Исцеление

Глава 12

21 мая 10:17

#отпуск #большойбрат

Мой психологический возраст — 93 года.

Странно, что не 94.

Так и хочется сказать: я слишком стар для всего этого дерьма.

Если все в этом мире имеет свое предназначение, то главная цель существования младших сестер — создавать проблемы. В этом Пашу никто и ни за какие шиши не смог бы переубедить.

Его Катька была вполне себе милой девчонкой, даже доброй и до какого-то предела щедрой. Но искать приключения на свою задницу умела мастерски. Как только первая попавшаяся мысль прилетала ей в голову, Катька тут же кидалась ее воплощать. Не проведя минимального анализа на дурость.

Захотелось ей на первом курсе искупаться в фонтане торгового центра, а потом с хохотом улепетывать от охраны и полицейских, — Паша должен срываться с работы и забирать ее из обезьянника. Решила проколоть нос, как Юлька из десятой квартиры — взяла иглу, поперлась в ванную, а Паше возиться с нагноением.

Поэтому когда Катя сообщила, что собралась замуж, — а сделала она это громко, чуть ли не топнув ногой, наивно полагая, будто кто-то станет ее отговаривать, — как Паша несказанно возрадовался. По чесноку, ему было плевать, что Вадик — то еще розовощекое дитя. Главное, как ему тогда казалось, весь ворох проблем перевалится чужую шею. Что ж, блаженны верующие.

В один прекрасный день Катя увидела у подруги малыша, и непременно возжелала завести такого же. Да-да, ее сын Никитка, рожденный сразу после пары по философии, был запланированным. Ждать окончания института? Для слабаков.

Какое-то время Катя справлялась с новыми обязанностями бодро, успешно и со свойственной ей бравадой. Но Паша не расслаблялся, нутром чувствовал, что рано или поздно последствия таки обрушатся на него. И был прав.

Как выяснилось, испорченные по вине сестры свидания в школе и институте — это еще не потолок. И в разгар самого животрепещущего момента с Никой, когда могло случиться все и даже больше, в Пашину жизнь опять посыпались проблемы сестры.

Он знал, что поцелуи в ординаторской не приведут ни к чему хорошему. Знал, что сто процентов будет жалеть, если сдастся и набросится на Нику, как она того заслуживает. Поедом себя съест. Но, черт побери, тогда хотя бы будет за что! Все муки совести будут трижды оправданы их причиной! За те минуты наедине с Карташовой, за то, чтобы узнать, наконец, какова на вкус и на ощупь ее кожа, он был готов вечность-другую плавать в кипящем масле.

Но позвонила Катя. Он сорвался, ответил, проветрился и остыл. И где-то в глубине души был сестре за это благодарен. С глаз долой — из сердца вон. Заполнил историю, эпикриз, малодушно взглянул на Нику в шесть утра после очередной операции и свалил, чтобы больше ее никогда не видеть.

А дело было в следующем. Катя, по своему обыкновению, навзрыд расписывала, как ей до чертиков необходимо рвануть с мужем Вадиком в Питер. На несколько дней. Какое-то предложение работы, какое-то повышение квалификации… Леший знает, что за чепуха. Главное, свекры — в круизе, и оставить мелкого вообще не с кем. Вот если бы Паша пожертвовал недельку, крошечную недельку из своего гигантского врачебного отпуска на родного, кровного племянника, то цены бы ему не было. Сами ангелы воспели бы его мученический подвиг самопожертвования.

Турция, Тунис и прочие курорты растаяли в мареве братской заботы. Конечно, он согласился. И в первый же день отпуска, едва Паша вырубился после долгих суток, в дверь нагрянула вся орава. Катя сгрузила коляску, манеж, памперсы, какие-то мешки с барахлом и погремушками, баночки-присыпки-скляночки и кучу разной дребедени, а главное — мирно сопящего в автокресле младенца, что-то протараторила на тему режима дня и исчезла, бросив напоследок «Ну, ты же врач, разберешься».

