Индийская страсть

21

— Госпожа, вам пакет.

— Сейчас спущусь.

Анита плавно потянулась. Все ее движения были размеренными, как при замедленной съемке. Она оставила на кровати веер из страусиных перьев и выглянула из окна своей комнаты на вилле Виопа Vista. На белесом небе виднелась едва различимая линия горизонта. Внизу, на клумбе, увяли цветы, газон был уже не такой зеленый, как в январе, а собаки свернулись калачиком в тени на веранде. Страдающая от зноя лань целый день лежит на берегу пруда. Жара пришла внезапно — повсеместная, сильная, сухая, обжигающая, такая же, как в Малаге в августе. Отличие лишь в том, что она начала усиливаться уже в марте и, как говорят местные жители, температура будет неуклонно подниматься вплоть до сезона дождей в июне.

Для Аниты это тяжело, потому что она на восьмом месяце беременности. Ее лицо, утратив детские черты, приобрело красоту взрослой женщины. Из-за растущего живота, обтянутого шелковым платьем, она кажется более плотной и высокой; персиковый цвет кожи делает ее лицо светлее. Несмотря на преждевременную зрелость, испанка продолжает сохранять свою грациозность. Она говорит, что не может жить без пунки[28], ее «живых вентиляторов». Старые слуги проводят весь день, лежа на веранде и дергая за веревку, привязанную к большому пальцу ноги. Веревка проходит через окно комнаты и посредством блока в потолке приводит в движение большой деревянный брусок, с которого свешивается влажная ткань, смоченная в воде с благовониями и двигающаяся в воздухе. Это дает небольшое облегчение, но даже при этом нужно морально бороться с жарой. Следует распределять силы, рассчитывать шаги и стараться предусмотреть, сколько энергии понадобится для любой работы. По этой причине Анита двигается медленно. Она спускается по ступенькам лестницы, осторожно облокачиваясь на поручни.

«Может, еще один подарок от раджи?» — спрашивает она себя. Ей кажется это странным, потому что нет никакого праздника. Пятого февраля, в день рождения Аниты, муж сделал ей сюрприз в виде великолепного колье из жемчуга, но иногда приходят неожиданные подарки. Недавно один из подданных раджи прислал им двух павлинов — этот человек был признателен за судебное решение в его пользу. А в другой раз дружественный монарх накануне своего приезда в Капурталу прислал на виллу Виопа Vista ящик с виски.

Пакет, о котором ей сообщили, поставили в зале; он напоминает маленький гроб. Этот деревянный ящик, заколоченный гвоздями и опечатанный, доставлен из Испании. Мажордом взялся открыть его и начал срывать дощечки, но внезапно бросил инструмент и убежал, зажав рот ладонью. Из ящика исходил ужасный запах гнили, бьющий в нос. Через несколько секунд среди слуг началась целая революция. Они снимали с себя тюрбаны, чтобы прикрыть нос, чихали и демонстративно отворачивались от посылки. Наконец с помощью других инструментов им удалось сорвать крышку.

Анита взяла себя в руки и принялась разворачивать пакет, обернутый бумагой и куском материи. Резкий приступ тошноты не дал ей довести начатое дело до конца. Увидев зеленых блестящих червей, она выронила сверток и вскрикнула. Старый слуга отнес ящик в сад и стал доставать то, что он никогда в своей жизни не видел. Это были два куска кровяной колбасы из Бургоса, ветчина из Хабуго, несколько ламанческих сыров, полных червей. В том, что произошло с посылкой, не было ничего удивительного, ведь путешествие ящика из Испании в Индию продолжалось пять месяцев. В пакете было милое письмо от семьи Дельгадо, в котором выражалась надежда, что эти яства помогут Аните не умереть с голоду, пока она будет привыкать к индийской пище. «Они что, забыли, где я живу?» — спросила себя Анита, решив отправить родителям срочную телеграмму, в которой просила ничего больше ей не присылать, поскольку она хорошо питается, «по-европейски», и даже пьет французскую минеральную воду.

В письме также были тревожные новости. Ее сестра Виктория все-таки объявила о свадьбе с этим дураком Джорджем Вайненоом. Родителям не удалось предотвратить помолвку, несмотря на все попытки удалить дочь от американца и увезти ее в Малагу. В один прекрасный день Вайненс появился в их доме и попросил руку Виктории. Получив отказ, он поднял скандал, вытащил пистолет и стал угрожать им, заявив, что покончит жизнь самоубийством. В конце концов, поскольку Виктория была влюблена в него, он добился своего. Будучи протестантом, Вайненс принял последнее условие родителей: перейти в католичество, потому что, как записала Анита в своем дневнике,«.. моим родителям хватило и одной дочери, отданной в жены неверному, и они не собирались позволять, чтобы все их дети отказались от своей веры».

Виктория выйдет замуж в мае, и — как жаль! — Анита не сможет присутствовать на торжестве в Малаге, как и ее родные не смогли приехать на их с раджей свадьбу. Мир слишком велик, и разлука любящих существ воспринимается особенно тяжело в важные моменты, которые являются вехами в истории семьи. Как бы ей хотелось поговорить с кем-нибудь из близких в эти последние дни своей беременности! Рядом с ней раджа, всегда любящий и внимательный, и мадам Дижон, которая сопровождает ее повсюду, продолжая обучать французскому языку. А вот служанка Лола, уроженка Малаги, как и сама Анита, которая должна была бы быть ей ближе всех, раздражает молодую госпожу. Эта девушка слишком слаба и капризна, ей ничего здесь не нравится, и она не предпринимает даже попытки как-нибудь приспособиться к здешним условиям. Лола для нее скорее обуза, чем помощница. Анита с удовольствием отправила бы ее назад в Испанию, но предпочла подождать и не делать этого до рождения ребенка.

Лола практически ничего не делала, кроме того, что помогала ей одеваться. А ведь с Анитой нужно было постоянно заниматься, потому что с ней все время что-то происходит, хотя, честно говоря, в большинстве случаев только в воображении.

Анита была благодарна доктору Варбуртону, доброму человеку с густыми седыми усами, который всегда приходил к ней в своем неизменном цилиндре. Он внимательно следил за развитием беременности и пытался отогнать ее страхи перед родами. Она познакомилась с акушеркой, индианкой, помогавшей при родах остальным женам раджи и напоминавшей ей андалузскую цыганку. Но она не могла поговорить с ней из-за незнания языка. Анита чувствовала себя одинокой. Несмотря на то что она была окружена людьми, они казались ей странными и испанка практически ни с кем из них не общалась.

Жизнь на вилле Виопа Vista была в общем-то спокойной, особенно после того как установилась жара. Анита вспоминала хрустальный утренний воздух в Кашмире, где они провели несколько дней медового месяца в одном из дворцов махараджи Хари Сингха, расположенного у самого озера, покрытого лотосами. Сринагар, столица Кашмира, которую называют восточной Венецией, была такой милой, что казалось невозможным, чтобы «кто-нибудь мог быть здесь несчастным». Анита сказала об этом махарадже в качестве комплимента, и тот ответил ей, что она может считать этот дворец своим домом. Махараджа, индиец с задатками римского императора, правил четырьмя миллионами мусульман на территории, равной по величине Испании и прекрасной, как рай.

Через огромную долину изумрудного цвета, над которой возвышаются вершины Гималаев, укрытые вечными снегами, протекают полноводные реки, а над ними машут крыльями зимородки, готовые в любую секунду броситься на добычу. От лугов, пестреющих фиалками и тюльпанами ярко-красного цвета, нельзя отвести глаз. Анита увидела здесь больше фруктов, чем во Франции: клубника, ежевика, малина, груши, сливы и вишни — все такое спелое, что лопается даже от легкого прикосновения. Анита никогда не нюхала столько разнообразных цветов, как в садах Шалимара, и запах сумерек, когда она лежала в гамаке с чашкой чая, казался ей опьяняющим. Это были незабываемые дни. Они играли в теннис, бродили по полям, присутствовали на матчах в поло и созерцали величественный заход солнца, опускавшегося в искристые воды озера. Анита с удовольствием каталась в шикаре, лодочке в форме гондолы, которые носили здесь непривычно затейливые названия: «Гнездышко влюбленных» или «Нежная птичка весны».

Для Аниты приезд в Кашмир был одновременно выходом в свет. Ее персона и ее поведение были в центре внимания всех. Блистательная в своих индийских нарядах, испанка присутствовала на ужинах, где были и другие принцы, например низам Хайдарабада, который все время был крайне внимателен и доброжелателен к ней. Этот маленький мужчина (всего метр сорок ростом) правил двадцатью миллионами индусов и четырьмя миллионами мусульман в самом большом государстве Индии и был самым богатым из всех принцев. Поговаривали, что в ящике своего стола в Хайдарабаде низам хранил несколько завернутых в старый журнал алмазов, составляющих часть его сказочной коллекции украшений и драгоценных камней, которыми он мог мостить тротуары. Он жил в вечном страхе быть отравленным, и Анита за ужином заметила, как один из его слуг пробовал до него все блюда из меню. Низам, покоренный грациозностью Аниты, пообещал ей красивое украшение, когда она и ее муж примут приглашение приехать к нему в Хайдарабад. Прочие принцы и их родственники тоже выказали свое восхищение молодой испанкой и похвалили отменный вкус раджи, в то время как женщины из ревности стали предрекать европейке тяжелое будущее, которое ожидало ее как «пятую жену».

Поездка была омрачена неожиданным отказом английского резидента[29], не захотевшего принять раджу после того, как тот сообщил, что приедет в обществе Аниты. Принц Капурталы воспринял отказ как оскорбление и не смог скрыть своего раздражения по отношению к англичанам, «которые суются, куда им не следует». Анита лишь сожалела, что ей не удастся посмотреть сады резиденции, знаменитые на всю Индию своим собранием роз с такими английскими названиями, как «Маршал Нейл» или «Дороти Перкинс», способных заполнить своим ароматом целый район города.

Прошло всего два месяца, как они вернулись из Кашмира, однако ей кажется, что она уже целую вечность мучается в жаркой Капуртале. Приехав к себе на виллу, супруги вновь окунулись в рутину повседневной жизни, которая замедлялась с усилением жары. Никто ничего не делал среди дня. До появления солнца Анита приходила к радже на утреннюю пуджу (молитву). Он читал параграфы из священной книги «Грант Сахиб», а Анита, наблюдая за ним, молилась Богородице и думала о святых, потому что она сохраняла свою веру. «Я напрямую разговариваю с Богом», — объяснила она радже, и он, как ей показалось, понял ее и не высказал никаких претензий. Вообще, Джагатджит уделял мало внимания обрядам, и в итоге каждый из них верил в своего бога по-своему. Вместе они составляли счастливую пару, которая словно бы парила над рифами реальности.

После молитвы раджа садился на лошадь и возвращался к восьми часам утра, когда солнце начинало печь. Остальное время он проводил в своем кабинете, занимаясь государственными делами с министрами и советниками. Они обсуждали смету и рассматривали потребности строительства электростанций, школ, больниц или почтовых отделений, и Джагатджит поступал как абсолютный монарх. Раджа назначал и снимал министров; в его землях не знали, что такое выборы. Когда Джагатджит заканчивал заниматься делами Капурталы, он выходил, чтобы пройтись по другим своим дворцам.

Несмотря на все то интересное, что сулила ей новая жизнь, Анита очень часто чувствовала себя одинокой. Новое положение противоречило ее андалузскому воспитанию. К ней относились либо с подчеркнутым уважением, либо с нескрываемой неприязнью, так что временами Анита затруднялась говорить непринужденно. Кроме того, беременность мешала ей передвигаться, и она была обречена на малоподвижную жизнь.

Раджа посоветовал молодой супруге выучить урду, чтобы она могла общаться с женами и дочерями знати и чиновников Капурталы. «Знание местного языка обеспечит тебе менее одинокую и более интересную жизнь», — сказал он ей. Таким образом, Анита оставалась у себя в комнате, практикуясь во французском с мадам Дижон и изучая урду со старым поэтом. Довольно часто испанка просто сидела, перебирая драгоценности и ожидая, когда объявят о прибытии какого-нибудь бродячего торговца, который мог бы заинтересовать ее. Ей нравился сапожник-китаец, ловко ставивший ногу клиента на лист бумаги, чтобы снять точную форму, и через два дня возвращавшийся с прекрасной парой туфель, сделанных точно по размеру. Часто на виллу приходил кашмирский лавочник, который заставлял веранду сумками, полными шелковых вещей, предметов из папье-маше или вееров, а также заклинатель змей, помогавший очистить сад от нежелательных пресмыкающихся. Он делал это с помощью флейты и забирал с собой змей, получая рупию за каждую. Время от времени являлся один отшельник-индус, обитавший в маленьком соседнем храме. Он ходил почти голый, не считая очень тонкой полоски ткани, которую подвязывал к поясу. Покрытый белым пеплом, отшельник приходил попить воды, не осмеливаясь просить милостыню.

Когда вечерело, Анита обычно сопровождала раджу на осмотр работ в новом дворце, строительство которого он планировал завершить в следующем году. У дворца уже было имя: Елисейский. Он был гораздо больше виллы, так как там предполагалось обустроить сто восемь комнат. Аните нравились прогулки по саду. Она представляла себя сидящей на террасе своей роскошной спальни и наблюдающей, как няньки везут коляску, в которой лежит ее сын. Раджа отдал ей часть сада, чтобы она посадила деревья и цветы по своему вкусу, потому что Анита хотела завести «кашмирский сад». Поскольку у них было много садовников, заботы о растениях не сильно утруждали молодую хозяйку, мечтающую о том, чтобы сад стал уютным уголком, ее собственным раем, где она могла бы уединиться.

Возвращаясь на виллу, они встречались с бисти, водоносами, которые ходили по дому с сумкой из козьей кожи на плече и разбрызгивали воду, прибивая пыль. Они также смачивали толстые куски ткани, которые затем вешали на окна и двери, — так здесь боролись с жарой. В залы проникал незабываемый аромат сумерек: запах травы и недавно политой растительности, который смешивался с дымом благовоний, очень эффективным для отпугивания москитов. Иногда по вечерам, во время ужина, играл оркестр. Анита познакомилась с рагами и газалямиу поэмами на урду, которые в Индии распевают как любовные баллады. Все они очень эмоциональные, поскольку повествуют о трагических судьбах героев, которые в конце концов спасаются благодаря любви.

Уже в постели, когда ночная температура становится невыносимой, Анита покидает супружеское ложе и делает то, чему ее научили здесь: выходит на террасу, обертывает свое тело влажной простыней и ложится на кровать из тонкого дерева, пытаясь уснуть. Проходят долгие часы без сна, но уже не из-за жары, а из-за испытываемого ею страха. Она думает о родах, о ребенке и о болезнях, которые уносят с собой людей. В Европе она никогда не думала о недугах и тем более о смерти. Но здесь все по-другому. Анита узнала, что ее преподавательница английского языка, с которой она провела только один день, заболела с началом первой жары и умерла от апоплексического удара. Утром она еще преподавала, а вечером ее хоронили. Все произошло внезапно. Говорят, что такая жара не позволяет сохранять тела. Скорость, с которой наступает смерть, поразительна. Это так типично для

Индии! За те месяцы, которые Анита провела здесь, двое слуг умерли от малярии. Как не бояться?

Испанка с осторожностью относится к тому, что ест, особенно в это время года. Она старается обходиться без мяса с тех пор, как увидела рой мух в мясных лавках у мусульман, в центре города. Прежде чем съесть фрукты, она моет их в глиняной миске водой, в которую добавляет марганцовку. Мадам Дижон сообщила ей, что лично она всегда так делает, потому что повар может забыть об этом, да и вообще, в вопросах гигиены нельзя доверяться прислуге. Этот урок Аните невольно пришлось усвоить за считанные дни. Она научила одного из поваров готовить «гаспачо по-индийски», разновидность андалузского, приправленного соевым маслом с добавлением капельки карри, чтобы оно понравилось радже. Однажды утром, войдя в кухню, она увидела, как один из пятнадцати поварят процеживал гаспачо через носок.

— Что ты делаешь? — спросила она в ужасе. — Это же носок Его Высочества!

— Не сердитесь, госпожа, я выбрал тот, который грязный, — как ни в чем не бывало ответил ей поваренок.

