Иллюзия

Глава 21

Фрэнсис провела в Лондоне два дня. Лорд Трент выписал ей чек. Он также выдал небольшую ссуду, чтобы ей легче было начать дело. Она не будет принадлежать к высшему обществу, зато обретет свободу и чувство собственного достоинства, что гораздо важнее.

Уиндхем не стал сопровождать ее в Эссекс. Фрэнсис поблагодарила его за заботу, но заявила, что продолжит путешествие одна в нанятой почтовой карете. Она была рада вернуться в свой дом.

Яркие солнечные лучи пробивались сквозь листву деревьев, освещая фруктовый сад и загон. Ослепительно блестели вдали небольшой пруд и извилистый ручей. Ярко сияли выбеленные кирпичи, два сводчатых окна, свежая зеленая краска на двери. Дом, в котором выросла Фрэнсис, был аккуратным и чистым, насквозь пронизанным солнечным светом. Она выбралась из кареты и вошла в прихожую.

Красная и черная плитка на полу была такой, какой она ее помнила. Белые двери вели в комнаты, где эхом звучали когда-то голоса ее родителей. За этой стеной находился кабинет ее отца, в котором он обычно, к ужасу горничных, раскладывал свои растения. На южной стороне наверху любила сидеть ее мать среди горшков с розами – английскими розами, – наполнявшими воздух своим ароматом. В глубине дома находились кладовые и умывальни, а также ступеньки, ведущие в подвал, куда изредка брали маленькую девочку. Она вдыхала запахи пыли и сухого кирпича, помогая отцу доставать вино. Но только маркиз научил ее чувствовать разницу между бургундским и шабли.

Между невинностью и знанием лежала Индия.

На полу в прихожей она увидела большой сверток с написанным твердой рукой адресом. Его почерк. Сердце Фрэнсис замерло, а потом бешено забилось. Она сорвала обертку. Колышущиеся от ветра деревья, дикая равнина, белая лошадь, скачущая навстречу свободе. Найджел прислал ей свою картину.

Там же была записка, запечатанная его печатью. Дрожащими пальцами она развернула листок.

«Брось вызов буре, любимая моя. Не бойся. Эти тучи никогда не прольются дождем. Это только рисунок, и дождь, который они несут, не настоящий».

Фрэнсис опустилась в стоявшее в прихожей старое кресло своей матери и, к удивлению экономки, горько заплакала, уронив голову на руки.

– Очень хорошо, – сказала Бетти. – Ты должен мне все подробно рассказать.

Найджел поднял на нее глаза. Пламя свечей освещало знакомую лондонскую гостиную. Из глубины дома доносились приглушенная музыка и смех, но он думал о деревушке около Мейдстона и о крестинах.

– Что?

Бетти нахмурилась.

– В чем дело, дорогой мой? Что-то случилось, не правда ли? Помимо твоего столкновения с Катрин и неудачи с Лэнсом. Если бы я не знала тебя так хорошо, то могла бы подумать…

Мягкий свет делал ее еще красивее. У младенца, внука Бетти, была ее улыбка. Найджел приходился крестным отцом ребенку. Он считал это обычной вежливостью, пока в деревенской церкви дочь Бетти не положила ему на руки своего очаровательного маленького сына. Малыш сначала горько плакал, а потом вдруг улыбнулся незнакомцу. Найджел замер, не отрывая взгляда от круглых голубых глаз младенца, и сердце его сжалось. Иметь ребенка! Простейшее открытие. Наследника Риво. Интересно, будет ли его первый ребенок похож на последнюю маркизу с ее смуглой французской красотой или…

Бетти не могла скрыть своего беспокойства.

– Неужели после всех этих предательств, после Лэнса ты все еще веришь в верность или любовь?

– Бедный Лэнс. Ему все это оказалось не по силам. Мне жаль, что я не смог его спасти, но в конечном итоге его погубили собственные слабости. Он так и не смог понять, что Фрэнсис несла чистоту, а Катрин – разрушение.

– Да, мой дорогой. А Пьер-Мартин, твой гадкий наемник?

– С месье Мартином не так все просто. Я узнал это только вчера. Странная ирония – он отправил мое донесение.

Она с нескрываемым удивлением взглянула на него:

– Какое донесение?

– Мое сообщение Веллингтону о Шарлеруа. Оно попало бы в Брюссель вовремя, но нерадивый офицер союзников задержал его на решающие двадцать четыре часа. Случилось так, что Наполеон все равно потерпел поражение, но я благодарен Мартину – правда, он оказался более жестоким, чем я думал, – хотя бы за то, что он выполнил мое поручение.

