Искусство обольщения

Глава 31

– Подожди. – Ричард потянул Мэйсон за руку. – Тут слишком темно.

Закрыв за собой металлическую крышку, они спустились вниз по лестнице и пробежали по узкому и длинному проходу.

Наконец, стало понятно, что дальше бежать нет смысла. В подземелье было холодно и совершенно темно. Воздух был затхлым и отдавал плесенью.

– Подожди. Мы заблудимся. – Ричард потянул Мэйсон за руку. – Тут совершенно темно.

– У меня есть спички.

Мэйсон залезла в сумочку, достала спички и платок, зажгла спичку о стену и подожгла край ткани. Платок занялся желтым пламенем, осветившим стены туннеля, уходящего в бесконечность.

– Давай переждем здесь. Я думаю, они нас уже потеряли.

– Я слышу шаги, – стояла на своем Мэйсон. – Нам надо идти дальше.

Держа платок на вытянутой руке, словно факел, Мэйсон шла впереди.

– Примерно в полумиле отсюда есть выход. Ричард увидел впереди груду черепов.

– Это здесь ты рисовала Лизетту?

– Да, прямо здесь. В средние века здесь были шахты известняка.

Они пошли вперед. И шли довольно долго, пока Ричард не остановил Мэйсон.

– Давай подождем. Уже никаких шагов не слышно.

– Нет, нам надо идти дальше, – сказала Мэйсон.

Туннель перед ними внезапно подошел к развилке. Отсюда дорога шла в четырех разных направлениях. Не давая Ричарду времени сообразить, куда идти, она потащила его за руку.

– Сюда. – Мэйсон крепко держала Ричарда за руку, ведя по туннелю. Вскоре они подошли к еще одной развилке, и Мэйсон свернула налево. Потом к еще одной – в три стороны – и к еще одной. И тогда Мэйсон затушила дотлевающий платок.

Казалось, темнота стала еще чернее.

– Что ты делаешь? – воскликнул Ричард. Голос его слегка дрожал.

– Мы на месте.

– Где?

– Здесь мы можем поговорить.

– Ты не зажжешь еще одну спичку?

– Сожалею, но у меня была только одна.

– Тогда нам надо отсюда выбираться.

– Мы никуда отсюда не пойдем, пока ты не скажешь мне то, что я хочу услышать.

– Это не смешно, Мэйсон.

– Я и не хочу, чтобы это было смешно. Я знаю выход, а ты – нет. Если ты попытаешься уйти от меня, то наверняка заблудишься. Этим коридорам нет конца. Люди быстро теряют ориентир в темноте и остаются здесь навечно. Так что у тебя два выхода: либо ты честно говоришь со мной, и я показываю тебе выход, либо останешься тут, в темноте. Выбор за тобой.

– Ты не понимаешь, что делаешь.

– Я очень хорошо понимаю, что делаю. Я пыталась до тебя достучаться, но упиралась в стену. Ты не оставил мне выбора.

– Ты не понимаешь. Ты же знаешь про мои кошмары.

– Поэтому мы и здесь. Чтобы ты мог мне о них рассказать.

– Но ты не знаешь главного. Темнота – она и есть мой кошмар. Я не люблю темноту. И я иногда боюсь засыпать. Боюсь, что усну, и мне снова приснится это, и я не смогу дотянуться до лампы и включить свет, который один может спасти меня от кошмара. Вот, теперь ты все знаешь. Так что, пожалуйста, Мэйсон, Богом тебя прошу, выведи меня отсюда. Прямо сейчас.

– Думаешь, мне сейчас легко? Думаешь, я бы не поступила по-другому, если бы считала, что могу заставить тебя рассказать мне то, что хочу услышать? Я не для себя сейчас это делаю. А для тебя. Так что мы отсюда и шага не ступим, пока ты не скажешь мне то, что я хочу услышать.

Мэйсон почувствовала, как Ричард привалился спиной к стене, устало сполз по ней и сел на землю. Она села рядом. Ричард дышал глубоко и трудно.

– Ну и вечерок ты мне устроила. Так сильно хотела, чтобы я обнажил перед тобой душу?

