Искатели приключений: откровения истории

МАРИОН ДЮ ФАУЭ – АТАМАН РАЗБОЙНИКОВ

Погожим вечером 18-го марта 1747 года небольшой военный эскорт, окружая плотным кольцом карету с двумя узниками, пересек линию укреплений Ренна и через ворота Морделез вступил в город, направившись к кафедральному собору. Узниками были мужчина и женщина, оба крепко связанные, в разорванной одежде, измученные, потерявшие интерес ко всему, что с ними происходит. Мужчине было лет тридцать пять; то был здоровенный блондин с бычьей шеей и богатырскими атлетическими плечами. Что касается женщины, то лицо ее было полностью закрыто растрепанными и в беспорядке упавшими на него ярко-рыжими волосами. Она казалась молодой, высокой и стройной, однако при том положении, в котором она находилась, трудно было судить об этом с полной уверенностью.

Надвигалась ночь, пронзительный ветер продувал извилистые улочки старинного квартала, уцелевшего после грандиозного пожара 1720 года. Весь остальной город был после него отстроен заново. Когда эскорт подошел к собору, из домов высыпали любопытные кумушки, с интересом разглядывавшие арестованных.

– Кто они такие? – недоумевала одна из местных матрон, отчего-то остававшаяся в неведении о происходящем. Ее поторопились поставить в известность.

– Это осужденные. Они прибыли из Карэ после апелляции в провинциальном суде. Теперь их будут судить по новой. Они арестованы за разбой, вооруженный грабеж и тысячу иных преступлений. Их наверняка повесят…

– Ну повесят-то мужчину. А кто же эта женщина? Самая осведомленная из кумушек издала удивленное восклицание:

– Как, вы не знаете? Это же Марион, знаменитая Марион Тромель, разбойница из Фауэ. Говорят, что атаманом банды является именно она, что она вертела своими бандитами, как хотела, что все они были ее любовниками… Говорят так же…

Солдаты остановились, их строй распался, и прямо на площади они принялись разводить костры, и закусывать хлебом, запивая его сидром. Затем открылись массивные ворота городской тюрьмы Консьержери, и телега с узниками въехала внутрь. Резким, горделивым жестом головы отбросив волосы с лица, Марион с вызовом посмотрела на тюремных стражников. Один из них от восхищения даже присвистнул:

– Девочка-то горяча! – прошептал он на ухо своему товарищу, по-заговорщически толкнув его локтем в бок. – Кроме того, она чертовски хороша!

Действительно, Марион была красива. Высокая, стройная, темпераментная, она отличалась вызывающим выражением лица, дерзким взглядом, соблазнительной фигурой. Понимая, какой фурор она произвела среди жандармов, она пренебрежительно улыбнулась им, переступая порог тюрьмы. Ее спутник с перекошенным от душевной муки лицом повернулся к ней и прохрипел:

– Быть может, мы больше не увидимся. Прощай, Марион… Думай обо мне!

– Прощай, Анри. Никогда не надо отчаиваться.

– Только не надейся удрать отсюда, моя милая, – бесцеремонно влез в их разговор тюремщик. – Камера, куда тебя поместят, не из тех, откуда бегут.

Марион не удостоила его ответом. Она ободряюще кивнула Анри и не сопротивлялась, когда ее увели.

Тюремщик оказался прав: не стоило и мечтать о побеге из такой камеры. Она располагалась на втором подвальном этаже, так что света в ней не было вовсе, а воздух был спертым и насыщенным запахом гнили. То был настоящий погреб, и в нем было холодно, как в погребе. Ну и вдобавок ко всему ее приковали цепями к стене.

Усевшись на досках, которые служили ей ложем, Марион почувствовала, что присутствие духа ее покидает. Она привыкла к просторам и свежему ветру вольной жизни; здесь она задыхалась. Она понимала, что ее участь решится в ближайшие дни и что все зависит от того, как поведет себя Анри.

В тот роковой день, когда на ферме в деревушке Ботерф вся банда была разбита жандармами, Марион попалась им в руки без оружия и сперва утверждала, что оказалась здесь случайно. Однако многие крестьяне опознали ее затем, как известную воровку, и тогда, вместе с Анри Пезроном – ее помощником и любовником, – ее приговорили к смерти. Пытаясь избежать виселицы, они использовали свой последний шанс и обратились с апелляцией в провинциальный суд Ренна.

