвонить наутро.

Глупо было ему доверять. Очередное доказательство, что доверять в этом мире можно исключительно себе.

Так она и поступит.

Сообщники в расследовании ей больше не нужны — от них одни проблемы.

Нужно действовать в одиночку и максимально быстро — сыграть на опережение и добыть веские доказательства вины Торпа, прежде чем он доберётся до неё.

А если не знаешь, с чего лучше будет начать — всегда начинай с самого начала.

Двухэтажный дом, выкрашенный местами облупившейся краской уродливого голубого цвета, встречает её наглухо зашторенными окнами. Газон по-прежнему завален мусором, опавшими сухими листьями и стопками газет, которые никто не забирает уже несколько недель — снаружи жилище матери Торпа выглядит так, будто люди не посещали его уже давно, но Уэнсдэй интуитивным чутьём ощущает, что это неправда. Всё неспроста. Профессор смело впустил её в свою квартиру лишь по одной простой причине — там не было ничего стоящего. Всё здесь. Все доказательства его вины, все проявления его скрытой натуры маньяка — в этих стенах, за этими пыльными окнами, за этими нелепыми занавесками в мелкий цветочек.

Наспех оглянувшись по сторонам и не обнаружив случайных свидетелей, она без тени сомнений хватает с увядшего газона увесистый булыжник и запускает прямиком в окно. Раздаётся звон бьющегося стекла, и одна из створок разлетается на мелкие осколки. Приходится немного повозиться, чтобы вытащить остатки разбитого стекла из хлипкой деревянной рамы — а потом Аддамс уверенно просовывает руку в образовавшееся отверстие и нащупывает замок в нижней части окна.

Рама медленно ползёт вверх — ещё раз осмотревшись вокруг, Уэнсдэй упирается ногой в невысокий фундамент и быстро забирается внутрь дома, с которого началась цепочка странных событий последних недель.

Несмотря на внешнее запустение, внутри царит педантично идеальный порядок — ни миллиметра пыли ни на одной из горизонтальных поверхностей. Похоже, это место посещали гораздо чаще, чем казалось изначально. Стараясь ступать как можно тише и невольно затаив дыхание, Уэнсдэй пересекает просторную прихожую и сворачивает на кухню.

На первый взгляд, всё выглядит совершенно обычно, но… На кухонном островке лежит увесистая папка, раскрытая на середине.

Аддамс подходит ближе — и почти не удивляется, когда видит несколько фотографий Дивины и отсканированные выдержки из её медицинской карты. Медленно перелистывает страницу за страницей, даже не стараясь особо вчитаться — и без того кристально ясно, что здесь собрана вся биография обеих пропавших девушек вплоть до самых ранних лет.

Интересно, что теперь скажет чёртов шериф Галпин?

— Уэнсдэй, Уэнсдэй… — вкрадчивый тягучий голос позади заставляет её инстинктивно вздрогнуть и резко обернуться.

Фальшивый профессор стоит в дверном проёме, вальяжно скрестив руки на груди и прислонившись плечом к косяку — на его лице каменной маской застыло привычное снисходительное выражение, один уголок губ кривится в небрежной ироничной усмешке.

Очевидно, он ждёт, что она начнёт паниковать или бросится бежать. Как бы не так.

Страха Аддамс не испытывает — даже столкнувшись лицом к лицу с серийным маньяком, она совершенно не боится.

Шестерёнки в голове начинают вращаться с удвоенной скоростью, подкидывая наиболее подходящие варианты спасения.

— Нехорошо вламываться в чужие дома, Уэнсдэй, — Торп произносит её имя какой-то особенно ядовитой интонацией, словно испытывает искреннее наслаждение, что поймал в ловушку очередную жертву.

Вот только жертвой она никогда не была и не будет. Боковым зрением Уэнсдэй замечает слегка выдвинутый ящик кухонного островка — обычно в таких ящиках хранятся столовые приборы. Ножа или даже вилки будет вполне достаточно. Главное, успеть всадить их ему в глотку. Или в глаз. В сущности, это не так уж важно. Гордо вздёрнув подбородок, она делает будто бы случайный шаг в сторону, упираясь обеими ладонями в гладкую гранитную поверхность островка. Профессор не сводит с неё пристального взгляда, и Аддамс решает вступить с ним в диалог, чтобы выгадать время.

— Я так и знала. Знала, что всё это время это был ты, — бесстрастно сообщает она, продолжая по миллиметру двигаться влево, и очень скоро заветный ящик оказывается за спиной. Отлично. Теперь нужно незаметно его открыть. — Но зачем? Всегда хотела понять, как мыслят поехавшие психи.

— Если хочешь понять, как мыслят поехавшие психи, займись самоанализом, — криво усмехается Торп, скользнув долгим взглядом по её фигуре. — Кто вообще в здравом уме и твёрдой памяти добровольно трахается с серийным маньяком?

— Может быть, у меня такой фетиш, — едко парирует Аддамс, немного выдвинув ящик и запустив руку внутрь. Кончики пальцев мгновенно нащупывают холодное лезвие ножа. — Но это теперь уже не имеет значения.

Она машинально делает глубокий вдох, а в следующую секунду резко хватает нож и угрожающе выставляет руку прямо перед собой.

Но лжепрофессор не выказывает и тени волнения — только сокрушённо вздыхает, потирая переносицу двумя пальцами.

— Убери железку. Нарвёшься на поражение, — наставительно сообщает он.

— А ты подойди и проверим, — Уэнсдэй машинально напрягается, готовясь в любой момент отразить нападение. От резкого выброса адреналина все мышцы будто наливаются расплавленным металлом.

— Всё, мне надоели эти игры, — он утомлённо отмахивается от неё как от назойливого насекомого, а мгновением позже заводит руку за спину и вытаскивает оттуда пистолет. — Брось нож. Считаю до трёх, а потом стреляю. Раз.

— Можешь убить меня прямо сейчас, но далеко тебе не уйти, — и хотя от вида круглого чёрного дула, направленного прямо на неё, всё внутри холодеет, Аддамс категорически не намерена сдаваться. — Энид знает, где я. Она вызовет полицию, если я не вернусь через полчаса.

— Ты идиотка, Аддамс, — фальшивый профессор раздражённо возводит глаза к потолку. — И я не куплюсь на твой дешёвый блеф. Никто не знает, что ты здесь. Два.

— Тебе это с рук не сойдёт, — Уэнсдэй сопротивляется скорее по инерции, уже отчётливо понимая, что все пути отхода отрезаны. Но в голове никак не укладывается мысль, что она действительно может умереть вот так. Oh merda, это же нелепость.

— Какая клишированная фраза, — Торп снова издевательски усмехается. — Если честно, от тебя я ожидал большего. Три.

Оглушительно громкий выстрел на долю секунды закладывает уши.

А следом за ним позади Аддамс с грохотом разлетается на осколки что-то стеклянное — чёртов профессор снова обманул её, нарочно выстрелив мимо. Так и не почувствовав ожидаемой боли, она рефлекторно оборачивается на громкий звук и тем самым совершает фатальную стратегическую ошибку. В мгновение ока Торп оказывается рядом и грубо вцепляется в её запястье — с силой ударяет её рукой о гранитную столешницу, и спасительный нож выскальзывает из дрогнувших пальцев.

Он властно заламывает её руку за спину, крепко прижимая к островку всем телом и блокируя любую возможность пошевелиться.

— Ты действительно была права, Уэнсдэй, — шепчет он ей на ухо, задевая мочку горячими губами. — Я и правда не профессор.

========== Часть 11 ==========

Комментарий к Часть 11

Саундтрек:

Nina Chuba — Lips Shut

Приятного чтения!

— Я и так это знала, — зло цедит Аддамс сквозь плотно стиснутые зубы и невольно морщится от противного болезненного звона в ушах.

В висках неприятно шумит кровь, а низкий вкрадчивый голос фальшивого профессора доносится словно сквозь плотную толщу воды — выстрел в крохотном пространстве кухни прозвучал поистине громоподобно.

Однако звон в ушах сейчас является самой наименьшей из её проблем. Вряд ли на том свете ей пригодится острый слух.

Не желая так легко сдаваться в лапы старухи с косой, Уэнсдэй предпринимает инстинктивную попытку пнуть проклятого Торпа под колено. Но он ловко переступает с ноги на ногу, уходя из-под удара, и её массивный ботинок бестолково рассекает воздух.

Безусловные рефлексы и чисто животное стремление выжить любой ценой заставляют её продолжать бесплодные попытки освободиться. Аддамс резко дёргает обеими руками, неловко выворачивая собственные суставы до вспышки тянущей боли — но у противника поистине железная хватка.

— Прекрати брыкаться, идиотка, — угрожающе шипит Ксавье, прожигая её раздражённым неприязненным взором.

Болотная зелень радужки затянута чернотой расширившихся зрачков, отчего его взгляд кажется слегка безумным. Или не кажется. Вполне возможно, что он действительно не в своём уме — потому и похитил двух несчастных студенток.

Впрочем, какая теперь разница?

Она уже угодила в капкан.

— Пошёл нахрен, грёбаный ублюдок, — огрызается Уэнсдэй, ни на секунду не прекращая попыток освободиться.

Ей уже абсолютно наплевать, что бурное сопротивление может его окончательно взбесить. Возможно, это даже к лучшему — если Торп разозлится по-настоящему, есть шанс, что он прикончит её быстро.

Смерти Аддамс не особо боится.

А вот перспективы умирать медленно и мучительно — да. При одной мысли, что фальшивый профессор может запереть её в подвале без еды и воды, внутренности будто сковывает толстой коркой льда.

Нет, так дело не пойдёт.

Нужно действовать решительнее.

Резко подавшись вперёд, она ухитряется извернуться, приподняться на цыпочки и вцепиться зубами ему в шею — но не игривым лёгким укусом, как во время их бурных совокуплений, а самым настоящим — яростным, безжалостным и агрессивным. Торп негромко шипит от боли, и Аддамс мстительно сжимает челюсти ещё сильнее, ощутив во рту металлический привкус чужой крови.

— Совсем рехнулась?! — он наконец разжимает стальную хватку на ноющих хрупких запястьях и одним грубым толчком отшвыривает её прочь.

Не сумев удержать равновесия, Уэнсдэй отлетает в сторону на добрых полтора метра и позорно валится на пол, больно приложившись спиной и затылком о кухонный шкафчик.

От сильного удара на пару секунд темнеет в глазах — а когда зрение фокусируется, она вновь видит направленное на неё дуло пистолета. Oh merda, вот и конец.

Но умирать на коленях она не намерена, это слишком унизительно. Слишком жалко.

Поэтому Аддамс цепляется рукой за столешницу кухонного гарнитура и медленно поднимается на ноги, стараясь игнорировать пульсирующую боль в затылке.

— Ты наглухо поехавшая, — хмуро констатирует профессор, свободной рукой коснувшись своей шеи и стирая алые бисеринки крови, выступившие на месте яростного укуса.

— Зато я не похищаю людей, — колко отрезает Уэнсдэй. Приходится приложить немало усилий, чтобы голос прозвучал ровно и бесстрастно — но она никак не может отвести взгляд от чёрного дула, и сердце в груди предательски сжимается вопреки всем законам нормальной анатомии.

Интересно, это будет очень больно?

Куда он выстрелит? Сразу в лоб или сердце, чтобы она умерла мгновенно? Или в грудную клетку, чтобы она мучилась, захлёбываясь собственной кровью? А может, в живот?

Oh merda. Всю свою жизнь Аддамс философски относилась к смерти, будучи твёрдо убежденной, что это единственная неизбежная вещь. Ты можешь добиться небывалых высот, обрести бесчисленные богатства, положить к своим ногам весь мир — но однажды настанет момент, когда старуха с косой сожмёт костлявые пальцы на твоём горле, и деваться будет некуда. Но теперь… Когда она стоит посреди кухни убогого дома Торпов, выкрашенного уродливой голубой краской, Уэнсдэй вдруг понимает, что совсем не хочет умирать.

Не здесь. Не так. Не сейчас.

Она ведь так много не успела сделать.

Не стала всемирно известной писательницей, не побывала на всех шести континентах… да даже в Италию ни разу не съездила, постоянно откладывая путешествие на потом. И это только первое, что приходит на ум.

— Успокоилась наконец? — раздражённый голос фальшивого профессора вырывает её из пучины тягостных сожалений об упущенном.

Отчего-то он не торопится стрелять — и у Аддамс возникает нехорошее предчувствие, что лёгкая и быстрая смерть ей не светит.