– Значит, это в конце концов произошло, мой дорогой.

Найджел пошевелил затекшими пальцами. Пламя свечей отражалось от его перстня с грифоном, этого кусочка золота, с которым он никогда не расставался, подобно тому, как Фрэнсис не снимала свое колечко. Каждый из них был прикован к своему прошлому, из которого он вышел. Но теперь Найджел был открыт для музыки. Каждый день он приходил в комнату со сводчатыми окнами, и дом Риво наполнялся звуками, несущими в себе страсть Джузеппе Гранчино. Это доставляло ему наслаждение.

– Моя проницательная Бетти, ты ведь сама отправила ее в Париж. Эта проклятая идея была твоей. И что, по-твоему, должно было произойти, черт возьми?

– Ты должен был остаться в живых, чтобы заботиться о ней. Кроме того, мне казалось, что она даст тебе покой и защитит от воспоминаний о Катрин.

– Как выяснилось, – сухо заметил Найджел, – это была чрезвычайно оригинальная идея.

В ее темных волосах начала пробиваться седина. Это шло ей. Честная и мудрая Бетти отвела взгляд.

– Почему тебя отравили в Фарнхерсте?

– Это было отвлекающим маневром, чтобы я не смог помешать убийству Доннингтона. А еще меня хотели наказать. Фрэнсис была составной частью этого плана. Ты хоть понимаешь, что помогала Катрин, когда уговаривала Фрэнсис остаться со мной? – Он откинулся на спинку дивана и рассмеялся. В его голове звучала странная музыка, похожая на шум падающих деревьев.

– Дорогой мой, если бы мы все это знали тогда! Мне кажется, Катрин рассчитывала использовать Фрэнсис в качестве оружия против тебя. Лучший способ принудить тебя к чему-либо – это угрожать женщине.

– Особенно той, которую я затащил к себе в постель. Катрин надеялась, что я изнасилую Фрэнсис в Фарнхерсте. Позже она использовала Лэнса, чтобы он убедил Фрэнсис совратить меня. Все вышло так, как рассчитывала Катрин. Потрясающее коварство. Я был абсолютно беспомощен.

– Дорогой мой! Если бы яд заставил тебя… Катрин знала твою гордость.

– И ненавидела ее. Нет, все это гораздо глубже. Катрин думала, что женщина, подобная Фрэнсис, сведет меня с ума. Она оказалась права. Грозный маркиз был очарован, как зеленый юнец, поставлен на колени бурей, которую вызвала Афродита, потерялся в темных глубинах собственного сердца. Разумеется, Катрин не знала, какой на самом деле окажется Фрэнсис. Да, Бетти, это произошло.

Она взяла его за руку. Найджел поднес ее пальцы к губам и поцеловал. Он ценил ее дружбу. Бетти на мгновение сжала его руку, а затем отпустила.

– Значит, я должна радоваться за тебя, Найджел? Он улыбнулся.

– Конечно. Я влюбился. И как выяснилось, безумно. Ты действительно думаешь, что я ничего не намерен предпринимать?

Ее разбудил шорох трав и негромкое пофыркивание. Фрэнсис тотчас открыла глаза. Она забылась сном, наблюдая за тем, как высоко в небе вилась пара жаворонков.

Девушка лежала на спине посреди небольшого луга, где в суматохе, вызванной продажей дома Найджелу, не успели скосить траву. Фрэнсис приказала не трогать ее, чтобы потом собрать семена.

Голубой купол неба обрамлял метелки ржи и овсяницы, вокруг головы Фрэнсис стояла золотисто-зеленая стена из всевозможных трав. В их зелени под порывами легкого ветерка колыхались прелестные головки маргариток – белоснежные лепестки окружали желтую, как домашнее масло, сердцевину.

В голубом небе вились жаворонки, сверху лилось их мелодичное пение, наполняя луг восхитительной музыкой. В густой траве затаились зяблики и овсянки.

Фрэнсис была в Эссексе, в своем старом доме. Она жила тут уже несколько недель.

Фрэнсис повесила картину Найджела в спальне. Каждый день она смотрела на нее, как будто безмолвный холст мог рассказать ей правду о нем, которую она не смогла разгадать. Но она видела лишь правду о самой себе. Она умела вести дела, была сильной и могла справиться со своими страхами. Все это дал ей Найджел. Он подарил ей осознание своей личности. Она англичанка.

Вот ее истинная суть, обогащенная опытом, но все же оставшаяся неизменной.