Обвинение против Марион нельзя было считать до конца доказанным. Ее часто видели с бандитами, и уже давно ходили слухи, что она их атаманша, однако не существовало показаний, подтверждавших эту версию, тогда как Анри утверждал обратное. Если он будет и впредь стоять на своем, тогда у нее есть шанс выпутаться из этой истории, как уже выпутались из нее несколько женщин из банды, и даже кое-кто из мужчин. Власти не смогли доказать их вину и вынуждены были отпустить их на свободу.

Свобода!.. От одной мысли о ней глаза Марион загорелись лихорадочным блеском. Она представила себе сосновые рощи Бретани, запахи трав и цветов, бездонное ночное небо над головой. Здесь, в этой вонючей яме, она чувствовала, что ею овладевает отчаянье. А ей так хотелось увидеть солнце, дышать свежим воздухом полей… Однако она не раскаивалась в том, что совершила. Она знала, что, выбравшись отсюда, примется за старое.

Марион выросла в семье простых поденщиков, которые вкалывали от зари до зари и при этом часто голодали. Свою самостоятельную жизнь она начала с нищенства, а заодно приворовывала на прокорм. Став привлекательной девушкой и осознав это, она уже не удовлетворялась мелкими кражами и занялась более серьезными делами. Ей все время хотелось большего, а поскольку она была красива, мужчины охотно шли за нею. Одними двигала любовь, другими воровская жадность, третьими – жажда приключений. В ее родной деревне Фауэ много парней ушли в банду Марион, где они обрели вольготную, веселую жизнь… И каждый из них мечтал в один прекрасный день овладеть прекрасной атаманшей. Что ж, многим удалось добиться этой чести. Ведь Марион была страстной девушкой и не имела предрассудков. Чтобы мужчина понравился ей, он должен был быть хорош собой и смел.

Но с кем бы она ни крутила роман, ее неизменным возлюбленным оставался Анри Пезрон, одним из первых последовавший за ней по преступному пути. Их отношения были весьма неровными: порой они ссорились и даже дрались, но чаще были нежны друг с другом. Ведь оба они были сделаны из одного теста, оба бросали вызов смерти. Но только теперь, находясь в тюрьме, тридцатилетняя Марион по достоинству оценила любовь Анри, вставшего на ее защиту. Ах, как бы ей хотелось вместе с Анри бежать отсюда куда-нибудь подальше. Но нет у него шансов отсюда выбраться. Ведь он упорно стоит на том, что был главарем банды. И он не скрывает, что гордится своим зловещим ремеслом. Единственное, на что он может рассчитывать, это замена виселицы на галеры.

Впрочем Анри не долго находился в состоянии неопределенности. На следующий же день после прибытия в тюрьму он предстал перед судом. И его снова приговорили к повешенью. Но, поскольку судьям предстояло разобраться в истинной роли Марион, они решили еще разок его допросить перед казнью.

– Перед повешеньем его хорошенько поспрашивают о том, что он знает о тебе, – разъяснил Марион тюремщик, принесший ей скудную еду.

– Что это значит? – с тоскою в голосе спросила Марион. Тюремщик грубо расхохотался.

– То и значит, что если он не заговорит под пыткой, у тебя есть шанс избежать виселицы, моя красавица. Вот только выдерживают пытки очень немногие. Так что не стоит тебе на это надеяться.

– Анри – отважный человек, – с вызовом бросила она. – У него гранитная душа. – Тюремщик только пожал плечами.

– Все может быть… Только сдается мне, что когда палач сунет его ноги в огонь, в этом граните может образоваться трещина.

И, оборвав разговор, тюремщик захлопнул дверь в ее камеру, со скрежетом задвинув засов. В камере вновь воцарилась кромешная тьма.

А там, за стеной, была ночь. Марион знала об этом лишь потому, что так ей сказал тюремщик. То была последняя ночь Анри и, возможно, ее предпоследняя ночь. Все теперь зависело от того, сможет ли он промолчать.