Когда женщина беременна, ей все время что-то советуют, и порой трудно следовать всему, что ей говорят. Акушерка сказала, что Аните нужно избегать острых блюд со специями, потому что они могут быть вредными для еще не родившегося малыша. Доктор Варбуртон запретил ей садиться на лошадь, танцевать, играть в теннис и бадминтон. Он прочитал ей отрывок из «Медицинского трактата о детях в Индии», что-то вроде библии для англичан, в котором речь шла о необходимости «поддерживать душевное состояние в покое, чтобы настроение было ровным, веселым и радостным», если женщина ожидает появления потомства. Но доктор не стал читать ей другую главу из этой же книги, где перечислялись вызывающие дрожь общие болезни, которыми страдают в Индии дети: нарывы, укусы ос, скорпионов, одичавших собак и змей, холера, колики, несварение и солнечный удар, не говоря уже о малярии, тифозных лихорадках и оспе. Чтобы предотвратить эту беду, сикхи отмечают раз в месяц ритуал празднования ребенка, который еще не родился. Сообразно этому вокруг Аниты несколько раз собирались священники и молились.

25 апреля вечером она почувствовала наступление первых сильных схваток. На вилле Виопа Vista началась лихорадочная беготня. Слуги, медсестры, акушерки и знахари забегали вверх и вниз со смешанным чувством волнения и страха, вызванным стонами мемсахиб. Вмешательство акушерки привело лишь к тому, что стоны перешли в вопли, от которых, казалось, разрывался воздух, насыщенный жарой. Анита кричала, как мусульманка, оплакивавшая своих умерших. Ребенок лежал ножками вперед, и акушерке не удалось перевернуть его даже с помощью медсестер. Ночью прибыл доктор Варбуртон в сопровождении еще двух врачей. Анита продолжала страдать в море пота и слез; ее трясло, как в лихорадке, и выворачивало все внутренности. Кожа на лице роженицы приобрела зеленоватый оттенок, у нее больше не было сил, и она не могла произнести даже слова. «Врачи стали бояться за жизнь обоих, — рассказывала Анита в своем дневнике. — Я не прекращала молиться Богородице, прося ее уберечь меня от плохого исхода». Она чувствовала себя так, как будто ей пришлось платить за все то счастье, которое подарила ей жизнь, как будто следовало искупить грех своей необыкновенной судьбы.

Доктор Варбуртон и его помощники пытались использовать ловкие приемы, чтобы изменить положение младенца. Они не в первый раз принимали трудные роды, но эти были особенно сложными. Жара стояла немилосердная. «Видя, что с каждой минутой мне становится все тяжелее, я доверилась Богородице и пообещала ей мантию, если она одарит меня милостью, сохранив мою жизнь и моего рождающегося ребенка». В конце концов доктору Варбуртону удалось вытащить ребенка, всего в крови и слизи, с пуповиной, обвитой вокруг шеи. «Через несколько ужасных часов, которые не хочется вспоминать, полумертвая и исстрадавшаяся, я услышала плач ребенка и беготню ай и слуг, сообщающих добрую весть».

Раджа, который никогда не был так близко во время родов ни к одной из своих жен, очень волновался за жизнь Аниты. Но слепая вера в английских врачей помогла ему пережить тягостное ожидание. Узнав о том, что Анита разрешилась от бремени, он был так счастлив, что отдал приказ салютовать из пушек города тринадцатью почетными залпами и объявил в Капуртале праздник. Своим министрам он велел организовать бесплатную раздачу еды у ворот гурдвары, главной мечети и храма Лакшми, чтобы разделить с бедными радость этого великого дня. На бивнях слона слуги развесили сладости и карамель для детей города. И наконец, верный традиции, принц приказал раскрыть двери тюрьмы и выпустить на свободу ее немногочисленных обитателей.

22

В великолепном дворце Камра, где жили остальные жены раджи, укрывшись за резными деревянными дверями и окнами с жалюзи, эта новость была воспринята совершенно иначе, без всякого веселья. Ее Высочество Харбанс Каур была очень озабочена. Линия наследования не ставилась под вопрос, потому что ее сын Парамджит являлся законным наследником трона Капурталы; сверх того, если он им не станет по каким-нибудь непредвиденным причинам, есть еще трое, включая и сына рани Канари, что обеспечивает наследование чисто индийской крови. Дело не в том, что супруга чувствует себя обязательно униженной или отвергнутой, когда ее муж берет себе другую женщину. Сам по себе факт женитьбы на другой женщине не вызывает антагонизма, враждебности или ревности между остальными женами. Но в случае с иностранкой, к тому же отказавшейся находиться в зенане, ситуация воспринималась несколько иначе. Жены раджи не доверяли Аните, а махарани Харбанс Каур вообще отказалась признать испанку законной женой.

Одна только мысль о том, что раджа влюбился настолько, что покинул дворец и отправился жить с «иностранкой» на виллу Виопа Vista, была оскорблением. Это никак не соответствовало тому, что от него ожидали. Конечно, Джагатджит регулярно навещал их и беспокоился о том, чтобы у них все было, — так говорят врачи и аи, которые ходят то в один дворец, то в другой. Да, у них все есть, но не в этом дело. Прошли месяцы, а раджа не провел и ночи не только со своими женами, но даже с любимыми наложницами. Вот уже долгое время он не уделяет внимания своей многочисленной семье.

Гарем томился. Их господин, душа, дающая им жизнь, оказался под влиянием иностранки, которая украла сердце раджи, лишила его своей воли, а сама ни разу не удостоила их своим посещением. Последнее ранило их больше всего остального, потому что согласно традиции старшие жены зенаны занимались новыми женщинами, заботясь о том, чтобы сделать их жизнь более легкой. Все во имя того, чтобы им вместе жилось как можно лучше, ведь в домах великих людей не существует трений или ревности, несмотря на то что Ее Первое Высочество всегда располагает властью в большей степени. Своим отказом стать частью гарема Анита закрыла двери дружбы с остальными женами раджи, которые считали, что ими пренебрегла девочка, которая не могла похвастаться хорошим происхождением. Они решили, что отсутствие у нее даже малейшего интереса к ним служило доказательством, что у нее не было интереса и к радже. Именно они, жены и наложницы, были его жизнью и истинной семьей, а Анита — всего лишь чужачка.

Влюбленность принца казалась настолько удивительной, что во дворце Камра стали спрашивать друг друга, не было ли у Аниты чего-то от ведьмы и не стал ли раджа во время одного из своих путешествий за «черный океан» (так называли океан в индийской мифологии) жертвой каких-нибудь чар или порчи. Только это могло бы объяснить перемену в его поведении и странное отдаление от гарема. Но если это так… кто тогда даст гарантию, что принц не объявит своим наследником сына испанки? И хотя жены знали, что это маловероятно, что англичане никогда этого не допустят, страх был плохим советчиком и все больше подтачивал мирное спокойствие зенаны.

Анита, конечно, заметила кое-что из того, что происходило вокруг нее. Когда к ней пришли известные в Капуртале ясновидящие, они заявили, что из наблюдений за звездами могут сделать вывод: у их с раджей ребенка будет долгая жизнь, очень привлекательная внешность и «все с ним будет хорошо, пока он не отдалится от орбиты звезды своей матери». Но были и другие предсказатели, которые заставляли ее подолгу сидеть во время пения бесконечных мантр и часами занимались тем, что открывали и закрывали книги, бросали кости на коврике или читали молитвы. Это было слишком тяжело для Аниты, еще не оправившейся от своих мучительных родов. Когда кто-нибудь из них предлагал ей выпить какое-то зелье, которое якобы отгонит злых духов, Анита решительно отказывалась. «Я испугалась. Столь разные предсказания заставили меня заподозрить, что против моего сына зрел заговор с целью лишения его прав наследования по той причине, что я была иностранкой», — было отмечено в ее дневнике. Из некоторых фраз» услышанных ею в разговорах, которые велись за ужинами и в garden parties, она немного узнала историю Флорри Брайэн. Но сопротивление, которое Анита заметила в мадам Дижон, когда попросила компаньонку рассказать поподробнее о несчастной судьбе англичанки, еще больше насторожило ее. Хотя Флорри Брайэн умерла более десяти лет тому назад, неясный образ этой женщины витал, словно беспокойная тень, над жизнью испанской принцессы Капурталы.

Англичане тоже были недовольны рождением сына Аниты, потому что это шло вразрез с тем, во что они верили и защищали. Впервые раджа не получил поздравления ни от вице-короля, ни, само собой разумеется, от короля-императора. Пришла только одна телеграмма от губернатора Пенджаба с очень скупыми поздравлениями по случаю «такого счастливого события». Англичане еще не пришли в себя от их свадьбы. «Мадемуазель Аниту Дельгадо, женщину из респектабельной, но простой семьи, — так начинался официальный доклад 1909 года, — как европейку, отпугивает индийская система жизни в зенане, что вызвало безуспешные попытки раджи решить вопрос о принятии ее в общество». Слово «мадемуазель» означало, что англичане не признали ее женой принца. Или же для британских властей Анита не была принцессой и не считалась официальной женой раджи, поэтому ее не принял кашмирский резидент. Если бы это знала донья Канделярия!.. Какое фиаско! Испанка жила как бы в легальном лимбе, на ничейной земле, и даже не подозревала, что была главной героиней многочисленных дискуссий в докладах высших чинов колониальных властей, а также в кабинете вице-короля, когда речь заходила о ее официальном статусе.

Раджа не рассказывал Аните о тонких проявлениях презрения, которые он заметил у высших чиновников и в собственной семье, равных в своей подлости. Он не хотел сообщать ей о том, что говорилось в клоаках власти, опасаясь, что это зловоние нарушит идиллию. Джагатджит не переносил, когда некоторые чиновники, не знающие тысячелетних обычаев индийцев, лезли в его личную жизнь и пытались оказать на него влияние. Как далеко остались времена Рандхара Сингха, пенджабского льва, махараджи сикхов, свободного и сильного, которому не приходилось склоняться ни перед кем, потому что он обладал абсолютной властью! Сейчас британское присутствие ощущалось повсюду, даже в тех местах, где не жили англичане. Это присутствие было постоянным, как свинцовое небо над головой, тучи которого опускались все ниже и ниже.

Раджа счел необходимым воспользоваться первой же возможностью, чтобы поговорить на эту тему с делийскими властями. На самом деле ситуация с Анитой сильно беспокоила его. Во-первых, ему казалось, будто он вынужден что-то выпрашивать, хотя, по его мнению, это принадлежало ему по праву. «Новый вице-король и генерал-губернатор Пенджаба выразили свое сочувствие к проблемам Его Высочества и сказали ему, что тот факт, что они были прямыми представителями Его Величества, короля Англии, не позволял им продемонстрировать хоть какой-нибудь признак официального признания или уважения к его испанской жене. Местные власти и прочие британские чиновники не обязаны были соблюдать эти ограничения». По крайней мере, раджа добился того, что они перестали называть Аниту «мадемуазель». Теперь она была его «испанской женой».

Он втайне надеялся, что, когда они познакомятся с Анитой и оценят ее грациозность, красоту и чувство юмора, все изменится. Возможно, она покажется англичанам такой же красивой, такой же соблазнительной и не похожей на прочих людей, как и ему. Раджа не мог понять, почему их не пленяют манеры андалузской танцовщицы, почему их сердце не трогают движения ее рук, ее хрустальный смех. Именно так происходило с остальными принцами во время их медового месяца в Кашмире. С тех пор к ним не перестают поступать приглашения из разных уголков субконтинента. Все хотят познакомиться с «испанской женой» раджи Капурталы.

Страдания, перенесенные при родах, и последующее выздоровление, более медленное, чем обычное, из-за безжалостной жары, а также ответственность за сына, который был у нее на руках, обостряли чувствительность Аниты. Она догадывалась, что ее жизнь была хрупкой и неустойчивой, как замок, построенный на песке, и, испытывая на себе антипатию со стороны женщин зенаны, боялась за своего малыша. Поэтому Анита настаивала перед мужем, чтобы ребенок как можно скорее принял крещение. Не в католическом обряде, потому что это немыслимо, а в сикхском. Анита знала, что, приобщив сына к этой вере, она приобщит его и к миру раджи. Со стороны испанки это было достаточно разумно, поскольку для ее сына религия стала бы самой лучшей защитой и даже гарантией в будущем.

Вскоре впечатляющая процессия из каравана слонов и четырех «роллс-ройсов» отправилась из Капурталы в шестидесятикилометровое путешествие в Амритсар, священный город сикхов, второй город в Пенджабе после Лахора. Слоны едва смогли пройти по узеньким улочкам, окружавшим Харимандир. Одетая в сари яркого цвета, с покрытой головой, Анита с восторгом взирала на Золотой храм. Она была поражена величественностью главной сикхской гурдвары, которая, сверкая в солнечных лучах, отражалась в воде священного озера.

Золотой храм, построенный из белого мрамора и украшенный бронзой, серебром и золотом, возвышался над блестящими водами обширного ритуального озера, через которое был перекинут мост. Под куполом, полностью покрытым листами золота, хранился оригинальный манускрипт священной книги сикхов. «Грант Сахиб», завернутый в шелк, был усыпан свежими цветами; каждый день его страницы проветривали с помощью веера из хвоста яка и смахивали пыль метелкой из павлиньих перьев, достаточно благородной для ухода за столь почитаемым предметом.

Вокруг озера, всегда по часовой стрелке, ходили верующие. Босиком, в своих разноцветных тюрбанах, они тихо ступали по блестящему мрамору, поднимая голову и выставляя напоказ длинные бороды и пышные усы. Иногда они являлись сюда в сопровождении жен и детей, у которых волосы были собраны в пучок. Одни купались в озере и приветствовали божество, сложив руки и вытянув их к небу. Другие перебирали деревянные четки, пропитанные благовониями, и спокойно прогуливались вокруг храма. Атмосфера невозмутимого покоя этого места была поразительной, как и чистота в храме. «Здесь можно было есть яичницу прямо с пола», — отметила Анита.

В этом священном месте, казалось, не существовало ни классов, ни каст, ни различий между людьми. Ощущение было такое, как будто на самом деле входишь в сон основателя сикхской религии, индуса по имени Нанак, который в двенадцать лет удивил своих родных, отказавшись носить белую нитку, традиционную для брахманов. «Разве не заслуги и поступки отличают людей друг от друга?» — спросил он, убежденный в том, что ношение нити создавало ложные различия между людьми. Восстание против религии предков заставило его примирить индуизм с его тысячей богов и ислам с его монотеизмом[30], объявив о новой религии, лишенной противоречий и бессмысленности обеих. «Нет индусов, нет мусульман, нет Бога, кроме высшей Истины», — провозгласил Нанак, будучи достойным наследником мистиков, которые всегда являлись частью индийской мозаики. Любопытно отметить, что за тысячи километров от родного Пенджаба, в Европе, некоторые его современники тоже открыли период религиозного возрождения. Как Лютер и Кальвин, Нанак осуждал идолопоклонничество и вместо догмы и доктрины защищал верование, основанное на Истине. «Религия не покоится на пустых словах, — говорил Нанак. — Верующий тот, кто считает всех людей равными себе». Его проповеди находили все больше откликов в стране, которая страдала от избытка каст, а он окружал себя шишья, что на санскрите означало «ученик» (от него и произошло слово сикх). Таким образом, Нанак превратился в их первого гуру (еще одно санскритское слово, означающее «мастер»). Они его последователи боролись против избыточной «ритуальности», против неравенства, дискриминации и плохого обращения с женщинами. Преследуемые моголами, исповедующими ислам, гуру смогли извлечь из тирании последнего ферменты своей жизненной стойкости. Девятый и последний последователь гуру Нанака преобразил свою религию в воинствующую веру, в братство сражающихся, которому дал имя хаяьса, «чистые». Как знак отличия и награду за их преданность, он дал им фамилию Сингх, что означает «лев» и является заслуженной почестью для народа, которому пришлось героически сражаться за свою самобытность и верование на протяжении веков.

Если в первый раз, увидев почтенных сикхов, этих «бородачей с отметиной Мафусаила», как их называла ее служанка Лола, Анита почувствовала некое смешанное чувство страха и почтения, теперь она испытывала иное: они вызывали у нее симпатию и доверие. С ними она чувствовала себя защищенной. Интуиция подсказывала ей, что, пока эти люди, походившие на библейских мудрецов, рядом с ней, ни она, ни ее младенец не пострадают. В Золотом храме, главной сикхской гурдваре, ребенку дали имя Аджит, а затем фамилию Сингх, которую он будет носить с еще шестью миллионами единоверцев Церемония была очень простой и заключалась в том, что присутствующим предлагали пить из металлического стакана воду, смешанную с сахаром с помощью обоюдоострой сабли. Этот сладкий напиток и стали называть амритой, «нектаром жизни», каплю которого оставляют на губах младенца. Один из проводящих церемонию прочитал стихи из обряда крещения: «Ты — сын Нанака, сын Создателя, избранный… Будешь любить человека независимо от касты и верования. Не будешь поклоняться ни камню, ни могиле, ни идолу. В момент опасности или трудности всегда помни священные имена гуру. Не молись никому в отдельности, молись всем в хальсе».