Пока она лихорадочно раздумывает, каким образом можно спровоцировать его спустить курок, Ксавье тяжело вздыхает и потирает переносицу двумя пальцами, чуть обагрёнными разводами крови.

— Я не профессор, но и не маньяк, чёрт тебя дери. Можешь не верить, но я никого не похищал и не убивал, — внезапно говорит он со смутным подобием усталости в ровном тоне.

— Маньяк сказал бы тоже самое, — и хотя она слегка выбита из колеи столь неожиданной репликой, Уэнсдэй искренне недоумевает, с чего вдруг она должна поверить ему на слово.

— Я понимаю, — Торп коротко кивает головой в знак согласия и подозрительно щурит насыщенно-зелёные глаза. — Давай заключим сделку. Сейчас я уберу пистолет, а ты не выкинешь никакой несусветной дичи. Не будешь верещать и не попытаешься сбежать.

Аддамс презрительно фыркает.

Кратковременный липкий страх понемногу отступает, и в голове включается голос рационального мышления — как только он опустит пушку, у неё появится крохотный шанс успеть добежать до двери.

Один из ста, но лучше что-то, чем ничего.

Минуту назад у неё не было и этого.

Поэтому она дерзко вздергивает подбородок и с наигранной покорностью медленно поднимает вверх обе руки с раскрытыми ладонями.

— Договорились, — чеканит Уэнсдэй безэмоциональным голосом, стараясь не смотреть в сторону коридора, чтобы ничем не выдать своих намерений. Ещё никогда в жизни она не была так рада своему железобетонному самообладанию, позволяющему держать лицо даже в самых критических ситуациях.

— Вынужден отдать должное. Ты хорошо блефуешь, Аддамс, — его губы трогает тень коронной кривоватой усмешки. — Но я тебе не верю. Прежде чем ты рванёшь к двери как ошпаренная и попытаешься вызвать полицию, попробуй сложить дважды два.

— О чём ты? — этот вопрос вырывается у неё против воли.

Oh merda, зачем она вообще продолжает этот странный разговор?

Вероятнее всего, чёртов Ксавье просто пытается сбить её с толку. Испытывает от её замешательства извращённое удовольствие. Хочет сыграть в кошки-мышки с будущей жертвой. Вдоволь насладиться неторопливым процессом мучительной расправы, прежде чем отправить её на тот свет окончательно.

Или нет? О чём идёт речь?

Что за ересь он несёт?

С какой стати ему вообще приспичило вести с ней такой длительный диалог?

Но минимальная польза в его внезапном желании поговорить всё-таки есть — мерзкое парализующее чувство страха окончательно отступает, и шестерёнки в голове Аддамс начинают вращаться с бешеной скоростью, прикидывая возможные пути отхода.

— Ты же умная девочка, Аддамс, — Торп иронично усмехается. Его правая рука с зажатым в ней пистолетом немного опускается вниз, но он продолжает держать Уэнсдэй на прицеле, не позволяя претворить в жизнь дерзкую попытку побега. — Не успела подумать, каким образом я узнал, что ты будешь здесь?

— Это и так ясно. Ты за мной следил, — она поводит плечами с наигранной небрежностью, хотя в крови бушует адреналиновый шторм, а сердце лихорадочно колотится о рёбра. — Ты догадался, что рано или поздно я обращусь в полицию и караулил меня возле участка.

— Чёрт, Аддамс… Я бы поаплодировал тебе, да только руки заняты, уж извини, — фальшивый профессор откровенно насмехается над ней.

Несмотря на прямую угрозу в виде направленного на неё пистолета, Уэнсдэй неизбежно начинает злиться. Ледяная ярость струится по артериям, затапливает грудную клетку изнутри, отравляет разум — она окончательно перестаёт понимать происходящее, и это неимоверно бесит.

К чему он вообще клонит?

Зачем все эти шарады?

— Потрясающе, — его плечи заметно подрагивают в приступе беззвучного смеха. — Потрясающая способность выдумывать теории и находить для них якобы неоспоримые доказательства. Нет, серьёзно… Я впечатлён. Тебе бы романы писать. Ах да, ты же и так их пишешь. Не пробовала издаваться, кстати?

— Шериф Галпин с тобой заодно? — Аддамс озвучивает первую пришедшую на ум мысль, лишь бы оборвать этот раздражающий поток сарказма. Но неожиданная догадка кажется вполне логичной, и она решает попробовать развить разговор в нужном направлении, чтобы потянуть время. Может, тогда Торп ослабит бдительность, и ей удастся улизнуть. — Именно поэтому он замял дело Клеманс и не принял заявление от Дивины. Но зачем ему это? Ты ему платишь? Или угрожаешь?

— Ладно, чёрт с тобой. Я больше не могу слушать твою занимательную бредятину, — Торп небрежно отмахивается от неё, словно отгоняет назойливое жужжащее насекомое.

А мгновением позже вдруг опускает пистолет.

Вот и долгожданный шанс. Уэнсдэй одним стремительным движением бросается в сторону коридора — все мышцы инстинктивно напрягаются, словно готовясь к худшему. Сейчас раздастся звук выстрела, и пуля вонзится ей в спину между четвёртым и пятым ребром. Или Торп просто догонит её и задушит голыми руками…

Но единственное, что летит ей вслед — короткая фраза, разом заставившая замереть на полпути к спасительному выходу из дома.

— Я частный детектив.

Аддамс останавливается как вкопанная, словно внутри разом выключили рубильник, отвечающий за способность конечностей к передвижению. И хотя все инстинкты самосохранения истошно вопят, что отсюда нужно немедленно убираться — этот человек опасен, он направил на неё оружие, а до этого он выстрелил всего в паре сантиметров от её головы — она больше не может сдвинуться с места. Идеально сложенный в мозгу пазл разлетается на тысячу мелких деталей, которые больше не состыковываются друг с другом.

Уэнсдэй не спешит поворачиваться. Несколько раз делает глубокий вдох и выдох, несколько раз растерянно моргает, сжимает руки в кулаки с такой силой, что заострённые уголки коротких ногтей впиваются в ладони. И оборачивается к снисходительно ухмыляющемуся Торпу лишь спустя пару минут, ушедших на осознание услышанного.

— Повтори, — требовательно заявляет она, смерив его хирургически пристальным взглядом исподлобья и всё ещё не понимая, стоит ли ему верить или это очередная умелая ложь.

— Я не профессор. И не маньяк. Я частный детектив, — произносит Ксавье так размеренно и обстоятельно, будто разговаривает с умственно отсталым человеком. — Ты путалась у меня под ногами, желая докопаться до правды, так? Вот тебе правда. Я работаю на себя, но сотрудничаю с полицией, поэтому после твоего визита шериф позвонил мне и сказал, что одна заноза в заднице основательно под меня копает. Было совсем нетрудно догадаться, каким будет твой следующий шаг.

Oh merda.

Она чувствует себя так, словно из груди одним мощным ударом вышибли весь воздух. Тотальный шок от осознания собственной ошибки парализует мыслительный процесс.

В голове никак не укладывается понимание, что все эти недели она шла по ложному следу.

Во рту становится нестерпимо сухо, приходится прокашляться, чтобы снова обрести способность нормально говорить — но говорить продолжает Торп. С чувством, с толком, с расстановкой. Словно он репетировал этот откровенный монолог не единожды.

— В Гарвард я устроился для прикрытия, чтобы узнать больше подробностей, — невозмутимо сообщает фальшивый профессор, убирая пистолет за спину и одёргивая тщательно отглаженный джемпер. — Свидетели далеко не всегда откровенничают с полицией, но по пьяни способны выболтать что угодно.

— Как тебя взяли? — на автомате спрашивает Аддамс севшим от напряжения голосом. Но догадывается обо всём раньше, чем Ксавье успевает ответить. — Руководство университета тоже в курсе. Твоё личное дело — топорно сфабрикованная фальшивка, его бы ни за что не приняли просто так.

— Браво, детектив Аддамс, — он изображает театральные беззвучные аплодисменты и шутливо склоняет голову в знак наигранного восхищения. — Но не всё руководство, иначе бы слухи просочились. Только президент Уимс.

Уэнсдэй успевает мельком подумать, что президент Уимс явно слишком помешана на безупречной репутации своей элитной богадельни — настолько, что готова допустить человека с фальшивым личным делом к преподаванию. Хотя спокойно могла бы взять его на должность уборщика. Впрочем, представить этого педантичного элитарного сноба в униформе технического работника — самая настоящая задачка со звёздочкой.

— Но за невысокую оценку моего личного дела даже немного обидно, — Торп неопределённо хмыкает. Длинные пальцы снова тянутся к шее, на которой уже запеклись капельки крови от её зубов, и он недовольно морщится. Должно быть, такой глубокий укус вышел довольно болезненным. Плевать. Так ему и надо. — Та поддельная диссертация обошлась мне почти в четыре тысячи баксов. Кстати, неужели нельзя было сложить мои бумаги поаккуратнее? И вещи, кстати, тоже. Ты весь комод перерыла и надеялась, что я не замечу, серьёзно?

— Много чести, — презрительно отрезает Аддамс, а потом в голове вдруг загорается яркая лампочка от очередного выбивающего из колеи осознания. — Почему ты мне не сказал?

Oh merda, и как она не поняла раньше?

Выходит, проклятый подставной профессор знал о её расследовании практически с самого начала — и продолжал молчать, намеренно водил её за нос, специально сбивал со следа. Вместо того, чтобы признаться честно и объединить усилия для поимки настоящего преступника.

— Какого чёрта? — ледяная ярость, ненадолго уступившая место тотальному шоку, накатывает с новой силой, подобно сокрушительному цунами. Уэнсдэй делает несколько шагов вперёд, решительно переступает порог кухни и впивается в невыносимо спокойное лицо Торпа пронзительным взглядом, способным конкурировать по холодности с вековыми льдами Антарктиды. — Какого чёрта ты это делал? Почему ты молчал? Я ведь тоже получаю угрозы от маньяка, мы могли бы…

— Ты никогда не получала угроз от маньяка, Аддамс, — он неспешно подходит к высокому барному стулу и вальяжно садится, откинувшись на низкую металлическую спинку. — Эти бумаги под дверь вашей комнаты подбрасывал я.

— Что? — ей буквально кажется, что светлая кафельная плитка уходит из-под ног. Все догадки, все теории, все зацепки, на поиск которых ушли долгие недели, рассыпаются как хрупкий карточный домик без возможности восстановления. — Но… Зачем?

— Потому что я надеялся, что тебя это отпугнёт. Думал, ты струсишь и отступишь от расследования, но ты оказалась гораздо более чокнутой, чем я предполагал, — Торп красноречивым жестом проводит ладонью по лицу, недвусмысленно демонстрируя своё отношение к происходящему.

— Каким образом ты попадал в моё общежитие? Входная дверь запирается на замок, — чеканит она, поминутно сжимая и разжимая кулаки. — Его не открыть без ключа, а следов взлома не было, я проверяла. Так как?

Аддамс сыплет вопросами скорее по инерции, словно пытаясь найти несостыковку в его рассказе. Мелкую деталь, способную разнести всё услышанное в пух и прах. Подловить Ксавье на лжи. Ей отчаянно не хочется верить, что вся кропотливо проделанная работа была напрасной — и на самом деле она ни на шаг не приблизилась к серийному маньяку.

— Потому что у меня есть ключ, — в подтверждение своих слов он запускает руку в карман тёмных джинсов и извлекает оттуда маленький ключик с ярким девчачьим брелком.

— К подделке документов и незаконному проникновению на чужую территорию следует добавить ещё и воровство? — голос Уэнсдэй так и сочится ядом. — Это шериф тоже покрывает?

— Я не воровал ключ, — что-то в его отстранённом тоне неуловимо меняется, и Торп выдерживает длительную паузу, прежде чем продолжить. — Я забрал его из полиции вместе с остальными вещами моей младшей сестры. Сестры, которая пропала ровно год назад.

Всего за секунду до этой фразы Аддамс наивно полагала, что её уже ничем не удивить — но фальшивому профессору уже который раз за последний час удалось повергнуть её в состояние кататонического ступора.

— Клеманс Мартен — твоя сестра?

— Да. У неё фамилия матери, потому что родители развелись незадолго до её рождения.

