Индийская страсть

29

Пристрастие раджи к роскоши становилось все сильнее, как будто он хотел компенсировать незначительную площадь своего государства все большей и большей помпезностью. К голубому тюрбану, в котором красовались его гвардейцы, облаченные в темно-синие мундиры с серебристыми отворотами, он приказал добавить красный помпон в честь французских моряков. С помпоном, болтавшимся на тюрбанах, достойные сикхские гвардейцы эскортировали экипаж, который вез только что вернувшуюся из Европы чету по улицам Капурталы. Толпа восторженно приветствовала их, а в центре города скопление людей, борющихся за право выразить свое почтение принцу и его супруге, было таким большим, что процессия вынуждена была несколько раз останавливаться. Раджа учредил некий ритуал: каждый раз, возвращаясь из поездки, он проезжал по основным храмам сикхов, индусов и мусульман, чтобы поблагодарить богов за счастье вернуться на родину и восстановить связь со своим народом.

Вскоре эскорт удалился от города и отправился в более возвышенную часть Капурталы, пока не доехал до ограды нового дворца L’Elysee, который отныне и впредь стал резиденцией раджи. Вдоль проезда к парадному портику, чтобы приветствовать раджу и его жену, стояли выстроенные в два ряда слоны. Кипарисы, газон, тщательно подстриженные кусты, клумбы, полные цветов (за ними ухаживали пятьсот садовников!), уличные фонари из чугуна, балюстрады в стиле эпохи Возрождения и аллегорические статуи, среди которых выделялась статуя тигра, готового к прыжку (творение французского скульптора Куртье), — все это настолько вводило в заблуждение, что на мгновение Анита подумала, уж не остались ли они во Франции.

Обрамленное заснеженными горами, видневшимися на горизонте, величественное здание розового цвета с белыми барельефами по фасаду было мечтой раджи, ставшей реальностью. «Мне удалось перенести кусочек Франции к подножию Гималаев», — с гордостью произнес Джагатджит. С покатой крышей, покрытой шифером, портиком, поддерживаемым парой колонн, и ста восемью комнатами, дворец казался слишком огромным для небольшой Капурталы. Он был пропорционален только тщеславию принца и его желанию соперничать с великими мира сего. Тем не менее придворные приветствовали решение раджи переехать в это здание, расположенное за пределами города, поскольку они были убеждены, что таким образом их господин укрепит ауру своей божественности перед людьми. А вот его недоброжелатели думали наоборот: дворец стал символом неотвратимо растущей пропасти, отделявшей принцев Индии от их подданных.

Понадобилось девять лет, чтобы шестьсот рабочих довели до конца внутренние работы. Стены дурбар-холла (зала аудиенций) были украшены в традиционном индийском стиле, но на деревянных барельефах французские мотивы переплетались с восточными. Потолок с тонкой резьбой и стеклянным куполом освещался лампочками в форме звезд. Вверху, на балясинах, была устроена галерея, которая предназначалась для придворных дам, участвующих в официальных церемониях. Герб Капурталы — слон слева и конь справа поддерживающие панцирь с вырезанной пушкой и надписью "Pro Rеде et Patria»[39] — был выложен на паркете из разных сортов дерева. Пол начищали до такого блеска, что слуги смотрелись в него, поправляя свои тюрбаны. Массивная фарфоровая посуда, множество гобеленов, мебель той эпохи и ковры[40] из Обюссона, разложенные в половине комнат, демонстрировали необузданное преклонение раджи перед французским стилем восемнадцатого века. Исключение составляли два помещения — японская комната и курительный салон в турецком стиле. Каждая из ста восьми комнат была зарезервирована для приглашенных, носила название одного из французских городов или какой-нибудь галльской знамени гости. Во время трапезы в парадной столовой могли одновременно сесть восемьдесят человек. Для большего комфорта проживающих, приглашенных и служащих во дворце постоянно топили котел на угле, обеспечивая круглосуточную подачу горячей воды.

Весь дворец одновременно был резиденцией правительства. Кабинеты различных служб находились на первом этаже. Кабинет и приемная Его Высочества располагались на втором этаже, откуда открывался великолепный вид на парк и виднеющийся вдали город. Спальня раджи была отделена от спальни Аниты громадным гардеробом. Комнаты испанки, куда входила и детская, а также комнаты ее прислуги, соединялись с обширной террасой. Этому грандиозному дворцу не хватало задушевности и буколического очарования виллы lUurni Vista, но он был просторным и удобным.

1. Махараджа Капуртапы примерно в 1880 году. Каждыи денъ рождения Джагатажита Сингха стоил казне целое состояние, поскольку уже в одиннадцать лет мальчик, который позже влюбится в Аниту Дельгадо, весил более ста килограммов. В этот день бедняки Пенджаба наедались досыта.

2. Принц Капурталы был очень общительным; ему нравилось поддерживать постоянный контакт со своим народом. Каждое утро несколько помощников возили его по улицам города на французском велосипеде — последнем слове техники относительно средств передвижения: английский инженер Дж. С Элмор, поселившийся в Капуртале, приделал к велосипеду зонт, чтобы уберечь раджу от солнца.

Главными видами развлечения индийских принцев были женщины, спорт и охота

3. В джунглях Индии расплодилось столько тигров, что махараджа Кота убил своего первого тигра в возрасте тринадцати лет из окна комнаты. Другим очень популярным видом спорта была охота на диких кабанов верхом на лошади и с копьем в руке. Это было рискованное занятие, которым молодой мохара Ожа Капурталы (слева на фотографии) усердно занимался и достиг некоторого успеха, несмотря на свой избыточный вес.

4. Еще одним видом спорта, к которому пристрастился махараджа, был теннис. Подобно тому как махараджа Патиалы «спсциалижировался» на крикете, Джагатджит (ингх превратил Капур шалу в теннисную Мекку Индии, покровительствуя игрокам, организуя чемпионаты и приглашая таких граноов того времени, как француз Жан Нарomp, в свой дворец в Пенджабе.

5. «Только память о справедливых оставляет нежный аромат в мире и расцветает в пыли». Эту цитату ив поэмы английский губернатор Пенджаба напомнил махарадже Капурталы, наделяя его всей полнотой власти правителя государства. Церемония произошла в 1890 году, когда родилась Анита Дельгадо, а махарадже Капурталы исполнилось 18 лет, то есть он достиг возраста совершеннолетия. На фотографии мы видим его сидящим среди министров спустя несколько дней после официальной передачи власти в его руки.

Никто не хотел остаться без внимания «испанской жены» махараджи Капурталы

6. Анита жила в разъездах между Востоком и Западом. Она носила сари с такой же легкостью, с которой надевала роскошные платья, пошитые Бертом и Лакском, о гами парижской моды.

7. Анита была такой соблазнительной и настолько нс похожей на всех остальных женщин, как индийских, так и европейских, что даже британцы, которые недолюбливали ее, горели желанием познакомишься с ней. Красота, грациозность и чувство юмора позволили этой женщине быть принятой в высшем обществе.

Версаль у подножия Гималаев

8. Достроенный в 1909 году, этот дворец был капризом махараджи Капурталы, влюбленного во все французское. Он окрестил елисейским, именем L’Elysée, с намеком на дворец президентов Франции. Со ста восемью комнатами, великолепными садами, тонкими резными каминами, дворец имел все современные удобства, включая и центральное отопление. Он был пристанищем Аниты Дельгадо в течение многих лет.

Сын, который никогда не правил

9. Сына Аниты звали Аджит Сингх, и ему нравилась яичница и коррида, как и его матери-испанке. Всю свою жизнь оба были очень близки (фото вверху слева в 1914 году). Фото вверху справа: Аджит во время учебы в престижном колледже Харроу; нижнее фото: отдых в Биаррице (слева направо: Джармани Дасс, который был министром в Капуртале и доверенным лицом махараджи, Виктория, племянница Аниты, Аджит и Анита, примерно в 1930 году).

В первые дни Анита чувствовала себя немного потерянной, потому что была лишена мадам Дижон и Лолы, ее последней связи с прошлым, а также тосковала по своим близким. Из следующей поездки, решила Анита, она привезет с собой другую служанку, по возможности андалузку, хотя бы для того, чтобы та напоминала ей о родине. Анита нуждалась в причастности к чему-нибудь в этом призрачном мире.

Жены раджи решили воспротивиться его намерениям перенести зенану в одно крыло дворца L’Élysée.

— Мы останемся в старом дворце, Ваше Высочество, — заранее обдумав свои слова, решительным тоном произнесла Харбанс Каур, его первая жена.

— Могу ли я узнать причину вашего отказа? Я предлагаю вам самый современный и роскошный дворец в Индии и не понимаю, почему вы отвергаете мое предложение.

— Вы прекрасно знаете причину. Мы бы с удовольствием переехали в новый дворец, если бы испанка согласилась перейти в зенану.

— Вам известно, что это невозможно. Она не привыкла жить в условиях зенаны. Она будет жить в своих собственных покоях.

— Ваше Высочество, нам не представляется возможным находиться в новом дворце, в то время как вы будете жить с иностранкой, чье поведение оскорбительно для наших традиций, поскольку она презирает нормы пурдаха. Я прошу вас понять нашу позицию.

Перед твердостью этих доводов раджа не захотел продолжать дискуссию. Ее Первое Высочество только что напомнила ему принцип, на котором всегда зиждилось индийское общество: каждому свое место.

— Наш мир падет, если мы не будем придерживаться традиций, — завершила разговор Харбанс Каур и с мрачным видом удалилась.

Другими словами, все или никто. Вероятно, они надеялись, что достигнут успеха с помощью давления на раджу, который в конце концов поставит Аниту на место. «Какая наивность! — подумал Джагатджит. — Никто не смеет оказывать на меня давление». А может, наивным был он? В этой особой войне нервов его жены рассчитывали на время. А пока они противились всему, чему можно было противиться, скрыто препятствуя проектам раджи и бойкотируя его намерения, направленные на то, чтобы добиться признания Аниты.

Он предпочел ничего не рассказывать Аните о разговоре со своей первой женой. Ему и в голову не пришло просить Аниту жить в зенане. Он знал, что это бесполезно, и, кроме того, ему это тоже не нравилось. Вхождение в зенану предполагало бы, что Анита должна «натурализоваться», а его привлекало именно то, что она была не такой, как остальные. Пусть сохранит свою самобытность, свое суждение, свой голос и по возможности избежит слишком больших жизненных потрясений.

Раджа отреагировал так, как всегда это делал: пользуясь своей властью. Ему хотелось достойно ответить на брошенный его женами вызов, который был воспринят им как оскорбление. Вы не хотите жить под одной крышей с испанкой? Не хотите принять ее? Тогда она будет ответственной за подготовку свадьбы наследника дома Капурталы. «Не хотите подобру, будет поневоле», — подумала Анита, серьезно озабоченная тем оборотом, который приобрели последние события.

— Они будут ненавидеть меня все больше и больше, топ cheri. Разве не более логично, чтобы Харбанс Каур занималась свадьбой? В конце концов, женится ее сын.

— Я хочу, чтобы именно ты занялась организацией торжества. Остальные жены будут развлекать жен наших индийских гостей, и только. Для другого они непригодны.

— Тогда я хочу, чтобы твои сыновья были здесь, — вздохнув, сказала Анита.

Анита познакомилась с тремя сыновьями раджи во время их краткого пребывания в Лондоне, когда все они собрались за ужином. Парамджит, наследник, показался ей замкнутым юношей, очень серьезным и запуганным отцом, полной противоположностью его невесты Бринды, щебечущей и полной жизни. Махиджит, по мнению Аниты, был более веселым, хотя и более отдаленным от отца и легкомысленным. Амарджит, военный, настоящий рыцарь, казался человеком, достойным доверия. А с Караном, о котором все говорили, будто он самый симпатичный, Анита не смогла встретиться, потому что он был в поездке по Швейцарии.

«Если бы они жили в Капуртале, — подумала она, — у меня были бы друзья, свой круг общения и жизнь стала бы более нормальной и менее одинокой». Как ни странно, Анита верила, что ее пасынкам удастся развеять враждебную атмосферу, которая образовалась вокруг нее. Они были примерно одного возраста, прожили долгое время в Европе и наверняка смогли бы повлиять на своих матерей, а заодно и прорвать изоляцию. Свадьба Парамджита могла бы стать началом перемен, и Аниту не воспринимали бы как «нежеланного» человека, вторгнувшегося в чужую семью.

Раджа решил потратить половину годовых доходов своей страны на пышное бракосочетание старшего сына. Колоссальная сумма отводилась на организацию перевозки, содержание и развлечение гостей. Как и средневековые монархи, он пригласил весь мир. И так же, как они, Джагатджит хотел, чтобы его народ участвовал в праздновании. «Чтобы запечатлеть в памяти это знаменательное событие, я имею честь объявить всем своим подданным, что отныне и впредь начальное образование будет бесплатным в пределах границ нашего государства». Но последняя фраза его речи: «Бесплатным для мальчиков, а также для девочек», — вызвала волну замечаний. В 1911 году сама мысль о том, что девочки наравне с мальчиками получат возможность учиться, была революционной, и это сразу же дали понять высшим чиновникам государства представители мусульманской общины, потребовавшие немедленной отмены принятого раджей решения. Но Джагатджит держался твердо и не уступил.

Намереваясь сделать свою страну маяком цивилизации и прогресса, раджа хотел войти в историю как просвещенный монарх. Несмотря на то что их считали эксцентричными, многие принцы добились для подданных своих стран таких условий жизни и социальных преимуществ, о которых не было известно в той части Индии, где непосредственно управляли англичане. Так, например, махараджа Барода прославился не только своей стаей дрессированных попугаев, умеющих ловко ходить по проволоке и ездить на миниатюрных серебряных велосипедах, но и тем, что в 1900 году учредил бесплатное и обязательное образование. Или Ганга Сингх, махараджа Биканера, который преобразил некоторые районы пустыни Раджастхана в оазисы земледелия, искусственные озера и процветающие города. Махараджа Майсора финансировал университет, ставший знаменитым в Азии. Раджа крошечного государства Гондал, простой человек, отменил налог для крестьян, увеличив таможенные тарифы, чтобы компенсировать уменьшение доходов государства.

Раджа Джагатджит Сингх мечтал пойти дальше, он хотел непосредственно соперничать с западными государствами, и свадьба его наследника была прекрасной возможностью познакомить весь мир с достижениями Капурталы. «Раджа был очень заинтересован в том, чтобы произвести благоприятное впечатление на своих европейских гостей. Он хотел, чтобы они увезли в своей памяти воспоминание о его стране как об экзотическом и одновременно современном государстве», — писала Анита в своем дневнике.

Прошли месяцы напряженной подготовки. Анита позаботилась о том, чтобы все было прекрасно спланировано, рассчитано и даже хронометрировано. Во время одной из поездок в Патиалу она добилась встречи с Фрэнком Кампосом, Пако, шеф-поваром, который помог ей составить меню, купить продукты, нанять поваров и спланировать всю работу в кухне. Заказанный раджей специальный поезд, заполненный бутылками с водой «Evian», виски, портвейном, хересом и шампанским, вот-вот должен был прибыть из Бомбея, и таким образом проблема с напитками будет решена.

Самые сложные вопросы касались протокола. В связи с таким количеством раджей, набобов, аристократов и чиновников возникла настоящая головоломка, которую надо было решить, чтобы с комфортом разместить всех гостей, продумать, кто рядом с кем сядет и что они будут есть, какую развлекательную программу им предложить. Следовало учесть не только их ранг и титулы, но и религию, возраст и взаимную симпатию.

— Дамы, особенно англичанки, очень щепетильны в отношении всего, что касается этикета, — рассказывал Аните Пако. — Если произойдет ошибка, то муж, возможно, и простит, что его не там усадили, но его жена, уверяю вас, воспримет это с негодованием. Для них это очень важно, дочка… Наверное, потому что не о чем больше думать.

Пако знал, о чем говорил. Он принес тоненькую, страниц в десять, книжечку, известную как «Красная книга», в которой была указана последовательность всех гражданских и военных чинов.

— Если вам нужно знать, находится ли инспектор загрязняющих газов чуть ниже по иерархии, чем регистратор собственности, следует лишь заглянуть в эту книжицу.

Пако стал неоценимым помощником для Аниты, которая всю себя вкладывала в организацию свадебных приготовлений. Ее репутация была поставлена на карту, особенно учитывая, что она оказалась в центре внимания жен раджи. Она не могла не справиться.

Пако посоветовал ей съездить в Калькутту за всякими припасами. Только там можно было достать нужные ткани, чтобы сшить сотни накидок, салфеток, наборы простыней и полотенец, которые ей придется приготовить. Кроме того, следовало позаботиться о более чем пятидесяти палатках, которые предполагалось разбить в дворцовом парке, чтобы разместить всех гостей. Нужно было закупить побольше приборов и посуды и всегда иметь под рукой бесконечное множество всяких мелочей, начиная от солонок и инсектицидов до туалетной бумаги, которой предусмотрительная Анита запаслась, выписав целый вагон.

Раджа решил воспользоваться тем, что это был предрождественский период, и поехал вместе с ней. Это было время соревнований в поло и скачек, на которые по традиции съезжалась вся элита Азии. Калькутта в 1911 году, уже почти уступая свое первенство в индийской части Британской империи, продолжала оставаться самым важным городом на субконтиненте, его торговой, художественной и интеллектуальной столицей. Несмотря на некоторые разрушения из за муссонов, затянувшихся на несколько недель, общественные здания, торговый центр, памятники и резиденции с балюстрадами и колоннами сохраняли свой прежний блеск.

Анита и раджа провели незабываемые дни в Калькутте. Утренние прогулки в экипаже по огромному парку Майдан в тени баньянов, магнолий и пальм; обеды с крупными торговыми магнатами, такими, как мистер Муллик, чей дворец в центре города изумил раджу, потому что это был настоящий музей европейского искусства; вечера в классическом театре Old Empire Theatre[41]; оперные спектакли в особняке миссис Бристоу, английской знатной дамы, приглашавшей в свой дом примадонн и лучших теноров из Европы; после представления — дегустация мороженого в ресторане «У Фирпо», «лучшего, чем в Италии», как говорилось в рекламе; ужины в «Толлигандж-клубе», а затем танцы под музыку оркестра… Жизнь в Калькутте очень напоминала жизнь в Лондоне. Дамы, одетые по последней моде, носили вещи из тканей Варанаси и Мадраса, украшенных великолепной вышивкой. Они посвящали большую часть своего времени тому, что заставляли индийских портных соревноваться между собой, копируя последние модели из Парижа и Лондона.

Потратив несколько часов на поход по универсальным магазинам, таким, как «Army and Navy Store», «Hall and Ander-sons и Newmans», где было все, что производили в Европе и Америке, Анита по вечерам отправлялась во французскую парикмахерскую господ Мальвэ и Сирэ, которые приходили в полный восторг от роскошных волос de notre rani espagnole[42]. Знаменитая чета едва успевала сходить на все те ужины, концерты и приемы, куда ее приглашали. В Калькутте, этом огромном городе, казалось, было намного меньше ограничений, чем в остальной Индии. Однажды на скачках — к удовольствию Аниты и раджи — губернатор Бенгалии, лорд Кармичэл, представил Аниту своей супруге и заодно пригласил ее на ужин в Government House[43], где располагалось правительство. Это был первый раз, когда Джагатджит и Анита прибыли вместе на официальный прием. Только в таком космополитическом городе, как Калькутта, можно было встретить личность, подобную лорду Кармичэлу. Это был скромный человек с мягкими манерами, все время думающий о том, как понравиться собеседнице, поклонник искусства, пчеловод в свои редкие свободные минуты и автор монографии о сороконожке. «Он не такой англичанин, как прочие», — подумала Анита. Решительно, Калькутта была раем свободы[44].

Однако неожиданная новость прервала веселое безумство этих дней, наполненных заботами о покупках и приготовлениями к празднеству. Юная Бринда, невеста старшего сына раджи, не села на борт корабля, который должен был привезти ее в Индию.

— Нужно приостановить свадьбу? — в ужасе спросила Анита.

— Нет. Дай мне разузнать, что случилось.