С этого момента Анита взяла на себя ответственность за то, чтобы ее сын соблюдал пять основных заповедей его религии. А чтобы она их не забыла, раджа написал заповеди на французском языке в ее тетради с синей обложкой, на которой был изображен герб Капурталы.

23

Супруги решили провести весь первый год в Индии на вилле Виопа Vista. Они даже не поехали в Муссори, чтобы спрятаться от жары, поскольку опасались, что поездка может отразиться на здоровье малыша и Аниты. Возможно, была и другая причина, о которой раджа не осмеливался говорить: дворец Капуртала в Муссори был занят его индийской семьей. Учитывая царившее там настроение, он предпочел остаться на жарких равнинах Пенджаба.

Анита теперь поняла, почему английских солдат наказывают четырнадцатью днями карцера, если застают их без знаменитой топи, которая накрывает голову и шею: жара в конце мая и в начале июня смертельно опасна. Каждый раз, когда в полдень выходишь из дома, получаешь ощущение удара. Температура доходит до сорока двух градусов уже в одиннадцать утра. Это несравнимо с жарой, которая бывает в Малаге в августе. Дни жуткие, а по вечерам воздух такой густой, что его хоть ножом режь. Только бы вовремя пришли дожди! Поля пожелтели, земля покрылась трещинами, а животные доведены до крайнего изнурения. Более десятка слуг постоянно поливают дорожки, раскачивают пунки и смачивают водой занавески и циновки.

Но Анита выбивается из сил и не может прийти в себя. С самого начала она настояла на том, чтобы кормить младенца грудью, и бессонные ночи (она дает ему грудь каждые три часа и, кроме того, вынуждена слушать завывания шакалов, которые кричат, словно обиженные дети, и не дают ей заснуть) ослабляют ее еще больше. Лола помогает ей, как может, но жара действует и на нее. Служанка с трудом просыпается среди ночи, чтобы принести ребенка матери, и поэтому Анита поднимается сама. Под воздействием изнурительной жары Анита заболела с температурой, дошедшей до тридцати девяти градусов.

— Мастит, — поставил диагноз доктор Варбуртон, который срочно прибыл утром.

— А что это? — спросила его Анита.

— Инфекция в грудях. Вы должны немедленно прекратить кормить ребенка грудью, иначе будет абсцесс. И вам нужно неукоснительно следовать моим рекомендациям по лечению болезни.

Диагноз доктора Варбуртона был воспринят Анитой как удар судьбы. Она разрыдалась, и никто не мог ее успокоить. Ничего не дали ни утешения врача, который уверял молодую мать, что у нее очень распространенное и легко излечимое заболевание, ни слова мужа, говорившего ей, что в этом нет ничего страшного и что они найдут хорошую кормилицу. Не помогли и объяснения мадам Дижон, которая приводила себя в пример, чтобы вернуть принцессе желание жить. Анита, разочарованная до глубины души, чувствовала себя опозоренной, поскольку она, мать, была неспособна выкормить своего ребенка. Кроме того, она боялась и беспокоилась из-за всего того, что узнала о болезнях, которые могли появиться у маленького Аджита в период невыносимой жары.

Подавленная своим отчаянием, она провела в слезах целый день, пока все вокруг хлопотали в поисках кормилицы. В Индии такой выбор играет очень большую роль, поскольку существует поверье, что кормилица через молоко передает ребенку некоторые свои духовные качества. Поэтому чрезвычайно важно было найти женщину, которая бы отличалась честностью, добрым характером и имела безупречную репутацию. Бывали случаи, когда кормилицы давали ребенку опиум, чтобы он спокойно спал, а другие, будучи очень бедными, постепенно прекращали давать грудь новорожденному, чтобы кормить собственного ребенка.

Как ни парадоксально, но плач Аджита вернул Аните силы. Плач, который не мог не тронуть материнскую душу и который пробуждал в ней чувство ответственности. «Он, вероятно, боится оказаться покинутым», — с детской наивностью думала она. Анита осознавала, что не может позволить себе роскошь поплакать над превратностями судьбы, когда стоит вопрос о жизни ее ребенка. И слезы малыша, и некоторое улучшение здоровья после лечения доктора Варбуртона заставили восемнадцатилетнюю женщину взять себя в руки и подавить страхи, чтобы продолжать выполнять свой материнский долг в далекой Индии, очень древней и сложной стране.

Но все равно, до тех пор пока ей не представили Далиму — молодую индианку с темной кожей и большими черными глазами, хрупкую и нежную, как газель, мать маленькой девочки, избранную среди тридцати соискательниц на должность кормилицы, — Анита не могла справиться со своей печалью, оставаясь в бездне отчаяния. Далима источала спокойствие, уравновешенность и здравый смысл. Она все время улыбалась, показывая при этом ряд белоснежных зубов, и, несмотря на свое низкое происхождение, имела задатки принцессы. Ее волосы, очень черные, блестящие от рапсового масла, были заплетены в аккуратную косу. Красная точка на лбу — тилак — напоминала «третий глаз», который служил для того, чтобы видеть несколько дальше, чем внешняя сторона предмета. Далима знала несколько английских слов и, в отличие от Лолы, умела находиться рядом, не становясь докучливой. А главное, она хорошо присматривала за ребенком. По тому, как она брала мальчика на руки и нашептывала ему что-то на ухо, Анита сразу поняла, что перед ней был человек, в котором она больше всего нуждалась в последнее время. Далима была благословением Божьим, еще одним подарком от Богородицы, которая только что избавила Аниту от проблем, печаливших ее. Испанка решила отблагодарить Богородицу и, вспомнив об обещании, данном ею во время родов, попросила мадам Дижон помочь ей.

— Я хочу отправить письмо в Париж, в «Chez Paquin»[31], — пояснила она француженке, — чтобы заказать нечто особенное.

— Еще одно выходное платье?

— Нет, это не для меня.

— Могу ли я спросить вас, для кого? — Мадам Дижон смотрела на Аниту широко раскрытыми глазами, как будто ожидая, что та осчастливит ее своим признанием.

— Я хочу заказать накидку, расшитую золотом и драгоценными камнями, для Богородицы, покровительницы моего города. Мне говорили, что Пакен делает накидки для церемоний персидского шаха.

Мадам Дижон смотрела на нее, не скрывая изумления. Она не верила в то, что слышала. Анита, как бы извиняясь за ту дикость, которую она сказала, продолжила:

— Вы знаете, как в Испании… И все же этого мало для моей Богородицы. Я бы всю ее осыпала бриллиантами.

Далима быстро превратилась в любимую помощницу Аниты, в ее тень. Все качества, которые испанка предполагала в молодой женщине, подтвердились. Из множества ай и служанок, не говоря об испанке Лоле, отошедшей на второй план, Далима была единственной, кто пользовался ее полным доверием. Землячка Аниты, ревновавшая госпожу к новой фаворитке, все время ела, чтобы заглушить скуку, вызванную бездельем. Будучи иностранкой, Лола заняла высокое положение в иерархии слуг, относившихся к ней с почтением, как будто она была еще одной мемсахиб. Девушка воспользовалась этим и целый день только и делала, что просила поесть. Лола так располнела, что, поднимаясь по лестнице, стала мучиться от одышки, напоминающей лай собаки раджи.

Нестерпимая жара давила, как каменная плита, на весь мир, хотя иногда ее прерывал какой-нибудь неожиданный визит. Индия со всеми ее крайностями походила на ящик с сюрпризами. Однажды утром какой-то шум в саду привлек внимание Аниты, вышедшей вместе со своей неразлучной Далимой посмотреть, что происходит. Почти все слуги дома собрались у боковой решетки служебного входа. Одни смеялись, другие злились, но все были очень разгорячены.

— Сестра, дай нам твоего сына, чтобы мы его благословили и пожелали удачи!

Грубый голос женщины, обращавшейся к Аните через толпящихся слуг, которые стояли стеной, образуя барьер, не соответствовал ее внешнему виду. В сари цвета фуксии и с дешевеньким ожерельем на груди, с ярко подкрашенными глазами и оранжевой гвоздикой в черных волосах, заплетенных в косу, она стояла в окружении женщин с таким же, как и нее, экстравагантным макияжем. Все они размахивали бубнами и требовательно о чем-то просили.

— Госпожа, не обращайте на них внимания. Это хиджры, — сказал ей мажордом.

— Как вы сказали?

На лице мажордома появилось выражение озабоченности.

— Ни мужчины, ни женщины… Вы поняли меня?

Анита, разумеется, слышала о евнухах, таинственной касте, наследии империи Великих Моголов, чьи общины рассеяны по всей Индии. Это не трансвеститы, а кастраты.

— Чего они хотят?

— Благословить ребенка.

— Ни в коем случае!

— Они приходят уже пятый раз… Знаете ли, таков обычай…

Перекрикивая голос мажордома, евнухи пели: «Принеси нам твоего сына, сестра, мы хотим порадоваться вместе с тобой!»

Мажордом поклонился Аните и почтительно обратился к ней:

— Госпожа, я сейчас позову охрану раджи, чтобы прогнать их.

— Нет! — робко произнесла Далима, смутившись, потому что она осмелилась вмешаться в разговор. Мажордом метнул на нее злобный взгляд только из-за того, что она просто открыла рот, но служанка продолжила: — В этом нет необходимости. Скажите им, чтобы уходили…

— Дело в том, что они нам угрожают, — ответил мажордом.

— Угрожают? — удивилась Анита. — Как?

— Как они всегда это делают… — пробормотал мажордом, передернув плечами от новой неприятности, — теперь ему придется объяснять то, что его заставляет стыдиться. — Угрожают, как у них принято, поэтому вся прислуга и возмущается…

— А как у них принято?

Стыд заставил его понизить голос.

— Это ужасно, госпожа, — продолжил мажордом. — Они угрожают задрать вверх сари и показать свое тело… вернее, то, что осталось от… некоторых органов. Они всегда так делают, когда их не пускают в дом или не угощают. Поэтому, чтобы избавить себя от жуткого зрелища, все в конце концов соглашаются…

На Аниту напал приступ смеха, и она вытерла слезы, выступившие от неудержимого хохота. Далима слегка улыбнулась, чувствуя неловкость, и осторожно добавила:

— Но они хорошие, мемсахиб, они благословляют всех детей Индии.

— Ах, вот как!

— Они приносят детям удачу, — сказала Далима, — и обладают способностью смывать грехи их прежней жизни.

Анита задумалась и повернулась к мажордому:

— Ваших детей они тоже благословляли?

— Да, конечно, мемсахиб. Никто не хочет ссориться с хиджрами.

Анита снова задумалась. А если они правы? Для такого суеверного человека, как она, чем больше благословений получит ее сын, тем лучше. «Какое-нибудь да подействует», — сказала она себе. В глубине души испанка считала, что все средства хороши, лишь бы защитить маленького Аджита. Защита ни для кого не бывает лишней, а тем более для сына иностранки. Кроме того, она доверяла Далиме, которая всегда говорит от сердца.

— Тогда давай принесем его прямо сейчас, — сказала Анита удивленному мажордому.

С ребенком на руках Анита прошла между слугами, которые молча уставились на нее, а потом передала его евнуху, одетому в сари цвета фуксии. Тот аккуратно взял мальчика и внезапно принялся танцевать, поворачиваясь и раскачиваясь в ритме колокольчиков, пришитых к подолу его сари, и бубнов в руках остальных. «Ребенок сильный, как Шива, попросим всемогущего Бога, чтобы он избавил мальчика от грехов его прежних жизней…» — запели все хором и стали пританцовывать вместе с ним. В это же время евнух в сари цвета фуксии взял немного красной пасты из коробочки и указательным пальцем нарисовал точку на лбу младенца. По этому символическому жесту все прежние провинности сына Аниты перешли на евнухов.

Хиджры остались довольны, потому что таким образом выполнили свою миссию: ту, которую на них возложила Индия с ее тысячами каст, определив им роль козлов отпущения. Они закончили танцевать в честь матери и бросили на голову Аниты рисовые зерна. Невыносимый зной не в состоянии был помешать происходящему. Этот неожиданный импровизированный праздник, веселый и оживленный, порадовал Аниту. Еще несколько минут назад эти люди казались ей странными, далекими и страшными, а теперь она смотрела на них как на своих друзей. Забрав ребенка, мажордом робко обратился к молодой госпоже:

— Мемсахиб, евнухи обычно берут деньги за свои услуги…

Анита повернулась к Далиме, чтобы та подтвердила слова мажордома. Далима кивнула.

— Я дам ему пять рупий, — сказала Анита.

— Нет, мемсахиб. Они берут дорого, и никто не смеет торговаться с ними из опасения стать жертвой их проклятий.

Анита подошла к группе евнухов, которые буквально пожирали ее глазами, обсуждая одежду, которая была на ней, украшения, макияж и красоту ее лица. Их широкие улыбки позволили увидеть большое количество золотых зубов, которые выглядывали меж алых губ.

— Сколько ты хочешь? — спросила Анита, обращаясь непосредственно к евнуху в одежде цвета фуксии.

— Мемсахиб, я позволю себе ответить вам вопросом на вопрос и охотно приму то, что вы нам дадите, — сказал евнух, — но после того как вы обдумаете свой ответ. Что стоит для вас смыть все грехи прежних жизней?

Анита задумалась, а потом повернулась к мажордому:

— Дай ему сто рупий. Несомненно, мой сын, как настоящий сын своей матери, должно быть, много грешил.

В начале июня произошло нечто, что казалось уже невозможным: жара усилилась еще больше. Все пристально смотрели в небо в ожидании первых облаков, вестников муссонов. Звуки песнопений крестьян, молящихся богине Лакшми, чтобы она оросила поля, доносились до террасы, где лежала Анита. Она слышала тяжелые вздохи Лолы и бешеные взмахи ее веера, подобные ударам крыльев гигантского мотылька, бьющегося вокруг огня. Лучше всего спокойно лежать, чтобы пот не лился с тебя градом. Раджа прекратил свои утренние прогулки верхом и нашел убежище в библиотеке, погрузившись в чтение.

— Как долго продлится это пекло? — спросила Анита мадам Дижон.

— Если все будет в порядке, если дожди пойдут вовремя, то примерно до 10 июня. Беда в том, что последние дни кажутся бесконечными.

Бывают случаи, когда мадам Дижон похожа на прорицательницу. 10 июня, примерно в четыре часа вечера, раздался невообразимый шум; вихрь обжигающего воздуха поднял огромные тучи пыли и начал срывать листья с деревьев. В некоторых местах с крыши сорвало черепицу, и она с грохотом стала падать на землю. Казалось, ураганный ветер собрался снести всю виллу. Дождь еще не пошел, но на лицах слуг появилось довольное выражение. Сухая буря служила подтверждением, что неминуемо пойдут дожди.

Далима, молодая служанка Аниты, заплакала от волнения. Ее родители были бедными крестьянами, и их урожай зависел от воды. Все индийцы были охвачены паникой, переживая, что муссон не придет. Нечто подобное иногда случалось, и впоследствии вся страна голодала, теряя каждого десятого жителя. В последний раз это было в 1898 году, когда раджа приказал приостановить строительство нового дворца, чтобы направить средства в помощь своему народу. По этой причине первые дни июня являются решающими в жизни субконтинента: плохой урожай риса может означать потерю миллионов жизней.

Прошли часы, и от сухого обжигающего воздуха запершило в горле. В глазах кололо, как будто в них было полно песка. Сад и поля покрылись слоем желтоватой пыли, которую принес ветер из пустыни Тар. Огромные тяжелые тучи скопились на горизонте. По мере того как небо покрывалось черной пеленой, давление становилось невыносимым, но дождь все не шел. Так прошло несколько дней, очень опасных для детей, потому что слишком велик риск обезвоживания организма. Анита заметно ослабела, ее сил хватало только на то, чтобы постоянно поддерживать нужную влажность в детской с помощью мокрой простыни. У нее было ощущение, будто она жила в заточении на корабле, плывущем среди раскаленного моря песка. Такая невыносимая погода привела к тому, что ветер внезапно прекратился, а ртутный столбик поднялся еще на четыре-пять градусов, повергнув всех в уныние. Казалось, что бог муссонов сознательно заставляет страдать людей и медлит, не решаясь сбросить свое бремя.

В полной неопределенности прошло еще три дня, пока Анита не услышала грохот на черепичной крыше, как будто на нее начали бросать камни. Однако крики радости, донесшиеся из комнат особняка и даже из ближайшей деревни, расположенной на другом берегу реки, вернули ей надежду, что ад наконец-то закончится. Это были первые капли с неба, большие и тяжелые, с глухим стуком падающие на черепицу. Сильный раскат грома разбудил ребенка. Вся крыша сотрясалась от барабанившего по ней дождя. «Пришел муссон!» — услышала она чей-то крик сверху. Этот первый ливень был необычайно мощным. Шум воды, льющейся на крышу, казался оглушающим. Через мгновение порыв ветра, пробившись сквозь пелену горячей воды, принес приятную свежесть. Анита и Лола бросились в сад. Раджа тоже вышел из дома и стоял перед фонтаном, скрестив руки и глядя вверх, на опорожняющееся небо. Он оставался под дождем в насквозь промокшем тюрбане и смеялся.