На несколько томительных минут на кухне повисает звенящая непроницаемая тишина. Уэнсдэй тщетно пытается разложить полученную информацию по полочкам, соотнести с имеющимися зацепками, заново собрать разрозненные детали мозаики — но выходит на редкость дерьмово. У неё по-прежнему немного звенит в ушах, ощутимо побаливает ушибленный затылок и ноют от растяжения запястья. А ещё её грызет отвратительное чувство тотального провала по всем фронтам и глубокое разочарование в самой себе.

Ощущать подобное… неприятно.

Непривычно. Странно.

На негнущихся ногах Аддамс подходит к ближайшему барному стулу — но не садится, а просто вцепляется пальцами в холодный металл резной спинки. Словно в слабое подобие якоря, вряд ли способное выстоять перед бушующим внутри штормом.

Оh merda, она тотально облажалась.

Так сильно, как никогда прежде.

Свободной рукой Уэнсдэй оттягивает высокий воротник свитера, нервно сглатывает колючий комок в горле и на секунду прикрывает глаза, силясь собраться с мыслями.

— Я мало знал свою сестру, — зачем-то продолжает рассказывать Торп, хотя она больше не задаёт вопросов. — У нас с матерью были не самые лучшие отношения, мы виделись пару раз в год по праздникам. А потом Клем связалась с плохой компанией, начала пить и употреблять наркотики. Отец настоял, что её нужно отправить в лагерь для трудных подростков. И убедил меня поехать с ней, чтобы присматривать. Но это мало помогло и…

— Заткнись. Мне это неинтересно, — резко отрезает Аддамс. Но пошатнувшееся самообладание неизбежно подводит, и голос звучит на пару октав выше обычного. Какой ужасающий кошмар. Прикусив щёку с внутренней стороны, она заставляет себя успокоиться и продолжить. — Я больше не желаю ничего слышать. Вместо того, чтобы заняться важным делом, я тратила время на твои бездарные уловки.

Разжав онемевшие от напряжения пальцы, Уэнсдэй совершенно машинальными движениями потуже затягивает высокий хвост, одёргивает плотный свитер и делает глубокий вдох. Подобные механические действия помогают вернуть в норму качнувшийся маятник душевного равновесия. Внутреннее смятение немного унимается — она уже почти способна рассуждать с привычным хладнокровием.

Плевать. Да, она пошла по неверному следу, напрасно потратила уйму времени и сил… Сглупила — но всё это ничего не значит.

Проиграна битва, но не война.

Она непременно исправит ошибку.

— Прекрати всё это, Уэнсдэй, — внезапно говорит Торп и соскальзывает со своего стула, чтобы в несколько широких шагов сократить расстояние между ними до минимального. Аддамс мгновенно отшатывается от него как от огня, возвращая необходимую социальную дистанцию и всем своим видом демонстрируя нежелание продолжать этот бессмысленный разговор. Но проклятый профессор, или кто он там, упорно не умолкает. — Тебе не нужно ввязываться в эту выгребную яму, поверь мне. Забудь о расследовании и займись наконец тем, ради чего ты вообще здесь оказалась. Просто учись и не вмешивайся.

— Ты мне не указ, — его назидательный тон раздражает её буквально до зубного скрежета.

— Ещё как указ. И в твоих интересах меня послушаться, — невозмутимо возражает Ксавье, пристально глядя на неё сверху вниз. — Иначе я расскажу всем, что мы спали, и тебя исключат. И не только из Гарварда. Ты не сможешь поступить ни в один университет Лиги Плюща.

— Ты блефуешь. Тебя в таком случае уволят, — Уэнсдэй сопротивляется скорее по инерции, прекрасно осознавая, что здесь никто не станет с ней церемониться. Никто не будет разбираться, насколько настоящим был профессор, перед которым она охотно и неоднократно раздвигала ноги.

— Да и плевать. Как ты уже знаешь, у меня даже нет преподавательского диплома, — Ксавье небрежно разводит руками, словно пытаясь наглядно продемонстрировать степень своего безразличия. — Единственное, что я потеряю в таком случае — прикрытие. Но это ерунда, расследование можно продолжать и без него. А ты погубишь свою жизнь.

— Вздор, — она сводит на переносице смоляные брови и упрямо мотает головой.

— Никакой это не вздор, Уэнсдэй. Ты ведь планируешь стать писательницей, верно? Так вот. Я расскажу, как это будет, — его голос становится более тихим и одновременно более вкрадчивым. Вкручивается ей в мозг словно кюретка для лоботомии, словно заевшая пластинка. Оседает тяжёлой свинцовой пылью на задворках сознания. Сеет в голове полнейший хаос и ворох сомнений. — Ни одно мало-мальски крупное издательство не примет твою книгу, им не нужны проблемы с подмоченной репутацией. Даже если это всплывёт не сразу, то в будущем журналисты не оставят без внимания твоё исключение из Гарварда и докопаются до истины. О широкой известности можешь сразу забыть.

Аддамс молчит, понуро потупив взгляд в пол и рассматривая собственные ботинки на массивной подошве. Она знает, что проклятый профессор абсолютно прав — но ни за что не доставит ему удовольствия насладиться её согласием. Много чести.

— Подумай головой, глупая ты девчонка. Ты готова рискнуть своим будущим ради тех, кого ты даже не знала? — в обычно равнодушных интонациях Ксавье смутно угадывается странная смесь эмоций. Досада, злость… И что-то ещё, чему Уэнсдэй не может подобрать конкретное определение. — Пойми наконец. Клеманс моя сестра, потому я и разыскиваю её. А ты… ты ведь плохой детектив, Уэнс. Ты не замечаешь ничего вокруг, кроме того, что хочешь замечать. Ты строишь теории в своей голове, а потом подгоняешь под них имеющиеся факты.

Это звучит… обидно.

Чертовски обидно.

Настолько, что на ум даже не идёт ни одна колкая фраза из многочисленного арсенала.

Ей нечего ответить, нечем крыть — нет абсолютно никакой возможности поставить Торпа на место. Потому что он говорит кристально чистую правду, пусть и щедро приправленную щепоткой нравоучений.

— Ты не ведёшь расследование по-настоящему. Не имеешь ни малейшего представления, как это делается, — с каким-то садистским упорством он продолжает давить её уязвлённое самолюбие тяжёлым дорожным катком. Горечь поражения уже ощущается пеплом во рту, а Ксавье всё никак не заткнётся. — Ты просто развлекаешься. Играешь в игры, которые могут плохо закончиться. Либо тебя убьют, либо ты бездарно спустишь в унитаз своё будущее. А я не хочу наблюдать, как это случится.

— С чего вдруг такая забота? — Аддамс цепляется за последнюю фразу с отчаянием утопающего, тщетно пытаясь не уронить собственное достоинство к центру планеты.

— Потому что ты потрясающая девушка, Уэнсдэй. Серьёзно. Да, детектив так себе, но в остальном… Ты красивая, умная, талантливая… Смелая и самоотверженная, — столь неожиданная смена вектора окончательно выбивает её из колеи.

Настолько, что она даже не сопротивляется, когда Торп вдруг оказывается совсем близко и невесомо касается пальцами её подбородка. Мягко тянет наверх, принуждая Аддамс поднять голову и встретиться с ним взглядом.

Болотная трясина его радужек снова затягивает её, оплетает вязкой тиной грудную клетку, не позволяя сделать полноценный вдох.

Зато ноздри щекочет густой аромат древесного парфюма — и Уэнсдэй вдыхает этот насыщенный дурманящий запах вместо жизненно необходимого глотка свежего воздуха.

— И если бы мы встретились до всей этой истории, всё могло бы быть по-другому, — заканчивает Ксавье, как будто выносит смертный приговор, не подлежащий обжалованию.

Oh merda, зачем он это сказал?

Чтобы чрезмерно бурное воображение сыграло с ней злую шутку? Чтобы она могла представить — мельком, мимолётно, всего на сотую долю секунды — но всё-таки представить, что их странные отношения начались бы не со спонтанного секса и обоюдной лжи?

Нет. В этой истории никогда не планировалось счастливого финала. Ей самой никогда не был нужен пресловутый хэппи-энд с пафосным «долго и счастливо», на котором заканчивается любая фальшивая сказочка. А дальше начинается суровая реальность из паутины взаимных недопониманий — но об этом пишут уже не в сказках, а в учебных пособиях для доморощенных семейных психологов.

Наваждение спадает, болотная трясина расступается, лёгкие насыщаются кислородом — и Уэнсдэй уверенно делает шаг назад, разрывая тактильный контакт. И заодно — все хрупкие связующие ниточки между ней и этим странным человеком, которого она никогда не знала по-настоящему.

— Если бы мы встретились до всей этой истории, не было бы вообще ничего. Я не сплю с женатыми мужчинами, — едко заявляет Аддамс с привычным бесстрастным выражением лица. — Что с ней стало, кстати?

— Выходит, ты и про Элисон знаешь? Может, я немного недооценил твои детективные способности, — Торп слабо усмехается, потерев переносицу двумя пальцами. Но стандартная кривоватая улыбка выходит не такой снисходительной как обычно. — Ничего. Мы даже не поженились. Просто расстались. Представь себе, такое случается.

— Только не обольщайся. Мне на самом деле всё равно, — она равнодушно пожимает плечами и отступает ещё на пару шагов назад, постепенно приближаясь к двери.

Пора наконец принять единственное верное решение за последние несколько недель — немедленно уйти отсюда и никогда больше не переступать порог этого дома. Или любого другого, в котором будет Ксавье. Навсегда поставить на нём жирный крест и заняться собственной жизнью, больше не пытаясь спустить её в унитаз и нажать кнопку смыва.

К чёрту расследование. К чёрту маньяка, Клеманс, Дивину… к чёрту его.

Торп сверлит её невыносимо пристальным взглядом, но не останавливает. Тем лучше.

Аддамс в несколько стремительных шагов достигает двери — и наконец уходит, не прощаясь и не оборачиваясь.

Всё кончено.

Решительно.

Бесповоротно.

А когда спустя битый час она добирается до университетского кампуса сквозь вереницу пробок, то едва не спотыкается о кислотно-яркие чемоданы, стоящие на пороге их совместной с Синклер комнаты. Блондинка сидит на голом матрасе, и глаза у неё опять на мокром месте — едва завидев соседку, Энид порывисто подскакивает на ноги. Но тут же останавливается, сморщив раскрасневшееся кукольное личико в болезненной гримасе.

— Уэнсди, я… — тоненький голосок заметно дрожит от едва сдерживаемых слёз. Синклер умолкает и выдерживает длительную паузу, словно пытаясь составить в уме складную речь. А потом принимается лихорадочно тараторить на одном дыхании. — Прости меня, прости… Но пойми, я больше так не могу. Я хочу забыть о том, что было в Неверморе и жить нормальной жизнью. А пока я рядом с тобой, мне такого не светит, понимаешь? Ты постоянно влезаешь в опасные передряги… Втягиваешь меня и даже не спрашиваешь, хочу я этого или нет. Вдобавок ты чуть не разрушила мои отношения, и это… Это… К счастью, Аякс не злится, что я так сбежала. Он всё понял… А мог бы и не понять, понимаешь? Решил бы, что я чокнутая и был бы абсолютно прав, поэтому…

— Да мне насрать, — Аддамс отчего-то распирает смех. Сбросив массивные ботинки, она проходит вглубь комнаты и падает на свою кровать, не заботясь о том, чтобы сменить уличную одежду на домашнюю.

— Что? — Энид буквально задыхается от переполняющих её эмоций, бестолково хлопая огромными небесными глазами с безобразно слипшимися ресницами. — Я не очень…

— Что слышала, Ниди, — ядовито усмехнувшись собственным мыслям, Уэнсдэй повыше натягивает покрывало, с головой забираясь под чёрную атласную ткань. — Вали отсюда нахрен и закрой дверь. И засунь себе в задницу ту идиотскую клятву на крови. Чтобы ты знала, я никогда не хотела её давать.

Комментарий к Часть 11

Что ж, многие тайны раскрыты, и теперь я наконец смогу ответить на все ваши отзывы к прошлой главе без риска проспойлерить. Займусь этим в самое ближайшее время.

И, конечно, очень жду вашего мнения по поводу этой главы. Оправдались ожидания или не очень? 😏

========== Часть 12 ==========

Комментарий к Часть 12

Саундтрек:

Charlie Scene — Pray For Me

Приятного чтения!

На протяжении всей своей сознательной жизни Уэнсдэй Аддамс никогда не воспринимала одиночество как нечто плохое.

