Исповедь соперницы

Глава 15. ГИТА. Ноябрь 1135 года.

Этот год был так насыщен событиями, что я почти не заглядывала в Тауэр Вейк. Меня с головой поглотили Гронвуд, торговля шерстью, сукновальни в Норидже, дела, любовь Эдгара, заботы о Милдрэд, охоты, пиры, большой турнир, дитя, которое шевелилось во мне.

Это был год небывалого счастья, и даже мои тревоги отступили. Но я не решилась бы отправиться в старую башню моего деда, да еще на седьмом месяце беременности, если бы не возвращение графини в Норфолк.

В последнее время я вовсе не вспоминала о ней. С какой стати мне было думать о Бэртраде, когда от нее не было вестей, а в Дэнло все признали наш союз с Эдгаром. Порой я и сама забывала, что мы не обвенчаны.

К тому же Эдгар вернулся из Руана в чести вместо предполагаемой опалы. Уж и не знаю, что вынудило Генриха посмотреть на происшедшее сквозь пальцы. То ли ему надоели вечные дрязги с дочерью, то ли он счел, что со временем Бэртрада смирится с тем, что у ее мужа есть еще одна жена. Скорее всего у короля были иные заботы, и он не пожелал утруждать себя.

Но теперь объявилась Бэртрада.

Поначалу Эдгар, не желая тревожить меня, попытался скрыть ее возвращение, что было невозможно и даже наивно — ведь вернулась его законная супруга. К тому же он встревожился, ибо как иначе можно было объяснить его необычное поведение — неожиданный отъезд, скорое возвращение, суетливость. Я слишком хорошо его знала, чтобы не догадаться — что-то происходит. А живя в оживленном Гронвуде, где то и дело кто-то уезжает и возвращается, просто невозможно не услышать всех новостей.

Так что о прибытии Бэртрады я узнала уже на другой день, но и виду не показала, что мне известно об этом. Вот тогда-то ко мне и пришло решение. Пусть Эдгар все улаживает, а я отлучусь, чтобы навести порядок в усадьбе деда. Даже непогода меня не остановила, тем более, что ливни прекратились и выглянуло непривычное для этого времени года солнце, и было даже приятно пуститься в небольшое путешествие.

Когда я сообщила о своем намерении, Эдгар запротестовал:

— Нет, Гита, я не хочу чтобы ты ехала. Да еще и в твоем положении.

При этом выглядел он виновато. Ибо как бы ни относился он к Бэртраде, как бы решительно ни был настроен на развод, меня не оставляло чувство, что он жалеет ее.

И это было непереносимо. При одной мысли об этой женщине у меня холодели руки и сжимались кулаки. Будь моя воля, я бы с величайшим удовольствием уничтожила это глубоко порочное и опасное существо. Я не могла простить ей ни попытку погубить Милдрэд, ни гибель Адама, ни того, что мне пришлось вынести в фэнах и тогда, когда меня пытались насильно женить на Хорсе.

Для меня эта женщина была смертельным врагом — и я не могла находиться там, где могла появиться она.

Поэтому я настояла на отъезде, вынудив Эдгара уступить.

Он не стал перечить, как никогда и ни в чем не перечил мне. Лишь проследил, чтобы я отправилась на самом смирном мерине, на котором вместо обычного седла было специальное сидение со спинкой и подставкой для ног. Править лошадью в нем, было не слишком удобно, да и ехать приходилось только шагом, но это не доставляло мне особых неудобств. Так, не спеша и без особых трудностей, я и добралась до Тауэр Вейк.

Передохнув в своих покоях в старой кремневой башне, с утра я погрузилась в дела. И хлопоты по хозяйству вывели меня из того напряжения, которое не покидало меня с той минуты, как узнала о возвращении Бэртрады. Я верила Эдгару и надеялась, что он найдет способ избавиться от этой женщины.

Несколько дней я не имела о графе и графине Норфолкских никаких известий. Но не успела я начать тревожиться, как в Тауэр Вейк прискакал Эдгар — как раз в канун дня Святой Хильды[91]. Я еще издали увидела, как он мчится по насыпи дамбы к Тауэр Вейк, и тут же, забыв обо всех своих сомнениях, поспешила вниз по внутренней каменной лестнице.

Когда я спустилась, Эдгар уже был внизу. Увидев меня, он раскрыл объятия — легкий, возбужденный, стремительный, а я принялась шаловливо и страстно целовать его, запуская пальцы в шелковистые волосы моего возлюбленного. Краем глаза я заметила, как появившийся в дверях Утрэд ухмыльнулся в усы и вышел, по пути прихватив за ухо мальчика-служку, глазевшего на нас разинув рот.

Когда миновали первые минуты встречи, я спросила, как обстоят дела с Бэртрадой.

— Не думай о ней, — беспечно ответил Эдгар, сдувая с моего лица выбившиеся из под покрывала пряди. — Она уехала, и Бог ей судья.

— Уехала? Так скоро? Куда?

— Мои люди проводили ее до границы графства. Должно быть отправилась оросить слезами сутану преподобного Ансельма. Или решила навестить своего любовника Гуго Бигода.

— Любовника? Прежде ты никогда не называл их любовниками.

Что-то темное, бешеное промелькнуло в глазах Эдгара. Но он тут же улыбнулся и шутливо заметил, что не обязан следить за тем, с кем путается его бывшая жена. Уж и не знаю, что произошло между ними, но Эдгар держался так, словно все, имеющее отношение к Бэртраде, уже в прошлом. Дай-то Бог!

Не желая больше поминать Бэртраду, я засыпала Эдгара вопросами о Милдред и делах в Гронвуде и сама поведала и о здешних новостях, сообщив между делом, что завтра собираюсь посетить обитель Святой Хильды, помолиться в тамошней часовне и повидаться с Отилией. Я уже отправила ей весточку с нарочным, и она ждет меня.

Эдгар нахмурился, не слишком обрадованный услышанным.

— Как же так? Я ехал сюда, надеясь увезти тебя с собой. Гронвуд без хозяйки опустел, да и Милдрэд грустит.

У меня сжалось сердце. Милдрэд, моя маленькая непоседа… Но ведь она с Кларой, и жена Пенды привязалась к ней как к родной. Кто бы мог подумать, что эта ветреная особа окажется такой прекрасной нянькой? Должно быть это потому, что у нее пока нет своих детей.