За домом слуги тоже участвовали в этом празднике воды, прыгая и распевая, как дети. Казалось, что внезапно перестали существовать касты и различия между хозяевами и слугами, богатыми и бедными, сикхами и христианами. Словно в этот миг люди, такие подавленные еще несколько часов тому назад, возродились к жизни. Взрыв веселья прокатился по всем полям и городам Пенджаба, и даже пальмы дрожали от волнения. Люди выходили из жилищ и, быстро раздевшись, мокли под дождем, весело пританцовывая. После того как они долгое время были парализованы, пытаясь укрыться от жары, наступило всеобщее ликование.

Как только дождь прекратился, от земли начал подниматься пар и остановился на высоте тридцати сантиметров, покрывая некоторые части сада беловатыми лоскутками, похожими на хлопок. Влажность была высокая, и Аните довелось наблюдать странное явление: садовник поставил лопату в одно из этих скоплений пара, и на ее лопасти появилось белое облачко, которое он поднял и перенес в другой уголок сада, скинув с лопаты.

Когда вышло солнце, Анита и раджа решили пойти в новый дворец, чтобы посмотреть, какой урон нанесла буря. По пути они увидели необычное зрелище: столбы пара поднимались над Капурталой, делая ее похожей на гигантскую кастрюлю с кипящей водой. На улицах мужчины снимали с себя рубашки, а женщины принимали душ, стоя одетыми под сточными трубами. Толпы голых ребятишек бегали друг за другом, крича от радости. Когда супруги вернулись, отдав необходимые распоряжения руководителю работ и убедившись, что урон незначителен, они обнаружили, что газон на вилле Виопа Vista, словно по мановению волшебной палочки, снова зазеленел. Лягушки прыгали, громко квакая, по залитым водой дорожкам. А крики Лолы снова стали слышны в просторных помещениях особняка, потому что дождь оживил разного рода насекомых, в том числе и больших коричневых тараканов, за которыми она гонялась с метлой по всему дому.

24

После того облегчения, которое принесли первые дожди, Анита вдруг поняла, что жара не исчезла, просто теперь она была не сухой, а влажной. Дождь шел каждый день, причем по нескольку раз, так что приходилось часто переодеваться, потому что от пота одежда становилась мокрой. Ни душ, ни ванна не могли остановить потоотделение. Появилось ощущение постоянно влажных рук. С пришествием муссонов все чаще слышалось новое слово —flood, «потоп». Это слово не сходило с уст, когда слуги ведрами пытались собрать воду, просочившуюся через течи в потолке, или высушивали тряпками лужи на полу. Выйдя как-то утром на террасу, Анита увидела, что вся вилла была окружена водой. Река ночью вышла из берегов, и садовники передвигались по саду в лодках, которые обычно стояли привязанными у пристани на берегу. Они перевозили лань, павлинов, кошек и собак, которые напрягались от страха, когда к ним приближался такой импровизированный Ноев ковчег. В городе из-за потоков воды прекратила работу небольшая электростанция, а повозки, запряженные бьщами, с трудом передвигались по затопленным улицам.

Первые последствия проливных дождей не заставили себя долго ждать: резко увеличились цены на продукты, в первую очередь на рис и картофель, с доставкой которых возникли проблемы. Но именно в эти дни Анита стала свидетелем особых уз, которые существовали между раджей и его народом. Во время его поездок в автомобиле или на слоне у ворот нового дворца, у входной решетки на виллу подданные ожидали своего правителя и без всякого страха приближались к нему, прося Dohai, что означало «Мой господин, прошу внимания». Крестьяне жаловались на цены и проблемы, вызванные дождем. К нему обращались, называя его отцом, потому что видели в Джагатджите защиту и благожелательную справедливость идеального отца. Это были необычные отношения, построенные на доверии, уважении и некоторой фамильярности. Иногда крестьянин просто останавливал раджу, чтобы расспросить о его семье или рассказать о своей собственной. Джагатджит смеялся и шутил с ним на пенджабском языке. Точно так же он вел себя с фермерами, торговцами, детьми. Анита заметила, что в этих случаях поведение мужа очень отличалось от его жесткой манеры держать себя с англичанами и даже с тем, как он общался во дворце со своими собственными детьми, соблюдая определенную дистанцию, ибо в Индии «раджа остается раджей даже для своей семьи».

Дети принца были примерно того же возраста, что и Анита, и учились в Англии. Первенец и наследник по имени Парамджит должен был вскоре вернуться в Капурталу. Когда мальчику было десять лет, раджа договорился о его женитьбе на девушке из одной знатной семьи рода раджпут из княжества Джуббал. Он собирался женить своих сыновей, как когда-то женили его, смешивая кровь Капурталы с кровью наиболее благородных и древних родов раджпута с целью улучшения касты. Раджа намеревался устроить свадьбу сразу по возвращении юноши из Англии, только бы тот, зараженный европейскими идеями, не выбрал себе жену сам. Принц, каким бы открытым и западным он ни казался, в глубине души оставался традиционным индусом. Зная, что его сын Парамджит обладал слабым характером и по натуре был меланхоликом, раджа почти не сомневался, что тот не станет возражать против жены, которую выбрал ему отец.

В Харроу, престижном английском колледже, где Парам-джит учился со своими братьями и детьми британской элиты, у него был один друг индиец, имя которого впоследствии вошло в историю, — Джавахарлал Неру. «Это неприспосабливаемый человек, всегда несчастный и не способный сойтись с остальными товарищами, которые подшучивают над ним и его манерой себя вести», — скажет он однажды о наследнике из Капурталы. В одном секретном донесении политический департамент Пенджаба дал ему такую характеристику: «Наследник безответственен, слабо интересуется государственными делами, совершенно не переживает о благополучии народа и бесконечно просит денег у отца, чтобы пускать их на ветер».

Второй сын раджи, Махиджит, был более серьезным, да и учился лучше. Третий, Амарджит, учился в Оксфорде и с юных лет проявил большую склонность к карьере военного. Однако все сходились во мнении, что самым одаренным был младший, Каран, сын рани Канари, который учился в престижном лицее Жансон Сайи в Париже, прежде чем тоже поступить в колледж в Харроу. Этот общительный, открытый юноша был хорошим оратором и проявлял интерес ко всему, что его окружало. Ему нравились лошади, сельское хозяйство и политика.

Анита горела желанием познакомиться со всеми сыновьями Джагатджита. В конце концов, они были ее пасынками!

Анита смеялась, думая об этом, но в то же время испытывала внутреннее беспокойство: она боялась, что молодые люди, будучи под влиянием своих матерей, не примут ее. Испанка давно начала осознавать, что вокруг нее образовался вакуум и она, похоже, обречена на неприятие и со стороны британских властей, и со стороны семьи раджи.

Несмотря на тяжелый климат, эти первые месяцы жизни в Индии прошли с ощущением полного счастья. Восстановившись физически после родов и наслаждаясь спокойствием, которое ей обеспечила преданная и милая Далима, Анита снова смогла вернуться к физическим упражнениям, в частности к верховой езде, что доставляло ей огромное удовольствие. Пока был период муссонов, Анита выезжала с мужем в четыре утра, чтобы часами скакать на лошади. Они проезжали через рисовые поля и участки, засаженные фасолью и луком, вдыхали пьянящий аромат цветов рапса, желтые волны которого доходили до самого горизонта. Продолжительные поездки верхом приводили Аниту в те места, которые она не смогла бы увидеть другим способом. Они бывали в деревнях, где павлины встречали ее криками, а крестьяне, всегда внимательные и гостеприимные, угощали их стаканом молока или бананом. Стоя под ветвями мангового дерева, раджа расспрашивал своих подданных о семьях, о состоянии урожая, о детях.

Когда погода улучшалась и жара спадала, они переходили на другой вид спорта, который Джагатджит ввел в моду в своей стране, — теннис. Между индийскими принцами существовало некоторое соперничество в отношении спорта: махараджа Джодхпура был опытным игроком в поло и привлекал в свою страну лучших игроков мира. Бхупин-дар Сингх из Патиалы специализировался в игре в крикет, и ему удалось сделать свою команду командой высокого уровня.

Без сомнения, будучи под влиянием игроков, с которыми он познакомился во Франции, Джагатджит Сингх из Капурталы отдал предпочтение теннису, в который он играл в тюрбане, широких брюках и длинной индийской рубашке до самых бедер. Прежде чем начать игру, он менял свой кирпан — сикхский кинжал — на ракетку, подбирал фалды и запихивал их себе под пояс. Он намеревался пригласить чемпиона по теннису Жана Барбара в качестве тренера. Дважды в неделю некоторые представители знати, члены семьи придворных и просто любители этого вида спорта собирались в Капуртале, чтобы поиграть в теннис. Когда заканчивалась игра, они садились пить чай в специально открытой для этого палатке, и если среди гостей была знаменитость, раджа приглашал его к себе за стол. Подобные вечера, устраиваемые раджей, сделали очень много для развития тенниса в Пенджабе, который дал миру игроков международного класса.

Анита понимала, что нельзя упускать возможность для усовершенствования своих навыков и знакомства с новыми людьми и потому с удовольствием участвовала в этих встречах, став игроком в теннис. Так она познакомилась с Раджкумари Амрит Каур, великолепной спортсменкой. Амрит Каур, для близких Биби, была племянницей принца, дочерью раджи из той ветви семьи, которая претендовала на трон Капурта-лы и ставила под сомнение законность коронования маленького Джагатджита. Это была семья, принявшая христианство благодаря умелым действиям некоторых британских миссионеров и изгнанная из Капурталы англичанами, уставшими от их претензий на трон. Семья Биби поселилась в городе Джаландхар, что в пятнадцати километрах от столицы.

Дочь раджи, лишенного трона, ездила в собственной коляске, которую тянули четверо босоногих мужчин в форме Капурталы и в синих тюрбанах на голове. Ей также нравилось скакать одной на лошади, и, прихватив с собой зачехленные ракетки, Биби часто приезжала поиграть в теннис. Всегда элегантно одетая и модно причесанная, с крупными локонами, обрамляющими лицо, Биби славилась среди местного населения своей щедростью. Она приехала из Европы с баулами, наполненными роскошными подарками для всех своих племянниц и двоюродных сестер, порадовав их французскими нарядами, бусами из инкрустированного хрусталя, меховыми боа и прочими великолепными вещицами. Биби пользовалась завидной свободой в той среде, где ее практически невозможно иметь. Поэтому женщины из зенаны смотрели на нее с недоверием, хотя тайно восхищались ею.

Сна не придерживалась никаких правил и время от времени позволяла себе совершать что-нибудь скандальное, невиданное, больше похожее на провокацию. Например, она курила сигареты в черном посеребренном мундштуке, и остальные женщины прощали ей это, как прощали и то, что она была христианкой-протестанткой. Они считали ее наполовину белой, как будто принадлежащей к другой галактике.

Впоследствии между Анитой и Биби возникла симпатия. Индианка была на год старше испанки. Девушка прекрасно говорила по-французски и по-английски, любила бридж, профессионально пела и играла на пианино. Анита восхищалась новой знакомой, потому что Амрит Каур была воплощением той, кем бы хотела стать бывшая испанская танцовщица: аристократкой, свободной и богатой. Отец Биби имел славу «набожного христианина» и человека, одержимого идеей сделать Индию независимой, что было диаметрально противоположно идеям раджи, поэтому они не поддерживали никаких отношений. Но Биби принимала участие в дворцовой жизни, особенно когда в Капуртале устраивали прием, который ее интересовал, или проходили спортивные соревнования. Высокая, с большими карими глазами и немного неуклюжая, она очень увлекалась спортом, которым усердно занималась в течение многих лет, когда училась в Шербурнской школе для девочек, в Дорсетшире, где получила степень бакалавра. Помимо того что Биби была местной чемпионкой по теннису, она обладала веселым нравом, целеустремленностью и жизнелюбием. Она побывала на всех континентах, и ее образ мышления, открытый и лишенный предрассудков, очень привлекал Аниту.

Раджа благожелательно смотрел на то, что его жена подружилась с Биби, потому что это был определенный способ прорвать блокаду, устроенную женщинами его семьи, и помочь ей избавиться от одиночества.

— Но имей в виду, эта ветвь семьи заражена революционными, довольно абсурдными идеями, которые я совершенно не разделяю, — предупредил он жену.

Анита не ответила и прикинулась ничего не понимающей, хотя она прекрасно знала, о чем говорит раджа. Биби частенько повторяла, что Индия «находится под игом Англии», и с негодованием относилась к унизительным обычаям предков, которые касались женщин. Ее возмущало замужество, оговоренное еще в детстве, жизнь в заточении, которую они были вынуждены вести. Будучи христианами, родители Биби не заставляли ее вступать в брак, однако, несмотря на это, девушка говорила, что они искали для нее кандидата в мужья. Она ничего не хотела знать. Вернувшись из Англии с перевернутой душой и желанием изменить тысячелетние догмы своей страны, Биби мечтала вновь уехать в Лондон, чтобы учиться в университете. В Аните мятежная индианка нашла прекрасную собеседницу и в общении с ней давала свободу своим мыслям. Долгие поездки верхом, которые обе совершали по вечерам, Биби использовала для того, чтобы показать новой подруге второе лицо Индии, которое испанка, оставаясь в четырех стенах виллы Виопа Vista, никогда бы не увидела. Так Анита открыла для себя крестьянскую Индию, увидела бедность, в которой жили крестьяне. Это была другая страна, чье сердце билось в ином ритме, не совпадающем с ритмом высшего общества.

Однажды вечером Биби, одетая на английский манер в костюм амазонки, приехала верхом на лошади. В высоких кожаных сапогах, в котелке из черного бархата и брюках с фалдами, она выглядела, мягко говоря, странно. Подобный наряд воспринимался в Капуртале как шокирующий. В других частях Индии он уже никого не удивлял после того, как дочери вице-короля ввели его в моду, катаясь на лошадях по молу, широкому проспекту, в Симле. Ничуть не смущаясь, они словно выставляли напоказ новый скандальный наряд.

— Я хочу представить тебя принцессе Гобинд Каур, — сказала она Аните. — Ты будешь очень довольна этим знакомством. Почему бы тебе не сесть на Негуса и не поехать со мной? Я представлю тебя во дворце.

Негус, любимая лошадь Аниты, скакун англо-арабской крови, был черным, как сажа, а от сверкающей попоны на его спине исходили серебристые отблески. Для испанки Негус означал свободу. Вдвоем подруги проскакали через поля около двадцати километров, пока не добрались до деревни с названием Кальян, расположенной по другую сторону границы государства Капуртала.

Они подъехали к глиняной хижине, на стены которой хозяйка выставляла на просушку сухие коровьи лепешки. Женщина стала энергично жестикулировать, когда узнала Биби, и обе бросились друг другу в объятия. «Она не может быть принцессой», — сказала сама себе Анита. Но она ошиблась. Эта женщина с почерневшими руками, одетая в сари, грязное от земли и дыма, без всяких украшений, и была принцессой Гобинд Каур, третьей двоюродной сестрой отца Биби. Человек, идущий по дороге с плугом за плечом, был ее муж — Варьям Сингх, бывший полковник армии Капурталы, выходец из благородной семьи, славно послужившей на благо своей родины.

— А дворец? — спросила Анита.

— Мы в нем, — ответила Биби, смеясь и указывая на глиняную лачугу.

«Индия удивительна», — подумала Анита.

Несколько лет тому назад Гобинд Каур жила во дворце высотой в шесть этажей в городе Капуртале, окруженная всевозможной роскошью и изысками, которые соответствовали ее высокому статусу. Она вышла замуж против своей воли за представителя знати с богатством и положением, но опустившегося, дебильного мужчину, к тому же алкоголика. Она полностью покорилась судьбе, хотя до мозга костей ненавидела свое окружение. Однажды во дворец на инспекцию караула пришел полковник Варьям Сингх. Между ними вспыхнула любовь с первого взгляда, и вскоре они стали любовниками. Долгое время они регулярно встречались. Он пробирался к принцессе через подземный ход, соединявший дворец с улицей, и проводил с ней часть ночи. Но однажды их разоблачили, и им пришлось бежать. Без одежды, драгоценностей и денег.