Люди в деревне улыбались ей. Они знали ее еще маленькой девочкой. Они помнили ее родителей. Несмотря на золотое колечко в носу, местные жители не осуждали ее. Она бродила по тропинкам в тех местах, где играла ребенком, и с болью в сердце воскрешала в памяти лицо Найджела, его непредсказуемый юмор.

Аккуратные английские деревушки с их простой и размеренной жизнью помогли ей разобраться в своих чувствах. Тем не менее она тосковала о знойной Индии, где белые журавли прокладывали себе путь к заснеженным вершинам Гималаев, как несущаяся сквозь бурю белая лошадь. А еще сильнее она тосковала по мужчине.

Потому что была безнадежно влюблена.

Его имя заставляло ее сердце биться сильнее. Найджел, Найджел, Найджел. Она была очарована этими звуками. Она любила его. Она хотела его. Даже распахнутое небо не могло смягчить ее раскаяния. Разве она могла знать, что полюбит его? Что это ее слабости, а не его станут между ними? Но она не будет ему в тягость. Она правильно поступила, что дала ему свободу. Печаль своей потери она унесет с собой в могилу. Найджел, маркиз Риво. Ее единственная настоящая любовь. «Нужно смириться с тем, что не можешь изменить».

Верит ли она еще в это? Найджел научил ее и другому: никогда не следует сдаваться без борьбы. А разве можно, не попробовав, утверждать, что ты не в силах ничего изменить? А что, если ей поехать в Лондон и попытаться найти его? От этой мысли ее сердце забилось сильнее. Завтра? А что, если ей поехать завтра? Раздумывая об этом, она устремила взгляд в бездонное небо. Солнечные лучи ложились на ее волосы и не прикрытую чадрой шею.

Где-то вдали ветер шелестел листвой дубов. Снова послышалось фырканье, вызвавшее у нее ассоциации с огнедышащим драконом. Фрэнсис села, и стебельки трав посыпались с ее головы на юбку. По полю скакал конь. Фрэнсис вскочила, уронив шляпку на землю. Грива и хвост лошади развевались по ветру, золотые и серебряные пятна на крупе блестели в лучах солнца. Конь несся без уздечки и седла, радуясь яркому дню и сверкающему в небе солнцу. Если представить, что кони могут смеяться, то он смеялся. Ее сердце замерло, а затем забилось в бешеном ритме.

Пронзительный свист прорезал густой знойный воздух, заглушив низкое гудение пчел. Конь резко остановился и чуть согнул передние ноги.

– Я здесь, – раздался голос у нее за спиной. – Ты не прогонишь меня?

Фрэнсис обернулась. Ее сердце звенело, как наковальня. Прислонившись к стволу дуба, Найджел любовался ею. На нем не было ни куртки, ни жилета, только белая рубашка, бриджи и изящные сапоги. Его руки обнимали охапку цветов: буйство белого, зеленого и желтого.

– Твой донской жеребец? – спросила девушка, чувствуя себя довольно глупо. Фрэнсис понимала, что вспыхнувшее лицо и бурное дыхание выдают ее, но не скрывала своего волнения. Он пришел к ней!

Солнечные лучи заливали Найджела, золотя его волосы и густые ресницы. Фрэнсис опустилась на траву – прибежище блестящих, как драгоценные камушки, пчел, крошечных жучков и других невинных тварей – и стиснула пальцами ленты шляпки, ошеломленная волной затопившего ее счастья. Он пришел к ней! Найджел приблизился и выпустил из рук охапку цветов. Маргаритки в беспорядке посыпались на землю.

– Лэнс вернул моего коня. Конюх через всю Францию доставил его в замок Риво.

– А письмо было? – Она посмотрела ему в лицо.

– Только одна строчка: «Он принадлежит тому, с кем осталось его сердце».

– Бедный Лэнс! Но я рада, что твой конь вернулся к тебе. С самой границы России…

– Ты здесь счастлива, Фрэнсис?

Она опустила взгляд на испещренную пятнами солнечного света траву.

– У меня было время подумать. Я поняла, как мало знаю о жизни. Мне казалось, что я потерялась между двух культур, но это не так. Я англичанка. Я по-настоящему не понимала того, чему научилась в Индии. Ты говорил, что моя философия поверхностна. Ты был прав. Это всего лишь отблеск неисчислимых сокровищ, испорченных моими собственными ограниченными представлениями. За священными текстами стоят столетия особой культуры. Что я могла понимать в них?

Он подошел ближе, и его тень упала на траву у ее ног.