Пришлось сказать Эдгару, что вряд ли я поеду в Гронвуд вместе с ним — тем более, что уже завтра он должен отправиться в Норидж, чтобы сопровождать партию лошадей, купленную тамплиерами. Для Эдгара это важная сделка, но и он должен понять, что для меня не менее важно встретиться с сестрами из обители Святой Хильды в день поминовения этой великомученицы.

В конце концов мы решили, что Эдгар переночует в Тауэр Вейк, завтра поспешит в Норидж, а я отправлюсь в монастырь. И как только он покончит с делами, тут же вернется за мной в обитель.

Об этом и многом другом мы проговорили, сидя в зале башни, едва не до сумерек. Мы не виделись совсем недолго, но никак не могли насытиться обществом друг друга. Когда и впрямь стало смеркаться, Труда велела подавать трапезу.

После того, как я назначила ее мужа Цедрика управляющим в Тауэр Вейк, Труда вновь расцвела. Ходила с важностью, одевалась в дорогие ткани, и даже ее чрезмерная полнота пошла на убыль. И едва я появилась в старой башне, как она все уши мне прожужжала, что не худо бы было пристроить ее дочь Эйвоту в Гронвуде.

И совершенно напрасно. Я любила Эйвоту, но предпочитала держать ее поближе к супругу. В многолюдном Гронвуде кокетливую саксонку подстерегало бы чересчур много соблазнов. Даже Клара угомонилась, став женой Пенды, но когда в замок приезжал Саймон, с ней начинало твориться неладное — она нервничала, наряжалась, роняла посуду и становилась на диво рассеянной.

К своему удивлению, я заметила Саймона среди людей, сопровождавших Эдгара. В последнее время отношения с этим французом у меня разладились. Не так давно я потребовала, чтобы он женился на обесчещенной им девушке, но француз ответил столь насмешливо и непристойно, что я стала игнорировать его. Он нужен Эдгару, но у меня нет нужды общаться с ним. Я спросила, зачем Эдгар взял с собой Саймона, и он пояснил, что решил увезти каменщика из Гронвуда, чтобы не смущать Клару и не выводить из себя Пенду. А Саймон сам напросился — тут, видите ли, некая местная девица родила ему сына, и он не прочь взглянуть на ребенка. У этого ловкого парня бастарды по всему графству.

Итак, мы сидели в башне, отдавая должное стряпне Труды, и Цедрик расспрашивал Эдгара о событиях в Нормандии.

Любопытно было наблюдать за мирно беседовавшими ривом и графом Норфолкским. Только у саксов сохранялась эта патриархальная простота. По поводу грядущего военного столкновения Эдгар заметил, что хотя войска с обеих сторон готовы и граф Анжу уже намеревался выступить, неожиданное недомогание Матильды заставило его повременить. Матильда в тягости, и беременность протекает у нее столь тяжело, что Жоффруа предпочел остаться рядом с женой. Король же, узнав о нездоровье дочери, также не спешит нанести удар и развлекает своих вассалов охотами близ Руана.

О войнах и политике мужчины могут говорить бесконечно. Поэтому я отправилась к себе, чтобы прочесть привезенное Эдгаром письмо от Риган — то есть сестры Бенедикты. Она всегда писала живо и ярко, поэтому я, никогда не бывавшая в Шропшире, всегда была неплохо осведомлена о том, как обстоят дела в этом графстве. Риган уже была старшей монахиней, а теперь сообщала, что вскоре может стать помощницей приорессы. Эдгар порой посмеивался, что не будет ничего удивительного, если вдова его брата через год-другой сама станет настоятельницей, а там, глядишь, и святой.

Но из этого письма я узнала, что у Риган началась полоса неприятностей, связанных с появлением в Шрусбери ее брата Гая. Она с ним не виделась, но ей стало известно, что Гай попытался вступить во владение родовыми манорами. Однако аббат — попечитель этих земель, воспротивился этому, зная, что Гай не в чести у короля. Он направил в эти маноры своих людей, с приказом схватить объявившегося наследника, и Гаю пришлось укрыться в пограничном с Шропширом Уэльсе, где всегда принимают английских беглецов. Там он собрал отряд лихих парней и повел с аббатом настоящую войну за свои владения, что тотчас отразилось на сестре Бенедикте, которую аббат объявил едва ли не подстрекательницей.

О Гае я читала с волнением. Я искренне привязалась к этому рыцарю, спасшему нам с Эдгаром жизнь. Это был удивительный характер — полный энергии, безудержный в чувствах и безрассудно смелый. Порой мне приходило в голову, что если бы мое сердце не принадлежало Эдгару, то и я могла бы влюбиться в Гая — бродягу и неудачника, как влюблялись в него многие молодые дамы и девушки.

От этих нескромных мыслей дитя в моем чреве, словно осуждая мать, беспокойно задвигалось. Этот бойкий и живой младенец иной раз вытворял такое, что я не могла ни присесть, ни прилечь. Но я была бесконечно благодарна Господу за то, что он послал нам это дитя. После всего, что нам пришлось пережить, это было знаком свыше, что я поступаю верно, оставаясь с Эдгаром. И больше всего я хотела подарить своему возлюбленному сына. Эдгар боготворил Милдрэд, и я не сомневалась, что его любовь не уменьшится с появлением второго ребенка, но я знала, как он хочет, чтобы родился тот, кто продолжит в веках род Армстронгов.

Когда ко мне поднялся Эдгар, я уже дремала. Он лег, стараясь не потревожить меня, но я чувствовала его взгляд, слышала его взволнованное дыхание, и улыбнувшись, не открывая глаз, потянулась к нему.

Как я любила его объятия, запах его кожи, аромат благовоний, исходивший от его волос, силу и надежность его рук! Иные женщины не решаются заниматься этим, вынашивая дитя, но когда в нас с Эдгаром вспыхивала страсть, не поддаться ей было невозможно. Он ласкал и целовал меня до тех пор, пока я, уже не владея собой, не начала сама умолять его, чтобы он взял меня.