Членами своей семьи Варьям Сингх был публично лишен не только благородного происхождения, но и своего наследства. Им не пришлось уходить очень далеко, нужно было только бежать в места, не подчиняющиеся юрисдикции Капурталы. Гобинд Каур и Варьям Сингх обосновались в Кальяне, по другую сторону границы, на британской территории и жили как крестьяне, хотя и немного лучше. Во всяком случае, у них была уверенность, что они никогда не умрут с голоду. Как Биби, так и другие члены ее семьи помогали им деньгами, и благодаря этой помощи они смогли купить землю.

Биби восхищалась Гобинд Каур всей душой. Индианка, отказавшаяся от всего ради любви к мужчине, — случай исключительный. Смелый поступок женщины превратил ее в гага avis[32] и героиню. И хотя в Капу рта ле никто не говорил о Гобинд Каур, поскольку до сих пор еще не утих скандал, было известно, что их история облетела всю Индию и осталась в народных песнях и поговорках.

— Не говори радже, что я привела тебя сюда, — попросила Аниту подруга, — он этого не поймет.

Анита кивнула в ответ, продолжая потихоньку пить чай из глиняной чашечки, которую подала ей принцесса. Испанка задумчиво смотрела на Гобинд Каур: история этой необыкновенной женщины, столь дорого заплатившей за свою свободу, не оставила ее равнодушной. А она… наступит ли для нее день, когда ей придется отказаться от всего ради свободы? Будет ли длиться вечно ее идиллия с раджей? Примут ли ее когда-нибудь как свою или она будет продолжать оставаться чужестранкой? Размышления Аниты всегда заканчивались тем, что она задавалась вопросом, который впервые прозвучал из уст ее друга, художника Ансельмо Ньето, во время их встречи в Париже. «Действительно ли ты его любишь?» — спросил он тогда.

«Да, разумеется, люблю», — отвечала она сама себе. Подтверждением тому был недавний случай, когда раджа соскочил с лошади и упал на землю. Она до смерти испугалась, думая, что с ним произошло что-то плохое. К счастью, ничего страшного не случилось, но тревога и страх за него, не дававшие ей покоя, наверное, и были любовью, которую она чувствовала в себе самой. Пока она смотрела, как солнце садилось в поля рапса, покрытые сиянием от синеватого тумана, ей на ум пришел другой вопрос: «А если однажды я по уши влюблюсь в другого мужчину, как это произошло с Гобинд Каур?» Анита предпочла не отвечать на него, а потом вообще выбросила его из головы, подчиняясь рефлексу самозащиты и не желая думать о том, к каким крайностям могла бы привести ее случайность. Помимо этого у нее мог возникнуть другой вопрос: «А разве я когда-нибудь влюблялась?» Одно дело любить раджу, а другое влюбиться в него. Она знала, что в ее случае не было вспышки любви. Она никогда не знала такой влюбленности, способной потрясти человека до глубины души, этого сумасшедшего чувства, которое так хорошо описывает канте хондо[33]. Можно ли прожить целую жизнь, ни разу не испытав страданий от любви? Не давая себе увлечься чувственным порывом?

— Рам, Рам!

Несколько крестьян, возвращавшихся в деревню, приветствовали ее, сложив руки. Это был волшебный момент дня в полях Индии. Люди называли его «час коровьей пыли» из-за облаков пыли, которые поднимали животные, возвращаясь в хлев. Небо окрашивалось в бледно-сиреневый цвет. Запах дыма, поднимавшийся из печек, на которых женщины начинали готовить ужин, заполнял улочки и распространялся по долине. Мужчины, грязные от пыли, шли домой со своими мотыгами на плече. Собаки выли и повизгивали, внюхиваясь в воздух в поисках еды. Этот древний пейзаж казался вечным. «Нет ничего более красивого, чем наступление сумерек в индийской деревне», — сказала себе Анита.

25

В течение всего года Анита присутствовала на всех гражданских и общественных мероприятиях, где она и раджа были главными действующими лицами. Религиозные праздники отмечались в Амритсаре, множество других приемов проходило в столице Пенджаба Лахоре, расположенном в трех часах езды на машине от Капурталы. Привыкнув к спокойной жизни на вилле Виопа Vista, Анита испытывала восторг от контраста, который видела в древней столице империи «Тысячи и одной ночи». Благодаря красивым памятникам, элегантным дворцам, хранившимся здесь сокровищам, открытой и оживленной атмосфере Лахор называли Парижем Востока. Он был еще более космополитичным, чем Дели, и уже долгое время пользовался репутацией самого толерантного и открытого города Индии.

В буфетах «Гимхана-клуб» и «Космополитен-клуб» смешались сикхи, мусульмане, индуисты, христиане и парсы. Светские дамы одеты почти так же, как и французские куртизанки семнадцатого века, а мужчины похожи на героев-любовников немого кино. На приемах, ужинах и балах высшего общества, которые знать и торговые магнаты давали в своих роскошных особняках, расположенных в жилых кварталах, не было дискриминации, кроме той, которую ввели англичане. Так, например, в своем любимом месте встреч, «Пенджаб-клубе», на табличке у входа было написано: «Только для европейцев». Для Аниты Лахор был полной противоположностью Капурталы с ее душной атмосферой.

Здесь не было пустых формальных отношений, поощряемых женами раджи, и Анита не чувствовала себя так, будто «имела сразу четыре свекрови», как она сама говорила, смеясь. В Лахоре царил дух большого города. У англичан там был военный лагерь, и они руководили Пенджабом из древнего дворца Великих Моголов, где находилась резиденция британского губернатора.

Еженедельная поездка в Лахор, превратившаяся для Аниты в традицию, которую она соблюдала с религиозной пунктуальностью, стала для молодой женщины, как и поездки верхом, настоящей отдушиной. Раджа обычно возил ее с собой в одном из своих «роллс-ройсов», который он вел лично, потому что у него всегда было какое-нибудь дело или встреча в самом важном городе региона.

Больше всего Аните нравилось самой ходить за покупками. Без мужа, в сопровождении одной только Далимы, Лолы или двух-трех слуг, которые носили за ней пакеты, она с удовольствием бродила по улицам Лахора.

— Приходи к дворцу губернатора, когда закончишь, — однажды попросил Аниту раджа, оставляя ее в начале улицы ювелиров, где она намеревалась купить подарки для своей семьи, поскольку им предстояла скорая поездка в Европу.

Анита ответила ему воздушным поцелуем, что заставило раджу улыбнуться смелости и в то же время внезапности жеста. Женщины вышли из автомобиля и направились вдоль улочки, пока не затерялись в византийской головоломке многочисленных ларьков и мастерских. Испанке нравилось погружаться в кипучую жизнь запутанного восточного базара, расположенного в сердце города. Она стремилась разведать в нем все, а затем, спустя несколько часов, в сопровождении своей свиты победоносно пройтись по молу, по обеим сторонам которого было полно кафе, баров, магазинов, ресторанов и театров.

Перед долгожданным путешествием, в которое Анита собиралась взять маленького Аджита, чтобы показать внука своим родителям, тяга к покупкам становилась все более сильной. Мечтая вернуться в Малагу и увидеться со своей семьей, она хотела привезти все, что видела, как будто это давало ей возможность подарить кусок Индии, обвязанный ленточкой наподобие коробки конфет. Поэтому она с удовольствием прошлась по улице ювелиров с ее блестящими образцами золотых браслетов, лакированных шкатулок и сундучков из сандалового дерева; потом посетила улицу парфюмеров с их лесами курящихся благовонием палочек и баночек, полных эссенций; пробежалась взглядом по искрящимся витринам с домашними тапочками, расшитыми блестками. Задержавшись у одного из многочисленных на этой улице оружейных магазинов, где продавались ружья, копья и кирпаны, ритуальные кинжалы сикхов, Анита подумала о том, что ее сыну Аджиту придется когда-нибудь носить такой кинжал на поясе. Она улыбалась, глядя на торговцев цветами, которых не было видно из-за огромных букетов гвоздик и жасмина; с интересом смотрела на лотки с чаем, где лежали кипы листьев разного цвета — от бледно-зеленого до черного. Торговцы тканями, босые, сидя на корточках в своих маленьких лавках, устланных циновками, приглашали ее выбрать что-нибудь из их блестящих товаров.

В некоторые магазины женщины проскальзывали, прячась под бурками и внимательно поглядывая через узкую прорезь накидки, — как монахини в часы вечерней молитвы, думала о них Анита. Там продавали только накидки: одни были квадратными и маленькими, другие походили на платки, а некоторые, длинные, были больше похожи на шарфы; здесь же продавались маски из Аравии, закрывавшие только лоб и переносицу, и бурки с сеточкой, как у афганок. В общем, целая коллекция одежды, позволяющей укрыться от похотливых взглядов мужчин.

Дворец губернатора располагался в старой резиденции принца Асафа Хана, отца Мумтаз-Махал, которая вдохновила мужа на создание Тадж-Махала. Одновременно грандиозный и утонченный, с элегантными широкими и узкими окнами, просторными внутренними двориками, дворец был настоящим украшением искусства Моголов в Индии.

Анита в сопровождении своих слуг, нагруженных пакетами, предстала перед английскими охранниками, одетыми в форму цвета хаки.

— Кабинет губернатора, please?

— Сожалею, миссис, но я не могу пропустить вас.

— Я пришла за мужем, который сейчас находится у господина губернатора.

— Вам придется подождать, пока они закончат, миссис.

— Я — принцесса Капурталы, — добавила испанка.

— Не сомневаюсь в этом, сударыня, но не могу позволить вам войти. Таков регламент, я сожалею.

Решительные протесты Аниты разбивались о невозмутимость охраны.

— Если вы не позволяете мне сообщить ему, что я здесь, то, по крайней мере, отправьте кого-нибудь сделать это.

— Я не уполномочен прерывать встречу губернатора. Самое большее, что я могу для вас сделать, это провести в зал ожидания…

Аните оставалось лишь уступить и замолчать. Внезапно она оказалась в галерее, где находились только женщины, большинство из которых были одеты в бурки и молча сидели на неудобных деревянных скамейках. Впервые, пока Анита ожидала появления мужа, она осознала, что испытала довольно неприятные чувства, оттого с ней обошлись как с обычной женщиной.

Когда раджа закончил встречу и вышел из кабинета губернатора, он сразу заметил Аниту, грустно сидевшую на скамье в зале ожидания, как птичка. Джагатджит был в плохом настроении. Ему пришлось выдержать бестактность губернатора, который, как всегда, спрашивал его, не повредит ли длительная поездка в Европу государственным делам, на что раджа привычно ответил, что передает дела в надежные руки. Но более всего ему досаждало официальное заявление, по которому Анита не имела права называться высочеством, а также носить титул махарани и принцессы вне пределов Капурталы. У нее даже не было права называться Spanish rani, «испанская рани», как ее уже знали в обществе. «Правительство Индии не признало и не признает брак Вашего Высочества с испанской миссис», — говорилось в письме вице-короля, которое ему вслух прочитал сам губернатор в ответ на официальное ходатайство раджи, просившего англичан пересмотреть статус его жены. Конечное замечание документа вывело из себя Джагатджита сверх меры, поскольку заставило подозревать, что в этом была замешана его первая жена. «Следует иметь в виду, — говорилось в документе, — что Ее Первое Высочество также отказалась признать ее (Аниту)». Хотя документ и признавал, что испанка была принята в обществе высшими чиновниками и их женами, радже рекомендовалось, чтобы «ни один чиновник, подчиненный или помощник комиссара полиции не бывал у испанской жены раджи». Как будто бы у нее была чума.

— Зная, что приказы будут становиться с каждым разом все суровее, мне следовало бы подумать об этом лучше, прежде чем жениться на ней, — сказал раджа губернатору. — Мне не кажется справедливым подвергать мою жену исключению из европейского общества, в котором нам нравится бывать и которое в Пенджабе состоит главным образом из гражданских и военных чиновников правительства.

— Я понимаю это, Ваше Высочество. Мы знаем, что как личность и по своей привлекательности ваша испанская жена обеспечила себе место в обществе, что эти ограничения противоречат существующей практике. И я, кстати, уже говорил об этом с вице-королем.

— И что он сказал по этому поводу?

— Проблема в том, что нельзя делать исключения. Супружество раджи Джин да с Оливией ван Тассель породило такую же проблему. Она не имеет права называться «махарани Оливия». Правительство также не признало брак раджи Пудоккатая, который недавно женился на австралийке Молли Финк. Мы не можем признавать смешанные браки принцев Индии, Ваше Высочество, если не выполняются определенные условия. Это — вопрос здравого смысла…

— Здравого смысла? Здравый смысл — это невмешательство в частную жизнь принцев. Вот это здравый смысл.

— Прошу вас понять, Ваше Высочество. Наша позиция разумна и последовательна. Правительство могло бы признать брак европейской женщины и индийского принца, если бы были выполнены некоторые условия. Во-первых, она должна быть единственной женой. Во-вторых, государство, в котором регистрируется брак, обязано признать ее рани или махарани, что, увы, не подходит к вашему случаю, поскольку официальной рани Капурталы является ваша первая супруга, Харбанс Каур. Третье условие заключается в том, чтобы потомство от брака имело право на трон. При выполнении этих условий можно было бы защитить права европейской жены. В противном случае мы бы стали признавать морганатические браки, то есть браки, которые возвышают статус принца в ущерб статусу жены. А этого, как европейцы, мы не можем допустить.

Логичное объяснение губернатора не произвело впечатления на раджу, который оказался в неприятном положении, поскольку вынужден был противостоять своим естественным союзникам. Англичане воспитали принца, обеспечили ему трон, когда одна из ветвей семьи ставила под сомнение законность его мандата, и защитили Джагатджита, гарантируя ему границы и власть. Половина его сердца принадлежала англичанам, однако бывали моменты, как вот этот, когда он не мог согласиться с ними. Его гордость не терпела, чтобы ему устанавливали границы, не допускала, чтобы какой-нибудь чиновник диктовал жизненные нормы ему, человеку, ужинавшему с королевой Викторией тет-а-тет в Балморале.

— Я боюсь, что эти правила, которые вы изменяете, исходя из удобства момента, в конце концов подорвут добрые отношения, всегда существовавшие между вами и королевским домом Капурталы, — угрожающим тоном сказал в заключение раджа.

— Это было бы печально, Ваше Высочество, я обращал на это внимание в разговоре с вице-королем, поскольку речь идет о случайности, которую мы обдумали, ответил ему губернатор, закручивая седые усы. Он произнес это примирительным тоном, как бы желая снять накал. — Позвольте вам напомнить, что эти ограничения на бумаге являются всего лишь рекомендациями, — продолжил он, — которые на практике, как вам известно из опыта, необязательно применяются. Вы можете, без сомнения, продолжать вести прежнюю жизнь, Ваше Высочество, не волнуясь за свою репутацию или за репутацию вашей жены.

— Ограничения, которые вы мне ставите, являются недопустимым вмешательством в мою личную жизнь. Вы прекрасно знаете, что они ограничивают мое право на передвижение и сужают мои контакты с обществом.

— Ваше Высочество, я хотел бы попросить вас набраться немного терпения. Я предлагаю вам подождать, пока приедет новый вице-король, который, возможно, пересмотрит положение, и тогда мы вернемся к прошлому, менее запретному. Я сам лично напишу официальное прошение, чтобы добиться для вашей супруги всестороннего признания. Я уверен, что именно растущее число смешанных браков привело к ужесточению регламента.

На обратном пути в Капурталу Анита выпытывала у раджи, о чем шел разговор с губернатором.

— Не переживай, mon cheri, — улыбаясь, заявила она, — я завоюю их всех и каждого с помощью обходительности.

Но раджа переживал. Он не привык к противостоянию даже в своей семье, а теперь почти все были против него, в том числе и англичане, которые должны были быть для него как родители. Его призвание состояло не в том, чтобы бороться, а в том, чтобы править и никому ничего не объяснять. Этим Джагатджит Сингх занимался всю свою жизнь и не собирался ничего менять. Интуиция подсказывала радже, что время исправит положение дел, к которому привело присутствие в его жизни Аниты, но сейчас он не хотел, чтобы кто-нибудь или что-нибудь нарушало гармонию его брака. Восхитительная женщина, которая сидела рядом с ним, была его творением и, возможно, единственным в жизни раджи, за что он действительно боролся. Анита стала спутницей принца, как бы к ней ни относились прочие его жены и англичане.

— В понедельник мой день рождения, — сказал ей раджа. — Мне бы хотелось, чтобы ты присутствовала на пудже, где мы собираемся каждый год всей семьей. Мы читаем отрывки из священной книги «Грант Сахиб», а затем молимся.