– Я сожалею, что мне пришлось столкнуть тебя и Хэнка лбами. Но мне пришлось сделать это, потому что у меня не было уверенности в том, что, если я расскажу тебе все сама, ты мне поверишь.

Ричард ничего не ответил.

Мэйсон предприняла новую попытку:

– Тебе не приходило в голову, что он может тебя предать?

После недолгой паузы Ричард ответил с сарказмом:

– Нет, Хэнк был единственным человеком, на которого я рассчитывал больше, чем на самого себя.

– Теперь у тебя есть еще один человек, на которого ты можешь рассчитывать. Это я.

– Ну да. Именно поэтому ты затащила меня сюда.

– Да, на меня. Потому что только я одна готова за тебя бороться. Хэнк хотел вылепить тебя по своему образу и подобию. Я не думаю, что он когда-либо тебя любил. Он использовал тебя. Я люблю тебя, Ричард. Я люблю тебя так, что мне все равно, что со мной будет, и что ты обо мне думаешь. Я думаю только о тебе. Но если ты мне все не скажешь, все мои старания пропадут. Ты должен мне довериться, Ричард. Пожалуйста.

– Я не могу, – простонал он.

Мэйсон чувствовала, как мучается Ричард.

– Если ты мне не скажешь, Хэнк может праздновать победу. Я знаю, что это трудно. Я знаю, что это больно. Но я знаю, что ты это можешь. Просто подумай, вспомни и скажи мне, что случилось. Попытайся, Ричард. Пожалуйста. Ради меня. Ради нас обоих.

Он все не отвечал.

– Вернись к началу, – подсказала ему Мэйсон. – Самое раннее твое воспоминание.

Долгое время Ричард не отвечал, и Мэйсон почти пала духом. Но вдруг он заговорил:

– Я вижу маленького мальчика…

Его слова потрясли Мэйсон. Неужели он правда это сделает?

– Расскажи мне о нем. Какой он?

– Он взъерошенный, неуживчивый, наглый всезнайка… Отец его умер в Англии, и мать его, шотландка, умерла от скоротечной пневмонии по дороге в Америку, оставив его сиротой.

– Но он ведь не один, верно?

– Нет. В его жизни присутствует чудо, которое он по недоразумению еще не в силах оценить.

– И что это за чудо? Краткая пауза.

– Его сестра. Старшая сестра.

– Молли?

– Молли. Она на восемь лет его старше. И она хорошенькая, с чистой кожей, ясными глазами и улыбкой, которой можно осветить мир. Она святая. И она заботится о мальчике… обо мне так, как никогда не заботились родители. Мы приехали в Америку совершенно нищими. Но мы выжили благодаря ее решимости и неистощимой вере в будущее. Господи… – Голос Ричарда сорвался. – Молли была настоящим чудом!

Мэйсон положила ему ладонь на колено, чтобы поддержать.

– Расскажи мне о ней.

– Она была самым сильным и самым любящим человеком из всех, кого я знал. В ней была магия очарования, которая покоряла людей, и та добродетель, что побуждала других быть человечнее и гуманнее. И еще она была бесстрашной. Когда мы высадились в Нью-йоркской гавани, она взяла меня за руку и пошла, не оглядываясь. Мы шли на запад из одного города в другой. Молли работала в танцевальных залах. И. она немного пела. Мы всегда сводили концы с концами. Наконец мы осели в Виргинии как раз перед началом лихорадки в жиле Комстока.[7] – Ричард замолчал.

Опасаясь, что он не захочет продолжать, Мэйсон спросила:

– И что вы там вдвоем делали?

– Она работала в салуне. Молли отправила меня в школу. Но я ненавидел учиться. Я ходил туда только потому, что этого хотела сестра. Однако я просто терпеть не мог высиживать в классе день за днем. «Образование – самое важное в жизни, – любила повторять Молли. – Ты пойдешь в школу, и будешь ходить туда каждый день, и станешь образованным человеком». Но мне просто хотелось свободы. Так что однажды, вместо того чтобы пойти в школу, я отправился в горы.

Ричард снова замолчал, и Мэйсон опять сжала его колено.

– Что произошло?