30

В шести тысячах километров от Калькутты принцесса Бринда, раздираемая между страстью и долгом, предстала перед выбором, самым трудным в ее жизни. Узнав, что католическая семья ее возлюбленного, офицера Ги де Пракомталя, высказалась против женитьбы их сына на индуске, Бринда решила порвать с ним.

— Ты забываешь о различиях, которые есть между нами, — сказала она Ги.

— Нет различий между людьми, которые любят друг друга, — ответил ей француз.

— В твоей семье истинные католики, а я — индуска. Когда они просто общаются со мной — это одно, и совсем другое, когда стоит вопрос о том, чтобы разрешить своему сыну жениться на мне. Я должна вернуться в Индию и исполнить свой долг.

— Я не могу позволить тебе уехать. Это значит просить у меня невозможного.

Бринда пыталась погасить огонь страсти, который разгорался внутри нее и не давал ей жить. Она хотела восстановить душевный покой и вновь стать самой собой. Но у нее ничего не получалось. «Как оставить Ги, если я так люблю его? — спрашивала она себя раз за разом. — Как я смогу жить там, где мне придется наполовину укрываться чадрой — как физически, так и морально?»

— Давай пойдем и распишемся, — предложил отчаявшийся Ги де Пракомталь. — Как только мы сделаем это, все будут вынуждены согласиться — и моя семья, и твоя.

В течение нескольких дней после этого разговора Бринда жила в муках терзающих ее сомнений. Не видя выхода, она решила выиграть время, не садиться на корабль в назначенный день и задержаться на несколько недель во Франции, чтобы, возможно, остаться здесь на всю жизнь. Но из-за душевного дискомфорта она заболела. Девушка не могла ни спать, ни есть, и каждый раз, когда звонили в дверь, в испуге вскакивала.

Из Калькутты радже удалось связаться с мадемуазель Мейон, компаньонкой, приставленной к его невестке. Эта госпожа, несмотря на то что она была в курсе всех событий, ничего не рассказала, опасаясь скандала и особенно боясь, что ее сделают ответственной за то, что произошло. В конце концов, Бринде было всего лишь шестнадцать лет. Мадемуазель Мейон только и сказала, что у девочки «слабые нервы», что она сильно переживала по поводу экзаменов и что не смогла сесть на корабль из-за болезни. Однако компаньонка заверила раджу, что Бринда прибудет на свадьбу вовремя и она сама посадит ее на следующий корабль, отправляющийся в Бомбей.

— Чтобы защитить тебя, — сказала мадемуазель Мейон Бринде, — я поставила на карту мою репутацию и уважение раджи, но больше не собираюсь заниматься этой ложью.

Бринда оказалась не в состоянии принять решение. «Я расплакалась, — рассказывала она позже, — и опустошила свое сердце. Все эмоции, которые в течение этих месяцев мне удавалось сдерживать, выплеснулись наружу».

— У таких историй, как ваша, нет будущего, — без обиняков заявила мадемуазель Мейон. — Оставь его и забудь о том, что вас связывало, раз и навсегда. Ты не сможешь стать счастливой, если сделаешь несчастной свою семью.

«В словах компаньонки много правды», — подумала Бринда, внутренне настраиваясь на то, чтобы последовать ее совету. Она окончательно решила порвать с Ги и сообщить ему об этом на следующий день. «Но я была слишком влюблена, чтобы быть сильной, и не смогла сделать первый шаг к разрыву наших отношений. В ту ночь, страдая от душевных мук, я совершила то, чего никогда раньше не де лала. Я стала молиться, но не индийским богам, а Святой Деве христиан. Я должна была наконец принять решение и либо сесть на следующий корабль, отплывающий в Бомбей, либо тайно выйти замуж за Ги».

После долгих часов мучительных размышлений, с болью в сердце, но следуя мудрым советам мадемуазель Мейон, Бринда все же села на корабль в Марселе. Она сделала это с французской подругой раджи, мадам де Паладин, и ее двумя дочерьми, которые были приглашены на свадьбу. Двое из сыновей раджи, Махиджит и Амарджит, тоже входили в число пассажиров. Мадемуазель Мейон проводила Бринду до ее каюты, вероятно, для того, чтобы убедиться, что та не передумает в последний момент.

— Девушки из рода раджпут всегда держат свое слово, — язвительно произнесла Бринда, прощаясь с ней. — Я возвращаюсь в свою страну, чтобы выйти замуж за человека, которого даже не знаю. Еще несколько лет тому назад нечто подобное казалось мне нормальным, а сейчас я воспринимаю это как нелепость.

— Лучше уж так, поверь мне. Если бы ты вышла замуж за Ги, то, скорее всего, стала бы человеком без страны, без своего народа, без культуры, и вся твоя семья стыдилась бы тебя.

— Да, это правда, — с грустью в голосе ответила Бринда. — Но я не могу перестать любить его.

Ей казалось странным возвращаться в Индию. В Бомбее она чувствовала себя иностранкой. Звуки и запахи казались чужими по сравнению с теми, которые были во Франции, а соотечественники воспринимались ею почти как инопланетяне. Путешествие в Капурталу длилось бесконечно долго, и в глубине души Бринда мечтала о том, чтобы так и не доехать туда.

Теперь поезд не останавливался в Джаландхаре, как прежде. Раджа профинансировал строительство узкоколейки до самого города Капуртала, чтобы можно было в собственном вагоне доехать до окрестностей нового дворца. На вокзале их встретила целая команда слуг в ливреях; шоферы отвезли мадам де Паладин и ее дочерей в специальный особняк для гостей; сыновья раджи поехали в новый дворец, а Бринду отправили в закрытом экипаже с занавесками на окнах, который доставил ее во дворец к женам раджи. Впервые за много лет она оказалась в зенане.

Вслед за обеспокоенностью, вызванной нездоровьем невесты, пришло раздражение, а за ним — разрядка напряженности, когда Бринда в конце концов появилась. Худая, тонкая как соломинка, с изможденным лицом, сероватым цветом кожи и покрасневшими от слез глазами, она объяснила причину своей задержки, сославшись на то, что заболела из-за волнений по поводу последнего экзамена. Когда она говорила об этом, в ее словах было немало правды: речь действительно шла о самом главном экзамене — экзамене ее жизни. Возможно, она так никогда и не узнает, сдала ли она его.

— Какое значение имеет экзамен, когда ты собираешься выходить замуж за наследника королевства! — пожав плечами, воскликнула мать Парамджита, Харбанс Каур.

— Мне был нужен хоть кто-нибудь, кто сказал бы, что все будет хорошо, что, когда я выполню свой долг, отчаяние и тревога покинут меня. Но рядом не было никого, кто мог бы успокоить меня, — жаловалась Бринда.

Анита была в отъезде, когда в Капурталу приехала Бринда. Испанка так устала от беготни, связанной с подготовкой к свадьбе, что решила поехать в Муссори, в Chateau Kapurthala, чтобы отдохнуть там недельку, наслаждаясь свежестью горного воздуха. Она также сбежала от невыносимой обстановки во дворце, где все нервничали из-за опоздания невесты. Когда она вернулась, белые круглые палатки в форме восточного купола уже высились в огромном парке дворца, образуя целый полотняный город. Анита занялась наведением последних штрихов, а тем временем начали съезжаться гости со всего света. О своем приезде сообщили девять принцев, среди которых выделялся принц Кашмира, который принимал знаменитую чету у себя в Сринагаре во время ее медового месяца. Среди прибывших был Ага Канн, мусульманин высшего ранга. Остальные прислали своих старших сыновей в качестве представителей. Женщины зенаны заставляли Бринду днем и ночью заниматься интенсивным процессом «обратной индианизации. «Мне пришлось заново учить язык и вспоминать древние обычаи, которые за годы, проведенные мной за границей, вылетели у меня из головы, — вспоминала Бринда. — Я была так занята, что мне удалось прийти в нейтральное состояние, при котором я не чувствовала себя ни счастливой, ни несчастливой».

В Индии празднование такого масштаба привлекает множество любопытных. Попрошайки, старцы, знахари с гарантированными рецептами от бесплодия и продавцы всевозможных чудес нахлынули в Капурталу на поезде, пешком и на повозках, запряженных волами. Традиция свидетельствует, что эти люди важны в той же мере, что и приглашенные принцы, и их следует принимать со всей сердечностью. Раджа, щедрый и великодушный, приказал своим поварам давать им еду без ограничений, причем ту же, что ели работники дворца. Вся эта братия, не имея крыши над головой, расположилась прямо под открытым небом, чуть подальше от белых палаток, чтобы поучаствовать в празднестве, во время которого сикхи не только отмечают свадебную церемонию наследного принца, но и подтверждают неизменный порядок вещей.

Небывалый в Пенджабе фейерверк ознаменовал начало большого дурбара, грандиозной публичной аудиенции, на которой раджа приветствовал собравшихся гостей, а глашатаи объявляли их имена под звуки труб. Придворные и высшие чиновники государства вручали свои подарки и произносили поздравительные речи у портика главного входа во дворец. Среди приглашенных европейцев был принц Антуан Орлеанский, а также принц Амадей Брогли.

Раджа хотел, чтобы Анита постоянно находилась рядом с ним. Испанка выполняла обязанности хозяйки дома со всеми полагающимися ей почестями, и у губернатора Пенджаба, высшего представителя британской власти, явившегося на свадьбу в сопровождении своей супруги, больше не нашлось предлога, чтобы не поздороваться с ней. Это была маленькая месть раджи за ограничения и запреты англичан. Несмотря на то что остальные жены раджи не выходили из своего дворца, они знали все, что происходило в L’Élysée. Совершенно логично, что особая роль Аниты на свадьбе сильно огорчала их. Бринда жила с ними, прилагая громадные усилия, чтобы примириться со своей новой жизнью, хоть ей и хотелось восстать, когда она слышала сквозь стены отголоски праздника.

Ужин для восьмисот участников торжества был подан в парке, и после десерта дворцовые орудия дали тринадцать почетных залпов. Тогда же заиграл оркестр, состоящий из пятидесяти музыкантов. Раджа подошел к супруге британского губернатора, которая сидела с другой стороны почетного стола рядом с махараджей Кашмира, взял ее за руку и повел в центр ротонды парка, переделанной в танцплощадку. Под звуки вальса Штрауса принц Капурталы и супруга представителя Раджа открыли бал. После этого остальные приглашенные и сыновья раджи двинулись к танцплощадке, освещаемой огнем факелов, которые держали высокие сикхские воины, а также светом луны и мерцанием звезд.

Когда внезапно заиграла музыка, Анита, сидевшая на стуле, резко выпрямилась. Она впервые услышала ее во время последнего путешествия в Европу и сейчас почему-то до смерти испугалась. С ней происходило нечто такое, что она сама не смогла бы объяснить. Казалось, внутри нее все перевернулось от музыки, которая очаровывала, проникая до глубины души. Этот ритм подарила миру в 1910 году Южная Америка, ритм, пробуждающий страсть: танго.

— Потанцуешь со мной?

Анита вздрогнула, услышав страстный голос. Молодой человек на аристократическом английском языке спросил ее, хотела ли она танцевать. Она подняла голову, чтобы посмотреть на него. Это был высокий индиец в тюрбане бледнорозового цвета с изумрудной заколкой, из которой поднималось элегантное перо. Его улыбка обнажила ряд белых зубов, совершенных по форме. Не сводя глаз с Аниты, он замер в ожидании ответа. Его взгляд был настолько пленяющим, что она, неожиданно потупившись, застенчиво ответила:

— Я не умею танцевать танго.

— Я тоже, но мы можем научиться вместе.

В следующее мгновение она оказалась в объятиях молодого человека, ступая в такт его шагам по танцплощадке.

— Однако вы прекрасно танцуете танго!

— Я научился танцевать его в Лондоне, — ответил он ей. — Я много слышал о вас.

— Да ну?

— Я Чарамджит, сын рани Канари. Меня зовут Каран.

Теперь она поняла. Эти зубы, такие блестящие, овальная форма лица, прямой взгляд, гордая осанка… Все эти черты, конечно же, принадлежали радже. Как она сразу не догадалась об этом?

— Единственный, с кем я еще не познакомилась! Наконец-то ты прибыл!

У Карана было мало общего с его братьями. Общаясь с Анитой, он вел себя так, как будто они были знакомы всю жизнь. Без предубеждений, без табу, со всей естественностью, которая удивляла испанку, поскольку она уже отвыкла от этого. Она была в восторге, познакомившись с этим пасынком, симпатичным, приветливым и веселым. Наконец-то появился свет в конце туннеля! Теперь ей будет легче жить в семье раджи. В своей шелковой курте, с тройным жемчужным ожерельем, ухоженной бородой, миндалевидными глазами цвета меда и изысканными манерами настоящего принца, Каран, казалось, сошел с одной из картин, украшавших стены Chateau Kapurthala в Муссори, на которых были изображены предки раджи.

— Моя мама передает тебе свой самый сердечный привет.

— Я полагаю, что увижу ее завтра на восточном празднике.

— Она послала меня сказать, что сердцем она с тобой. Она не может больше обижать тебя, поскольку понимает, что ты ни в чем не виновата, и хочет, чтобы ты это знала.

Бедная рани Канари, такая добрая и, тем не менее, слабовольная. Вероятно, из-за того, что она происходила из не очень чистого рода раджпут, а может, по причине ее пристрастия к алкоголю все остальные постепенно потеряли уважение к ней, и ее мнение теперь значило все меньше и меньше. Как жаль. Вместо того чтобы успокоить Аниту, слова поддержки, переданные через Карана, наоборот, растревожили молодую женщину, напомнив о ее отверженности, чего не мог изменить даже сам раджа, так как это зависело не от него, а от непреодолимых законов традиции.

В день восточного праздника приехали более двух тысяч приглашенных; Анита не встретилась с Канари, потому что индийские жены, соблюдая правила пурдаха, отмечали праздник отдельно, в дальней части L’Élysée. Но она все-таки видела их в день свадьбы, поскольку по обычаю женщины приходили во дворец, чтобы подготовить жениха к церемонии. Сотни их занимали главный внутренний двор, где было позволено присутствовать только двум мужчинам: жениху и совершающему обряд сикху. На женихе было обыкновенное доти, простыня, обернутая вокруг талии, пропущенная между ног и завязанная на бедрах. После церемонии огня, во время которой юноша ходил вокруг пламени, в то; время как грантхи, чтец священных сикхских текстов, читал молитвы, начался ритуал, предписывающий женщинам привести в порядок будущего мужа. Мать жениха, Харбанс Каур, в сопровождении двух теток принялась натирать тело сына мылом и омывать его ароматизированной водой. Это действо обычно очень веселит индианок, наблюдающих за тем, как тело жениха покрывается пеной. Возможно, это единственный момент в их жизни, когда они играют ведущую роль. Следуя традиции, Парамджит начал просить пощады, умоляя, чтобы его перестали растирать, и в ответ раздались взрывы хохота. После того как его, сияющего, словно младенец, оставили в покое, он снова отправился во дворец, а женщины примолкли в ожидании невесты.

Бринда приехала на слоне, закрытая в башенке, чтобы ее никто не видел, согласно пурдаху. Ее кортеж въезжал медленно, под крики, пение и рокот голосов тысяч людей. В портике, при входе в L’Élysée когда слон опустился на колени и Бринда отодвинула шелковые занавески, ослепительный свет солнца ударил в глаза, и она на несколько мгновений зажмурилась. Когда девушка открыла глаза, она узнала своего отца, одетого в безукоризненно белую одежду, и стоящего рядом с ним грантхи. Оба помогли ей сойти на землю. Два года ушло на пошив ее костюма из муслина, расшитого красным шелком и нитками из чистого золота. Над ее головой развевалась накидка, тоже из шелка, а на шее поблескивало ожерелье из двух перекрученных нитей жемчуга кремового цвета, взятое из сокровищницы государства Капуртала.

Раджа был вне себя от счастья. На свадьбе своего сына он выглядел величественно. На нем был костюм, расшитый золотом; его шея, грудь и запястья сверкали бриллиантами и жемчугом; тюрбан раджи был украшен изумрудной тиарой. Черные глаза Джагатджита сияли от избытка чувств: монарх и отец, он исполнил свой долг, дав продолжение роду. Поставив перед собой цель запечатлеть свадьбу сына для истории, он нанял единственного в то время индийского кинематографиста, который снимал для потомков празднование в Капуртале кинокамерой, купленной непосредственно у братьев Люмьер.

Раджа добился своего, но при этом в очередной раз продемонстрировал стремление к нововведениям. Так, он решил порвать с традицией, которая требовала, чтобы новобрачные уезжали с церемонии раздельно. Жена, завернувшись в свою накидку и сев в паланкин, закрытый занавесками, должна была удалиться из L’Élysée, чтобы отправиться во дворец к остальным женщинам дома раджи. Но теперь молодожены ехали в экипаже с гербом Капурталы в сопровождении конной гвардии, одетой в форму. Под рокот возбужденной толпы они приветствовали людей, которые вышли на улицы, чтобы поздравить их. Экипаж медленно двигался по дороге до самого дворца женщин, где новобрачные выслушали пожелания счастья от сотен приглашенных индианок. Харбанс Каур восприняла новый жест Джагат-джита Сингха относительно древней традиции как оскорбление. «Со стороны моего свекра это был смелый удар по пурдаху, удар, повлекший за собой многочисленные комментарии в государстве, — позже сказала Брин да. — Но и после этого он продолжал делать вызов условностям. Он никогда меня не просил соблюдать пурдах, за исключением тех случаев, когда присутствовали самые ортодоксальные женщины семьи».

К концу дня своей свадьбы Бринда обессилела и мечтала о том, чтобы как можно быстрее удалиться к себе в комнату и принять горячую ванну, приготовленную ее служанкой. Но об этом могла мечтать незамужняя девушка, которая осталась в прошлом. Действительность была иной: ее с мужем снова отвели во дворец, где слуги проводили их до дверей спальни. Сделав все необходимое, слуги поклонились им и исчезли. Наступил момент, когда Бринда оказалась перед лицом судьбы, которая была уготована ей и которую она все-таки приняла. «Впервые осознав, что нам предстоит до конца жизни быть вместе, я почувствовала себя угнетенной от мысли, что мой муж был мне совершенно незнаком».

31

Едва утихло шумное празднование свадьбы наследника Капурталы, как поступило сообщение о событии чрезвычайной важности: в Дели идет подготовка к великому дурбару — церемонии коронации короля Георга V и королевы Марии на трон императоров Индии. В память о первом приезде британских монархов на субконтинент у берегов Бомбея, на выступающем в море мысе, англичане возвели триумфальную арку из желтого базальта, которую окрестили Воротами Индии. Величественное сооружение было первым, что короли-императоры должны были видеть, приезжая в Индию. 2 декабря 1911 года сиятельную чету принимали со всеми почестями в тени арки. Это был первый этап путешествия по дороге в Дели, где им предстояло сыграть роль главных действующих лиц в величайшем событии в истории Раджа, событии, которое станет апогеем Британской империи.

Во всех дворцах Индии только и говорили, что о коронации короля и королевы. Представители власти и принцы Индии лихорадочно готовились к тому, чтобы провести церемонию вступления на трон короля-императора на самом высоком уровне. Богатейший принц, низам Хайдарабада, снял табу на помпезность и расточительность, заказав золотых дел мастеру Фаберже копию фасада своего дворца из золота и драгоценных камней, чтобы украсить павильон королевского дома на дурбаре в Дели. Махараджа Бхупиндар из Патиалы добился приезда в Индию Жака Картье, чтобы тот сделал ему из драгоценностей его королевства, среди которых был и знаменитый бриллиант «Де Берс» в четыреста двадцать восемь каратов, большое церемониальное ожерелье, которое впоследствии войдет в историю ювелирного мастерства.

Для Капурталы великий дурбар имел непреходящее значение, так как Его Высочество Джагатджит Сингх должен был быть удостоен двойной чести — получить звание великого командора и орден Звезды Индии из рук самого императора и одновременно наследственный титул махараджи, т. е. великого раджи. И все это за его преданность Раджу и вклад в стабильность и процветание Капурталы. Несмотря на все расхождения, которые у него были с британскими властями, никакая другая весть не могла сделать раджу более счастливым.