— Ты как-то говорил, что предпочел бы, чтобы меня не было на пудже, помнишь? — осторожно произнесла Анита и, помедлив, добавила: — Чтобы не травмировать чувствительных рани…

— Ты права, но я изменил свое мнение. Я хочу видеть тебя на пуджву чтобы дать всем понять, что не собираюсь терпеть пренебрежительного отношения к тебе. Они должны с тобой считаться. Ты будешь там, в первом ряду. Как новая махарани Капурталы. Если ты, конечно, этого желаешь.

— Mais bien sûr, mon chéri[34].

26

Слуг, как и сплетен, так много, что трудно сохранять тайну и уединенность. В конце концов все узнают обо всем благодаря разветвленной сети, которую слуги из различных дворцов поддерживают между собой. В Капур-тале все известно даже до того, как это становится достоверным. До верной Далимы дошли слухи о гневной реакции

Харбанс Каур, когда та узнала, что Анита примет участие в пудже на дне рождения раджи, одной из церемоний, считавшейся в семье интимной. Это нововведение раджи привело к тому, что война стала более открытой. Противостояние между бременем традиции, соблюдения которой требовали его жены, и волей правителя обострялось. Что победит — три тысячи лет устоев или любовь принца к Аните?

Испанка предпочла бы не присутствовать на церемонии, чтобы избавить себя от неприятностей, поскольку она предвидела, что ее появление вызовет отрицательную реакцию. Ей не хотелось быть объектом презрительных взглядов и нелестных, а то и оскорбительных замечаний. В этой войне она была полем битвы.

Но Анита все же приехала с мужем во дворец жен, расположенный в центре города, где она не хотела появляться с момента своей свадьбы. Она шла выпрямившись, гордой походкой, одетая, как восточная принцесса, в сари, которое закрывало часть ее лица, в украшениях, подаренных ей раджей. На лбу сиял великолепный изумруд в форме полумесяца. «Как все передается друг друту в совместной жизни, так мне передалась любовь мужа к этим безделушкам, и постепенно он стал заказывать для меня хорошие вещи», — писала она в своем дневнике. Изумруд был последним из подарков, каприз Аниты, которая подспудно чувствовала, что драгоценности были ее единственной гарантией. Этот камень использовался для украшения самого старого слона из дворцового слоновника, и Анита, присмотревшись к нему после своего первого выхода, загорелась желанием заполучить его. «Было жаль, что слон щеголял с таким замечательным изумрудом, поэтому я попросила о нем раджу».

— Теперь ты можешь считать, что стала обладательницей луны, — сказал ей муж, отдавая завернутый в шелковую бумагу изумруд, который на серебряном подносе принес старый казначей. — Признаться, это решение далось мне с трудом.

Раджа не кривил душой, ему действительно нелегко было пойти на такой шаг. Снять украшение со слона, чтобы отдать его Аните, означало бросить вызов традиции, заранее зная, что это спровоцирует волну слухов. Но раджа хотел поддержать свою испанскую жену, хотя понимал, что каждый его поступок в отношении Аниты тщательно рассматривается и комментируется при дворе. «Раджа подарил ей луну со слона!» Неожиданная новость распространилась в одно мгновение, а тайный донос, в котором сообщалось о решении принца, давал ясно понять, что Джагатджит способен на все ради любимой жены. Это был не просто подарок — это был политический поступок.

Анита, оставаясь в стороне и в то же время находясь всегда рядом с мужем, следила за его игрой. В день рождения Джагатджита она тщательно подобрала себе костюм и макияж. Она хотела выглядеть блистательно, поскольку понимала, что это ее главный аргумент. Как отказать принцу в удовольствии быть рядом с такой красивой женщиной? Какая жена будет настолько жестокой, чтобы сделать что-нибудь подобное? Анита стала понимать логику поведения гарема, где все вращалось вокруг благосостояния и удовольствия хозяина дома.

Церемония проходила в одном из залов дворца, стены которого были украшены кусочками зеркал, составляющих цветочный узор. Сияние свечей, расставленных на маленьких алтарях, отражалось в тысячах светящихся зеркалец. Женщины избегали здороваться с ней, за исключением рани Канари, единственной из всех жен раджи, которая была с ней приветлива и сердечна. Она спросила Аниту о малыше, и та, немного понимавшая урду, ответила ей, что как-нибудь привезет его. Канари все еще была красивой женщиной, несмотря на мешки, появившиеся у нее под глазами, и опухшее от большого количества сухого мартини лицо.

Усевшись на шелковые тюфяки, на которых лежали расшитые диванные подушки, и опираясь на большие подушки из красного бархата, женщины читали священные тексты и взывали к Всевышнему, чтобы у их хозяина и господина была долгая жизнь и процветание. Со стороны эта сцена казалась домашней идиллией, достойной императора Великих Моголов, однако в глубине этого моря, спокойного на поверхности, бушевали противоречивые страсти, вызванные тем, что всех их бросили ради одной. Взгляды, которыми украдкой обменивались женщины, были полны любопытства и недовольства. «Сегодня она такая молодая и жизнерадостная, — казалось, думали они, — а завтра? Что произойдет завтра, когда эта фарфоровая кожа, столь гладкая, утратит свое великолепие и на ней появятся возрастные изъяны, когда от огня любви останутся только угли, если еще останутся?..» Харбанс Каур знала, что все это вопрос времени: Анита упадет подобно перезрелому плоду манго. Таков закон жизни. Ее Первое Высочество знала своего мужа и знала о его пристрастии к роскоши. Она только хотела надеяться, что, пока длится эта любовная идиллия, раджа не совершит слишком много безрассудств. «Зачем он делает ей такие подарки? — задавались вопросом женщины, заметив снятый со слона полумесяц на мраморном лбу испанки. — Зачем старается водить ее повсюду, показывая как зверя на ярмарке? Неужели он не осознает, что теряет касту, когда ведет себя подобным образом?» Харбанс Каур рассуждала по старинке, хотя давно было ясно, что Джагатджит Сингх «теряет касту», раз позволяет себе такое. Но подобные суждения были характерны для самых традиционных кругов, среди семей древнего рода, которые жили, отделившись от мира, в долинах Гималаев, южных горах или в пустыне Раджастхана. Индия изменилась, но жена раджи этого не знает, потому что живет слишком замкнуто. Единственное путешествие, которое она совершила в своей жизни, было свадебное: из дома своих родителей, расположенного в глубине долины Кангра, она переехала в зенану раджи.

Харбанс Каур даже не предполагала, что Анита привлекала внимание повсюду, где появлялась вместе с раджей, что принцы дрались за то, чтобы сесть рядом с ней за ужином и послушать смех молодой голубки, что некоторые из них были пленены ее шармом, как утверждали злые языки, имея в виду низама Хайдарабада. Слава о красивой, милой и оригинальной женщине шла впереди нее по соседним княжествам, которые она с мужем посещала во время первого года пребывания в Капуртале. Анита была той женщиной, которую многие хотели бы иметь рядом: молодая, веселая и жизнерадостная. Подруга и любовница одновременно, полная противоположность индианке старой формации, как, например, Харбанс Каур, которой было запрещено по закону пурдаха общаться с любым мужчиной, кроме ее мужа.

Анита вела себя довольно открыто и не стыдилась спросить того, чего не понимала или не знала. Когда набоб соседнего государства устроил для супругов протокольный прием с банкетом на семьдесят человек с золотыми блюдами и приборами, Анита, ничуть не смущаясь, обратилась к нему.

— Ваше Высочество, — спросила она набоба, который сидел справа от нее, довольно далеко от того места, которое занимал раджа. — Почему вы положили себе поджаренный окорок и взяли шампанское, ведь и блюдо, и напиток запрещены вашей религией? Разве вы не мусульманин-шиит?

Ее манеры, акцент, с которым она пыталась выразить на урду свой вопрос, наивный, но смелый, заставили набоба рассмеяться, и он, хотя и был удивлен вопроалм гостьи, ответил ей тихо, заговорщически:

— Да, Анита, но я воспользовался своей властью: перекрестил эти блюда и сменил их названия. Свинину я назвал фазаном, а шампанское лимонадом, так что мне не нужно грешить, потребляя их. — И гостеприимный хозяин, заливаясь детским смехом, отдал слугам приказ наполнить бокал и тарелку себе и своей соседке.

Как и многие из его друзей, этот набоб жил над понятиями добра и зла. Что значили религиозные ограничения для некоторых монархов, которые считали себя существами божественного происхождения? Обряды и запреты для людей, а не для богов.

Бхупиндар Сингх Великолепный, махараджа Патиалы, тоже был покорен шармом Аниты и, принимая ее на празднике, устроенном в честь новых вице-королей, вел себя так, как будто знал ее всю жизнь. Он хотел воздать испанке самые большие почести, посадив ее за стол рядом с собой, но английские чиновники, ответственные за протокол, не позволили ему этого. Бхупиндар и Анита были не только людьми одного поколения, но и оба стали причиной гнева англичан: Анита за то, что вышла замуж за принца, а Бхупиндар за свою славу донжуана. Вести об эротических праздниках в его бассейне стали известны в Англии, а слухи о девственницах с гор и сексуальном культе богини Куль вызывали у представителей власти сильное беспокойство, причем до такой степени, что они даже приостановили его восшествие на трон — «до тех пор, пока он не станет вести себя лучше». Англичане боялись, что он кончит, как его отец, и погибнет от дурного влияния и пристрастия к спиртному и женщинам. «Когда мужчины этой семьи становятся на путь саморазрушения, — говорилось в письме губернатора Пенджаба начальнику политического департамента, — они кончают неизбежной гибелью». Англичане решили отложить на год интронизацию, предоставив махарадже возможность доказать, что он в состоянии удержать в руках бразды правления государством. Бхупиндар ответил тем, что «стал хорошим», и пригласил вице-короля лорда Минто и его жену в Патиалу, как и многочисленных друзей и принцев, среди которых были Анита и раджа. Для Аниты Патиала была как Капуртала, умноженная на сто. Размеры дворца, «который был бесконечным», как описал его Киплинг, огромные парки, озера и бассейны, сотня роскошных автомобилей, дикие животные, сидящие на цепи в тени столетних деревьев манго, — все это вызывало у нее искреннее восхищение. В таком необъятном королевстве, как Патиала, пребывание Бхупиндара Сингха Великолепного казалось вполне естественным и не нарушало гармонии. Наоборот, этот человек соответствовал месту.

Впечатленная встречей с молодым мужчиной почти двухметрового роста, весившим более ста килограммов и «щеголявшим в бархатной одежде и украшениях, о которых можно было только мечтать», и радушно им принятая (в их честь был устроен парад из полутысячи сикхских конников, вооруженных и одетых в великолепную форму), чета Минто была восхищена. А затем были матч поло, на котором присутствовало десять тысяч человек, охота и праздничный ужин во дворце. Прогуливаясь вокруг озера, леди Минто не могла не заметить статую, которую Бхупиндар приказал поставить в парке. Это был памятник королеве Виктории с надписью: «Виктория, королева Англии, императрица Индии, Мать народа».

— Нельзя быть более лояльным, — отметила супруга вице-короля, положив начало процессу реабилитации строптивого махараджи.

Английские официальные лица, ответственные за протокол, делали все, что могли, лишь бы скрыть испанку, и особенно старались удалить ее от английских дам высокого ранга, дабы у нее не было с ними контакта. Приказ есть приказ. Но их старания привели к обратному эффекту, поскольку запрет возбуждал любопытство. В результате получилось, что знатные дамы, на словах презиравшие испанскую танцовщицу, в глубине души умирали от желания познакомиться с ней или, по крайней мере, хотели бы взглянуть на нее. Что в этой женщине такого, если о ней только и говорят? Неужели она так красива, как болтают принцы? Чем эта девчонка покорила раджу? «Еще одна выскочка, которая пойдет по стопам Флорри Брайэн!» — говорили они и, не скрывая любопытства, искали ее взглядом.

На торжестве было так много гостей, в том числе европейцев, что Анита не почувствовала на себе последствий тех усилий, которые прилагали одни и другие, пытаясь отстраниться от нее, рассмотреть ее, распознать или сравнить с кем-то. Она не обращала на них внимания, потому что в глубине души считала себя свободной. Если бы этот мир разрушился, у нее был бы другой, на который она могла опереться: мир своей семьи и своих друзей в Испании. Думать о них было лучшим средством от одиночества, которое ее подстерегало, как тигр на ветке баньяна. Кроме того, факт осознания, что она возбуждала такой большой интерес, льстило ее женскому тщеславию. В глубине души Аните нравилось быть предметом столь пристального внимания. У этой бывшей Камелии было что-то от звезды.

Бхупиндар, в свою очередь, поступал так, как будто ничего особого не происходило, и играл в теннис с сестрой Стил, главной нянькой дворца, пышнотелой, бойкой на язык англо-индианкой, имевшей невероятно упрямый характер. Она присматривала за многочисленными отпрысками махараджи, которых ему — в его восемнадцать лет! — родили все четыре жены, а также служанки его жен. При дворце Бхупиндара служил англичанин по имени Твини, механик «роллс-ройсов», который постоянно жил здесь и в обязанности коюрого входило руководство мастерскими по ремонту автомобилей, составлявших автопарк принца. Твини был известен силой удара в теннисе и своей приверженностью к чаю: он выпивал более тридцати чашек в день.

Вызывал интерес официальный фотограф, немец по имени Паоли, молчаливый индивидуум, подстриженный ежиком и в очках в металлической оправе, который со своим огромным фотоаппаратом и треногой целый день слонялся среди толпы, снимая семью и приглашенных. Но самый замечательный из всех был испанец, подполковник Фрэнк Кампос, встреча с которым стала для Аниты сюрпризом.

— Называйте меня Пако, — сказал он ей сразу.

Пако, выполняя ответственную миссию Назаама Ласси Ханы, был шефом королевской кухни. Брат испанского кардинала, проживающего в Риме, был веселым и практичным человеком, но злой гений превратил его в ужас для кухни. У него легко закипала кровь. Нередко его команде, в составе которой насчитывалось девяносто пять поваров, приходилось готовить пиры на тысячу человек каждый день. К этому нужно прибавить приглашенных во дворец, а также завтраки для охоты. Устраиваемые принцами пиры должны были удовлетворять вкусы и верования всех: вегетарианские — для индусов, мясные — для мусульман, интернациональная кухня — для европейцев. Кроме того, ему надо было позаботиться об организации поваров, которые путешествовали с самыми ортодоксальными индусскими принцами, одержимыми идеей точной обработки продуктов, дабы избежать отравления при вступлении в контакт с нижестоящей кастой. Тогда Кампос превращался в настоящего командующего, разрабатывающего стратегию, диктующего планы действий и отдающего приказы идти в атаку. Рассказывали, что, если ему случайно попадалась волосинка в еде, он тщательно сравнивал ее с волосами каждого из поварят на кухне. Когда Кампос находил виновного, он заставлял его обрить голову, даже если поваренок был с кухни другого королевского дома. Никакие дипломатические переговоры не помогали.

Кампос попал в Патиалу после того, как поработал в лондонской гостинице «Савойя», излюбленном месте махараджей. Там он познакомился с Бхупиндаром и подписал заманчивый контракт, который тот ему предложил. Женатый на англичанке, в которую он был до сих пор по уши влюблен, Кампос страдал от самого большого разочарования в своей жизни: ему стало известно, что его жена во время путешествия на корабле, который вез ее в Индию, связалась с одним английским военным. С тех пор Кампос жил между надеждой, что в один прекрасный день она явится к нему в бунгало просить прощения, и тревогой, вызванной этой надеждой. Со временем его характер становился все более ожесточенным, а приступы гнева переходили порой в рыдания, что изумляло всех вокруг.

— Принцесса, завтра я приготовлю в вашу честь индийскую паэлью, — объявил он, обращаясь к испанке.

Встреча с Пако навела Аниту на мысль о том, что она стала забывать родной язык. Она не могла свободно говорить по-испански и, не отдавая себе отчета, то и дело вставляла в свою речь французские и английские слова и выражения. Это было так заметно, что в ту же ночь Анита написала своим родителям, чтобы они привезли ей в Париж, где она вскоре должна была увидеться с ними, книгу по истории Испании и «Дон Киота», «иначе я совсем разучусь говорить, не имея здесь ни с кем практики», — поясняла она свою просьбу.

Раджу, добивавшегося встречи с лордом Минто, попросили прибыть «без сопровождения». Это была короткая протокольная встреча, на которой он услышал новые идеи вице-короля относительно тех мер, которые он хотел принять, чтобы индусы более активно принимали участие в государственных делах. В конце раджа завел разговор о статусе своей жены. Лорд Минто пообещал ему сделать все, что в его силах, но при этом твердо заявил, что закон, принятый его предшественником, лордом Керзоном, лишавший всякого права на наследование трона детей, рожденных от брака индийских принцев и европеек, останется в силе.