– Молли пошла меня искать, разумеется. – Внезапно в его голосе зазвучала непереносимая боль. Такого раньше никогда не было. – И, несмотря на то, что она никогда толком верхом ездить не умела, она взяла напрокат лошадь и отправилась меня искать верхом. Но она меня не нашла. – Ричард давился словами. – Ей кое-что помешало. Нечто непредвиденное. Нечто… невообразимое.

Ричард не мог говорить дальше. Он мелко и быстро дышал. Он потянулся к руке Мэйсон, схватил ее и сжал до боли. Мэйсон подумала, что Ричард раздавит ей кости. Она поднесла его руку к губам и нежно поцеловала. И этот простой жест, кажется, открыл шлюзы.

– Молли не дошла до меня примерно полмили. Я прятался в расщелине и видел ее, – быстро заговорил Ричард. – Ив полумиле от моего убежища она наткнулась на группу мужчин, которые проводили время на берегу мелкой речушки – пили виски. То были братья Мерфи: Клинт, Чад и Руфус и еще Гарп Чилдерс. Самая мерзкая свора божьих тварей с первого дня творения. Они стащили Молли с лошади… – Ричард больше не мог удерживать слезы, он всхлипывал: – Они насиловали ее один за другим. Потом опять… Я слышал, как она кричала, Мэйсон. Я видел все с высоты. Я не понимал, что происходит. Я не знал, что мне делать.

Мэйсон чувствовала слезы Ричарда на своей ладони. Она повернулась и прижала его к себе, а он плакал у нее на плече, изливая свою печаль:

– Когда они насытились, Молли была в беспамятстве. Она попыталась встать и, пошатываясь, пошла на Гарпа, вытянув вперед руки, словно протягивала их к его ружью. Но Клинт Мерфи пристрелил ее не моргнув глазом, как пристрелил бы гремучую змею. А двое других Мерфи рассмеялись. Они смеялись!

Мэйсон гладила Ричарда по голове, она ничего не говорила, давая ему время успокоиться.

– Мне было всего семь лет, и я совершенно не понимал, что произошло. Я побежал к ним. Я стал кричать Клинту Мерфи: «Зачем ты ее обидел?» И Клинт Мерфи ответил мне с улыбкой, которую я никогда не забуду: «Я не стал бы тратить слезы на салунную шлюху, мальчик». Потом он пришпорил коня, и они все ускакали. Я подошел к Молли и положил руку на ее рану… Я думал, что так смогу вернуть ее к жизни, но, конечно, у меня ничего не получилось. Поэтому я просто лежал рядом с Молли, обнимал ее, плакал, молился, не зная, что мне делать. Я на самом деле был не в себе. Только через несколько часов мимо проехал всадник. Карточный игрок, который меня пожалел. Он привязал Молли к своему коню и привез назад в город. Через два дня были похороны, и этот игрок оплатил их. Но еще до похорон я ходил посмотреть на Молли. Она лежала в гробу в своем любимом синем платье. Молли вся словно светилась изнутри. Все, кто приходил посмотреть на нее, говорили, что она похожа на ангела. И она действительно была похожа на ангела. Угольно-черные волосы. Белая кожа. Синее-синее платье. Нигде и никогда не видел я такой синевы. И эта красота… она давала мне силу. Иначе я не знаю, что бы я сделал. Мир, в котором есть такая красота, не может быть безнадежно дурным.

Ричард выпрямился и перевел дыхание.

– Я остался тогда с Молли на всю ночь. Смотрел на нее при свете свечей и как-то обрел покой. Но на следующее утро пришли люди и заколотили гроб. Отнесли его на Голубой холм. Я пытался их остановить. Когда они положили Молли в яму и стали забрасывать землей, меня пришлось оттаскивать от могилы. Они не могли справиться со мной впятером. Ты понимаешь, я хотел сохранить этот образ. Потому что, кроме него, у меня ничего не было. Я так разошелся, что меня уже собрались связать. И тогда подошел этот добрый игрок и успокоил меня. Он посмотрел мне в глаза и сказал: «У тебя нет на это времени, сынок. Нам надо заняться кое-чем поважнее».

– Этот игрок был Хэнк?