Ребенок спал, голова с дежурства болела, и Паша рассудил, что проблемы надо решать по мере поступления. Поэтому поставил племянника рядом с кроватью, сам растянулся и, сладко зевнув, погрузился в крепкий сон хирурга.

Сон, однако, продлился недолго. Раскатистый Пашин храп разбудил не подозревающего о новой обстановке карапуза. Никита сонно поморгал, оглядел непривычную комнату, чужую мебель и громоздкого устрашающего мужика, которого в силу возраста не проассоциировал с увиденным несколько месяцев назад Дедом Морозом. И во всю мощь своих юных легких огласил квартиру воплем.

Так Исаева еще не будили никогда. От испуга он подскочил на кровати, в глазах потемнело, сердце заколотилось, как после беготни по лестницам. Не сразу сообразил, откуда этот звук, а когда понял, было уже поздно. Мощнейшая шумовая атака, от которой хотелось проткнуть себе барабанные перепонки, лишала возможности соображать. И Паша моментально забыл все наставления сестры: где подгузники, где пеленки и бутылочки, чем кормить и во сколько. С хриплым и басовитым со сна «Тише-тише» он ринулся к малышу, отчего тот зашелся еще сильнее.

Исаев сначала просто взял автокресло вместе с ребенком и беспорядочно метался с ним по комнате, тряся и раскачивая. Пытался исполнить колыбельную, но что было ждать от полугодовалого карапуза, если даже соседи на Пашино пение в ванной реагировали в лучшем случае стуком по батарее. Тогда пришлось отбросить сомнения и выковырять ребенка из кресла. Провозившись с чудовищным замком и прищемив себе палец, Паша, наконец, извлек племянника, но из рук извивающееся дитя выскальзывало, как намыленный осьминог.

Можно было бы позвонить Кате, но, во-первых, из-за ора было бы ничего не слышно, а во-вторых, Паша понятия не имел, где валяется мобильник.

От не прекращающегося ни на секунду рева остатки самообладания покинули Исаева. Он, взрослый мужик, опытный хирург, который имел дело с буйными пациентами, взмок, как половая тряпка, и сильно захотел заплакать. Им овладела полная беспомощность, и он бы отдал все отпускные Фейгину, окажись тот сейчас рядом со своим волшебным газом. Скоропостижное бегство Катьки становилось все понятнее.

Раскачивая одной рукой хрипящего младенца, утратив надежду понять, где в этом клубке соплей низ, а где верх, Паша свободной правой копался в сумках в надежде отыскать хоть какое-то спасение. Таковым ему показалась было пустышка, и он умудрился вставить ее в рот племянника правильным концом, но Никита тут же прицельно выплюнул ее в дальний конец комнаты, куда-то под шкаф, перевел дыхание и завопил снова.

Из самых недр Исаева рвались наружу ругательства, способные призвать самого Вельзевула. Паша лишь надеялся, что Никита еще не умеет говорить и не передаст потом все это своим родителям.

В ход шло все: погремушки, медвежата, умильные, как представлялось Паше, рожи и игра в ку-ку, мультики по телевизору. Пацан оказался стойким и непреклонным. И тогда Исаев увидел сумку с едой. Достал пачки со смесью, бутылку и попытался прочитать инструкцию. Наивный! Мелкие буковки так и прыгали перед глазами, залитыми по́ том и, возможно, слезами, потому что он не переставал подпрыгивать и трясти Никиту. Вскрыть пакет из фольги одной рукой было непросто, половина белого порошка поднялась облаком и саваном окутала кухню. В отчаянии Паша просто плеснул в бутылку кипяченой воды, сыпанул сверху пару столовых ложек сухого молока и был готов торжественно привинтить соску, но малец изогнулся, попал шустрой ножкой по бутылочке, окатив смесью и себя, и дядю. И в общем, Паше было бы плевать на беспорядок, если бы это чуть-чуть развлекло Никиту, хоть на секунду прекратило бы адский вой, но нет. Оказалось, плакать можно еще громче.