– Ты научилась состраданию. Английская мораль часто слишком строга и суха – отражение природной стыдливости, – и это скорее ее порок, чем достоинство.

– Но с моей стороны было самонадеянным заявлять, что я знаю что-либо о Каме.[4] Не в моих силах исправить то, что случилось, но все мои знания и представления были лишь слабым отражением действительности.

Найджел молча смотрел на нее. Она чувствовала его пристальный взгляд, как много месяцев назад в библиотеке, когда он пытался защитить ее и был раздражен ее упрямством.

– Нет, – сказал он. – Ты знала, что такое страх. Это достаточно реально.

– Я размышляла, – ее слова полились свободным потоком, как будто внезапно исчезла какая-то преграда, – над тем, что ты мне рассказывал о казаках, об отступлении из Москвы. Думаешь, я поэтому боялась тебя? Или потому что поняла, увидев, как ты дрался с Лэнсом, что ты умеешь убивать?

Конь Найджела спокойно щипал траву и всего один раз поднял свою красивую и умную голову, чтобы взглянуть на них. Найджел опустился на примятую траву рядом с девушкой.

– Это не имеет значения, Фрэнсис.

– Нет, имеет. Потому что там, в доме на улице Арбр, все это висело над нами, подобно дамоклову мечу, угрожающему в любую секунду без всякого предупреждения обрушиться на нас. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я боюсь и осуждаю тебя за твои поступки.

Он взял маргаритку и ногтем расщепил ее стебель.

– Но брать на себя функции Господа? Мы не вправе распоряжаться жизнью и смертью людей.

– Обычно нет. Но разве ты мог остановить казаков? Накормить, одеть и утешить весь мир? У тех бедных французов оставалась последняя надежда – быстрое избавление от холода и мучений. Но ведь так бывает не всегда, правда? Кажется, я забыла об этом, пока не вернулась сюда. А может, мое прозрение началось в деревушке около Мейдстона.

Фрэнсис заметила, как выражение его лица мгновенно изменилось.

– Во время крестин?

– Обычные люди с обычными радостями и заботами, выходящие замуж по любви, любящие своих детей, доброжелательные к соседям. Именно так живет большинство людей и здесь, и в Индии. Понимаешь, я забыла об этом. Просто забыла.

– Я был крестным отцом, – усмехнулся Найджел. – Боже мой, Фрэнсис, если бы ты видела улыбку этого ребенка!

– Я навещала младенцев в деревне. Каждый из них – это новая надежда, не правда ли? Начало новой жизни, еще не ведающей отчаяния. Я хотела бы начать все снова.

– Но моя жизнь была совсем другой. Ты знаешь, чем мне приходилось заниматься и какой я на самом деле.

Она смотрела, как его гибкие пальцы перебирают цветы, и вдруг с внезапным жаром вспомнила, как они касались ее обнаженной кожи.

– Потому что только ты обладал силой, чтобы противостоять злу. Если бы такие, как ты, не рисковали жизнью, все эти простые люди пропали бы. Кто-то должен был остановить Наполеона, Фуше, Катрин, или они захватили бы весь мир и переделали бы его по своему подобию. Не у всех хватит силы и умения решиться на такое. У Лэнса не хватило. А ты выдержал.

– Но мы с тобой не можем отрицать, что за все приходится платить, – с горечью заметил он.

– Прости, что обвиняла тебя в двуличии. В Париже ты делал все, чтобы спасти жизни людей, и не прибегал при этом к насилию. Ты даже спас жизнь Наполеону, потому что понимал: есть вещи, которые стоят выше личной ненависти. Мне жаль, что я не смогла сказать этого тебе на улице Арбр или потом, когда ты сообщил мне о Лэнсе. Спасибо, что приехал сюда и дал мне возможность сказать это тебе сейчас.

Он протянул руку и распрямил ее пальцы, сжимавшие ленточку шляпки. Его руки были уверенными и сильными.

– Возможно, среди холода снегов я забыл о лете. Но человеческие руки делают скрипки, а не только ружья. В сердцах людей больше доброты, чем жестокости. Бетти всегда в это верила.

– Сознавать это и есть свобода. Значит, теперь мы оба свободны, Найджел?

Он отпустил ее пальцы.

– Я бы никогда этого не понял, если бы не ты.

– Я? Ты помог установить мир в Европе, и это сделало тебя свободным.

– Нет, Фрэнсис, – улыбнулся он. – Любовь к тебе освободила меня.

Его слова громом обрушились на нее, не давая дышать. Какая мука – любить человека всем сердцем и душой и с такой силой желать его.

