Индийская страсть

1

28 ноября 1907 года. В океане царил штиль. Аравийское море похоже на огромное масляное пятно, расплывшееся до горизонта тьмы. Бороздя прибрежные воды Индии, «Аврора», корабль водоизмещением восемь тысяч тонн французской мореходной компании «Месажри Маритим», оставляла после себя легкое волнение, которое распространялось по гладкой поверхности моря. Из двух белых труб с синей полосой выходили столбы дыма, которые рассеивались в звездном небе тропической ночи. Винт корабля привычно гудел. Корабль вышел из Марселя четырьмя неделями раньше с пассажирами на борту; в основном это были английские и французские колониальные чиновники, миссионеры, семьи поселенцев и военных, которые направлялись в Пондишери и Сайгон, конечный пункт назначения. Если в Марселе жаловались на холод в конце октября, то теперь сетовали на влажную жару, вынуждающую всех пассажиров спать на палубе. Воздух становился все насыщеннее, казалось, даже луна нагревала его. Та замечательная температура первых остановок в Тунисе и Александрии теперь была не более чем далеким воспоминанием. Некоторые пассажиры первого класса проводили вторую половину дня, стреляя по альбатросам и чайкам. Таким способом они оттачивали свое мастерство точной стрельбы, словно их ожидала большая охота.

На верхней палубе, расположившись в креслах шарлот, две женщины спокойно беседовали, наблюдая за летающими рыбками, от которых на темном море появлялись отблески; они бились о борт корабля или же неудачно падали на тисовую палубу, и юнга собирал их, складывая в ведро, а потом выбрасывал за борт. Одной из них, совсем еще юной испанке, едва исполнилось семнадцать лет. Ее звали Анна Дельгадо Брионес. Она была одета в элегантное платье из зеленого шелка от модиста Пакена, а ее вьющиеся каштановые волосы, собранные в узел, открывали изящную шею и серьги из жемчуга. У нее было овальное лицо с пропорциональными чертами и большие черные глаза, в которых затаилась плохо скрываемая подавленность. Вторая — мадам Дижон, женщина лет сорока, — была ее компаньонкой. Продолговатое лицо делало ее похожей на сороку. Ее можно было бы принять за провинциальную гувернантку, если бы не броский наряд: белая юбка до самых лодыжек, муслиновая блуза и широкополая соломенная шляпа.

— Сегодня вечером, во время ужина за столом капитана, т-с-с-с… — сказала мадам Дижон с заговорщическим видом и приложила палец к губам, требуя молчания. — D accord[1], Анита?

Испанка кивнула. На ужин их пригласили за стол капитана, потому что… наступила последняя ночь! Аните не верилось, что это правда. Путешествие казалось бесконечным. В первые дни она думала, что умрет из-за морской болезни, и умоляла свою компаньонку позволить ей сойти на берег на первой же остановке. «Волнение на море непродолжительно…» — ответила мадам Дижон, чтобы успокоить ее. Лола, служанка из Малаги, низенькая смуглая девушка, всегда жизнерадостная и веселая, путешествовала в каюте третьего класса, набитого мусульманскими паломниками, возвращающимися из Мекки, и тоже хотела умереть. «Это хуже последней колымаги!» — восклицала она каждый раз между приступами тошноты и с трудом поднималась к своей госпоже, когда та звала ее. У Лолы морская болезнь прекратилась, как только море успокоилось, а у Аниты тошнота и головокружение продолжались в течение всего путешествия. Ей уже не терпелось ступить на твердую землю; море было явно не для нее. Кроме того, она уже больше года мечтала о своей новой стране. «Какая она, Индия?» — постоянно задавалась она вопросом с тех пор, как один пассажир заметил, что эта страна не похожа на то, что может знать или представлять европеец.

В течение всего путешествия Анна Дельгадо, приковывающая к себе взгляды пассажиров, была предметом пересудов не только из-за своей привлекательности, но и из-за тайны, окутывающей ее. Великолепные украшения, которые ей нравилось выставлять напоказ, свидетельствовали о том, что она состоятельная женщина. Однако любовь испанки к острословию и манера говорить на плохом французском с андалузским акцентом выдавали ее сомнительное происхождение. Помимо ее ослепительной красоты и остроумия, что притягивало мужчин, как пчел на мед, все остальное в ней приводило в замешательство. Один пассажир-англичанин, очарованный девушкой, только что подарил ей брошь-камею с двумя розами на эмали и зеркальцем. Другие не были столь утонченными. Так, например, офицер из французского колониального корпуса, встретившись с ней на лестнице, сказал, что у нее «осиная талия». Анита приняла комплимент с лукавой улыбкой и тут же подняла правую руку, демонстрируя платиновое кольцо с бриллиантами, сверкающее у нее на пальце. Этого оказалось достаточно, чтобы заткнуть рот французу и прочим любопытным, которые никак не могли понять, кем была эта столь необычная пассажирка.

Услышав сигнал корабельного колокола, который приглашал на ужин, обе женщины спустились в просторный салон ресторана с блестящими тисовыми стенами и эстрадой, где шестеро музыкантов, одетых во фраки, играли арии Мендельсона. Круглые столы, накрытые вышитыми скатертями и сервированные изысканной посудой из Лиможа, были освещены хрустальными канделябрами из Богемии, которые тихо позвякивали во время качки. Капитан пригласил их за свой стол на прощальный ужин. Среди остальных приглашенных были члены французского дипломатического корпуса, которые направлялись в Пондишери.

— За время путешествия вокруг вашей персоны возникло так много таинственного, — заметил один из французов. — И даже сегодня мы не знаем, что побудило вас отправиться в Индию. Признаться, мы умираем от любопытства.

— Я уже сказала об этом как-то при случае, месье. Мы едем в гости к одним английским друзьям, которые живут в Дели.

Анита и мадам Дижон заранее договорились об этой маленькой лжи, решив хранить секрет до конца. Но никто — ни французские дипломаты, ни команда корабля, ни прочие пассажиры — им не верил. Юная девушка — такая привлекательная, увешанная дорогими украшениями и, кроме того, еще и испанка — это было чем-то неслыханным для Индии 1907 года.

— Завтра в Бомбее жара будет еще невыносимее, — предупредила мадам Дижон, меняя тему разговора.

— Здесь очень тяжелый климат, к которому трудно приспособиться. Индия не для всех подходит, — вставил один из французов, искоса поглядывая на Аниту.

— Я жила там, прежде чем овдовела… — добавила мадам Дижон.

— Ах, вот как? Где же?..

С большим трудом женщине удалось отвлечь внимание своего собеседника.

Как все-таки трудно сохранять тайну! Аните не нравилось лгать, но она отдавала себе отчет в том, что не может говорить правду. Хотя девушка и горела желанием рассказать все о своей жизни, она знала, что должна молчать. Таков приказ раджи. Возможно, именно поэтому она и не получала удовольствия от путешествия, поскольку вынужденное молчание заставляло ее быть в стороне от остальных. А даже если бы она и могла говорить… Как сказать правду? Признаться, что она едет в Индию, чтобы выйти замуж за принца? Как объяснить, что там, в далекой Капуртале, ее ожидают как жену суверена? Что в свои семнадцать лет она станет принцессой в стране, которую даже не знает… Разве можно говорить о таком первому встречному? Раджа прав: история настолько неправдоподобна, что лучше о ней молчать. Все, что с ней произошло, кажется таким невероятным, что она сама с трудом верит в это. Иногда она думает, что живет во сне. За три года в ее жизни произошли фантастические перемены. Еще недавно она играла в куклы, а теперь стала гражданской женой индийского раджи, брак с которым был зарегистрирован в мэрии парижского городского округа Сен-Жермен. И лишь взглянув на свои тонкие пальцы, украшенные кольцами с драгоценными камнями, Анита в который раз убеждается, что все это правда.

Она вспоминает тот дождливый день месячной давности в Париже, который был меланхоличен как никогда. Боже мой, какой же холодной и грустной была эта церемония! Ничего похожего на помолвку принцессы — одни только необходимые формальности. Одетые в воскресную одежду, ее родители и сестра Виктория, а также раджа, его секретарь и она вошли в зал мэрии округа Сен-Жермен. Несколько минут спустя, после того как Анита и раджа расписались в каких-то толстенных книгах, они стали супругами, поженившись без помпы, музыки, риса, друзей и танцев. Эта свадьба не свадьба закончилась в Брассри-Липп с квашеной капустой, эльзасским вином и шампанским, как обыкновенный праздничный день. Анита всегда мечтала о том, чтобы во время бракосочетания на ней было белое платье, чтобы церемония проходила в церкви и чтобы ее подруги по колледжу и соседки, жившие с ней в одном районе Малаги, пели Salve rociera[2]. Вот это была бы свадьба по заветам Божьим! С весельем и песнями, а не с унылыми формальностями в Париже. У нее сжималось сердце, когда она думала о своем отце, бедном доне Анхеле Дельгадо де лос Кобос, который выглядел так достойно с его густыми седыми усами и походил на испанского идальго. Он был невероятно грустным, когда прощался со своей дочерью в Chez Lipp[3] перед ее отъездом. Его лицо, усеянное капельками дождя, а может, и слезами, было печальным, ведь он отдал свое сокровище «королю мавров», как называли раджу до того, как познакомились с ним поближе. Да, он отпускал свою дочь навстречу необыкновенной судьбе. Но он сделал это под давлением. И в первую очередь своей собственной жены, которая поначалу была категорически против предложения раджи, но изменила свое мнение, увидев изобилие подарков, которые получила их дочь от индийца. К тому же на него давили соседи, друзья и прежде всего завсегдатаи «Нового кафе» в Леванте, среди которых были сам Валле-Инклан, Рикардо Бароха, Леандро Орос и другие — все те, кто хотел сделать из Аниты восточную принцессу. «Нельзя упускать подобную возможность», — сказал Валле-Инклан донье Канделярии Брионес, матери Аниты, когда обсуждал с ней предложение раджи увезти ее дочь.

— А чэсть, что вы мне скажете насчет чэсти? — возразила донья Канделярия.

— Все образуется, — положил конец ее сомнениям знаменитый писатель. — Требуйте заключения брака!

— Чтобы на руках были все документы, чтобы свадьба была по закону, как это делают порядочные люди! — добавил Орос.

В конце концов это стало единственным условием брака Аниты Дельгадо. Замужество спасало «чэсть» и позволяло не уронить достоинство семьи, хотя дон Анхель предпочел бы не расставаться со своей дочерью, которая была еще такой молодой.

Раджа выполнил поставленное условие в тот серый день в Париже. Он согласился заключить гражданский брак, чтобы родители его любимой чувствовали себя спокойно. Но для него это тоже была не настоящая свадьба. Та, которую готовили у него на родине, куда Анита отправилась на корабле, а потом на поезде, должна была стать как в «Тысяче и одной ночи». Даже в самых ослепительных мечтах, какие только могли быть у девушки, она не могла себе этого представить. Об этом ей сказали в день прощания, чтобы унять печаль, вызванную окончательным расставанием с родителями.

Бедный дон Анхель терял не только Аниту. Вскоре ему предстояло расстаться и со своей второй дочерью, Викторией, которая в Париже познакомилась с американским миллионером и влюбилась в него по уши. И все из-за короля с востока. Сердце отца было разбито, и Анита это знала. Она думала о нем каждую ночь, прежде чем уснуть. Она также думала о своей матери и сестре, хотя и с меньшим сожалением. Они были более сильными, и, кроме того, ее мать добилась того, чего хотела: не беспокоиться о деньгах. «Благодарю тебя, Пречистая», — молилась Анита за всех Святой Деве Победоносной, ее Святой Деве, покровительнице Малаги, пока освещенный корабль приближался к берегам страны, поклоняющейся тысяче богов.

2

На рассвете «Аврора» подошла к берегу и направилась в порт Бомбея. Анита и мадам Дижон стояли на верхней палубе, облокотившись на перила. Город, видневшийся на горизонте, напоминал темное размытое пятно, которое медленно проступало из тумана. Несколько рыболовецких суденышек с треугольным парусом на одной мачте бороздили воды бухты. Это были рыбаки — коли, коренные жители Бомбея, первые, кто увидел триста лет тому назад сходящих на берег португальцев, окрестивших это место Bom Bahia (Хорошая бухта), что породило нынешнее название. Коли считали, что у этих высоких людей с красноватой блестящей кожей, прибывших из Гоа, было что-то от мифических животных, которые как будто сбежали со страниц Махабхараты, великой саги индийского эпоса. Их появление сеяло панику и ужас среди населения. Португальское завоевание стало историей смерти и разрушения индуистских храмов и мечетей, сровненных с землей, принудительного замужества женщин, взятых в плен, и все это во имя нового бога, который, разумеется, был милостивым и сострадательным. То, как португальцы колонизировали Индию, вовсе не было историей любви между Востоком и Западом.

— Но этим бомбейским коли повезло, — говорила мадам Дижон, хорошо знающая историю города. Ее муж был преподавателем французского языка в школе Святого Ксавье, самом престижном британском учебном заведении города. — Португальцы не знали, что делать с этим вредным для здоровья болотом, каковым был Бомбей, так что король Португалии предложил его в качестве приданого королю Англии Карлу II, когда тот женился на Катерине де Браганза.

— Значит, этот город был свадебным подарком? — спросила Анита, взволнованная рассказом своей спутницы. Она всегда была внимательна к объяснениям мадам Дижон.

На далеком берегу они увидели людей, сидящих на корточках, которые лили себе на голову воду из кувшинов. Этот утренний ритуал принятия ванны, ставший индийским изобретением, сначала переняли англичане, а потом, с более чем столетним опозданием, и остальные европейцы. Буйволы с черной блестящей кожей бродили между укрытыми пальмовыми листьями хижинами из необожженного кирпича. В устье речушки женщины, сняв одежду, мыли себе голову, а дети плескались в темной воде. Целый лес мачт, кранов и труб свидетельствовал о близости порта: арабские корабли, китайские джонки, сухогрузы с американским флагом, английские военные фрегаты, рыболовецкие суда… Город открывался перед пассажирами своей морской набережной с ее пальмами и темными зданиями, и уже в порту был виден впечатляющий силуэт гостиницы «Тадж-Махал», увенчанной пятью куполами. Туман мог бы напоминать Англию, если бы не тяжелый воздух и летающие над крышами и трубами корабля вороны, чье карканье сливалось с воем сирены.

Одетая, как подобает даме из высшего общества, Анита была очень красивой, хотя ее красота и не заключалась в какой-нибудь отдельно взятой детали. На ней была белая юбка из хлопка до самого пола и шелковая блуза с вышивкой, подчеркивающая стройность ее талии. Глаза девушки блестели от нетерпения, она нервно промокала себе виски и щеки платком, а другой рукой прикрывалась от поднимающегося над городскими зданиями солнца.

«Аврора» завершала швартовку. «Меня встретят?» — спрашивала себя Анита.

— Если ты его увидишь, сразу скажи, а то у меня сердце не на месте! — попросила она мадам Дижон, взгляд которой скользил по пристани.

Там, внизу, сновали сотни кули, носильщиков с блестящей от пота кожей, вся одежда которых состояла из куска материи, обмотанной вокруг талии. Словно вереницы муравьев, они заходили в трюм корабля и выходили оттуда, груженные пакетами, чемоданами и баулами. Английские офицеры, безукоризненные в своей форме цвета хаки, наблюдали за высадкой прибывших. Пассажиров первого класса сопровождали до здания таможни агенты корабельной компании, пассажиры второго и третьего класса шли сами. Повсюду царили суматоха и оживление. Мол обрастал ящиками и баулами. Анита смотрела на кран с гигантским блоком и закрепленные на прочных мачтах канаты, которые с огромным напряжением тянули несколько рабочих, чтобы выгрузить самый ценный груз корабля: двух арабских жеребцов, подарок султана из Адена одному махарадже. Чистокровные скакуны, у которых от ужаса глаза едва не вылезли из орбит, били копытами, напоминая при этом гигантских насекомых. Десяток слонов переносили ящики, мебель, повозки и промышленные товары, которые появлялись из чрева корабля. Пахло сыростью, дымом, железом и морем.

Сквозь карканье ворон слышны крики, приветственные возгласы и свист охранников. Спускающихся по трапу пассажиров, главным образом англичан, ждут внизу празднично разодетые родственники. Самых важных, выполняющих какую-нибудь официальную миссию, встречают гирляндами индийских гвоздик оранжевого цвета, которые вешают им на шею.

В помещении таможни, пока мадам Дижон и Лола пересчитывают пять десятков баулов, составляющих ее багаж, Анита видит то одну, то другую женщину, одетую в сари. Но она не видит его. Того, кто заставил ее сюда приехать, кто пообещал всю любовь, которая только есть на свете.

— Это вы миссис Дельгадо?

Голос, который она услышала за спиной, заставил ее вздрогнуть. Анита повернулась. «Это он!» — подумала она на миг. Темно-красный тюрбан, элегантно завитая борода, великолепный синий мундир с сине-серебряным поясом ввели ее в заблуждение. Затем она поняла, что ошиблась, и с серьезным выражением лица посмотрела на человека, который надел ей на шею гирлянду из цветов и улыбнулся.

— Вы меня помните? Я — Индер Сингх, посланник Его Высочества раджи Капурталы, — сказал он, складывая руки перед грудью и кланяясь в знак уважения.

Как его не вспомнить! Аните понадобилось бы несколько жизней, чтобы она смогла забыть этого человека — высокого, с внушительной внешностью, который однажды постучал в дверь цокольного этажа на улице Арки Святой Марии в Мадриде, где она жила со своей семьей. Он был такой крупный, что не проходил в дверь. Настоящий сикх, гордящийся этим. У них не было возможности даже усадить гостя — он был слишком большим и занимал все пространство кухни-столовой. Индер Сингх специально приехал из Парижа, чтобы лично вручить Аните письмо от раджи. Любовное письмо. Письмо, которое перевернуло всю ее жизнь.

— Капитан Сингх! — радостно воскликнула Анита, как будто она встретила старого друга.

— Его Высочество не смог приехать встретить вас и просит за это прощения, но все готово для того, чтобы вы отправились дальше, в Капурталу, — объяснил капитан на смеси французского, английского и хинди, так что это едва можно было разобрать.

— Это очень далеко отсюда?

Индер Сингх покачал головой, как это принято среди его соотечественников, но часто сбивает европейцев с толку, поскольку не всегда соответствует отрицанию.

— Каких-то две тысячи километров.

Анита чуть не упала в обморок. Индиец продолжал:

— Индия очень большая, мемсахиб. Но вы ни о чем не переживайте. Поезд на Джаландхар отправится послезавтра в шесть. От Джаландхара до Капурталы только два часа езды на автомобиле. Для вас зарезервированы апартаменты в гостинице «Тадж-Махал», это здесь, рядом…

Гостиница была построена в викторианском стиле по проекту французского архитектора, который покончил жизнь самоубийством, потому что ему не понравился результат. Здание выглядело весьма внушительно.

С огромными верандами и коридорами, чтобы в них все время циркулировал воздух, лестницей, освещенной неярким светом из окон, готическими потолками, стенами, обитыми деревом благородных пород, четырьмя новейшими электрическими лифтами, постоянно играющим оркестром и лавками с разноцветным шелком, гостиница была отдельным миром в городе, единственным общественным местом, открытым для европейцев и индийцев всех каст. Остальные гостиницы класса люкс были только для белых.

Войдя в императорские апартаменты, Анита первым делом распахнула окна, чтобы теплый ветер с Аравийского моря принес запахи и звуки морского путешествия. Там, внизу, стояла «Аврора». Жара довлела.

На самом деле ей больше всего хотелось броситься на кровать и заплакать, но юная испанка не собиралась устраивать сцену на глазах своих спутников. Они бы сказали, что Анита ведет себя как дитя. Неужели она хотела, чтобы раджа проехал две тысячи километров, чтобы встретить ее? Разумеется, они были правы, думала Анита и все же чувствовала себя обманутой. В таком случае самое лучшее — это выйти на улицу и начать знакомство с новой страной.

«Интересно, когда я выйду, меня уже не будет мучить морская болезнь, из-за которой я шаталась, как пьяная?» — подумала Анита. В течение целых недель она мечтала, когда настанет этот момент.

— Пойдем, я хочу увидеть ее, узнать ее всю… — сказала она мадам Дижон. Потом Анита обратилась к своей служанке: — Лола, будет лучше, если ты останешься здесь. Мне не хотелось бы, чтобы тебя снова стошнило от запахов, как в Александрии.

3

На улице пахло перезрелыми фруктами, грязью и ладаном от маленьких алтарей. Повсюду ходили коровы, и это никого не удивляло, кроме, пожалуй, Аниты. Она не понимала, почему их не используют в повозках рикш или двуколках, чтобы перевозить пассажиров. Вместо животных это делают мужчины, у которых одна кожа да кости и которые кажутся скорее мертвыми, чем живыми.

— Что касается нас, то мы бы с удовольствием их съели, — заметил извозчик экипажа, запряженного лошадьми. Этот мусульманин по имени Фироз носил бородку-эспаньолку и был одет в курту, такую грязную, что невозможно было угадать ее первоначальный цвет. — Но для индусов жизнь коровы значит больше, чем жизнь человека, так что… кто их будет есть!

Экипаж проехал мимо новеньких двухэтажных трамваев; их недавно запустили, и они ездили по улицам центра между большими эспланадами с газонами и особняками знати, построенными все в том же викторианском стиле, почти готическом.

— Эти трамваи лучше, чем в Ливерпуле, — уверенно произнес Фироз. В его голосе звучит гордость за свой город.

Прибыв на Крофорд-Маркет, Анита удивилась изобилию товаров: это был настоящий восточный базар.

— Сюда приезжают англичане и парсы, — пояснил мусульманин. — Это те, у которых больше всего денег.

Здесь продавалось все — от кип турецкого табака до неизвестных плодов, которые владельцы лавки, выглядывающие из-за высоких пирамид из овощей, дали попробовать обеим женщинам. Барельефы, украшающие металлические поверхности, и фонтан внутри были произведением скульптора по имени Локвуд Киплинг, чей сын Редьярд стал лауреатом Нобелевской премии в области литературы всего лишь три месяца тому назад.

Анита принялась обходить все магазинчики и лавки, которые располагались на Крофорд-Маркет, включая и те, где продавались сладости из Кашмира, зерно и сахар из Бенгалии, табак из Патны и сыры из Непала. На рынке тканей ей хотелось дотронуться рукой до всех разновидностей шелка Индии. У нее глаза разбегались, когда она смотрела на драгоценности и диковинные вещички, каких ей никогда не доводилось видеть. На площади в два квадратных километра располагалась целая дюжина больших базаров, более сотни церквей и святилищ и продавалось больше товаров, чем Анита и мадам Дижон видели за всю свою жизнь.