Напрасно Марион пыталась заснуть. Ведь совсем скоро должна решиться ее судьба. Проявит ли Анри свое обычное мужество?.. Но на смену страстному желанию жить приходило невыносимое страдание при мысли о судьбе ее возлюбленного. Его участь решена: он умрет. Завтра в это самое время его бездыханный труп будет болтаться в петле на площади перед тюрьмой. А перед этим ему еще придется пройти через пытку настолько чудовищную, что при мысли о ней бледнеют и дрожат самые отважные узники. Ее воображение рисовало ей чудовищные картины мучительств, совершаемых над возлюбленным; ей казалось, что она уже слышит его крики. Она в отчаянье заткнула себе уши.

Ближе к полночи она окончательно обезумела. Нет, нельзя допустить, чтобы ради нее он прошел через пытку. Пусть он заговорит, пусть расскажет все. Тогда их повесят обоих, и дело с концом…

Кинувшись к двери камеры, Марион что есть силы колотила в нее кулаками и истошно вопила, вызывая тюремщика. Кричала она долго, а руки уже успела сбить до крови к тому моменту, когда она услышала его шаги по коридору.

– Что ты хочешь? – спросил он, отпирая камеру и освещая ее фонарем. – Ты что, с ума сошла?.. Или решила перебудить всю тюрьму?..

Она отстраненно глядела на сердитого, заспанного тюремщика и наконец разомкнула сведенные судорогой губы:

– Отправляйся к Анри, – сказала она. – Передай ему, чтобы он говорил, чтобы сказал всю правду.

– Ты свихнулась? Ты что, хочешь, чтобы тебя повесили?

– Мне все равно. Передай, что я ему приказываю все рассказать. Пусть все валит на меня, только бы его не пытали.

Тюремщик грубо захохотал в ответ на ее слова.

– Так вот отчего ты так раскричалась. Бедняжка! Не переживай! Твой парень обязательно заговорит. Так что не стоит его уговаривать. Он сам поймет, что придется развязать язык…

– Все равно скажи ему…

– Только чтоб доставить тебе радость, милая крошка… Только, честное слово, это лишнее.

И, напевая себе под нос какой-то гнусный мотив, тюремщик удалился, предварительно заперев дверь. А обессиленная Марион рухнула на дощатый топчан, служивший ей постелью.

– Он мертв, – сообщил ей тюремщик. – И он ничего не сказал!

Марион подняла на него свои блуждающие глаза сомнамбулы, горевшие на ее мертвенно-бледном лице. Она не поняла сказанного тюремщиком и попросила его повторить.

– Говорю тебе, что твой парень теперь болтается на виселице перед тюрьмой… и он ни в чем не раскололся. Уникальный был человек, уж можешь мне поверить. Девять раз его совали ногами в огонь, чтобы развязать ему язык. И каждый раз он говорил, что ты невиновна…

– Ты что, не передал ему моих слов? – стекленея, стала надвигаться на тюремщика Марион.

– Все я ему передал! Он же ответил мне, что живет своим умом и никаких советов не примет. Еще он просил передать, что любит тебя. Вот и весь наш с ним разговор…

Судорога пробежала по лицу Марион. Она не могла плакать, ибо выплакала уже все слезы. Теперь она ощутила приступ безумной ненависти, вспыхнувшей в ее воспаленном взгляде и перекосившей все ее лицо. Вид ее был столь страшен, что, несмотря на цепи, приковавшие ее к стене, тюремщик попятился. Уже стоя на пороге, он добавил:

– Что толку теперь убиваться. Главное, что ты спасена. Поэтому тебе не стоит делать никаких признаний…

Совет был излишним, Марион вовсе не хотела губить саму себя. Теперь она стремилась лишь к тому, чтобы освободиться и отомстить за Анри.

«…Суд постановляет, что означенная Марион Тромель, по прозвищу Марион из Фауэ, будет трижды наказана розгами по обнаженному телу на базарной площади Ренна, после чего раскаленным железом ей будет сделано клеймо. Затем она навечно изгоняется из города»

Стоя на коленях перед судьей в черной мантии, Марион почти не слушала его напыщенный вердикт. Какое значение будут иметь розги, клеймо… Ведь потом она будет свободна…

Свобода!.. Только это теперь имеет значение. Только об этом она думала, стиснув зубы, когда, обнажив до пояса, ее провели по городу под смех и оскорбительные насмешки ликующей толпы. Она не чувствовала ударов розги по своей спине, плечам, ягодицам. Казалось, она вообще не ощущает боли или боль оставляет ее равнодушной. Не страх, но ненависть жила теперь в ее сердце. Надо выдержать! Еще раз… пускай… теперь еще! Пустяки, скоро она будет свободна и тогда уж покажет всем!..