Я обожала его тихий радостный смех, обожала чувствовать его в себе… И не важно, что теперь мы занимались любовью не так, как обычно принято. В этом была особая изощренность. Мне не мешал мой живот, все было так естественно и прекрасно… И вскоре я стала задыхаться и закрыла глаза, погружаясь в сладкую, жаркую истому, заполнившую все тело. А когда чувственный порыв сотряс наши тела, я вскрикнула, не сумев сдержаться…

Усталые и счастливые, мы приходили в себя, и вдруг я с удивлением увидела на смуглых щеках возлюбленного дорожки, оставленные слезами. И когда я принялась их нежно стирать, Эдгар отвел мою руку и проговорил:

— Я безмерно люблю тебя. В это все дело…

Уснула я безмятежно, как счастливое дитя. А когда утром открыла глаза, Эдгара уже не было рядом.

Из Тауэр Вейк мы выехали, когда уже совсем рассвело. Меня сопровождали верный Утрэд, трое охранников и Труда. Пришлось прихватить и Саймона-каменщика, намеревавшегося по пути навестить роженицу, хотя его присутствие не было мне особенно приятно.

В последние день-два сильно похолодало, и все вокруг было покрыто пушистым инеем. Рыжие тростники превратились в серебряные, заводи фэнов сверкали, как полированное олово, на ветвях дубов шуршали промерзшие, но еще не успевшие опасть листья. Из ноздрей лошадей вырывался белесый пар, но в плаще, подбитом куньим мехом, мне было тепло.

Мы ехали шагом по недавно проложенной гати, и повсюду один из сопровождающих заботливо вел моего мерина под уздцы. Время от времени они сменялись, и наконец пришел черед Саймона, который двигался так осторожно, что мы с ним даже слегка поотстали от остальных.

Внезапно каменщик спросил:

— Не мучает ли вас совесть, миледи, что вы как госпожа живете с графом, в то время как его законная супруга вынуждена скитаться?

Я молчала, опешив от его вопроса. Ведь Саймон хорошо знал, кто такая Бэртрада, и должен был сознавать, что свою участь она вполне заслужила.

— Вы не отвечаете, миледи? Для вас было бы гораздо лучше встретиться с графиней и договориться обо всем полюбовно. Это куда честнее и достойнее, чем настраивать против нее супруга.

— С каких это пор, Саймон, ты начал защищать права графини? К тому же я весьма далека от того, чтобы с сочувствием внимать речам о горькой участи Бэртрады Нормандской!

Он кивнул, словно услышав именно то, чего ожидал.

Этот короткий разговор оставил неприятный осадок, и когда Труда, придержав свою лошадь, пристроилась рядом со мной, я вздохнула с облегчением. Настроение мое улучшилось только тогда, когда в тихом полуденном свете впереди замаячили высокие кровли монастыря Святой Хильды.

Еще подъезжая к обители, я заметила необычное оживление у ее стен. Поначалу я решила, что это съехались окрестные жители к торжественной мессе по случаю дня великомученицы Хильды. Но когда мы оказались в самом монастыре, я поняла, что помимо прихожан здесь присутствует свита неожиданно нагрянувшего с визитом аббата Ансельма.

Едва ли эта встреча могла доставить мне удовольствие. Я даже пожалела, что отпустила своих сопровождающих, но, стараясь держаться как ни в чем ни бывало, отправилась разыскивать сестру Отилию.

И тут меня ожидало разочарование. Оказалось, что у Отилии тяжко заболела мать, известие об этом было получено только утром, и моей подруге пришлось срочно уехать. Было и еще кое-что странное — обычно тепло приветствовавшие меня сестры на этот раз выглядели потерянно и, казалось, избегали разговоров со мной.

А когда на пороге церкви появился мой бывший опекун, то, едва увидев меня, он тут же разразился громовыми обличениями:

— Смотрите, добрые христиане! Вот прибыла блудница, живущая во грехе со своим погубителем! Она не стремится скрыться о мира и оплакивать свое падение, нет — у нее хватает наглости являться в святую обитель, чтобы выставить на всеобщее обозрение свой позор!

И он указал пухлым перстом на мой живот.

Мне стало не по себе, но на мое счастье вперед выступила настоятельница Бриджит. Признаюсь, я была не слишком высокого мнения о сей особе, постоянно заискивающей перед знатью и выклянчивающей пожертвования. Но сейчас настоятельница не могла не посчитаться с тем, сколько я сделала для обители, и приняла мою сторону. Она попросила аббата быть снисходительным к женщине в тягости, прибывшей почтить Святую Хильду.

Преподобный вроде бы угомонился, но оказалось, что он просто выжидает. Когда вынесли раку с мощами и прихожане вознесли моления святой, Ансельм приступил к проповеди и превратил ее в яростную обличительную речь.

— Святая великомученица Хильда, чистая и непорочная дева, кого только не приходится тебе терпеть близ себя в свой праздник! Мыслимое ли дело, чтобы в обители, почитающей великую святую Хильду, с почестями принимали столь гнусную блудницу!? Взгляните на это исчадие ада! Господь, удерживающий ее над бездной, испытывает только отвращение к таким, как она. Эта женщина проклята вовеки за свои прегрешения, и пламень Господнего гнева пожрет ее, если она не раскается!

Ничего не скажешь, преподобный умел владеть своей паствой — вскоре я заметила, как стоящие вокруг меня люди начали пятиться, словно я была прокаженной. Собрав волю в кулак, я сохраняла невозмутимость и старалась думать только о том, что нахожусь в обители, в которой прошли мое детство и отрочество.

Аббат, однако, не унимался. Если он и упоминал о святой Хильде, то только для того, чтобы, воздав хвалу ее достоинствам, с удвоенной злобой обрушиться на меня.

— Злодеяния и грехи таких, как эта нераскаявшаяся грешница, ранят сердце святой Хильды, и за это гнев Божий обрушится на блудницу. Взгляните, взгляните же на эту женщину в мехах! Разве она прибыла сюда почтить святую? Нет, она явилась, чтобы отравить ваш праздник своим мерзостным присутствием, и за это ее также ожидает кара Господня!

Я повернулась и вышла из церкви. Больше всего мне хотелось немедленно уехать. Но не этого ли добивается Ансельм? Похоже, об этом думала и добрая сестра Стефания — монахиня, некогда переписывавшая со мной рукописи, а теперь поспешившая утешить меня.