– Хэнк. – У Ричарда словно сдавило горло. – Если бы ты видела его тогда, до того, как сытая жизнь его изменила. Он был худым и жилистым и стрелял без единого промаха. Хэнк раздобыл мне коня, и мы вдвоем отправились на поиски убийц моей сестры… В конечном итоге мы достали каждого. Одного за другим.

– Вы их убили?

– Всех. А в Клинта Мерфи я выстрелил лично. Нажал на курок и… Я получил громадное удовлетворение, не испытав ни капли раскаяния. И до сих пор нисколько не жалею об этом своем поступке.

Слезы, что так долго стояли в глазах Мэйсон, полились по щекам.

– Как это жестоко, как отвратительно… Так поступать с маленьким мальчиком. Заставлять ребенка убивать.

– Наверное. Но тогда я ничего отвратительного в том убийстве не увидел. Я находил в этом сладкую месть. И я боготворил Хэнка за то, что он предоставил мне возможность отомстить за мою Молли. А потом он опекал меня как мог. Находил для меня приемные семьи. Он то появлялся в моей жизни, то исчезал. Он позаботился о том, чтобы я получил образование. Когда я немного подрос, он взял меня к себе, и я стал жить при нем постоянно. Он хорошо ко мне относился, действительно хорошо, Мэйсон. Но я никогда бы не смог стать тем, кем он хотел, чтобы я стал. Потому что я так и не забыл Молли. Стержнем всей моей жизни был не Хэнк. То был образ моей сестры в гробу в синем платье. Неизгладимый, совершенный образ. Неописуемая красота. Когда мне в жизни становится по-настоящему страшно, я закрываю глаза, и ко мне приходит ее образ, и он помогает мне выйти из беды. И в определенном смысле мой сон об этом.

– Что ты имеешь в виду?

– Во сне я всегда окружен безымянным ужасом. Из темноты ко мне тянется что-то жуткое, пытаясь вобрать меня в себя. Но впереди голубой свет, который, я знаю, меня спасет. И поэтому я стараюсь дотянуться до него. Но я не могу. Никогда. Когда я просыпаюсь, мне больше не хочется об этом думать. Но я не настолько глуп, чтобы не понимать, что голубой свет – это синее платье Молли, и он исчезает так же, как Молли исчезла в земле. Чего я до сих пор не понимал, так это то, что вся моя жизнь – это поиск того голубого платья.

– Ты имеешь в виду свою любовь к искусству?

– Да. Первая по-настоящему великая картина, которую я увидел, – это картина Делакруа в Денвере. Она потрясла меня до глубины души. Когда я увидел это величественное произведение искусства, с его богатыми цветами и платьем женщины, выписанным синим кобальтом, было так, словно я снова увидел Молли. Словно я снова увидел ее в гробу, в том синем платье… Увидел ее – этот образ вечной красоты. Я не могу описать, что со мной творилось при виде этой работы. Она изменила всю мою жизнь в одно мгновение. Изменила все в моей жизни. С этого момента, кроме искусства, меня больше ничто не занимало.

– А когда ты увидел мои работы?

– Когда я увидел твои работы, потрясение оказалось еще более сильным. Не только потому, что техника была оригинальной, но и потому, что они отражали мое видение мира. Контраст между неописуемым ужасом и ангельской чистотой. Было так, словно ты заглянула ко мне в душу и написала то, что увидела там. Все твои работы, но особенно автопортрет – женская фигура с совершенной грацией, сильная и уверенная в своей привлекательности, в своей сексуальности… Женщина в синем платье.

Мэйсон все теперь понимала.

– Насчет картин все ясно. Но когда ты узнал, что я жива, зачем ты стремился превратить меня в то, чем я не являюсь?

Ричард немного подумал и ответил:

– Ты знаешь, когда этот Клинт Мерфи сказал мне, чтобы я не тратил слез на салунную шлюху… Ну, когда я подрос и стал понимать, что значат его слова, я просто поставил на них табу. Я не мог принять того, что Молли, очевидно, приходилось продавать себя, чтобы мы смогли выжить. Поэтому я заменил реальную Молли ее образом, образом чистоты и невинности. В каком-то смысле по отношению к ней это было несправедливо. Я должен был еще выше вознести ее за ту жертву, что она принесла ради меня. Пожалуй, я только сейчас понял, что сотворил с Молли. Я ее канонизировал.