На третий день ей пришлось с особой силой стиснуть зубы. Помимо своей воли она все-таки застонала, когда палач раскаленным железом поставил ей на плечо клеймо. Несмотря на адскую боль в плече и во всем иссеченном теле, она не потеряла сознание и сама, без чьей-нибудь помощи, дошла до тюрьмы.

А на следующий день двери тюрьмы распахнулись перед нею, и она вышла на свободу. Вскоре у нее за спиной осталась городская стена проклятого Ренна, где погиб ее возлюбленный. Впереди была дальняя дорога до родной деревни.

От Ренна до Фауэ путь неблизкий – не меньше ста пятидесяти километров. Ощущая лишь ярость, клокотавшую в ее сердце, Марион прошла весь этот путь пешком, не замечая усталости и жгучей боли в плече, которая понемному стихала. Она просила милостыню и за счет этого питалась, по ночам отдыхала в стогах сена. Ее ботинки порвались, одежда превратилась в рваные лохмотья, а она все шла и шла, мечтая о своей деревне, где всеобщий страх, вызывавшийся одним ее именем, предоставлял ей почти неограниченную власть над людьми.

Понемногу пейзаж менялся. Вместо долин, характерных для окрестностей Ренна, все чаще стали попадаться невысокие холмы, склоны которых поросли низкорослыми деревьями, и глубокие оврага, по дну которых бежали ручьи. А потом вдали появились очертания Черных гор.

И вот наконец однажды вечером она добралась до вершины Сент-Барб, где стояла скромная часовенка. Отсюда открывался вид на Фауэ, раскинувшуюся у подножья. Окинув взглядом с детства до боли знакомую деревню, продолжавшую жить своей привычной жизнью, Марион испытала желание тут же спуститься на ее улочки. Но следовало соблюдать осторожность. Ведь в Фауэ у нее было врагов не меньше, чем друзей.

Она все еще колебалась, как ей поступить дальше, когда до нее донеслось неторопливое постукиванье о землю чьих-то деревянных сабо. Сперва она решила спрятаться за куст, но тут узнала пешехода. То был Рюц, один из старейших членов ее банды, избежавший ареста. Выйдя из своего укрытия, Марион направилась к нему.

– Это я, Рюц, – обратилась к нему она. – Неужели ты не узнаешь свою Марион?

Рюц едва не вскрикнул от неожиданности, но вовремя сдержался.

– Марион? Невероятно! Ведь все говорили, что тебя повесили… что тебя приговорили…

– Да, но судьи из Ренна отменили этот приговор, ограничившись клеймом и высылкой. А вот Анри повесили… Где все наши?

– Каждый спрятался в свою нору. Без тебя никто не смеет ничего предпринимать. Да и что мы можем без главаря?

– Как видишь, я вернулась. Мне предстоит свести кое-какие счеты. Как наш тайник, по-прежнему не раскрыт?

– С ним все в порядке. Я хожу туда иногда, вспоминая о славных деньках…Итак, ты действительно хочешь начать все заново?

– Сильнее, чем прежде. Я хочу отомстить! И мне нужны деньги. Так что предупреди остальных, что я назначаю сбор. И принеси мне что-нибудь поесть… и во что одеться. Насчет оружия не беспокойся. Существует еще один тайник, о котором знали только мы с Анри.

– Будет сделано! И честное слово, Марион, как приятно снова тебя видеть!

– Но далеко не всем это приятно, – заметила Марион, мрачным взглядом окидывая раскинувшуюся у ее ног деревню. – Никто из тех, кто заложил нас в Карэ, не будет от этого в восторге.

Прошло всего несколько дней, и вот жители тех мест, уверовавшие в то, что теперь они наконец избавлены от Марион и ее банды, с изумлением узнали о ее появлении и о том, что теперь она ведет себя еще более нагло и вызывающе, чем прежде. Вдобавок, люди, видевшие ее, утверждали, что она еще похорошела.