И в эту минуту, когда даже последний день Помпеи по сравнению со страданиями Исаева казался сущим пустяком, в дверь позвонили. Паша ждал кого угодно: разъяренных соседей, грозящих вызвать полицию, или самих представителей закона, или даже продавцов пылесосов. Никто не был страшен ему, он был готов вызвериться на любого, кто окажется на лестничной клетке, однако распахнув дверь и набрав воздуха для ответной атаки, Исаев увидел Нику и замер с открытым ртом. Но, что самое главное, Никита тоже удивленно воззрился на незнакомку и перестал вопить. Паша даже подумал, что, наверное, уже оглох, но взглянул на племянника и убедился: тот действительно закрыл рот. В распахнутых глазах стояли крупные слезы, покрасневшее личико пошло пятнами, но рев прекратился. И Паша понял, что большего блаженства не сможет испытать никогда.

— У тебя что, ребенок? — ошарашено выдохнула Ника.

От счастья Исаев забыл про нее и про то, что может прийти ей в голову. С ее-то склонностью все переиначивать и накручивать. А она и правда выглядела едва ли не испуганной, словно ей открыл дверь мужик в маске и с бензопилой. Карташова даже сделала шаг назад и теперь стояла на полусогнутых, готовая в любой момент бежать.

— Это племянник, — тихо объяснил Паша, до сих пор не веря в окружающую тишину.

Только теперь он оглядел Нику целиком: нарядная, накрашенная, с каким-то необыкновенным тортом в изящной коробочке. Это что, она к нему в гости пришла?! К нему? И накрасилась? И прямо сразу домой? Ах, да, торт. Ляпнул тогда в реанимации, чтобы не думать про ее намеки… Наверное, решила отчитаться. Конечно: отличница, аккуратистка, еще бы она не выполнила домашнее задание. И он хорош: стоит тут весь грязный, с младенцем на руках и держит ее на пороге. Даже если это всего лишь торт, она ведь спасла Пашу от глухоты и, возможно, помешательства. Может, она и с детьми ладить умеет? Женщина, как-никак.

— Ты проходи, проходи, — он отступил назад. — У меня, правда, сейчас бардак… Катька нагрянула, подкинула Никиту на несколько дней и свалила. А я первый раз с ним сижу, понятия не имею, что надо делать.

— Мой бедный, — почти пропела она таким ласковым тоном, что у Паши побежали мурашки.

— Да ладно, не так уж все и плохо, — он пожал плечами и только потом сообразил, что она обращается к Никите.

— Дядя тебя обижает? — сочувственно спросила она, и малыш по-взрослому поджал нижнюю губу. — Сейчас мы с тобой все сделаем, да? Паша, где ванная?

Вот это контраст! Чего это она с парнем сюсюкает, а ему раздает команды, как немецкой овчарке?

— Там, — буркнул он, указывая на нужную дверь.

Карташова скинула туфли, поставила торт на этажерку и спешно вымыла руки.

— Ну, иди ко мне, — мягко позвала она, вернувшись.

И снова, как ни странно, не Пашу.

Никита с удовольствием потянул к ней маленькие ладошки, и она с удовольствием прижала его к себе.

— Кто у нас такой хороший мальчик? Такой большой, такой славный! Никита? Ой, какие пальчики! Ну-ка, где у нас пальчики? — вдохновенно ворковала она, тыкаясь носом в детские ручки.

Мелкий довольно хихикал и явно кокетничал. Почему-то Паше она ручки после операции не целовала, а он, на минуточку, ее спас. Женщины!..

— Тебе надо переодеться и принять душ, — обратилась к нему Ника. — А мы тут пока посидим. Давай, пока я не передумала.