Скорее наоборот — первые несколько дней после того, как чрезмерно шумная соседка собрала свой тошнотворно-яркий гардероб в не менее омерзительно-пёстрый чемодан и покинула их комнату с высоко поднятой головой, Аддамс искренне наслаждалась блаженным уединением. В её монохромном личном пространстве больше не было невыносимого обилия всех оттенков розового, способных спровоцировать приступ эпилепсии. Отвратительная поп-музыка больше не насиловала барабанные перепонки, а бесконечная трескотня излишне эмоциональной блондинки не вкручивалась в мозг подобно кюретке для лоботомии.

Оставшись наедине с собой, Уэнсдэй наконец смогла уделять учёбе должное количество времени, всего за неделю написала пять длинных глав своего романа и даже регулярно успевала поиграть перед сном на любимой антикварной виолончели.

Но через пару недель, в пятницу вечером, она впервые поймала себя на мысли, что сидеть в четырёх стенах немного… скучновато.

Самую малость. Этого было недостаточно, чтобы наступить на горло собственной гордости и набрать заученный наизусть номер Синклер — но вполне хватило, чтобы впасть в некое подобие уныния. За прошедшее время они с бывшей подругой практически не пересекались, если не считать пары-тройки случайных столкновений в студенческом кафетерии.

В первую такую встречу Энид с вызовом задрала подбородок и молча прошла мимо, чтобы занять своё место в окружении стайки пустоголовых девиц из общежития Sigma Alpha Mu — теперь она жила вместе с ними.

От этого зрелища Уэнсдэй брезгливо скривилась и поспешила отвернуться, пока её не стошнило от омерзения прямо в тарелку с безвкусной овсянкой.

Но во второй раз блондинка нарочно замедлила шаг, глядя на бывшую соседку с выражением робкой надежды на броско накрашенном кукольном личике. И даже повела рукой в странном жесте — словно намеревалась помахать ей, но остановила себя в самый последний момент. Аддамс не ответила ни на заискивающий взгляд, ни на слабое подобие приветствия. Залпом допила остатки обжигающе горячего эспрессо, который противно кислил из-за сбитого помола, и покинула кафетерий.

Энид сделала выбор — и Уэнсдэй вовсе не намеревалась её отговаривать.

Свой собственный выбор Аддамс тоже сделала.

И хотя уязвлённое самолюбие отчаянно противилось такому решению и буквально вопило на задворках сознания, что расследование необходимо продолжить, она решительно отнесла на помойку магнитную доску с материалами дела и безжалостно стёрла с флешки всю информацию о пропавших девушках. Она была вынуждена признать, что проклятый фальшивый профессор прав — сравнять с землёй блестящее будущее в угоду собственным амбициям было бы слишком неразумно.

После той напряжённой конфронтации в доме матери Торпа они больше не разговаривали.

И даже не виделись — Уэнсдэй перевелась в группу к профессору Уимс.

Вот только клишированный принцип а-ля «с глаз долой — из мыслей вон» сработал не слишком хорошо. В те редкие минуты, когда она не нагружала себя подготовкой к семинарам или творческим процессом, Аддамс неизбежно возвращалась к воспоминаниям о Торпе.

В грудной клетке болезненно жгло от осознания, что он задел её самолюбие так сильно, как никому не удавалось прежде.

Буквально разнёс в пух и прах.

Фиаско. Туше. Шах и мат.

Но со всем присущим упрямством Уэнсдэй гнала прочь непрошеные мысли, регулярно напоминая себе об изначальной цели поступления в Гарвард. Когда у неё на руках будет диплом университета Лиги Плюща, издателям волей-неволей придётся пересмотреть своё решение о том, что её романы не подходят для публикации.

Элитарные снобы в идеально отглаженных пиджачках, сидящие в вылизанном до блеска офисе Харпер Коллинз, больше не смогут небрежно от неё отмахнуться.

Аддамс непременно заставит их считаться с её мнением — так или иначе. И потому она с удвоенным усердием взгрызалась в гранит науки, раз за разом получая высшие баллы на всех семинарах и контрольных. Теперь, когда она свернула расследование о серийном маньяке, свободного времени было предостаточно.

Так пролетел целый месяц, и совершенно незаметно наступила вторая четверть октября.

Рано утром Уэнсдэй просыпается от назойливой трели будильника — на часах всего лишь половина седьмого, но на прошлой неделе профессор Ласлоу нагрузил своих студентов необходимостью написать реферат по семиотике. Не меньше пятнадцати страниц мелким шрифтом и с узкими полями.

Чёрт бы побрал его невыносимую дотошность.

Отбросив в сторону чёрное одеяло, Аддамс садится на постели и опускает босые ноги на холодный пол, безуспешно пытаясь разлепить осоловевшие глаза. Вчера она допоздна засиделась за печатной машинкой — и теперь искренне убеждена, что ранние подъёмы впору причислить к восьмому кругу Ада.

Но деваться некуда.

Наспех приняв ледяной бодрящий душ, Уэнсдэй без особого энтузиазма бредёт к шкафу и выуживает оттуда узкие чёрные джинсы и свитер крупной вязки с высоким горлом. Собирает водопад густых смоляных локонов в высокий гладкий хвост, отточенными до автоматизма движениями рисует короткие стрелки, наносит на губы тёмно-бордовую помаду и промокает излишки бумажной салфеткой. Отходит на пару шагов назад, критически осматривая собственное отражение в напольном зеркале — удовлетворившись результатом, набрасывает на одно плечо лямку кожаного рюкзака и покидает комнату.

На улице накрапывает мелкий осенний дождь, а небо наглухо затянуто низкими свинцовыми тучами. Пожалуй, стоило было надеть сверху пальто, но в любом случае ненастная погода ей по душе — и Аддамс замедляет шаг, с упоением вдыхая густой аромат мокрого асфальта и прелых листьев. Сегодня вместо первой пары у неё окно, но в последнее время Уэнсдэй редко готовится к занятиям в своей комнате, предпочитая выбираться в библиотеку или занимать столик в дальнем углу кафетерия.

Несмотря на ранний час, кампус университета наводнён людьми. Студенты снуют туда-сюда по вымощенным камнем дорожкам, прикрывая головы учебниками. Уборщик в канареечном дождевике недовольно бурчит что-то себе под нос, сгребая в кучу ворох опавших листьев.

Гарварду определённо идёт осень — величественные здания из красного кирпича в окружении пожелтевших аккуратно стриженных кустов выглядят поистине великолепно.

Прежде Аддамс мало обращала внимание на университетскую архитектуру, будучи полностью поглощённой расследованием. Но теперь невольно испытывала восхищение перед этим историческим местом, что взрастило в своих стенах Теодора Рузвельта и Джона Кеннеди.

Добравшись до студенческого кафетерия, она занимает любимый столик в самом дальнем углу и делает стандартный заказ из тройной порции эспрессо и овсянки — но к еде практически не притрагивается, довольствуясь пищей для ума. Вокруг как всегда шумно и полно народу. Монотонный гул толпы неприятно давит на мозг, но оставаться в полном одиночестве в пустой комнате ей почему-то неприятно. За последние годы Уэнсдэй слишком привыкла к постоянному присутствию взбалмошной соседки — и вынужденное одиночество больше не кажется таким заманчивым. Какой ужасающий кошмар.

Обложившись учебниками словно баррикадами, ограждающими её от всего остального мира, Аддамс открывает конспект по семиотике и погружается в чтение. Вот только особо сосредоточиться не удаётся — она уже который раз перечитывает ровные строчки, выведенные идеальным каллиграфическим почерком, но никак не может вникнуть в написанное.

Мысленно чертыхнувшись, Уэнсдэй с досадой захлопывает тетрадь и решительно поднимается на ноги, намереваясь заказать ещё одну убойную дозу эспрессо со льдом.

Качество зерна в этой ущербной богадельне оставляет желать лучшего, ровно как и умение бариста настраивать помол — но Мазерати по-прежнему в ремонте, а в шаговой доступности других кофеен попросту нет.

Она уже делает шаг в сторону барной стойки — и тут же останавливается как вкопанная, напоровшись на пристальный взгляд знакомых чернильных глаз.

Oh merda. Что он тут делает?

В небрежно взъерошенных чёрных волосах поблескивают крохотные капельки дождя, серое драповое пальто распахнуто на груди, а на лице сияет широкая приветливая улыбка.

— Ну здравствуй, колючка.

Давно забытое дурацкое прозвище заставляет Аддамс сморщить нос с нескрываемым неудовольствием — но парня напротив нисколько не смущает подобная реакция.

— Ты совсем не изменилась, — беззлобно подмечает он, сунув руки в карманы пальто.

— Стабильность — признак мастерства, — невозмутимо парирует она, изогнув смоляную бровь. — А вот ты изменился.

Последняя фраза вырывается совершенно непроизвольно — но это чистая правда.

Он действительно стал совсем другим. На смену нелепым очкам пришли линзы, вместо лаконичной короткой стрижки на его голове красуются беспорядочно уложенные и изрядно отросшие чёрные лохмы, а от нескладной подростковой худобы не осталось и следа.

Кажется, он даже загорел и подкачался.

И в этом парне практически ничего нет от того мальчика, с которым они когда-то провели два месяца в идиотском летнем лагере. А потом провстречались ещё целых два года.

— Даже не обнимешь меня? — иронично поддевает он, хотя прекрасно помнит, насколько сильно Аддамс ненавидит неуместные тактильные контакты при посторонних людях.

— Что ты здесь делаешь, Джоэль? — она едва заметно хмурится. Слишком уж странно снова произносить это имя спустя столько времени.

Oh merda, сколько они не виделись?

Год? Полтора? Больше?

В школе имени Нэнси Рейган он учился на класс старше — но в последний год перед выпускным сына миссис Гликер в очередной раз вышла замуж, и они всей семьёй переехали во Флориду к четвёртому по счёту отчиму.

Уэнсдэй очень хорошо запомнила их последний разговор. Джоэль долго мялся, потупив виноватый взгляд в пол, а потом вдруг резко вскинул голову и бескомпромиссно сообщил, что им необходимо расстаться, что он не верит в успешные отношения на расстоянии, что так будет лучше для них обоих… И великое множество других стандартных фраз, подводящих черту. Она в ответ не проронила ни единого слова — только сухо кивнула с бесстрастным выражением лица и ушла.

И заодно дала себе непоколебимое обещание никогда больше ни к кому не привязываться. Никого не целовать. Никого не любить.

— Мама развелась с Крисом и теперь снова выходит замуж, — Гликер пожимает плечами с таким видом, будто это всё объясняет. — За бэттера{?}[Нападающий в бейсбольной команде.] из Бостон Ред Сокс, представляешь?

— Я не спрашиваю, что ты делаешь в этом городе, — недовольно хмыкает Аддамс, сгребая учебники со стола в рюкзак. Похоже, нормально позаниматься сегодня уже не удастся. — Я спрашиваю, что ты делаешь именно здесь.

Она нарочно выделяет последнее слово особенно ядовитой интонацией, но тут же запоздало вспоминает, что надменное выражение лица и саркастичный тон на Джоэля никогда особо не действовали. Первые недели в летнем лагере он таращился на неё с нескрываемым восхищением, когда Уэнсдэй всего парой-тройкой хлёстких фраз могла осадить даже матёрых вожатых. А потом и вовсе заявил, что находит её нелюдимую манеру общения чрезвычайно… милой.

И разозлиться она тогда почему-то не смогла. Как и сейчас.

— Разве я не могу просто поздравить тебя с Днём Рождения? — Гликер тепло улыбается, демонстрируя крошечные ямочки на щеках, и помогает ей запихнуть в рюкзак увесистый томик по семиотике.

— У тебя мозги от тропического климата расплавились? — Аддамс раздражённо закатывает глаза, но не отталкивает его наглые руки, ловко застёгивающие молнию на забитом доверху рюкзаке. — Мой день рождения завтра.

— Я знаю, колючка. Неужели ты думаешь, что я могу забыть такую дату? — он хитро подмигивает, не прекращая улыбаться.

Она прекрасно понимает, на что он намекает — её пятнадцатый день рождения совпал с освобождением дяди Фестера из горного Алькатраса. Аддамсы закатили бурное торжество сразу по двум поводам, пригласив всех родственников и соседей, в том числе и семейство Гликеров. Мексиканская текила лилась рекой, за подростками никто особо не следил — и уже в середине шумного празднества, пока захмелевший Гомес учил гостей исполнять традиционную мамушку, Уэнсдэй и Джоэль оказались в её комнате.

Первый в жизни алкоголь будоражил кровь, провоцируя всплеск гормонов, и она даже не заметила, как невинные детские поцелуи перешли в горизонтальную плоскость.