— Не стоит тебе, Гита, появляться на вечерней трапезе, — проговорила она. — Преподобный страсть как зол. Он доведет тебя до отчаяния, а в твоем положении это никуда не годится. Побудь пока в малой часовне, а там, глядишь, мать настоятельница и утихомирит святого отца.

Меньше всего я надеялась на то, что настоятельнице Бриджит удастся повлиять на Ансельма, но все же последовала совету доброй монахини. Единственное, что удерживало меня здесь — это мысль о том, что вечером за мной должен прибыть Эдгар, да и не хотелось доставить скорым отъездом злорадное удовольствие аббату. И я принялась горячо молиться у статуи святой, прося ее о заступничестве и защите.

Однако и помолиться спокойно мне не удалось. Не прошло и получаса, как в часовню вошли несколько людей из свиты Ансельма, и завидев меня, принялись изрыгать всевозможные мерзости.

В конце концов я не выдержала. Однако когда я попыталась покинуть часовню, они загородили проход, продолжая насмехаться. Я на мгновение испугалась, но потом решила — не осмелятся же эти негодяи обидеть беременную женщину под сводами храма!

Чтобы лишний раз не испытывать судьбу, я быстро прошла через боковой выход часовни в гербариум, задвинув за собою наружный засов, и сделала это как раз вовремя, ибо эти негодяи решительно двинулись за мной и принялись колотить в дверь.

Я стояла среди гряд с лекарственными травами, переводя дух. Давным-давно именно через эту дверь я вышла, чтобы навсегда покинуть обитель. И теперь испытывала то же желание. Тихого пристанища мне здесь наверняка не найти — Ансельм и его люди задались целью выгнать меня из монастыря. И хотя в ноябре смеркается рано, лучше мне уехать, не дожидаясь Эдгара. Я слишком уязвима, чтобы долго сносить оскорбления и издевательства.

И все-таки я дождалась сестру Стефанию, которая принесла молоко, хлеб и мед. Мне пришлось перекусывать на ходу, как нищенке, получившая подаяние, и как я ни старалась сдержаться, слезы хлынули из моих глаз.

— Тебе нельзя так расстраиваться, — шептала Стефания, утирая краем своего апостольника мои слезы. — Но лучше бы тебе уехать. Мне горько говорить это, ведь сестры в обители любят тебя по-прежнему. Но преподобный… Нагрянул как снег на голову, и словно бы заранее зная, что ты приедешь, начал злиться еще до твоего появления. Давай-ка я кликну твоих людей, да потихоньку пускайтесь в путь. И да простит нас святая Хильда за то, что мы так обошлись с нашей девочкой…

Однако оказалось, что выбраться из обители далеко не просто. Мои люди, уверенные, что я допоздна задержусь в монастыре, отправились в Даунхем попировать за счет Саймона, выставившего угощение по случаю рождения сына. В деревне, что выросла в последние годы у стен обители, остались мой верный Утрэд, его мать Труда и сам Саймон, который по неведомой причине отказался пить со стражниками. Но я была довольна, что хотя бы они здесь, и велела каменщику и Утрэду оседлать моего мерина. И между прочим заметила, что меж Утрэдом и Саймоном за это время словно кошка пробежала.

Труда пояснила:

— Утрэд сердится на Саймона за то, что тот отпустил охрану. Мой сын, едва завидев в монастыре Ансельма, насторожился, а Саймон принялся твердить, что его и Утрэда вполне достаточно, чтобы сопровождать вас. Ну и я, между прочим, тоже не пустое место.

Труда явно не питала особой приязни к иноземцу каменщику. Но Саймон не обращал на это ни малейшего внимания. Он шутил, оживленно болтал и насвистывал — словно и не было той мрачной озабоченности, с которой еще сегодня утром он задавал мне нелепые вопросы о Бэртраде.

Я же вздохнула полной грудью только тогда, когда мы довольно далеко отъехали от обители святой Хильды. Местность здесь была лесистой, под копытами лошадей шумела опавшая листва, а холодный закат ярко алел за ветвями дубов и буков. К вечеру мороз стал крепче, стояло полное безветрие.

Положив руку на живот, я тихо беседовала с малышом, прося у него прощения за то, что позволила себе так разволноваться. И еще меня огорчало, что я позабыла сказать Стефании, чтоб она передала Эдгару, когда он появится, что мы решили вернуться в Тауэр Вейк.

Неожиданно впереди раздался шум — похоже, Саймон и Утрэд снова вступили в перебранку. Мы как раз находились у развилки дорог, где возвышался массивный каменный крест, и мои спутники, остановив коней, о чем-то горячо спорили.

— Миледи, — обратился ко мне каменщик. — наверняка не случится ничего дурного, если мы сделаем небольшой крюк и проедем мимо церкви Святого Дунстана. Мне необходимо взглянуть, как хранятся инструменты на стройке.

— Твоя забота, ты и поезжай! — грубо прервал каменщика Утрэд.

Но Саймон не унимался. Подъехав поближе, он принялся убеждать меня взглянуть на изумительную колокольню с невиданными ребристыми сводами и стрельчатыми окнами, которую он возводит в фэнах. Обычно каменщик мог часами распространяться о своей работе, но сейчас мне неожиданно показалось, что он неестественно зол и взвинчен.

Когда же и Труда поддержала Утрэда, Саймон окончательно вышел из себя. Схватив моего мерина под уздцы, он стал увлекать его на лесную тропу. Признаюсь, я даже растерялась, когда Утрэд, подскакав вплотную, начал теснить Саймона своей лошадью. Они едва не дрались, вырывая друг у друга поводья, пока мой мерин не начал беспокоиться. Я вскрикнула.

Все дальнейшее произошло мгновенно. Утрэд оглянулся на мой крик, и тут же Саймон выхватил свой тесак и нанес воину удар в подреберье. Я видела, как Утрэд резко откинулся, пытаясь выхватить меч, но Саймон ударом ноги сбросил его с седла и, перехватив повод мерина, поскакал, увлекая меня за собой. Позади истошно закричала Труда.

Мне ничего не оставалось, как вцепиться в гриву коня и всеми силами пытаться сохранить равновесие. Ужасная мысль пронзила меня — Саймон лишился рассудка.