– Несмотря на этот английский луг и смешную шляпку, я остаюсь все той же куртизанкой. Ничего не изменилось. Я окончательно и бесповоротно испорчена, ведь правда?

Легкий трепет ноздрей – признак мужской силы и уверенности, стремления одержать победу любой ценой – выдал его, хотя глаза говорили совсем о другом. Найджел рассмеялся.

– Очень хорошо. – Он встал и взял в руки охапку маргариток. – Если ты всего лишь ганика, то могу я купить твои услуги?

Что-то шевельнулось в ее душе, жаркое и грозное.

– Прямо сейчас? Он усмехнулся.

– Время можно определить всего лишь двумя способами: сейчас и потом. Настоящее – это поворотный пункт, единственное, что связывает нас с прошлым и будущим. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Ты куртизанка. Ложись.

Ей не удавалось унять бешеный стук своего сердца.

– Но если тебе нужны мои услуги, ты должен заплатить. Он сорвал с себя рубашку и набрал еще цветов. Солнце золотило его обнаженную кожу.

– Твои цветы были красными, а мои желтые. Этого достаточно. – Маргаритки, милые и невинные, дождем золотых и серебряных монет посыпались на ее колени. – Дай мне руки.

Она потянула ему обнаженные руки, прикрытые лишь короткими пышными рукавами платья. Он поднял с земли цветы и стал сплетать их вместе. Белые лепестки липли к его коже, желтая пыльца золотила руки.

Найджел взял руки Фрэнсис и связал их сплетенной из маргариток цепью. Дрожа от охватившего ее желания, она легла на траву. Он закинул ей руки за голову и обмотал цветочную цепь вокруг пучка стеблей, как бы приковав ее.

– Рвать их запрещается, – улыбаясь, сказал он. Сердце Фрэнсис учащенно билось. Он поднял ей юбку и провел ладонью по нагретым солнцем стройным ногам. Затем снял с нее туфли, нежно погладив каждую ступню, и медленно спустил чулки. Стебли маргариток кололи ее кожу, когда он, обмотав цветочной цепью ее лодыжки, связал их вместе. Где-то глубоко внутри Фрэнсис ощутила лихорадочное биение пульса. Силы покидали ее.

– Я не могу…

– Тише, любимая. – Он поцеловал ее. – Я заплатил. Теперь я отвечаю за все.

Она беспомощно раскрыла губы ему навстречу, отвечая на поцелуй. Неистовые и настойчивые удары сердца отдавались в ее голове, как дробь барабана в ночи, наполняя все ее существо тревогой. Найджел уверенно и нежно успокаивал ее, ласкал руки и шею, касаясь самых чувствительных мест, обволакивая коконом безмятежности, прогоняя страхи.

– Я люблю тебя, – тихо прошептал он. – Тебе нечего бояться. Нет-нет. Не двигайся. Расслабься.

Распластанная под ним, она должна была либо подчиниться его нежности, либо разорвать цепь из цветов. Найджел поднял упавшую маргаритку и погладил ее лепестками щеку и шею Фрэнсис. За цветком следовали его губы.

– Я люблю тебя, – повторил он. – Ты невинна.

Она закрыла глаза, защищаясь от слез и ярких лучей солнца.

Его губы скользили по ее телу. Тепло медленно разливалось по груди и животу. Он осторожно снимал ее муслиновое платье, которое дразняще скользило по ее коже, цеплялось за соски, гладило талию.

– Я люблю тебя, – повторил он еще раз. – Ты прекрасна. Не переставая целовать ее, он расшнуровал узкий английский корсет. Легкие поцелуи ложились на округлости ее грудей, плечи, лоб. Найджел отбросил в сторону ее белье. Она осталась лежать, беспомощная и открытая его взорам, под безбрежным голубым небом.

– Я люблю тебя. – В его голосе бурлила радость. – Теперь на тебе нет одежды.

Она попыталась пошевелить руками, но цепи из маргариток держали ее. Он ласково провел рукой по ее животу, позволив пальцам задержаться на завитках мягких волос.

– Натяжение струн рождает музыку, Фрэнсис. – Он уже говорил это раньше, в Лондоне. – Ты только инструмент в моих руках. Лежи спокойно, а я буду играть. Может, получится новая мелодия.