Но это не касалось его жен, в том числе и Аниты. Как к ним отнесется протокол? Харбанс Каур не сомневалась, что англичане, бывшие организаторами этого великого события, с уважением отнесутся к ее исключительному положению первой жены. Это будет еще одна попытка восстановить традицию, а заодно и помериться силами с испанкой. Анита боялась, что ее в очередной раз унизят, но, с другой стороны, она так устала от этих баталий, что не желала вновь вступать в бой, сражаясь за свою честь. Хотя Анита уже выиграла некоторые из них благодаря постоянной поддержке своего мужа, у нее были серьезные основания бояться, что в результате она проиграет войну. Свадьба наследника не способствовала улучшению обстановки в семье. Наоборот, кроме Карана, вернувшегося в Англию сразу же после свадьбы, чтобы продолжить учебу на инженера-аг-ронома, другие сыновья раджи были холодны и далеки от нее. Каран и его мать Канари были единственными союзниками Аниты, готовыми поддержать ее мнение.

Анита наивно полагала, что сыновья, будучи молодыми людьми, которые обучались в Англии, повлияют на своих матерей. Однако ее надежды не оправдались: женщины зена-ны оказались сильнее, и теперь пасынки Аниты стали создавать вокруг нее вакуум. Аните было очень больно и обидно, ведь все они жили под одной крышей. Время от времени происходили некоторые вещи, которые били по самолюбию испанки. Например, несколько раз во время семейного обеда на столе не хватало тарелки, ее тарелки, и Анита была вынуждена просить принести ее. В другой раз на garden parties, полдниках, куда приходили англичане, жившие в Капуртале, врач и гражданский инженер со своими женами, дети раджи предлагали напитки всем, кроме нее. Они, казалось, не замечали ее присутствия и никогда не обращались к ней в разговорах. Молодые люди старались вести себя так, как будто Аниты не существовало. Для них все средства были хороши, лишь бы дать ей понять, что она чужая.

А Бринда? Предубеждения по поводу касты и расы, похороненные в одном из уголков ее сознания за годы пребывания во Франции, снова расцвели, причем с еще большей силой, как дерево, орошенное водой. Похоже, теперь она смотрела на мир глазами восточной женщины. Для нее свекор был старым блудником, который дал себя соблазнить обыкновенной «испанской танцовщице». Навязывая ее общество остальным членам семьи, раджа способствовал принижению уровня их касты. По этой причине она не собиралась дружить с Анитой и приняла решение не жить в L’Élysée. «Мы уже не дети, — сказала она Парамджиту. — Нам нужна наша собственная независимость». Ей было непросто убедить своего мужа поговорить с раджей. «Мой свекор обращался с ним всегда, даже после свадьбы, как с маленьким ребенком», — вспоминала Бринда. Монарх уступил его просьбе, не ставя никаких препон, и предложил им жить в его любовном гнездышке последних лет — на вилле Виопа Vista. «Меня очень удивило, что свекор так быстро уступил нашим просьбам, — рассказывала Бринда, — ведь он был человеком властным, привыкшим всегда навязывать свою волю. Позже я поняла, что он пошел на это, надеясь завоевать мои симпатии. Ему нужны были друзья и союзники, которые могли бы ограничить зло, распространившееся в семье и вокруг него самого из-за его связи с испанкой».

Но эта тактика раджи не принесла никаких плодов. Бринда, как и прочие женщины, была недовольна ролью «хозяйки дома», которую исполняла Анита.

— Вы хотите, чтобы с ней обращались как с настоящей махарани, — осмелилась она заявить Джагатджиту.

— Я послал тебя во Францию, чтобы ты превратилась в современную женщину, а теперь вижу, что выбросил деньги на ветер, — ответил раджа, рассерженный и разочарованный поведением невестки. — Годы, проведенные в Европе, не сделали тебя более открытой. Они ничего не дали тебе.

«Я не ответила ему, хотя испытывала непреодолимое желание сказать, как меня шокируют тот холод и бесчувственность, с которыми он обращается со своими женами. Я не раз видела, как плакала Харбанс Каур во время подготовки к свадьбе. Если я, учитывая высокое положение семьи в государстве, должна была принести огромную жертву, чтобы принять ответственность за мой брак, то ему необходимо было сделать то же самое».

Среди всех этих придворных интриг Анита старалась сохранять спокойствие, чтобы не сбиться с пути. Иногда ей хотелось стать невидимкой, но ее сиятельный муж даже в мыслях не допускал этого. Она была ему нужна, и это подтвердилось на свадьбе старшего сына. Боясь, чтобы гнев жен раджи не отразился на маленьком Аджите, Анита очень переживала за его безопасность. Ночами ее мучили бессонница и постоянная тревога. Став жертвой ночных кошмаров, Анита всегда видела один и тот же сон: она убегает с сыном на руках от смутной опасности, которая в конце концов настигает ее и хватает за горло. Молодая женщина просыпалась в море пота и слез и долго не могла уснуть, дрожа от пережитого ужаса. Только приятное присутствие Далимы, всегда спокойной и выдержанной, позволяло ей снова провалиться в сон. Волшебная сказка танцовщицы из варьете принимала дурной оборот. Анита не знала, что предпринять, чтобы остановить развитие событий. Оружие, которым она располагала — ее открытость и искренность, — в этой войне не годилось.

Впервые в своей жизни Парамджит, который до сих пор был послушным сыном, комплексующим перед отцом, решился перечить ему.

— Моя мама просила меня, чтобы я заступился за нее перед тобой, чтобы ты восстановил ее положение.

— Никго не лишал ее положения.

— Ты знаешь, о чем я говорю. Испанка ведет себя так, как будто она — махарани Капурталы. Моя мать считает себя незаслуженно отвергнутой. Я прошу, чтобы ты вел себя в соответствии с нашими традициями, как мы все это делаем.

— Женщина, которую ты с презрением называешь «испанкой», — моя жена. Я женат на ней так же, как ты женат на Бринде.

— Она — твоя пятая жена.

— И что с того? Анита — женщина, с которой я живу, и поэтому она получила титул махарани. Твоя мать верна пурдаху, и я ее за это не осуждаю, но мы прошли разный путь развития. Я уже объяснял тебе это тысячу раз, но ты не хочешь меня понять. Может, ты думаешь, что Харбанс Каур смогла бы организовать твою свадьбу? Приветливо встретить всех наших европейских гостей? Мне нужна женщина, которая была бы свободна от пут пурдаха. Я надеялся, что мой сын способен понять это. Но вижу, что ошибался. Ты, судя по всему, способен только на то, чтобы совать нос в дела отца и пытаться критиковать его.

«Мы с мужем много раз обсуждали эту проблему, — рассказывала Бринда. — Как принцесса, воспитанная в индийских традициях, я не могла одобрить поведение моего свекра. Как женщина, я искренне сочувствовала матери Парамджита, которая очень страдала, оттого что раджа, отвергнув ее, разбил ей сердце. После всех наших разговоров мы пришли к выводу, что не сможем принять брак раджи с испанкой. Мы сообщили моему свекру, что отказываемся общаться с Анитой и в дальнейшем не будем присутствовать на торжествах и приемах, если узнаем, что там будет она».

Такое безапелляционное решение было серьезным унижением для раджи. Его сын принял сторону своей матери. До некоторой степени поступок Парамджита и невестки выглядел вполне логичным, но была ли необходимость делать это? Раджа не имел ничего против своей первой жены. То, что Джагатджит с ней не жил, как и со своими остальными женами, не означало, что он их покинул. Раджа никогда бы не сделал этого, и все обвинения в пренебрежительном отношении к обязанностям главы семейства раздражали его еще больше. Он прекрасно знал своего сына и, понимая, что тот неспособен выступить против отца, объяснял его дерзкое поведение влиянием Бринды. Индийские принцессы высших каст, помешанные на идее своего превосходства, очень серьезно относятся к божественности своего рода. Из сикхского учения о равенстве между людьми они, к сожалению, ничего не почерпнули.

Но жизнь поворачивается к человеку своими разными сторонами, и Джагатджит, который направил все свои усилия, чтобы превратить Бринду в будущую махарани Капур-талы, верил, что наступит день, когда представится возможность поквитаться с ней за такую неблагодарность.

В течение двух недель празднеств до и после дурбара принцы, предводители кланов, представители провинциальных правительств, индийские аристократы, британская община, иностранные гости, а также восемьдесят тысяч солдат наводнили город Дели, население которого выросло с двухсот пятидесяти тысяч до полумиллиона человек. Организация была необычайная. Англичане установили сорок тысяч палаток, построили семьдесят километров новых шоссе, сорок километров железнодорожных путей, восемьдесят километров канализации и гигантский амфитеатр на сто тысяч человек. Павильон императора насчитывал двести тридцать три палатки, обустроенные мраморными каминами, панелями из отполированного красного дерева и снабженные золотой посудой и хрустальными лампами. Прочие, такие же помпезные, были предназначены для различных королевских домов с их собственными свитами и придворными, адъютантами, гостями, слугами, стремянными и прочими.

Каждый павильон, будучи по-своему оригинальным, отличался от других. Палатка раджи Джамнагара была укрыта раковинами устриц, символом государства, расположенного у берегов Аравийского моря. У входа в павильон раджи Ревы стояли на страже два великолепных прирученных тигра. Раджа просил, чтобы во время церемонии ему позволили подарить этих великолепных животных императору, но ему было деликатно отказано.

Вокруг палаток простирались сады, где были высажены розы в соответствии с цветом каждого государства; через аккуратно подстриженные газоны вились многочисленные дорожки; здесь же находились бассейны, спортивные площадки для игры в поло, конюшни для лошадей и слонов, парковки для экипажей и автомобилей, а также тридцать шесть железнодорожных станций для частных поездов. Анита, находясь под впечатлением, восторженно писала: «Никогда в своей жизни я не видела столько золотых тронов, столько слонов, украшенных драгоценными камнями, столько карет из массивного серебра. А «роллсы»!.. Никогда в жизни мне не доводилось видеть такого количества «роллс-ройсов», припаркованных рядом. Один Господь знает, сколько денег стоила подобная демонстрация каждому королю, если все они больше всего озабочены тем, чтобы казаться богаче и могущественнее остальных».

Праздники сменяли друг друга с головокружительной скоростью: garden parties, собрания в пурдахе для дам, игры в поло и всевозможные развлечения — публичные и частные. На прием, устроенный королевой Марией, приехала Харбанс Каур в сопровождении своей невестки Бринды, которая, исполняя обязанности переводчицы, перевела свекрови несколько вопросов, заданных ей из вежливости женой монарха. Аниту, разумеется, не приглашали на официальные празднования. Это была не Калькутта, и поэтому, несмотря на то что ей хотелось поздороваться с губернатором Бенгалии и его супругой, она даже не смогла подойти к ним. Ее дело снова вызвало оживленную переписку между различными чиновниками. В конце концов письмо вице-короля государственному секретарю по вопросам Индии в Лондоне разрешило ситуацию следующим образом: «Не отправлять Прем Каур из Капурталы приглашения на garden parties, которые будет устраивать Ее Величество королева для жен принцев, но на любое торжество, где не будет возможности встретиться или быть представленной Их Величеству, она может быть допущена. Что касается дурбара, предоставить ей место в задних рядах амфитеатра, где она сможет присутствовать на церемонии коронации, как и любой посетитель, не имеющий официального статуса»[45].

Дурбар состоялся 12 декабря 1911 года. Это событие стало незабываемым для всех, кто там присутствовал: для крестьянина, который шел несколько суток, чтобы увидеть своего императора, для мальчишек в белой хлопчатобумажной одежде, забравшихся на ветви деревьев, для двенадцатилетних девочек со своими младенцами на руках. Но это событие стало судьбоносным и для самой императорской четы, которая предстала перед целым океаном зеленых, желтых, розовых, синих и оранжевых тюрбанов, простиравшихся до самого горизонта. «Это было самым замечательным из всего, что я видел в своей жизни», — заявил Георг V, сидя рядом со своей супругой на золотом троне, который был установлен на помосте, возвышающемся над толпой. На плечах у венценосной четы были горностаевые накидки, а от палящего солнца их защищал пурпурный навес с золотым узором. Само это зрелище наводило на мысль, что без Индии Великобритания не была бы ни самой колоссальной империей, которую когда-либо знало человечество, ни первой державой в мире.

Почетные места были заняты принцами, а за ними следовали их родственники и представители знати, разодетые в свои лучшие одежды, расшитые и сотканные из золота. На каждом из принцев можно было увидеть самые известные украшения из их фамильных сокровищниц. У Джагатджита Сингха на поясе висел меч, украшенный эмалью с драгоценными камнями, а в броши, приколотой к тюрбану, сверкал крупный, величиной со сливу, изумруд. Бхупиндар из Патиалы щеголял в бриллиантовой пекторали, а принц из Гвалиора надел на себя роскошный пояс из жемчуга. Георг V предстал в новой императорской короне Индии, переливающейся сапфирами, рубинами, изумрудами и бриллиантами (произведение ювелира Гаррара, который получил шестьдесят тысяч фунтов за этот подарок индусов своему королю-императору). Чтобы церемония не напоминала вторую коронацию, что повлекло бы за собой еще одну церковную службу посвящения не совсем подходящую для такого скопления индусов и мусульман, королевский дом принял решение, что король появится уже в короне и будет принимать почести от принцев, сидящих перед троном.

Один за другим раджи и набобы подходили к помосту, поднимались по лестнице и кланялись императору, при этом коротко обмениваясь подарками и «почестями». Первыми были самые важные из них, монархи Хайдарабада, Кашмира, Майсора, Гвалиора и Бароды — их государства имели право на высшую почесть, двадцать один залп. Потом шли те, кому полагалось девятнадцать, пятнадцать, тринадцать, одиннадцать и девять залпов. Властительница маленького мусульманского государства, расположенного в центре Индии, бегума Бхопала, была единственной дамой среди такого количества принцев. Имея репутацию справедливой и прогрессивной правительницы, эта женщина превратила Бхопал в одно из самых передовых государств в Индии. Несмотря на свой высокий статус, она была накрыта с головы до ног буркой из белого шелка.

Величественная церемония протекала довольно медленно, как поступь слона. На этот раз Анита находилась вдали от своего мужа. Но лучше уж так, думала испанка, чем быть рядом с Харбанс Каур и остальными женами Джагатджита. К неудовольствию англичан, ответственных за соблюдение протокола, махараджа Кашмира пригласил Аниту присутствовать на церемонии, усадив ее на место, предоставленное его семье. Ни один британец не посмел побеспокоить махараджу одного из самых важных государств Индии из-за того, что место было занято испанкой, ставшей его гостьей. В результате возникла парадоксальная ситуация, и Анита оказалась ближе к императорской чете и на лучшем месте, чем делегация из Капурталы.

Британцы хотели, чтобы это событие запомнилось не только грандиозной церемонией. К первому визиту английского короля они хотели добавить нечто такое, что поразило бы воображение людей и стало вехой, символизирующей новую эру в истории страны. Они держали свою задумку в тайне до последнего момента, доверив ее только двенадцати посвященным. Даже сама королева до прибытия в Дели не знала этого. При закрытии дурбара король-император объявил о сюрпризе: столицу империи решено перенести из Калькутты в Дели, как это было во времена империи Великих Моголов.

Он добавил, что поручил урбанисту и архитектору Эдвину Лутьенсу проект имперского города, удаленного от древнего центра. Эта новая столица станет называться Нью-Дели и будет гордостью Индии, новой звездой, распространяющей свой блеск до самого последнего уголка на субконтиненте.

Творцы PaxBritannica завершили празднование апогея Британской империи объявлением войны диким животным, занявшись самым эксклюзивным и престижным спортом, который был помимо всего еще и прерогативой принцев, — охотой на тигров. Император, собиравшийся провести конец года в Непале, убил двадцать четыре представителя кошачьих и в качестве доказательства своего отменного физического состояния совершил геройство, выстрелив одновременно в тигра и медведя из двух ружей — по одному в каждой руке, — и попал из обоих. На прощание он оставил после себя еще восемнадцать убитых носорогов.

Новоиспеченный махараджа Капурталы отправил всю свою семью и большую часть свиты домой и поехал с Анитой в Кота, в Раджастхан, получив приглашение от махараджи Умеда Сингха, известного своим умением устраивать охоту. Каким приятным сюрпризом было для Аниты оказаться перед лифтом, чтобы проехать пять этажей средневекового дворца, в котором их поселил принц! «Махараджа Кота — очень умный человек, с довольно либеральными идеями» — так отозвалась Анита об этой знатной особе, обеспечившей свой дворец современным электрическим лифтом. Правда, познакомившись с ним поближе, она добавила: «Но все же он слишком ортодоксален, чтобы сесть за стол в компании людей, не принадлежащих к его касте». Кота стал известен организацией небывалого представления — поединка между диким кабаном и пантерой, во время которого знать делала крупные ставки. Анита, находясь рядом с мужем, смотрела на представление с вершины ямы и, не выдержав, отпросилась до окончания представления, поскольку кровожадность животных вызывала у нее тошноту.

То, что действительно доставило Аните удовольствие, так это охота на пантер, начавшаяся на рассвете. Находясь на палубе парохода, который медленно плыл по водам реки среди труднопроходимой каменистой местности, она наблюдала за тем, как гости стреляли по животным. Ее мужу удалось убить пантеру, и позже в дневнике Аниты появилась запись: «Эмоции Его Высочества были неописуемы, а радость загонщиков так велика, что они даже подошли, чтобы поцеловать ему ноги». Для принцев убить тигра всегда было моментом величайшего ликования. И хотя это развлечение было пережитком старины, оно нравилось принцам и они считали его самым необычным из всех, поскольку оно свидетельствовало об их умении защитить себя и подготовленности к войне. Сегодня для молодых аристократов убийство первого тигра является ритуалом начала взрослой жизни. Махараджа Кота добыл свой первый охотничий трофей в тринадцать лет, выстрелив из окна своей комнаты, что, между прочим, давало яркое представление о количестве фауны, населяющей леса Индии. Он стал знаменитым благодаря тому, что мог одной рукой вести машину, а другой стрелять, и всегда попадал в цель.

Для Аниты шикар[46] — развлечение, от которого не были отстранены женщины, — стало откровением. Чувство, испытываемое при приближении добычи, и страх оставить животное раненым, не шли ни в какое сравнение с тем, что было вокруг самой охоты. Жизнь в лагере под открытым небом, ночные беседы у костра, абсолютная тишина и спокойствие в поле и джунглях открывали другое лицо Индии, где отношения между мужчинами и женщинами были наполнены искренностью, как будто природа служила противоядием от социальных неурядиц.

32

После насыщенных событиями дней пребывания в Дели Анита была рада вернуться к спокойной жизни в Капуртале. С уходом Парамджита и Бринды на виллу Виопа Vista и с отъездом остальных сыновей в Англию во дворце осталось только маленькое ядро семьи, состоящее из Джагатджита, которого после великого дурбара все стали называть махараджей, Аниты и их сына Аджита. Конные прогулки, поездки за покупками в Лахор и игра в теннис снова вернули их к ритму мирной и роскошной жизни. Несмотря на свои огромные размеры, дворец не производил впечатления холодного и угнетающего, в нем бурлила жизнь. Все министры ежедневно приходили с докладами и своими проблемами к махарадже, который принимал их в рабочем кабинете. Там проходили заседания, обсуждались решения и организовывались встречи. Нижний этаж был полон бухгалтеров, финансистов, казначеев и всякого рода руководителей.