За колониальным центром с его богатыми и широкими проспектами находился лабиринт улочек, представляющий людской муравейник, где царило смешение рас и религий, а бурлящая жизнь походила на хаос, который способны породить только большие города Азии.

Аните и мадам Дижон время от времени приходилось останавливаться, чтобы вытереть пот и отдышаться. «Что за шумный город, полный всякого рода разодетых индийцев или полуодетых странным образом, или почти босых!» — записала позже в своем дневнике Анита[4]. Ей казалось, что все люди одновременно разговаривают на разных языках. В маленьком рыбацком порту коли продавали с лотков свой утренний улов. Крики, запах и все вокруг напомнило Аните биржу в одном из кварталов Малаги, где прошло ее детство, — бедный квартал Перчель[5], названный так из-за жердочек, на которых сушили рыбу. А черноглазые дети на худых, как палочки, ножках были похожи на детей бедняков из Андалузии, которые тоже бегали голыми по кварталам, состоящим из хижин. Но здесь они были еще беднее. Некоторые дети имели настолько болезненный вид, что казались старичками, у других были раздутые, полные червей животы. Часто встречались попрошайки с ужасными ранами, которых ловкий Фироз принялся разгонять.

— Здесь бедные становятся таковыми из желания привлечь к себе внимание, — сказала Анита, отводя взгляд от одного прокаженного, покрытого язвами, который подбирался к ней, протягивая миску. Лицо девушки скривилось в гримасе, когда она поняла, что у одного из попрошаек вместо волос, как она думала, голова была покрыта мухами.

Слишком богатый, слишком бедный: контрасты Бомбея ошеломили уроженку Малаги, но даже после этого она все еще желала увидеть его целиком, как будто бы в первый день своего пребывания здесь хотела объять и понять запутанность ее новой страны. Фироз привез их к другому краю залива, и экипаж въехал на улицу, поднимающуюся серпантином по холму. Лошади задыхались на подъеме. Наверху было пять башен, и оттуда открывался великолепный вид на город, хотя казалось, что это необычное место расположено вне мира. Тишина здесь постоянно нарушалась хлопаньем орлиных крыльев и карканьем тысяч ворон. Это «Башни безмолвия», где парсы проводят свои погребальные ритуалы. Последователь Заратустры, жрец с востока Персии, сочинил гимны, которые воспроизводят его беседы с Богом. Парсийская религия является одной из древнейших религий человечества. Когда мусульмане изгнали их из Персии, парсы проникли в Индию. Англичане отдали им один из холмов Бомбея, чтобы они там располагали своих умерших. Они их не хоронят и не кремируют, а раскладывают голыми на каменных плитах в этих пяти башнях. Стервятники и вороны набрасываются на трупы и пожирают их в считанные секунды, чтобы смерть возвращалась к жизни. Единственными, кто имеет право прикасаться к умершим, являются «сопровождающие мертвых». Полуголые, с обычным куском материи на бедрах и с жердью в руках, они выбрасывают в море кости и останки, которые не успели сожрать птицы. Это место притягивает иностранцев своими необыкновенными видами, хотя, возможно, они просто испытывают нездоровое любопытство.

Но Анита не задержалась перед этим зрелищем. От воздуха, наполненного неприятными запахами, от жары, тошноты и вида хищных птиц, а также некоторых людей, которые, похоже, уже отправились в мир иной, ей стало дурно.

— Пожалуйста, заберите меня отсюда! — попросила она мадам Дижон.

Когда они снова отправились вдоль побережья залива, погребальные костры, освещавшие сумерки, произвели на Аниту почти такое же впечатление, как и «Башни безмолвия». Для девушки из Малаги такая близость смерти была непривычна. Этот день вызвал в ней слишком много сильных эмоций. Опьяненная цветами, запахами и звуками,

Анита была на грани обморока. То, что она увидела, было не городом, даже не страной, а целым миром. Миром слишком необычным и загадочным для андалузки, едва успевшей распрощаться с детством. Миром, который испугал ее. Внезапно ей захотелось разрыдаться, излить все слезы, которые у нее были, но Анита сдержалась. В ней много «чэсти», она стойкая, сильная и вполне способна совладать со своими чувствами. «Как далеко осталась Испания!» — вздохнув, подумала она.

Позже, уже в вечернем платье, как того требовал этикет, Анита спустилась в «Морскую гостиную» — так назывался ресторан гостиницы. Может, из-за жары, с которой вентиляторы не могли справиться, а может, из-за исполняемой оркестром знакомой мелодии, которая так напоминала ей прежнюю жизнь, Анита Дельгадо пошатнулась. На этот раз усилие, направленное на то, чтобы взять себя в руки, не дало результата. Она сделала несколько нетвердых шагов и рухнула на мягкую персидскую подушку, вызвав тем самым маленький переполох среди сопровождавших ее дам, а также ужинавших здесь гостей и прислуги. Люди столпились вокруг красивой девушки, белой как мрамор, не представляя, что нужно делать, чтобы привести ее в чувство.

4

Доктор Виллоуби медленно провел пальцами по своим широким седым бакенбардам и по усам с франтоватыми кончиками. Поселившись в Бомбее после ухода на пенсию из армии, он стал врачом клиентов гостиницы. Его визиты главным образом были связаны с недомоганиями, вызванными дизентерией, коликами и обильной диареей, которую только что прибывшие белые приобретали с удивительной легкостью. Иногда его вызывали по поводу самоубийства или ран, полученных в потасовке с каким-нибудь подвыпившим ревнивым воздыхателем. Изредка бывали случаи, когда он приходил в гостиницу к женщинам с диагнозом, как у Анны Дельгадо Брионес.

— Сеньорита, вас измотали не жара, не нервы, не предполагаемая усталость от путешествия…

Анита уже пришла в себя и смотрела на него, лежа в кровати в атласном халате с распущенными волосами. Лола и мадам Дижон стояли рядом с ней.

— Вы беременны, — сказал доктор Виллоуби.

У Аниты от изумления расширились глаза. Две другие женщины удивленно переглянулись и уставились на Аниту, не зная, какое выражение лица принять: укоризненное или сочувствующее.

— Вы этого не знали? — спросил врач, скептически поглядывая на девушку.

— Нет. Клянусь моими умершими, я этого не знала.

— Но разве вы не замечали отсутствия месячных?

Анита пожала плечами.

— Да, но я думала, что это из-за нервов во время путешествия. Кроме того, таких случаев было не так уж много, всего лишь два… Вы уверены в том, что сказали мне, доктор?

Виллоуби посмотрел на стетоскоп и перчатки в своем чемоданчике.

— Я надеюсь, что смогу подтвердить вам это завтра с результатами анализов на руках, — ответил он, прежде чем покинуть их апартаменты.

Теперь Анита поняла причину постоянной тошноты на корабле и необъяснимого головокружения, которое не покидало ее даже во время самых спокойных морских переходов. Но ей не хотелось думать о том, что она, возможно, беременна. Вероятно, в глубине души Анита догадывалась о причине своего состояния, но предпочитала не обращать на это внимания. Ей достаточно было того, что еще предстояло, — путешествие, свадьба в Индии, новая жизнь… — чтобы подливать масла в огонь. Она не думала о той ночи в Париже, когда впервые занялась любовью с раджей, как не думала о стыде и страхе, когда он медленно раздевал ее. Анита не помнила ни его опытных ласк, ни возбуждающих поцелуев, ни слов, которые он шептал ей на ухо, ни боли, ни удовольствия от любви. Теперь она чувствовала только одно — предательство по отношению к человеку, которого любила больше всех, своего отца. Если бы дон Анхель знал, что его дочь забеременела еще до свадьбы, в Париже! А ведь он приложил столько усилий, чтобы сохранить «чэсть» семьи Дельгадо.

«Если не будет бракосочетания, не будет и Аниты», — резко заявил он капитану Индеру Сингху во время второго, краткосрочного, визита на улицу Арки Святой Марии, чтобы тот ясно и полностью передал его слова радже. Анхель сказал это, чтобы задобрить свою жену, донью Канделярию, но в глубине души он был убежден, что эта история любви была не более чем капризом восточного деспота и до добра не доведет.

Кто в здравом рассудке мог подумать, что так все произойдет? Дон Анхель Дельгадо де лос Кобос, с особым трепетом относившийся к собственной фамилии из-за своей крайней худощавости[6], не верил ни в чудеса, ни в сказку о Золушке. Лысый, с худым лицом, на котором выделялись очки в черной оправе, он всю свою жизнь боролся против одного невидимого врага, выигрывавшего у него всякий раз: против бедности. Он унаследовал от своих родителей многочисленные долги и небольшое кафе под названием «Ла Кастанья» на площади Столетия в Малаге. За небольшой промежуток времени он заработал деньги на зале, который находился в конце его заведения и представлял собой маленькое казино, где постоянные клиенты играли в карты. Это позволяло семье Дельгадо доживать до конца месяца без особых излишеств, но и без заметных лишений. Заведение приносило достаточно денег, чтобы отправить Аниту в школу декламации для исправления небольшого дефекта произношения. Дон Анхель работал не покладая рук, желая сделать свое кафе чуть более доходным хотя бы для того, чтобы дать своим дочерям образование получше. То, которое они получили в коллегиуме рабынь, где монахини могли скорее научить вышивать, чем читать и писать, оставляло желать лучшего. Ни одна из его дочерей не умела бегло читать и едва могла писать. В общем, они вели скромную, но достойную жизнь, пока в Андалузию не пришла беда.

Сначала четыре года подряд была засуха, в результате чего сельское хозяйство Малаги пришло в упадок. Потом, в 1904 году, напала виноградная тля, которая добила виноградники. За этим последовала жестокая эпидемия гриппа и в довершение — небывалое половодье, уничтожившее поля и нивы. Объявив Малагу зоной бедствия, молодой король Альфонс XIII был вынужден посетить ее в знак солидарности. Благодаря своей грациозности Анита была выбрана из девушек коллегиума для вручения королю букета цветов. Во время его прибытия в порт она была в воскресном платье, с заплетенными косичками. Кто знал, что первая встреча с королем повлияет на ее судьбу, отныне тесно связанную с этим симпатичным монархом с репутацией кутилы. Несколько дней спустя он послал ей в подарок дорогой веер из перламутра, который Анита сохранит как воспоминание на всю оставшуюся жизнь.

Если визит короля и принес слабое утешение исстрадавшимся жителям Малаги, то их дела он не поправил. Вскоре газовая компания перестала снабжать население из-за бесконечных отсрочек задолжавшего ей муниципального совета. Электрический трамвай, который только что заменил гужевой, прекратил общественные перевозки из-за отключения электричества. Алькальды стали сменять друг друга настолько часто, что это можно было сравнить разве что со сменой правителей страны. Будучи точным отражением состояния города и всего государства, финансовое положение семьи Дельгадо ухудшилось до такой степени, что стало невыносимым. «Казино» в глубине маленького кафе пустовало. Ни у кого не было денег, чтобы играть и, тем более, чтобы кутить. В результате дон Анхель Дельгадо был вынужден продать за четырнадцать тысяч реалов кафе «Ла Кастанья» и уехать в Мадрид со своей женой и дочерьми.

Анита лежала в кровати в гостинице Бомбея и, не отрывая глаз от медленного движения лопастей подвешенного к потолку вентилятора, вспоминала свои первые дни в Мадриде, холод в маленьком дворике улицы Арки Святой Марии возле Пуэрта дель Соль (Ворота Солнца) и то, как больно ей было смотреть на отца, который беспрерывно искал работу и не мог ее найти. Она вспомнила бесплатные уроки испанского танца, которые одной из подруг соседки удалось организовать для них в академии маэстро Анхеля Персета, что на улице Святого Духа, — это было единственным, чем она занималась. Они с сестрой ежедневно ходили на репетиции, учась отбивать дробь каблуками и щелкать кастаньетами. Девушки занимались танцами втайне от отца, поскольку этот добрый человек вряд ли обрадовался бы, узнав, что его дочери вошли в мир комедиантов, призванных развлекать публику Анхель Дельгадо все еще продолжал мечтать, что однажды ему удастся заработать достаточно денег и оплатить занятия в серьезном учебном заведении. Но путь к бедности казался неизбежным, как божественное проклятие, от которого было невозможно убежать.

«Мои дочери никогда не поднимутся на сцену!» — кричал он, когда узнал, что какие-то люди, работавшие на Central Kursaal, в новом кафе с концертным залом, которое должно было вот-вот открыться, посетили академию танца и предложили его девочкам контракт — выступать в качестве эстрадных артисток в первом номере концерта. Из дона Анхеля выплеснулось все негодование, присущее испанскому идальго. Однако двумя днями позже, следуя мудрым и практичным советам своей жены Канделярии, которой пришлось напомнить супругу, что от четырнадцати тысячи реалов почти ничего не осталось, он скрепя сердце все-таки подписал контракт за своих дочерей: «Только на одно вечернее выступление! И только до двенадцати часов!» С тридцатью реалами ежедневного заработка, который девушки получали согласно контракту, Анита и Виктория стали опорой семьи. Никто тогда не мог представить себе, что они останутся этой опорой на всю жизнь.

Как бы отреагировал дон Анхель, получив известие о ее беременности? Теперь, когда она была замужем, отец, возможно, уже ничего бы не сказал. Но если бы он узнал, что беременность наступила в результате добрачной связи… Анита предпочла даже не думать об этом. Сама мысль заставить отца страдать казалась ей недопустимой. Это был человек строгих принципов, и его следовало уважать. Однако ей бы хотелось рассказать о своем новом состоянии матери. Донья Канделярия, жизнерадостная женщина, болтушка, предпочитавшая не витать в облаках, а твердо стоять на земле, наверняка бы вскрикнула, потрясенная новостью, но только для виду. Потом она поддержала бы дочь. Будучи практичной и сговорчивой женщиной, уставшей бороться с бедностью, донья Канделярия умела таскать каштаны из огня.

5

Бледная луна, появившаяся на звездном тропическом небе, освещала своим белым сиянием, проникающим через щели в жалюзи, картины, мебель, шелковые покрывала императорских апартаментов. Аните так и не удалось уснуть. На нее нахлынули воспоминания и вопросы, требующие трудных ответов, перед глазами стояли уличные сцены Бомбея, которые потрясли ее до глубины души. Она чувствовала себя матерью новорожденного, полной отчаяния из-за того, что из ее сухой и вялой груди, как из желудя, ничего не выходит. Если врач подтвердит и ее расчеты правильные, она должна родить через шесть месяцев. Анита никогда не думала о родах, а теперь, понимая, что это событие неуклонно будет приближаться и, скорее всего, состоится в Индии, вдали от близких ей людей, от матери и сестры, она почувствовала, что впадает в панику. Сердце то и дело начинало бешено биться и долго не могло успокоиться, и так несколько раз, как морской прибой с накатывающимися на берег волнами. Она ведь, в сущности, сама почти ребенок. И хотя она уверена в чувствах раджи, где-то в глубине души все-таки живет сомнение. А если он ее просто использовал? А если он ее бросит? А если он уже не любит ее?.. А если он никогда больше не выпустит ее из Индии? А если?.. А если?.. Единственное, в чем Анита была твердо уверена, так это в безусловной любви своего отца, которого она, к несчастью, предала. Поэтому ей и не спалось.

Ночь только обостряет ощущение опасности. Она боится за свою жизнь, которая вот уже год кажется сном и, вполне возможно, превратится в ужас. Сможет ли она привыкнуть к жизни в этой стране? Если Бомбей показался ей таким далеким и экзотическим, какой же будет Капуртала, которой даже нет на карте? «Действительно ли со мной происходит то, что происходит?» — спрашивала себя юная испанка, вытирая пот и слезы краем покрывала. Граница между сном и реальностью кажется ей такой размытой, что она начинает ощущать нечто вроде головокружения. Могло ли быть по-другому, если ее сон казался волшебной сказкой? Мог ли он быть связан с действительностью, если эта действительность ускользала у нее из-под ног и убегала, а сон приобретал реальные черты?

Когда она впервые увидела Мадрид, город показался ей сплошным праздником. Столицу лихорадило уже несколько месяцев от приготовлений к свадьбе Альфонсо XIII — ее короля, который подарил перламутровый веер, — и английской принцессы Виктории Евгении Баттембергской, которая родилась в замке Бэлморэл и приняла католицизм во дворце Мирамар, на берегах реки Урумеа. Вокруг только и говорили, что о «монаршем бракосочетании», и это, возможно, для исстрадавшихся жителей Мадрида было определенным способом забыть нужду повседневной жизни. Программа празднеств, предшествующих бракосочетанию, включала в себя оперный спектакль «Лючия ди Ламмермур» в театре «Реал», гуляния и народные танцы, военные парады, конкурс хоровых коллективов, битву цветов в парке Ретиро, поездку королевской семьи в Аранхуэс и саму церемонию в ресторане «Четыре дороги», расположенном в квартале «Мария Виктория». Маэстро Бретон, тот, который написал фарс «Канун праздника Девы», сочинил специально к этому событию свадебный марш. «La Maison Modele», магазин на улице Карретас, предлагал самые элегантные шляпы, костюмы и корсеты, «привезенные из Парижа для придворных господ и гостей из провинции, которые будут присутствовать на свадьбе».

Из Парижа 28 мая 1906 года прибывал «поезд принцев», в котором путешествовала большая часть представителей европейских королевских домов Европы: князь Федор Андреевич из России; Луи, наследный принц Монако; принц Евгений из Швеции; наследник португальского престола Луиш Фелипе, Тома и Изабелла, герцог и герцогиня Генуэзские… Короля Англии представляли принц Уэльский Джордж и принцесса Мария. Статья светской хроники в газете «Ла Эпока» заканчивалась словами, наполненными энтузиазмом: «Дорогу Европе! Европа едет в Испанию, Европа едет на свадьбу дона Альфонсо XIII. Испания не стерта с лица земли! Испания продолжает жить!»

Прибытие поезда было целым событием, о котором Мадрид только мечтал. Семья Дельгадо в полном составе влилась в толпу, чтобы собственными глазами увидеть процессию, которая двигалась от Северного вокзала в королевский дворец, где августейшие гости должны были засвидетельствовать свое почтение королю. Город никогда еще не видел подобного парада знатных особ. Народ бросился на улицы, чтобы заразиться роскошью аристократов, которые ехали в великолепных экипажах.

Аните и ее сестре Виктории посчастливилось пролезть в просвет между людьми и наблюдать за этим спектаклем «из первого ряда». И какой спектакль! В машине с откидывающимся верхом появился высокий и элегантный король Бельгии Альберт со своей внушительной свитой. За ним следовал австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, одетый в великолепный военный мундир. Он стоял в своем экипаже в окружении герцогов и графов и ехал так, пока не поравнялся с самой главной частью процессии, где были принц и принцесса Уэльские, сопровождавшие невесту, которую жители Мадрида любовно назвали «англичаночкой».

«Смотри, Виктория, смотри!» То, что внезапно предстало перед глазами Аниты, превосходило все ее ожидания. В огромном белом экипаже, тоже стоя, ехал принц, который, казалось, вышел из сказок «Тысяча и одна ночь»; он направлял свой августейший взор налево и направо, рассматривая город и его жителей, и вежливо приветствовал их кивком или взмахом руки. На нем был тюрбан из белого муслина, украшенный изумрудной брошью с перьями, и синий мундир с посеребренным шелковым поясом. Его борода была тщательно спрятана под сеточку, грудь увешана орденами, а на шее красовались тринадцать нитей жемчуга. Его Высочество раджа Джагатджит Сингх из Капурталы был воплощением совершенства, того идеала восточного монарха, каким представляли его европейцы. Личный друг принца Уэльского и дона Альфонсо Бурбона, с которым они познакомились в Биаррице, раджа представлял в Мадриде «жемчужину Британской Короны», страну, которую повсюду знали как Индию, находящуюся под управлением британцев. Анита и ее сестра Виктория, ошеломленные великолепным зрелищем, стояли с открытыми ртами, спрашивая самих себя, был ли это мавританский или кубинский король.

Тем вечером, как и всякий раз, сестры Дельгадо должны были танцевать согласно контракту. Они прошли Ворота Солнца, чтобы направиться к Central Kursaal, где еще днем играли в мяч, а вечером появлялось кафе с концертными номерами. Заднюю стену хозяева переделывали под сцену; на одной половине площадки выставляли в ряд несколько кресел, а вторую использовали как зал, поставив там столы и стулья. Таким образом предприимчивые владельцы устраивали представление варьете, последний писк моды, привезенный из Парижа. Театральные критики Мадрида утверждали, что многие серьезные театры перешли в стан врага, начав работать во фривольном жанре. Даже театр Сарсуэлы находился в упадке. Возможно, успех варьете был вызван тем, что люди хотели хотя бы ненадолго забыть о своих бедах.

Анита и Виктория составляли дуэт, известный под названием «Камелии», который выступал между различными номерами, чтобы сократить ожидание во время смены декораций. В программе того вечера ни много ни мало были Форнарина, Пастушка и красотка Челито, человек-птица и Мими Фриц. Ровно в десять вечера сестры вышли на сцену, одетые в короткие расклешенные юбки огненного цвета, в чулках, вызывающих улыбку. Как только раздались аккорды гитары, они начали танцевать севильские танцы, потом станцевали несколько сегидилий и болеро. Они были не самыми лучшими танцовщицами Испании, но их андалузская грациозность вполне компенсировала недостаток техники. Этого было достаточно, чтобы с триумфом выступать в Kursaal, в котором в тот вечер был полный аншлаг.

Самая разношерстная публика заняла все места за столиками: много иностранцев, связанных с представителями королевских домов, приглашенных на свадьбу, политики, журналисты, корреспонденты и верные завсегдатаи из мадридской богемы: художник Ромеро де Торрес, Валле-Инклан со своей волнистой бородой, журналист, известный под именем Отважный Рыцарь, писатель Рикардо Бароха, племянник дона Пио, молодой каталонец из добропорядочной семьи по имени Матео Морраль, говоривший, что он журналист, и присоединявшийся к компании, хотя от него редко можно было услышать слово. «Человек темный и молчаливый» — так его описывал Бароха. Кроме них там был Ансельмо Мигель Ньето, молодой художник родом из Вальядолида, высокий и худой, с пронизывающими насквозь черными глазами, который с триумфом покорил Мадрид. Ансельмо не пропускал ни одного вечера в Kursaal, потому что был влюблен в Аниту. Под предлогом написания ее портрета он завязал с ней дружбу и познакомился с ее родителями. Девушка, не уверенная в своих чувствах, просто позволяла ему любить себя.