И вот бандиты принялись грабить одиноких путников, облагать данью или разорять дома фермеров, опустошать церкви. Марион и ее люди казались неуловимыми; поговаривали, что они обладают даром быть вездесущими.

Появилось и немало желающих встать под ее начало, так что банда разрослась и оказалась теперь более многочисленной, чем прежде. Перепуганные обыватели опасались оказывать сопротивление или жаловаться. Ведь Марион умела быть беспощадной и, те, кто свидетельствовал против нее на суде, убедились в этом на собственном печальном опыте. Теперь же никто не смел и слова сказать.

Среди новичков в ее банде оказался совсем молодой паренек, пробудивший у Марион чисто женский интерес к себе. Его звали Жан, фамилии у него не было. Он был подкидышем, найденным кюре у дверей церкви в Ростренен. Лет ему было всего двадцать два, а внешностью он напоминал нордического героя. Марион достаточно было одного взгляда на его сильную, ладно скроенную фигуру, правильное лицо с большими голубыми глазами, чтобы ощутить давно забытое ею чувство. Участь Жана была решена, его приняли в банду, а вскоре он стал ее любовником.

Вся деревня Фауэ стала вотчиной банды. Разбойники появлялись здесь вполне открыто и вели беззаботную веселую жизнь. Слухи об их развлечениях и пирушках дошли до одного местного сеньора… и тоже привели его в банду. Звали его Эмар, он был женат, богат, влиятелен, имел все, чего можно пожелать от жизни, однако не отказался от соблазна принимать участие в бандитских дебошах. К тому же его, как и многих других, не на шутку пленила красота Марион.

– Рюц арестован, Марион, – воскликнул Жан, вбегая на заброшенную ферму, где в этот момент находилась банда. – Его увезли в Карэ.

Марион побледнела, но ничем не выдала своего испуга. Сидя у камина, она грела руки у огня да прислушивалась к тому, как барабанит дождь по черепице. Ее сообщники, сидевшие за столом, прервали трапезу и с испугом и надеждой взирали на свою атаманшу.

– Что ты собираешься делать? – прервал воцарившееся молчание Жан. – Ведь Рюц наверняка заговорит под пыткой…

– Надо уходить, – отрезала Марион. – Сейчас нам придется разбежаться и спрятаться. Встретимся через шесть месяцев.

Сказав это, она вновь повернулась к камину, делая вид, что вовсе не взволнована. Жан подошел к ней.

– А куда отправишься ты? – спросил он.

– В Оре. У меня там есть знакомые.

– Тогда я еду с тобой…

Она подняла на него глаза и вдруг с нежностью улыбнулась:

– Я на это рассчитывала, – тихо сказала она.

Но сразу же по приезде в Оре Марион была арестована. Ее знакомых арестовали еще раньше, а она попалась в приготовленную для нее ловушку. Затем ее отправили в Ванн, где заточили в тюрьму. Единственное, что ее радовало, это то, что Жан не поехал вместе с нею, задержавшись на пару дней. Значит, он на свободе!

И, о чудо! В тюрьме она пробыла всего два дня, после чего ее освободили, еще и извинившись за то, что задержали по ошибке. Не веря всему происходящему, она вышла из тюрьмы и увидела перед собой экипаж, в котором сидел человек в маске. Когда он заговорил с нею, она сразу же признала в нем графа Эмара.[19]

– Как вы узнали, что я здесь? – спросила она, пораженная.

– Ах, моя дорогая! Известие об этом уже облетело всю Бретань. И, благодаря небу, я прибыл вовремя.

В полном недоумении Марион разглядывала этого человека, которого прежде слегка презирала. Она никогда не могла понять, зачем этому аристократу понадобилось опускаться до их уровня. Она увидела сквозь прорези маски улыбающиеся глаза и губы Эмара.

– Как вы думаете, кто еще мог бы заплатить достаточную сумму за ваше освобождение? Только очень богатый человек, как я… Вдобавок, я стал вашим гарантом, поручился за вас. Естественно, ведь мое слово значит очень много.

Сидя в экипаже, Марион понемногу приходила в себя.