Исаева не надо было уговаривать.

Он малодушно исчез в ванной, для верности закрывшись на задвижку. Встал под воду и несколько минут просто отмокал, радуясь, что не слышит ничего, кроме умиротворяющего журчания. Дважды намылил голову шампунем, сосредоточенно отскреб каждый миллиметр тела. Еще разок почистил зубы, нашел старый кусок пемзы и как следует отшкурил пятки. Словом, сделал все, что мог, чтобы иметь достойный повод не выходить. Таким чистым он не был, пожалуй, даже в момент своего появления на свет.

Любуясь розовощеким отражением в распаренном зеркале, он не торопясь причесал мокрые волосы на идеальный пробор и только потом решился выключить воду. С опаской прислушался: в квартире было тихо. Напялив футболку, прокрался в коридор с осторожностью, с которой саперы ступают на минное поле.

Из кухни доносился мелодичный лепет, и Паша не сразу понял, Ника это или ребенок. Картина, которую он застал, была воистину идиллической: переодетый и умытый Никита с довольным видом полулежал на руках у Карташовой и пил смесь, пока она мурлыкала какую-то песенку. Кажется, «Львенка и черепаху», но без слов было не разобрать.

— А мы уже решили, что ты утонул, — пропела она, не поднимая глаз от ребенка. — Даже я так долго не принимаю ванну.

— Ну, гигиена… — начал было он.

— Залог здоровья, — кивнула она и насмешливо взглянула на него. — Не включай доктора Айболита.

— Ты, наверное, не сможешь задержаться еще немного? — с плохо скрываемой надеждой спросил он, подпирая косяк.

— Хочешь, чтобы я ушла? — она вскинула бровь, хотя явно понимала, о чем он пытается попросить.

— Да нет же! Я имею в виду… Если у тебя нет дел или свидания или еще каких-то планов… может, посидишь еще? — он вздохнул. — Пожалуйста…

— Ладно, — она улыбнулась. — В конце концов, сегодня я планировала только кормить тебя тортом.

— О, торт… — мечтательно протянул Паша. — Я бы поел. Поставлю чайник.

— Так, погоди. Раз уж тебе рано или поздно придется остаться с ребенком, лучше сразу привыкнуть и во всем разобраться.

— Да ладно, успеем. Времени полно. Пока чаек выпьем, посидим… — отмахнулся он.

— Э, нет! Во-первых, малой пошел в тебя. Ты посмотри, какой богатырь! На годовалого тянет, у меня рука затекла. А во-вторых, надо вам друг к другу привыкать. Иначе как вы тут останетесь один на один? Давай, мы как раз доели, бери его. Только держи вертикально и не тряси.

Паша медлил, но руки все же протянул. Племянник смотрел на него с ответным недоверием. Аккуратно, морщась в ожидании новой звуковой атаки, Исаев взял малыша. Тот ощутимо напрягся, застыл, готовый в любой момент расплакаться. Нижняя губа горестно искривилась.

— Это дядя, — ласково объяснила Ника. — Дядя Паша. Он у нас хороший, добрый. Дядя. Да? Смотри, у дяди носик, глазки, волосики, — она тыкала пальцем в каждое названное место и сопровождала это веселым «пип».

Никита сохранял некоторую настороженность, но выглядел спокойнее.

— Исаев, улыбнись хотя бы, — шептала Ника. — Давай, вытащи из своих скептических и мрачных глубин доброго дядю!

Паша вздохнул и растянул рот. Сначала вышло натужно. Потом подмигнул, покорчил рожи, изобразил губами моторчик. Это Никите понравилось, и он засмеялся. Паша не поверил своему успеху. Повторил трюк — снова звонкий смех и восторг на ангельском личике. И тут уж Исаев сам улыбнулся. Искренне и очень радостно. Как-то разом пришло понимание, зачем люди вообще заводят потомство.