Мы пронеслись сквозь рощу, несколько раз сворачивали, а каменщик продолжал нахлестывать коня, увлекая меня за собой. Когда мы ненадолго оказались на открытом пространстве, далеко впереди на фоне багровой полоски позднего заката мелькнул силуэт высокой черной колокольни.

Теперь мы вновь мчались в полумраке через заросли, и ветви деревьев смыкались у нас над головами. Тропа была почти не видна, и Саймону пришлось несколько сдерживать бешеный аллюр своей лошади. Он оглянулся на скаку, и сквозь грохот копыт до меня донеслись его слова:

— Вам необходимо с ней поговорить. Это будет справедливо. И она очень в этом нуждается.

Я ничего не понимала и боялась его, чувствуя себя слабой и как никогда уязвимой. Может быть, когда мы доберемся до церкви Святого Дунстана, увещевания отца Мартина успокоят умалишенного? Но что такое он говорит? Кто эта «она», которая нуждается в беседе со мной?

Оглушенная неожиданностью и бешеной скачкой, я поняла это только тогда, когда Саймон перешел на ровную рысь и стал оглядываться по сторонам, словно ожидая кого-то встретить.

Так и случилось — пятеро всадников выехали из зарослей нам навстречу. Вглядевшись, я поначалу узнала лишь одного из них — под капюшоном мелькнуло лицо Гуго Бигода. О, заступись за меня Святая Хильда! Встреча с этим человеком не сулила ничего хорошего.

И тут до меня донесся голос Саймона:

— Я привез ее, миледи, и, думаю, вы сумеете с ней договориться. Ведь она, видит Бог, совсем неплохая девушка.

Он обращался к всаднику на светлой лошади. Тот был в мужской одежде, но когда капюшон был отброшен рукой, затянутой в перчатку, я увидела, что передо мною графиня Бэртрада.

Это было похоже на дурной сон. Мой злейший враг, моя соперница — и я находилась в полной ее власти. Я не могла ни двинуться, ни отвести от нее взгляда. Эта женщина может сделать со мной все что угодно. Всем телом, даже на расстоянии, я ощущала ее ненависть, ее дыхание, отдающее серой, как у самого сатаны.

— Тебе помочь, Бэрт?

Кажется, это произнес Бигод.

Я затравленно озиралась, пытаясь отыскать путь к бегству. Но я была такая тяжелая и неуклюжая! На медлительном мерине, в непригодном для быстрой езды седле. А эти люди были вооружены, они поджидали меня здесь, намереваясь сделать то, к чему их подстрекала Бэртрада, в этом я не сомневалась. Темный морозный вечер, глушь, пустынная местность — никто ни о чем не догадается. И Эдгару никогда меня не найти.

— Что, девка, боишься? — наконец разомкнула уста Бэртрада. — День за днем, месяц за месяцем ты торжествовала надо мной. Но теперь пришел и твой черед.

— Эдгар не простит тебе этого. Он…

— Кто такой Эдгар? Да и где он?

И она рассмеялась так, что у меня застыла в жилах вся кровь. Однажды я уже побывала во власти этой женщины и ее людей. И понимала, что сейчас все гораздо хуже, чем тогда. Ибо я была не одна — со мной был мой ребенок.

Резкий лязг меча, вынимаемого из ножен, заставил меня вздрогнуть. Бэртрада пристально уставилась на мой живот.

— Знаешь, что сейчас случится? Мои люди распнут тебя, а я своими руками вспорю твое брюхо и погляжу, похож ли твой ублюдок на моего супруга. А потом суну обе ноги в твое пустое чрево, чтобы они согрелись. Мы долго поджидали тебя тут, и я успела замерзнуть.

Если у ужаса есть предел, то я его достигла. Я видела, как она медленно приближается ко мне, и чувствовала себя уже наполовину мертвой. Но мне еще только предстояло умереть.

Неожиданно дорогу Бэртраде загородил Саймон.

— Мадам… Не стоит так жестоко пугать ее. Эта женщина беременна. Вы сможете договориться иным путем.

— Глупец! — визгливо выкрикнула Бэртрада. — Неужели ты и впрямь решил, что я унижусь до переговоров с этой тварью? Убирайся с дороги, или умрешь вместе с нею!

Саймон взглянул на меня, затем на Бэртраду.

— Мадам, вы не можете так поступить… Умоляю вас…

— Гуго, убери его!

Я видела, как Гуго сделал знак своим людям, и они двинулись к каменщику.

В этот миг из чащи донесся приближающийся топот копыт. Еще не смея надеяться, я оглянулась.

Тщетно — по темной тропе скакал одинокий всадник. И это была всего-навсего Труда, наконец-то догнавшая нас.

Как она сумела в почти полной темноте мгновенно все разглядеть и оценить ситуацию? Не сбавляя хода лошади, моя старая служанка ринулась на Бэртраду. Их лошади столкнулись, Бэртрада успела занести меч, но Труда обрушилась на нее всем телом, и они вместе покатились на землю.

Этой заминки оказалось достаточно, чтобы Саймон успел выхватить тесак и всадить его в одного из людей Гуго. Затем он развернул коня поперек тропы и схватился с другим.

— Гита, беги!

И я не упустила свой шанс. Поняв, что только тьма и заросли могут спасти меня, я соскользнула по боку лошади и кинулась в лес. Позади слышались крики, лязг металла, ржание лошадей и истошные вопли Труды. Но в следующий миг я уже перебралась через груду валежника и бросилась бежать, одной рукой придерживая живот, а другой отводя хлещущие по лицу ветви. Едва шум позади стих, я остановилась, нырнула под разлапистую корягу и замерла, закусив запястье и сдерживая рвущееся из груди дыхание. Мое сердце стучало так громко, что мне казалось, его слышно на весь лес.

Внезапно совсем близко раздался полный злобы голос Бигода:

— Чертов каменщик! И где он научился так драться? Смотри, как полоснул мне по руке… А Жиля и Айво — обоих насмерть. Какой бес в него вселился? С чего это он вдруг надумал заступаться за саксонку?

— Замолчи, Гуго!

Это был голос Бэртрады. От одного его звука у меня все сжалось внутри, а ребенок судорожно забился в животе.

— У тебя щека в крови, Бэрт…

— Отвяжись! Неужели не понимаешь, что пока мы не отыщем эту сучонку — ничего не окончено? Я не буду знать покоя до тех пор, пока она жива.