Анита с большим усердием ухаживала за своим уголком в саду. Она засадила его ароматическими растениями, цветами и помидорами для гаспачо. Она каждый день уединялась, чтобы в тени разросшегося розария сделать записи в своем дневнике в кожаном переплете. Выводя высокие остроконечные буквы, Анита писала на французском, как того требовал муж, чтобы позже прочитать ее заметки. Анита привыкла к отеческой любви, которой окружил ее махараджа, но иногда молодую женщину подмывало упрекнуть его в том, что их брак был заключен по расчету. Теперь она понимала, что этот человек привык командовать и покупать все, что ему заблагорассудится: дворцы, автомобили, лошадей, министров, женщин… Она его любила так, как любят банкира, который открывает перед тобой свои подвалы сокровищ. Джагатджит дарил ей великолепные украшения, чтобы она была еще красивее, и вместе с этим пытался оправдать свой каприз, выразившийся в столь пылкой любви к иностранке, перед семьей и обществом. Он любил ее красивой, остроумной, привлекательной и неотразимой. Вместе они являли собой новое лицо Капурталы. Но Анита не слишком ценила сентиментальную сторону их отношений: ее муж был так богат, что сам по себе этот факт не должен был предполагать, что он принес большую жертву ради нее. Кроме того, она немного перестала понимать значение денег… Все эти кулоны, подвески, броши и кольца лишь подпитывали ее уверенность в будущем. Анита допускала, что когда-нибудь, возможно, эти драгоценности обеспечат ей свободу, хотя она и жила в мире, где это слово очень мало значило для женщины.

Помимо ведения дневника, в который она не записывала никаких потаенных мыслей, Анита вела переписку со своим бывшим преподавателем декламации в Малаге, Нарциссом Диасом. Он посылал ей длинные письма, полные вопросов о жизни в Индии. Однажды, описывая индийские обычаи, Анита рассказала: «Есть принцы, которые после рукопожатия бегут мыть руки из боязни заразиться от прикосновения к кому-нибудь из низшей касты». Она избегала ответов на вопросы о других женах махараджи и уже больше не подписывалась, как в первых письмах: «Анита Дельгадо, ныне принцесса Капурталы». Теперь она ставила подпись: «Прем Каур из Капурталы».

Новости о семье Дельгадо, доходившие до Аниты, не очень радовали. Ее сестра Виктория, мать двоих детей, жила трудной жизнью в Париже со своим мужем-донжуаном. Он очень плохо обращался с ней, чего и следовало ожидать. Анита сильно огорчалась, потому что расстояние усиливало ее беспокойство. В это же время она получила известия о переданной ею накидке для Богородицы. Оказалось, что подарок, сделанный Анитой от всей души, хранился в одном из ящиков ризницы в церкви Малаги и никогда не красовался на Богородице Победоносной. Епископ отнесся к дару, доставленному из Индии, с большим недоверием и решил выкинуть накидку в море, заявив, что она могла быть использована неверными для какого-нибудь языческого культа. Хорошо, что кюре приказал положить накидку в надежное место. Для Аниты намек епископа из ее родного города стал оскорблением и ранил душу; она восприняла его болезненнее, чем все неприятности, связанные с семьей махараджи и англичанами, вместе взятыми. Это был неожиданный удар, тем более неприятный, что исходил из ее дома, которому она доверяла больше всех. Стало ясно, что ханжество, предрассудки и нетерпимость были достоянием не только индийских аристократов и англичан.

Тем не менее это были счастливые времена. Или так о них вспоминала Анита, оглядываясь назад. Она была счастлива, несмотря на все невзгоды, вызванные враждебностью к ней семьи махараджи и недоверием англичан. И это объяснялось довольно просто: она наслаждалась любовью и поддержкой своего мужа, радовалась общению со многими людьми, оценившими ее по достоинству и принявшими ее в свой круг. Молодая женщина испытывала внутреннее удовлетворение, оттого что магнетизм ее личности сам по себе был способен разрушить искусственные барьеры, которые создавали цензоры викторианской морали. Конечно, Анита скучала по родителям и сестре, по родным местам, тяжело переживала одиночество и тоску, но путешествия, которые она часто осуществляла, компенсировали гнетущую обстановку в Капуртале, где она поначалу сидела в четырех стенах.

Очень скоро жизнь в Капуртале превратилась в постоянное движение экипажей, и все обернулось для Аниты, как она писала об этом в своем дневнике, в «отъезд и приезд из одного путешествия в другое». Ребенок оставался на попечении Далимы и слуг, пока его родители, приглашенные различными махараджами, колесили по Индии. В этих поездках Анита открывала для себя страну экзотическую, а порой сюрреалистическую.

Как-то их пригласил к себе махараджа Биканера, Ганга Сингх, и Анита оказалась на самом необычном ужине из всех, на которых ей довелось бывать. Когда она спросила у гостеприимного хозяина рецепт сочного блюда, тот ответил ей очень серьезно: «Приготовьте целого верблюда, снимите с него шкуру и очистите, затем вложите в него козу, в козу — индюка, а в индюка — цыпленка. Вставьте в цыпленка перепелку, а в конце — воробья. После этого хорошенько приправьте верблюда, положите его в яму и поджарьте».

В Гвалиоре, когда они ели в парадной столовой, знаменитой своим серебряным поездом, который перевозил еду и напитки для приглашенных, разговор шел о последней поездке короля Георга V и королевы Марии на празднование коронации. Бедная королева не смогла искупаться в новой мраморной ванне, построенной специально для нее во дворце Гвалиора, поскольку, как только она поставила в нее ногу, ванна обвалилась. Оказалось, что во время этого же путешествия в другое государство, расположенное в центре Индии, рабочие не успели установить вовремя раковину унитаза последней модели, привезенного из Лондона для королевского приезда. Пытаясь как-то решить проблему, двух sweepers[47] поставили на крыше: одного — с ведром воды, а второго — у маленькой щелочки, чтобы следить за тем, что происходит в уборной. Когда наступал момент и королева тянула за цепь, один из sweepers давал команду второму, и тот выливал воду в раковину. Англичане так и не раскрыли подлога.

Анита получала удовольствие от этих поездок, осознавая, что она была привилегированной особой и могла видеть мир, неповторимый и замкнутый. Друзья мужа принимали ее со всеми почестями, и она на какое-то время забывала о своей отверженности. Бывали дни, когда она не вела никаких записей, но это объяснялось нехваткой времени, а не тем, что ей этого не хотелось. На самом деле Анита лелеяла мечту написать книгу о своей жизни в Индии — хотя бы для того, чтобы ее прочитали друзья, оставшиеся в Испании, и родители. Как бы ей хотелось, чтобы рядом с ней была ее семья! Возвращаясь во дворец, молодая женщина всегда чувствовала себя невероятно усталой, но в ее голове было полно пейзажей, историй, интересных образов, которые она торопилась запечатлеть на листе бумаги, чтобы они не пропали, как луч света на закате солнца.

33

Вернувшись в Капурталу после одной из таких поездок, Анита обнаружила, что ее верной Далимы нигде нет. У них было много слуг, отсутствие которых никто бы не заметил, ибо оно никак не влияло на повседневную жизнь во дворце. И хотя nannies и прислуга присматривали за маленьким Аджитом, когда Аниты не было дома, Далима занимала особое место в сердце испанки. Говорили, что молодая индуска якобы получила плохое известие, что ее муж заболел, и вернулась домой, чтобы ухаживать за ним. С тех пор о Далиме ничего не было слышно, и ни мажордом, ни слуги не могли сообщить о ней хоть что-нибудь.

Каждое утро, едва проснувшись, Анита спрашивала о Далиме и неизменно получала один и тот же отрицательный ответ. Молчание и продолжительное отсутствие верной служанки заставляли ее переживать. Она знала Далиму и ее привязанность к маленькому Аджиту. Внезапное исчезновение было не в ее стиле, а тем более на такое долгое время. Она бы никогда не поступила так по собственной воле. Что-то, вероятно, произошло.

Как всегда бывало в подобных случаях, Анита прибегла к помощи того, кого считала своей единственной настоящей подругой в Капуртале, — она обратилась к Амрит Каур. Анита считала, что в отличие от Бринды, которая, возвратившись в Индию, осталась верна своему классу, Биби оставалась верной себе самой. Это была единственная свободная женщина без предрассудков, которую знала Анита; женщина, имевшая несчастье жить в мире, который был слишком мал для ее большого сердца.

Биби стала членом партии Национального конгресса и присутствовала на всех ее собраниях. Это была федерация групп, боровшихся за права индусов по всей стране в самом Радже. Там Биби встретила таких же людей, как и она; большинство из них получили образование в английских институтах, и теперь их волновали одни и те же вопросы. Почему британские индусы не имеют тех прав, что есть у англичан? Как жить между роскошью и нищетой? Они являлись ядром совершенно новой партии, очень далекой от великого дурбара в Дели. Однако пока их было не так уж много.

Анита и Биби отправились на поиски Далимы в деревню, которая находилась в трех часах езды от города. Солнечным утром женщины сели на лошадей и выехали из дворца L’Elysee. Когда они прибыли в деревеньку, их окружила группа детей, испуганных и любопытных, никогда не видевших, чтобы к ним кто-нибудь приезжал. Дом Далимы, маленькое строение из кирпича, выделялся среди множества глиняных лачуг. Не такой, кстати, бедный, как думала о нем Анита.

— Далима в больнице, — робко сказала молодая крестьянка, вышедшая им навстречу.

— В какой больнице?

— В Джаландхаре.

В доме их принимала семья мужа. Женщина, готовая расплакаться, свекровь, сообщила им, что ее сын умер месяц назад от красной лихорадки[48] после нескольких дней агонии.

— А Далима?

— Кобра всегда кусает дважды, — продолжала говорить женщина, имея в виду, что беда не приходит одна. — Это было так неожиданно, — добавила она, глядя на стену в глубине комнаты. Почерневшая обугленная стена свидетельствовала о недавнем пожаре. На полу до сих пор оставался пепел.

— Далима готовила ужин, а потом мы услышали, как она закричала. Мы прибежали к ней на помощь, но ее уже охватило пламя.

— Где малышка? — спросила Анита.

— С нами. Мы присматриваем за ней, — ответила женщина, вздохнув.

Анита стала искать девочку взглядом и нашла ее в углу, где та играла с кусочками дерева и лоскутками ткани. Увидев Аниту, малышка улыбнулась. Испанка почувствовала, как сжалось ее сердце.

Две подруги вернулись в Капурталу. Они ехали шагом по пыльной дороге вдоль берега реки. По пути им встречались женщины, одетые в разноцветные сари; они несли на голове медные ведра, полные воды. Биби, погрузившись в размышления, хмурила брови.

— О чем ты думаешь, Биби?

— Я считаю, что пожар был устроен нарочно. Они хотели убить ее.

— Далиму? Кто стал бы убивать ее? Она же ангел!

Анита видела только часть Индии — элиту, ее роскошь и власть. Сельскую Индию она знала только по идиллическим пейзажам.

— Жизнь женщины очень легко превратить в ад, — сказала Биби, — особенно когда умирает ее муж. Ты слышала о сати?

Все иностранцы слышали о старинном обычае в индуизме, согласно которому вдовы принимают решение отправиться на погребальный костер своих мужей. Женщины готовы принести себя в жертву, поскольку надеются, что тогда они будут жить вместе вечно. Кроме того, женщина, совершающая camи, убеждена, что она соединяет свою душу с душой богини Сати Мата и этим приносит удачу не только семье, но и всей деревне в течение семи поколений…

— Иногда женщины, совершающие сати, делают это добровольно, и их почитают как святых, — продолжала Биби, — но в большинстве случаев их заставляют пойти на это. А знаешь, кто их заставляет?

Анита пожала плечами и посмотрела на подругу.

— Семья мужа. Это простой способ заполучить себе добро вдовы, особенно земли, дом, драгоценности, если они, конечно, есть. Существует и другой способ, более прямой, чтобы избавиться от вдовы, которая не хочет совершать сати, — имитировать пожар… Они выдают это за несчастный случай, что на самом деле является обыкновенным убийством.

— Ты уверена в том, что говоришь?

— Да, совершенно уверена. Врачи, с которыми я разговаривала во время моих поездок по больницам, очень удивлены большим количеством женщин, заживо сгоревших в домашних условиях. Это в двадцать раз больше, чем у мусульман. Не странно ли? Задумайся над этим фактом. Плохо то, что подобное преступление очень тяжело раскрыть и виновные почти всегда остаются безнаказанными.

На следующий день они отправились на автомобиле Биби в общественную больницу, находившуюся в пригороде Джаландхара. У входа в маленькое полуразвалившееся здание стояли две выкрашенные в белый цвет повозки с красным крестом — кареты скорой помощи. Обе женщины прошли в тесную комнату, где среди стопок бумаг, перевязанных веревкой, сидела медсестра и неторопливо пила чай. Некоторые бумаги, вероятно, находились здесь в течение нескольких муссонов, так как полностью истлели.

Медсестра провела их в другую комнату, побольше, где они увидели десятка два кроватей. Некоторые пациенты пытались схватиться за сари медсестры, но она не обращала на них внимания. Пройдя мимо старика, который был с головы до ног в гипсе, подруги увидели Далиму, лежавшую на металлической кровати в самом конце комнаты. Рядом с ней, как часовой, стояла бутылка с сывороткой. Ее голова, лицо и большая часть тела были перевязаны. Пахло хлороформом. Она спала или, возможно, находилась в бессознательном состоянии.

— У нее ожоги по всему телу, — пояснила медсестра — Мы все думали, что эта женщина не выживет, но она постепенно выкарабкивается, хотя испытывает сильные боли.

— Я хочу перевезти ее в госпиталь Лахора, — сказала Анита

— Ее не примут. Она индианка.

— Мы сами позаботимся, чтобы ее приняли, — вмешалась в разговор Биби.

Белое здание в Лахоре, в котором располагался английский госпиталь, напоминало большую колониальную виллу. Это было самое близкое место для лечения тяжелых случаев. Биби со всей своей энергией и решительностью убедила монашек принять Далиму. Да, эта женщина не европейка, говорила Биби, но она работала на махараджу Капурталы, что было очень весомым аргументом.

В течение нескольких недель Анита и Биби почти каждый день навещали Далиму, пока та не пришла в сознание. Первое слово, которое она произнесла, было имя ее дочери.

— Ни о чем не беспокойся. Когда ты поправишься, мы заберем девочку, — заверила ее Анита.

Но Далима плакала, плакала безутешно. Слезы просачивались сквозь повязки на ее лице, обезображенном ожогами. Она никогда не станет такой, как прежде, поскольку шестьдесят процентов ее тела было обожжено. Зато она осталась жива, а это для нее самое главное.

Постепенно, во время коротких разговоров с Далимой, подтвердилось то, о чем говорила Биби. Пожар не был случайным, его подстроили. История тянулась уже давно. И началась она с разговоров, предшествовавших свадьбе, когда отец Далимы, один из самых бедных крестьян в деревне, пообещал приданое, которое он потом не смог отдать. Несколько раз свекор и зятья Далимы угрожали ей, требуя, чтобы ее отец отдал сполна приданое. Когда будут обещанные две коровы и две козы? А латунные блюда, а медные ведра? Муж Далимы, подстрекаемый семьей, напоминал об этом много раз, и особенно жестко в тех случаях, когда хотел навязать жене свою волю. Во время самых жарких споров доходило до того, что он угрожал выгнать Далиму и отобрать у нее дочь. Жизнь в собственном доме стала для бедной Далимы настоящим адом, поэтому ей так нравилось оставаться во дворце. Анита, к сожалению, ни о чем не догадывалась.

— Почему ты никогда не рассказывала об этом? Я бы купила тебе две коровы и две козы, и они оставили бы тебя в покое…

— Нет, мадам. У моего мужа было достаточно денег. Его семья хотела избавиться от меня по другой причине… Они собирались женить его на дочери марвари, поэтому старались сделать мою жизнь невыносимой… чтобы я исчезла.

Далима была препятствием на пути к обогащению этих корыстных людей. Деньги, которые она зарабатывала у Аниты, не могли компенсировать то, что они имели бы, женив сына на другой девушке. Ей не повезло, она попала в семью без принципов и чести. Анита, намереваясь заставить виновных предстать перед правосудием, сказала об этом махарадже и сразу же поссорилась с ним, вступив в спор.

— Нет доказательств, — говорил ей махараджа. — Кроме того, лучше не вмешиваться во внутренние дела общины. Индусы сами разберутся между собой, как, впрочем, и мусульмане. В каждой общине свои законы.

— Тогда зачем нужен суд в Капуртале?

Махараджа ввел юридическую систему, подобную той, которая действовала в Британской Индии, с двумя судьями, подготовленными в Indian Civil Service, где формировалась административная элита. Суд разрешал конфликты по неоплаченным долгам, размежеванию земель, наследству, кражам и т. д. Уголовные преступления практически не рассматривались, и принц Капурталы никогда не использовал свое исключительное право, которое англичане предоставили ему в 1902 году в части применения смертной казни.

— Такие случаи, как с Далимой, рассматриваются старейшинами деревень, панчаятами. И лучше, чтобы так и было.

— Там их никто не осудит, потому что семья мужа самая богатая в деревне и держит всех в страхе.

— Для того чтобы отправить дело в суд, необходимо, чтобы дело было прозрачным, с заявлением в полицию, с какими-нибудь уликами… А тут ничего подобного нет!

— Как в случае с судьей Фальстафом… Я так смеялась над уликами!

Намек Аниты задел махараджу. Речь шла о бывшем судье Капурталы, англичанине по имени Фальстаф, человеке строгом, ставшем известным при рассмотрении дела одного мусульманина, утверждавшего, что он женился на сикхской женщине и что у него было даже несколько сыновей от нее. Аргументы мусульманина основывались на том, что она перешла в ислам и в знак своего перехода обрила себе все тело, что было запрещено сикхской религией. Адвокат мужа представил помещенную в конверт улику, которую он считал неоспоримой. Нисколько не сомневаясь в своей правоте, он положил на стол судьи конверт, в котором находился лобковый волос женщины. «Уберите это отсюда!» — закричал возмущенный судья. Благодаря этому анекдоту суд Капурталы прославился на всю Индию. Что касается махараджи, то случай в суде ударил по его самолюбию.

— Мне кажется возмутительным с твоей стороны насмехаться над правосудием нашего государства. Высмеивая его, ты высмеиваешь меня.

— Прости, топ cheri. Но меня выводит из себя история с Далимой.

— А ты успокойся и забудь о ней. Это лучшее, что ты можешь сделать.

Анита помолчала, а потом, глубоко вдохнув, возобновила атаку.

— Могу я сказать, чтобы Далима подала иск?

— Не делай этого, — тоном, не допускающим возражений, ответил Джагатджит. — Государство от этого ничего не выиграет. И ты, кстати, тоже.

— Выиграет правосудие!

— Анита, мы живем в государстве, где есть три общины. Мы, сикхи, находимся в меньшинстве и управляем более чем половиной мусульманского населения и индусами, составляющими пятую часть. Мы заинтересованы в том, чтобы не вызывать трений, чтобы в обществе царили гармония и мир. Сохранять равновесие гораздо важнее, чем восстанавливать справедливость в таком неясном случае, как с Далимой. Поэтому последуй моему совету: забери свою служанку, а об остальном забудь.

Настаивать было бесполезно. Урок, полученный Анитой в споре е махараджей, был очевиден: справедливость — роскошь, доступная очень немногим. Испанка знала, что помимо нестерпимой боли от гнойных ран, шрамов и оголившихся нервов, помимо одиночества в госпитале и отчаяния от осознания, что ты калека, Далиму мучили горькие мысли о судьбе ее малышки, которая была на год старше маленького Аджита. Больше всего несчастная женщина страдала от того, что не видела свою дочурку. Ее даже не надо было спрашивать об этом — все было ясно. Дежа без движения, вперив взгляд в лопасти вентилятора, висящего на потолке, Далима думала только о своей девочке. Хорошо ли ее кормят? Ласково ли с ней обращаются? И самое главное, когда же она снова увидит ее? Когда она сможет прижать дочку к себе? Моральные страдания Дадимы были более тяжкими, чем физические.

Анита догадывалась об этом и была настроена помогать служанке до конца. Она знала, что без поддержки мужа никогда не сможет добиться правосудия над обидчиками, но считала, что, по крайней мере, ей следует попытаться отобрать у них малышку и отдать ее матери. Однако Анита понимала, что должна сделать это без скандала и так, чтобы махараджа, раздраженный ее заявлениями по делу Далимы, ничего не узнал.

Вновь появилась Биби, которая, как всегда, была готова прийти на помощь. Но что делать? Отправиться опять в деревню, ссориться с семьей и силой увезти от них ребенка? Этот способ не годился.