Никита потрогал пальчиками Пашины губы, и тот расцеловал маленькую ладошку, а потом и пальчик за пальчиком. Пахло чем-то теплым и сладким, и он с наслаждением втянул в себя воздух. Теперь можно было спокойно изучить ребенка: глаза совсем как у Катьки, а лоб, волосы — от Вадима. Чуть оттопыренные уши, как у самого Паши, и забавные складочки на шее. Надо же, такой кроха, а уже видно, что мужичок. Взгляд осмысленный, нравится звук мотора. И щиплется как больно! Руки сильные. Хороший вырастет парень.

— Ну, — прервала их лобызания Ника. — Кроватка-то у тебя есть?

Паша вспомнил про манеж, который оставляла сестра. Складную кроватку с сетчатыми стенками. Правда, заблаговременно разложить ее Катька по обыкновению не подумала.

— Да ничего, вряд ли там сложно, — решил Исаев. — Что я, раскладушек никогда не видел?

И передал племянника Нике. Расстегнул голубой чехол, выудил многоногую конструкцию, которая тут же начала расползаться. Распознал то, что должно было стать бортиками, потянул за один, тот разложился. Попробовал повторить маневр с остальными, — разложились все, кроме самого последнего, и дно почему-то безжизненно провисло. Тогда Паша нащупал в центре петлю, потянул за нее, и ножки подкосились. Манеж завалился на бок.

Снова все манипуляции, только в другом порядке, еще раз… Исаев чувствовал себя незадачливым туристом, который пытается водрузить палатку: дурацкая новомодная кроватка все время складывалась. Не могли, что ли, нормальную купить? Деревянную? А может, ну его? Положить Никите на пол матрасик, обложить подушками… С пола-то некуда падать… И ползать он все равно не умеет… Жили же люди раньше без манежей!

— Даже не думай! — отрезала Ника, заметив, как он косится на пол. — Есть же инструкция!

— Какая инструкция?! — раздраженно фыркнул Паша. — Видно же: он сломан. Наверное, что-то повредили, пока везли. Или изначально был непригодный, у Кати вечно все из одного…

— Возьми ребенка!

И Карташова перевернула матрасик из манежа: там белыми буквами была отпечатана инструкция с картинками. Со снисходительным видом Ника ткнула пальцем в первую: две длинные стенки разложить одновременно, потом две короткие, опустить дно до щелчка… В три движения манеж был собран, следом пошел матрас, из сумки Ника выудила простынку, пленку, флисовое одеяльце и даже подвесные игрушки.

— Откуда ты знала, где это все искать? — поразился Паша.

Карташова безмолвно расправила пустой пакет. На нем была большая надпись маркером: «В кроватку». Исаев взглянул Нике в лицо, в эту торжествующую и снисходительную физиономию, и сразу вспомнил, почему дразнил ее в школе. Перед ним вновь стояла зазнайка-отличница, и Паша скрипнул зубами, с трудом сдерживаясь, чтобы не подколоть ее очередной гадостью. А ведь и подкалывать теперь было нечем. Фигура, вызывающая рефлекс Павлова. Платье, как у комсомолки, и этот бант в волосах… Господи, да она похожа на подарок! Так и хочется потянуть за ленту, расстегивать крохотные пуговички одну за другой, оттягивая сладостный момент открытия…

— Ты так и будешь стоять с ним? — голос Ники заставил его очнуться. — Положи, думаю, он может какое-то время полежать сам.

— А… — он прочистил горло. — А подгузник? Наверное, надо поменять…

— Мы все сделали, когда переодевались. Он чист, свеж и сыт. Клади, вы еще успеете поиграть.

Паша послушно положил ребенка и нажал кнопку на музыкальной карусельке. Тишина. Нажал еще раз. Одну, другую, подергал всех пчелок…

— Исаев, честное слово, — Ника осуждающе покачала головой и подошла к нему. — Вот же!