Я услышала треск валежника, приближающиеся тяжелые шаги. И снова голос Бигода:

— Она не могла далеко удрать. В этих кустах и без брюха застрянешь…

Затем незнакомый голос чуть ли не рядом со мной произнес:

— Если девка спасется и обо всем донесет — всем нам не поздоровится!..

Этот человек прошел так близко, что едва не коснулся моего плеча. Я почувствовала во рту вкус собственной крови — наверняка прокусила запястье. Сквозь гул в ушах до меня доносился голос Бэртрады, твердившей, что нужно продолжать поиски, потому что отсюда мне некуда деться.

Они снова прошли мимо — с шумом раздвигая кусты, колотя по ветвям оружием, сквернословя. Когда шаги этих троих стали удаляться, я беззвучно поднялась и стала осторожно продвигаться к тропе, по нескольку раз ощупывая ногой место, куда намеревалась ступить, чтобы треск сломанной ветки не выдал меня.

Их лошади оказались совсем рядом — бродили в стороне от места схватки, встревоженные запахом крови.

Я споткнулась о чье-то тело — это оказалась моя Труда. Я всхлипнула и провела ладонью по ее лицу. Моя старая верная служанка погибла, спасая меня, но я ничего не могла сейчас сделать — опасность совсем рядом. Вот и тело Саймона, а рядом еще два трупа. Обогнув их, я попыталась подобраться к ближайшей лошади. Это оказалась светлая кобыла графини. Она стояла спокойно, но едва я протянула руку, как кобыла громко фыркнула и испуганно шарахнулась. За ней последовали и остальные. Даже мой невозмутимый мерин протрусил мимо меня.

Из лесу донеслись голоса, послышался приближающийся шум. И я снова побежала, да так, словно и не несла двоих — себя и ребенка. Сухая ветка зацепила мою шаль, и я сорвала ее с себя…

Внезапно лес кончился. Оказавшись на открытом пространстве, где было гораздо светлее, я поняла, что здесь меня гораздо легче заметить. Свернув с дороги, я бросилась в заросли высокого тростника. Тростник хрустел под ногами, и я снова замерла, присев на корточки и не обращая внимания на то, что нахожусь по щиколотки в ледяной воде.

Вскоре эти трое появились из леса. Гуго кричал, что нашел мою шаль, а значит я где-то совсем рядом, его подручный твердил что-то о сбежавших лошадях, а Бэртрада сосредоточенно молчала, но вскоре неподалеку от меня захрустел тростник, и я уже решила, что она заметила мои следы. И снова Бэртрада промахнулась, а за нею и Гуго, который снова и снова повторял, что будут искать хоть до утра и осмотрят каждый дюйм, потому что иного выхода у них нет.

О, я понимала, что он имеет в виду. Они боялись Эдгара, который уже должен был прибыть в обитель. Великое небо, где же он?

Их голоса раздавались то справа, то слева, но хвала Всевышнему, — не приближались. Я сидела, боясь пошевелиться, и у меня невыносимо ныла поясница. К тому же я начала мерзнуть — мои ноги были мокры насквозь. Все, что я могла себе позволить, это нащупать поблизости более сухое место и перебраться на него. Там я снова замерла, скорчившись и обхватив обеими руками живот, где снова и снова начинал биться ребенок. Теперь он причинял настоящую боль, и это меня пугало.

Сколько прошло времени? Мрак окончательно сгустился, в небе появились звезды, холодные, как волчьи глаза. Я стучала зубами, но боялась пошевелиться, потому что мои преследователи не уходили, кружили поблизости. Если я выдам себя — я пропала, бежать я больше не в состоянии. Мои сапожки и подол платья покрылись льдом, меня била крупная дрожь под меховым плащом. Мороз становился все сильнее.

Я молилась Пречистой Деве, святой Хильде и всем прочим известным мне святым, умоляя скрыть меня от беспощадных преследователей.

В какой-то миг от напряжения и пережитого ужаса я впала в полузабытье и очнулась от того, что вновь зашевелилось дитя. Я прислушалась, все еще не веря, что вокруг царит тишина. Вдали глухо ухнул филин — и больше ничего.

Я была одна в глухом и безлюдном месте, и нужно было что-то предпринимать. Поднявшись на ноги, я не смогла сделать ни шагу — так затекли ноги, и пришлось выждать некоторое время, закры глаза от боли. Я чувствовала себя невероятно слабой и разбитой.

Собравшись с духом, я огляделась. Холодное пустое безмолвие. Взошла луна, розоватая от морозной дымки. В ее свете я различила в отдалении черный силуэт колокольни Саймона. Той самой, которую ему уже никогда не достроить…

Куда идти? Первой моей мыслью было вернуться в деревню у стен монастыря Святой Хильды. Но что-то подсказывало мне — преследователи станут искать меня именно там. Ведь первоначально я бежала именно в том направлении, на это указывала и оброненная мной шаль. Значит, в противоположную же сторону? Но я не сомневалась, что мои враги обшарят все окрестные хутора, и никто из здешниз крестьян не сможет защитить меня.

Я снова взглянула на колокольню Святого Дунстана. Но ведь там, рядом с церковью, живет отец Мартин! Он посадит меня в лодку и доставит в Тауэр Вейк. Как же я мечтала оказаться в старой, доброй башне Хэрварда!

Осторожно выбравшись на тропу, я постояла, растирая ноющую поясницу, а затем двинулась вперед и вскоре оказалась во мраке леса. Убегая от преследователей, я и не заметила, как разбита и изрыта копытами и колесами эта тропа. По ней возили камень и лес к церкви Святого Дунстана, а теперь вода, стоявшая в колеях, еще и замерзла. Двигаться по этой тропе я могла только с величайшим трудом, и каждый шаг приходилось отвоевывать у этой ледяной ночи.

Спустя некоторое время я вышла к тому месту, где нас с Саймоном поджидали пятеро всадников. Мертвые тела лежали на прежних местах, но внезапно из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Нужно спешить — скоро волки явятся на запах свежей крови.