— Этот закон меня не волнует, ваше превосходительство, — ответил раджа. — В моем случае нет проблемы наследования, поскольку у меня уже есть сын от моей первой супруги. Я только хочу, чтобы мой брак с испанской женой был признан и чтобы все наложенные ограничения были отменены.

Вице-король отвечал ему уклончиво, пока раджа, вскипев, не напомнил ему слова принца Уэльского во время его визита в 1906 году, когда тот открыто выразил свое неодобрение по поводу снисходительной и надменной манеры поведения английских чиновников по отношению к индийским принцам.

— Ваше превосходительство, я позволю себе напомнить вам о том, что сказал ваш будущий император: с нами, индийскими принцами, следует обращаться как с равными, а не как со школярами.

Сказав это, Джагатджит распрощался с новым вице-королем, который, удивленный таким напором, остался стоять на месте, подкручивая кончики своих седых усов. Как всегда, раджа вышел после приема разочарованный и рассерженный. Эти англичане, холодные, как металл, настолько привыкли к своему превосходству, что их поведение становится совершенно невыносимым. Их надменность, похоже, не знает предела. Как далеко они собираются зайти, идя по этой дороге?

Однако его жена, несмотря на все невзгоды, продолжала выигрывать непредвиденные баталии. Последним общественным мероприятием, на котором они присутствовали перед своей поездкой в Европу, было собрание в Лахоре, организованное для принцев этого региона. Они приехали на дурбар по приглашению губернатора Пенджаба. Конрад

Корфилд, молодой чиновник Индийской гражданской службы, организации, готовившей административные кадры и высших чинов, получил указание организовать это собрание так, «чтобы испанская рани оставалась вне поля зрения присутствующих членов правительства». «В зале было несколько кресел, — вспоминал впоследствии Корфилд, — поэтому я приказал установить огромные кадки с пальмами у кресла, предназначенного для Аниты, чтобы ее не было видно за ними. Но Анита, увидев пальмы, отправилась к другому креслу. Жене губернатора, появившейся вслед за испанкой, очевидно, так захотелось познакомиться с Анитой, что, несмотря на все разговоры о последней, она при всех поприветствовала ее, сделав реверанс. Анита была в восторге. А я получил выговор зато, что не сумел удержать ситуацию под контролем».

27

Раджа знал, что так было не всегда. Он помйил время, когда англичане жили не как меньшинство, замкнутое на своих участках земли, в своих фортак, дворцах и кварталах, приходя в ужас от мысли, что они могут смешаться с остальными или что остальные смешаются с ними. Было время, когда британские вице-короли не применяли на практике меры, которые отделяли индийцев от европейцев, как сейчас. Так, например, в начале английской колонизации все было по-другому: идеи и люди смешивались свободно, границы между культурами не существовало.

Англичане, которые первыми обосновались в Индии, не были людьми надменными, убежденными в своем расовом превосходстве, как нынешние вице-короли и губернаторы с викторианским образом мышления, способные потратить массу энергии, чтобы ограничить передвижение восемнадцатилетней испанки, вышедшей замуж за раджу. Первые колонисты, представители пуританского, более сурового по сравнению с Индией общества, понимали, что они оказались не в неразвитом мире, населенном неграмотными племенами, недавно вышедшими из неолита, как это было во время открытия Америки, а прибыли в страну, где цивилизация, ставшая плодом смешения культур, религий и этносов, существовала уже тысячи лет. Цивилизация с высокой степенью совершенства и толерантностью в традициях.

Те, первые, англичане переняли привычки местной знати и выбирали себе подружку, биби, так же, как и раджа или низам. Биби представляли широкий социальный спектр — от куртизанок и женщин высшего общества до бывших рабынь и даже проституток. На огромной территории, начиненной королевствами и княжествами, в куртизанках не было недостатка. Некоторые из них были очень утонченными, как Аб Бегум, которая в семнадцатом веке появлялась голой на праздниках в Дели, но никто этого не замечал, потому что она разрисовывала себя с головы до ног и создавалось впечатление, будто на ней были панталоны. Однако даже ее браслеты были нарисованными.

Раджа поддерживал с англичанами отношения любви-ненависти. Он восхищался ими, но в то же время они его отталкивали. Джагатджит считал, что колонисты утратили память, напрочь забыв, какими грубыми и дикими они были, и не желают признавать все то, чему их научила Индия. Взять хотя бы гигиену. Именно биби, к которым англичане относятся теперь с подчеркнутым презрением, научили их мыться, хотя в Европе в те времена никто не придавал этому значения. Они начали с омовения, как это делали индийцы, выливая на тело ведра воды, а позже пристрастились к ежедневному приему ванны или душа. Они забыли, что слово «шампунь» взято из хинди и означает «массаж». Они забыли, какими влюбленными они были в своих биби, приходивших к ним домой. Женщины поддерживали порядок, контролируя прислугу, и ухаживали за английскими мужчинами, когда те были больны. У биби, в совершенстве владевшими неисчерпаемым любовным арсеналом Камасутры, англичане научились заниматься любовью. Многие позы, которые в Индии считались естественными, либо были неизвестны большинству британцев, либо воспринимались европейцами как порочные и ненормальные. С точки зрения биби, англичане не умели заниматься любовью, они делали это грубо и с поспешностью, не так, как молодые индийцы, которые знали тысячи способов продлевать любовные игры и удовольствие от соития. Разве британских солдат не сравнивали с «простоватыми петушками», неспособными покорить сердце индианки из-за своей сексуальной грубости? Благодаря индийским женщинам англичане смогли воплотить самые изощренные эротические фантазии.

Англичане, живущие в Индии сейчас, забыли, что в те времена их соотечественники обменивали кожаные сапоги и стальные шлемы на изысканные шелка, изучали какой-нибудь язык Индии, с удовольствием слушали концерты цитры в пустыне и ели пальцами. Они узнали, что рис нужно есть только правой рукой, оставляя левую руку для личной гигиены, как это делали индусы и мусульмане. Многие из них прекратили жевать измельченный табак и приобрели привычку ходить с красным ртом от постоянного жевания бетелевого ореха. С тех пор пошло выражение «стать аборигеном».

Самый крайний случай произошел, без сомнения, с Томасом Леггом, ирландцем, который после смерти жены отделился от общества и превратился в факира. Закончил он тем, что стал жить на подаяния, как индийские отшельники, и спал в яме в пустыне Раджастхана. Полностью голый, с трезубцем Шивы в руке, ирландец занимался спиритизмом, включая дыхание.

Еще один резонансный случай произошел с Джорджем Томасом, прототипом европейского авантюриста. Послужив у раджей северной Индии, он умудрился создать свое собственное королевство в западном Пенджабе, превратившись в раджу Харьяны[35]. В Англии его называли «раджей из Тайперрари». Он построил себе дворец, стал чеканить собственную монету и обзавелся гаремом, причем немаленьким. Он так индианизировался, что забыл родной язык и в конце жизни говорил только на урду. Его англо-индийский сын стал поэтом и декламировал стихи Омара Хайяма на мушайра[36] в старом Дели. Интересно то, что его называли Джан Томас.

Наивысшие представители империи также менялись. Раджа любил напоминать вице-королю, что сэр Дэвид Очтерлони, главный представитель британской власти в Дели, в последние годы существования империи Великих Моголов принимал посетителей, лежа на диване, потягивая кальян. Одетый в шелковый халат, с могольской шапкой на голове, он вел неспешный разговор, в то время как слуги размахивали опахалами из павлиньих перьев! Каждую ночь все его тринадцать жен, сидя на собственном слоне, роскошно украшенном, следовали за ним в процессии по городу. Хоть он и жил как восточный князь, но защищал плащом и шпагой интересы Британской Короны. В те времена все, что было хорошо для Англии, было в такой же степени хорошо для Индии и наоборот.

Но наступил момент, кшда англичане решили, что приобщение к индийской культуре и смешение рас стало пагубным для устоев империи. Смешение угрожало появлением колониального класса англо-индийцев, способных бросить вызов британским властям, как это произошло, к их великому унижению, в Северной Америке. Нельзя было допустить существования «креолов индийского типа», которые могли бы получить право на наследование раджей. Мышление постепенно менялось, и британским обществом овладевало чувство морального и личного превосходства. Расовое сознание, национальная гордость, высокомерие и пуританский образ мышления вытесняли любознательность и терпимость.

Обстановка становилась все более невыносимой для тех мужчин, которые хвастались своими индийскими женами, своими детьми-метисами и приверженностью местным обычаям. Ряд законов запретил детям, родившимся от смешанных браков европейцев с индийцами, работать в Ост-Индской компании. Еще позже новый закон запретил англо-индийцам идти на службу в армию, и, кроме как в качестве «музыкантов, волынщиков и кузнецов», они не могли служить там. У них также отобрали возможность учиться в Англии. Чуть позже новым законом было предписано, чтобы чиновники приходили на работу только в европейской одежде: прощайте удобные шлепанцы, пижамы, которые остались исключительно для спальни, просторные курты, прекрасно подходившие для жаркого и влажного индийского климата. Британская армия издала ряд ордонансов, запрещающих европейским офицерам участвовать в фестивале Холи, празднике красок, самом главном в индийском календаре. Одному шотландскому часовщику, основателю индийского колледжа в Калькутте, умершему от холеры, отказали в христианском погребении, ссылаясь на то, что он был больше индусом, чем христианином.

Количество биби, включенных в завещание, постепенно сокращалось, пока не сошло на нет. Англичане, перенявшие индийские обычаи, начали становиться посмешищем для новых представителей компании. Исчезла даже привычка белых курить кальян. Европейцы, убежденные в том, что им уже нечего перенимать у индийцев, перестали интересоваться индийской культурой. Индия превратилась в Эльдорадо, в землю для покорения, не будучи при этом покоренной. Вильям Палмер, английский банкир, женатый на одной из бегум и живший как могольский принц, явно предчувствовал грядущие перемены, когда писал в начале девятнадцатого века: «Наше высокомерие и наша несправедливость приведут к отмщению со стороны объединенной Индии. Уже было несколько восстаний…» Через пятьдесят лет после того, как он написал эти слова, восстание 1857 года поставило точку во взаимном доверии, которое существовало между обоими народами, между двумя мирами.

С тех пор Восток и Запад отдалились друг от друга, и не было ничего удивительного в том, что раджа и Анита стали жертвами образовавшейся пропасти. То, что индиец стремился жить в Европе и носил костюм и галстук, никого не удивляло, а то, что европейка вышла замуж за индийца, приехала жить в Индию, стала одеваться, как восточная принцесса, считалось скандалом. То, что французы возводят храмы Ангкора в Париже, воспринималось нормально, а когда раджа привез французскую статую для своего парка, это оценили как проявление эксцентричности. Прав ли был Киплинг, когда сказал: «Восток есть Восток, Запад есть Запад, и они никогда не встретятся»? Радже хотелось думать по-другому. Отголоски более свободного прошлого давали надежду на примирение между двумя мирами. Глубокомысленный призыв к единению, который он всегда слышал с тех пор, как восторженный вернулся из своей первой поездки по Европе и Америке, пробуждал в нем желание, пусть даже в скромном масштабе, посвятить этому жизнь.

28

Наконец-то наступил день отъезда, первого путешествия домой, в Европу. Лола, служанка, провела несколько дней в постоянном нервном хождении взад-вперед. Она так возбудилась в предвкушении поездки, что казалось, вот-вот взлетит, несмотря на заметную прибавку в весе. Лола мечтала вернуться в Малагу и никогда больше не покидать родину, что бы ни случилось в ее жизни, — по крайней мере, так она объясняла свое волнение и нетерпение в связи с отъездом из Индии. Наверняка она забыла, что значит быть прислугой в Испании, где плохо платят, где к прислуге относятся неуважительно, где вообще нет никакой надежды на лучшее будущее. Но на расстоянии все видится в розовом цвете. Лола ненавидела Индию, остроту пищи, жару, замкнутость и насекомых. А в остальном она жила как королева. Разве в Испании у служанок были собственные слуги, которые готовили им еду и стирали белье? Анита уже давно разочаровалась в Лоле; ей самой хотелось поскорее от нее избавиться. В составе свиты также ехала мадам Дижон, которая возвращалась во Францию до тех пор, пока радже вновь не потребуются ее услуги. Анита знала, что ей будет тяжело расставаться с француженкой, которая многому научила ее и присутствие которой, всегда подбадривающее, внушало ей уверенность в своих силах. Без нее жизнь в Капуртале была бы гораздо б о лее одинокой и неизмеримо более тяжелой.

Муж Далимы возражал против того, чтобы она поехала в Европу. Слуги говорили, что у кормилицы были проблемы дома, но она, очень скрытная, ничего не хотела об этом рассказывать. А может, просто не могла. Похоже, муж Далимы дошел до того, что стал угрожать ей разводом, если она поедет. Но Далима была нужна Аните, и особенно маленькому Аджиту, для которого она стала второй мамой. Поэтому Анита решила проблему, предложив кормилице такое количество денег, от которого бедная индийская семья не смогла отказаться. Но поскольку Далима не могла бросить свою дочь, малышка тоже была включена в свиту, состоящую из тридцати пяти человек.

За два дня до отправления к ним на виллу приехала Биби, которая хотела попрощаться с Анитой. Ее неряшливый вид и мрачное настроение вызвали у Аниты подозрение. Взгляд девушки казался таким же потерянным, как у человека, потерпевшего кораблекрушение.

— Что с тобой, Биби? — спросила испанка, которая в это время складывала одежду, разбросанную по всей спальне. Ей предстояло не только собрать чемоданы к поездке, но и оставить все приготовленным для переезда в новый дворец. По возвращении из Европы они больше не будут жить на вилле Виопа Vista. Они наконец займут L’Élysée.

Биби, сидя на краешке кровати, собралась было ответить, как вдруг комок подступил к горлу и она разрыдалась.

— Биби, случилось что-нибудь плохое? — Анита подумала о худшем — о болезни, о смерти.

— Я не имею права грустить о чем-то подобном… — печальным голосом ответила Биби. — Я надеялась, что мои родители снова отправят меня в Англию, чтобы я могла поступить в университет, но они окончательно сказали мне «нет»…

Биби безутешно плакала. Анита расстроилась, не зная, как реагировать. Было странно видеть такую девушку, столь сильную и жизнестойкую, как Биби, плачущей из-за того, что Аните казалось пустяковым.

— А ты не можешь учиться в Лахоре?

— Девушек не принимают в колледжи, и, кроме того, там нет университетов. Мои родители говорят, что девушке незачем учиться в университете. Они хотят, чтобы я вышла замуж и перестала морочить им голову…

Воцарилось молчание, которое Анита не смела нарушить.

— Но я не хочу такой жизни, Анита. Мне хочется быть самостоятельной, сделать что-то самой. Что в этом плохого?

— А твой отец не хочет…

— Ну да.

Биби задумалась и, глубоко вдохнув, попыталась успокоиться. Анита дала ей носовой платок.

— Я десять лет училась в Англии, Анита. Хотя я индианка, меня все время тянет туда. Что я буду делать всю жизнь в этой дыре? Меня влечет Пенджаб, я из привилегированного общества, — продолжала говорить Биби, — но здесь я задыхаюсь.

— Хочешь, я скажу радже, чтобы он вступился за тебя перед твоей семьей?

— Ой, нет! Будет только хуже. Ничего не поделаешь. Я знаю своих родителей, они не уступят. Для них мое образование уже закончено. Я умею играть на пианино, в теннис и говорю по-английски с нужным акцентом. Им этого вполне достаточно, чтобы быть удовлетворенными. Они не считают, что мое образование для чего-нибудь сгодится. То, что полезно остальным, им кажется пустым! Я же думаю иначе.

— В моей стране говорят, что нет худа без добра, — вставила Анита, не зная, что эта пословица в случае с Амрит Каур приобретет значение, важность которого ни одна из них тогда еще не могла предполагать. — Не злись, девочка, все наладится…

— Счастливого тебе пути, Анита. Мне тебя будет не хватать, — сказала Биби, обнимая ее.

Биби — индианка и европейка, аристократка и простушка, госпожа и одновременно самаритянка — расстроилась до невозможности. «Бедняжка! Как ей одиноко!» — думала Анита, наблюдая, как ее подруга удаляется на своей лошади от их виллы. Испанка прекрасно понимала Биби, потому что сама жила между двумя мирами, не принадлежа полностью ни к одному из них. Ничто так не сближает людей, как осознание того, что они изгои, не такие, как все остальные. Ничто так не скрепляет дружбу, как понимание одиночества, выпавшего на долю каждой из них.

Насколько другим кажется Бомбей в этой поездке! Во время своего первого пребывания здесь, когда она направлялась в Капурталу, Аниту запугала суматоха, царящая в городе.