– И то же самое ты пытался сделать со мной?

– Наверное, да. Я, конечно, этого не понимал. То, как я пытался изменить твою биографию, писал те письма, создавая несуществующую Мэйсон… Теперь мне все это кажется сумасшествием. Но в то время все это мне было необходимо. Я пытался создать женщину из легенды, но она не была тобой. Никогда не была. То была Молли. Все время она. Теперь я это вижу. Я полагаю, что во мне все еще живет желание ее воскресить. Потому что внутри себя… Я знал… Я не только виноват в ее смерти, я видел, как ее убивали, и я ничего не сделал, чтобы остановить убийц.

– Ты был маленьким мальчиком! – Мэйсон прижала Ричарда к себе. – Ты ни в чем не виноват. И ты ничего не мог сделать, чтобы предотвратить неизбежное.

Потом они долго молчали. Мэйсон переполняла нежность к Ричарду. Наконец-то он поделился с ней самыми сокровенными тайнами своей души. Мэйсон нисколько не сомневалась в том, что он ей все сказал и ничего не утаил.

– Я горжусь тобой, – сказала она ему.

Ричард обнял Мэйсон, позволяя целительной энергии ее любви войти к нему в сердце. Она чувствовала его благодарность, чувствовала, как Ричард расслабляется в ее объятиях, словно с него сняли чудовищный груз.

– Как ты? – спросила она у него некоторое время спустя.

Ричард подумал немного и сказал:

– Я успокоился.

– Ты готов отправиться в путь?

– Готов.

Мэйсон достала маленькую свечку из сумки и зажгла ее. Свет показался слишком резким после уютной темноты в объятиях друг друга. Когда глаза ее привыкли к свету, она заметила, что Ричард смотрит на нее как-то странно, словно впервые понял что-то важное о ней.

– Должно быть, ты сильно меня любишь, если решилась на такое.

Мэйсон прикоснулась к его лицу.

– Ричард, я люблю тебя так, как невозможно любить ничего и никого. Ты сделал мне бесценный подарок. Твоя любовь меня вылечила. Я хотела отплатить тебе услугой за услугу. Я мечтала о том, что мне это удастся.

Ричард нежно и благодарно поцеловал ее. Мэйсон чувствовала себя такой счастливой, такой окрыленной. Теперь она верила, что все кончится хорошо.

Они пошли обратно по лабиринту и поднялись по железной лестнице к люку. Ричард приподнял его, выглянул наружу, проверил, нет ли кого на улице. И вдруг замер.

– Мне сейчас в голову пришла одна мысль. Ведь катакомбы идут под всем Парижем, верно?

– Говорят, что так.

– Значит, и под Марсовым полем они проходят. Как ты думаешь?

– Наверное, да.

– Я знаю, как нам спасти картины! Мы сделаем подкоп!

Мэйсон чувствовала его возбуждение, но сама она пала духом. Выходит, она рано радовалась. Ей так и не удалось помочь Ричарду. Он все еще хотел заполучить ее картины.

– Но они нам больше не нужны, – возразила Мэйсон.

– Мы же не можем просто взять и бросить их на произвол судьбы!

– Почему же на произвол судьбы? О них есть кому позаботиться. Пусть они достанутся французам.

– А как же мы? Ты предлагаешь нам забыть о них?

– Ну да. Пусть себе картины живут своей жизнью, а мы будем жить своей. У них своя судьба, у нас – своя.

Ричард провел рукой по волосам.

– Не думаю, что смогу так поступить.

– Если ты их выкрадешь, что ты станешь с ними делать?

– Не знаю. Спрячу в безопасное место. Буду о них заботиться. Ты столько труда в них вложила. Я не могу допустить, чтобы они попали в руки людей, которые хотят тебя убить.

Мэйсон разочарованно вздохнула:

– Почему мы не можем оставить картины в покое?

– Нет, я не могу махнуть рукой на картины. Это абсолютно исключено. Они часть тебя. Отвернуться от них для меня все равно, что отвернуться от тебя.

Ричард все еще не был свободен. Да, он понял, какие силы движут, но понимания, похоже, было недостаточно.