Его умные музыкальные пальцы пробежали по животу Фрэнсис, и ноты этой гаммы рассыпались по ее телу, вызывая к жизни гармонию чувств и наслаждения. Лепестки маргариток щекотали ее запястья и лодыжки. Фрэнсис напряглась, натягивая цветочные цепи. Губы Найджела скользили по ее телу. Фрэнсис слышала шелест его одежды и звук рвущейся ткани – он раздевался, помогая себе одной рукой. Затем она ощутила тепло его кожи. Гладкая. Дразнящая. Знакомая. Подобно струне арфы, девушка вибрировала под его поцелуями. Напряжение все росло, затопляя ее горячей волной. Он слегка стегнул по ее бедрам охапкой цветов – раньше он засыпал ее алыми лепестками, – и она почувствовала, что краснеет. Жаркий румянец залил ее щеки.

В его голосе чувствовалась улыбка.

– «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, и любезна; и ложе у нас – зелень».

– Позволь мне прикоснуться к тебе, – прошептала она.

– Нет-нет. Расслабься. Ты в безопасности. Откройся наслаждению. Это для тебя. Возьми его. – Он лег рядом и поцеловал ее ухо. – «В уединенном месте он рассеет ее страхи и поцелует ее… и они обменяются цветами».

Она повернула голову, наслаждаясь прикосновением его мягких волос и вдыхая их запах.

– Это же из «Камасутры»!

– Я читал ее. – В его голосе слышался сдержанный юмор. – В Лондоне в переводе какого-то путешественника. Но, за исключением очаровательной формы и языка, не обнаружил для себя ничего нового. А сейчас помолчи. Что бы теперь ни произошло, это будет не твоя вина. Ты куртизанка. Лежи спокойно и отдайся чувствам.

Она затаила дыхание, когда губы Найджела вновь коснулись ее тела. Жаркие лучи солнца били в се опущенные веки. Она распласталась на ложе, сделанном из мягкой ткани ее платья и нижней юбки. От прикосновения его языка волны наслаждения, подобно жарким лучам солнца, пробегали по ее телу. Фрэнсис задыхалась, судорожно втягивая в себя воздух. Сердце ее забилось еще быстрее. Она уже не могла управлять собой.

Ладони Найджела ласкали ее бедра, постепенно раздвигая их, а большой палец нежно гладил треугольник мягких волос между ними.

– Как они называют его? – спросил он. – Этот женский цветок.

– Йони, – ответила она, изнемогая от желания. Его пальцы продолжали ласкать ее лоно.

– А можно мне поцеловать этот твой цветок – йони? Румянец на ее щеках запылал еще ярче, но она уже таяла под его руками. Таяла, как воск на солнце.

– Да, да. Если хочешь.

– О да, – со смехом сказал он. – Хочу.

Его горячий и искусный язык ласкал нежные лепестки ее лона. Она стонала и вскрикивала, пронзенная острейшим наслаждением. Наконец его губы, пахнущие солью и мускусом, прильнули к се губам, и она почувствовала прикосновение его плоти, твердой и нежной, как бархат, отвечающей на призыв ее увлажнившегося лона.

– Да, – выдохнула она. – Да.

Медленно, но уверенно он вошел в нее. Она почувствовала, что поддается его напору, дюйм за дюймом, и волны неизъяснимого блаженства расходились по ее телу. Несмотря на его красоту, она может ему доверять. Ему не чужды сострадание и юмор. Два лица Шивы, разрушение и созидание. Но созидание сильнее. Она может доверять ему. Она любит его.

На мгновение он застыл неподвижно внутри ее, а затем его бедра снова пришли в движение, раскачиваясь и увлекая ее за собой. Фрэнсис оторвала свои губы от его рта и принялась покрывать поцелуями его солоноватую кожу, наслаждаясь ощущением нагретого солнцем и разгоряченного страстью тела. Она любит его. Она хочет родить ему ребенка.

Он обхватил губами ее сосок и еще глубже погрузил в нее свою плоть. Она сжала пальцами его плечи. Цветочные цепи порвались, разбрасывая лепестки.

– Это было запрещено, – хриплым голосом нежно прошептал он. – Теперь ты должна отвечать за последствия.

Она радостно засмеялась и обхватила его руками и ногами, все сильнее и сильнее прижимая к себе. Его спина была мускулистой и сильной, гладкая кожа ласкала ее пальцы. Их тела слились в звенящей гармонии страсти. Она раскачивалась из стороны в сторону, терлась о него, ища наслаждения, ища то самое место, где было спрятано удовольствие, не оглушающее, а приносящее радость, ту вершину чувств, к которой она упорно стремилась. Она любила его.

Он чуть-чуть изменил позу. Она громко вскрикнула.