В тот вечер в компании говорили только об одном — утром на стволе одного из деревьев в парке Ретиво была обнаружена вырезанная кончиком ножа надпись, которая переполошила весь Мадрид, и прежде всего потому, что она появилась после нескольких угроз, ранее полученных в министерствах и даже в королевском дворце. На коре было четко написано: «Альфонсо XIII будет казнен в день своего бракосочетания. Ирредент». Воображение завсегдатаев кафе, которые находились под неизгладимым впечатлением, рисовало невероятно страшные картины. «Что за ужасный человек!» — восклицали одни. «В какой момент дьявольского безлюдья он нацарапал это?» — спрашивали другие наполовину всерьез, наполовину в шутку. «Улыбался ли он сардонически, как злоумышленники из рассказов о Шерлоке Холмсе, который сейчас в моде?», «Есть ли у него черная борода?», «Блестят ли у него глаза?»…

— Пусть исчезнут короли и женятся в неизвестной стране на пустынном острове сколько угодно! — восклицал дон Рамон дель Валле-Инклан.

Компания всегда садилась в одном и том же месте — у подмостков, в проходе, который шел через все заведение, — и после каждого выступления могла приглашать к себе Пастушку или Форнарину, изящную модистку, ставшую куплетисткой, которая исполняла песенки из «Дона Никанора» или «Фру-фру». Но они не позволяли себе делать это в отношении сестер из дуэта «Камелии», поскольку родители девушек пунктуально появлялись в конце танца, чтобы сопроводить дочерей домой. «Пусть хоть в это время, — говорил дон Анхель, — их не путают с теми, кем они не являются». Но красота, молодость и андалузская грациозность сестер делали их очень популярными среди завсегдатаев Kursaal. Рикардо Бароха так описывал Аниту: «Высокая, не очень смуглая, с черными как смоль волосами, огромными заспанными глазами и еще неярко выраженными чертами лица, она обещала по окончании юности стать классической моделью греческой Афродиты».

То же самое должен был думать и окруженный группой людей иностранец, статный и изысканный, который занял место за столиком у самой эстрады. Мужчина не сводил глаз с Аниты и, казалось, был очарован музыкой и танцем. Звук гитары напоминал ему звуки саранги, очень популярного в его стране музыкального инструмента, а звук кастаньет — звуки таблы. Но мелодия была отличной от всего того, что он слышал в своей жизни.

Анита не сразу узнала его, поскольку была полностью занята тем, что следила за ритмом танца. Кроме того, мужчина был одет во фланелевый костюм и белую рубашку с накрахмаленным воротником. Но его настойчивый взгляд заставил девушку обратить на него внимание. «Боже мой, мавританский король!» — мысленно воскликнула Анита и едва не споткнулась от неожиданной встречи. Это был раджа, улыбающийся, покоренный юностью и красотой незнакомки, которая, вероятно, напоминала ему женщин его страны. «У этого красивого индийца, — писал Отважный Рыцарь, присутствовавший при этом, — высокая, стройная и крепкая фигура. На фоне его медной кожи белизна чистых здоровых зубов кажется ослепительной. Он всегда мило улыбается. Его большие черные глаза излучают горящий повелевающий взгляд».

Как только закончилось выступление, дон Анхель и донья Канделярия, ожидавшие, пока их дочери переоденутся в углу за занавеской, который и был их уборной, увидели, как к ним приближается мужчина низкого роста и начинает очень вежливо, но нервно говорить:

— Добрый вечер, я переводчик раджи, который сидит за этим столиком. Я работаю в гостинице «Париж», где остановился Его Высочество… Не угодно ли вам присесть к нему за столик, чтобы выпить по бокалу шампанского? Выступление ваших дочерей произвело на раджу очень глубокое впечатление, и он желает угостить их.

Дон Анхель посмотрел на него с удивлением, в то время как его жена пришла в негодование.

— Скажите Его Высочеству, что мы весьма признательны ему, — вежливо ответил дон Анхель, — однако уже поздно, сейчас почти двенадцать. Девушки еще очень юные, вы меня понимаете, не правда ли?

Под возмущенным взором сеньоры переводчик предпочел не настаивать и вернулся к столику принца.

«Что себе думает этот мавр, глазея на моих дочерей? Что они бог весть кто?» — восклицала возмущенная донья Канделярия, таща за собой девушек к выходу из кафе.

В течение всего своего пребывания в Мадриде раджа приходил каждый вечер, чтобы посмотреть, как танцует Анита. Он был, наверное, единственным клиентом, который платил за то, чтобы увидеть танцовщиц, а не знаменитых куплетисток, о которых говорилось в афише. Как-то вечером, до выступления девушек и перед появлением доньи Канделярии, которую он явно побаивался, переводчик приблизился к импровизированной уборной.

— Сеньорита, у меня для вас есть кое-что от Его Высочества.

Он передал Аните толстый конверт. Открыв его, девушка увидела, что в нем полно денег. Она молча уставилась на посланца раджи.

— Здесь пять тысяч песет, — продолжал говорить тот. — Его Высочество желает, чтобы вы присели за его столик. Вы же знаете, он хочет всего лишь поговорить…

Во взгляде Аниты читалось унижение, которое она только что испытала. Переводчик показал ей знаком, чтобы она не повышала голос, но было уже поздно.

— Скажите мавру, что я бедная девушка, но с чувством собственного достоинства! За кого он меня принимает? Как он мог подумать, что я могу подсесть к нему за деньги, сколько бы их ни было? Скажите ему, что он свинья! И пусть он не приближается ко мне и не посылает вас со своими подачками!

После представления Анита расплакалась, как полоумная, и все завсегдатаи кафе принялись ее утешать. Среди них была и ее мать, которая объяснила происшедшее Рикардо Барохе так:

— Разве этот принц любит мою дочь? Конечно нет, клянусь Богом, он же магометанин!

— Магометанин?

— Да. Из тех, у кого есть гаремы. Он заберет у нас дочь, и мы ее больше не увидим…

На следующее утро в скромной квартире Дельгадо раздался звонок. Дверь открыла Анита, так как ее мать ушла с сестрой на рынок. Она увидела только цветы, поскольку огромный букет заслонял посыльного, принесшего его. «Ой! Боже мой! Куда я поставлю все это?» Цветы принесли с письмом от раджи. Анита его медленно прочитала, так как с трудом разбирала написанное от руки послание и, кроме того, слишком мало спала из-за опухших от слез глаз. Принц просил прощения: «Я не собирался причинять вам боль, а тем более намекать на что-либо, о чем я даже и не думал. Я прошу вас принять эти цветы в знак моего глубокого уважения к вашей персоне…» Анита присела за стол в маленькой столовой и вздохнула. Потом она снова посмотрела на цветы. Это были камелии.

6

В эту душную бессонную ночь Анита вспоминала о той, когда она тоже не сомкнула глаз, ибо почувствовала себя оскорбленной, обиженной до глубины души человеком, с которым едва познакомилась. Она впервые ощутила себя женщиной, оказавшейся в джунглях с мужчинами. Она сама удивилась такой реакции со своей стороны.

Теперь, по истечении времени, ее поведение казалось ребячеством и она готова была посмеяться над собой.

В эту ночь ее не отпускало чувство вины, не дававшее ей заснуть. Хотя Анита и пыталась прогнать его, оно возвращалось, заставляя думать о том, что ее обольстили. У нее была своя устоявшаяся жизнь, скромная работа, кокетство с Ансельмо Мигелем Ньето, который заявил не только ей, но и Виктории, родителям и подругам, что обожает ее… Весь мир этой ночью казался ей теплым, приветливым, родным. Зачем нужно было появиться какому-то ослепительному мавританскому принцу в ее привычной и счастливой жизни и бросить ее в мир роскоши и экзотики, о котором она ничего не знала и не умела пользоваться его благами?

Анита с достаточной ясностью понимала, что ей не стоит так думать, но в глубине души продолжала сочувствовать себе. Она проявила слабость, вместо того чтобы быть сильной. Она попала в его объятия, в его ложе преждевременно. Она не могла сопротивляться этому. Да, это была ее вина, женщина в таком возрасте уже знает, что делает. Или, по крайней мере, должна знать это. Но и радже следовало бы подождать немного…

Карканье ворон разрывает воздух, отягощенный душным туманом. Запах моря достигает апартаментов. Пахнет чем-то непонятным, смесью дыма от спиртовок с улицы, на которых бедняки готовят себе еду, влажностью и незнакомой растительностью. Запах Индии.

Внезапно ей кажется, что если бы у нее появилась возможность бежать, сесть на корабль и вернуться в Европу, она бы сделала это, не колеблясь. Дать задний ход, перемотать назад пленку двух последних лет ее жизни, снова оказаться в своем мире, в тепле своих близких, снова ощутить прохладу Мадрида, вдохнуть запах ладанника, который весной спускается со сьерры, и услышать потрескивание в хвороста в печи, снова смеяться над пересудами жителей маленького дворика, снова позировать для Ансельмо… Боже мой, где это все сейчас! До сегодняшнего дня ей казалось, что она в любой момент сможет размотать назад этот клубок, что одним росчерком пера остановит время, что у нее будет право выбирать и возможность говорить «да» и «нет», жить более или менее по своему усмотрению. Но в духоте этой ночи, навевающей печаль, Анита понимает, что у нее нет и не будет возможности свернуть с пройденного пути. Она чувствует себя одинокой, загнанной в угол судьбой, вдали от всего, что составляло ее прежнюю жизнь. Ей даже становится трудно дышать. Она осознает, что, если завтра доктор Виллоуби подтвердит ее беременность, дороги назад не будет. Ее жизнь перестанет быть игрой. Теперь все будет всерьез.

Сам факт, что какой-то принц хочет увезти с собой Аниту, казался настолько необычным, что во многих возбудил любопытство. Дуэт «Камелии» в одно мгновение стал знаменитым, хотя девушки предпочли бы стать известными благодаря своему таланту. В кругах богемы и интеллектуалов интрига и сплетни разрослись до огромных размеров. Удастся ли радже увезти нашу Аниту? Этот вопрос не сходил с уст завсегдатаев кафе, особенно когда они смотрели в сторону ложи и видели мать Аниты, занятую разговором с индийцем через переводчика. Новости, которые просачивались в результате этих разговоров, свидетельствовали о настойчивом желании раджи увезти с собой Аниту на определенное время, чтобы научить ее быть супругой принца, а потом жениться на ней. Поистине волшебная сказка, слишком красивая, чтобы в нее поверить. Аните, со своей стороны, льстило внимание, которое ей уделяла столь важная особа. Но она не могла воспринимать это всерьез. «Ты слишком незначителен, чтобы сделать меня своей любимой», — пела она, кокетливо поводя плечами, заранее предупредив переводчика, чтобы тот не переводил слова песни.

Анита была еще очень юной, чтобы серьезно думать о любви. Ее опыт ограничивался редкими встречами с двадцатитрехлетним Ансельмо Ньето, который вел богемной образ жизни в Мадриде. Анита довольствовалась его обществом, и, хотя он влюблялся в нее с каждым днем все больше, не представляя себе то соперничество, которое ему предстояло, их отношения не выходили из разряда нежной дружбы.

Чем больше Анита отвергала раджу, тем больше усилий тот прилагал, чтобы добиться ее расположения. Он с ума сходил по ней. Сидя в кресле, принц был настолько поглощен выступлением танцовщиц, что ни на секунду не сводил глаз со своей избранницы. Противоречивость Аниты, которая могла быть спокойной, нежной и тихой, но при этом обладала неистовым характером и нагловато-вульгарной манерой говорить, сводили его с ума. Когда она заканчивала танцевать, он посылал своего переводчика, чтобы тот пригласил ее к столу. В некоторых случаях Анита соглашалась и появлялась в сопровождении доньи Канделярии. Завсегдатаи кафе издали наблюдали, как мать отрицательно качала головой, а раджа замолкал, не переставая смотреть на девушку. Однажды вечером, по окончании представления, он пригласил их в ложу поужинать. Анита, разумеется, отказалась.

— А пообедать? Придете ли вы пообедать с Его Высочеством? — спросил переводчик.

Анита вопросительно посмотрела на мать и сестру Викторию. Внезапно донья Канделярия утвердительно кивнула, и раджа почувствовал, как весы начали склоняться в его сторону.

— Ну… если пообедать, да… но чтобы со мной были моя мама и сестра… — сказала Анита.

Обед состоялся в ресторане гостиницы «Париж». Раджа выглядел любезным, насколько это было возможно. Аните никогда не приходилось бывать в ресторане такого уровня, и ей здесь понравилось. Правда, гораздо больше ей понравились украшения в стиле рококо и услужливость официантов, чем еда, поскольку обед, состоявший из ветчины, картофельной запеканки и жареной курицы, показался ей безвкусным. Разговор крутился вокруг выдающейся свадьбы короля Испании. Анита смотрела на «своего короля» с любопытством, пытаясь представить себя наедине с мужчиной, который находился невероятно близко к ней и все же оставался очень далеким. Спокойный, с размеренными жестами, гордый, он не создавал дистанции. Этот темнокожий джентльмен вел себя безукоризненно, демонстрируя безупречные манеры. Принц говорил на шести языках, объездил весь мир и общался с великими мира сего. «Почему этот человек влюбился в меня?» — спрашивала себя Анита, достаточно польщенная, чтобы в глубине души поверить в это. Переводчик прервал ее мечтания:

— Его Высочество говорит, что, если вы хотите посмотреть свадебную процессию, вам следует прийти сюда завтра. Его не будет, поскольку он обязан присутствовать на церемонии в церкви Святого Иеронима. С балкона апартаментов Его Высочества вы все прекрасно увидите.

Пришло время пить кофе, и, после того как Анита с сестрой отправились на занятия танцами, раджа пригласил переводчика и донью Канделярию перейти в маленькую кабинку, чтобы там поговорить наедине. У доньи Канделярии глаза чуть не вылезли из орбит, когда она услышала о «щедром приданом», которое раджа предлагал им в обмен на руку Аниты. Это приданое могло бы обеспечить безмятежные дни семье Дельгадо advitam aeternam[7].

— Ваше Высочество, но я не могу выдать дочь, чтобы она попала в гарем, ви понимаете. Я не могу сделать это ни за какое золото мира…

— Она не будет жить в гареме, уверяю вас. У меня есть четыре жены и четверо уже взрослых детей. Я женился, потому что таков обычай моей страны, обычай, от которого я не могу отказаться. Я не могу бросить ни одну из моих четырех жен, потому что мой долг — сделать так, чтобы они ни в чем не нуждались на протяжении всей своей жизни. Такова традиция, и, как суверен моего народа, я должен уважать ее. Но на самом деле я живу один и хочу жениться на вашей дочери, чтобы разделить свою жизнь с ней. Она будет жить со мной в собственном дворце на западный манер. Она сможет приезжать в Европу столько раз, сколько пожелает. Я умоляю вас понять меня и прошу объяснить это Аните. Если она согласится на брак со мной, я сделаю все возможное, чтобы она была счастлива.

Донья Канделярия вышла из гостиницы «Париж» немного не в себе. Вся уверенность, которую она демонстрировала еще несколько дней тому назад, испарилась перед этим раджей, который казался человеком добрым и искренним. Теперь ее обуревали сомнения. В «Новом кафе» в Леванте она говорила: «Столько денег, сколько предлахает этот мавританский король за мою Аниту, не похоже на искужение». Однако решиться на этот брак было непросто. «Как же тогда чэсть?» — повторяла донья Канделярия, обращаясь к Валле-Инклану. Семья Дельгадо жила в изобилии «чэсти», поскольку это было последнее, что у них оставалось. «То, что должна сделать Анита, так это выйти замуж в Европе до своей поездки в Индию», — настоятельно советовал Валле-Инклан, который потратил время и усилия, чтобы разузнать о радже. Результаты его расследований свидетельствовали о том, что принц был богатейшим человеком. Он царствовал в Капуртале, стране на севере Индии, с правом даровать жизнь или смерть своим подданным и имел репутацию справедливого, отзывчивого, образованного монарха, сторонника прогресса и «ориентации на Запад». «Это шанс, который Анита не должна упускать», — суверенностью говорил знаменитый писатель.

На следующий день, 31 мая, улицы Мадрида проснулись в праздничном настроении: петарды, фейерверк, звон колоколов, смех, крики…

Солнце сияло, погода стояла прекрасная. На окнах были вывешены ковры и щиты, украшенные цветами, отовсюду доносились возгласы «Ура!» в честь королей. Когда Анита направилась в гостиницу в сопровождении своих родителей, ей показалось, что все жители Мадрида знают друг друга, настолько сильным было общее желание принять участие в этом торжестве. Раджа не только предоставил Аните и ее семье свои апартаменты, чтобы они наблюдали за процессией после церемонии в церкви, но и велел приготовить для них сладости, пирожные, кофе с молоком в неограниченном количестве. «Этот «мавританский король» действительно деликатный человек», — заметила донья Канделярия, набив рот сдобной булкой.

Анита стояла на балконе гостиницы и с восторгом смотрела на лошадей в нарядной сбруе, солдат в парадной форме, шикарные экипажи, украшенные флагами… Неожиданно толпа заволновалась. Головы поднялись, чтобы лучше видеть чету молодоженов.

— Едут! Едут!

Под звуки королевского марша карета с новобрачными приближалась к перекрестку, где находилась гостиница «Париж» и Ворота Солнца. Перезвон колоколов смешался с рукоплесканиями и возгласами «Ура!». Женщины в белых накидках выкрикивали поздравления с балконов. Через окна экипажа король и королева приветствовали толпу, излучая счастливые улыбки. Теперь они были мужем и женой. Чужеземная принцесса, вышедшая замуж по любви, превратилась в королеву Испании. Сможет ли она стать королевой на чужеземном троне, внезапно спросила себя Анита. Эта мысль впервые пришла ей в голову, и она, упрекнув себя, смутилась. Но ей нравился жар, исходящий от толпы, нравилась процессия, торжественно плывущая мимо людей, которые подтверждали свою преданность и любовь к новоиспеченной королеве. «Как хорошо чувствовать себя почитаемой и любимой таким количеством людей!» — думала девушка, давая полную свободу своим мечтам и уже не пытаясь сдерживать полет своей фантазии. Когда кортеж двинулся дальше, на Главную улицу, Анита вернулась в гостиную и провела рукой по глазам, уставшим от яркого солнца.

Внутри царило полное спокойствие и изобилие. На блестящей поверхности лакированной мебели она увидела, словно в зеркале, свое отражение. Подушки были мягкими, в баре стояли всевозможные напитки, ванная комната с полкой, уставленной флакончиками с одеколонами и лосьонами, показалась ей самой изысканной, какую она когда-либо видела в своей жизни. Шикарные апартаменты восточного принца поражали воображение девушки, впервые соприкоснувшейся с настоящей роскошью.

Но это было краткое соприкосновение. От ужасного грохота задребезжали стекла.

— Боже мой! — вскрикнула донья Канделярия.

Когда Анита снова вышла на балкон, она увидела, как люди с перекошенными от страха лицами бросились бежать в разные стороны. Перепуганная насмерть толпа возвращалась с Главной улицы, толкаясь и не разбирая дороги. Там, где еще несколько секунд назад царили ликование и праздничная атмосфера, теперь были паника и ужас. Кто-то внезапно крикнул:

— В королевскую чету кинули бомбу!

Это произошло возле дома номер 88 на Главной улице, почти у самого королевского дворца. Какой-то человек высунулся с балкона, как раз когда под ним проезжала карета в виде жемчужной раковины, внутри которой ехали новобрачные, и бросил букет цветов. В букете была спрятана бомба. Из соседних зданий вылетели все стекла. На проезжей части, возле раненых лошадей, яростно бившими копытами, истекали кровью пострадавшие от взрыва люди. Среди них было двадцать три погибших — семнадцать военных из Вадрасского полка, которые сопровождали кортеж, и шестеро гражданских, в том числе маркиза Тулузская. Из сотни раненых десятка два королевских гвардейцев и стремянных остались навсегда слепыми. Электрический провод, почти невидимый, спас жизнь королевской чете. Во время падения букет зацепился за провод и изменил траекторию. На следующий день газеты описывали героическое поведение монарха, который, не потеряв самообладания, помог своей жене, мертвенно-бледной, в окровавленном платье, пересесть в другой экипаж.

Несколько дней спустя те же газеты опубликовали фотографию человека, совершившего покушение. Он покончил жизнь самоубийством после того, как застрелил полицейского, собиравшегося арестовать его в пригороде Мадрида. Валле-Инклан и Бароха сразу же узнали в трупе Матео Морраля, молчаливого каталонца, который недавно присоединился к завсегдатаям Central Kursaal. Накануне они все вместе были в кафе «При свечах», где подают оршад, и у Морраля там вышла ссора с еще одним завсегдатаем, художником Леандро Оросом. «Ба! Ба! Эти анархисты! Как только у них появляются пять дуро, они перестают ими быть», — сказал Орос. Разъяренный Матео, который почти никогда не говорил, выпалил, обращаясь к нему г «Так знайте, что у меня есть больше пяти дуро. и я — анархист». В прессе появилось сообщение, что Морраль был сыном владельца одной из текстильных фабрик и что отец запретил ему заходить на семейное предприятие, так как он подбивал рабочих выступать против интересов собственного родителя. Они были настолько под впечатлением от происшедшего, что Валле-Инклан и Бароха отправились посмотреть на труп Матео Морраля в морг госпиталя Доброй Удачи. Их не пропустили, но Рикардо, брату дона Пио, удалось пройти, он сделал офорт анархиста и ночью в Kursaal показал рисунок Аните. «Боже мой!» — воскликнула девушка, широко раскрыв глаза от испуга. Она прекрасно помнила молодого человека, сидевшего в углу и смотревшего представление с отрешенным видом. Этот клиент, казавшийся другом их друзей, превратил день радости в бойню, водоворот боли и печали. Празднование свадьбы было приостановлено. Восточный принц уехал той же ночью. Казалось, сон закончился. Покушение вернуло жителей Мадрида к их повседневной жизни.

7

«Morning tea!» В шесть утра слуга открыл дверь ее апартаментов и поставил на столик поднос с чашками и чайником. Анита перепутала его с завтраком, но заспанная мадам Дижон объяснила своей подопечной, что речь идет о британской традиции, прочно укоренившейся в Индии. Вначале утренний чай; обильный завтрак позже, в ресторане.