Было жутко неловко, очень больно… и чертовски приятно.

— Не называй меня так. У меня есть имя, — она пытается забрать у него миниатюрный кожаный рюкзачок, но Гликер отрицательно качает головой и набрасывает тяжёлую ношу себе на плечо. Ох уж это неуместное рыцарство.

— Хорошо, Уэнсдэй, — Джоэль нисколько не реагирует на её хмурое настроение. — Ладно, есть и другие причины. Я всё расскажу… Но сначала выпью кофе, если ты не против.

— Не советую. Здесь готовят мерзкую жижу, по вкусу напоминающую песок, — Аддамс награждает бариста за барной стойкой ледяным взглядом исподлобья, отчего тот краснеет до самых ушей и поспешно отворачивается.

— Ничего страшного, я на машине. Покажешь, где тут нормальный американо? — Гликер внимательно взирает на неё сверху вниз, явно ожидая положительного ответа.

И хотя она искренне убеждена, что проводить время с бывшими всё равно что пытаться поджечь промокшие дрова — тлеет, но не горит — Уэнсдэй коротко кивает в знак согласия.

Как ни прискорбно признавать, в последние недели ей действительно немного не хватало простого человеческого общения. Первой мириться с Синклер она категорически не хотела, а другими друзьями попросту не обзавелась. Не до того было. Сначала все силы и свободное время отнимало расследование, потом — учёба.

Джоэль галантно открывает перед ней дверь кафетерия и приглашающим жестом указывает на припаркованный неподалёку серебристый Порш 911. Похоже, его мать успешно поправила некогда плачевное финансовое положение при помощи нескольких браков подряд.

Аддамс снова закатывает глаза, когда Гликер опережает её, чтобы распахнуть дверцу с пассажирской стороны. В салоне приятно пахнет мятной жвачкой и свежей химчисткой.

— Итак, куда нам ехать? — он забрасывает её рюкзак на заднее сиденье и устраивается за рулём. — Только чтобы там можно было перекусить, я жутко голоден. И держу пари, ты по-прежнему пропускаешь завтрак.

Уэнсдэй на минуту задумывается.

За два с лишним месяца в Бостоне она практически нигде не бывала — если не считать студенческого кафетерия и пафосного итальянского ресторана, куда её приволокла Энид на дурацкое двойное свидание с лжепрофессором. А ещё она была в его квартире на Юг-Рассел-Стрит. И в доме его матери… Oh merda. Опять.

Аддамс раздражённо морщится — слишком много в её новой жизни оказалось завязано на проклятом Торпе. Но всё это в прошлом.

Молчание затягивается. Джоэль поминутно бросает на неё внимательные озадаченные взгляды, явно подмечая малейшие изменения невыразительной мимики, но пока не решается задать закономерный вопрос, в чём тут дело.

— Дорчестер Авеню, 1739, — она называет первый пришедший на ум адрес, вспомнив, что Синклер вроде бы пыталась затянуть её в этот ресторанчик, бурно нахваливая феттучини с грибами.

Немало заинтригованный Гликер молча вбивает нужную улицу в навигатор и заводит машину. Мощный мотор незамедлительно отзывается из-под капота тихим утробным рычанием, и серебристый Порш, выехав с парковки задним ходом, быстро набирает скорость.

Аддамс не спешит нарушать тишину — ни в течение сорока минут, ушедших на дорогу до ресторанчика, ни даже тогда, когда они занимают маленький столик в дальнем полутёмном углу. Подобное место больше подходит для слащавой парочки, которая намеревается скоротать время ожидания еды за страстными поцелуями, но она не возражает.

По крайней мере, в этой части зала практически нет других людей. Джоэль заказывает самую большую чашку американо и пасту с морепродуктами, Уэнсдэй ограничивается стандартной порцией эспрессо, проигнорировав его настойчивые увещевания нормально поесть.

— Итак. Давай поговорим, — стоит официанту принять заказ и отойти на пару шагов, Гликер кладёт на белую накрахмаленную скатерть сцепленные в замок руки и сводит брови на переносице. Подобная сосредоточенная поза обычно означает, что он настроен предельно серьёзно. — Только не подумай, что я собираюсь учить тебя жизни, ладно? Просто пару дней назад мне позвонила Энид и…

— Всё ясно, — раздражённо перебивает Аддамс и откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. — Она настучала на меня, а ты как настоящий благородный рыцарь примчался спасать бедовую даму, так?

— Нет, не так, — невозмутимо отрезает Джоэль, машинально облизнув губы и прикусив нижнюю. Ещё один признак тщательно скрываемой нервозности. — Я действительно приехал на свадьбу матери и вовсе не собирался… Точнее, я знал, что ты поступила в Гарвард… Но я не стал бы вмешиваться в твою жизнь и путаться под ногами. Но Энид волнуется. И я тоже.

— Я не нуждаюсь в няньках, — Oh merda, какого чёрта все вокруг обращаются с ней как с умственно отсталой? — Так и передай Ниди.

— Прекрати. Я — последний человек в мире, который бы всерьёз поверил, что ты нуждаешься в чужой заботе, — он усмехается и вздыхает так тяжело, словно это осознание действительно его огорчает. — Но как насчёт помощи? Что там за расследование?

— Можете прекращать скакать вокруг меня как курицы-наседки, — категорично отрезает Аддамс, хотя его готовность помочь немного уменьшает степень яда в ровных интонациях. — Я давным-давно отказалась от этого дела.

— Правда? Почему? — Гликер недоверчиво прищуривается, склонив голову набок.

Фальшиво улыбающийся официант возвращается с подносом — пока он аккуратно расставляет на столе еду и напитки, Уэнсдэй мысленно прикидывает, стоит ли посвящать бывшего в череду запутанных событий последних месяцев. Помнится, когда-то между ними не было абсолютно никаких тайн. Но это было невообразимо давно, с тех пор утекло слишком много воды. Она больше не маленькая девочка с двумя тугими косичками, а он — уже не маленький мальчик в нелепых круглых очках.

Но чертовски уязвлённое самолюбие и досада на саму себя продолжают точить её разум подобно могильным червям, которые копошатся в мёртвой плоти. Аддамс выдерживает продолжительную паузу, уставившись немигающим взглядом в ароматную кофейную жидкость на дне миниатюрной чашки — а потом начинает говорить. Подробно и обстоятельно рассказывает обо всех событиях, начиная с дурацкой вечеринки в таинственном доме и заканчивая финальным аккордом в виде последнего разговора с лжепрофессором.

Джоэль слушает предельно внимательно. Откладывает в сторону вилку, отодвигает на край стола тарелку с практически нетронутой пастой — и просто молча слушает, подперев подбородок ладонью. Иногда его брови удивлённо взлетают вверх, изредка он сокрушённо качает головой, но не перебивает Уэнсдэй на протяжении всего монолога.

И выносит окончательный вердикт лишь после того, как она наконец умолкает.

— Чёрт возьми, колючка… Да ты и вправду влипла по-крупному. Даже не ожидал.

— Я и без тебя знаю, что облажалась, — хмуро огрызается Аддамс, залпом допивая остатки эспрессо. Признавать свою ошибку нелегко, но за прошедший месяц она успела частично свыкнуться с поражением. — Неверно истолковала все факты, а в действительности не сумела нарыть ничего стоящего…

— Да я не про это! — Гликер вдруг начинает смеяться в голос, чем окончательно выбивает её из колеи. Пока Уэнсдэй сверлит его рассерженным взглядом исподлобья, он запускает ладонь в волосы, сильнее взъерошив хаотично уложенные пряди, и неверяще качает головой. — Да чтоб меня… Ты же влюбилась!

— Ты упал и ударился головой об асфальт? — она шипит похлеще разъярённой гадюки, окончательно утратив всякую терпимость. — Что за несусветную ересь ты мелешь?

— Честно говоря, мне бы тоже хотелось, чтобы это оказалось ересью, — Джоэль резко перестаёт хохотать как скудоумный кретин и вмиг становится предельно серьёзным. Снова облизывает губы и тяжело вздыхает. — Знаешь, Уэнс… Пока я тебя не увидел, даже не подозревал, как сильно скучал. Я ведь после тебя ни с кем больше не встречался. Ни одна девушка не дотянула до твоего уровня… Но теперь я точно опоздал. Идиот.

Oh merda, только этого не хватало.

Ей чертовски хочется хорошенько встряхнуть Гликера, чтобы выбить из его головы подобные неуместные мысли — но они по-прежнему находятся в общественном месте, и такой возможности нет. Пока Аддамс с недовольством размышляет, в какой момент её жизнь начала напоминать сценарий низкосортной мыльной оперы, в дешёвом спектакле внезапно начинается второй акт. Дверь ресторанчика распахивается, и на сцене появляется новый персонаж — в просторный зал неожиданно входит не кто иной, как проклятый Торп.

Сердце в её груди сиюминутно делает кульбит и срывается куда-то в пятки.

Нет. Такого просто не может быть.

Какого чёрта из огромного количества заведений Бостонской агломерации фальшивый профессор выбрал именно это? И именно в тот момент, когда здесь находится она? Да ещё и в компании бывшего парня, который весьма недвусмысленно намекает, что не прочь бы вернуться в статус нынешнего.

На протяжении целого месяца Аддамс везло не сталкиваться с Торпом в пределах университета — и тут такая неожиданность. Если пресловутая судьба действительно существует, у неё очень ироничное чувство юмора.

— Что с тобой? — разумеется, проницательный Джоэль тут же замечает тень эмоций на её лице.

— Всё нормально, — Уэнсдэй пожимает плечами с наигранной небрежностью, но взгляд угольных глаз продолжает пристально следить за каждым движением высокой фигуры профессора.

Ксавье аккуратно складывает тёмный зонт и отряхивает его от капель дождя — а потом подходит прямиком к барной стойке и принимается изучать кофейную карту.

Благо, он не смотрит в сторону их столика и ничего не замечает. Но… когда он заберёт заказ и начнёт оборачиваться в сторону выхода, дальний угол зала непременно попадёт в его поле зрения. Oh merda, настолько дурацкая ситуация попросту не может происходить в реальной жизни, это слишком похоже на клишированную сцену из третьесортной мелодрамы — но всё же это происходит.

— Уэнс, я же вижу, что ты врёшь. Ты побледнела, — не унимается Гликер и садится вполоборота, проследив направление её взгляда. Глупцом он не был никогда — а потому мгновенно складывает дважды два. — Это тот самый профессор, о котором ты говорила?

— Чем ты слушал? Вытащи дерьмо из ушей. Никакой он не профессор, — сердито огрызается Аддамс, принимаясь нервно комкать бумажную салфетку, чтобы чем-то занять предательски дрожащие руки.

Она тщетно пытается залатать трещину в железобетонном самообладании, но тело отказывается подчиняться воле рационального мышления — Уэнсдэй чувствует, как бледные щеки вспыхивают румянцем, а пульс стремительно разгоняется. Заметив её плохо скрытую нервозность, Джоэль мягко улыбается и осторожно накрывает тонкую бледную ладонь своей — широкой и загорелой, чтобы прекратить издевательства над многострадальной салфеткой.

И ровно в эту секунду проклятый Торп поворачивает голову в сторону их столика.

Даже с расстояния в несколько метров Аддамс отчётливо видит, как вытягивается его лицо, как враз заостряются выразительные черты, как челюсти сжимаются с такой силой, что на шее проступают жилы… И мстительное желание нанести ответный удар окончательно срывает чеку с невидимой гранаты. Уэнсдэй быстро переводит взгляд на бывшего — и уголки вишнёвых губ приподнимаются в улыбке.

Она искренне надеется, что это выглядит обольстительно, а не кровожадно.

Гликер вопросительно вскидывает бровь, немало удивлённый такой неожиданной переменой настроения — но не протестует, покорно принимая правила игры. Помнится, его умение подстраиваться под неё в любых ситуациях неоднократно спасало их отношения от краха.

— Поедем ко мне, — решительно заявляет Аддамс на полтона громче положенного.

И тут же стреляет глазами в сторону лжепрофессора, чтобы убедиться, что он прекрасно расслышал вышесказанное — судя по тому, что Торп сверлит спину Джоэля ледяным взглядом, никаких проблем со слухом у него нет. Превосходно. Идеально.

Осталось только произвести контрольный выстрел в голову — и противник будет повержен. Долгожданная месть свершится, и можно будет спокойно жить дальше.