Теперь же она нашла его величественным. Респектабельные здания, возвышающиеся над морем, особняки в колониальном стиле, полный жизни порт, бурлящие базары, хорошо знакомые запахи — все это вызывало восхищение. Проходя перед алтарем, Анита узнала аромат туберозы, затем различила острый запах чили и добавленного в соус карри, приторно сладкий аромат ги, масла, используемого кондитерами, а также запах биди, сигарет для бедняков, который ни с чем не спутаешь. Они сделаны из листа табака, наполненного измельченным табаком. Теперь Анита могла отличить индийца с юга от северянина, брахмана от марвари[37], джайна от парси или мусульманскую бохру от шиитской. Она знала, что такое мечеть, гурдвара и индуистский храм. Знала, кто действительно нищий, а Кто притворяется калекой, чтобы разжалобить сердце. Знала, как поторговаться в магазинах, ближайших к гостинице «Тадж», где она последний раз покупала безделушки для подарков в Европу. Когда Анита произносила фразу на урду или хинди, лавочники разводили руками, как будто перед ними была богиня из индийского пантеона, поскольку в Индии довольно редко можно встретить белую женщину, которая бы знала несколько слов на одном из языков страны.

Бомбей является истинными воротами Индии и находится всего лишь в двадцати днях плавания от Европы. Чтобы надежнее защититься от солнца, раджа зарезервировал самые лучшие каюты на «S. S. America», английском корабле компании Р&О (Peninsular and Oriental), которые выходили на штирборт (правый борт) корабля. Плавание проходило спокойно, без той непогоды, которая измучила Аниту во время первого путешествия. Концерты по вечерам, партии в бинго и болтовня с остальными пассажирами, мечтающими о возвращении домой, не давали скучать, и поэтому поездка не казалась утомительной.

По прибытии в Марсель они удивились, узнав, что стали знаменитой парой в Европе. Внизу, прямо у сходней, их поджидали многочисленные фотографы и журналисты. Радже было неприятно от бесцеремонно задаваемых вопросов, но Анита, сделав над собой усилие, попыталась ответить на них, хотя порой это было отнюдь не просто. «Принцесса, правда ли, что вы ели змеиное мясо каждый день?», «Станет ли когда-нибудь ваш сын королем Индии?», «Правда ли, что вы живете заточенная в гареме?», «Как вы ладите с остальными женами вашего мужа?» Ответы Аниты, из которых следовало, что у нее нормальная жизнь, казалось, разочаровали собравшихся. Им наверняка хотелось услышать, что на завтрак ей ежедневно подают маринованное мясо змеи, что ее сын — будущий император и что она королева в гареме раджи. Только такая история андалузки, превратившейся в принцессу из «Тысячи и одной ночи», могла бы вызвать ажиотаж.

Когда они прибыли в Париж, на Аустерлицкий вокзал, перрон тоже был забит журналистами, которые обрушили на них такой же поток бестактных вопросов. Но среди этого скопища народа, среди носильщиков, обвешанных чемоданами, и повозок, загруженных баулами многочисленной свиты, Анита разглядела дона Анхеля Дельгадо и донью Канделярию, а рядом с ними сестру Викторию, живущую в Париже со своим американским мужем. Чета Дельгадо примчалась из Мадрида для семейной встречи, потому что Анита с раджей не могли приехать в Испанию из-за нехватки времени.

«Такое впечатление, будто они стали меньше», — мелькнуло в голове удивленной Аниты. Родители показались ей еще более худощавыми и хрупкими, чем прежде, хотя и очень хорошо одетыми: отец был в сером фетровом цилиндре, а донья Канделярия блистала в каракулевом пальто и шляпе со страусиными перьями. За ними стояла сестра Виктория, у которой заметно округлился живот. «Мои родители не остановились перед тем, чтобы поцеловать и обнять маленького Аджита, которого они называли «наш индусик», — записала в своем дневнике Анита. — А Виктория только смотрела и тискала его, как игрушку, вероятно думая о том, что в скором времени у нее будет такой же, но только из собственной плоти…»

Находясь в Париже вместе с семьей, Анита с трудом вела светскую жизнь. Ужины в домах друзей-аристократов Джа-гатджита утомляли молодую женщину. Она бы предпочла тысячу раз поужинать с родителями, после того как купала и укладывала спать своего сына с помощью Далимы. Маленькие радости материнства полностью компенсировали чувство свободы, получаемое от светской жизни. Но Анита понимала, что светские рауты — это цена, которую она должна была платить за то, что они с мужем стали парой, вызывающей самый большой интерес de tout Paris[38]. Раджа был счастлив, поскольку чувствовал себя в центре внимания; к тому же за ужином с маркизами и графами он общался с выдающимися деятелями того времени: писателями Марселем Прустом, Эмилем Золя и Полем Бурже, великим русским хореографом Сергеем Дягилевым и другими. Возможность ощущать себя частью этого мира доставляла ему глубокое внутреннее удовлетворение. Немного индийских принцев могли этим похвастаться, а еще меньше могли сделать в Европе моду на Индию. Разве не он добился того, чтобы Дягилев объявил своей следующей премьерой балет «Голубой бог», тема которого, навеянная Индией, пришла ему в голову после знакомства с раджей Капурталы?

Раджа сделал светскую жизнь центром своего существо вания, потому что помимо того, что ему это нравилось, у него были великие планы на ближайшее будущее и прежде всего свадьба его сына Парамджита, наследника Капурталы, с принцессой Бриндой, которая заканчивала учебу в Париже. Эта принцесса была дочерью его старого друга, разорившегося махараджи Джуббала. У Картье Джагатджит купил своему сыну модные часы «Сантос Дюмон», названные так в честь бразильского авиатора, которому удалось взлететь на летательном аппарате, более тяжелом, чем воздух, и с которым он имел удовольствие познакомиться во время прошлой поездки. Своей невестке раджа купил шестиугольные часы-браслет, инкрустированные бриллиантами. И еще шесть штук для своей собственной коллекции.

Раджа хотел, чтобы свадьба стала событием номер один в светской жизни Пенджаба. К тому же это был предлог торжественно открыть новый дворец, в котором они будут жить с Анитой. Первым делом он позаботился о том, чтобы зафрахтовать пассажирский корабль для перевозки из Марселя в Бомбей пятисот приглашенных англичан и трехсот французов, которым он собирался оказать самый радушный прием. Он мечтал о блистательном празднестве, оригинальном и пышном, какими обычно были свадьбы индийских наследников.

— Я познакомлю тебя с Бриндой, нареченной моего сына, — сказал он однажды Аните. — Когда-нибудь она станет первой махарани Капурталы. Я хочу, чтобы вы подружились.

Будущая невестка была с Анитой одного возраста. Хотя по своим жестам и манере говорить девушка больше походила на француженку, это была индианка из рода раджпут, представительница высокой касты. Со светло-каштановыми волосами, завитыми в локоны, большими черными глазами, тонким, хорошо очерченным ртом и кожей цвета пшеницы, Бринда отличалась простыми манерами. Она училась в привилегированном монастыре Успения, где воспитывались девочки из высшего парижского общества. Раджа настоял на том, чтобы его невестка получила образование во Франции; он сам оплачивал расходы и нанял для нее компаньонку по имени мадемуазель Мейон.

Они втроем ужинали в ресторане «У Максима», и, когда раджа заговорил о своих грандиозных планах относительно свадьбы, от Аниты не ускользнуло, что Бринда явно растерялась, не сумев скрыть свои чувства. Что было в ее широко распахнутых глазах: удивление, мечтание или испуг? Анита точно не знала, как понять этот взгляд. Бринда сказала, что она счастлива в Париже и что ей бы хотелось, чтобы этот этап ее жизни никогда не кончался. Казалось, что у нее не было никакого желания возвращаться в Индию и даже стать принцессой. Что-то в этой девушке напоминало Биби, возможно, та легкость, с которой она вращалась в обоих мирах. И все же Бринда была более индианкой и более земной, в ней не было той мятежности, которая делала Биби неповторимой.

Анита надеялась узнать, о чем думает Бринда и какие чувства ее обуревают. Индианки приучены с детства идти по тому пути, который им указали родители, не сопротивляясь и не ставя под вопрос решения старших. Когда они остались вдвоем, Бринда рассказала Аните, что видела своего будущего мужа один-единственный раз, во время официального знакомства, когда ей было десять лет, а ему двенадцать. Их обручили еще в детстве. Парамджит показался ей серьезным мальчиком, хотя несколько замкнутым и мрачным. Они ничего друг другу не сказали и с тех пор больше не виделись.

Ни раджа, ни Анита даже подумать не могли, что Бринда страдала от любовных мук и ее приезд в Капурталу с целью заключения брака с сыном раджи находится под вопросом. Мысль о том, чтобы вернуться в Индию и выйти замуж за молодого человека, которого она не знала и не понимала, казалась Бринде невыносимой. Девушка, как сказали бы злые языки, «набралась тлетворного духа Запада». Она без памяти была влюблена в одного офицера французской армии, высокого и светловолосого мужчину по имени Ги де Пра-комталь, с которым у нее был тайный и страстный роман. Встреча с будущим свекром и Анитой заставила Бринду осознать, что момент посадки на корабль для самого далекого путешествия в ее жизни неумолимо приближается, и это испугало влюбленную до безумия индианку. Она страдала, поскольку не чувствовала себя достаточно европейкой, чтобы пожертвовать всем ради любви, как и не ощущала себя традиционной индианкой, чтобы принять предначертанную ей судьбу. Бринда серьезно подумывала о том, чтобы бежать и скрыться в объятиях своего любимого. Хватит ли у нее смелости сделать это?

Между посещениями модных ювелиров, которым раджа заказывал новые украшения с камнями, привезенными из Индии, ужинами в лучших ресторанах и прогулками верхом по Булонскому лесу, где располагался конный клуб с конюшней, принадлежащей радже, Анита с трудом выкраивала время, чтобы побыть с родителями и сестрой. Несмотря на то удовольствие, которое доставляла ей езда на Лунаресе, она думала, как максимально использовать свое ограниченное время. Новости, пришедшие из Испании, были очень трогательными. Завсегдатаи, собиравшиеся теперь в кафе «При свечах», настаивали на получении награды от Его Высочества, особенно Валле-Инклан, который не хотел умирать, не побывав в Капуртале. Великий автор сарсуэл Фелипе Перес Гонсалес посвятил знаменитой чете поэму, которая вышла в Мадриде в январе 1908 года:

Анита смеялась от души, слушая вести из Мадрида, по улицам которого ей до смерти хотелось пройтись. Между тем она старалась ответить на все вопросы, которые задавали ей мать и отец. Намереваясь рассказать о своей жизни принцессы, она вдруг поняла, как трудно объяснить им, какова Индия на самом деле. Как описать преклонение жителей Капурталы, когда она въехала в город верхом на слоне после свадебной церемонии? Или жару перед муссонами, крещение сына в Амритсаре, garden parties, праздники в Патиале, закаты в поле, нищету и роскошь Индии? Это слишком далекий и не похожий на их родину мир, чтобы они могли представить его себе. Кроме того, Анита не хотела вдаваться в подробности, чтобы не волновать родителей. Она не собиралась рассказывать о том, как с ней обходились англичане, как враждебно настроены к ней другие жены раджи.

— Но ребенок крещен или нет?

Донья Канделярия, озабоченная духовным здоровьем своего внука, никак не могла выкинуть из головы эту идею фикс.

— Я же тебе сказала, что да. Он крещен в вере своего отца.

— В своей жизни я уже слышала о сикхской религии. Но мне хотелось бы знать, мальчик действительно крещен или нет.

— Что ты имеешь в виду? Крестил ли его кюре в церкви? Ну нет же, мама… Там нет ни кюре, ни церквей, а если и есть, то они для англичан.

— Я думаю, это очень плохо, Анита. Ребенка следует крестить по-настоящему. Если Аджит останется язычником и с ним что-нибудь произойдет, то он будет обречен на вечное горение в аду. Нужно спасти его.

Однажды утром, воспользовавшись тем, что Анита с раджей отправились в Биарриц и оставили ребенка на ее попечение, донья Канделярия взяла его на руки и, не говоря ни слова ни Далиме, ни дону Анхелю, отправилась с ним погулять. Не тратя времени зря, она зашла в собор Парижской Богоматери. «В два счета, — как писала Анита в своем дневнике, — без вступлений и молитв, она окрестила своего внука в той емкости со святой водой, что стояла у входа».

Когда они вернулись из Биаррица, донья Канделярия сказала дочери, что та теперь может спать спокойно, поскольку Аджит спасен как христианин. Выслушав подробности того, что сделала мать, Анита испугалась.

— Мама… Ради Бога! Что будет, если узнает раджа!

— Я не сделала ничего плохого.

— Если Джагатджит узнает, он сильно рассердится.

— Ну что ты, я не думаю, что немного святой воды может причинить вред сикху.

— Ты должна пообещать мне, что рта не раскроешь… Не говори ни папе, ни Виктории.

— А почему кто-то должен узнать, дочка? Я тебе обещаю.

После некоторого молчания Анита пристально посмотрела на мать, как будто хотела что-то спросить у нее и не решалась.

— Послушай… а как ты его назвала? — распираемая любопытством, произнесла она после паузы.

— Анхель, как и его деда. На всякий случай, чтобы ты знала.

Для Аниты Биарриц стал сценой еще одного неприятного инцидента с англичанами. Из-за кем-то допущенной протокольной ошибки гостиничные номера, в которых они расположились в Hotel de Palais, находились рядом с апартаментами короля Англии, Эдварда VII. Похоже, монарх был не очень щепетилен в данном вопросе и не сделал никакого замечания по этому поводу, но его адъютанты стали энергично протестовать, явившись к администрации отеля. Какой скандал — соседствовать с раджей, который сожительствует с испанской танцовщицей!

Анекдотичная ситуация превратилась в комедию для знатных дам и членов свиты. Но с другой стороны, люди, которые буквально изливали яд, немели от восхищения перед этой четой, вызывавшей неизменное любопытство везде, где она появлялась. Он — с брошью из трех тысяч бриллиантов и жемчужинами на складках тюрбана, и она — великолепная в своем роскошном сари с изумрудным полумесяцем на лбу. Оба настолько свободно вели себя в обществе, что казалось, будто они рождены для этого. Анита, с легкостью общавшаяся с незнакомыми людьми, поражала всех; кроме того, она обладала таинственным талантом быть понятой на любом языке, с кем угодно и где угодно. Никто уже не удивлялся тому, что фотографы и репортеры, словно охотничьи собаки, были начеку и следили за каждым ее движением.

Прежде чем отправиться в Лондон, чтобы затем отплыть обратно в Бомбей, Анита передала своей матери большой тяжелый пакет, завернутый в подарочную бумагу.

— Мама, я хочу, чтобы ты отвезла это в Малагу. Это обещание, которое я дала Деве Марии Победоносной, которая спасла меня во время родов.

Когда донья Канделярия развернула его, она не удержалась и восторженно ахнула: накидка Богородицы, расшитая драгоценными камнями, была настоящим произведением искусства.

— Работникам мастерских на улице Мира в Париже потребовалось больше года, чтобы создать это. Мама, объясни епископу, что это приношение я делаю моим землякам и Богородице. Во время своего праздника она должна быть самой нарядной в Испании.

Прощание, как всегда, было грустным. Анита не знала, сможет ли она приехать в Европу в следующем году. Она забрала с собой книги — «Историю Испании» и «Дон Кихота», которые родители по ее просьбе привезли из Мадрида. Анита не скрывала, что очень тоскует по Мадриду, Малаге и своим друзьям, а также по запахам, цветам и звукам Испании. По своим корням. Чувствуя, что в этот момент переживает ее дочь, донья Канделярия сказала:

— Да, конечно. — И поспешила перевести разговор на другую тему, спросив: — Ты знаешь, что Ансельмо Ньето женился?

Эта новость слегка кольнула Аниту в сердце. Ансельмо, художник с внешностью тореадора, вечный воздыхатель, устал ждать ее. Что ж, его поступок вполне объясним, но Аните хотелось бы думать, что кто-то вдалеке умирал от любви к ней. Женское тщеславие не давало ей выбросить эти мысли из головы, хотя она и называла себя эгоисткой.

— Его жену зовут Кармен, — продолжала донья Канделярия, — и у них недавно родилась дочь. Он вернулся из Парижа вскоре после того, как ты уехала в Индию. У него неплохо идут дела, он участвует во многих выставках с группой молодых людей, которые называют себя «независимыми».

— Я рада, что у него все хорошо, — ответила Анита с ноткой грусти в голосе, свидетельствующей скорее об ущемленном честолюбии, чем о боли от потери человека, который для нее был всего лишь иллюзией. Никому не нравится терять претендента.