Чай! Первый раз, когда Анита попробовала его, он показался ей таким ужасным, что она чуть было не выплюнула его. «У него вкус золы!» — воскликнула она. Это было в Париже, у раджи, когда она училась светской жизни. Теперь, оценив напиток по достоинству, Анита пила его с небольшим количеством молока и кусочком сахара, как настоящая сеньорита. Чай успокоил ее, помог обрести состояние душевного комфорта и упорядочить мысли. «Как я могла сомневаться в чувствах раджи во время этой бессонной ночи? — спрашивала она себя спустя какое-то время. — Как я посмела подумать, что Джагатджит воспользовался мною, если он столько раз подтверждал свою любовь?» Разве сам факт ее пребывания в этой гостинице, которая больше напоминает дворец, не является достаточным доказательством его любви?

Анита смотрела на солнце, поднимающееся над Аравийским морем. Нежный оранжевый свет ласкал корабли, стоявшие на рейде, паруса и суденышки коли, а также здания, построенные вдоль береговой линии. Легкий бриз сопровождал первые лучи солнца, заполнявшие императорские апартаменты. Насколько же по-другому воспринималось все вокруг с наступлением дня! Как будто ночные чудовища улетучились вместе с приходом утра. Ничто не было таким угнетающе черным, а жара не казалась слишком удушливой. Ночные кошмары рассеялись, как тени на стене. Страх тоже исчез, словно свет обладал силой, способной нейтрализовать его. «Я стану матерью… и королевой!» — сказала сама себе Анита, уставшая от постоянных переходов из отчаяния в эйфорию. Как это изматывает, когда сегодня чувствуешь себя полной надежды, а уже на следующий день — немощной и потерянной. Анита, которая после покушения террориста думала, что никогда больше ничего не узнает о своем восточном принце, оказалась сейчас в его стране, в его мире и в его руках. И с его ребенком в лоне, о чем только что подтвердил доктор Виллоуби. Результаты анализов, о которых ей сообщили этим утром, убедительны. Теперь нет никаких сомнений: ребенок родится в апреле.

— Миссис Дельгадо, желаю вам приятной поездки в Капурталу. Будьте осторожной, тряска в поезде не самое лучшее для вашего состояния. Постарайтесь хорошо отдохнуть, как только приедете на место.

Когда раджа и остальные участники процессии после покушения на королевскую чету уехали из Мадрида, Анита подумала, что на этом ее необычная история закончилась. Но Его Высочество Джагатджит Сингх из Капурталы уже не представлял свою жизнь без танцовщицы из Kursaal. Он не мог ни жить, ни спать, ни существовать без нее. Любая попытка дать рациональное объяснение своим чувствам разбивалась о пыл его страсти. Непостижимая тайна любви сделала то, что в действительности казалось невозможным: индийский принц, франкофил, богатейший человек приятной наружности влюбился в не имеющую ни рода, ни племени испанку, которая была на восемнадцать лет младше его и едва умела читать и писать. Те немногие слова, которыми они обменялись, прошли через переводчика. Они даже не могли понять друг друга, но любви не нужен язык. Более того, само непонимание разжигало страсть принца еще сильнее, придавая их отношениям некую таинственность.

Через несколько дней после его отъезда в маленькой квартирке семьи Дельгадо снова раздался звонок. Открыв дверь, Анита увидела капитана Индера Сингха. Одетый в сине-серебряную форму, с желтым тюрбаном на голове, он весь сиял и больше походил на принца, чем на посланника раджи. Его впечатляющий внешний вид смутил девушку, вышедшую к нему в домашнем халате и с растрепанными волосами. Они прошли в маленькую кухоньку, и капитан передал ей письмо от раджи.

Джагатджит Сингх делал ей предложение выйти за него замуж и уточнял размер приданого. Он был готов предложить сто тысяч франков — целое состояние. В случае согласия Аниты капитан Индер Сингх отвезет ее в Париж, чтобы начать приготовления к свадьбе. «Я еще раз отказала ему, потому что это было похоже на продажу меня самой», — вспоминала потом Анита. Ясно было одно: после этого дня ее жизнь уже не была такой, как прежде.

Астрономическая сумма, предложенная за нее «мавританским королем», его настойчивость и любовные письма, которые почтальон приносил с завидной регулярностью, еще больше накаляли атмосферу в среде завсегдатаев кафе.

— Он по уши влюблен, — заметил Ромеро де Торрес. — Для Аниты это хороший шанс. Жаль было бы не воспользоваться им… Атмосфера варьете погубит ее в конце концов.

В «Новом кафе» в Леванте и за столиком Kursaal зрел заговор, чтобы облегчить заключение необычного союза. Единственным, кто не соглашался с этим, был Ансельмо Ньето, но он с трудом противостоял энтузиазму остальных. Что мог предложить красавице Аните начинающий художник, у которого не было ни денег, ни титулов? Свою безграничную любовь, которой было слишком мало в сравнении с тем, что готов был подарить ей раджа?

Компания верила в искренность индийского принца. Валле-Инклан позволял себе мечтать вслух:

— Выдадим испанку за индийского раджу, они поедут в Индию, а там по настоянию Аниты раджа поднимет восстание против англичан. Он освободит Индию, и мы, таким образом, отомстим Англии за Гибралтар. — Довольно улыбаясь, он заключая: — Для нас выдать замуж Аниту — это вопрос патриотизма.

Дон Анхель, отец юной танцовщицы, был более крепким орешком. Он оставался невозмутимым, несмотря на богатства принца, но не знал, как выиграть сражение, поскольку и жена, и все, кто его окружал, уже перешли на сторону противника. Донья Канделярия повторяла, что она, как и любая мать, мечтает об одном: как удачно выдать замуж своих дочерей. А какое замужество может быть лучше этого? Конечно, девочка еще очень молода, а претендент «очень иностранный» и на восемнадцать лет старше, но у него доброе имя. Разве можно сравнивать раджу с каким-то никудышным художнишкой, который кружит вокруг ее дочери, как муха?

— Ты бы хотел, чтобы твоя дочь попала к этому голодранцу? Те, в кафе, правы, когда говорят, что атмосфера комедиантов погубит ее в конце концов…

— Он не такой уж голодранец, как кажется… Его родители держат кондитерскую в Вальядолиде.

— Кондитерскую! — с презрением выкрикнула донья Канделярия, передернув плечами, как будто она услышала самую большую глупость в мире.

Чтобы заставить считаться со своим мнением, донья Канделярия прибегла к аргументам, которые, с ее точки зрения, были самыми действенными. Понимает ли ее муж, какое значение имеет для них приданое Аниты, спросила она, а затем объяснила ему, что благодаря деньгам раджи они раз и навсегда могли бы распрощаться с бедностью. А это значит, что у них будет собственная квартира с прислугой и даже экипаж с лошадьми. Они каждый день будут есть мясо, ходить в театр, ездить в Малагу, ужинать в ресторанах, посещать казино, обращаться к лучшим врачам в случае необходимости… Как у Бога за пазухой! Они будут жить в достатке, как и подобает жить Дельгадо де лос Кобосу. «Кирос по третьей фамилии, не забудь», — напомнила ему донья Канделярия. Это была старая фамилия семьи, которую бедный дон Анхель упоминал всякий раз, когда чувствовал себя обделенным судьбой. «После богов — дом Киросов», — ему нравилось говорить так, намекая на герб своей третьей фамилии, которой он очень гордился.

Дон Анхель едва ли сумел бы противостоять наступлению тех событий, которые неизбежно приближались. В Kursaal, превращенном в центр боевых действий и дипломатических конференций, завсегдатаи пытались переубедить отца Аниты и отмести одолевавшие его страхи. Они объяснили дону Анхелю и его жене, что единственное, что должна была сделать Анита, — это сохранить свою религию, никогда не переходить в другую веру и заключить брак в Европе, пусть даже и гражданский. Таким образом, сохранится ее независимость и она всегда сможет вернуться, если совместная жизнь с раджей будет тяжелой и не заладится, во что никто из них не верил.

Донья Канделярия взялась убедить Аниту, чтобы та ответила радже серьезным письмом, в котором она выкажет свою готовность поехать в Париж, но только в сопровождении своей семьи. Она не говорила ни о замужестве, ни о компромиссе, потому что дочь еще не была морально готова к этому, но оставляла дверь открытой для устремлений раджи.

Неожиданно возникла другая проблема: Анита едва могла писать, а сама донья Канделярия была совершенно неграмотной, как большинство испанских женщин того времени. «Мой дарагой Король, — так начиналось письмо, — я отченъ абрадавалась, что с вами всьо в парядке при вашем добром здарове, которое я и себе желаю… Мае в парядке … Сможете ли вы…» Анита вручила письмо художнику Леандро Оросу, который поспешил в «Новое кафе» в Леванте, чтобы показать его своим друзьям-писателям.

— Письмо ни в коем случае нельзя отправлять в таком виде. Оно все испортит, — очень серьезно сказал Валле-Инклан и после паузы добавил: — Давайте напишем нормальное письмо и в нем все ясно изложим радже.

Он принялся за работу, а потом художник Леандро Орос, который был наполовину француз, перевел его и подписал, не опасаясь подделки: «Анита Дельгадо, Камелия». Письмо, которое теперь напоминало избранный фрагмент из антологии поэм о любви, содержало в себе и практическую сторону, которая не оставляла неясностей. Анита сердечно благодарила раджу за приданое и соглашалась стать его женой и королевой народа Капурталы в том случае, если он согласится на некоторые условия. Она просила принца заключить брак в Европе, в присутствии ее родителей, до того как будет совершена религиозная церемония в далекой и сказочной стране. Она готова была поехать в Париж в сопровождении своей семьи и до гражданской церемонии жить вне резиденции раджи, имея служанку-испанку. Таким образом, «чэсть» оставалась незатронутой. «Если принц согласится на все это, значит, он действительно тебя любит», — такой вердикт вынесли все. Валле-Инклан хотел добавить еще одно условие: просить вознаграждение у раджи для него и пяти участников компании, «поскольку, в конце концов, мы станем творцами его счастья и народа Капурталы». Но остальные запротестовали: «Не следует превращать письмо в насмешку».

Письмо было серьезным и, без сомнения, еще больше разожгло страсть раджи. Изобилие деталей, добавленных в послание Валле-Инкланом, придавало ему столько уверенности, что, если бы Анита это знала, она бы, вероятно, возмутилась. Но, как в настоящем любовном приключении, друзья решили отправить его, не читая девушке. Все пятеро, присутствовавшие тогда в кафе, сбросились по пяти-сентимовой монетке, чтобы оплатить почтовые расходы. Так, мимоходом, была решена судьба Аниты Дельгадо.

8

Бомбей. 30 ноября 1907 года. Пришло время продолжить путешествие. Вечером, во время подготовки отправления ночных поездов, вокруг грандиозного здания вокзала Черчгейт, который благодаря своим черепичным крышам скорее походил на готический собор, образовался поражающий впечатление водоворот экипажей, трамваев, такси, рикш, велосипедов и лошадей, сбившихся в кучу.

Они продвигались вперед каким-то непонятным образом, шагая через беспорядок и невообразимый гам. Перед ними ехали три повозки со всем багажом и роскошный экипаж с эмблемой гостиницы, которые пробивали дорогу. Анита, мадам Дижон и Лола, одетые в длинные платья, держа в руках зонтики от солнца, вышли из экипажа и вслед за капитаном Индером Сингхом направились к зданию вокзала. Они резко выделялись на фоне окружающей их толпы. Ошеломленные увиденным зрелищем, женщины на мгновение остановились, не смея идти дальше. Казалось, они были пленницами в море людей, двигающихся во всех направлениях. Кули взваливали баулы и чемоданы себе на голову, продавцы манго, сандалий, гребешков, ножниц, кошельков, шалей, сари зазывали покупателей, чистильщики обуви предлагали свои услуги, как, впрочем, и чистильщики ушей, обувщики, писари и астрологи… Продавцы воды обращались отдельно к мусульманам и индусам: «Хинди пани! Мусульман пани!» Бродячий аскет, так называемый садху, почти голый, с кожей, покрытой пеплом, подошел к Лоле, постукивая своей ложкой, и попросил у нее какую-нибудь монету в обмен на обещание оросить рот андалузки каплями из священной реки Ганг. «Ой, какой ужас!» — вскрикнула девушка, резко взмахнув рукой. Она была явно не в настроении, а на ее лице застыл ужас, как у человека, идущего по минному полю.

Людей было столько, что у Аниты сложилось впечатление, будто весь Бомбей выезжает. С большим трудом им удалось добраться до поезда, чудом не наступив на попрошаек, которые, скорчившись, лежали на полу или дремали сидя, завернувшись в кусок материи. Здесь были целые семьи, расположившиеся со своими циновками и примусами — порой даже на несколько дней — в ожидании поезда или случайного заработка, достаточного для того, чтобы приобрести билеты.

Вагоны были переполнены. Люди карабкались в окна и двери в безнадежной попытке не остаться на земле. В руках у них были куры и даже козы. Мужчины забирались на крыши и дрались за сидячие места, образуя целые людские грозди. Шум стоял оглушающий, однако враждебности, как ни странно, не было, а только суматоха и веселье.

Белые путешествуют в вагонах первого класса, которые оборудованы теми же удобствами, что и большие европейские экспрессы; внутри них едва слышен шум с улицы, а венецианские жалюзи позволяют полностью отделиться от остального мира.

Далее следуют вагоны раджей — это вершина роскоши, — которые предназначены только для их владельцев. Специальный вагон из Капурталы, раскрашенный в сине-серебряные тона, с гербом королевства в центре, ожидает на перроне, чтобы забрать с собой своих достопочтенных пассажиров. Весь вагон в распоряжении трех женщин; здесь просторные и удобные постели, купе-ванные с душем и отдельное купе-столовая, стены из красного дерева, лампы из бронзы, посуда из английского фарфора; в помещениях обивка из сине-серебряного бархата. Этот вагон прицеплен к вагону-кухне, в котором должны ехать слуги, и ко второму вагону, предназначенному для экипажа поезда и Индера Сингха. Обычаем королевских домов является цеплять столько вагонов, сколько пассажиров в них путешествует.

Когда Анита вошла в вагон, она была поражена: все внутри украшено белыми камелиями, привезенными из Кашмира, — знак внимания раджи. Через несколько секунд изумление нарастает: четверо слуг падают ниц, прикасаются рукой к ее ногам, а потом поднимают руку ко лбу. Анита, не привыкшая к такому рабскому приветствию, растерялась, не зная, как себя вести. Она наклоняется, чтобы помочь им встать, но они только смотрят на нее непонимающими глазами и не смеют подняться.

— Тебе придется привыкнуть, Анита… — говорит ей мадам Дижон. — Такое приветствие предназначено для особо почитаемых людей.

— Ясно, ясно… — отвечает сбитая с толку испанка, как будто она забыла о своем статусе.

Раджа продумал все. Ужин состоит в основном из блюд французской кухни, есть вода «Evian», чтобы утолить жажду и бороться с пылью, которая просачивается сквозь щели и покрывает все поверхности.

Как только поезд выехал из Бомбея, за окном поплыли обширные поля сухой земли с кустарником и редкими деревьями, глиняные хижины, а возле них крестьяне, приветствующие путешественников, и дети, подгоняющие прутом буйволов, которые поднимают целые тучи желтой пыли. Солнце похоже на огненный диск, который окрашивает поля в золотой цвет, прежде чем сесть за горизонт. Индусы называют его Сурйа и поклоняются ему как одному из богов. «Когда поезд отправился, моим единственным беспокойством было то, что осталось еще сорок восемь часов до Капурталы. Мне не терпелось увидеть принца. Знак внимания с камелиями тронул меня за самое сердце…» — писала Анита в своем дневнике. Ожидание приезда, постоянная тошнота, крики на станциях, где поезд останавливался ночью, тряска, когда слабая, а когда и сильная, — все это лишало ее сна.

Насколько же эта поездка отличалась от той, которую она совершила год назад! Тогда она ехала из Мадрида в Париж по приглашению раджи, принявшего все условия знаменитого письма, и поезд проезжал через пустынную местность в Кастилии.

Капитан Индер Сингх вернулся в Мадрид с чековой книжкой — «толстой, как словарь», — чтобы оплачивать расходы в предстоящей поездке, так как в этом вояже принимала участие целая семья.

— У меня такое впечатление, будто я еду на заклание, — призналась Анита своей сестре Виктории. То, что началось как игра, превратилось в реальность, причем с такой скоростью, что юная красавица, обескураженная этими событиями, не на шутку испугалась. Все играли с огнем, но только теперь она почувствовала ожог. Остальные либо позабавились, как, например, друзья из Central Kursaal, либо вышли победителями, как ее семья.

«А я? Что будет со мной?» — спрашивала себя Анита, пока поезд мчался под белесым зимним солнцем, проезжая через местность, где вершины гор, покрытые снегом, контрастировали с темными долинами, над которыми нависали клочья тумана. Она продолжала оставаться в руках индийского принца, который купил ее, как бы ее родители ни старались скрыть очевидное. Да, купил, так все и было.

— Не переживай, — говорила ей мать, видя, насколько она опечалена, — если тебе что-нибудь не понравится, мы вернемся.

То, что в этой поездке ее сопровождала вся семья, было, конечно, утешением. Чувство защищенности перед неожиданностями, которые могла приготовить подобная авантюра, смягчало тягостные ощущения от предпринятого путешествия. Но настанет момент, когда она — и только она одна — должна будет лицом к лицу встретиться с раджей. Как ей вести себя с ним? Она протянет ему руку, сделает реверанс или поцелует, когда увидит его? А он возьмет ее за руку, как будто они всю жизнь были обручены? Тревожные мысли не давали Аните покоя, она ничем не могла заниматься, да и не хотела.

«Во Франции была дождливая погода с туманом, — записала она в своем дневнике. — Страна казалась прекрасным садом, поскольку не было места, где бы ничего не росло. Но была ночь, и продолжал идти дождь. Мне было грустно…» Возможно, осознание того, что ее «продали», или попытка схватиться за что-нибудь надежное подтолкнули ее к неожиданному решению. Накануне отъезда она встретилась с Ансельмо Ньето, который был единственным из ее друзей, кто возражал против игры с раджей. Анита провела вечер с художником в его маленькой студии на Главной площади. В который раз отвергнув его домогательства, она согласилась позировать ему обнаженной. По всей вероятности, она сделала это, чтобы обеспечить себе любовь художника на случай, если ее ожидает ужасное разочарование, — так утопающий хватается за спасательный крут, когда предчувствует кораблекрушение. А может, она восстала против судьбы, которая бросала ее в неизвестность. «Останься, умоляю тебя. Не принимай участия в этом фарсе…» — просил Ансельмо, прощаясь ночью у ее дома. Анита ответила ему легким поцелуем, прижавшись губами к его рту. Она впервые делала что-то подобное и почувствовала, как дрожь пробежала у нее по спине. Прежде чем войти в дом, девушка повернулась, чтобы посмотреть на него в последний раз. В жакете из потертого вельвета, с жидкой бородкой, Ансельмо Ньето походил на брошенную собаку и вызывал жалость.

— Я не могу дать задний ход, — сказала она ему. — Я делаю это и для них, — призналась она, имея в виду свою семью. Жребий был брошен.

Ее разбудил холод. Анита не знала, ни в каком поезде она ехала, ни в какой стране находилась. Она так устала от долгого путешествия, что все смешалось в ее голове. Ворочаясь на кровати, Анита пыталась плотнее закутаться в халат. В щелочки вагона, через которые еще вчера пробивалась пыль, сегодня утром проникал холодный воздух. Они уже довольно далеко продвинулись на север, пересекли низины долины реки Ганг, продуваемые ветрами, прилетающими из далеких отрогов Гималаев.

Бросив поспешный взгляд в окно, Анита заметила, что пейзаж изменился полностью: теперь появились зеленые поля с желтыми цветами горчицы и тощие, как тростник, крестьяне, сдерживающие буйволов, чтобы посмотреть, как проезжает поезд. Это не Франция, серая зимой; это полная света Индия. Тем не менее чувствуется такой же холод. Как жаль, что нет газет, чтобы подсунуть их под одежду, приклеив к телу, как во время поездки в Париж! Это безотказное средство от холода, одна из тысячи хитростей ее матери, очень помогло им с сестрой. Поездки в поезде кажутся Аните бесконечными, особенно когда речь идет о том, что надо ехать к своему недостижимому индийскому королю. На этот раз он будет встречать ее на вокзале или поступит, как обычно?

Его не было ни позавчера в порту Бомбея, ни в прошлом году на вокзале Кэ д’Орсэ, когда она приехала в Париж со своими родителями. Вместо себя раджа отправил шофера в «Де Дион-Бутоне», дорогостоящем автомобиле, в котором разместилась вся ее семья, и еще один автомобиль для багажа. Они проехали по левому берегу Сены, потом миновали мост Александра III и пересекли площадь Согласия… Несмотря на моросящий дождь, прогулка показалась ей великолепной, и Анита со своими близкими продолжала с удовольствием осматривать город, как и любая другая семья состоятельных туристов. Но они не были туристами, они были иностранцами, выполнявшими неясную и тревожную миссию. По тому, как вела себя семья Дельгадо, можно было догадаться, что они никогда прежде не расставались надолго, поэтому в тот день все немного грустили от предчувствия неизбежной разлуки.

Париж показался им гораздо больше, чем Мадрид. Он был более просторным, богатым и роскошным, хотя и более грустным. Люди, погруженные в свои дела, шли торопливо, глядя себе под ноги. Соотношение хорошо одетых прохожих и автомобилей было не в пользу Мадрида. Шофер остановился на улице Риволи, возле гостиницы St. James & Albany, в одном из самых аристократических районов города, недалеко от Вандомской площади с ее знаменитыми ювелирными магазинами, такими как «Шоме» или «Картье», где раджа был постоянным клиентом. В холле гостиницы они скорее напоминали семью эмигрантов, приехавших в поисках работы, а не гостей столь важной персоны. Они вошли в лифт, с испугом глядя друг на друга, потому что впервые пользовались таким изобретением техники. Ловкость, с которой лифтер, одетый в белую униформу, обращался с бронзовыми ручками, успокоила их, но всякий раз, когда лифт слегка подпрыгивал, проезжая этаж, девушки вскрикивали, а родители робко хватались за стены, как будто это могло спасти их в случае аварии, которая, впрочем, была маловероятна. Они с облегчением вздохнули, когда приехали на третий этаж и почувствовали наконец твердый пол под ногами.

Раджа забронировал для них очень светлые апартаменты, выходящие окнами на сад Тюильри. В салоне, где стояла мебель в стиле Людовика XV, доминировал камин из розового мрамора. В центре, на столе, их ожидал обильный полдник. Не было недостатка даже в мелочах, и потому возникло ощущение, будто они попали в волшебную сказку. Донья Канделярия смотрела на все, что окружало ее, с жадностью, словно хотела насытиться этим изобилием на всю оставшуюся жизнь.