— С удовольствием, детка, — сообразительный Гликер с готовностью подхватывает свою роль в импровизированном спектакле. — Никак не мог дождаться этого момента.

Пожалуй, он слегка переигрывает.

Но его извечная готовность без тени сомнений вляпаться в любую авантюру по одному щелчку пальцев изрядно подкупает — поэтому Уэнсдэй готова простить и раздражающее фривольное обращение, и отсутствие актёрского таланта.

Джоэль первым поднимается из-за стола, галантно протягивая ей руку. Аддамс вкладывает свою ладонь в его, краем глаза наблюдая за поведением профессора — тот едва не скрипит зубами от раздражения и не обращает никакого внимания на попытки бариста уточнить детали заказа.

Она мысленно усмехается — а потом одним резким движением притягивает Гликера максимально близко к себе. Почти с нежностью поправляет воротник его бежевой рубашки, обвивает руками шею и приподнимается на цыпочки. Джоэль немного наклоняется — и их губы встречаются в неприлично жарком для общественного места поцелуе. Снова целоваться с бывшим спустя столько времени немного странно, но довольно… приятно.

А вкупе со сладостным чувством отмщения и вовсе замечательно — адреналиновый всплеск будоражит кровь, пуская колючие мурашки вниз по позвоночнику. Широкие мужские ладони ложатся на её талию, поглаживают спину через вязаную ткань свитера, плавно скользят от шеи до поясницы и обратно… А несколько секунд спустя Гликер осторожно отстраняется.

— Браво, колючка. Ты стала гораздо стервознее с нашей последней встречи, — на уровне едва различимого шепота бормочет он, глядя на Торпа поверх её макушки. — Если бы этот парень умел убивать взглядом, я бы уже склеил ласты.

Запечатлев короткий ласковый поцелуй в районе её виска, Джоэль уверенно берёт Уэнсдэй за руку и тянет к выходу из ресторана, на ходу подхватив с вешалки своё пальто.

Уже в дверях она оборачивается, с вызовом вскинув голову — и с упоением видит, как проклятый Торп буквально швыряет на барную стойку несколько смятых купюр. Туше.

— И что ты намерена делать дальше? — с интересом спрашивает Гликер, когда они возвращаются в машину. — Только не говори, что ничего. Эта твоя выходка… Любому дураку ясно, что ты по уши влюблена в этого пижона.

— Я не влюблена, — возражает Уэнсдэй, но в ровных интонациях нет привычной суровости. Отомщённое самолюбие больше не грызёт мозг, и её настроение заметно улучшается. — Он унизил меня, я унизила его. Ничего личного.

— Ну да, конечно, — иронично хмыкает Джоэль, включая левый поворотник и сворачивая на широкий бульвар Галливан под мигающий жёлтый сигнал светофора. — Уэнсдэй Аддамс, которую я знаю, никогда не стала бы вешаться на одного мужика, чтобы побесить другого.

— Ты меня не знаешь, — невозмутимо отзывается она, лениво разглядывая собственный маникюр. — Мы не виделись с шестнадцати лет, всё изменилось.

— О да, ты стала стервой высочайшего класса. Пожалуй, мне повезло, что я встретил тебя гораздо раньше, — беззлобно поддевает он, смерив её внимательным взглядом с лёгкой хитринкой. — Слушай, колючка. Раз уж я здесь… Давай ты прогуляешь занятия и просто потусуемся вместе как в старые добрые? Как друзья, конечно. Честно говоря, мне тебя не хватало.

Хм. Она задумывается на несколько секунд, мысленно взвешивая все «за» и «против» — с одной стороны, перспектива дружбы с Гликером выглядит изрядно сомнительной. Особенно, если учесть его недавнюю фразу о том, что никакая другая девушка не сумела выдержать с ней конкуренции. Но с другой стороны, Джоэль не останется в Бостоне навсегда — он ведь учится на медицинском факультете Дартмута за многие километры отсюда. Пара дней в его компании ничего не изменят, зато помогут ей встряхнуться и избавиться от некоего подобия депрессивной фазы. Вполне приемлемо.

— Всегда хотела посетить Салем, — Аддамс едва заметно усмехается и решительно тянется к навигатору, чтобы вбить в строку поиска название самого загадочного города Америки, который располагается всего в сорока минутах езды от Бостонской агломерации.

День пролетает быстро и незаметно.

Добравшись до городка, они сначала отправляются в дом Корвина — единственное сохранившееся строение, непосредственно связанное с судебным процессом над ведьмами, потом заезжают в бистро, чтобы взять кофе на вынос и пару хот-догов с острым горчичным соусом, и в итоге оказываются в Салемской гавани, откуда по сей день регулярно отходит шхуна, являющаяся точной копией каперского корабля 1812 года.

Джоэль болтает без умолку, рассказывая о своей жизни, учёбе в Дартмуте и двухмесячной летней стажировке в городской больнице Хановера. Уэнсдэй больше слушает, чем говорит — но всё же находит довольно увлекательным его монолог о буднях будущего врача. Впервые за последние недели ей удаётся отвлечься от тягостных мыслей о безбожно проваленном расследовании… и о фальшивом профессоре, который так ловко обвёл её вокруг пальца. Психологический принцип замещения срабатывает практически безукоризненно.

Всю обратную дорогу в Бостон она молчит, напряжённо обдумывая шальную мысль, невольно возникшую в голове, когда Гликер осторожно коснулся подушечкой большого пальца её плотно сомкнутых губ, чтобы стереть остатки горчичного соуса. В ту секунду внутри робко шевельнулось что-то давно забытое, заброшенное на задворки сознания за ненадобностью и покрытое вековой пылью.

Вот же он — совсем рядом, всегда понимающий, никогда её не тормозящий, готовый ввязаться в любую авантюру, очертя голову… И когда-то они любили друг друга. Подходили друг другу как две детали одного пазла. Всё было вполне приемлемо.

Оставив машину мокнуть под проливным дождём на парковке общежития ZETA, Джоэль провожает Уэнсдэй до её комнаты. Пока он с интересом рассматривает письменный стол, доверху заваленный учебниками, она сидит на краю своей кровати, вцепившись бледными пальцами в атласное чёрное покрывало.

И всё думает-думает-думает.

Настенные часы громко тикают, отсчитывая секунды и минуты, а Аддамс никак не может принять окончательного решения. Чаши невидимых весов колеблются из стороны в сторону, учащённый пульс гулко стучит в висках, но что-то глубоко внутри неё отчаянно противится закономерному решению выбить клин клином.

Oh merda, ну что за несусветный бред? Для неё никогда не было проблемой безжалостно поставить крест на одном человеке и заменить его другим. Что изменилось теперь?

— Пожалуй, мне пора, — будто бы нехотя сообщает Гликер и тянется к своему пальто, наброшенному на спинку стула. — Рад был тебя увидеть, колючка. Если захочешь поговорить…

— Нет, — Уэнсдэй резко подскакивает на ноги.

— Что? — он удивлённо вскидывает брови, замерев на полпути к выходу из комнаты.

— Останься, — выпаливает на одном дыхании, опасаясь сдаться и передумать.

Джоэль в замешательстве оборачивается, переводя немного растерянный взгляд с деревянной тёмной двери на Уэнсдэй, которая пару раз невольно моргает, но не отводит глаза, всем своим видом демонстрируя непоколебимость принятого решения. Прямой зрительный контакт продолжается добрых несколько минут, после чего он тяжело вздыхает и отрицательно качает головой.

— Нет, колючка, — категорично заявляет Гликер, но Аддамс знает его слишком хорошо и легко может уловить тень сомнения в деланно спокойном тоне. Румянец ползёт по его щекам, окрашивая загорелую оливковую кожу в пунцовые оттенки. — Я не думаю, что…

Она не позволяет ему договорить.

В несколько стремительных шагов преодолевает незначительное расстояние между ними и приподнимается на цыпочки, чтобы прижаться к его губам коротким, но жарким поцелуем. Джоэль не отвечает на поцелуй и поспешно отстраняет Уэнсдэй от себя, перехватив её руки повыше локтей.

— Это не выход, — очень серьёзно говорит он, заглядывая в её обсидиановые глаза, горящие поистине маниакальным блеском. — Так нельзя, понимаешь? Ты ведь меня больше не любишь.

— Заткнись, — Аддамс бесцеремонно прерывает поток вялых возражений очередным поцелуем, на этот раз — более продолжительным и голодным.

После месяца вынужденного воздержания тело чертовски остро реагирует на чужую близость — физические животные инстинкты быстро берут верх над укоризненным голосом рационального мышления. Наплевать. На всё наплевать.

Если это поможет вырвать из мыслей ядовитый сорняк иррациональных чувств к лжепрофессору, таким шансом непременно нужно воспользоваться.

Гликер сопротивляется, пытается отодвинуться, но уже без особого энтузиазма — и когда он наконец размыкает губы на выдохе, Аддамс немедленно проникает языком ему в рот, не оставляя никаких путей к отступлению. И тут же понимает, что победила. Мужские руки отпускают её локти и перемещаются на тонкую талию, притягивая ближе к себе. Даже сквозь плотную ткань вязаного джемпера она чувствует тепло его ладоней, и это ощущение будоражит кровь, путает мысли и пускает поток колючих мурашек вдоль позвоночника.

Не разрывая жадный поцелуй, Уэнсдэй настойчиво увлекает Джоэля в сторону кровати — колени подгибаются, и они оба падают на мягкую постель, заправленную атласным чёрным покрывалом. Старые пружины жалобно скрипят под весом двух тел, объятых пламенем порывистого животного желания. На секунду оторвавшись от её губ, Гликер приподнимается на локте, нависая над ней и пристально вглядываясь в бесстрастное лицо. Словно даёт последний шанс остановиться.

Но она не намерена останавливаться.

Зов плоти испепеляет все сомнения в правильности подходящего, а требовательная пульсация между бёдер глушит любые доводы разума. Уэнсдэй решительно тянет наверх свой джемпер, снимает его через голову и отбрасывает на пол. У Джоэля вырывается вымученный полувздох-полустон.

— Господи, что же ты творишь… — сокрушённо бормочет он, но при виде её мертвенно-белой груди в паутинке тонкого чёрного кружева его зрачки резко расширяются.

Аддамс победно усмехается и тянется к металлической пряжке его ремня — но Гликер снова перехватывает хрупкие запястья одной рукой, не позволяя избавить себя от лишней одежды. Вместо этого он ловко поддевает пуговицу на её джинсах и расстегивает молнию. Она нетерпеливо ёрзает на постели, и приподнимает бёдра, чтобы помочь ему стянуть неудобные узкие джинсы вместе с обувью и бельём. Уэнсдэй остаётся практически обнажённой, если не считать кружевного бюстгальтера, в то время как на Джоэле по-прежнему слишком много одежды. Она уже открывает рот, чтобы возразить — но мгновением позже он резко опускает голову между призывно раздвинутых ног, и вместо протеста с её губ срывается тихий стон.

Горячий язык скользит вдоль нежных влажных складочек — то поднимается чуть выше, чтобы коснуться набухшего клитора плавными круговыми движениями, то снова опускается вниз, чтобы проникнуть внутрь её изнывающего тела. Аддамс словно пронзает крошечным разрядом тока, и она рефлекторно выгибается в спине, стремясь оказаться ближе. Гликер глухо стонет, ни на минуту не прекращая ласкать её языком и губами — этот тихий низкий звук сиюминутно резонирует по всему телу.

Но… что-то не так.

Одуряюще приятно, да.

Но совсем не так.

Его прикосновения слишком сильно отдают невыносимой нежностью, чрезмерной бережностью. Будто она — хрупкая фарфоровая статуэтка, способная разбиться на осколки от неосторожного обращения. Раздражаясь от отсутствия желаемой реакции, Уэнсдэй грубо впивается пальцами ему в волосы, беспощадно оттягивая смоляные пряди. Ласки становятся более уверенными и интенсивными, мышцы внутри неё начинают сжиматься вокруг пустоты, удовольствие накатывает плавными тёплыми волнами, но долгожданная разрядка никак не наступает.

Oh merda, ну что за чертовщина?

За все два года их отношений у них никогда не возникало проблем в постели — и хотя Гликер временами проявлял излишнюю осторожность, ей всегда удавалось направить его в нужное русло. Удавалось пробудить в нём низменную тягу к желанию обладать. Удавалось заставить его побороть мягкий характер и быть грубее.

Но теперь идеально отлаженный механизм отчего-то дал сбой.