Где-то глубоко внутри ее рождался мощный, поглощающий все ритм. В вихре ощущений громом звучали слова Найджела: «Это для тебя. Возьми его». Затем слова стихли, мысли исчезли в безумном водовороте. Открытая и беспомощная, она провалилась в темноту, сотрясаемая накатывавшими на нее одна за другой волнами экстаза.

Он смеялся. Фрэнсис открыла глаза. Солнце окружало сиянием его волосы и его прекрасное лицо, блестящее от пота. В ярком свете летнего дня Найджел ликовал и смеялся от счастья.

Фрэнсис никогда не видела его таким. Должно быть, таким он был до России – простым сластолюбцем. Нет, не простым даже в своем счастье. Это было счастье. Он излучал счастье, радовался ее наслаждению. Сердце ее растаяло.

Сладкая истома охватила все ее тело, но его плоть оставалась в ней, напряженная и дерзкая.

– Что это было, Найджел? Маленькая смерть?

– Твоя, – ответил он. – Но не моя.

Его плоть слабо пульсировала где-то глубоко внутри ее. Восхитительно. Восхитительно. Восхитительно. Ритм безумия и радости, нежности и восторга. Затем его бедра снова пришли в движение, и она громко вскрикнула.

– Тише, – прошептал он, целуя ее. – А теперь приготовься умереть снова, только на этот раз я умру вместе с тобой.

Он одел ее с такой же тщательностью, как и снимал одежду. Фрэнсис, ослабевшая и пресыщенная, сидела среди раздавленных цветов, наблюдая, с какой ловкостью он натягивает брюки и застегивает рубашку на своем гибком торсе, любовалась звериной грацией его тела.

– Ты боялся, Найджел?

– О да. Пока ты не вернула мне музыку.

– Музыку? – озадаченно спросила она. – Во время крестин?

– Задолго до этого. Я понял это, сидя в темноте в чулане. Мне просто пришлось ждать до крестин, пока не представился случай взять в руки инструмент. – Солнечные лучи блестели у него в волосах. – Чего мы боимся? Жестокости, смерти? Но бояться смерти – значит бояться жизни. Это просто две стороны одной медали. Я не позволю тебе отвергнуть меня, Фрэнсис.

Она чувствовала себя абсолютно незащищенной.

– Я и не смогу после того, что только что произошло. Если хочешь, я буду жить с тобой, стану твоей любовницей.

Он протянул руку, помогая ей встать. На другом краю луга донской жеребец поднял голову и тихо заржал.

– Значит, ты все же отвергаешь меня. Мне совсем не это нужно.

Она подняла шляпку и стряхнула с нее травинки.

– А что тебе нужно?

– Скажи, что любишь меня.

– Тебе не стоит об этом просить. Я люблю тебя.

– Тогда ты не можешь быть моей содержанкой. Я хочу, чтобы мы были равны. Хочу, чтобы мы любили друг друга, как равные. Хочу, чтобы это было навсегда. Я хочу быть с тобой, когда ты захочешь. Я хочу, чтобы ты была рядом, когда ты нужна мне. Я хочу детей. От тебя. Мне интересно посмотреть, будут ли они похожи на тебя. – Он усмехнулся. – А кроме того, я хочу играть с твоей йони, когда нам обоим этого захочется. Есть только один способ получить все это. Мы поженимся.

Что-то пугающее шевельнулось в ее душе.

– Это нечестно.

– Нечестно? Я воспользуюсь любым оружием, чтобы только убедить тебя. Когда я лежал в чулане, закованный в цепи, то впервые за многие годы оказался наедине с собой. Вновь и вновь я искал то место, которое ты показала мне, – глубоко спрятанное ядро моей души. В конце концов это помогло мне заглянуть в себя. Я считал себя мудрым. Но я ошибался. Я просто был хорошо защищен от превратностей жизни. Сидя в темноте, я начал понимать, что большая часть из того, что я считал мужеством, на самом деле была трусостью. Отказываться от чувственных удовольствий – трусость. Ты показала мне это, когда соблазнила при помощи зеркал. Отказываться от музыки – трусость. Отрицание и самообладание – это не выход. Почему я боялся любви? Потому что ею нельзя было управлять с помощью логики. Пока я не встретил тебя, меня так же, как и тебя, обуревали страхи.

– Это вполне естественно, – сказала Фрэнсис. – После Катрин.

Он убрал прядь волос с ее щеки.

– Естественно? Да. Я почти позволил ей одержать победу. Ты как-то спрашивала, что остается, когда иссякает мужество? Ответ – любовь. Любовь – наша единственная защита против хаоса. Но любовь требует слепой веры. Это означает риск. Давай рискнем вместе, девушка с цимбалами. Я люблю тебя, Фрэнсис. Ты любишь меня.