— У меня есть идея, — сказала Анита. — Я заплачу им, чтобы они отдали мне девочку. Разве они откажутся?

— Сверх того, что ты уже сделала, ты им еще и заплатишь?

Анита не могла не согласиться с подругой. Биби права,

это действительно было бы слишком. После обсуждения они пришли к выводу, что не смогут сделать это сами, что нужно поехать с кем-то, кто был бы устрашающей силой.

— Нужно нагнать на них страху, это единственный способ заставить их вернуть ребенка.

Анита задумалась. У нее на примете есть человек, который проявил себя как надежный и заботливый друг. Без его добрых услуг она сегодня, возможно, не была бы женой махараджи. Лучше, чем Индер Сингх, который однажды приехал к ней в ее бедное жилище в Мадриде, кандидатуры не было. Именно он, капитан стражи, статный офицер-сикх, окажет им эту услугу!

Индер Сингх работал во дворце, но жил в деревне, в просторном одноэтажном доме, со своей женой, двумя детьми и родителями. Биби и Анита специально устроили поездку верхом, чтобы навестить его, когда стемнеет. Они застали капитана дома за чаепитием. Он был в домашних тапочках, длинных панталонах и майке, но даже в таком виде производил впечатление природной элегантности. Женщины рассказали ему о случае с Далимой в мельчайших подробностях, а он выслушал их со всем вниманием, ни разу не перебив. Ему была известна проблема невыплаченного приданого, из-за которой в индийских семьях велись настоящие войны. Он был в курсе «домашних» пожаров, потому что читал о них в «Гражданской и военной газете», которую выписывал. Индер Сингх был готов вступиться. Не провозглашал ли сикхизм борьбу против дискриминации женщин? Капитан был предан своей религии и раз в месяц вместе с семьей совершал обход Золотого храма. Разве в священной книге «Грант Сахиб» не говорилось, что, если предоставляется возможность сделать доброе дело, следует ею воспользоваться? Единственное сомнение, которое оставалось у него, вылилось в вопрос:

— Махараджа об этом знает?

Анита закусила губу, на мгновение заколебавшись с ответом, но тут же уверенно произнесла:

— Да, конечно.

На следующий день Анита и Биби в сопровождении четырех гвардейцев, одетых в форму, с пиками, украшенными у самого наконечника треугольным флажком Капурталы, и Индером Сингхом, возглавляющим процессию со своим обычным внушительным видом, прибыли в деревню Дали-мы. На этот раз изумление местных ребятишек было еще больше. Появление в их деревне двух незнакомых женщин вызвало массу пересудов, а теперь, когда приехали солдаты из персональной охраны махараджи, это воспринималось как целое событие. В доме бывшего мужа Далимы занервничали. «Неужели нас собираются арестовать?» — казалось, хотели спросить хозяева. Их взгляды, полные страха, свидетельствовали о том, что эффект устрашения сработал. Они отдали малышку без возражений, не сопротивляясь и не вступая в спор, с удивительной невозмутимостью, как будто ждали этого момента. Их спокойствие и хладнокровие поразили подруг.

— Вместо того чтобы бороться за девочку, они, похоже, рады, что избавились от бремени, — заметила Анита.

— Теперь им придется выдавать замуж на одну меньше, — сказала Биби. — Так рассуждают эти люди.

Когда через пару дней Далима увидела, как ее дочка входит в больничную палату вместе с Анитой, ее лицо озарилось улыбкой — впервые после всего, что с ней произошло. Это была улыбка человека, который знал, что выживет, что, опустившись на дно, снова вернется к жизни. В этом состоял материнский долг Далимы. Колесо кармы вращается для всех, медленно и неумолимо.

34

Анита была слишком далека от мысли, что та забота, которой она окружила Далиму со всей своей нежностью, окупится с лихвой, причем очень скоро. Вначале, почувствовав первые боли, Анита подумала о новой беременности. Это были острые боли, которые наступали внезапно и изнуряли ее. Их можно было бы приписать вновь поднимающейся жаре. Лето в Индии, включая период муссонов, врачи называют «нездоровым сезоном». Это время, когда резко возрастает опасность подхватить какую-нибудь инфекцию, когда пробуждаются болезни и ухудшается общее состояние. Как будто жара была катализатором всех врагов человеческого тела.

Доктор Варбуртон ушел на пенсию и вернулся в Англию; теперь у них служил доктор Доре, француз, которому поручили следить за здоровьем королевской семьи Капурталы. Врач не сомневался в своем диагнозе: у Аниты была киста в яичнике. Это не страшно, говорил он, но не советовал делать операцию — мол, рассосется со временем.

Колики в животе, появившиеся у Аниты, продолжались в течение нескольких дней и сопровождались лихорадкой, которая начиналась у нее, как только наступали сумерки. Это настолько изнуряло молодую женщину, что у нее не было ни желания, ни сил, чтобы сесть в седло или поиграть в теннис. Но самое худшее состояло в том, что у нее появилась внутренняя напряженность и любовь перестала быть источником удовольствия, превратившись в оргазм боли. Она даже не выносила ласки в «домике Камы». Вначале Анита пыталась притворяться. Ее стоны были похожи на стоны любви, но на самом деле она страдала. Анита искала взглядом блестевшую среди одежды мужа, разбросанной на полу, цепочку, на которой висели его часы, как будто бы осознание времени и скоротечности любви могло избавить ее от боли. Но все заканчивалось тем, что у нее выступал пот и она начинала задыхаться, а ее внутренности, казалось, превращались в живое мясо. В результате Анита замыкалась в себе, с трудом сдерживая слезы. Любовь в позе «лотоса» и «фазы луны», что так нравилось махарадже, превращалась для нее в пытку. Она боялась признаться в своих страданиях из страха потерять привилегированное место в окружении своего сиятельного мужа, боялась, что ее отвергнут. Через какое-то время молодая женщина стала специалистом в изобретении всевозможных уловок, чтобы избежать интимных встреч. Она придумывала различные оправдания и взяла на себя инициативу лишать мужа удовольствия.

Однажды настойчивость Джагатджита сошла на нет и он перестал стремиться к ней. «Он заметил во мне что-то необычное, — сказала она сама себе. — Неужели я перестала ему нравиться?» Этот страх был уже знаком Аните, то же самое она ощущала в Париже, когда заморский принц долго не возвращался к ней, оставив в одиночестве на целый год. Это был кладезь древней женской мудрости. Женщина, понимавшая, что ее звезда гаснет, когда увядает тело, боялась превратиться в однодневный цветок. «Доктор Доре сказал мне, что не следует заниматься любовью». Благодаря этой простой фразе, которую она и сама могла бы произнести, муж освободил ее от рабства боли.

— Только на время, — добавила Анита.

Анита считала дни до ежегодного переезда в Муссори, в горы, где она привыкла проводить четыре летних месяца в великолепном Chateau Kapurthala. Она надеялась, что перемена климата оживит ее. Поездка предполагала перевоз всего имущества, поскольку туда отправлялось и правительство государства. Этот переезд был сравним с переездом, совершаемым раз в году правительством Раджа из Дели в Симлу, но в миниатюре. Управляющий тщательно следил за подготовкой, так как обычно приходилось дополнительно снимать дома, чтобы расселить огромное количество людей.

В этом году Аните впервые пришлось жить в Chateau с остальными женами. И хотя помещение было просторным, перспектива казалась ей ужасающей. Волна жары ожидалась такой интенсивной, что никто не хотел оставаться в Капур-тале. Багаж занимал несколько вагонов, потому что они везли с собой лучших лошадей, собак и некоторых птиц, особенно нежных, не переносивших жару на равнине. Так, например, с ними ехали японские фазаны махараджи, которых поместили в специальные клетки, приставив к каждому из них слугу, чтобы тот ухаживал за капризной птицей.

В Муссори нет автомобилей, поэтому движение тут исключительно на конях, рикшах и пешеходное. Анита и махараджа сели в свое данди (кресло, переносимое носильщиками), и их понесли четверо слуг в форме, направляясь по дороге, которая вела в горы. Вдали стали медленно вырисовываться покрытые шифером башенки, сверкающие на солнце. Часть из них была покрыта черепицей, типичной для французских замков. Chateau Kapurthala было самым главным зданием в Муссори. Кристально чистый воздух и цветущие рододендроны производили впечатление вечной весны.

Но состояние Аниты было скорее осеннее, меланхолическое. Постоянные боли не давали ей наслаждаться беззаботной атмосферой этой местности, такой прекрасной в летнее время. У нее не было настроения бывать на балах и маскарадах, и, если она и ходила с мужем на ужины или приемы, то делала это, чтобы компенсировать отсутствие интимных отношений. Она пребывала в постоянной печали. Принц был терпеливым и понимающим, как всегда. Он даже не упрекнул ее в том, что она организовала похищение дочери Далимы и впутала в это дело Индера Сингха, заставив капитана поверить, что махараджа дал свое согласие. Как только Джагатджит узнал об этом, он, раздраженный дерзостью Аниты, хотел отчитать ее, но, поскольку дело было сделано, предпочел промолчать. Избегать прямого столкновения (в любом случае, если возможно) было чертой его характера.

Еще одной чертой характера махараджи был неутолимый голод к светской жизни, а Муссори летом представлял собой сплошной праздник, сравнимый только с Симлой. Летний теннисный турнир воспринимался как спортивное событие первостепенной важности, а великолепные прогулки верхом как данная необходимость. Пышные ужины позволяли познакомиться с новыми людьми, а балы и маскарады давали прекрасную возможность совратить кого-нибудь или быть совращенным. Арлекин и фея в остроконечном колпаке, призрак и ведьма с метлой, денди и амазонка… Маски скрывали лица британских офицеров, чиновников высокого ранга, английских дам, индусов из высшего общества, в том числе махараджей и махарани, которые с удовольствием окунались в атмосферу всеобщего флирта и ухаживаний. Некоторые заканчивали праздник в каком-нибудь уголке сада, другие оставались до рассвета. В легкомысленных и волнительных водах праздничной обстановки такая яркая личность, как махараджа, с его любовью к роскоши и развлечениям легко поддавался искушению. «Джагатджит познакомился с ней за ужином в одном особняке Бхупин-дара Сингха из Патиалы, на который он пришел лишь потому, что его испанская жена, Прем Каур, еще не полностью выздоровела, — рассказывал Джармани Дасс, который тогда был его адъютантом, но впоследствии дошел до поста премьер-министра Капурталы. — Она ему сразу же понравилась. Некоторое время принц смотрел на женщину, а затем, как только появилась возможность, заговорил с ней. Англичанка была не одна, вероятно, со своим женихом или мужем, но, поскольку она обожала верховую езду, махараджа увлек ее разговорами. Они проговорили весь вечер».

В конце концов принц одолжил ей двух лошадей — одну для нее, а вторую для ее спутника, и она приняла это одолжение с большим восторгом. Но через пятнадцать дней Джагатджит прислал к ней человека за лошадьми, и, как он и рассчитывал, англичанка пришла умолять, чтобы принц одолжил их снова. Махараджа согласился, однако поставил условие: она должна пойти с ним на бал-маскарад, устраиваемый его другом, раджей из Пиплы. Женщина долго не раздумывала и согласилась. «Они танцевали весь вечер, а затем махараджа провел замечательную ночь с ней», — вспоминал Джармани Дасс. Вскоре стало известно, что он подарил англичанке пару лучших лошадей и драгоценности. С тех пор они были любовниками каждое лето.

Анита слишком устала, чтобы подозревать своего мужа в мимолетных увлечениях. Через слуг новость об изменах махараджи не замедлила дойти до ушей Далимы, но служанка не раскрывала рта. Она горела желанием создать для своей госпожи, которая тосковала и, в отличие от прежних лет, едва играла со своим сыном, спокойную обстановку. Аджитв свои пять лет рос счастливым ребенком в окружении друзей и двоюродных братьев. Он свободно гулял по всему дворцу, и жены махараджи, устраивая в зенане обед или день рождения какого-нибудь ребенка, всегда хорошо принимали его. То, что Харбанс Каур вела войну с Анитой, не означало, что женщины зенаны должны воевать с малышом. Наоборот, первая жена махараджи всегда была приветлива и внимательна к Аджи-ту — в конце концов, он был сыном ее мужа и господина.

Начиная с лета 1913 года Анита заметила перемены в поведении махараджи. Она винила в этом себя, объясняя его равнодушие к ней своим плохим физическим и эмоциональным состоянием, бременем пятилетнего брака и постоянным давлением, которому его подвергала семья и англичане в связи с женитьбой на иностранке. Хотя Анита всегда говорила, что это не задевало ее лично, однако, без сомнения, она считала, что отношение к ней окружающих волей-неволей отражалось на ее муже. «Ему, должно быть, приходилось много раз защищать меня, — думала Анита, — сражаться за мои права». Эта мысль пришла к Аните, когда они вернулись в Капурталу и махараджа, накануне своего дня рождения, обратился к ней с просьбой.

— Я бы хотел, чтобы ты не приходила на пуджу, — сказал он, — чтобы избежать напряженности в семье. Кроме Парамджита и Бринды на этот раз будет еще и Махиджит со своей невестой.

По каким-то своим соображениям махараджа предпочел уступить женщинам зенаны, чтобы сохранить мир в семье.

— Скоро ты избавишься от меня, как от еще одной сожительницы… — с грустью заметила Анита.

— Не говори глупостей.

Пока семья отмечала праздник вместе со священниками, она сидела в уголке дворцового сада и писала в своем дневнике: «После вчерашнего разговора я немного раскаиваюсь».

Несмотря на идиллическую красоту дворца, на лань, прогуливающуюся по парку, на абиссинских овец, которые паслись немного дальше, на смех своего сына, игравшего с другими детьми в саду, на искрящиеся брызги воды в фонтанах, душа Аниты была полна грусти и печали. Испанка знала о хрупкости мира, в котором она существовала, и понимала, что все это не может длиться долго. Неприятное чувство мучило ее с тех пор, как она обнаружила перемены в поведении супруга. Она находила Джагатджита все более раздражительным и отдаляющимся от нее. Казалось, махараджа все время старался ускользнуть, а когда они оставались наедине, она не чувствовала в нем прежней уравновешенности и благожелательности — он больше походил на льва в клетке. У Аниты появились подозрения. Что он делал так долго за пределами дворца? У кого он был? В глубине души она не сомневалась, что муж снова стал посещать своих сожительниц.

Ощущение столь незавидной перспективы, а также невозможность ездить, заниматься спортом, совершать прогулки привели к тому, что жизнь в Капуртале стала для Аниты почти невыносимой. Ребенку уже не требовался постоянный уход, как в самые первые годы его жизни, и он все меньше нуждался в материнской опеке. Когда же Анита взялась учить сына испанскому языку, она быстро поняла, что и здесь Аджит вполне может обойтись без ее помощи — у него были свои преподаватели, а также английская nanny для остальных предметов.

Во дворце всегда было много детворы — дети бывших сожительниц, чиновников, работников дворца, — так что Аджит никогда не оставался один. Мальчики собирались вместе и играли с собаками, ланью, павлинами, развлекались с попугаями в птичнике. Для ребятни парк был неисчерпаемым источником развлечений. Дети знали дворец как свои пять пальцев, а когда им надоедало играть на свежем воздухе, они спускались в нижний этаж, чтобы попросить карандаши, бумагу или ленты для игры. Служащие, которые очень баловали детей, удовлетворяли все их капризы. Мальчишкам нравилось прятаться в закутках огромного здания; иногда они забирались в котельную, всегда полную таинственности, или в подвал, где хранились бутылки шампанского, водки и джина. Частенько детей заставали в кладовых, заполненных французскими соусами, а также в комнатах с бельем, теплых и надушенных, где служанки заказывали по номерам постельное белье, которое потом разносили по комнатам, чтобы положить в шкафы.

Во время приемов и танцев дети прятались за балюстрадой и подсматривали за взрослыми, которые веселились под звуки оркестра. При таком воспитании они росли ужасно капризными и могли стать такими же, как четверо старших сыновей махараджи. Анита слышала, как однажды летом, когда мальчикам Джагатджита было по десять-двенадцать лет, отец оставил их одних во дворце в провинции Удх. Недолго думая, они отправились на охоту и стали стрелять во все, что попадалось им на глаза. А как-то ночью сыновья махараджи приказали слугам принести в детскую еду и бутылки с алкоголем. Они расположились на полу, укрытом многочисленными тюфячками и подушками, как в комнате отца, и решили повеселиться на полную катушку. Узнав об этом, одна няня-англичанка приказала им вернуть назад всю еду и напитки под угрозой доложить об этом махарадже. Рассерженные дети заявили, что они ее уволят.

— Нет, darling, вы не можете выгнать ее, — сказала им другая няня, индианка. — Ваши родители заключили с ней контракт, и вы не вправе ее уволить.

— Тогда мы в нее выстрелим, — заявил один из сыновей.

— Этим вы тоже ничего не добьетесь, darling… — продолжала говорить ая, чтобы утихомирить его.

Такими своенравными были дети махараджи.

Анита не хотела даже думать о том, что ее ребенок вырастет таким же избалованным и капризным, как его старшие братья. Но из-за многочисленных отлучек родителей, вызванных частыми поездками, этому трудно было воспрепятствовать. Каждый раз, возвращаясь домой, она находила Аджита более диким, чем он был до ее отъезда. Индианки, в том числе Далима, слишком мягко и снисходительно относились к детям хозяев. Возможно, это объяснялось врожденным страхом, унаследованным в результате воспитания по законам кармы, из которых следовало, что однажды эти дети могут стать начальниками и распоряжаться ими и их семьями.

Свадьба Махиджита с индуской знатного происхождения не была такой пышной, как свадьба его старшего брата

Парамджита, но это событие тоже стало настоящим праздником для двух тысяч приглашенных. Анита, как и прежде, была ответственной за подготовку к торжеству. Состояние ее здоровья постепенно улучшилось, как и предвидел доктор Доре, и у нее снова появились силы вникать во все мелочи. Но у Аниты напрочь отсутствовал тот энтузиазм, с каким она готовилась к предыдущей свадьбе, — теперь надежды, что ее статус в семье изменится, не было. Анита не питала на этот счет никаких иллюзий. Она поняла, что в Индии, стране, разделенной по вертикалям и горизонталям, каждый занимает определенное место… кроме нее, живущей в своего рода общественном лимбе. От жены Махиджита, девушки из того же рода раджпут, выбранной махараджей по знатности крови, Анита ничего не ожидала. Это была очень застенчивая девушка, робкая, совершенно не говорившая по-английски, пришедшая в восторг от четырех стен комнаты в зенане и с готовностью присоединившаяся к хору против испанки. Анита пророчила новобрачным, как супружеской паре, жалкое будущее.

Боги, судя по знаку, который они подали в первый день празднования, были того же мнения. Фейерверк, устроенный поблизости от слоновника, вызвал у животных такую панику, что они, охваченные страхом, разорвали цепи и устремились к выходу. При бегстве стада было раздавлено трое служителей слоновника. Хотя о последствиях этого несчастного случая во дворце предпочитали молчать, горожане были напуганы, потому что несколько животных сбежали. Управляющий королевскими конюшнями организовал облаву на слонов по всем правилам и вернул на место одного за другим, уже утихомирившихся. По мнению простых людей, это было плохое предзнаменование для новобрачных.

Что касается Аниты, то она оказалась в ответе за другое происшествие, правда, без серьезных последствий, прославившее испанскую рани на всю Индию. Махараджа, всегда заботливый и старающийся угодить своим гостям, попросил ее сделать все возможное, чтобы удовлетворить вкусы чрезвычайно важных господ, в данном случае нового губернатора Пенджаба и его жены леди Коннемер. Эта леди была известна своим безграничным пристрастием к бледно-фиолетовому цвету, и махараджа, в качестве жеста высшей учтивости, решил надеть тюрбан такого же цвета. Анита переделала апартаменты губернатора, заказав подушки фиолетового цвета, занавески в таких же тонах и даже заказала обои, последний крик декора, расписанные по-английски, с цветочными мотивами в синих и фиолетовых тонах. Затем она заполнила вазы фиалками и — верх утонченности! — решила поменять белую туалетную бумагу на бумагу цвета лаванды. После долгих поисков выяснилось, что туалетной бумаги такого цвета не нашлось ни в одном из магазинов Индии. Поскольку было уже поздно заказывать ее в Англии, Аните пришло в голову воспользоваться услугами железнодорожной компании в Джаландхаре, чье оборудование, сделанное по последнему слову техники, было способно творить чудеса. И действительно, там удалось покрасить несколько рулонов белой туалетной бумаги в фиолетовый цвет. Удовлетворить маленькую причуду жены губернатора доставило Аните бесконечное удовольствие.