Джоэль прижимается большим пальцем к её клитору, описывая круги — у Аддамс вырывается негромкий стон, но ощущения по-прежнему кажутся какими-то притуплёнными и неяркими. Окончательно теряя терпение, она отталкивает его голову и надавливает на плечи, принуждая Джоэля лечь на спину. Он покорно подчиняется, позволяя ей исполнять ведущую роль. Отбросив назад растрепавшийся высокий хвост, Уэнсдэй сдувает со лба чёлку и устраивается сверху на его бёдрах. Торопливо расстёгивает пряжку ремня, резко дёргает язычок молнии и стягивает джинсы вниз, высвобождая напряжённый член. Чуть подрагивающие от желания пальцы смыкаются у основания, скользит вверх, ложатся на чувствительную головку. Гликер на мгновение прикрывает глаза, неосознанно подаваясь навстречу умелым движениям её руки — становится значительно лучше, градус возбуждения нарастает, приближаясь к критической отметке. Но пару секунд спустя он опять перехватывает её запястье, заставляя остановиться.

— Подожди секунду… — севшим голосом бормочет Джоэль, принимаясь шарить по карманам наполовину спущенных джинсов.

Oh merda, ну что ещё?

Уэнсдэй едва не шипит от возмущения.

Упоительный момент безнадёжно испорчен, и неуклонно нарастающее раздражение неизбежно испепеляет желание.

— Проклятье, у меня нет с собой презервативов, — с досадой вздыхает он, выдавливая виноватую полуулыбку. — Прости, я не думал, что мы…

— Я на таблетках, — у неё абсолютно не остаётся сил ждать. Сейчас или никогда. Аддамс впивается в его лицо тяжёлым немигающим взглядом исподлобья. — Слушай внимательно. Либо ты трахнешь меня сию же секунду, либо я придушу тебя голыми руками.

— Прости, — чёртов Гликер снова извиняется непонятно за что, усиливая неуемное желание ударить его ножом под рёбра.

Но всё же берёт себя в руки.

Сжимает горячими ладонями её бёдра, немного приподнимая над собой — и плавно опускает, насаживая на напряжённый член до самого основания. Долгожданное чувство наполненности заставляет Уэнсдэй зажмуриться от удовольствия и запрокинуть голову с протяжным стоном. Она мгновенно принимается двигаться в быстром жёстком ритме, позволяя ему выходить практически полностью и тут же погружаться обратно. Тугие внутренние мышцы, истекающие обжигающе горячей влагой, требовательно сжимаются вокруг твёрдого члена, посылая импульсы наслаждения по всем нервным окончаниям. Джоэль пытается коснуться изнывающего клитора двумя пальцами, но она безжалостно отталкивает его руку и начинает ласкать чувствительное место самостоятельно.

А потом случается тотальное сокрушительное фиаско — взбудораженное воображение взрывает в голове бомбу замедленного действия, и на обратной стороне опущенных век калейдоскопом проносятся непрошенные воспоминания. Как проклятый фальшивый профессор с упоительной беспощадностью трахал её в своём кабинете… И кровати в своей квартире. И на кухонном столе. Грубо, властно, бесцеремонно — не спрашивая разрешения, не позволяя отстраниться и полностью контролируя ситуацию.

Oh merda. Эти неуместные мысли становятся последней каплей. Пульсация внутри стремительно нарастает, а лихорадочно быстрый темп толчков быстро приближает желаемую разрядку. Проходит не больше пяти минут, прежде чем по всему телу Аддамс прокатывается волна дрожи, а с припухших губ срывается протяжный громкий стон. Оргазм наконец-то накрывает её с головой, наполняя каждую клеточку концентрированным удовольствием.

— Твою ж мать… — голос Гликера доносится словно сквозь плотный слой ваты, но в нём отчётливо слышится неприкрытое раздражение, обычно ему несвойственное.

Уэнсдэй упирается ослабевшими ладонями ему в грудь и распахивает глаза — Джоэль отчего-то выглядит непривычно злым. А потом и вовсе совершает немыслимый поступок. Буквально сбрасывает её с себя и решительно поднимается на ноги, принимаясь с лихорадочной поспешностью натягивать джинсы и застёгивать ремень.

— В чём дело? — она отползает к стене и недовольно скрещивает руки на груди, искренне не понимая причин столь внезапной смены настроения. Что вообще на него нашло? Ведь всё было более чем приемлемо.

— Я сразу сказал, что не надо было этого делать! — Гликер внезапно повышает на неё голос. Впервые в жизни. Движения его рук дёрганные, на щеках алеет гневный румянец, крылья носа возмущённо трепещут. — Я, конечно, всё понимаю… Мы давно расстались, ничем друг другу не обязаны… Но у меня тоже есть чувство собственного достоинства, хоть тебя это никогда и не волновало! И знаешь ли, я не привык, чтобы в постели меня называли чужим именем. Это уже за гранью, серьёзно.

Oh merda.

Она… что?

Уэнсдэй замирает на месте, словно каменная статуя, не в силах поверить в услышанное. Немыслимо. Невозможно. Такого просто не могло случиться. Но хуже всего другое — она даже не помнит, в какой именно момент с её губ сорвалось чужое имя.

Блаженная послеоргазменная дымка мгновенно растворяется в резко нахлынувшей вспышке ледяной ярости.

Аддамс злится. Чертовски сильно злится.

На проклятого Торпа — за то, что проник в её разум и отравил сознание, словно смертельно ядовитый рицин, не имеющий антидота.

На чёртового Гликера — за то, что он оказался неспособен исполнить роль спасительной вакцины от непрошеных чувств к неподходящему человеку.

А больше всего на саму себя — за то, что позволила ничего не значащей порочной связи зайти настолько далеко, что проявила недопустимую слабость, что самым кощунственным образом попрала собственные несокрушимые принципы… И ради чего?

— Я ухожу, — безапелляционным тоном заявляет Джоэль, набрасывая на плечи драповое пальто и вытаскивая из кармана ключи от машины.

Уэнсдэй его не останавливает. Попросту не видит в этом смысла — принцип замещения нисколько не сработал, разжечь костёр на пепелище давно потухших чувств им не удалось. И уже не удастся.

Уже у самых дверей Гликер оборачивается, понуро ссутулив спину и глядя на неё невыносимым взглядом побитого щенка. Крохотный укол совести вонзается Аддамс между четвёртым и пятым ребром, но она упрямо хранит молчание, не видя смысла бередить давно зажившие раны.

— Как бы там ни было… мы не чужие люди. Если тебе понадобится помощь, ты всегда можешь на меня рассчитывать, — с явным усилием произносит он, хотя в ровном тоне слышится плохо скрываемая горечь обиды. — Но спать с тобой я больше никогда не буду, уж извини. Это довольно… больно, знаешь ли. Кстати. С днём рождения.

Она сухо кивает в ответ, мельком глянув на часы. Стрелки показывают пятнадцать минут первого — вот и наступило тринадцатое октября. Самый обычный день в году, которому люди привыкли придавать неоправданно важное значение.

А когда за Джоэлем закрывается дверь, Уэнсдэй решительно сползает с кровати и направляется прямиком в ванную, где долго сидит под ледяными струями воды, обнимая руками колени — и тщетно пытается прогнать непрошеные мысли, что Гликер был прав.

Она действительно крепко влипла, вляпалась, облажалась… влюбилась.

Следующее утро начинается с пульсирующей головной боли в ноющих висках. С титаническим усилием оторвав голову от подушки, Аддамс бродит по комнате, собирая в рюкзак нужные учебники. Телефон на прикроватной тумбочке раз за разом разражается назойливой трелью — но она не намерена отвечать. Наверняка, это родители, желающие поздравить её с днём рождения и выдать очередную пафосную речь о взрослении и неуклонном приближении к смерти. Нет, такой пытки с утра она однозначно не выдержит. Лучше оставить телефон в комнате и перезвонить вечером.

Покончив с рутинными сборами, Уэнсдэй выходит за дверь — и тут же останавливается как вкопанная. За порогом снова лежит её фотография, взятая из личного дела и щедро политая чем-то багряно-красным, явно имитирующим кровь. В грудной клетке сиюминутно вспыхивает пламя жгучей ярости — какого чёрта проклятый Торп опять взялся за старое? Решил таким образом отомстить за вчерашнюю выходку в ресторане? Что за идиотское ребячество?

Нет, этого она так не оставит.

Ни за что на свете.

Фальшивый профессор перешёл всякие границы допустимого и должен получить по заслугам. Подобное буквально не лезет ни в какие ворота — с чего он вдруг взял, что имеет право так бесцеремонно вмешиваться в её жизнь?

Аддамс решительно подхватывает фотографию и возвращается обратно в комнату, намереваясь набрать его номер и разнести мерзавца в пух и прах. Берёт с прикроватной тумбочке наконец умолкший телефон и начинает быстро пролистывать короткий список контактов — но останавливается на середине, внезапно уловив характерный металлический запах, исходящий от снимка. Она подносит фотографию поближе к носу, чтобы окончательно удостовериться, что обонятельные рецепторы её не обманывают.

И верно — это отнюдь не краска, а самая настоящая кровь. Поразительно, насколько сильно Торп заморочился, чтобы создать этот идиотский перформанс. Даже не пожалел собственной крови. Oh merda, у него точно основательно подтекает крыша, никакой нормальный человек не пошёл бы на такое.

Она быстро находит нужный номер и уже собирается нажать на кнопку вызова абонента, но телефон начинает звонить сам — на экране появляется фотография безмятежно улыбающейся Синклер.

Совершенно не вовремя и не к месту.

В первую секунду Уэнсдэй намеревается сбросить вызов и занести номер бывшей соседки в чёрный список, но останавливает себя. Что-то внутри отчаянно противится настолько кардинальному решению. Кажется, большинство людей называют это противное чувство угрызениями совести. Немного поразмыслив, Аддамс принимает звонок, внутренне готовясь выслушать экспрессивную поздравительную чушь.

— Уэнсди, слава Богу, ты ответила! — странно, но в голосе неугомонной блондинки нет никакого намёка на весёлый праздничный тон. Зато есть плохо скрываемая дрожь и волнение. — Только не бросай трубку, это очень важно! Аякс запретил мне говорить тебе об этом, но я решила, что ты должна знать!

— В чём дело? — требовательно спрашивает Уэнсдэй, интуитивно предчувствуя неладное.

— Ты только не волнуйся… — самая идиотская избитая фраза, которая никогда и никому не помогла прекратить волноваться. — Профессор Торп сегодня утром попал в аварию. Говорят, кто-то повредил тормоза на его машине… Он сейчас в реанимации. Аякс только что оттуда вернулся. И… врачи сказали, что шансов практически нет.

========== Часть 13 ==========

Комментарий к Часть 13

Саундтрек:

Valerie Broussard — Paint it black

Приятного чтения!

— Мисс, я ещё раз повторяю: Вы не можете пройти в реанимацию, — сидящая за стойкой медсестра с уставшим помятым лицом упрямо качает головой. И хотя она взирает на запыхавшуюся Аддамс с искренним сочувствием, но всё равно остаётся непреклонной даже после попытки дать солидную взятку. — Мне очень жаль, но посещения только для близких родственников. Можете подождать в коридоре. Когда доктор Портман освободится, он к Вам подойдёт.

— Мне не нужен ваш чёртов доктор, — Уэнсдэй прожигает девушку в белом халате суровым немигающим взглядом и уже в который раз повторяет одну и ту же фразу словно заученную наизусть мантру. — Мне нужно попасть в палату. Немедленно.

— Мисс, пожалуйста, присядьте, — та вымученно вздыхает, с досадой покосившись на накопившуюся сзади очередь. — Вы задерживаете других посетителей. Если Вы не отойдёте от стойки, я буду вынуждена вызвать охрану, чтобы они сопроводили Вас на выход.

Словно в подтверждение своих слов медсестра опускает руку под стол, нащупывая тревожную кнопку. Уэнсдэй в сердцах ударяет кулаком о белую поверхность стойки, заставив девушку нервно дёрнуться — но всё же отступает на пару шагов, пропуская вперёд женщину средних лет с маленьким ребёнком.

Нечего и думать, чтобы пробраться в палату к лжепрофессору законным путём. Придётся снова прибегнуть к излюбленному методу взлома с проникновением.

Аддамс внимательно озирается по сторонам в поисках отделения реанимации, безуспешно пытаясь унять бешено стучащее сердце. Противный липкий страх сковывает все внутренности толстой коркой льда, и только природное самообладание позволяет ей сохранять непроницаемое выражение лица и рациональную трезвость рассудка. Но глупое сердце отказываться подчиняться воле разума — бьётся и трепещет в клетке из рёбер будто угодившая в паутину муха. Титаническим усилием воли Уэнсдэй напоминает себе, что излишнее волнение никак не поможет делу.