Тем временем в ванной лилась горячая вода и ее дочери приводили себя в порядок. Сняв одежду и отлепив от тела газеты, девушки обнаружили, что некоторые сообщения из Мадрида остались у них на коже. Они не могли точно прочитать их, поскольку буквы отпечатались задом наперед, но догадались, что речь шла о том, что «этим вечером не будет представления в кинотеатре “Сервантес”». Глядя друг на друга, сестры безудержно смеялись.

Раджа появился только на следующий день. Он сделал это из уважения, чтобы дать семье отдохнуть и не подгонять их. Но Анита не могла понять его поведения. «Если он так влюблен в меня, почему же тогда не приходит?» — спрашивала она себя, кусая ногти. Виктория выводила ее из себя, повторяя каждые две минуты: «Принц уже здесь!» От волнения у Аниты приливала кровь к лицу и начиналось учащенное сердцебиение. Она бежала в ванную, чтобы привести себя в порядок, пока сестра заливалась смехом.

«Принц уже здесь!» — снова сказала Виктория ровно в двенадцать дня, показывая на дверь.

— Прекрати эти шутки, они только раздражают… — не успела Анита закончить фразу, как столкнулась лицом к лицу с раджей.

На этот раз он действительно был здесь, импозантный, элегантно одетый, с цепочкой от ручных часов, выглядывающей из кармана брюк, — настоящий джентльмен. Раджа снял с себя тюрбан, как будто это была шляпа, и положил его на стул.

— Я надеюсь, ты хорошо отдохнула, Анита. Я очень рад тебя видеть, — сказал он на безупречном испанском, что привело девушку в замешательство.

Изумленная, она попыталась что-то пробормотать, но ей не удалось выдавить из себя ни звука. «Неужели он так быстро выучил испанский?» — спрашивала она себя, поправляя волосы, так как у нее не было времени сделать это раньше.

— Не страшно, что ты не говоришь, — добавил он, заметив смущение девушки.

Раджа достал из кармана своего пиджака словарь и начал искать слова. На самом деле он не умел говорить по-испански и выучил лишь несколько фраз, чтобы поздороваться с Анитой и ее родными.

Первый обед в апартаментах гостиницы St. James & Albany навсегда остался в памяти Аниты и раджи. В отличие от Мадрида, в Париже принц был на своей территории, а потому распоряжался сам. Все остальные слушались. Через переводчика он сказал им, что каждый день сюда будет приходить парикмахер, чтобы делать Аните прическу, а вечером придет модистка, чтобы снять с нее мерку и пошить одежду для «дамы, а не для студентки». Он хотел, чтобы Анита овладела французским и английским языками, научилась верховой езде, игре в теннис, на фортепиано, умела рисовать и играть на бильярде. Дон Анхель улыбался, глядя на свою дочь, как будто говорил, что наконец-то она получит то образование, которого он не смог ей дать. Донья Канделярия утвердительно кивала. Ей нравилось все: программа для «ребенка», столовое серебро, кувшины из резного хрусталя, официант в белых перчатках, угощавший их блюдами, которых она никогда не пробовала, — камбалу с кремом из трав и салат из моркови, на которые ее дочери смотрели с ужасом… Все ей было по нраву, даже вкус теплой воды в серебряном умывальнике, которую она выпила одним глотком после обеда. Потом она взяла ломтик лимона и впилась в него зубами, скривившись от кислоты. Увидев, что она сделала, девушки подумали, что «так и надо поступать», и повторили все за матерью. Они поднесли умывальники к губам и выпили воду с привкусом лимона, несколько удивившись редким обычаям этой страны. Когда они это сделали, дон Анхель проделал туже операцию. Радже пришлось приложить максимум усилий, чтобы скрыть свое изумление, официанты же, казалось, превратились в каменные статуи.

Стоя в разных углах салона, они только осмелились обменяться взглядами, свидетельствующими об их замешательстве. Эта заминка повлияла на решение раджи отделить Аниту от ее родственников как можно скорее.

На следующую встречу принц пришел не один.

— Анита, я хочу познакомить тебя с мадам Луизой Дижон, которая с сегодняшнего дня будет твоей компаньонкой.

Мадам Дижон посмотрела на юную испанку с некоторым недоумением. Признаться, она была удивлена, увидев девушку, почти девочку, с косичками, одетую в темное, сильно изношенное платье, которая впервые оказалась в Париже, причем явно не в своей среде. Француженка ожидала встретить сформировавшуюся женщину, более светскую, подходящую для принца, а не юную провинциалку. Но она жила в Индии и знала, какими капризными и женолюбивыми могли быть восточные принцы.

— Вот увидишь, как быстро ты выучишь французский, Анита, — сказал ей раджа, приветливо здороваясь тем временем с остальными членами семьи.

Затем принц сообщил, что он очень сожалеет, но Аните придется перейти жить в апартаменты с мадам Дижон, поскольку это единственная возможность выучить язык и правила этикета. Анита не знала значения слова «этикет»; она подумала, что оно как-то связано с Индией, и не придала ему значения. Однако мысль о том, что ее отрывают от родителей, ей не нравилась. Раджа, заметив уныние на лице своей избранницы, поспешил что-то сказать переводчику. Тот, кивнув ему, добавил:

— Ваши родители перейдут в другие апартаменты, неподалеку от вас, и вы сможете видеться с ними по часу каждый день.

Воцарилось неловкое молчание, которое в конце концов нарушила донья Канделярия:

— Мне кажется, это очень правильная мысль. Анита, тебе действительно нужно поскорее выучить язык, в противном случае… как ты сможешь общаться с Его Высочеством?

Анита бросила безнадежный взгляд на своего отца, как будто искала у него поддержки, чтобы не оставаться одной. Дон Анхель посмотрел на дочь благодушными и грустными глазами, желая что-то сказать, но, когда он наконец собрался открыть рот, жена опередила его.

— Решение за тобой, — четко произнесла донья Канделярия, пристально глядя на дочь. — Это твоя жизнь. Но так хочет Его Высочество, и все мы знаем, что настанет момент, когда нам придется расстаться.

Жребий был брошен. Перспектива остаться одной, в обществе мадам Дижон, женщины, с которой она даже не могла общаться, вызвала у Аниты грусть. Наряды, принесенные модистом, не смогли вернуть на ее лицо улыбку. Аниту, похоже, не интересовали ни новые платья, ни прическа. Она как будто ощутила удар судьбы, и ей было больно.

9

Путешествуя по субконтиненту, Анита знакомилась с тем, что имело отношение к ее дальнейшей жизни. Поезд увез испанку далеко за Бомбей, одну из провинций, которая входила в Британскую Индию, а затем въехал в Индию, состоящую из независимых княжеств: Индор, Бхопал, Орча, Гвалиор… Названия стран с богатой историей, которые ей тогда еще ни о чем не говорили. Это были одни из пятисот шестидесяти двух независимых государств, занимавших третью часть всей территории Индии (среди них была и Капуртала). Остальные две трети страны были разделены на четырнадцать провинций, таких как Калькутта, Мадрас и Бомбей, а каждая провинция в свою очередь была разделена на районы. Эта Индия управлялась непосредственно британцами, и ее называли Британский Радж. Остальная часть была чем-то вроде конфедерации, в которой индийские принцы располагали всей необходимой автономией, чтобы управлять своими государствами, но все равно под присмотром англичан, которые являлись верховной властью. Британская Корона оставляла за собой внешние сношения и защиту каждого государства и эффективно управляла этими гигантскими территориями. В принципе, она не вмешивалась во внутренние дела княжеств, за исключением тех моментов, когда возникала напряженность или когда нужно было сместить раджу, если он не подчинялся приказам и ставил под сомнение свою лояльность вице-королю.

Княжества были совершенно разными, как и те, кто ими управлял.

Например, на юге находился Хайдарабад, суверенное государство, занимающее территорию, равную половине Испании. А на западе располагались миниатюрные государства величиной всего лишь в один квадратный километр. На полуострове Каттивар было двести восемьдесят два княжества, которые по площади были равны Ирландии. Капуртала являлась одним из пяти княжеств в Пенджабе и занимала тысячу шестьсот квадратных километров. Англичанам удалось объединить субконтинент благодаря ловкой политике союзов и чуду современного изобретения — железной дороге. Начальник каждого главного вокзала, обычно англичанин, облаченный в такую же форму, как и в своей стране, по звуку свистка приказывал поездам двигаться или стоять.

Но каждое княжество управлялось, как это было всегда, местными князьями, которые обладали абсолютной властью в пределах своих границ и назывались определенным образом согласно своим традициям. Названия менялись так же, как менялись флаги, формы полицейских и военных, которых Анита видела через окно поезда. Она узнала, что в султанате Бхопал, важном железнодорожном узле, где поезд остановился на несколько часов, управляют женщины, знаменитые бегумы, закутанные с головы до ног в бурки.

— Они похожи на призраков! — воскликнула Анита, когда увидела официальную фотографию, висящую на стене вокзала.

В мусульманском государстве Хайдарабад, одном из самых больших в Индии, правителя называют низам. В других мусульманских государствах их называют мир, хан или махатар. Индусы обычно называют их раджами. Это слово пришло из санскрита и одновременно означает «тот, кто управляет» и «тот, кто должен угождать». В некоторых местах используют термин рао, как, например, в Джодхпуре, или рана, как в Удайпуре, что заставило рассмеяться молодую испанку: «Рана[8]! Я предпочитаю быть женой раджи!» Для тех, кто был особенно почитаем, раньше добавляли приставку маха, что в санскрите означает «великий». То есть махараджа дословно означает «великий раджа». Сегодня отличительный признак «маха» стоит только перед титулом верховного правителя, английского вице-короля, чтобы компенсировать услуги, оказываемые Британской Короне, или лояльность и важность некоторых правителей. Англичане не допускают того, чтобы раджи назывались королями, как это было в прошлом. В Британской империи остался только один король: тот, который в Англии.

Это не мешает индийцам претендовать на славу своих родов, поэтому нет ничего удивительного в том, что махарани из Удайпура и махараджа Джодхпура считают себя потомками Солнца. Другие, представители не столь древних родов, как, например, правители Хокала из Индора или Геквады из Бароды, начинали министрами или генералами, но благодаря своей хитрости и политической власти добились того, что стали правителями. Все они принадлежат к избранному кругу индийских аристократов, в который Аните предстоит войти. Многие из них являются личными друзьями раджи Капурталы. Некоторые правители вызывают восхищение своей образованностью, другие обворожительны в общении и снискали славу соблазнителей, иные жестоки и скаредны. Есть среди них очень грубые, неотесанные и немного сумасшедшие, но почти все они эксцентричные.

Народ обожает их, потому что видит в своих принцах воплощение божества. С самых давних времен дети по всей Индии вырастали, слушая сказки о приключениях королей и принцев, вступивших в единоборство с ужасными подлыми деспотами. Это истории, повествующие о запутанных придворных интригах, предательствах и заговорах, о смелых побегах влюбленных принцесс, о ночах любви с желанными красавцами и страданиях жертв озлобленных королев… В них также рассказывается о несметных богатствах, роскошных дворцах и гигантских конюшнях с лошадьми, верблюдами и слонами. В этих историях границы между реальностью и мифом настолько размыты, что трудно понять, где кончается одно и начинается другое.

Среди них есть легенды о любви, как та, например, символом которой стал знаменитый на весь мир памятник. Анита видела его издалека, когда поезд, следуя по своему маршруту, объезжал город Агру, старую столицу империи Великих Моголов. Тадж-Махал с его минаретами, взмывшими к небу, и куполом из белого мрамора, на котором отражались лучи солнца, вряд ли оставлял равнодушным кого бы то ни было. Великий памятник индийской архитектуры напоминает о величии любви и ничтожности жизни. Этот мавзолей, задуманный одним из императоров Великих Моголов Шах-Джаханом, чтобы увековечить память о женщине, в которую он однажды влюбился, излучает спокойное величие, даря людям ощущение бессмертия красоты и истинной любви.

— Император влюбился в девушку и сделал ее императрицей… Как тебе? — лукаво улыбаясь, спросила мадам Дижон.

Анита улыбнулась в ответ, думая о радже, который встретит ее через несколько часов, и попросила:

— Рассказывай, рассказывай дальше историю…

— Легенда гласит, что он увидел ее однажды утром на базаре перед дворцом, и после этого его взгляд словно приклеился к ней. Девушка была очень красивой, как будто сошла с картинки какой-нибудь персидской миниатюры. Она сидела за своим прилавком, окруженная шелками и ожерельями, когда к ней подошел принц. Он спросил ее, сколько стоит кусок хрусталя с инкрустациями, который сверкал в куче драгоценных камней. «Этот?.. У тебя нет столько денег! Это бриллиант», — сказала она. Далее в легенде говорится, будто Шах-Джахан протянул ей десять тысяч рупий, по тем временам несметное богатство, и оставил девушку сидеть с открытым ртом. Возможно, его пленила ее непосредственность, а может, красота. Он ухаживал за ней несколько месяцев и добился того, что она вышла за него замуж. Ей дали имя Мумтаз-Махал — «избранная дворцом»…

— И?.. — Анита с нетерпением ждала окончания истории.

— Что еще ты хочешь знать? Мумтаз-Махал стала императрицей и его советником. Она завоевала любовь народа, потому что всегда заступалась за самых бедных. Поэты говорили, что луна пряталась от стыда, когда появлялась императрица. Ее муж Шах-Джахан обсуждал с ней все государственные дела, и, когда официальные документы были окончательно подготовлены, он отправлял их в гарем, чтобы она поставила государственную печать.

— В гарем? — переспросила заинтригованная Анита. — Неужели у него могли быть другие женщины, если он так был влюблен в нее?

— У императора может быть сколько угодно жен, но есть всегда одна, которая похищает его сердце.

— Ах! — вздохнула испанка, как будто это объяснение могло послужить заклинанием от всех ее страхов.

— После девятнадцати лет совместной жизни Мумтаз умерла во время рождения четырнадцатого ребенка. Ей было тридцать пять лет. Говорят, что в течение двух лет император соблюдал строгий траур: не носил драгоценности и нарядную одежду, не принимал участия в праздниках и застольях и даже не слушал музыку. Для него жизнь утратила смысл. Он передал командование войском своим сыновьям, а сам, собравшись с духом, принялся за строительство мавзолея в память о своей жене. Он назвал его Тадж-Махал — так звучит сокращенное имя императрицы. Говорят, что она, будучи на смертном одре, подсказала ему мысль о том, чтобы он воздвигнул памятник в честь «счастья, пережитого ими вместе». Теперь они снова вместе в усыпальнице под белым куполом.

Парадокс заключался в том, что памятник, который во всем мире считают наивысшим символом любви между мужчиной и женщиной, был задуман и построен человеком, чья религия приказывала ему делить любовь с несколькими женщинами. Но Анита уже знала, что любовь не знает границ, запретов, рас и религий.

Император Шах-Джахан нашел слабое утешение в еще одной страсти, в архитектуре. Он был одержим желанием строить, как будто бы разглядел в смерти любимой жены скоротечность жизни, а также предвидел непрочность своей империи. Чтобы воспрепятствовать этому, он посвятил себя строительству памятников, способных пережить бури Истории.

Его стремление к вечности воплотилось в многочисленных дворцах, мечетях, садах и мавзолеях, которые заполнили красотой города северной части Индии и прославили их на весь мир. Дорогу, соединяющую Агру с Дели, а затем с Лахором на севере, он превратил в красивейший проспект, обсаженный по краям деревьями на протяжении шестисот километров. Железная дорога идет вдоль этого древнего тракта, пострадавшего от перипетий истории. Конечно, он уже не в таком порядке, как раньше, и там нет того количества деревьев, как во времена империи Великих Моголов. Но эта дорога является важной торговой артерией Индии, The Grand Trunk Road[9], той самой, с которой Киплинг познакомил читателей в своем романе Kim of India[10].

У въезда в селения образуются длинные вереницы запряженных быками повозок, наполненных фруктами, овощами и всевозможными продуктами этой местности. Такой пейзаж кажется Аните почти знакомым. Это Пенджаб, одна из самых красивых и плодородных провинций страны. Перед глазами девушки проплывают золотые поля пшеницы и лука, цветущие луга, окруженные тополями, волнистое море кукурузы, проса и сахарного тростника. Эту местность пересекают реки с серебряными водами, ее населяют крестьяне в тюрбанах, усердно толкающие вперед плуги, которые тянут за собой безрогие быки. «Житница Индии» такая зеленая, что напоминает Аните некоторые районы Франции. Климат благоприятный в эту пору года, и ночью бывает даже прохладно.

— Мы подъезжаем, — сказала мадам Дижон, прерывая мечтания девушки. — Сейчас мы сделаем тебе макияж и причешем, как настоящую принцессу.

Анита вздрогнула. Неизбежность окончания путешествия вызывает у нее чувство тревоги. То и дело в голове возникают вопросы: «Приедет ли он встречать меня на этот раз? Как я ему скажу: «Ваше Высочество, я ношу в своем лоне ребенка?» Когда я это скажу? Как он отреагирует? А если ему это не понравится?»

— Мадам, как сказать по-французски: «Я беременна»? Je suis embarassee?..

— Нет, не так. Ты должна сказать: «J’attends un enfant, Altesse». Я ожидаю ребенка, Ваше Высочество.

— Я ожидаю ребенка. Ладно, — повторила Анита, глядя на пейзаж за окном и поглаживая свой животик, как будто подтверждая самой себе реальность того, что происходит.

Лола, ее служанка, появилась с лакированным деревянным ящиком, в котором лежали перламутровые гребешки, серебряные щеточки и все остальное, необходимое для того, чтобы сделать фантастическую прическу. Тем временем мадам Дижон достала из шкафа наряды из Парижа.

Впервые увидев эти наряды в апартаментах гостиницы St. James & Albany, Анита отнеслась к ним как к рабочей одежде. Она была настолько опечалена мыслью о необходимости расстаться с родителями, что ей пришлось приложить немало усилий, чтобы сосредоточить свой взгляд на великолепных произведениях Ворта и Пакена, которые раджа доставал из тонкой шелковой бумаги, как фокусник достает голубей из своего цилиндра. Донья Канделярия смотрела широко раскрытыми глазами, в то время как Виктория, будучи в восторге от такой демонстрации высокой моды, науськивала свою сестру: «Не будь дурой… Кем бы ты была!..»

Когда Анита вошла к себе в комнату, чтобы померить костюмы, она неожиданно расплакалась. Она просидела довольно долго на краешке кровати, ожидая, пока высохнут слезы. Ей нужно было побыть одной хотя бы несколько минут, чтобы прогнать от себя страх перед тем неизвестным, который мучил ее сейчас как никогда. Успокоившись, она примерила на себя первый костюм — длинный, с суженными рукавами, воротником, поддерживаемым китовым усом, и хорошо подогнанным корсетом. Встав перед зеркалом, она впервые увидела в себе женщину, а не подростка. Анита подумала, что будет. блистать в обществе «как дама» до конца жизни. Неторопливо пройдясь, чтобы лучше себя рассмотреть, она пришла к выводу, что костюм сидит на ней очень хорошо: рукава, плечи, юбка… в общем, покрой был великолепен. Она стала выглядеть привлекательней, и ей это понравилось. Кроме того, благодаря ткани создавалось впечатление, будто она находится в бархатной перчатке. Однако ее ноги путались в юбках, и она с трудом могла ходить. «Мне оставалось только одно: выйти в салон, — писала Анита в своем дневнике, — но я продолжала поддерживать юбку обеими руками из страха упасть».

— Ты ослепительна… — сказал ей раджа, широко улыбаясь от удовольствия, пока она присаживалась на первый ближайший стул, чтобы не споткнуться.

Принц осматривал ее, как скульптор осматривает статую, которую он создает своими руками. Сознание того, что все ею восхищаются, приободрило Аниту, и она начала ворчать из-за нескольких верхних и нижних юбок.

Пришедший вскоре парикмахер внимательно выслушал указания раджи, у которого были собственные критерии, очень утонченный вкус и капризы аристократа. В итоге Анита должна была стать его произведением. «Парикмахер наложил мне на голову целый каскад локонов и воткнул тысячи шпилек. Это сильно давило, и моих двух косичек уже не было видно». Результат ослепил не только ее семью, но и самого раджу. У доброго дона Анхеля на губах появилась ангельская улыбка, донья Канделярия смотрела на свою дочь, как будто видела ее впервые, а Виктория косилась на сестру глазами, полными белой зависти. Девушка, стоявшая перед ними, уже не была похожа на артистку из Kursaal, танцовщицу из кафешантана, — она походила на принцессу.

В действительности Анита все еще была ребенком. Когда в тот день раджа прощался с невестой, он вручил ей кружевную сумочку. «Это тебе», — сказал он Аните. Открыв ее, девушка обнаружила, что там было полно луидоров. Она никогда еще не видела сразу столько денег. Анита подняла глаза на своего покровителя — на этот раз она была действительно признательна ему. В этом подарке не было ничего общего с теми пятью тысячами песет, которые переводчик гостиницы «Париж» принес ей однажды в варьете и которые были ей так неприятны. Ее «мавританский король» был и впрямь истинным джентльменом. Его обходительность по отношению к ее семье и чуткость, проявленная к ней, делали его достойным всяческих похвал. Сколько было пройдено!

— Что ты собираешься делать с этими деньгами? — спросила Аниту сестра, когда раджа отправился в свои апартаменты, в гостиницу «Мерис», находящуюся в двух кварталах от них.

— Я куплю себе куклу, — ответила Анита, недолго раздумывая.

10

Человек, который производил на Аниту столь сильное впечатление и одновременно наводил страх, превратился в своего рода ангела-хранителя не только для нее, но и всей семьи Дельгадо. Ее первые страхи оказались беспочвенными. Они лишь ходили под руку, как вечно обрученные. Не было никаких неприятных сцен, ни накаливания, ни ослабления, никакого домогательства, ни единой нотки, которая бы породила хоть тень сомнения относительно поведения раджи. Наоборот, манера обхождения, которую он выбрал, общаясь с ними, была все время изысканной. Он демонстрировал только вежливость, щедрость и элегантность. Помимо того что принц поместил всю семью в апартаментах люкс, находившихся в двух кварталах от St. James & Albany, он еще приставил к ним кухарку-испанку, чтобы та готовила блюда, принятые в их стране. Для семьи Дельгадо раджа стал человеком, от которого зависело их положение и уверенность в будущем. К тому же его репутация должна была защищать их до конца дней. И приглашения в театр, где вся семья могла наслаждаться самыми лучшими парижскими спектаклями, и великолепные драгоценности, которые он дарил Аните, — все эти знаки внимания раджи еще больше убеждали, что он был по уши влюблен в девушку.