– Зачем вы это сделали, Эмар? Из дружеских чувств ко мне?

– Признаюсь… по любви. Вот уже много времени я жду своего часа. Может быть, вы согласитесь отблагодарить меня?

Так, значит, он предлагал ей сделку. Но на отличных условиях, надо признаться. Теперь настала очередь улыбнуться Марион.

– В конце концов… почему бы и нет?.. Куда же вы меня везете?

– Куда вам заблагорассудится. Но на вашем месте я бы вернулся и собрал банду. Ведь Рюц не заговорил, вернее, не успел заговорить. Его нашли мертвым в тюремной камере как раз в тот момент, когда пришли допрашивать…

Теперь Марион возликовала. Жизнь продолжается! Впереди новые авантюры!

– Я возвращаюсь в Фауэ… вместе с вами, – бросила она.

Безнаказанность, которую обеспечил Марион граф Эмар, сделала ее еще более наглой. Теперь ей все было нипочем. Банда расширила радиус своих действий, сея повсюду горе и ужас. Власти наконец обратили серьезное внимание на действия разбойников, однако те пока об этом не догадывались.

Все началось с серьезных неприятностей, случившихся с графом. Его законная супруга, измученная его выходками и своеволием, провела самостоятельное расследование теневой стороны жизни мужа и, кое-что разведав, добилась его заточения в монастырь Понторсон, откуда он уже не вышел. Конечно, Марион оплакивала его судьбу, но в глубине души была даже рада, поскольку теперь ей не приходилось разрываться между графом и Жаном.

Однако заточение графа стало началом ее конца. В июле 1752 года ее неожиданно арестовывают и заключают в тюрьму Кемпер… откуда всего через несколько дней она бежит, воспользовавшись незапертой дверью и халатностью сторожей. Должно быть, эта тюрьма очень плохо охранялась.

Побег вновь прибавил ей самоуверенности, и вот с победным видом она устраивает себе торжественный въезд в Фауэ. Однако крестьянам наконец надоело жить в страхе. Во всех церквах священники требуют от своих прихожан прервать молчание, свидетельствовать в суде против бандитов, сообщать полиции все, что они знают. Понемногу языки развязываются, полиция начинает действовать более эффективно. В Кемпере суд заочно приговаривает Марион к смерти, за ее голову назначают премию, а на центральной площади города вешают ее чучело. Кольцо вокруг нее сжимается.

В сентябре 1754 года человек из ее банды убивает нотабля Фауэ прямо на улице деревни. Теперь ей надо бежать. Земля горит у нее под ногами. Банда распадается, каждый ищет себе спасение в одиночку. Марион и Жан обсуждают создавшееся положение.

– Поехали в Нант, – предлагает Марион. – Ведь там нас не знают. Мы будем там в безопасности…

– Надежнее уплыть на корабле. Отправиться куда-нибудь подальше… например, в Америку…

– Но для этого нам нужны деньги. А у нас их нет. А целый корабль не украдешь. В Нанте мы найдем деньги, а значит, сможем сесть на любой корабль.

Жан продолжал сомневаться, и тогда Марион заявила:

– Я еду вперед. Мы встретимся позже в месте, которое я тебе укажу.

Итак, она уезжает одна.

Однако Марион не подозревала о том, что ее личность хорошо известна полиции Нанта. Ведь о ее «подвигах» говорила вся Бретань. Оставшись совсем без денег, она совершает кражу и попадается и, к своему удивлению, видит, что ее тут же узнают, заковывают в кандалы и приставляют надежную стражу.

Под многочисленным эскортом ее отправляют в Кемпер, где ее ожидает суд и снова тюрьма, но на этот раз отлично охраняемая. А Жан, которого она так ждала, так и не приехал к ней в Нант.