Когда в день свадьбы махараджа пригласил танцевать леди Коннемер после свадебного банкета, англичанка рассыпалась в благодарностях и похвалах: «В тех апартаментах, которые вы нам предоставили, все великолепно, Ваше Высочества, — сказала она ему, — но что-то странное происходит с туалетной бумагой, потому что у меня все тело стало фиолетовым».

Махараджа не мог остановиться от смеха, когда после окончания свадьбы рассказывал Аните о своей беседе с леди. «Нельзя так стремиться к совершенству», — с любезной улыбкой заметил он жене.

35

В начале 1914 года Анита с мужем наконец-то ответили на приглашение низама Хайдарабада, маленького худощавого человека, который правил самым обширным и густонаселенным государством в Индии. Низам был очарован Анитой, когда познакомился с ней во время их медового месяца в Кашмире. Из всех экзотичных и необычных принцев этот был самым удивительным. Эрудит и набожный мусульманин, потомок Магомета и наследник сказочного королевства Голконда, он считался богатейшим человеком в мире. В его распоряжении было одиннадцать тысяч слуг, тридцать восемь из которых занимались исключительно смахиванием пыли с канделябров. Он чеканил собственную монету, и его легендарное состояние было сравнимо разве что с его не менее легендарной скаредностью. Монарх Хайдарабада собрал настолько фантастическую коллекцию украшений, что говорили, будто ими можно было вымостить тротуары Пиккадили. Низам хранил полные чемоданы рупий, долларов и фунтов стерлингов, завернутых в газетную бумагу. Легион крыс, для которых эти банкноты были любимой пищей, сокращали его состояние на несколько миллионов каждый год. Поговаривали, что, когда низам оставался один, без гостей, он облачался в самые жалкие пижамы в сальных пятнах и надевал сандалии, купленные на базаре. Злые языки также утверждали, что этот богач носил всегда одну и ту же феску, затвердевшую от пота, а если в его носках появлялась дырка, то он приказывал слугам заштопать ее.

Его увлечения заключались в том, что он принимал опиум, писал стихи на урду и, подобно махарадже Патиалы, наблюдал за хирургическими операциями, испытывая такие же ощущения, как во время присутствия на игре в крикет.

Он также пылал страстью к самой благоуханной терапии, очень популярной еще в Древней Греции, известной как унани, заключавшейся в лечении с помощью настоек различных трав, смешанных с измельченными драгоценными камнями. По мнению низама, одна ложечка раздробленного жемчуга, смешанного с медом, была эффективным средством против гипертонии. В результате этого увлечения Хайдарабад превратился в единственное место в мире с бесплатным госпиталем, специализирующимся на унани.

Однако низаму также удалось превратить свое государство в важный центр культуры и искусства. Османский университет, например, был первым в Индии, где преподавали на местном языке, да и вообще, образование в этом государстве было на более высоком уровне, чем в остальной Индии. Хайдарабад стал главным центром книгоиздательства, где печатали произведения на урду, а его жители разработали утонченные традиции, касающиеся одежды, языка, музыки и еды.

Когда Анита и махараджа прибыли на торжественный ужин, который давали в королевском дворце ровно в восемь часов, низам ожидал их наверху лестницы, а по обеим сторонам от него стояли офицеры, как того требовал протокол. К радости махараджи, среди множества приглашенных были и английские резиденты, господин Фрейзер с женой. Низам представил им Аниту как махарани, и англичанка, ни секунды не колеблясь, сделала реверанс перед испанкой. Какой приятный момент! Перед этим монархом, самым могущественным из всех, сгибались даже англичане. Низам, возможно, был единственным в Индии, кто не нуждался в британской ширме, чтобы управлять огромным государством. Наоборот, он мечтал о независимости Хайдарабада.

После официальных представлений специальный секретарь низама с таинственным видом подошел к Аните и попросил ее сделать одолжение и последовать за ним — на минутку, как он объяснил. «Каково же было мое изумление, когда он показал мне великолепное украшение на синем бархате и вручил его в качестве подарка от низама, прося при этом не сомневаться в добрых намерениях хозяина!» — писала Анита в своем дневнике. Это было прекрасное ожерелье старинной работы из жемчуга, изумрудов и бриллиантов. Наступил момент сомнений. Великодушный жест низама напомнил ей о пяти тысячах песет, которые ей когда-то предложил махараджа. Первым желанием Аниты было отказаться. Но спустя секунду она изменила решение: разве не было бы грехом не оценить такое великолепие? Она знала, что в высших кругах Индии было не принято, чтобы мусульманский монарх одаривал супругу другого монарха при всех и тем более в присутствии ее мужа. Когда Анита подняла глаза, она встретилась взглядом с махараджей, пристально наблюдавшим за ней. Он нахмурил брови, всем своим видом показывая, что ей не следует принимать подарок. Но Анита вдруг вспомнила тоску и печаль, которые она испытывала в последнее время в Капуртале, вспомнила о своих подозрениях по поводу неверности мужа и досаде, вызванной у нее непонятными переменами в поведении Джагатджита. В ней неожиданно всколыхнулись неприятные чувства, не дававшие ей покоя от осознания шаткости своего положения, поэтому она не стала больше раздумывать и надела ожерелье. Ощущение на себе драгоценностей было своеобразным способом борьбы с постоянным чувством неуверенности.

«Когда я вернулась в салон, низам встретил меня довольной улыбкой». Уже в столовой Анита была удостоена величайшей чести сидеть по правую руку от монарха. «Я хочу, чтобы вы насладились праздником, поэтому пригласил нескольких друзей», — произнес он, занимая свое место. Анита окинула взглядом стол, за которым сидели около ста человек.

Казалось, низам был в таком же восторге от Аниты, как и в первый раз, когда он познакомился с ней в Кашмире. Он чувствовал себя плененным ее независимостью и тем, что она рассказывала об Испании, ее суждениями об Индии и грациозностью.

— Я уверена, вы будете очарованы Европой, — заметила ему испанка.

— Мне хотелось бы совершить путешествие, — ответил он напыщенно, — но говорят, что это очень дорого.

От изумления Анита широко раскрыла глаза. Она пробежалась взглядом по столовой, украшенной канделябрами из богемского хрусталя и полной людей в драгоценностях, которые ужинали на золотых блюдах. Заметив ее удивление, низам пояснил:

— Говорят, что для поездки в качестве монарха Хайдарабада я должен взять с собой собственную свиту.

— Но, разумеется, вы сможете позволить себе совершить несколько кругосветных путешествий.

— Да, я смогу позволить себе такой вояж, — подтвердил он, вздохнув, — но это дорого. Мои советники подсчитали, что путешествие будет стоить около десяти миллионов фунтов.

Увидев расстроенное лицо Аниты, низам от души рассмеялся.

— Это ведь немало денег, вам не кажется?

Поднявшись из-за стола, хозяин объявил гостям, что желает показать испанке дворец. Они покинули столовую под мрачным взглядом махараджи, который, закурив сигару, принялся пускать кольца дыма. Анита и низам шли по бесконечным коридорам в полном молчании. Они поднимались и спускались по лестницам, проходили под арками и через узорчатые двери. «Было мало света, и влажность стала раздражать глаза. Я почувствовала, что у меня началась дрожь. Куда он меня вел? Не выдержав, я спросила его об этом, не скрывая своего беспокойства. Я думала о том, как рассержен, вероятно, мой муж, видевший, как я ушла с низамом».

В конце концов они оказались на крыльце, которое вело во внутренний двор, где находился автомобильный парк низама. Там были целые ряды «роллс-ройсов» и великолепных лимузинов с опущенными венецианскими жалюзи. Анита не успела спросить низама, зачем в пурдахе столько машин, потому что вскоре они перешли на другую сторону двора и остановились перед дверью в огромное, как железнодорожный вокзал, помещение. При виде того, что предстало перед ее глазами, вопрос исчез сам по себе. Анита стояла в дверях, окаменев от изумления.

Перед ней были десятки женщин, и все смотрели на нее. Привлекательные, с большими черными глазами, красивыми фигурами и бархатистой, как атлас, кожей, они к тому же были изысканно одеты в искрящийся бархат и шелк. На руках и запястьях у них сверкали золотые браслеты, а на пальцах ног кольца… Аните показалось, что это были самые красивые женщины, которых она когда-либо видела. «Гарем!» — воскликнула она про себя, отходя от двери. Она предпочла не входить внутрь, чтобы ей не пришлось предстать перед двумястами женщинами, принадлежащими одному мужчине. Ее первым желанием было удалиться из этого золоченого карцера. Но низам взял ее за руку и сказал:

— Входите, я хочу, чтобы мои жены увидели вас.

Он провел ее сквозь ряды ослепительных женщин, пока они не дошли до бегумы Сахибы, Ее Первого Высочества, которая была немного старше остальных. «Она встретила меня с улыбкой и любезно ответила на те немногие слова, с которыми я обратилась к ней на хинди. Она сделала вид, что очень рада видеть меня в индийской одежде, которую я иногда надевала на официальные приемы», — вспоминала Анита.

Как только они покинули гарем, испанка с облегчением вздохнула. По дороге в салон Анита спросила у низама:

— Сколько у вас жен?

— Около двухсот пятидесяти, хотя я не знаю точного количества. — Заметив озадаченность на лице Аниты, он продолжил: — У моего деда было три тысячи жен. У моего отца — восемьсот. Теперь вы понимаете, что по сравнению с ними я человек скромный.

Когда они вернулись, гости уже наслаждались представлением танцев. Низам и Анита подошли к махарадже, который нервничал и не скрывал своей обеспокоенности.

— Я хотел сделать подарок моим женам, представив их Аните, — сказал монарх. — Они немного скучают. Им нравится время от времени видеть новое лицо.

Махараджа принял объяснение низама, хотя и знал, что исчезновение его испанской рани наверняка станет предметом сплетен. Присев, Анита заметила, что гости с любопытством посматривают на нее. Но она уже привыкла быть в центре всякого рода пересудов и не обращала особого внимания на все эти взгляды, брошенные исподтишка.

Сохранив любовь к танцам, испанка предпочла смотреть представление. Старый сикх из делегации Капурталы был восхищен любезными улыбками и жестами одной из танцовщиц. В конце, к его великому разочарованию, оказалось, что та, которая с грациозностью скользила по паркету, была не девушкой, а евнухом. Розыгрыш настолько ошеломил старика, что гости, не удержавшись, разразились смехом. Анита достала платок, чтобы вытереть выступившие от смеха слезы.

Этот вечер с его непринужденной атмосферой, музыкой и танцами, похожий больше на веселую пирушку, стал завершающим аккордом уходящей эпохи. Никто из гостей низама не мог представить, что новость, полученная той ночью, изменит их жизнь и весь мир. Оркестр замолчал, танцовщицы отошли от эстрады, и взгляды обратились в сторону английского резидента, сэра Фрейзера, который тяжело встал и, постучав ножом по бокалу, попросил всех зайолчать. Евнухи, не скрывая раздражения, недовольно смотрели на сахиба, который испортил им праздник.

— Из резиденции только что прибыл посланец, — объявил Фрейзер и, чуть помедлив, добавил: — С очень тревожным известием. — Голос англичанина звучал озабоченно. — Англия объявила войну Германии вместе со своими союзниками — Францией и Россией. В этот торжественный момент я прошу вас приложить все усилия, которые нация требует от империи для защиты цивилизации против варварства. Высочества, дамы и господа, прошу вас поднять бокалы, чтобы выпить за Его Величество. Да здравствует король-император! Да здравствует Англия!

Низам отдал приказ оркестру исполнить британский гимн. Знать Хайдарабада и сикхи в тюрбанах из свиты Капурталы встали и спели хором «God Save The King»[49]. В последующие дни волна солидарности прокатилась по остальным дворцам Индии. Защитить Радж — значит защитить самих себя, рассуждали принцы, ведь если империя, которая их защищала, падет… что тогда будет с ними?

Низам настаивал, чтобы махараджа остался еще на один день в Хайдарабаде. Он организовал великолепную охоту, обычную для его королевства, которая заключалась в том, чтобы отпустить с привязи леопарда и дать хищнику беспрепятственно броситься в преследование за антилопами. Тем временем гости наблюдали за этой гонкой из безопасного места. Свита махараджи из Капурталы впервые присутствовала на подобном спектакле, вызывающем смешанное чувство азарта и жестокости.

Когда гости вернулись во дворец, их ожидало коронное блюдо Хайдарабада: рис со специями, покрытый тончайшей золотой фольгой. На этот раз Анита нашла в складках салфетки пару рубиновых сережек. «Сначала я не решилась принять подарок», — записала в своем дневнике испанка. Однако она положила серьги в сумочку, не подозревая, что это была прелюдия. То, что с ней произошло тем же вечером, в час, когда специальный поезд из Капурталы должен был отправляться, она сохранила в секрете на долгие годы.

«Низам нашел способ доставить мне великолепный мусульманский дамский костюм от имени Ее Первого Высочества, что требовало моего присутствия в гареме в последний раз». Несколько ай отвели испанку во дворец к женщинам, а в дверях у входа Анита встретилась с низамом, который уже ждал ее.

— Я прошу вас об одном одолжении с вашей стороны, — обратился к ней монарх. — Мне хотелось бы, чтобы вы позировали перед дворцовым фотографом в этом мусульманском костюме. Меня об этом попросила бегума Сахиба: поскольку вы ей очень понравились в сари, теперь она хочет увидеть вас в шервани. Я отплачу вам за это одолжение с лихвой.

«Как много всего пришлось подстроить за такое короткое время, чтобы происшедшее казалось реальным! — писала Анита. — У меня оставалось всего несколько минут до отправки на вокзал, где меня ожидал махараджа». После фотографирования, когда Анита уже подумала, что может вернуться к мужу, за ней пришла ая.

— Низам хочет проститься…

Сейчас женщина вела Аниту по другим коридорам, темным и влажным, и этот поход через внутренние покои дворца показался ей бесконечным. Испанка нервничала: игра, судя по всему, зашла слишком далеко, а низам был очень капризным и непредсказуемым. Чего он хочет? Ведь ему известно, что махараджа с нетерпением ожидает ее в поезде.

— Мы почти пришли, — сказала ей ая, которая, похоже, догадывалась о переживаниях испанки.

Внезапно они оказались в маленьком дворике, перед зданием с бронированными дверями. Низам пристально смотрел на Аниту и улыбался ей.

— Я говорил вам, что отплачу сполна… — загадочно произнес он, передавая испанке пустую деревянную шкатулку. Потом он приказал открыть двери и провел Аниту внутрь тускло освещенного склада. Когда глаза женщины привыкли к темноте, ей показалось, что она находится в пещере Али-Бабы. От драгоценных камней, сложенных в ведерца и маленькие бочонки, исходило поразительное сияние. Вдоль стен стояли ящики, наполненные украшениями, слитками золота и серебра, необработанными и уже отшлифованными драгоценными камнями.

— Заполните шкатулку доверху. Это подарок самой очаровательной из моих гостей.

Аните даже не пришло в голову отказаться от предложения. Медленно-медленно, как будто загипнотизированная, она складывала драгоценные камни в шкатулку, пока та не наполнилась доверху. Потом низам проводил ее к одному из своих автомобилей с венецианскими жалюзи.

— Здесь я прощаюсь с вами, — сказал он ей, поднося ладонь ко лбу, как делают мусульмане.

— Салам алейкум, — ответила Анита, повторив его жест, и села в машину. — И спасибо вам.

Тем временем махараджа ожидал ее в свеем специальном вагоне. Он не привык ждать, а тем более позволять унижать себя подобным образом. Когда Анита наконец явилась и рассказала ему о фотографировании в мусульманской одежде, на которое она согласилась, чтобы сделать одолжение женщинам гарема, махараджа пришел в ярость. То, что его супруга неоднократно получала подарки на глазах у всех, было уже само по себе оскорблением, но чтобы низам прислал фотографа, который снимал ее в мусульманском костюме, пока махараджа и его свита ожидали на вокзале для официального прощания, — это казалось совершенно невыносимым[50]. Хорошо, что Анита не обмолвилась о шкатулке с драгоценностями, подаренными ей низамом.

— Успокойся, он это сделал из лучших побуждений.

— Тебе не следовало становиться его игрушкой.

— Но, mon cheri… — начала было Анита, но передумала: ей не хотелось спорить.

Небо было в облаках и угрожало разразиться бурей. Она уезжала с грустью о проведенных здесь счастливых часах, но в то же время с чувством удовлетворенного женского тщеславия. Самый богатый человек в Индии обходился с ней как с королевой, а заодно сделал ее богатой. К тому же Аните удалось пробудить ревность в своем муже. Испанка понимала, что махараджа был раздражен, но была довольна, что низам возвысил ее в тот момент, когда она в этом нуждалась. Анита не сомневалась, что благодаря свите женщинам зенаны станет известно об успехе, которым она пользовалась у самого могущественного индийского монарха.

— Не стоит спорить, — сказала она мужу, — какое значение имеет все это, когда над миром нависла такая трагедия?

Поезд медленно продвигался вперед, оставляя позади элегантный мавзолей Малахпета, где был похоронен французский генерал, который хотел завоевать расположение предка низама. Если бы он имел успех, ее муж был бы в восторге, потому что тогда вся Индия говорила бы по-французски. Потом исчезли вдали четыре минарета Чарминара с их фонтаном и часами, а также великолепное здание резиденции, которое являлось образцом смешения двух стилей — английского и могольского. Оно было построено англичанином Киркпатриком, безнадежно влюбившимся в одну из мусульманских племянниц премьер-министра низама, а также во все хрупкие дворцы среди тихих садов, где прогуливались старики в фесках, продолжавшие жалеть о потере Гранады. Дворцы, которые рассыпались, как ноты газалей, баллад на урду, воспевавших невероятные любовные истории.

36

Никогда еще Индия не была такой сплоченной, как летом 1914 года. Как будто старые трения и неприязни улетучились. Представители каждой расы, религии и касты публично заявляли о своей преданности королю-императору и об их желании бороться против Германии, державы, угрожавшей Pax Britannica, а посему и порядку, царившему в Индии.

Махараджа был первым, кто предложил вице-королю императорский полк Капурталы, состоящий из тысячи шестисот человек. К этому он добавил пожертвование в сто тысяч фунтов. Бедные и богатые, набожные и распущенные, приходящие в упадок и крепко стоящие на ногах, принцы лезли из кожи вон в своих стараниях, которые требовала от них война. Они действовали, не жалея денег и не щадя жизни своих подданных. Миниатюрное княжество Сангли пожертвовало семьдесят пять тысяч рупий, а еще полмиллиона превратило в военные облигации. Наванагар сделал вклад в виде эквивалента шестимесячного сбора налогов, а Рева предложил запас всех своих драгоценностей. Бху-пиндару Сингху из Патиалы, бросившемуся объезжать огромную территорию своего государства, удалось собрать войско из шестнадцати тысяч солдат-сикхов, которые высоко ценились англичанами как великолепные воины. Ганга Сингх из Биканера, имевший чин генерала британской армии, отправил своих погонщиков верблюдов на штурм немецких окопов. Вклад низама Хайдарабада был изначально весомым.

Вице-король попросил его, чтобы он, будучи лидером индийских мусульман-суннитов, постарался убедить своих единоверцев, чтобы те не шли на фатву (призыв к священной войне), объявленную турецким султаном, который был на стороне немцев. Низам незамедлительно выступил, призвав своих собратьев воевать вместе с союзниками. Благодаря этому своевременному вмешательству копьеносцы Джодхпура отбили Хайфу у турок в сентябре 1917 года. Монаршее тщеславие низама было вознаграждено в конце войны, когда англичане пошли навстречу его давнему ходатайству, выделившему этого богатейшего человека среди всех прочих принцев. Ему дали титул, единственный в мире, — Ваше Высочайшее Высочество. В результате всего за два месяца Индия смогла поставить под ружье миллион солдат.