Однако сама ситуация казалась трудно объяснимой. Он влюбился в испанку, в то время как его окружало все французское. Он влюбился в безродную девушку, будучи представителем древнейшего рода и высшей касты. Он влюбился в женщину, которая была еще почти ребенком и которую предстояло полностью приспособить к его жизни, не вызывая трений и напряженности. Раджа был настолько влюблен, что не жалел средств, чтобы демонстрировать свои чувства. Путешествуя по свету, он очень внимательно следил за успехами Аниты, которые та делала с помощью мадам Дижон. Раджа всегда удивлял ее своим знанием мельчайших деталей, которые, словно по мановению волшебной палочки, появлялись в сказочной атмосфере, окружавшей ее: гроздь винограда мускатель утром на завтрак; бутылка оливкового масла, чтобы приправить салаты; великолепная кукла, которую он неожиданно подарил ей; шуба и меховые сапожки в день первого снегопада, доставленные из лучшего салона мехов в Париже. Не говоря уже о более роскошных подарках. До отъезда из Франции раджа подарил ей два футляра, обитые синим бархатом. В одном было два золотых браслета с изумрудами, а в другом — платиновое кольцо с бриллиантами.

— Не снимай его с пальца, тогда все узнают, что ты помолвлена и собираешься вступить в брак. — Потом принц поцеловал ее в лоб. Так он попрощался. — Ты ни в чем не будешь нуждаться, Анита. Постарайся всему научиться, чтобы ты смогла как можно скорее воссоединиться со мной.

«Из-за волнения я не могла ничего сказать, — вспоминала она в своем дневнике. — Я думаю, что уже тогда немного любила его. И признаться, мне было жаль, что он уезжал».

Раджа писал ей письма и посылал телеграммы. Однажды незадолго до отъезда, она получила цветы и шоколад с запиской на испанском: «Учись и не грусти». Такая забота подгоняла ее, и она удвоила свои старания, чтобы овладеть хотя бы одним языком для общения с принцем. Анита с упорством принялась за изучение английского и французского. Она не пропускала ни одного занятия по теннису и верховой езде, фортепиано и рисованию, а также игре в бильярд, очень модного в то время. Девушка также посещала занятия по этикету — ей уже объяснили, о чем шла речь, — в доме вдовы одного французского дипломата. Эти занятия состояли из обучения «хорошему поведению, манерам и как себя держать». Анита запуталась в бесконечных правилах: во Франции считалось дурным тоном резать салат-латук ножом, его следовало сгибать вилкой, что предполагало упражнения в искусстве кривляться, подобно кукле, и было почти невозможно довести до конца, сохраняя достоинство. Также во Франции считалось невоспитанностью есть, держа одну руку под столом, в то время как в Англии это следовало делать, дабы соблюсти правила этикета. Есть пальцами было самым ужасным везде, кроме Индии, где приветствовали, когда иностранцы брали пищу руками, и при этом вспоминали пословицу: «Приехав в гости, делай так, как увидишь». Говорить «приятного аппетита» перед каждым приемом пищи повсюду считалось неотесанностью, как и благодарить слугу или официанта после того, как он подаст еду с подноса. И ни в коем случае не спрашивать «уборную», почувствовав резкое давление газов в кишечнике, а только «туалет» или ванную комнату. Анита научилась чистить кожуру с фруктов и ножек птицы ножом и вилкой, делать реверанс в соответствии с рангом приветствуемого, выучила слова, которые следует употреблять, приветствуя или выражая соболезнование. Ее научили, как подбирать цвета одежды, как избегать избытка макияжа, как писать приглашения… В общем, весь язык жестов и фраз, необходимый, чтобы войти в свет. В тот день, когда она узнала о назначении чаши для полоскания с кусочком лимона, на нее напал такой приступ смеха, что ей пришлось отпроситься в «туалет», чтобы вытереть слезы. Но она не захотела объяснять причину своей веселости вдове дипломата, потому что ей было немного стыдно.

Постепенно Анита перестала тосковать по своей семье, которую она видела час в день, и начала все больше сближаться с мадам Дижон. Француженка всегда выглядела милой и приветливой, не переставая, однако же, быть строгой в выполнении своей миссии. Она умела обращаться с ней и как с ребенком, и как с взрослой женщиной, в зависимости от обстоятельств. Мадам Дижон проводила со своей подопечной очень много времени. Она помогала Аните кроить и вышивать одежду, сопровождала ее на Эйфелеву башню, прогуливалась с девушкой верхом по Булонскому лесу, терпеливо ждала окончания ее занятий по теннису. Эта образованная дама получала удовольствие, знакомя испанку с парижской жизнью, ее чайными салонами, универсальными магазинами, кинозалами, театрами и выставками.

Девушка, широко открытыми глазами глядя на все, что ее окружало, впитывала в себя атмосферу большого города. Анита старалась обращать внимание даже на мелочи, начиная с того, как женщины ловко распахивают свою одежду, — она научилась подбирать подол платья, спускаясь по лестнице, и «показывать нижнюю юбку из тафты» — до запаха масла на пирожных, привычку парижан есть баранину почти сырой и знаменитой антипатии некоторых парижан к приезжим. Из нее вышла благодарная и легко обучаемая ученица, которая все схватывала на лету и которой не нужно было повторять дважды одно и то же. Анита обладала упорством, умением открыто и спокойно учиться тому, чего она не знала, проявляя при этом безграничную любознательность. Так, во всяком случае, докладывала мадам Дижон радже, который, находясь вдали, получал удовольствие от хорошо сделанной работы.

В день рождения Аниты компаньонка удивила именинницу тортом, который она заказала: на нем было сто зажженных свечей.

— Но ведь мне еще только семнадцать лет! — воскликнула девушка.

— Это для того, чтобы ты прожила сто лет и чтобы все годы были очень счастливыми, — ответила мадам Дижон. Анита, искренне тронутая, крепко обняла ее.

Позже в салоне апартаментов она нашла футляр с серебряными украшениями для поездки — подарок, который вызвал бурю чувств, поскольку напомнил о предстоящей ей дальней дороге. Она также обнаружила билеты в оперу на спектакль классического балета, ее любимый спектакль, а рядом с ними — красивый перламутровый бинокль, который она просила, чтобы лучше видеть танцовщиков. Ее привязанность к танцу, которую она сохраняла в глубине души, нашла в Париже благодатную почву для культивирования. Каждую неделю Анита ходила на какой-нибудь спектакль.

Так проходили месяцы, заполненные занятиями, прогулками в экипаже и посещениями театра. Размеренная жизнь Аниты, которой она сумела воспользоваться, чтобы измениться и стать светской дамой, продолжалась. Вскоре она научилась хорошо говорить по-французски, а писать на нем лучше, чем на испанском. Правда, ей не удалось избавиться от сильного испанского акцента. Это выводило Аниту из себя, но мадам Дижон успокаивала девушку, говоря, что благодаря акценту ее речь приобрела экзотический и очень привлекательный оттенок. Супруги Дельгадо тоже испытывали неловкость, говоря по-французски, а ее сестра Виктория особенно, потому что у нее появился жених из Америки, «очень красивый и очень богатый». Она познакомилась с ним на одном из приемов в британском посольстве, куда раджа пригласил обеих сестер перед отъездом. Его звали Джордж Вайненс, он был из одной известной семьи в Балтиморе. Американец болтал без умолку и относился к типу мужчин-обольстителей. Он говорил, что изобрел автомобиль на электрическом ходу, который собирался запатентовать, чтобы производить его на одной из фабрик в Швейцарии. Аните совсем не нравился такой невоспитанный воздыхатель; она считала его фанфароном, но не осмеливалась сказать что-нибудь сестре, чтобы не разбивать ее иллюзии.

Родители Аниты устали от жизни в Париже, где они практически никого не знали. Несмотря на роскошь, которая их окружала, супруги горели желанием вернуться в Мадрид, чтобы воспользоваться своим новым положением. Они и не мечтали о лучшем будущем, которое обеспечил им индийский принц. Они грезили новыми проектами, представляя, как переедут в большой дом, займутся бизнесом и даже, возможно, купят себе автомобиль… «Чэсть» была единственным, что держало их во Франции. Прежде чем с триумфом вернуться в Мадрид, супруги Дельгадо должны были выдать дочь замуж, пусть даже это произойдет в холодном кабинете одной из парижских мэрий. Такое развитие событий развязало бы им руки, открыв двери к хорошей жизни, достатку и уверенности в будущем, но это требовало присутствия раджи.

А принц все никак не появлялся. Он неоднократно предупреждал о приезде и всякий раз в последний момент отменял свой визит, объясняя это не зависящими от него причинами. Ожидание затянулось настолько, что у Аниты начали появляться сомнения: «Раджа меня еще любит? Может, все прошло и поэтому он не возвращается? А если он приедет, а я ему уже не понравлюсь?» В любом случае ожидание, длящееся шесть месяцев, кажется вечностью, особенно когда тебе семнадцать лет.

Однажды, когда Анита возвращалась домой со своих занятий по этикету, ей показалось, что она видит знакомый силуэт. Человек, широко шагавший взад-вперед по улице Риволи перед входом в портик, как будто ожидал кого-то. Уже в холле Анита поняла: «Да это же Ансельмо!» Он не узнал ее из-за одежды и прически великосветской дамы. А она его узнала. Он не изменился: все тот же богемный вид, сухое кастильское лицо, которое делало его похожим на тореадора, и гибкий, как виноградная лоза, стан.

— Я приехал, чтобы писать картины в Париже, — сказал он ей. — Я окончил курс академии Сан-Фернандо и бросился сюда… Париж — столица мирового искусства…

— Так ты молодец, поздравляю.

В тот вечер они поужинали все вместе в апартаментах родителей. Ансельмо привез свежие новости из Испании, хотя там и не произошло ничего существенного с тех пор, как они уехали. Политическая ситуация продолжала оставаться напряженной и, казалось, раскалилась добела. В то же время король Альфонс XIII с «англичаночкой» крестили на той неделе своего отпрыска на французском Лазурном берегу, «как будто им было наплевать на то, что происходит в Испании», возмущался Ансельмо. В остальном все было по-прежнему, завсегдатаи проводили теперь время в оршадерии (кафе с оршадом) «Канделас», а борода у дона Рамона стала еще длиннее.

Донья Канделярия не очень благосклонно отнеслась к визиту «голодранца», который был влюблен в ее дочь и мог обратить в прах все их грандиозные проекты. Поэтому, когда художник ушел, она предупредила Аниту, чтобы та больше с ним не виделась. Материнского совета оказалось достаточно, чтобы дочь сделала все с точностью до наоборот.

На следующий день они встретились у входа в галерею Амбруаза Воллара, торговца, открывшего импрессионистов. Среди провансальских пейзажей, обнаженных фигур и сцен с обедами на берегах спокойных рек Ансельмо спросил ее, была ли она счастлива. Не колеблясь, Анита ответила:

— Да, хотя, признаться, ситуация немного странная. Я изучаю множество предметов, все для меня ново, но даже толком не знаю, как все это постигну. Раджа подолгу отсутствует, и иногда у меня возникают сомнения…

— Но он тебя любит или не любит?

— Думаю, что любит… А если нет, что бы мы здесь делали?

— А ты… ты его любишь?

Анита задумалась.

— Да, — сказала она, выдержав долгую паузу.

— Звучит не очень уверенно.

— Это потому, что все так нереально… Иногда мне снится, что я просыпаюсь и оказываюсь в своей кровати в холодной комнате в Мадриде, что я веду прежнюю жизнь… А когда я просыпаюсь на самом деле и вижу себя в гостиничной комнате, а передо мной завтрак, который принесли на серебряном подносе… то не знаю, продолжаю ли я спать или уже проснулась!

Они от души рассмеялись. Анита продолжала:

— Иногда я спрашиваю себя, существует ли он на самом деле… Мы почти не знаем друг друга, но я вижу, что он обращается со мной как с королевой, и это заставляет меня что-то чувствовать по отношению к нему… Называй это как хочешь.

— Анита, в какие сети ты попала! Я ехал, чтобы предложить тебе гораздо более захватывающее…

— Да что ты? — простодушно воскликнула она. — Ну-ка, расскажи мне.

— Я снял комнату на Монмартре, недалеко от места, где живет мой друг, Пабло Руис, который, конечно же, из Малаги. Думаю, что тебе было бы интересно знакомство с ним. Его комната находится на седьмом этаже в доме без лифта, там течет крыша, я не стану тебя обманывать. Но вид с крыши Парижа гораздо более романтичный, чем тот, который открывается из твоей гостиничной комнаты… Мне продолжать?

— Конечно… — улыбнулась Анита.

— Я предлагаю тебе переехать ко мне.

— И жить с тобой, питаясь хлебом и луком, не так ли?

— Примерно… — ответил молодой человек, пожирая ее взглядом.

Анита с нежностью посмотрела на него и показала ему блестевшее на пальце обручальное кольцо с бриллиантами, которое подарил ей раджа. Ансельмо поменял тон и заговорил серьезно:

— Я предлагаю тебе истинную любовь, Анита. И счастье, которое не имеет ничего общего с деньгами твоего мавританского короля…

— Не называй его так! — перебила она.

Ансельмо удивился резкости ее реакции. Похоже, он понял, что проиграл.

— Я очень тосковал по тебе.

— Я тоже… вначале. Но я изменилась, Ансельмо. Я не такая, как прежде.

— Ясно… — отрешенно произнес он, пряча руки в карманы, чтобы она не видела, как от волнения у него задрожали пальцы.

Они провели время в студии Пабло Руиса, который подписывал картины фамилией своей матери, некой Пикассо. Через окна в высоченном потолке пробивался свинцовый свет. Анита наслаждалась атмосферой Испании, создаваемой людьми ее возраста, тем более что рядом не было родителей. Она по-детски заливалась смехом от шуток Пабло, истинного жителя Малаги и донжуана, который не переставал сыпать ими перед ней. Стены были увешаны его картинами, но они не нравились Аните, потому что лица и тела на них были «квадратными». Она не пророчила ему блестящего будущего, как и многие другие, поскольку кубизм только-только начинал завоевывать позиции.

В этой богемной обстановке Анита чувствовала себя как рыба в воде, оттого что все это напоминало ей жизнь в Мадриде. Это был ее мир. Но как бы Ансельмо ни старался ей напомнить об этом, у нее не было другого выхода и она продолжала исполнять роль Золушки в сказке о призрачном принце. Но в любом случае ей было легче, когда она думала,

что, если сказочная мечта лопнет, как мыльный пузырь, у нее останется мир ее друзей-художников, чтобы уйти в него.

Урок верховой езды был для Аниты самой приятной частью дня. Ландо с гербом Капурталы заезжало за ней точно в срок и, проехав через Елисейские Поля, направлялось по одному из шоссе, которое вело в Булонский лес, где находился клуб верховой езды для самых избранных горожан. В тот день Анита ехала одна, без мадам Дижон, которая осталась в апартаментах гостиницы, сославшись на боль от crise de foie, то есть приступ печени, происшедший от переедания. Аните очень понравилось это выражение, потому что в Испании она никогда не слышала, чтобы кто-нибудь жаловался на печень. У испанцев болел живот или желудок, а печень оставляли врачам.

В тот день в Булонском лесу было приятнее, чем обычно, или, по крайней мере, Аните так показалось. Свет позднего лета прорывался сквозь ветви деревьев, окрашивая листву во всю гамму оттенков зеленого цвета. Предыдущей ночью прошел дождь, и теперь пахло сырой землей. Анита подумала, что она бы с удовольствием прогулялась после урока езды, вместо того чтобы накручивать круги по манежу. Кобылу испано-арабской масти, белую, с разбрызганными по телу серыми пятнышками и длинным хвостом такого же цвета, звали Пятнашка. Она была одной из лошадей конюшен раджи, которых он всегда держал в Париже. Пятнашка отличалась послушным нравом, легкостью в обращении и была способна ответить резвостью, если всадница того требовала. Она стала, если можно так сказать, лучшей подругой Аниты после мадам Дижон.

Инструктор всегда позволял молодой испанке прогуляться вне манежа, и она, следуя по дорожке, которая проходила по берегам прудов и маленьких лесных озер, затем поднималась и спускалась по холмам парка. Анита уже выезжала сама и всегда возвращалась в восторге. Она испытывала настоящее наслаждение оттого мига свободы, который проводила наедине с лошадью и пышной природой.

В то утро Анита впервые осмелилась проехать рысью и коротким галопом. Она наслаждалась переходом из одного аллюра в другой, который Пятнашка совершала точно и мягко. Ей нравилось чувствовать контроль над лошадью и осознавать, что она сама наконец-то полностью избавилась от страха. Все это, да еще сила ветра, бьющего в лицо, создавали ощущение опьянения.

Однако в определенный момент, когда Пятнашка внезапно возбудилась, всаднице пришлось сильно потянуть за поводья, чтобы животное не бросилось в галоп. При этом ей стоило немало усилий, чтобы удержать лошадь. «Что она могла увидеть? — спросила себя Анита. — Почему она стала вырываться?» Чуть позже она получила объяснение: за ней следовал всадник. Услышав рысь другой лошади, которая быстро приближалась к ней, Анита изо всех сил натянула поводья, пытаясь остановить Пятнашку. Но на этот раз ее усилия не дали результата и произошло то, чего Анита всегда так сильно боялась: Пятнашка перестала слушаться ее команд и понесла, бросившись в полный галоп через поле, о чем не раз предупреждал инструктор. Анита почувствовала, как ее охватывает паника, но, вцепившись в седло, она все же сумела сохранить равновесие. Она хорошо помнила, что следовало делать в таких случаях, и мягко потянула за поводья в одну сторону, чтобы лошадь пошла галопом по кругу — вначале по широкому, а потом по более узкому, пока не остановится. Но у нее не было времени сделать это до конца, поскольку всадник, ехавший за ней, настигал ее. Она уже слышала шумное дыхание его лошади. Анита стала ругать его, вспомнив весь свой набор андалузских проклятий, а тем временем всадник обогнал ее и схватил за поводья

Пятнашку, замедляя бешеную скачку, пока обе лошади не перешли в рысь, а потом и вовсе пошли шагом.

— Ты должна быть жестче с Пятнашкой, — произнес знакомый голос. — Ведь управляешь ты, а не она.

Это был раджа. Он приехал в Париж накануне ночью, побывав в Ницце на крещении сына Альфонса XIII и «англичаночки». Он попросил мадам Дижон организовать для него встречу с Анитой в Булонском лесу. Компаньонка не заболела: она была сообщницей патрона, который захотел преподнести сюрприз своей любимой таким романтичным способом.

Анита побледнела. Испуг и волнение от новой встречи ошеломили ее.

— Я не собирался пугать тебя, но эти животные очень любят состязаться. Не забывай, что Пятнашка была победительницей на скачках, поэтому ей не нравится, когда ее перегоняют. А в остальном ты держишься очень хорошо и в прекрасном стиле.

— Спасибо.

Раджа улыбался, глядя, как Анита восстанавливает дыхание. Она была очень красива с распущенными волосами и раскрасневшимися щеками. На ее висках блестели капельки пота.

— Мадам Дижон сообщила также, что ты очень хорошо выучила французский. Я горжусь тобой, Анита, — добавил он все еще несколько покровительственным тоном.

— Merci, Altesse. Я хотела оправдать то доверие, которое вы…

Она репетировала эту фразу тысячу раз, потому что тысячу раз представляла себе момент их встречи. Но сейчас она показалась ей пустой, поэтому Анита заговорила другим тоном:

— Я очень рада снова видеть вас, Ваше Высочество. Я уж было подумала, что вы полюбили другую, более красивую и остроумную, чем я, и что вы не вернетесь…

— Я не переставал думать о тебе ни на миг, Анита, — сказал ей раджа, весело смеясь.

— А я о вас, Ваше Высочество.

Это был первый день, который они провели вместе, tete а-tete, как говорят французы.

Вечером они поужинали «У Максима», где был, как утверждали, лучший во всем Париже французский канкан. Анита сияла. Ей сделали искусную прическу, а изумрудные серьги, которые ей подарил раджа, притягивали свет к ее бледному красивому лицу. Конечно же, она была не такой, как несколько месяцев тому назад. Ее жесты, манера есть, смотреть, подносить вилку ко рту или отрезать мясо имели мало общего с прежними манерами девушки из варьете. Уроки вдовы дипломата не прошли даром. Иными словами, она стала более грациозной, чем раньше, и мило смешивала испанские слова, вплетая их в не очень правильный французский.

Казалось, раджа был очень горд «своей работой». Ему удалось изменить девочку, хотя в действительности в этой одежде и с таким макияжем, как в тот вечер, она не казалась девочкой. Анита была блистательной молодой женщиной. Но что ее саму больше всего поразило, так это интерес к принцу и его делам, который она впервые ощутила. Она задавала ему вопросы о Капуртале, о его недавних поездках, о его здоровье и его вкусах. Ее будто бы растормошили, и, возможно не отдавая себе отчета, Анита разговаривала с ним как женщина с мужчиной. Раджа с трудом скрывал свое ликование.

После окончания представления они вышли из ресторана и отпустили шофера. Они возвращались пешком через площадь Согласия на этот раз вдвоем, «как обрученные на всю жизнь», но это уже не имело значения, потому что теперь этого хотела Анита. На улице была замечательная погода, и Париж казался самым романтичным городом в мире. Она открыла ему свое сердце, выплеснув поток мыслей и эмоций, которые сдерживала несколько месяцев, подобно тому, как выпускают воды плотины, когда открываются шлюзы, и не посмела испортить удовольствия первого и единственного дня их интима.

Они поднялись в апартаменты гостиницы «Мерис», и в тепле мраморного камина, стоявшего в спальне, раджа начал первые ласки. Он делал это так осторожно, что ей показалось вполне естественным, когда он предложил ей расстегнуть одежду. Пока она это делала, раджа вышел в ванную комнату, а затем вернулся в белом как снег халате, который слетел с него, прежде чем он скользнул в кровать. Она последовала за ним, как покорная лань. Он взял ее за руку, прижатую от страха к груди, чуть прикусил ей пальцы, а потом погладил ее по изгибу шеи, по пушку на руках… так что она невзначай ощутила прикосновение его труди. Анита почувствовала, как от удовольствия у нее по всему телу побежали мурашки, и обрадовалась, что в спальне очень темно и он не видит румянца на ее щеках. Потом она отдалась, без страха, но с болью, оставив на простыне, свидетельнице этой ночи любви, красное пятно от крови.