– Слишком сильно, чтобы выйти за тебя замуж. Я проститутка. А ты маркиз.

Он улыбнулся открытой и беззащитной улыбкой, которая так редко появлялась на его лице.

– Многие пэры женились на публичных женщинах, а мир все еще не перевернулся. Но ты же не такая. Ты рассказывала мне о трех целях в жизни: Артхе, Каме и Дхарме – богатстве, чувственных наслаждениях и добродетели, – которых необходимо достичь на пути к святости. Ты совсем не публичная женщина. Ты жрица Камы. Я с радостью поделюсь своим богатством, и вместе мы найдем добродетель. Твой отец был уважаемым джентльменом. Лорд Трент будет твоим посаженным отцом, а Доминик Уиндхем шафером. Бетти будет сдержанно аплодировать издалека.

– У меня золотое колечко в ноздре, – напомнила Фрэнсис и прикоснулась к нему.

Найджел взял ее руку и поцеловал в ладонь.

– Ну и что? Ты будешь маркизой. Мода станет следовать за тобой, а не ты за модой.

– Но слухи, сплетни… Его глаза смеялись.

– Думаешь, они будут говорить, что самый грязный развратник Лондона наконец увидел себе пару в своей экзотической наложнице и был настолько одурманен страстью, что женился на ней?

– Что-то вроде этого.

Его губы скользнули к ее запястью.

– Но это никогда не будет произнесено вслух или в твоем присутствии. В свете не знают, кто ты такая. А те, кто видел тебя в Фарнхерсте, никогда не признаются в этом, особенно своим женам. – Он оттянул рукав платья и поцеловал ее плечо. – А те, кто знает? Они позеленеют от зависти. Они будут думать, что мы проводим наши дни в райском блаженстве, а ночью погружаемся в таинства эротических наслаждений. Пусть думают так. Пусть воображают себе все, что им вздумается, лишь бы это было пылко, восторженно и вдохновенно. – Он заключил ее в объятия. – Так или иначе, все это будет правдой.

Фрэнсис взглянула на него снизу вверх. Она наслаждалась каждой черточкой его лица.

– А разве страсти достаточно, Найджел? Она сможет соединить нас?

Он нежно поцеловал ее.

– А разве любовь рождается из страсти? Если бы это было так, то мы с Катрин могли бы полюбить друг друга. Нет, родная, это любовь рождает страсть. Настоящие любовники – еще и друзья. Именно это мы почувствовали сегодня. А будет еще лучше.

У нее кружилась голова.

– Откуда ты знаешь?

– Мать рассказывала мне… а кроме того, разве с твоими знаниями может быть по-другому? Я хочу увидеть все остальное, все шестьдесят четыре искусства. – Он усмехнулся. – Мы никогда не истощим запас поз, у которых такие чудесные названия.

Донской жеребец, отливая серебром и золотом под проникавшими сквозь листву солнечными лучами, стал постепенно расплываться, исчезая в знойной дымке. Слезы застилали глаза девушки, смывая все страхи и все напряжение последних лет.

Найджел сжимал ее в объятиях. Его голос звучал тихо и ласково, губы касались волос.

– Все хорошо. Ты любишь меня. Мы поженимся. У нас будут дети. Я буду всегда любить тебя.

Дети. Дети Найджела. Всем своим существом она хотела их. Перед ее внутренним взором разворачивалась яркая картина будущего, о каком она не позволяла себе даже мечтать. Идти по жизни рука об руку с этим красавцем мужчиной, с его любовью и добротой. Быть его другом и любовницей. Дарить ему плоды своего искусства – ему одному – и получать в ответ его любовь. Наслаждаться музыкой. Будущее, освещенное радостью и свободой, а не терпением. Им не нужно общество или признание высшего света, хотя обаяние Найджела способно положить к ее ногам весь мир. Но это не имеет значения. В любом случае это не имеет значения. Они обрели что-то более важное, настоящее.

Он прочитал ответ в глазах Фрэнсис и снова поцеловал ее.

– Ты завладела моим сердцем и станешь моей женой. Ты всегда будешь свободна.

– Я выйду за тебя. – Она решительно вложила свою ладонь в его руку. – С радостью. Если ты примешь мою любовь к тебе и обретешь во мне свою свободу.

– В моем поместье есть вересковые поля, – с улыбкой сказал Найджел. – И небо, глубину которого не смогут постичь даже боги. «Вставай, моя любимая, моя единственная, – пойдем».