В какой-то миг меня охватило полное бессилие. Все тело ломило, мышцы лица окостенели от напряжения и холода, а горло и грудь горели огнем. Только вспомнив о ребенке я смогла продолжать путь, по наитию обходя рытвины и коряги, балансируя в скользких колеях, стараясь не поддаваться панике. Меня не покидало ощущение, что мои преследователи совсем рядом — идут за мной, насмехаясь над моей беспомощностью и страхом.

Мои глаза настолько привыкли к темноте, что, выйдя из леса, я сразу же различила силуэт колокольни с темнеющей рядом тростниковой кровлей старой церкви. Не там ли подстерегают меня враги? Однако ребенок подгонял меня, и я двинулась вперед. «Да свершится воля Божья», — твердила я про себя, творя крестное знамение.

Никогда прежде я не замечала, каким ярким может быть свет луны. Но теперь, пока я пересекала открытое пространство между лесом и церковью Святого Дунстана, мне казалось, что меня видно за десятки миль. Поэтому я перевела дух лишь тогда, когда смогла спрятаться за штабелями бревен, сложенных на строительной площадке. Колокольня Саймона чернела совсем близко, похожая на стоящий вертикально остов корабля в паутине строительных лесов. Бедолага Саймон считал ее прекрасной, но на меня это сооружение нагоняло страх — длинные проемы окон верхнего яруса казались пустыми глазницами, следящими за каждым моим движением.

Старая деревянная церковь казалась куда привычней и уютней. Она располагалась почти вплотную к колокольне, и мне понадобилось бы совсем немного времени, чтобы пробраться к ней. Но я медлила, прислушиваясь. Глубокая тишина. Дощатые времянки, где хранились инструменты, стояли запертыми с тех пор, как работники покинули строительство на зиму. Но отец Мартин должен быть здесь.

С того места, где я стояла, я видела приоткрытую дверь церкви и даже различала слабый свет внутри. И это было странно. Домом священнику служила небольшая пристройка у церкви, а сама церковь обычно запиралась на ночь. Почему же сейчас ее дверь отворена? Уж наверняка там не запоздалые прихожане — я бы различила гул возносящих молитвы голосов, если бы это было так.

Я припомнила, что именно сюда собирался привезти меня Саймон. Не значит ли это, что с самого начала мои враги выбрали старую церковь Святого Дунстана местом сбора, зная, что в такие холодные дни фэнлендцы нечасто посещают службы?

Но это были всего лишь догадки, и глупо было отступать, поддавшись страху. Поэтому, обогнув колокольню, я приблизилась к открытой двери и осторожно заглянула внутрь.

В церкви горел факел. Его пламя металось, бросая вокруг неровные красноватые блики. И в этих отсветах я увидела, что близ алтаря лежит распростертое человеческое тело. Когда же человек пошевелился, пытаясь привстать, я узнала отца Мартина.

Я бросилась к нему, и увидела, что его руки и ноги связаны волосяными путами, а во рту кляп. Когда же я вынула его, священник захрипел пересохшей гортанью и тяжело закашлялся. Отдышавшись, он произнес:

— Жива! Слава Святому Дунстану!

Пока я возилась с путами, отец Мартин, задыхаясь и кашляя, поведал мне, что в его церковь на закате прибыли графиня Бэртрада, Гуго Бигод и еще трое наемников. Заметив священника, графиня тут же повелела его умертвить, но Гуго и его люди побоялись лишить жизни священнослужителя и попросту связали его. Пока злодеи дожидались здесь сумерек, из их речей священник понял замысел этих пятерых и принялся молить святого Дунстана, чтобы кто-нибудь из прихожан явился на службу и он смог бы освободиться и предупредить меня. Но в день Святой Хильды фэнлендцы предпочитают посещать торжественное богослужение в обители этой праведницы.

Когда мне удалось избавить его от пут, отец Мартин глухо застонал, растирая затекшие руки и ноги. Несколько минут не мог пошевелить ими, и на его лице читалось страдание.

Наконец он перевел дух.

— Лучшее, что сейчас можно сделать, дитя мое, — это убраться отсюда подобру-поздорову. В зарослях у заводи стоит челнок, и я отвезу тебя в Тауэр Вейк. Бедная девочка, на тебе лица нет!

Я и впрямь чувствовала себя прескверно. Но уже то, что рядом со мной была живая человеческая душа, вселяло в меня бодрость. Отца Мартина я знала с детства, он всегда заботился обо мне и был добрым другом.

Но, видно, моим испытаниям еще не пришел конец. Отец Мартин, шагнувший было к двери, внезапно попятился:

— Святой Дунстан, заступись!..

Они приближались, и я снова различила звуки голосов Гуго и Бэртрады.

Священник тотчас запер дверь храма и задвинул засов.

— Это задержит их, но вряд ли надолго. А пока… Дитя мое, я отвлеку негодяев, а ты поднимайся на башенку старой колокольни и ударь в колокол. Я давным-давно не пользовался им, но если звон колокола полетит над фэнами, люди на много миль в округе услышат его и поспешат сюда.

Голоса раздавались совсем близко — мои преследователи заметили, как закрылась дверь храма, и поспешили прямо к нему. Вскоре они уже колотили в дубовые створки, перемежая угрозы бранью и проклятиями.

До меня донеслись слова Бэртрады:

— Я была уверена, что эта тварь постарается пробраться сюда. Я снова ощущаю ее присутствие!

«Сегодня ты прошла совсем рядом со мной и ничего не почувствовала, — с насмешкой подумала я, спеша на колокольню. — Далеко тебе, Бэртрада, до легавых и борзых!»

Дверь затрещала. Должно быть, они раздобыли бревно на стройке, и действовали им как тараном. Отец Мартин взывал к благоразумию моих врагов, умолял уйти, сулил страшные кары святого Дунстана, если они ворвутся в церковь силой. Сквозь грохот я различила голос Гуго, уверявшего священника, что его не тронут, если он сам откроет дверь и даст увести меня, но отец Мартин клялся всеми известными клятвами, что здесь никого нет.

Все это я слышала, взбираясь по прогибающимся и скрипящим ступеням шаткой деревянной лестницы на колоколенку, ненамного возвышавшуюся над тростниковой крышей. Но самое неожиданное случилось, когда я оказалась наверху и начала отвязывать от балки веревку, прикрепленную к языку колокола — она рассыпалась у меня в руках в прах.