11

Вокзальные часы в Джаландхаре пробили десять утра, когда на станции показался объятый клубами пара поезд. О его приближении возвещали пронзительные свистки, которых не жалел щедрый машинист. Маленький вокзал был украшен сине-белыми флажками, как и подобает, если в городе расквартированы британские войска. Джаландхар, прежде небольшое селение, после строительства здесь вокзала начал разрастаться. Раджа не хотел, чтобы железная дорога, которая вела на запад, проходила через город Капурталу, поскольку боялся, что ему придется приезжать на вокзал всякий раз, когда какой-нибудь высокопоставленный британский или индийский чин будет следовать через него, то есть почти каждый день, так как Пенджаб являлся перевалочным пунктом в Среднюю Азию. Джагатджит Сингх не желал нарушать свою спокойную жизнь монарха, поэтому использовал свои связи в столице, чтобы дорога прошла через Джаландхар.

Как только поезд остановился, офицер в форме армии Капурталы вошел в вагон и, засвидетельствовав свое уважение досточтимым пассажирам, попросил их подождать несколько минут. Поезд прибыл раньше срока, и не все еще готово. «Это для меня?» — спросила Анита, увидев, как четверо индийцев раскатывали красный ковер между двумя рядами пальм, образующих коридор.

— Yes, memsahib… — ответил ей офицер. — Welcome to Punjab[11].

Как только она сошла с подножки вагона, ей сразу же надели на шею гирлянду из белых цветов, это оказались туберозы. Анита зажмурилась. Их благоухание напомнило ей духи «Tuberose», которые раджа привез ей из Лондона. «Так пахнет Капуртала зимой, — сказал он. — Если тебе понравится, мне было бы приятно, если ты будешь ими пользоваться». Всю свою оставшуюся жизнь Анита отождествляла запах туберозы с первыми годами своего пребывания в Индии. От этого аромата, распространяющегося вокруг, ей показалось, что напротив нее стоит принц; но нет, его нигде не было. Каждые два шага ее приветствовали либо индиец в тюрбане, либо женщина, либо девочка. Они вешали ей на шею гирлянду из цветов, а потом, сложив ладони, радостно произносили: «Намастие!»

Сколько улыбок, теплых взглядов, острого любопытства! И музыка. Оркестр, размещенный под крытой колоннадой, исполнял гимн Капурталы, а тем временем подразделение солдат из гвардии раджи эскортировало ее с обеих сторон до зала ожидания. Анита повернула голову в поисках знакомого силуэта, но так никого и не увидела. Вокруг нее были незнакомые лица, люди, не перестававшие вешать ей на шею гирлянды, которых становилось все больше и больше, так что они уже почти закрыли ей лицо. При входе в зал ожидания, где она встретилась с высшими чиновниками Его Высочества и членами местного правительства, на нее полился дождь из лепестков. Что говорить? Что делать? Наступил момент некоторого замешательства, потому что все замерли, остановившись в пестром холле. Потом какая-то женщина подошла к Аните, чтобы помочь ей освободиться от груза гирлянд. Почувствовав облегчение, испанка повернулась и сразу же заметила стоящего за дверью раджу, который смотрел на нее со своей неизменной улыбкой. Раджа следил за реакцией испанки и очень смеялся над ее помпезным прибытием.

— Altesse!

Аните хотелось броситься к нему в объятия, но она сдержалась. Разве мадам Дижон не говорила ей раз сто, что воспитание заключается в том, чтобы подавлять свои чувства, контролировать поведение и при этом создавать как можно меньше шума? Похоже, раджа пребывает в том же расположении духа, что и всегда, когда видит ее. Его взгляд словно прикован к Аните, он пожирает ее глазами, и конечно, если бы было можно, заключил бы ее в свои объятия.

Но Индия стала пуританской страной, и не следовало на людях демонстрировать свои страсти. В начале двадцатого века здесь правил нравами суровый викторианский образ мышления. Когда-то распутная атмосфера Индии шокировала набожных людей и влекла к себе пройдох. Тогда все было позволено: белый мог сделать себе обрезание, чтобы жениться на темнокожей; европейка могла сойтись с местным жителем, и они обращались в индуизм, сикхизм или христианство; у англичанина могли быть дети от биби (местной жительницы); европейцы курили кальян и носили курту … Давно ушли в прошлое времена маркиза Уэллсли, который, едва прибыв в Калькутту после своего назначения генерал-губернатором в 1797 году, отправил письмо своей жене, француженке по имени Гиацинта, прося у нее разрешения завести любовницу. «Прошу тебя понять: климат этой страны настолько пробудил мои аппетиты, что я не могу жить без секса…» — говорилось в письме. Когда почта вернулась, он прочитал ответ. Гиацинта с присущей ей элегантностью написала: «Совокупляйся, если считаешь, что без этого нельзя, но делай это со всем тем достоинством, благоразумием и нежностью, как ты это делал со мной».

Наступили другие времена. Теперь мораль, навязанная колонизаторами, неодобрительно смотрела на вопросы любви и секса, особенно если это касалось мужчин и женщин разных рас, религий или каст. Поэтому ни один английский офицер не пришел встречать Аниту, a Spanish dancer[12], как ее уже окрестили в официальных донесениях, о существовании которых не подозревала ни она, ни раджа. Не пришел никто из военных, расквартированных в лагере или проживающих в Капуртале. Это было явным знаком презрения по отношению к радже, который не знал, что новость о его знаменитой свадьбе прошлась, как землетрясение, по Indian Political Service[13], дипломатическому корпусу вице-короля, чьи агенты представляли Британскую империю в Индии. Для высших сфер колониальной власти эта свадьба была скандалом.

— Ну как путешествие?.. — спросил он ее, пока они кивали в ответ на приветствия офицерам и высшим чиновникам, ожидавшим в очереди, когда пройдет новоявленная пара.

— Мне так хотелось приехать… Я вела дневник, как вы приказали… Если вы его прочитаете, то поймете, каким долгим оно мне показалось, потому что…

Анита чуть было не рассказала о том единственном, о чем ей действительно хотелось рассказать сейчас, но это было неподходящее место. Ей следовало исполнять свою роль, улыбаться и слегка склонять голову, приветствуя министров раджи и представителей власти, смотревших на нее с удивлением. Это был ее первый официальный выход. По пристальным взглядам, которые ловила на себе Анита, она догадалась, что ее присутствие произвело революцию в местном обществе. Без сомнения, они недоумевали, задаваясь вопросом, как получилось, что у раджи появилась жена-европейка. С самого начала существования Капурталы такое произошло впервые. Странно, что раджа позволяет себе подобное.

У выхода с вокзала их ожидал дорогостоящий автомобиль «Роллс-ройс Silver Ghost» темно-синего цвета с откидывающимся верхом, 1907 года выпуска, флагман британской автомобилестроительной промышленности, считающийся «самым лучшим автомобилем в мире». Принц сел за руль. Ему нравилось самому управлять этой последней моделью, пополнившей его гараж, в котором уже было четыре «роллс-ройса». Шестицилиндровый двигатель завелся с мягким рычанием. Супружеская чета покинула вокзал под пристальным вниманием толпы. «Роллс-ройс» выехал на шоссе, которое было всего лишь пыльной дорогой, где часто приходилось обгонять слонов, повозки, запряженные быками, или какого-нибудь верблюда.

Вскоре они проехали мимо нескольких полицейских, которые вытянулись по стойке «смирно», увидев синий автомобиль с королевским гербом.

— Это граница… Ты теперь в Капуртале.

Вдоль всего шоссе были расставлены полицейские в сине-серебряной форме этого государства. Во время поездки Аните приходилось придерживать рукой свою соломенную шляпку, чтобы ее не унесло ветром. «Иногда автомобиль развивал головокружительную скорость — шестьдесят километров в час», — записала она в своем дневнике.

— Уже назначен день свадьбы, Ваше Высочество? — спросила Анита, стараясь говорить громче, чтобы ее голос был слышен сквозь шум ветра.

— Не называй меня Высочеством. Appelle-moi «cheri» [14]…

— Это правда, я вас так долго не видела, что забыла об этом.

— Еще не все приготовлено… Надеюсь, что мы сможем отпраздновать ее в январе… Астрологи назовут нам точную дату. Это должен быть благоприятный день. Ты ведь знаешь, местные обычаи…

Анита горела желанием рассказать ему свою новость сразу, но предпочла подождать. Пока что поездка в автомобиле целиком захватила все ее пять чувств, открывая ей красоты новой родины. Селения, все похожие одно на другое, кажутся бесконечными. При въезде всегда есть нечто вроде водоема, в котором женщины стирают белье, а мужчины приводят в порядок вьючных животных. У глиняных домов с небольшими двориками копошатся собаки, блеют козы, щиплют траву буйволы и коровы. Босоногие ребятишки с расширенными от удивления глазами останавливаются, как завороженные, при виде этого величественного авто, но вскоре приходят в себя и бросаются за ним вдогонку. Крупные буйволы тащат за собой медленно вращающиеся тяжелые жернова, которые перемалывают пшеницу и кукурузу. Женщины перемешивают навоз и солому и лепят что-то вроде торта, а затем оставляют сушить его на стенах домов из необожженного кирпича. Селения наполнены запахом этих «тортов», которые, когда высыхают, служат горючим в печах.

Внезапно шоссе становится шире. Большие деревья, стоящие по бокам дороги, были посажены по инициативе раджи, который хотел, чтобы она походила на французское шоссе. Таким образом он стремился привнести немного европейского духа в свой уголок Пенджаба. В глубине показалось целое скопление домов, среди которых выделялось красное здание дворца правосудия, белый купол гурдвары (сикхского храма) и шиферная крыша огромного французского дворца. Это город Капуртала, столица страны.

— Вы этот дворец построили для меня? — спрашивает Анита, показывая на здание, напоминающее дворец Тюильри.

— Я еще не знал тебя, когда начал строить его. По правде говоря, я никогда не предполагал, что этот дворец достанется в подарок такой красивой женщине, как ты, но теперь вижу, что это так. Он должен быть для тебя.

— Мы поженимся в нем, мой дорогой?

— Он еще не достроен. Два года назад мне пришлось приостановить работы, потому что был большой голод и люди нуждались в моей помощи. Но сейчас я тороплюсь закончить его строительство.

Город небольшой, с прекрасными зданиями, которые демонстрируют вкус и архитектурные пристрастия раджи; многие из них являются делом его рук. В Капуртале насчитывается пятьдесят тысяч жителей, в большинстве своем сикхи, имеется многочисленная мусульманская община и община индуистов, а также небольшие общины буддистов и христиан. Это Индия в миниатюре, с таким же смешением рас и религий, которые мирно сосуществуют здесь с незапамятных времен. Интересно, что одна из ветвей семьи раджи, обращенная в середине девятнадцатого века английскими миссионерами, исповедует христианство. Племянница раджи по имени Амрит Каур является потомком этой части семьи.

— Я хочу, чтобы ты с ней познакомилась… Я уверен, что вы подружитесь.

Раджа предпочел не останавливать автомобиль в городе, поскольку, следуя обычаям сикхов, не хотел, чтобы кто-нибудь видел его невесту до свадебной церемонии. Они быстро проехали мимо школы, второй в Пенджабе после Лахора. Теперь в нее ходят и девочки, что ново для Индии. Чтобы реализовать свою инициативу, радже пришлось много сражаться с представителями наиболее фундаменталистской части мусульманской общины. Впереди показались конюшни, предназначенные для великолепных арабских скакунов, а также помещения с широкими проемами, в которых живут королевские слоны. Джагатджит решил не ехать по базарной улице, где полным-полно прилавков и магазинчиков, торгующих тканями, специями и драгоценностями, и где в это время чересчур оживленно. В конце этой улицы находится один из дворцов раджи, древнее здание в индийском стиле в четыре этажа, фасад которого украшен барельефами и настенной росписью.

— Здесь живут два мои младших сына, когда приезжают в город. И я тоже живу в это время…

Анита не спросила, живут ли во дворце их матери. При мысли о том, что она очень мало знает о жизни своего мужа, у нее по спине пробежал неприятный холодок. Это было сродни нескончаемому беспокойству, странному ощущению, как будто в ее волшебной сказке правда о горькой действительности была на время припрятана, но рано или поздно Аните придется узнать о ней. Вздохнув, испанка предпочла не расспрашивать мужа. Сейчас главное — воспользоваться моментом. Анита знала, что она не будет жить в этом древнем дворце, как «мавританка в гареме», — так, во всяком случае, сказал раджа. А он никогда не давал повода усомниться в том, что может не исполнить своих обещаний.

Дворец, в котором жил Джагатджит, находился за городом, в идиллической местности. Когда они вышли из автомобиля, охранники достали свое оружие в знак официального приветствия. Анита, увидев виллу Виопа Vista[15], которую раджа построил как охотничий павильон, подумала о том, что она напоминает вид с открытки с запечатленной на ней итальянской Ривьерой.

— На что здесь охотятся, мой дорогой?

— На оленей, ланей, диких кабанов, а когда повезет, то и на пантер. Не надо бояться, — добавил раджа, увидев испуг на лице Аниты. — Виллу охраняет днем и ночью вооруженная стража.

Вилла Виопа Vista расположена у одного из притоков реки Сатледж, протекающей между зарослями тростника, бамбука, кленов и ив, тонкие ветви которых поглаживают серебристую поверхность воды. Судя по названию, дворец был задуман на манер больших вилл, традиционных для итальянской Ривьеры, и являлся еще одним капризом раджи, помешанном на Европе. Фасад цвета охры украшен белой лепкой и жалюзи, привезенными прямо из Генуи. Большие окна выходят в чудесный сад с фонтаном в стиле итальянского Возрождения и вековыми деревьями — кленами, тополями, манго, фикусами… Сквозь густую листву можно разглядеть два теннисных корта и пристань. Огромный розарий, похожий на джунгли из белых роз, ирисов и тубероз, а также тщательно подрезанные кусты и газон с островками пальм, по которым прогуливаются гуси и утиные выводки, завершают же образ этого райского уголка королевские павлины и цапли на длинных желтых ногах.

— После свадьбы мы будем жить здесь, пока не закончатся работы в новом дворце.

Интерьер был выполнен в европейском стиле. Анита подпрыгнула от радости, когда наткнулась в вестибюле на бронзовую скульптуру. «Меня очень взволновало то, что я увидела свой бюст, — записала она в дневнике. — Его Высочество пояснил, что отправил мои мерки и заказал скульптору в Лондоне за год до моего приезда».

— Я хочу показать дом, чтобы убедиться, что тебе в нем все по душе…

В одном из салонов стояло пианино вместе с несколькими креслами и удобными кожаными диванами. Французские ковры с классических гобеленов и картин украшали белые стены. В столовой в стиле Наполеона находился большой стол из красного дерева и стеклянные шкафы для посуды из Лиможа и богемского стекла, севрских фигурок и коллекции яиц Фаберже. Окутанная шелковой москитной сеткой бронзовая кровать для Аниты в ее комнате на втором этаже казалась нереальной, как будто взятой из сна. Раджа не упустил ни одной мелочи: фотографии Аниты, сделанные в Париже, были вставлены в великолепные рамки из серебра и слоновой кости. Ее туалетный столик был заполнен всякого рода духами и косметикой, в том числе английской «Tuberose» и линии императорского букета французской парфюмерной фирмы «Roger & Gallet», еще одно предпочтение раджи. В ванной комнате из мрамора был водопровод и серебряные краны. На ночной тумбочке стояла коробка с ее любимыми бельгийскими шоколадными конфетами и бутылкой воды «Evian». Каждый месяц раджа выписывал из Франции целый поезд с бутылками воды.

— Тебе нравится?

Анита не ответила. Похоже, она чувствовала себя так, будто находилась в волшебном замке. Она подошла к радже и обняла его.

— Я хочу, чтобы ты хорошо отдохнула и на свадьбе была в хорошей форме, — продолжал раджа. — Вообще-то, нам предстоит несколько дней празднования…

— Ты прав, mon chéri. Мне нужно хорошо отдохнуть… Знаешь почему?

— Путешествие было слишком долгим… Если бы я знал!

— Не из-за путешествия, а потому что… я ожидаю от вас ребенка, Ваше Высочество.

На лице раджи засияла улыбка. Он поднял москитную сетку, взял Аниту за руки и осторожно уложил ее на кровать.

— Это следует отпраздновать.

— Mon chéri, не сейчас… — забормотала Анита. — Мадам Дижон и Лола вот-вот приедут…

Но раджа ее не слушал. Он поднялся и приказал слуге закрыть дверь. А потом вернулся, чтобы обнять ее и осыпать поцелуями. Он шептал Аните слова любви, пробуждая в ней ощущения, которые она недавно познала. Взлетели вверх и упали на пол шпильки и нижние юбки, а драгоценные камни на кольцах раджи сверкали, как светлячки, на ночной тумбочке.

Анита Дельгадо в полной мере испытала на себе магию волшебной сказки. Желание сейчас было больше, чем в ту ночь в Париже, когда она отдалась в первый раз. Теперь она делала это без страха, не ощущая боли, с радостью, которую обещало ее чудесное приключение.

12

У нее уже было пять месяцев беременности; легкая округлость живота была едва заметна, но на всякий случай Анита приказала своей индийской служанке, чтобы та покрепче затянула на ней сари, когда она в него завернется. Это свадебное сари она примеряла впервые.

Когда Анита открыла коробку, которую занесли в ее комнату четверо мужчин, она была ошеломлена.

— Это мой свадебный наряд? — спросила она у мадам Дижон с явным разочарованием в голосе. Он ничем не напоминал белое воздушное платье, о котором мечтают испанские невесты. На самом деле это было даже не платье, а два отреза ткани.

— Как я надену его на себя?

— Не переживай. Сейчас придет служанка матери Его Высочества, чтобы помочь тебе одеться.

Анита не понимала, как это можно носить. Кусок материи размером шесть метров в длину и полтора метра в ширину. Она пощупала его пальцами и медленно осмотрела. Это был отрез шелка из Варанаси цвета красного мака с огромными розами, вышитыми золотом и серебром, с серебряной каймой, которая на одной из сторон достигала полуметровой ширины. Эту прекрасную ткань проще было бы представить на стене музея, чем на собственном теле.

Служанка матери Его Высочества, ая, как их называют в Индии, была пожилой женщиной с морщинистым лицом. Она была специалистом по прислуживанию знатным дамам. Служанка потихоньку обернула Аниту дважды, а на третий раз своими узловатыми пальцами сделала множество с кладок, которые расположились спереди в виде веера, чтобы молодая госпожа могла свободно ходить. Оставшуюся часть ткани она перекинула через плечо и, пропустив под мышкой, накинула на голову Аниты как вуаль, но таким образом, чтобы при движении она с нее не спадала. Анита посмотрела в зеркало. Сари подчеркивало ее элегантность и прятало растущий животик. Честно говоря, ей понравился облик восточной принцессы.

Астролог назначил день свадьбы на 28 января 1908 года. Сикхи, как и индусы, женятся в зимние месяцы, которые считаются у них благоприятными. Установленный день обещал счастливое соединение Солнца и Юпитера, что предвещало долговечное счастье супругам и возможность обзавестись по меньшей мере тремя детьми. Вот уже несколько дней к ним не перестают поступать подарки — от фигурок из инкрустированного хрусталя, миниатюр искусства периода Великих Моголов, выделанной шкуры тигра и настенных часов до банок с медом и сумок с красной чечевицей, подарки крестьян, почитавших Его Высочество. Больше всего восхитил Аниту подарок махараджи из Патиалы, соседнего с Капурталой государства. Это был олененок с большими женскими ресницами.

Первые дни пребывания на вилле Виопа Vista Анита посвятила тому, чтобы выспаться и приспособиться к своей новой жизни. К сожалению, она часто просыпалась из-за ночных кошмаров, которые ей снились. То ей казалось, будто ее разорвала на куски пантера, то она, вооруженная только иглами, боролась со скорпионом размером с ящик из-под галет. А все потому, что охотничьи истории, которые она слушала, произвели на нее очень сильное впечатление; к тому же Анита приехала с обычным багажом иллюзий, слишком возбуждающих воображение европейцев. Как и многие другие, она верила, что в Индии болезни лечат питьем, сделанным на основе порошка из единорога, что в этой стране есть растения, листья которых настолько огромны, что одним листком можно накрыть целую семью, что здесь встречаются алмазы величиной с перепелиное яйцо. Действительность, открывшаяся перед Анитой, оказалась более привлекательной, чем эти низкопробные легенды. Роскошь и утонченность двора раджи в Капуртале с его фантастическими зданиями и садами, где всегда журчит вода и воркуют голуби и где все окутано ароматом туберозы и гвоздики, любезность пенджабцев, прогулки вместе с мадам Дижон в экстравагантном ландо, которым управлял водитель, или в сопровождении двух слуг, одетых так же, как французские лакеи из Версаля (один из них носил зонтик, чтобы защитить ее от солнца, а другой ходил с опахалом, чтобы отгонять мух), — все это поражало воображение молодой испанки. Часто к ним присоединялись еще два конных копьеносца в серебряно-синей форме Капурталы. Вся процессия очень забавляла Аниту. Единственным ее огорчением было то, что она не могла поделиться этим постоянным восторгом ни со своей семьей, ни с мужем. Раджа расстался с ней до самого дня свадьбы, поскольку в Индии считают, что, если жених бывает с невестой до свадьбы, это приносит неудачу.

Анита живет в окружении целой толпы слуг. Всюду, куда ни падает взгляд, есть слуга — либо притаившийся в уголке, либо ожидающий ее приказа, либо просто отдыхающий. Слуги ходят босиком, скользят по мраморному полу, и ей не слышно, как они перемещаются. «Они двигаются, как призраки», — говорит Лола. Огромное количество полотняной обуви, шлепанцев и башмачков заполнило вход во владения, где они живут и обедают.

Слуги не дают Аните ничего делать, даже поднять ножницы, когда те падают на пол. Несколько раз в день ей приносят серебряный умывальник с филигранными краями, чтобы не переливалась вода. Пока один слуга его держит, другой льет госпоже воду из кувшина на руки; одна служанка протягивает ей мыльницу с кусочком мыла, другая держит полотенце, и, наконец, последняя закатывает ей рукава, чтобы они не намокли. У Аниты никогда не было таких чистых рук. Когда она моется, какая-нибудь ая льет ей на тело воду, которую предварительно подогрели другие слуги в горячих тазах, а еще одна служанка растирает ей кожу.

Лола, похоже, растерялась и не знает, что ей делать. Теперь она меньше общается со своей госпожой. Но даже сейчас, пока Анита продолжает носить европейскую одежду, именно она помогает ей одеваться.

Накануне свадьбы произошел инцидент, очень показательный для жизни в Индии. Вернувшись с прогулки по берегу реки, Лола поднялась наверх в комнату, пока Анита оставалась внизу, принимая двух портных, которые пришли, чтобы работать на веранде, и сидели на полу, скрестив ноги. В их тюрбаны были воткнуты иголки с разноцветными нитками, которые они доставали по мере необходимости.