Наклонилась и протянула руку, ненароком задев его бедро. Щелкнула маленьким переключателем сбоку игрушки, и под приятную шарманочную мелодию пчелки поплыли над довольным младенцем. Никита гикал и тянулся к веселым насекомым.

А Паша едва мог шевелиться. Кожа после касания Ники горела, во рту все пересохло, ладони взмокли, как у неполовозрелого юнца, в ушах шумело. Не будь он взрослым и уверенным в себе мужчиной, решил бы, что это паническая атака.

— Торт будешь? — она чуть насмешливо взглянула на него, словно знала, что творится у него в организме.

— Да.

Торт — вот, что ему сейчас нужно. Большой кусок торта, чай покрепче. И чем дальше от него будет в этот момент находиться Карташова — тем лучше. Нет, выгонять он ее пока не будет, с ней спокойнее. Но для их общей безопасности пусть лучше сидит где-нибудь подальше. И он поставил ей кружку в дальнем углу стола, у стены.

— А что за торт? — светски начал он, включая чайник. — Симпатичный. Покупной, что ли?

Знал, что она разозлится, но не удержался от искушения снова ее поддеть.

— «Красный бархат», — вопреки его ожиданиям улыбнулась она. — Сама сделала. Если похоже на покупной, значит, получилось, как надо.

Конечно, он врал. Нигде не видел ничего похожего. Вроде просто, а выглядит изысканно, как сама Карташова: с хорошим вкусом и будоражит воображение. Она положила ему кусочек. Он долго поглядывал на него, сглатывая слюну. Чайник ведь такая штука, если надо — ни за что не закипит. И, так и не дождавшись кипятка, вооружился столовой ложкой и отправил в рот целый оковалок. Не ел ведь с самого дежурства.

И в тот самый момент Паше показалось, что он — дома. Не просто в своей квартире, набившей оскомину, в окружении до тошноты бежевых обоев, а там, где хорошо. В настоящем доме, куда хочется возвращаться с работы, где уютно и тепло. В том уголке Вселенной, где лучше, чем в гостях. То есть эту пословицу Паша знал с детства, но на него она почему-то не распространялась. Сколько себя помнил, у друзей всегда было и весело, и мамы у них были крутые: покупали импортные жвачки с вкладышами, пекли всякое, даже в приставки можно было рубиться, сколько влезет. В «Мортал Комбат», в «Марио» или в боевых червяков… У них с Катькой такой не было.

— Хотите играть? Играйте на свежем воздухе! — говорила мама и гнала их во двор, не задумываясь о том, что в определенной близости от Капотни воздух был далек от самых скромных норм экологии.

Квартира для него с детства была местом, где можно отоспаться, поесть и просто перезимовать. Никакого романтичного флера и ностальгических нежностей.

И вот он всего-навсего пихнул в рот ложку выпечки, и тут же скис, как просроченное молоко. Сладкая, шоколадная сдоба, самой идеальной консистенции: не слишком сухая, не слишком клеклая, и крем не приторный, а ровно такой, как нужно, чтобы есть, есть, есть и потом еще облизать коробочку. И Ника, довольная, сидит напротив, подперев подбородок руками. Смотрит на него с умилением, радостью, как будто он не торт ест, а сыпет самыми изысканными комплиментами.

Спроси сейчас кто-нибудь Пашу, как его зовут, он вряд ли смог бы ответить. И не просто потому, что рот был набит до упора. Просто мозговая деятельность исчезла, и в голове звучало только блаженное «Ням-ням-ням». Эту картинку: торт, улыбающаяся Ника, яркое весеннее солнце, заглянувшее в кухню, — Паша, наверное, запомнит навсегда. Один из тех редких моментов, в которые наверняка потом захочется вернуться. И если однажды он попадет на прием к психоаналитику, и не исключено, что произойдет это по вине Карташовой, а тот предложит закрыть глаза и подумать о чем-то хорошем, Паша вспомнит именно этот момент.