С началом войны дворцовые интриги в Капуртале стали более изощренными. Узнав, что Анита принялась собирать средства для военных целей, Бринда, подстрекаемая женами махараджи, объявила о своем желании делать то же самое. Разве не является долгом будущей махарани служить отечеству? Вскоре сложилась парадоксальная ситуация: появились две благотворительные организации, образовавшиеся в один и тот же день, в одном и том же городе, но в разных дворцах. Анита, взбешенная непредвиденным посягательством на свое начинание, ворвалась в кабинет мужа.

— Я уезжаю в Европу!

— С тобой все в порядке?

— Нет.

— Что происходит?

— Бринда и твои жены организуют одни и те же благотворительные мероприятия, что и я… Они даже проводят их в те же дни… Они из кожи лезут, лишь бы я отказалась от своего дела. Ладно, я отказываюсь и возвращаюсь в Европу. Там, по крайней мере, я нужна своей сестре.

— Стой! Ты мне тоже нужна, ты нужна Капуртале.

Наступило молчание. Аните с трудом удалось успокоиться.

— Я тебе не нужна, топ cheri. Наоборот, я стала обузой… Английские чиновники используют меня, чтобы унизить тебя. К тому же ты вряд ли добьешься мира в своей семье, пока я буду здесь.

— По истечении стольких лет… ты ничего не испытываешь к этой земле? Ты уедешь так просто, без всякого сожаления?

— Конечно, испытываю. Часть моего сердца здесь. Ты — отсюда, мой сын — отсюда. Но если я ничего не могу сделать в Капуртале, если мне приходится жить связанной по рукам и ногам, то лучше вернуться в Европу. Ты знаешь, что моя сестра Виктория не ладит с мужем и едва справляется с тремя маленькими детьми. Если я не могу быть полезной здесь, дай мне возможность приносить пользу моим родным.

— Успокойся, та cherie. Никто больше не будет становиться у тебя на пути, уверяю тебя. Мы отправимся в Европу вместе, как и планировали, через два месяца. Сначала поедем в Испанию, навестим твоих родителей, а из Гибралтара двинемся в Америку. Но сейчас я прошу тебя продолжать то, что ты так хорошо начала делать.

Непередаваемый закон кармы. Все возвращается. Как скоро у махараджи появилась возможность поставить Бринду на место, преподать ей заслуженный урок! Когда он просил ее о помощи, надеясь, что она поддержит Аниту и поможет ей войти в королевскую семью Капурталы, Бринда отреагировала как обычная индианка, привыкшая руководствоваться предрассудками. А теперь, видите ли, она захотела стать свободной, как европейка, и участвовать в сборе помощи на военные цели, приняв на себя ответственность махарани. Его невестке нравится играть двумя колодами! Она хочет быть европейкой или индианкой, когда ей удобно, чтобы взять лучшее из обоих миров! Одним росчерком пера махараджа отдал приказ, чтобы его невестка не вела никакой деятельности, связанной с делами государства. Таким же образом он запретил ей заниматься благотворительностью. Отныне обязанности Бринды заключались лишь в том, чтобы заботиться о своих двух малолетних детях. Ей еще рано становиться королевой Капурталы.

После такой суровой реакции со стороны свекра Бринда убедила мужа обосноваться за пределами королевства. То, что ей на самом деле хотелось бы, так это вернуться во Францию, но, пока шла война, такой возможности не предвиделось. Поэтому они решили отправиться в Кашмир, где климат был лучше, а люди отличались гостеприимством. По крайней мере, до тех пор пока махараджа с Анитой не уедут в Европу. Тогда они вернутся, чтобы Парамджит исполнял роль регента на время отсутствия своего отца.

Когда место было освобождено, Анита с присущим ей пылом снова принялась за дело. Она организовывала garden parties, лотереи и благотворительные ужины, причем делала это настолько успешно, что ей удалось собрать значительную сумму денег. Побывав на одном из парадов экспедиционных сил, она обратила внимание на то, что форма, которую носили солдаты, совершенно не годилась. Зимний холод в Европе — это совсем не то, что благодатная прохлада в Пенджабе.

— Этим солдатам нужны шинели, — сказала она махарадже. — Их форма годится только для условий в Индии.

— Я согласен, но сейчас мы не будем менять форму.

— Тогда пусть хотя бы пошьют для них верхнюю одежду.

— Если ты готова заняться этим, я оплачу расходы.

Возможно, махараджа не согласился бы с такой легкостью, если бы знал, что Анита превратит портики и террасы дворца в пошивочные цеха, что повсюду будут стоять тюки с отрезами ткани, пакеты, ткацкие станки и швейные машины. Благодаря поездкам по стране ей удалось нанять портных и швей, и вскоре работа во дворце принесла свои плоды: перчатки, носки, шарфы, шапки и солдатские шинели были готовы для отправки на французский фронт.

Во время прогулок верхом, которые они совершали с Биби, и своих вояжей в деревни и селения Анита познакомилась со многими из этих солдат. У нее разрывалось сердце при мысли о том, что они станут пушечным мясом. Эти молодые люди, охваченные высоким чувством средневековой чести, казались ей очень наивными и неподготовленными к испытаниям, через которые им предстояло пройти. Их мальчишеская бравада была неподходящим для этой войны оружием… «Если я умру, то попаду в рай», — сказал ей один солдат-мусульманин. «Долг каштриев[51] — убивать врагов и становиться героями», — заявил индус. Глядя на этих неоперившихся юнцов, таких худых и нескладных, в слишком большой для них форме, Анита с грустью думала о том, как они будут противостоять немецким пушкам и защищать себя, если вместо касок привыкли носить тюрбаны.

К сожалению, время подтвердило ее опасения. Первые же письма, полученные с фронта, свидетельствовали о том, что от их бравады не осталось и следа. В этих коротеньких посланиях чувствовалось потрясение, пережитое воинами, которым приходилось участвовать в непрерывных боях и видеть огромное количество потерь, понесенных под ударами немецкой артиллерии. В селениях, деревнях и центре Капурталы письма читались при всех, поскольку в большинстве своем родственники солдат были неграмотными и обращались к писарю или к какому-нибудь образованному человеку, чтобы тот прочитал весточку с фронта. К тому же это был способ поделиться новостями. На лицах близких (главным образом это были бедные крестьяне) появлялось изумление, когда они слушали послания своих сыновей, внуков, племянников. «Весь мир подвергается разрушению, — говорилось в одном письме. — Очень повезет тому, кто сможет вернуться в Индию». «Это не война, — говорилось в другом, — это конец света».

В начале 1915 года пришло известие, что в битве при Ипре 571-й полк гарвали потерял триста четырнадцать человек, в том числе всех офицеров, то есть больше половины личного состава. Для бедных пенджабцев, которые все — до последнего человека! — откликнулись на призыв их короля-императора, эти новости были тяжелым ударом, который посеял среди населения панику и неверие.

При таком положении махараджа решился на неожиданный, но весьма эффектный поступок — посетить поле боя. Он хотел стать первым принцем Индии, который не побоялся испачкать сапоги окопной грязью. Нужно быть с народом, а сердце народа Капурталы в это тяжелое время было с его солдатами. Кроме того, в Европе жили трое сыновей махараджи и ему нужно было скоординировать свои действия. Была еще одна причина отъезда из страны: младший сын Джагатджита Сингха достиг школьного возраста, а значит, следовало побеспокоиться о его обучении в английском колледже. У индийских аристократов появился обычай отправлять своих сыновей в интернат, как только им исполнялось семь лет.

Анита предвидела, что едва ли переживет расставание с Аджитом, но понимала, что и для нее, и для сына будет лучше, если он уедет из Капурталы, где царила гнетущая атмосфера замкнутого мирка. Они с махараджей решили, что, пока малыш будет учиться в первом классе, они предпримут путешествие по Америке, а по возвращении заберут его на каникулы в Индию.

Анита с болью думала о разлуке с Аджитом, но не сомневалась, что сын будет находиться в хороших руках. Во всяком случае, рассуждала она, в английском колледже в его душу индусика вдолбят немного Европы. Помимо этого было и еще нечто такое, о чем Анита не хотела рассказывать мужу. Она подозревала, что ее сын стал жертвой попытки отравления. Как только они вернулись из Хайдарабада, мальчик сильно заболел, но ни один врач в Капуртале не смог поставить точный диагноз. Малыш страдал от страшных колик, которые совершенно измучили его. После безуспешного домашнего лечения Аджита пришлось отвезти в больницу в Лахор, где в течение нескольких дней его состояние стабилизировалось, а еще через какое-то время он поправился с такой же скоростью, что и заболел.

Спустя пару недель случился еще один инцидент, который ее сильно напутал. Анита не хотела придавать этому большого значения, но всякий раз, когда она думала о происшедшем, у нее волосы вставали дыбом. Однажды утром, одевшись, испанка обнаружила в своей туфельке скорпиона; ее испуганный крик разлетелся по всему дворцу. Вполне возможно, что он попал туда случайно, и Анита даже пыталась убедить себя в этом. Но все чаще и чаще ее терзали сомнения. Может, она сходит с ума? Шло время, а напряжение не спадало. Она постоянно чего-то боялась. Этот изматывающий страх никогда не покидал ее с тех пор, как она впервые ступила на индийскую землю. По всей вероятности, он возник от сознания, что она живет в стране, где многого не понимает, что ее не любят члены семьи махараджи и те, кто к ним близок, что она раздражает английских чиновников. Однако бередившие ее сердце муки молодая женщина воспринимала как плату за дерзость, поскольку она замахнулась на статус фактической махарани Капурталы. Даже когда муж поддержал ее в противостоянии с Бриндой, было ясно, что он пошел на этот шаг из желания преподать урок своей невестке, а не потому что хотел помочь ей. В глубине души Анита чувствовала, что, несмотря на победы, которые она одерживала в битве за битвой, жены махараджи выигрывали войну.

Нехватка мест и трудности, с которыми приходилось путешествовать, не помешали махарадже добиться специальных билетов для своей семьи и многочисленной свиты, состоящей из служанок, сопровождающих, слут и носильщиков, на корабль «Каледония», который отправлялся из Бомбея 2 марта 1915 года. Далима, разумеется, была в составе группы, как и капитан Индер Сингх, который играл роль официального посланника махараджи, куда бы тот ни ехал. Близость войны почувствовали уже в открытом море, потому что свет на корабле то и дело просили погасить, а пассажиров обязали постоянно иметь под рукой спасательные жилеты. «Даже погода была неблагоприятной, и все замечали, что море словно бы знало о трагедии, разразившейся в Европе», — писала Анита. Когда они вошли в Средиземное море, в небе появился немецкий дирижабль. Пассажиры боялись худшего, но махина прошла вдалеке.

Марсель стал почти неузнаваемым. Город, лишенный блеска, выглядел серо и неприветливо. Он был занят армией; по пустынным улицам шатались солдаты в форме разных стран Европы; под звуки военных маршей отправляли на фронт новоприбывших. Из магазинов исчезли продукты, кафе опустели, а на улицах не стало детей. Шум от грузовиков, перевозивших войска к линии фронта, смешивался с топотом солдатских сапог по брусчатке и сиренами кораблей. «Ничего не осталось от того веселого Марселя, который я хорошо знала и помнила!» — с горечью воскликнула Анита.

Известный своим франкофильством махараджа, представляя лицо самой Индии, был принят вместе с супругой на Западном фронте великим государственным деятелем и председателем совета министров Жоржем Клемансо и маршалом Петеном. Клемансо, получивший прозвище Тигр за свой стратегический талант, из окопов показывал махарадже и Аните, как он руководил операциями. В первые месяцы конфликта сложилось общее мнение, что война продлится недолго, а значит, до победы остались считанные недели. Но это была война, которую индийские бойцы еще не знали, — с захлебнувшимися атаками, с солдатами, повисшими на проволочных заграждениях или задохнувшимися в грязи, красной от крови погибших, с тяжелой артиллерией, воздушными бомбардировщиками, удушающими газами, крысами, вшами и болезнями. Первые впечатления были ужасающими: как будто всем все позволили и никто не нуждался в соблюдении кодекса чести; жертвами могли стать как гражданские, так и военные. Несмотря на то что сикхи особенно хорошо проявляли себя в конной атаке, а индийские солдаты — в рукопашном бою, здесь, в нескольких десятках метров от вражеских окопов, даже не было видно немецких солдат, о них только догадывались. Поле было усеяно останками лошадей, погибших от снарядов, холод пробирал до костей, а постоянная изморось наводила тоску и уныние. Но солдаты стоически переносили выпавшие на их долю испытания, и это, возможно, объяснялось их верой в то, что судьба каждого из них отдана в руки провидения.

Встреча с солдатами в полевом госпитале Красного Креста была волнительной. Молодые люди бросались к ногам махараджи и Аниты, от всей души благодаря богов во плоти за то, что те соблаговолили спуститься в ад, чтобы побыть с ними несколько мгновений. Некоторые от переизбытка чувств даже не смогли сдержать слезы. Английскому капитану Эвелину Хауэллу, работнику департамента цензуры, было поручено сопровождать Джагатджита и Аниту во время их визита.

— Я заметил, что с каждым днем растет число солдат, которые пытаются писать стихи, — рассказывал он им, не скрывая своей озабоченности. — Такая же тенденция наблюдается и в некоторых английских полках, сражающихся на передовой. Я склоняюсь к тому, что это тревожный признак умственного помешательства.

— Умственного помешательства? Вероятно, но только если это касается англичан, — язвительно ответил махараджа. — В нашем случае речь идет о ностальгии.

— Они сочиняют стихи на урду? — осведомилась Анита.

— На урду, на пенджаби, на хинди… Вот, посмотрите… — Он показал ей листок бумаги, исписанный на урду.

Анита прочитала: «Смерть является как безмолвная стрекоза, как дождик в горах, как пена в реке, как пузырек в фонтане…» Это были стихи, посвященные полям и рекам Пенджаба, далекой земли, которая для них существовала только в памяти. Страх смерти и то, что они не были готовы вести современную войну, переполняли индийских солдат тоской, поэтому им приходилось искать убежища в поэзии.

— Махарани, вы позволите… — Старый воин, раненный в ногу, прихрамывая, подошел к Аните.

Испанка, приехавшая на поле боя, чтобы увидеться с солдатами и выслушать их, была для них настоящей принцессой, в отличие от тех, кто остался в стенах зенаны. Для этих людей духовные узы были важнее кровных.

— Я не хочу умереть здесь, — сказал ей старик. — Не думайте, что я трус, нет. Меня не пугает враг, и, тем более, я не боюсь смерти. Меня страшит то, что мои реинкарнации не будут такими хорошими, как должны быть. Я хороший сикх, мемсахиб, всю жизнь я неукоснительно исполнял все, что требует от нас наша вера… Что будет со мной в будущей жизни, если мое тело не кремируют, а пепел не развеют? Я не хочу, чтобы меня хоронили, мемсахиб. Никто из полка сикхов этого не хочет.

— Знаю, знаю… Здесь нет погребальных костров.

— Махарани, — обратился к ней другой солдат, — меня зовут Мохаммед Хан, я из Джаландхара. Мы тоже хотим умереть согласно нашим обычаям. Пускай нас завернут в саван и похоронят в земле, но головой в сторону Мекки.

Анита была тронута. Эти люди, с которыми она, возможно, встречалась во время своих конных прогулок по полям, осознавали, что идут на смерть. Но их пугала не смерть, а вечная жизнь. Когда она стала говорить с ними на урду, вокруг нее образовалось плотное кольцо. Все хотели слышать, пусть хоть чуть-чуть, язык королей, который из уст Аниты звучал для простых солдат как газалъ, возвращая их в мечтах к своим полям и деревням, расположенным у подножия Гималаев с их заснеженными вершинами.

— Во-первых, я хочу сказать вам, что Его Высочество принял необходимые меры для увеличения материальной помощи вашим семьям в Пенджабе, — произнесла Анита и услышала рокот одобрения, прокатившийся по рядам солдат. — Также мы хотим вам сообщить, что уже в пути груз со специями, карри и прочими пенджабскими приправами, чтобы вы не добавляли в пищу порох из патронов… — Эти слова были встречены прямодушным смехом. — Обещаю вам от имени Его Высочества и от своего имени, что ч мы пришлем вам пандита и муфтия, чтобы они могли приходить к умирающим. А что касается вашей вечной жизни, не нужно бояться… Вы ее уже заработали.

Взрыв аплодисментов раздался в ответ на речь испанки. «Эта война — более чем бойня, — записала она в дневнике. — Я бы хотела, чтобы наши мужчины вернулись домой». Анита отождествляла себя с солдатами-сикхами и переживала за них, потому что научилась понимать этих людей. Она видела, как они жили, возделывали поля, растили детей, праздновали конец муссонов и начало весны. Анита знала, какие они бесхитростные, как ценят семью, и понимала силу их религиозного чувства, в котором сикхи находили поддержку. Они превратились в ее людей.

Анита рвалась в Париж, чтобы повидаться со своей сестрой Викторией. Париж тоже изменился. Он по-прежнему оставался красивейшим городом в мире, но был грустным и одиноким. На широких проспектах, необычайно унылых, кроме длинных очередей, в которых люди сражались, чтобы обменять свои рационные талоны на продукты, никого не было.

Ее сестра Виктория казалась такой же, как город: изнуренной, с тусклыми глазами и поникшим взглядом. Она была беременна в четвертый раз, и ее внешний вид вызывал жалость. Анита не ожидала увидеть сестру такой поблекшей. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, Виктория казалась намного старше Аниты, а ведь ей исполнилось только двадцать пять лет. В своей элегантной одежде Анита выглядела как великосветская дама. На Виктории была грязная дешевая юбка. Ее трое детей резвились, ползая по полу, в то время как Кармен — молодая служанка-испанка с косичками на голове и фартуком на груди — совсем выбилась из сил, расставляя ведра, чтобы собрать воду, лившуюся из щелей в потолке. Из гостиной, которая напоминала их убогую комнатку на улице Арки Святой Марии, были видны черепичные крыши Парижа. Из-за постоянного холода в доме было неуютно.

— Мне досталась очень плохая жизнь, — призналась ей Виктория, после того как рассказала обо всем, что произошло со времени их последней встречи. — Он раньше двенадцати ночи домой не возвращается. — Она тяжело вздохнула и добавила: — И все время пьяный…

— Он бил тебя?

— Один раз… Он был пьян.

— А дети, как он с ними?

— Хорошо. Я ему сказала, что, если он поднимет руку хотя бы на одного из них, я в тот же день уйду из дому. Но он их любит.

— Почему ты не вернешься в Мадрид, к родителям? Я думаю, что там тебе с детьми было бы лучше. Может, поедешь с нами?

Пытаясь поднять настроение сестре и осознавая неизбежность скорого расставания, Анита предложила забрать с собой в Испанию старших детей Виктории, чтобы они побыли какое-то время с бабушкой и дедушкой.

— Я не могу, Анита. Я не могу бросить мужа так просто. Нужно подождать, пока закончится эта дурацкая война. Говорят, что уже скоро. Возможно, потом, если дела пойдут хорошо… Посмотрим…

— А почему ты думаешь, что все переменится? Или ты веришь в чудо, что за ночь он превратится в образцового мужа?

Не выдержав укоризненного взгляда Аниты, Виктория опустила глаза.

— Дело в том… дело в том, что я его люблю. Несмотря на все, несмотря на то что он сделал мою жизнь такой жалкой… Я не знаю, как объяснить тебе это, но я уверена, что однажды он станет другим… — Анита не стала перебивать ее, и Виктория, немного помолчав, все же спросила сестру: — А ты? Ты выглядишь как настоящая принцесса из сказок, которые мы читали, когда были маленькими. Ты, полагаю, очень счастлива…

— Временами я чувствую себя счастливой, — ответила Анита. — Но в Индии мне очень одиноко. Я так далеко от вас всех, Виктория! А сейчас, когда Аджит начал учебу в Англии, я стану еще более одинокой.