Внезапно раздался душераздирающий крик Лолы, нарушивший спокойствие на вилле. Крик был ужасающим, как будто кого-то резали. Анита бросилась вверх по лестнице, лихорадочно думая о том, что на Лолу, возможно, напала какая-нибудь змея и теперь терзает свою жертву. Когда Анита вбежала в комнату, она увидела служанку, забившуюся в один из углов и показывающую пальцем в сторону кровати, на которой лежал мертвый дрозд, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Повсюду валялись перья, а покрывало, мебель и подушки были забрызганы испражнениями птицы. Вероятно, дрозд случайно залетел в комнату и не смог из нее выбраться. Обессиленный и отчаявшийся, он испустил дух на кровати.

— Девочка, не слишком ли ты…

— Ах, сеньора, мне и самой очень досадно!

Анита приказала мажордому убрать в комнате, но тот попросил прощения, пробормотав на примитивном английском:

— Моя не могу касаться мертвый зверь.

— Что? — удивилась Анита.

Мажордом вышел, чтобы позвать чистильщика, который подметал в доме, «меняя пыль местами», как говорит Анита. Увидев птицу на кровати, человек покачал головой:

— Sorry, Memsahib, моя запрещен трогать мертвых животных.

Он в свою очередь позвал чистильщика туалетов и унитазов, но и тот не захотел взяться за вынос мертвой птицы. Каждый из этих слуг искал другого, принадлежавшего к более низкой касте. Но те, кто был на вилле, категорически отказались убрать труп птицы.

— И что нам теперь делать? Судя по всему, мне придется спать с этим несчастным дроздом в одной кровати! — возмущалась Анита, выговаривая мажордому.

— Госпожа, нужно пойти на базар за домом, человеком очень низкой касты…

— Так сходи за ним…

— Госпожа, я не могу сам пойти за домом …

— Так пошли за ним кого-нибудь!

— Простите, госпожа, но придется заплатить дому, чтобы он оказал эту услугу.

С ума сойти! После целого вечера дискуссий Анита дала несколько монет другому слуге, который уже в сумерках вернулся с домом, индусом, принадлежащим к той касте, которая позволяет прикасаться к мертвым во время кремации. Тощий и костлявый, с черной кожей, похожий, по словам Аниты, на тростник, он выполнил свою миссию, как подобает настоящему профессионалу: положил птицу в сумку и ушел.

Большое количество слуг являлось отражением разнообразия каст, в которых индусы живут замкнуто, под защитой своей группы, но также подчиняясь правилам, никогда ими не нарушаемым. Среди них есть законы, ведущие к пароксизму, свидетельницей чего стала Анита. Например, пурада ваннам является кастой, члены которой не должны выходить днем, потому что этих людей считают недостаточно «чистыми» для того, чтобы их видели брахманы из более высокой касты. Они приговорены к жизни в ночных потемках. Или женщины из Траванкора, что на юге Индии, — им запрещено прикрывать груди перед представителями более высоких каст.

В этом мире Аните пришлось привыкать руководить множеством слуг. Она должна была усвоить, что тот, кто накрывает стол, не может приносить чай по утрам; что повар готовит еду, а не моет тарелки; что есть двое слуг, которым поручено подметать пол, и ничего другого они не будут делать; что тот, кто кормит лошадей, не должен надевать на них упряжь. Ей нельзя было забывать, что есть служанка, занимающаяся только тем, что собирает грязное белье, а доби, прачка, обязана погрузить его на своего ослика и постирать в ближайшем пруду. Ей пришлось усвоить то, что в свое время усвоили жены английских офицеров и купцов: нельзя просить, чтобы слуга сделал что-либо, считающееся ниже достоинства его касты или противоречащее устоям его религии. Это золотое правило, и тем, кто его всегда соблюдает, гарантирован мир и дружеские отношения со слугами.

Постоянное прибытие людей, которые приезжали, чтобы помочь завершить приготовления к свадьбе, сделало обстановку на вилле Виопа Vista слишком напряженной. Целая армия садовников принялась сажать орхидеи и разбивать клумбы хризантем, подстригать кусты и приводить в порядок газоны. В глубине сада другая команда начала устанавливать шамиану, огромный шатер из разноцветной шелковой ткани, который был свидетелем свадебных церемоний всех предков раджи, начиная с семнадцатого века. Учитывая его древность, шатер использовался только при таких значительных случаях. Как-то утром появились две повозки, запряженные быками. Они были доверху нагружены коврами, которые предназначались для того, чтобы застелить ими пол в шатре, а также дорогу от входа до самого особняка. Вдоль дороги были установлены факелы. Весь дом был забит блюдами с изображением герба дома Капурталы, коробками, полными столовых приборов с гравировкой, массивными серебряными: канделябрами, медными сосудами, резными кальянами и тому подобным. Создавалось впечатление, будто на виллу раджи вывезли все сокровища из пещеры Али-Бабы.

Осознавая важность этих приготовлений, Анита чувствовала, как ее настроение меняется от эйфории до меланхолии. Именно накануне неизбежных празднеств она пережила приступ ностальгии. Она не могла не думать о своих родителях и сестре Виктории. То, что должно было скоро произойти, ее настоящая свадьба, воспринималось молодой испанкой как самое значительное событие в ее жизни, и она испытывала неизбывную грусть, оттого что никто из ее родственников и друзей не будет на нем присутствовать. Зачем ей все эти великолепные празднества, если она не могла поделиться ими ни с кем? Ей казалось, что это все равно что есть без соли: каким бы роскошным ни было блюдо, оно не имеет вкуса.

Письма идут медленно — они приходят с опозданием в четыре-шесть недель, — и это еще больше обостряет ощущение одиночества. А с Лолой нечем делиться. Эта девушка только и делает, что жалуется на все, потому что всего боится. Она боится остаться дома, но и боится выйти прогуляться по саду, объясняя это тем, что там есть змеи и пауки, хотя пока ей еще ни одного не довелось увидеть. Ее пугают аи, одетые в белое, и раздражают вкус карри и запах благовоний. В действительности Лоле все кажется крайне странным, и она ничего не понимает. Хорошо, что рядом с Анитой всегда мадам Дижон, которая демонстрирует другую сторону медали. Непринужденность и спокойствие, излучаемые компаньонкой, являются лучшим лекарством от тревожных предчувствий и тоски. Но этой ночью даже мадам Дижон не удалось успокоить Аниту. Она рыдала, умирая от безысходной грусти, пока не уснула, а тем временем Лола, лежавшая в своей кровати в той же комнате, поддавшись настроению молодой госпожи, тоже расплакалась. И, кроме нее, только бой часов нарушал тишину на вилле Виопа Vista.

28 января. В три часа утра аи матери Его Высочества пришли разбудить невесту. Анита с все еще закрытыми глазами садится в ванну, заполненную не горячей водой, а теплым ослиным молоком, как это делали в старину принцессы из династии Великих Моголов. Через некоторое время после принятия ванны аи просят, чтобы она легла на простыни, расстеленные на полу. Приходит время массажа. Проворные и заботливые руки женщин смазывают ее маслом сезама снизу вверх и, подзадориваемые этим спокойным и неменяющимся ритмом, подобно волнам, двигаются от бедер, доходят до спины и поднимаются к плечам. Одновременно женщины напевают песню о любви Рамы к его богине Сите. Они вытягивают ее руки и начинают нежно массировать их, одну за другой, а потом массируют ей ладони, чтобы заставить циркулировать кровь от запястья к пальцам. Живот, спина, бедра, ступни, пятки, подошвы, голова, затылок, лицо, нос — все тело Аниты словно оживает под мягкими танцующими пальцами ай. Это часть ее вступления в Индию Камасутры и Восток «Тысячи и одной ночи», ибо испанская принцесса должна выйти из своего глубокого сна грусти и достойно предстать перед самым важным днем своей короткой жизни.

Как описывала в своем дневнике Анита, ее причесывали, наряжали и наносили макияж более двух часов. На нее надели атласный лифчик ярко-красного цвета с перламутровыми пуговицами, полностью расшитый золотом, который надевают поверх лифчика из белого шелка, используемого индийскими женщинами вместо застежки. Потом ее завернули в очень тонкий белый шелк и драгоценную ткань сари. Красные туфельки, расшитые золотыми нитками, а также браслеты и ожерелья из жемчуга завершили наряд невесты.

Анита боялась, что если она шевельнется, то весь этот каркас спадет с нее, но аи протянули ей руку, чтобы она стала перед зеркалом и убедилась, что сари удобно и легко носить. Аи гордо улыбались, чувствуя себя настоящими магами, которым удалось превратить мемсахиб в индийскую принцессу.

«Увидев свое отражение в зеркале, я подумала, что это сон, потому что я выглядела как на картине», — записала в своем дневнике Анита.

— Она так похожа на Святую Деву! — воскликнула служанка Лола.

У Лолы не проходит ностальгическое настроение. На самом деле свадьба госпожи, похоже, подействовала на нее больше, чем на саму героиню, и она с трудом сдерживает слезы.

— Если бы ее увидела донья Канделярия… — бормочет Лола. — Будьте счастливы! Пусть Господь всемогущий бережет вас от всякого зла!

Анита тоже расчувствовалась. Она надеялась, что ей не придется раскаиваться ни в чем, но плач служанки смутил ее и заставил еще раз задуматься, что же она делает. Внутри нее разгорался вулкан самых противоречивых эмоций. Чтобы как-то успокоиться, побороть тревогу и не расплакаться, Анита закрылась в своей комнате и, опустившись на колени, принялась молиться Святой Деве, покровительнице Малаги.

Было шесть часов утра, когда в дверь ее комнаты постучали. Анита перекрестилась и вышла к аям, которые повели ее вниз по лестнице. В ее походке было нечто, напоминающее походку раненых во время корриды кобыл, которых снова вывели на арену. Но на этот раз ареной стал блестящий зал, великолепно освещенный и полный людей, главным образом индийцев, празднично одетых. Даже на слугах была красивейшая форма. Внизу ее ждал раджа, который приехал в золоченом экипаже, запряженном четырьмя белыми лошадьми.

— Ты похожа на богиню, — сказал он Аните, когда ее голову накрыли накидкой из сари, и добавил: — Ты не должна видеть мое лицо до окончания церемонии.

«Это был первый раз, когда я увидела Джагатджита в костюме сикха и с оружием, — писала в дневнике Анита. — На нем была бархатная туника цвета синего сапфира, расшитая серебром, панталоны джодхпур и белая сорочка без воротника, застегнутая на пуговицы из сапфиров. К тюрбану цвета семги, цвета королевской семьи, была приколота огромная брошь из изумрудов и бриллиантов. С его пояса свисала великолепная кривая сикхская сабля с серебряной рукоятью, украшенной драгоценными камнями».

По традиции жених тоже не может видеть невесту, и ему на лоб надевают ожерелье из мелкого жемчуга, которое представляет собой что-то вроде бахромчатой занавески. Этот ритуал, древнее наследие ислама, имеет свое объяснение: народный обычай предусматривает, что жених с невестой, когда женятся, незнакомы и никогда друг друга не видели, поскольку свадьба всегда решается и организуется семьями. По традиции сикхов первая встреча лицом к лицу происходит в конце обряда, когда они уже женаты. Этот момент может стать настоящим волшебством, а может, наоборот, малоприятным сюрпризом.

Но этот случай не для принца Капурталы, который шествует до шамианы под скрещенными саблями королевской гвардии и под звуки свадебного марша Мендельсона, исполняемого государственным оркестром. Внутри шатра с одной стороны стоят индийские аристократы и министры, облаченные в нарядные костюмы, а с другой — немного численные представители британской колонии Капурталы: английский губернатор (представитель Британской Короны в Пенджабе, возможно, единственный, у кого больше власти, чем у самого раджи), чья грудь, полностью укрытая наградами, сверкает; врач и гражданский инженер в обществе своих разряженных жен, которые смотрят на Аниту со смешанным чувством презрения и жалости; мадам Дижон в элегантном зеленом костюме и широкополой шляпе. Она встала, чтобы поцеловать Аниту.

— Quel beau destin le vôtre…[16] — сказала она ей, демонстрируя открытую улыбку.

Эти слова дошли до самого сердца Аниты. Ее глаза повлажнели от слез, но она не стала вытирать их из опасения испортить макияж.

Два пожилых сикха в тюрбанах цвета мальвы, с длинными белыми бородами, словно персонажи, явившиеся сюда из восточной сказки, сопровождали новобрачных, пока те не сели на роскошные расшитые подушки, прямо за огромными весами. Анита подумала, что это были священники, но у сикхов нет священников. Верующие обращаются к Библии сикхов, «Грант Сахиб». В этой книге с толстой обложкой из пергамента записан свод учений великих гуру, учителей религии, рожденной здесь, в Пенджабе, чтобы бороться с кастами и анахронизмами индуизма и ислама. Книга является средоточием всякой религиозной деятельности сикхов: перед ней они крестят своих детей, венчаются, а когда умирают, родственники покойного читают вслух целые главы.

Примите эту книгу как вашего учителя,

Признайте человечество как нечто единое.

Нет различий между людьми —

Они все выходят из одной и той же глины.

Мужчины и женщины равны.

Без женщин ничего бы не существовало,

Кроме вечного Господа, единственного, кто не зависит от них…

В дневнике Аниты нашли отражение ее впечатления от грандиозного обряда. Она писала: «Поскольку я ничего не понимала, я принялась внимательно рассматривать все вокруг, чтобы затем рассказать об этом в Испании».

Первые лучи солнца окрасили розовым цветом внутреннюю часть шамианы. Когда закончились молитвы, один из пожилых сикхов подошел к новобрачным и подал им знак, что они могут завершить самый важный, с религиозной точки зрения, обряд. Новобрачные поднялись на ноги и, держа края шарфа, четырежды обмотали им священную книгу. Потом пожилой сикх пригласил супругов познакомиться «официально». Каждый из них свободной рукой медленно снял накидку с другого. Когда перед миндалевидными глазами Аниты появляется веселое лицо раджи, она чувствует, как бьется ее сердце. Начинает играть музыка, и приглашенные разражаются аплодисментами.

Под пение и пожелания счастья супруги снова подходят к священной книге. Пожилые сикхи открывают книгу четыре раза подряд. Первая буква на каждой странице будет составлять новое имя принцессы, это чисто сикхская традиция, согласно которой все замужние женщины зовутся Каур — «принцесса», и к этому имени добавляется то, что получилось в результате открывания книги. Буквы, которые появились сейчас, составляют слово «Прем», что означает «любовь».

— Отныне твое новое имя — Прем Каур, «Принцесса любви»… Неплохо!

Похоже, Анита осталась довольна своим новым именем, которое уже пронеслось, как молния, за пределами шатра. Передавая его из уст в уста, жители Капурталы возвестили о новой принцессе в соседних деревнях, и ее имя, пролетев по дорогам и полям, дошло до города.

Самым необычным из всех обрядов был последний. Этот чисто индийский обряд был принят императорами Великих Моголов, а позже почти всеми принцами субконтинента. Раджа сел на подушку, лежавшую на одной из тарелок весов, а на другую тарелку пожилой сикх начал складывать слитки золота, пока вес не уравнялся. Это золото пойдет на покупку еды и на раздачу ее бедным — так монарх приобщает к своей радости своих подданных. То же самое они проделали и с Анитой, которая подумала: «Не так уж много людей можно будет накормить пищей, купленной на эти деньги, поскольку я вешу только пятьдесят два килограмма».

В тот вечер, когда Анита, взобравшись на слона, накрытого роскошной попоной, въехала в город, чтобы встретиться со своими подданными, она не смогла не вспомнить торжественную процессию в Мадриде и королеву Викторию Евгению, обвенчавшуюся с Альфонсом XIII. Именно тогда Анита разглядела свое будущее, мысль о котором, словно мимолетная искра, вскоре вылетела из ее головы. Однако, как и во всех самых необыкновенных снах, это видение стало реальностью. Девушка, которой тогда не исполнилось еще и семнадцати лет, наблюдала за происходящим с широко открытыми глазами, сохраняя полное спокойствие, какого у нее не было в последние дни. Люди, окружавшие ее сейчас, кланялись ей, смеясь от радости, и восторгались ею, молясь за нее… Как восхитительно все получилось!

Кортеж слонов вошел в город и был встречен тринадцатью пушечными залпами — именно такое количество залпов подобало радже за его преданность Британской Короне. Англичане нашли оригинальный способ фиксировать протокол: количеством залпов, которые адресовались принцам. Чем более важным было княжество и раджа, тем больше залпов звучало в их честь. Для низама Хайдарабада — двадцать один залп. Для царствующего короля Англии — сто один. Для набоба Бхопала — девять.

Прием проходил в древнем дворце раджи, расположенном в центре города, где проживала его приемная мать, и продолжался до заката этого напряженного и изнурительного дня Многочисленные гости, вкушая самые изысканные угощения из кулинарии Пенджаба, лакомились куропатками с кориандром, цыплячьими ножками с имбирем и кусочками сыра со шпинатом. Кроме традиционных индийских блюд, предлагались кушанья европейской кухни и различные алкогольные напитки.

Попрощавшись с гостями, раджа попросил Аниту сопроводить его на верхний этаж. Испанка впервые вошла в зенану[17], как называют часть дома или дворца, предназначенную для женщин. Анита оказалась в «страшном гареме», о котором не раз говорила ее мать, донья Канделярия. Раджа, явно волнуясь, обнял старшую из женщин, свою приемную мать. Она вырастила его и находилась рядом с ним с той поры, как умерла его родная мать, когда ему было всего несколько месяцев. Анита узнала женщин зенаны, тех ай, которые помогали ей накануне свадьбы и наряжали ее.

— Они научат тебя всему тому, что ты должна уметь, дабы стать настоящей индийской принцессой, — сказал раджа, обращаясь к Аните.

Женщины зенаны окружили испанку. Все они очень красивые, или, по крайней мере, видно, что они были такими в прошлом. Женщины не скрывали своего любопытства и смотрели на нее во все глаза, делая замечания по поводу свадебного сари и драгоценностей. Раджа представил их:

— Анита, это рани Канари, которая приезжала со мной в Европу.

Обе женщины попытались обменяться несколькими словами, но английский рани Канари был в еще более плачевном состоянии, чем у Аниты. Две другие жены раджи робко поздоровались с ней. Это были индийские женщины из долины Кангра, из рода, восходящего к раджпуту[18], чистокровные индианки. Они не знали ни одного слова как по-английски, так и по-французски.

— Анита, познакомься с Харбанс Каур, махарани номер один, таков ее титул. Это моя первая жена.

Испанка почтительно склонила голову перед элегантной женщиной среднего возраста, но та даже не улыбнулась ей в ответ. Анита почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Не нужно знать местного наречия, чтобы догадаться, что перед ней стоит враг. Когда раджа полуобернулся к другим гостям, Харбанс Каур продолжала рассматривать драгоценности Аниты и с вызывающим видом позволила себе потрогать жемчужное ожерелье, пощупать рубиновую брошь и алмазные серьги. Потом она потянула за золотую цепочку, которая чуть выглядывала из корсажа. Эту цепочку с крестиком испанка никогда не снимала. Махарани засмеялась, и Анита, растерявшаяся от бесцеремонности Харбанс Каур, вынуждена была наблюдать, как та повернулась к компаньонкам и другим женам, которые занялись комментариями и сплетнями по поводу «новенькой».

Оставшись наедине с незнакомыми женщинами и чувствуя себя покинутой всеми, Анита, уязвленная презрением первой жены раджи, испугалась. Хотя мадам Дижон не раз говорила с ней о женах раджи, юная испанка не особенно задумывалась над ее словами, пока не столкнулась с женщинами зенаны лицом к лицу. Внезапно в ее голове мелькнула мысль, что каждая из них пережила такой же торжественный день, что они — жены ее мужа, а она была всего лишь пятой. Анита расплакалась, ушла из зала в поисках места, где можно было бы спрятаться, чтобы утереть слезы, которые испортили макияж, изменив ее лицо. Мадам Дижон, которая была свидетельницей происшедшего, поспешила вслед за ней.

Они шли по длинному коридору, освещенному пламенем свечей, стоявших в маленьких стенных нишах. Затем, схватив Аниту за руку, компаньонка вывела ее на закрытую террасу, где благодаря жалюзи можно было видеть все, что происходило снаружи, и одновременно спрятаться от посторонних глаз. Анита дрожала и громко всхлипывала. Вдали был слышен шум праздника.

— Не позволяй им омрачить радость этого дня, Анита. Ты должна понять, что для них эта свадьба оскорбительна, потому что ты — иностранка, причем очень молодая и красивая. Каждая из них в два раза старше тебя по возрасту. Они завидуют и боятся тебя…

— Боятся?

— Конечно, ведь все они думают, что ты похитила сердце раджи, что и есть на самом деле…

Слова француженки успокоили Аниту, и к ней постепенно вернулось самообладание.

— В этой части мира, — говорила мадам Дижон, — иметь нескольких жен является нормой. Традиция требует, чтобы мужчины были привязаны к ним и заботились о них, что и делает раджа. Я была уверена, что тебе это объяснили.

Анита покачала головой. Мадам Дижон продолжила:

— Главное — не количество жен, а умение быть настоящей женой… Ты помнишь историю об императоре, который возвел Тадж-Махал?

Анита кивнула и, достав носовой платок, высморкалась.

— У него было гораздо больше жен, чем у раджи, но он любил только одну из них. И я ни минуты не сомневаюсь, что Джагатджит Сингх любит только тебя.

— Я не хочу оказаться там, где они…

Мадам Дижон улыбнулась.

— Не говори глупостей, ты никогда не попадешь в зенану… С таким-то характером, как у тебя! Вы будете жить, как живете сейчас, по-европейски. Раджа пообещал тебе это, а он — человек слова. Выслушай меня, Анита: если тебе удастся заставить себя любить, ты станешь настоящей махарани Капурталы, вопреки воле его жен.

Лицо Аниты озарилось слабой меланхолической улыбкой, как будто она осознала, что волшебная сказка закончилась и теперь начинается настоящая жизнь.

Благодаря своевременному вмешательству компаньонки эта маленькая драма, пережитая Анитой, прошла незамеченной для подавляющего большинства гостей, включая корреспондента «Civil and Military Gazette», лахорской газеты, которая в своем выпуске от 29 января 1908 года напечатала следующее сообщение для потомков: «Юная новобрачная обладает самой совершенной и утонченной красотой, она великолепно выглядела в своем сари из красного шелка, расшитого золотом. Драгоценности, которые были на ней, непередаваемы по своей пышности. Свадьба стала одним из самых живописных событий благодаря великолепию нарядов, в которых блистали приглашенные. Празднества прошли с большой помпой и блеском».