Когда жандармы втолкнули Марион в маленькую низкую залу, она задрожала, осознав то, что предстоит ей испытать. Она поняла, что сейчас ей потребуется все ее мужество. За столом, заваленном бумагами, на котором высилось массивное распятие, восседало трое чопорных судей в черных мантиях и белых париках. Ну а в дальнем углу комнаты располагался старинный каменный камин, рядом с которым стоял одетый в красное палач, деловито суетившийся с поленьями, которые он подбрасывал в огонь. Один из судей поднялся:

– Марион Тромель, прежде чем вас повесят за все ваши преступления, трибунал постановил подвергнуть вас допросу с тем, чтобы вы назвали ваших сообщников и пособников, всех тех, кто пошел за вами по преступному пути…

С выпученными, остекленевшими глазами Марион взирала на огонь, пытаясь сопротивляться солдатам, которые усаживали ее в специальное пыточное кресло, к которому они затем приковали ее наручниками.

– Мне нечего сказать, – крикнула она хриплым голосом. – Все мои сообщники повешены. Я осталась одна…

– Лжешь! С тобою был еще один человек. Он был твоим любовником. Кто он? Где он прячется?

– Не знаю… Не знаю, о ком вы говорите…

– Берегитесь… Сейчас вы раскаетесь в своем запирательстве.

– Я ничего не знаю!

Палач начал пододвигать кресло с прикованной к нему Марион все ближе к камину. Не выдержав зрелища приближающегося огня, она закрыла глаза. Она вспомнила вдруг Анри Пезрона, который семь лет назад прошел через такое же испытание, но не заговорил. Теперь настал ее черед, от ее мужества зависит ныне жизнь человека, единственного, кого она по-настоящему любила. Если она найдет в себе силы промолчать, он будет спасен… Быть может, сейчас он находится рядом с тюрьмой, вместе с другими ее соратниками, которые ждут, когда ее повезут на виселицу, чтобы освободить ее.

– Вы будете говорить? – бесстрастным голосом спросил судья.

Вместо ответа она лишь покачала головой. И палач двинул кресло прямо на огонь. Когда ее ноги оказались в пламени, она издала истошный, нечеловеческий крик. На лбу ее выступили крупные капли пота. Тело ее билось в конвульсиях, она извивалась, стонала… Но вот ее отодвинули от огня и вновь задали тот же вопрос.

– Я ничего не знаю, – повторила она еле слышным голосом. – Я не знаю, о ком вы говорите.

Пять раз палач пододвигал ее стул к огню, и все пять раз она выдерживала адскую, нечеловеческую боль. В конце концов она потеряла сознание, так ничего и не сказав.

В полубессознательном состоянии ее посадили на телегу, которая должна была доставить ее к месту казни.

На улицах стояли толпы людей. Весь город вышел посмотреть на зрелище казни той, которая так долго держала людей в страхе. Майский день (дело происходило 19 мая 1755 года) был погож и ясен; а свежий ветер, дувший с моря, постепенно приводил ее в чувство. Теперь ее глаза наполнились слезами, она не хотела умирать, она любила это солнце, ветер, облака на небе. Но раз уж смерть неизбежна, пусть она придет скорее.

Телега выезжала на улицу Кереон, и тут ее блуждающий взгляд заметил в толпе лицо… Да, да, на углу, рядом с лавочкой стоял ее Жан. Щеки Марион побледнели, в глазах появилась надежда. Конечно же, это он, она не может ошибиться. В сердце поднялась волна неудержимой радости. Итак, она не ошибалась, думая, что он здесь, что прийдет к ней на помощь. И тогда она лихорадочно начала искать взглядом в толпе лица других своих сообщников. Она чувствовала, что, несмотря на боль в обожженных ногах и во всем теле, она возрождается к жизни.

Но вот, всего через несколько секунд, Жан исчез из вида. Других знакомых лиц в толпе тоже не было. Телега остановилась рядом с эшафотом, на котором ее ждал палач… Только теперь она окончательно поняла, что это конец, и опустила голову, чтобы толпа не видела ее слез. Итак, друзья ее бросили.

Она не смогла встать на свои обожженные, обуглившиеся ноги, и помощники палача на руках отнесли ее на эшафот. Через минуту тело Марион агонизировало в петле – исхудавшее тело женщины с огненно-рыжими волосами, которые рассыпались по ее лицу и плечам.

Итак, она была мертва, но память о ней еще долго жила среди бретонцев. В народном сознании она стала символом всего ужасного и опасного. И более столетия она была той букой, которой пугали маленьких детей.

– Если будешь плохо себя вести, я позову рыжую Марион, – грозили своим детям рассерженные матери.