Из короткого телефонного разговора с бывшей соседкой она узнала, что авария случилась сегодня утром по пути в университет — на оживлённом перекрёстке Мейн-стрит и Мемориал Драйв машина Торпа на полном ходу влетела в дорожное ограждение, и лишь по счастливой случайности не зацепила другие автомобили. После беглого осмотра покорёженной груды металла полиция установила, что причиной стал повреждённый тормозной шланг. Сам профессор был не пристёгнут, получил черепно-мозговую травму третьей степени тяжести и в данный момент находился в медикаментозной коме после проведения трепанации.

Разумеется, Аддамс ни на секунду не поверила, что авария была случайной — с чего бы вдруг на относительно новом Шевроле сам по себе лопнул тормозной шланг? Очевидно, за прошедший месяц Торп подобрался к маньяку слишком близко, и тот решил сыграть на опережение, нанести ответный удар, пока его окончательно не прижали.

Она отходит в дальний угол приёмного отделения и усаживается на приставленную к стене скамейку — но цепкий взгляд угольных глаз ни на секунду не прекращает сканировать окружающее пространство.

Массачусетская клиника общего профиля представляет собой поистине огромное здание из нескольких этажей, и отыскать здесь отделение реанимации будет крайне непросто. Но Уэнсдэй категорически не привыкла сдаваться. В сущности, она даже не особо представляет, что будет делать, когда наконец проберётся в нужную палату — но сидеть сложа руки слишком невыносимо.

Пожалуй, стоит запастись терпением и дождаться позднего вечера, когда в больнице не останется лишних людей, за исключением дежурных врачей и охраны.

Покопавшись в картах на телефоне, она находит расположенный совсем неподалёку Старбакс, работающий до восьми — вполне подходящий вариант, чтобы скоротать время и не привлекать к себе излишнего внимания медицинского персонала, бестолково сидя в приёмном отделении.

В кофейне практически нет других посетителей. Аддамс занимает угловой столик у панорамного окна и заказывает привычную убойную дозу эспрессо. Желудок сводит неприятным чувством голода, которое напоминает, что во рту не было ни крошки после вчерашнего хот-дога, но она не уверена, что сможет проглотить хотя бы кусочек еды в нынешнем эмоциональном раздрае. Первые часы она пребывала в неком подобии состояния аффекта — и лишь сейчас Уэнсдэй накрывает неутешительным осознанием, что профессор действительно может не выйти из комы.

Мысль странная.

Кажущаяся нереальной.

Ей невероятно трудно представить Торпа на больничной койке в виде бессознательного беспомощного овоща, подключённого к аппарату искусственной вентиляции лёгких. С тугой повязкой на голове, с датчиком сатурации на указательном пальце… Ледяная волна липкого страха прокатывается по позвоночнику, сковывает сердце, парализует разум. Оh merda, он ведь не может умереть таким банальным способом, абсолютно никак не может.

Руки начинают предательски дрожать — и Аддамс машинально вцепляется пальцами в обжигающе горячую чашку, чтобы унять волнение. Но помогает слабо.

Приходится сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, мысленно сосчитать до десяти, а потом в обратном порядке — лишь бы только окончательно не свалиться в бездну бесполезной паники.

Нехитрая психологическая уловка срабатывает относительно неплохо.

Становится чуть легче.

По крайней мере, в голове оживает хладнокровный голос рационального мышления, который упорно твердит, что излишняя эмоциональность нисколько не поможет делу. Нужно сконцентрироваться и разработать новый план действий — раз уж лжепрофессор вышел из игры, настало её время сделать свой ход. Больше некому.

Пожалуй, завтра стоит вернуться в дом его матери, чтобы забрать оттуда папку со всей имеющейся информацией, а потом…

— Уэнсди, слава Богу! — запыхавшаяся Энид буквально падает за её столик и мгновенно принимается сбивчиво тараторить со всей присущей ей экспрессивностью. — Наконец-то я тебя нашла! Обежала все кофейни в округе!

— Что ты тут делаешь? — Уэнсдэй прохладно взирает на невесть откуда взявшуюся бывшую соседку, вопросительно изогнув бровь.

— Как что? — блондинка с искренним недоумением округляет ярко подведённые глаза. — Я не могла оставить тебя наедине с таким дерьмом! Мы ведь… друзья.

— О да. Друзья. Настолько близкие, что ты благополучно смоталась к скудоумным девицам из Сигмы, — хлёстко припечатывает Аддамс, смерив Синклер надменным немигающим взглядом и машинально отпивая большой глоток ароматного кофе, чтобы скрыть тотальное внутреннее смятение.

Какая-то самая безвольная часть её сознания даже рада тому, что Энид первой сделала шаг к примирению — но другая настойчиво твердит, что соседка пошла по пути наименьшего сопротивления и попросту бросила её в ту поистине исключительную минуту, когда Уэнсдэй и впрямь не отказалась бы от чужого участия. И куда только подевались громкие обещания о вечной нерушимой дружбе?

— Я ведь объяснила, почему так поступаю. А ты взяла и нагрубила в ответ, — импульсивно возражает блондинка, обиженно надув губы. — И даже сейчас, когда я прогуливаю занятия, чтобы поддержать лучшую подругу, ты ведёшь себя как… как… в общем, ужасно!

— Уж не обессудь, что я не рассыпаюсь в благодарностях за твой героический поступок, — хмуро огрызается Аддамс, хотя в глубине души ей совсем не хочется продолжать ссору. Она на мгновение прикрывает глаза, понимая, что может наговорить лишнего и пожалеть о необдуманных словах. — Прости.

— И ты меня прости, — Энид тянется к ней через весь стол и крепко сжимает ледяные бледные пальцы своими. Выдерживает продолжительную паузу и немного смущённо добавляет. — Только скажи мне одну вещь… Честно. Ты же не всерьёз жалеешь о нашей клятве? Потому что если да, то я…

— Я не жалею о клятве, Ниди, — она сдаётся позорно быстро. Безвольная часть сознания неизбежно побеждает. А ещё ей совсем не хочется дожидаться вечера, сидя в полном одиночестве в углу полупустого Старбакса.

Синклер расплывается в улыбке.

К счастью, она всегда была отходчивой и никогда не держала долгих обид — а потому уже спустя пару минут блондинка принимается трещать без умолку на отвлечённые темы, тщательно избегая самой главной.

Её нескончаемая болтовня впервые в жизни оказывается полезной. Тяжёлые гнетущие мысли отступают на задний план — и хотя полностью абстрагироваться от переживаний за лежащего в коме профессора у Уэнсдэй не выходит, она немного успокаивается.

В конце концов, современная медицина достигла достаточно высокого уровня, а Массачусетская клиника по праву считается одной из лучших больниц в округе — недаром там работают многие выпускники Гарварда.

Торп непременно выкарабкается.

Иначе попросту не может быть.

Верно?

— …зато мы поговорили с Аяксом, и он объяснил, почему поначалу пытался меня избегать! — восторженно восклицает Синклер, эмоционально всплеснув руками. — Он знал, что твой Торп ведёт расследование и опасался случайно мне в чём-нибудь проболтаться.

Фамилия фальшивого профессора заставляет Аддамс напрячься — и отступившая было нервозность накатывает с новой силой.

Она с преувеличенной силой стискивает изящную ручку миниатюрной кофейной чашки и машинально моргает, чувствуя, как быстро нарастает сердечный ритм. Энид испуганно ойкает, сообразив, что ляпнула лишнего.

— Прости, Уэнсди… Господи, вечно у меня язык как помело, — она с досадой хлопает себя по лбу и тут же предпринимает попытку склонить диалог в обнадеживающее русло. — Возможно, всё не так плохо, как кажется. Ох, ну что я такое говорю? Конечно, просто ужасно, что с ним случилось… такое. Я просто хочу сказать…

— Сменим тему, — Уэнсдэй отводит взгляд, ткнув пальцем заблокированный экран лежащего на столе телефона. Часы показывают только половину пятого, а она уже вся извелась в напряжённом ожидании. Oh merda, какой ужасающий кошмар.

— Нет! Ты так сильно переживаешь, а я не могу на это смотреть и ничего не делать! — невыносимо эмоциональная блондинка решительно подскакивает на ноги. — Живо вставай и пошли в больницу. Я помогу тебе пробраться к нему в палату, понятно?!

— Энид, — Аддамс скептически хмурится.

— Уэнсдэй, — но подруга непреклонна.

— Я сама. Нужно только дождаться темноты, — она сопротивляется скорее по инерции, упрямо не желая принимать помощь.

— Ни в коем случае. Что я за подруга такая, если позволю тебе разбираться с этим дерьмом в одиночку? — Синклер протестующе мотает головой, а на кукольном личике вспыхивает несвойственная ей непоколебимая решимость.

Что ж. Попытка не пытка.

И хотя Уэнсдэй слабо верит в успех наполеоновских планов подруги, томительное ожидание слишком невыносимо — она молча кивает в знак согласия и поднимается на ноги.

В приёмном отделении стало ещё более многолюдно. Лёгкая на коммуникации Синклер умело строит жалобное лицо и протискивается сквозь внушительную очередь к стойке медсестры — Аддамс стоит в отдалении, но до чуткого слуха долетают некоторые обрывки разговора. Кажется, соседка пытается выяснить нужный этаж и номер палаты. Информация полезная, но что толку пытаться незаметно пробраться в отделение реанимации, когда повсюду снуёт бдительный медперсонал?

Поблагодарив медсестру, Энид отходит от стойки и едва не вприпрыжку подскакивает к Уэнсдэй.

— Третий этаж, палата 27, — сообщает она, явно чертовски довольная собой. Аддамс машинально возводит глаза к потолку, намереваясь резонно возразить, что в любом случае придётся дожидаться окончания рабочего дня, но Синклер вскидывает руку в предостерегающем жесте и понижает голос до вкрадчивого шепота. — Я всех отвлеку, и у тебя будет пара минут, так что не тормози.

Уэнсдэй не успевает ответить.

Энид театрально прижимает пальцы к вискам, издаёт преувеличенно громкий вздох, а мгновением позже оседает прямо на белый кафельный пол, имитируя обморок — причём настолько убедительно, будто делает это далеко не впервые. Толпа вокруг удивлённо оборачивается на актёрскую импровизацию, начинает встревоженно перешёптываться…

И сомнительный план срабатывает безукоризненно.

— Тут человеку плохо! — громко вскрикивает какой-то парень и подскакивает к лежащей блондинке, весьма убедительно изображающей состояние тотального анабиоза. Бережно приподнимает её светловолосую голову и озирается по сторонам. — Позовите врача!

Воспользовавшись всеобщей суетой, Аддамс стремглав бросается в сторону лестницы, не желая тратить драгоценное время на ожидание лифта. К счастью, на неё никто не обращает внимания — мимо бегом проносится женщина в белом халате, не удостоив её даже взглядом.

Уэнсдэй буквально влетает на третий этаж, даже не замечая, что в правом боку начинает болезненно покалывать от быстрого темпа марш-броска вверх по лестнице.

Здесь намного тише и совсем нет людей. Похоже, изменчивая Фортуна сегодня на её стороне. По левую руку от лестничной площадки над широкими двустворчатыми дверями с непрозрачным стеклом призывно маячит надпись «Отделение реанимации и интенсивной терапии» — и Аддамс снова устремляется в нужном направлении, уже не заботясь о необходимости вести себя незаметно.

Вполне вероятно, охрана больницы уже обнаружила несанкционированное проникновение через камеры видеонаблюдения, а потому нужно действовать максимально быстро. Она даже не совсем понимает, что будет делать, когда увидит погруженного в медикаментозную кому профессора — но оставить это просто так не может.

Безликие двери палат сливаются воедино.

В висках гулко стучит тахикардичный пульс, дыхание перехватывает от бега, но Уэнсдэй не сбавляет шаг. Седьмая палата, одиннадцатая, двадцать третья… Двадцать седьмая.

Вот и оно. Но добравшись до заветной цели, она замирает на месте как вкопанная, не решаясь толкнуть дверь от себя. Сознанием снова овладевает безотчётный страх за жизнь практически незнакомого человека, внезапно ставшего таким значимым. Oh merda, похоже, ядовитый росток непрошеных чувств — вовсе никакая не иллюзия.