— Но ведь вокруг тебя всегда люди!

— Видишь ли… Одно не исключает другого.

Анита достала из своей сумочки маленький пакетик, завернутый в материю, и отдала его сестре, стараясь, чтобы этого не видела служанка.

— Возьми это на крайний случай, если тебе срочно потребуются деньги, — тихо сказала она. — Спрячь и не говори никому, что я тебе это дала.

Виктория развернула материю и ахнула. Это было ожерелье из бриллиантов, изумрудов и жемчуга, которое низам подарил ее сестре.

— Какое богатство! — воскликнула она, глядя на переливающееся в руке украшение. — Когда закончится война, я надену его, чтобы выйти с тобой на прогулку.

— Возможно, когда мы вернемся из Америки, все уже будет закончено.

— Пусть Бог услышит твои слова!

Анита попрощалась с сестрой, осыпав Викторию поцелуями и прижав к себе, потому что у нее разрывалось сердце при мысли, что она оставляет ее в таком состоянии на милость муженька-алкоголика. Конечно, она скрыла свою тоску, демонстрируя веселость и уверенность, но, как только вышла на улицу, не смогла сдержать слез и разрыдалась.

37

Пока солдаты Капурталы сотнями умирали на фронте, в Париже их верховный главнокомандующий, махараджа Джагатджит Сингх, получал наивысшую награду французского государства за вклад в войну. Церемония проходила в резиденции правительства, в Елисейском дворце, который вдохновил его на строительство дворца в Капуртале. На торжественном мероприятии, кроме Аниты, присутствовали и трое сыновей махараджи, облаченные в парадную форму: Амарджит, военный, служивший капитаном в третьей Лахорской дивизии, которая сражалась на Западном фронте; Махиджит, работавший военным корреспондентом для различных индийских газет; Каран, который еще продолжал учиться в Лондоне. Церемония была скромной и короткой. Сам Жорж Клемансо прикрепил к лацкану Джагатджита орден, сделавший его кавалером Почетного легиона. Аниту наградили дипломом сотрудницы Красного Креста. Это не бог весть что, но она была счастлива, потому что впервые в жизни ее труд получил признание. Ни в Индии, ни тем более в Англии никогда бы не произошло ничего подобного.

Чтобы отметить это событие, махараджа пригласил всех в клуб одного друга семьи, богатого аргентинского магната по имени Бенигно Масиас, статного мужчины с зализанными волосами и славой донжуана, владельца нескольких аргентинских варьете. Если для бедных людей Париж был жестоким и скучным, то для богачей он продолжал оставаться пьянящим и веселым.

Кабаре, рестораны и клубы были переполнены людьми, разбогатевшими на войне. Анита провела незабываемый вечер, потому что в клубе Масиаса танцевали исключительно танго. Как только зазвучали первые ноты аккордеона, Каран потащил ее на танцплощадку, предварительно получив согласие махараджи, который только устало кивнул сыну.

— Теперь я знаю, где ты так хорошо научился танцевать танго!

— А ты? Неужели в Капуртале? — шутливо спросил ее Каран.

— Я?.. У меня это в крови. Не забывай, что я была танцовщицей.

— Правда… The Spanish dancer! — выпалил он, не скрывая иронии. — Эти слова бросали в лицо моему отцу множество раз!

— Для многих я так и умру Spanish dancer, это то же самое, что называть меня публичной женщиной.

— Для других ты — махарани…

— Да, для тех, кто ходит босиком или погибает на фронте. А кроме них, нет никого, кто называет меня махарани.

— Для меня ты тоже махарани, потому что не боишься стоять у пушек и занимаешься всем этим. При всем уважении к моей бедной маме я готов признать, что она не смогла бы делать то, что делаешь ты.

Анита улыбнулась юноше, искренне признательная ему за слова, которые в устах одного из сыновей махараджи приобретали особое значение. Ей нравилось, что Каран продолжал вести себя так, как в тот день, когда они познакомились на свадьбе Парамджита, — естественно и мило. Он был единственным из сыновей раджи, чье поведение оставалось всегда одинаковым и дома, в Индии, и здесь, за границей. Остальные, в том числе ее муж, вели себя по-западному на Западе и по-индийски, когда возвращались в Индию, как будто не могли соединить в себе оба мира. В ее понимании Восток и Запад были как вода и подсолнечное масло. Здесь, в Париже, без давления предрассудков, связанных с кастами и религиями, без влияния их матерей и окружения, молодые люди вели себя как друзья, которыми, по мнению Аниты, они могли бы стать.

Она танцевала с сыновьями махараджи, смеялась и наслаждалась жизнью, незаметно для себя забыв о сестре Виктории, о неизбежной разлуке с Аджитом и о войне. Но Анита знала, что, когда они снова встретятся в Капуртале, эти люди, как и прежде, станут чужими, даже превратятся во врагов, которые начнут плести интриги, чтобы выжить ее из дворца. Все, кроме Карана. Ему можно верить.

В Лондоне махараджа получил Преславный орден Индийской империи из рук императора Георга V, награду за его новый вклад в общее дело: он отказался принять деньги, которые ему задолжала Англия, хотя сумма доходила до миллиона фунтов. Аните запретили присутствовать на церемонии, и она осталась в апартаментах гостиницы «Савойя», завершая с Далимой последние приготовления перед отправкой Аджита в колледж. В последний момент махараджа сообщил Аните, что не сможет сопровождать ее, когда она повезет сына в интернат. У него не было времени: он назначил важные встречи с английскими военными. Аните показалось, что он лжет. Она слишком хорошо знала Джагатджита, чтобы поверить в его объяснения. За все три дня, проведенные в Лондоне, махараджа едва появлялся в «Савойе». Честно говоря, Аджит не очень переживал по поводу того, что отец не сможет прийти проститься с ним, но Анита, догадываясь об обмане, чувствовала себя так, как будто ей нанесли смертельную рану.

Ночью она просыпалась в ужасе, шла к комнате мужа и, подойдя к двери, замирала, стараясь не дышать. Она боялась, что, нажав на ручку, сделает серьезный поворот в своей жизни. В эти часы, полусонная и встревоженная, она не знала точно, где кончалась действительность и начинались домыслы. У нее снова появились те же ощущения, что и в Капуртале: казалось, что собственная жизнь не принадлежит ей, что у нее под ногами нет твердой почвы и что, возможно, она сходит с ума. Когда Анита все же набралась смелости и открыла дверь, она обнаружила, что комната пуста. Она бы скорее предпочла застать женщину в постели мужа, чтобы иметь подтверждение своим подозрениям.

Несмотря на то что правда пугала ее, сомнения были еще более тягостными.

— Далима, — сказала она, разбудив служанку, — ты всегда все знаешь. Объясни мне, что делает мой муж в это время…

— Мадам, я не знаю…

.—Не прикидывайся дурочкой. Вы, слуги, все знаете. Далима, расскажи мне, что тебе известно…

— Мадам, я…

Далима опустила глаза. Из-за ожогов ее бархатистая кожа стала шершавой. Волосы, хотя и успели отрасти, уже не были шелковистыми и блестящими, как прежде. Но ее взгляд остался нежным и теплым.

— Подумай о том, что я для тебя сделала, Далима. Разве я не заслуживаю знать правду? Я же вижу, что ты что-то знаешь.

Далима пробормотала какие-то неразборчивые слова. Потом подняла глаза, как бы прося прекратить пытку. Она знала, чем была обязана Аните, но как предать махараджу? Это нехорошо для кармы. Однако Анита добивалась правды с таким упорством, которое можно было сравнить разве что со страхом встретиться с кармой, и не отпускала свою жертву.

— Хорошо, Далима. Как только мы вернемся в Капур-талу, я откажусь от твоих услуг. Можешь идти в свою комнату.

Далима попрощалась с ней, сложив руки перед грудью, но перед тем как выйти из комнаты, повернулась к Аните. Возможно, за эти несколько секунд она вспомнила о маленькой дочке, о своей неспособности заработать на жизнь в деревне, о незавидной доле обезображенной женщины-вдовы. Карма ведь тоже жестока. Если с Далимой случилось то, что с ней случилось, должно быть, она что-то натворила в одной из своих прежних жизней. Во всяком случае, так думали ее единоверцы. Вероятно, поэтому она повернулась к Аните и заговорила с ней, продолжая смотреть в пол, будто бы стыдясь самой себя.

— Я слышала от слуг из Муссори, что махараджа познакомился там с одной английской мемсахиб …

Дальше Анита не стала слушать. Со стоном рухнув на кровать, она глухо произнесла:

— Спасибо, Далима, можешь идти спать.

Анита никогда не думала, что будет так страдать от осознания, что ее предали. Снедаемая ревностью, она лежала на льняных простынях и чувствовала, как ее сердце разрывается от боли.

На следующий день Анита, Далима и Аджит поехали в Харроу, престижный колледж, расположенный в пригороде. Там учились трое старших сыновей раджи. Анита надеялась, что малыш не будет чувствовать себя не в своей среде, поскольку в колледже было полно детей английских чиновников, чьи родители занимали должности в Калькутте, Дели или Бомбее. Многие из этих детей еще переживали травму, полученную от необходимости расстаться со своими семьями в столь юном возрасте. Перемена ужасающая: они переходили из мира, богатого цветом и эмоциями, в мир холодный и мрачный. В Индии дети были избалованы; в имперской Англии их погружали в процесс вдалбливания в них всего английского, причем в больших количествах, чтобы заставить забыть все индийское. Внезапно они оказывались в обществе, которое не выносило детского шума.

Аните повезло, поскольку она могла путешествовать, когда пожелает, но большинство матерей ездили к своим детям лишь раз в четыре года. Не стоило удивляться, почему они считали себя брошенными и зачастую отвечали своим родителям ненавистью. Анита знала мужчин и женщин, уже достаточно зрелых, которые обвиняли Индию в том, что она разлучила их со своими семьями.

Хотя они расставались всего на несколько месяцев, на то время, пока будет длиться поездка в Соединенные Штаты, а затем вместе собирались вернуться в Капурталу, где Аджит проведет каникулы, этот момент был мучительным. Все опоры прошлого рушились одна за другой: счастье ее сестры, общение с сыном, безоговорочная любовь мужа.

Однако все, кто видел эту пару, ничего не замечали. Прибытие в Мадрид было триумфальным. Они путешествовали со свитой из тридцати человек и двумястами тридцатью баулами, в которых среди прочего были овощи и специи из Индии, чтобы приправлять еду махараджи. Целая армия журналистов и фотографов встречала их на Северном вокзале. Среди них Анита увидела одного из друзей-завсегдатаев Kursaal, Отважного Рыцаря, который взял у них интервью для «Сферы»[52]. «Эта легендарная маленькая принцесса чрезвычайно красива, — так начиналась статья. — Ее белые зубы словно бусы из крупного жемчуга, а обворожительные неровности высокой груди не могут не притягивать взгляд. Ее руки, усыпанные драгоценными камнями, похожи на двух белоснежных змей, созданных для того, чтобы ласкать». Когда у принца спросили, по-прежнему ли он так сильно влюблен в свою жену, тот ответил:

— Да, конечно. Она делает мою жизнь необыкновенно счастливой. Народ в Капуртале очень любит и понимает ее.

— А скажите, принц, у Вашего Высочества несколько жен?

— Да, много жен. Но принцесса есть принцесса.

«Анита не смогла скрыть свою горечь, — писал далее Отважный Рыцарь, — и, взрываясь от ревности, вставила: «Да, много жен. Таковы тамошние обычаи… Они ожидают его вот уже восемь лет, а он не отходит от меня».

«Почему я такая ревнивая?» — спрашивала она себя, меряя шагами апартаменты гостиницы «Ритц», из окон которой виднелся бульвар Прадо и статуя Нептуна, освещенная сиянием луны. Чуть дальше, в конце этого лабиринта улиц, началась ее история. Даже не верится, что какая-то случайность свела их в Мадриде! Не прошло еще и десяти лет, как Джагатджит увидел ее впервые… Теперь она слушала его храп, ритмичный, с перерывами. Он спал, как старый индийский слон, не подозревая, что чьи-то глаза, полные досады, смотрят на него в темноте.

Анита, как это всегда случалось, когда ее что-то волновало, не могла уснуть. Как будто в комнате присутствовал призрак англичанки из Муссори, имени которой она даже не знала. В ней бурлили противоречивые чувства. Было ли у нее право испытывать ревность? Почему она ревновала его к чужой женщине и не ревновала к женам и наложницам? Она вышла замуж за человека, который женился много раз, и хорошо знала эротическую культуру Индии и культ полигамии. Тогда почему ее так удивило откровение Далимы? Разве она этого не ожидала? Неужели она настолько влюблена, что мысль о том, что у супруга есть любовница, стала для нее невыносимой? Нет, ее беспокоило другое. Сердце Аниты сжималось, когда она думала о том, что может утратить свое положение фаворитки. Хотя испанке не удалось стать официальной махарани Капурталы, она долгое время царствовала в сердце махараджи. Сидя на этом троне, Анита чувствовала себя защищенной от подлостей остальных, она считала себя сильной, как Британский Радж, и способной выдержать все нападки с улыбкой на лице. Без этого трона… ее постоянное присутствие рядом с мужем утрачивало всякий смысл. Зачем тогда оставаться в Индии? Она предчувствовала, что ее отправка в зенану к остальным женам оставалась всего лишь вопросом времени. И что тогда будет с ней? Сможет ли она привыкнуть к жизни «обычной» госпожи, одной из тех, кто по вечерам ходит в кафе с подругами? Ей придется забыть об особых сандаловых папиросах, которые специально для нее производили в Каире, о толпе слуг, постоянно окружавших ее, забыть о том, что народ Индии относится к ней как к живой богине. Ей придется отказаться от роскоши и денег. Но самое страшное — и она не согласилась бы на это за все золото мира — был бы отказ от присмотра за своим сыном Аджитом. «Терпение, ты должна иметь терпение, — говорила она себе. — В Индии все основывается на терпении и терпимости. Бунт ничего не даст».

Но молодой андалузке не хватило выдержки. О каком терпении может идти речь, если ее кровь кипит? Это все равно что просить разъяренную тигрицу быть послушной и кроткой. Во время долгого путешествия в поезде в Малагу, куда они ехали повидаться с ее родителями и оставить у них детей Виктории, Анита, не в силах больше сдерживать себя, отложив иголку и вышивку, спросила у мужа:

— Кто эта англичанка, с которой ты познакомился в Муссори и сделал своей любовницей?

Махараджа, погруженный в чтение романа, который произвел фурор в Европе, — «Странный случай доктора Дже-килла и мистера Хайда», — посмотрел на нее поверх очков и встретился со взглядом Аниты, полным огня.

— О ком ты говоришь?

— Ты знаешь это лучше, чем я.

Он постарался прикинуть в уме, как отреагирует на его неверность такая горячая женщина, как Анита, обладающая чувством собственного достоинства и сильным характером. Помедлив, махараджа опустил глаза, чтобы скрыть свое беспокойство. Этот человек не привык ни давать отчет, ни вступать в стычки. Но он был загнан в угол и не сомневался, что Анита, вспыльчивая и своенравная, как тигрица, не выпустит его из своих когтей, пока не получит объяснений.

— Ты же знаешь, что у меня много подруг, но это ничего не значит. Англичанка, о которой ты говоришь, — жена одного комика, зарабатывающего на жизнь показом кинематографических пленок. Я познакомился с ними обоими и оставил им несколько лошадей, ничего более.

Анита смотрела в окно. Позади осталась труднопроходимая равнина Кастилии, открывшая дорогу оливковым рощам Андалузии. Ее земли. Она чувствовала, как сжимается сердце. Махараджа продолжал:

— Да, я женат на тебе, но ты же не станешь настаивать, чтобы я отказался от подруг?

— Нет, нет… Но говорят, что ты продолжаешь встречаться с этой англичанкой.

— А ты предпочитаешь верить злым языкам, а не собственному мужу?

— Мой муж исчезает и подолгу отсутствует. И он уже не такой, как раньше.

— Не следует верить во все то, что болтают. Те, кто распространяет эту клевету, просто хотят причинить нам вред. Тебе не стоит подыгрывать им. Если я и был занят последнее время, так это из-за тех усилий, которых требует от нас война. Но я тебя по-прежнему люблю, как и в первый день.

Вслушиваясь в размеренный, серьезный и убедительный тон, которым говорил с ней Джагатджит, Анита почувствовала, как с ее души упал камень, и подумала, что, возможно, ее воспаленный мозг сыграл с ней злую шутку. Что касается махараджи, то он, по существу, сделал то, чего ждала от него Анита, находившаяся в состоянии неопределенности. Оставаясь невозмутимым, он все отрицал. Джагатджит поступил так, как обычно поступают мужчины: несмотря на улики, отвергал все, в чем его обвиняла жена. Он сказал ей то, что она хотела услышать. Было бы хуже, если бы он признался с раскаявшимся видом. Правда могла стать убийственной.

Малага встречала их со всеми почестями. Местная пресса всегда пристально следила за историей дочери города, превратившейся в принцессу восточного королевства. Для махараджи приготовили программу, отвечающую его вкусам, с большим количеством фламенко. Пресса обессмертила один из приемов, устроенный в таверне, где почетное место занимала голова быка, украшенная в андалузском стиле. Монарх, сидевший перед огромным кувшином сангрии в окружении своих великолепных сикхов с тюрбанами на головах, благожелательно выслушал несколько аккордов и андалузских напевов.

Анита старалась проводить с родителями как можно больше времени. Хоть старики и казались счастливыми, оттого что видели дочь и принимали внуков, они были явно озабочены положением Виктории.

— Неужели ты не могла убедить ее приехать с вами? — спросила у Аниты донья Канделярия, морщинистое лицо которой выражало полнейшее беспокойство.

— Виктория надеется, что окончание войны не за горами. К тому же она не хочет оставлять своего мужа.

— Я всегда говорила, что он дурак, но это еще не все. Он бессовестный. И самое худшее то, что она по-прежнему не понимает этого.

— Любовь слепа, мама.

— Вот тебе повезло. Твой принц — само очарование. Хотя мы и видимся крайне редко, нас очень радует, что у тебя все в порядке. Почему вы уезжаете в Америку так скоро? Вы не можете задержаться у нас подольше?

— Не можем, мама. Но в следующем году Аджит и я приедем сюда, чтобы провести каникулы.

Анита не придавала словам матери слишком большого значения. Ее голова была занята другим. Казалось, вопрос, который она собиралась задать донье Канделярии, жег ей губы.

— Мама, — сказала Анита, перебивая ее, — я хочу, чтобы ты ответила мне совершенно искренне… Когда ты обсуждала мою свадьбу с махараджей и решилась на это, он говорил тебе, что был женат… и что у него уже было четыре жены?

Донья Канделярия, почувствовав себя неуютно, сжала ремешок своей сумочки. Вопрос дочери был ей явно неприятен.

— Да, он мне сказал об этом. Не только сказал, но и настаивал, чтобы я сообщила тебе. Но я этого не сделала. Принц заявил мне, что никогда не оставит своих жен, поскольку их обычай велит ему до конца своих дней заботиться о них. Но он пообещал, что будет обращаться с тобой как с европейской женой и у тебя не будет недостатка ни в чем. — Донья Канделярия внимательно посмотрела на дочь, словно подозревала неладное, и добавила: — Принц говорил нам, что он сделает все возможное, чтобы ты была счастлива.

— Почему ты мне этого не сказала?

— Чтобы не испугать тебя, Анита. — Увидев неприкрытое разочарование в глазах дочери, донья Канделярия поспешила дать пояснения: — Твой отец и я… мы были в отчаянном положении…

— Оставь это, мама. Лучше не продолжай.

Анита не хотела больше ничего слышать, она смотрела на мать, как будто не знала ее, как будто только сейчас познакомилась с ней. У нее даже не было злости — одна невероятная усталость. Ночью, лежа в постели, Анита вытерла слезы о наволочку и почувствовала, что во рту появился горький привкус одиночества. До сегодняшнего дня она думала, что испытывала подобные чувства только в Индии, потому что там у нее было нечто общее с бесприютным скитальцем, но сейчас поняла, что носила в себе это ощущение как неискоренимое зло.