Именем Анны. Возврата не будет

Глава 24

– Егор, надо поговорить.

Возвращались в город в полной тишине. Нет, конечно, в других автомобилях всё могло быть иначе, но в Ниве молчали. Каждый по-своему, вернее, про своё. Язык Ленту припекало, но конкретных и весомых слов у него не было, только обрывки мыслей, и все на разные темы.

– Надо, – согласился Егор. – Поговорить...

Неужели наконец догадался? Но переспросить, оно всегда надёжнее.

– Ты сейчас о чём?

Вместо ответа леший включил правый поворот и аккуратно остановился на обочине совершенно пустой дороги. Фольксваген с джипом послушно повторили манёвр. Из машин выходить никто не стал – ждали.

Поле. Тишина. Жара...

– А ну-ка глянь под рубашку, – тяжело выдохнул Егор и положил голову на руль.

Какую рубашку? Чью рубашку? Ах, под рубашку!

Лент споро расстегнул пуговицы на груди и оттянул майку. Чёрт палёный с бурого болота!

– Ты знал?!

– Клянусь честью коричневого клана, представить себе не мог.

Сзади завозилась на своём сидении Айгуль, она явно была в замешательстве. На её груди знакам прятаться было негде, длинный и широкий снизу, сверху её сарафан скрывал совсем другие части тела, а район грудной кости, то самое место, которое облюбовал спиральный знак Лента, сарафан не прикрывал. И знака там не было.

– А у тебя? – потребовал он ответа у лешего.

– Нутром чую, что есть.

– Проверяй!

Егор полез под форменную рубашку, местами прилипшую к разгорячённому телу, и мысли в голове Лента понеслись в непредвиденную сторону. Почему Егор в форме? Да потому, что он работник государственной лесной охраны! А почему он мокрый? Это потому, что в Ниве из охлаждения – только сквозняк. Ленту тоже было жарко. В чём же тогда он подозревает лешего? В том, что тот специально привёз тёмных под живую берёзу, чтобы им поставили клеймо чернокнижников? Или в том, что вырядился в форму и специально вспотел? Невероятно, но жара напрочь лишает возможности нормально мыслить. Он встряхнулся и на угрюмое лесничье «Есть» среагировал уже адекватно:

– Ждите!

Из пикапа выскочил легко и в два прыжка оказался у Фольксвагена, по дороге предупреждая дам знаками, чтобы не выходили, только опустили окна. У Савилы глядеть было не на что – её майка прикрывала не больше Айиного сарафана. Он только кивнул и быстро объяснил, что к чему. Роза сообразила моментально и, ни секунды не колеблясь, отстегнула ремень и стянула через голову трикотажный топ. Лент едва успел отвернуться.

– Можешь поворачиваться, у Розы тоже ничего нет.

Он обернулся и переспросил: – Но знак вы видели? Он вас касался? Жжение было?

Обе кивнули, но неуверенно, особенно Савила: – Я бы не сказала, что жжение, но прикосновение было.

Роза подтвердила и добавила: – Может, у женщин иначе проявляется?

Лент согласился, что и это могло быть. Оставалось проверить пассажиров последней машины.

Предупредив их теми же знаками, что выходить не нужно, он подошёл к двери Патрика, распахнутой ему навстречу. Над чемоданом, устроенным между ног пассажира, тут же нависло чубатое лицо водителя Ильи с широкой улыбкой. Левой рукой он по-прежнему уверенно держал руль, очевидно, чтобы не упасть на руки англичанину.

– Разделяемся, Лаврентий Петрович? Не вопрос! Отвезу, куда прикажете.

– Не разделяемся, а раздеваемся. Сейчас будем нательные знаки друг на друге разыскивать. Спиралевидной формы.

Улыбка Ильи попыталась удержаться на лице, лицо побелело и перекосилось, а брови сложились домиком. Лент не выдержал и расхохотался.

– Тебя раздевать не будем, успокойся!

Облегченно выдохнув, Илья кивнул и откинулся на сидение, а сзади послышался вопрос. Как показалось Ленту, совершенно не вопросительный.

– Нас посвятили в чернокнижники, сын?

Не сдержавшись, Лент хмыкнул. Вот откуда отец всегда всё знает?

– Пока только меня с Егором. Женщины оказались недостойны этой чести. Посмотри у себя на груди, отец. И ты, Патрик.

Мужчины достаточно быстро разобрались со своими пуговицами и практически одновременно выдали отрицательные ответы. Минус два. Оставалась только Любочка, но она сидела неподвижно и смотрела в окно, нисколько не заботясь о происходящем.

– Душа моя, ты ничего не почувствовала?

Почему-то Лент спрашивать Любочку постеснялся – уж больно настойчиво она смотрела в окно, растеряв всю свою услужливость. Отец замешательство Лента понял, потому спросил сам.

Но Любочке и самой было наверняка неудобно отмалчиваться, поэтому через несколько глубоких вдохов она всё же отвернулась от окна:

– Мы многого не понимаем. И, кажется, не то ищем. А знак... я хотела бы, чтобы он у меня остался, но во мне нет силы. Мне кажется, что именно сила принимает или не принимает предложенное... – на последних словах Любочка снова отвернулась.

Теперь Ленту должно было стать спокойнее – его верная помощница, та самая Любочка, которая посвятила его сыскной конторе последние двадцать лет жизни, ничуть не изменилась, просто прячет от него свою грусть. Но спокойнее не стало. Всё верно, Любочка не была тёмной. И светлой не была. То есть магической силы в ней не было, была только способность понимать и принимать нечисть и, как оказалось, нежить... Если уж ей кажется, то, скорее всего так оно и есть. Только в таком случае, на теле чернокнижников тоже не может быть никаких знаков.

Лент переглянулся с отцом – они поняли друг друга без слов, – вот так незадача!

– Нет, – покачала головой Любочка, будто предостерегая их от неверных выводов. И как только поняла! – У чернокнижников должен быть знак, – тихо сказала она, не оборачиваясь. – Потому что он – связь. Иначе они не чувствуют хозяев.

– Татуировка? – живо поинтересовался Лент, но Любочка снова покачала головой, и шёлковые волны каре качнулись из стороны в сторону.

– Не знаю, Лаврентий Петрович, но это для них как воздух, без знака им никак.

Сказала и вдруг заплакала, горько-горько.

Выдерживающий до той поры королевское спокойствие Скорз-старший разом потерял весь свой дипломатический апломб и засуетился, насколько это было возможно в положении сидя, и даже попытался достать платок-паше из нагрудного кармана пиджака, но тот оказался декоративным и до конца не доставался. От этому Пётр Павлович неожиданно растерялся, повесил плечи и залепетал: «Ах-нет-нет, душа моя, только не слёзы».

Да уж…

Стыдящийся своего бессилия, блистательный и непогрешимый королевский советник, переполненный неловкости от осознания невозможности повлиять на ситуацию, вызвал бы жалость у кого угодно. Сжалилась и Любочка. Не могла не сжалиться. Она утёрла слезы, развернулась к своему Петру Алексеевичу, улыбнулась и нежно погладила его по щекам, а потом аккуратно вернула на законное место декоративный платок, чем осчастливила своего избранника несказанно.

Теперь он сиял и целовал ей руки, а Лент стоял снаружи, расплавляясь от жары, и думал почему-то о скоропалительном романе его матушки, знаменитой актрисы, и отца, бывшего в те времена французским дипломатом в Одессе. Сегодня этот роман стал для него несколько понятнее.

– Ладно, поехали по домам, Илья.