А снизу доносились все более мощные удары и яростные крики. Но старая дубовая дверь пока держалась. Неожиданно удары прекратились. С площадки колокольни я заметила, как над краем крыши появилась одна из строительных лестниц. Бигод, очевидно, решил взобраться на крышу и проникнуть в церковь через лаз в стене колокольни. И когда лестница заколебалась — по ней явно кто-то взбирался — я присела, спрятавшись за перилами площадки колокольни. Кто-то прошел совсем рядом со мной и начал спускаться по той же лестнице, по которой я сюда взобралась. Я слышала тяжелое дыхание этого человека и лязг клинка, извлекаемого из ножен.

— Ну что, поп, потолкуем?

Это был Гуго Бигод. Что ответил священник, я не расслышала, но голос Гуго звучал все громче — теперь он сокрушался, что проявил ненужное милосердие к саксонскому попу, но теперь пришло время это исправить. Затем Бигод поинтересовался, где поп прячет графову девку, и тут же послышались его бешеные проклятия и язвительный голос отца Мартина, интересующийся, не слишком ли обжегся незваный гость.

Я сообразила, что священник отбивается от Гуго пылающим факелом. Отец Мартин слыл силачом и не раз выходил победителем в ярмарочных боях на палках. Снизу доносился шум схватки, и внезапно я почувствовала запах дыма. Церковь Святого Дунстана была настолько старой и сухой, что малейшей искры было достаточно, чтобы она вспыхнула, как свеча. И похоже, именно это и произошло внизу.

Да простит мне Господь, но в это мгновение я позабыла даже об отце Мартине. Я думала только о себе и своем ребенке. Сейчас я нахожусь в укрытии, но какой толк от этого укрытия, если церковь горит, а перед ней меня поджидают убийцы?

Я в последний раз взглянула на бесполезный колокол, висящий высоко над моей головой над головой и начала спускаться — но не в церковь, а на тростниковую кровлю.

Сухой тростник мягко пружинил под ногами. Наконец я достигла края крыши. Запах дыма слышался все отчетливее, а внизу, в пылающей церкви по-прежнему продолжалась смертельная схватка Бигода со священником, с грохотом падали скамьи, звучали проклятия. И похоже, отцу Мартину все еще удавалось сдерживать натиск Бигода и не пускать его к дверям и на лестницу. Снаружи вновь послышались удары в дверь.

Я огляделась. На многие мили вокруг лежали пустынные, холодные фэны. В сплошной черноте мерцал робкий огонек, но как далеко, как безнадежно далеко!.. И на помощь к нам никто не спешил.

Могу ли я затаиться здесь? Я боялась огня, но еще больше я боялась своих врагов. Неожиданно мой взгляд упал на могучую башню недостроенной колокольни. И я стала пробираться туда, где крыша старой церкви ближе всего подступала к детищу Симона-каменщика, а опутывавшие колокольню строительные леса почти примыкали к тростниковой кровле.

Однако это расстояние оказалось вовсе не таким малым, как казалось. Добраться до лесов казалось почти невозможным, а внизу все сильнее разгоралось и трещало пламя, густой едкий дым стал пробиваться сквозь тростник. И я решилась. Пусть я утомлена, пусть беременность сделала меня неуклюжей, но все же я молода и сильна. Я попытаюсь.

Сделав несколько шагов назад для разбега, я бросилась вперед и прыгнула. Удача! Вцепившись в перекладину лесов, я повисла, не в силах нащупать ногами опору. Боже, какое тяжелое у меня тело! И какая мучительная боль в пояснице — словно в нее вонзили кинжал!

Я висела, обхватив поперечный брус, и шарила ногами, пока не нащупала перекладину внизу. Тогда я встала на нее и перевела дыхание. Так я могла продержаться довольно долго, если бы не одно обстоятельство. Любой из врагов, заглянувший за угол церкви, тотчас заметит меня. Спускаться опасно, а вот если попробовать забраться повыше…

Я вскинула голову. Прямо надо мной находилась деревянная площадка — настил лесов, а дальше темнела глубокая ниша оконного проема. Если я сумею туда забраться, он может послужить неплохим убежищем. Ниша достаточно глубока, я могу там сесть и даже прилечь. Ни огонь, ни преследователи меня не достанут.

С величайшей осторожностью я начала подъем. Наверное, вид карабкающейся по строительным лесам беременной женщины кому-то может показаться забавным. Но мне сейчас было не до того, чтобы думать об этом. Леса состояли из брусьев, вогнанных в специальные отверстия в стене и выступающих оттуда футов на шесть, к этим брусьям были привязаны веревками крепкие шесты, уложенные поперек. Я становилась ногой на шест, подтягивалась, упиралась коленом в следующий и снова подтягивалась.

Я почти добралась до верхнего настила, когда взорвалась острая боль внизу живота. Мне едва удалось сдержать готовый вырваться крик.

О небо, только не это! Я перевела дыхание и, когда боль немного отпустила, забралась на настил. Теперь оставалось только перебраться в нишу окна.

Оказавшись там, первым делом я заглянула в темное нутро башни. Пустота. Гораздо ниже моего проема виднеется вмурованная в толщу стены лестница, спиралью обвивающая башню изнутри. Но до нее мне никогда не добраться.

Только теперь я почувствовала, что мои юбки мокры насквозь, а по ногам струится теплая жидкость. Я растерялась, и вдруг поняла, что произошло. Отошли воды!

Пречистая Дева, неужели сейчас?.. Здесь?..

Глотая слезы и борясь с рыданиями, я не сразу заметила, как светло стало вокруг. Церковь Святого Дунстана полыхала, дым относило ветром в сторону, и жадные языки пламени с треском прорывались сквозь кровлю. В свете пожара я с ужасом увидела внизу Бэртраду и рядом с нею — Гуго. Он протирал глаза и надрывно кашлял.

И все это означало, что отца Мартина больше нет.

Никогда еще я не оказывалась в столь безвыходном положении. Мои враги внизу, я нахожусь между небом и землей, а мой ребенок решил, что пришла пора явиться на этот свет. Чудовищно!

Я уперлась ногами в противоположную стенку оконной ниши, понимая, что, хочу я этого или не хочу, — сейчас придется рожать. Я гладила живот, что-то бессвязно шептала, успокаивая дитя и умоляя его побыть во мне еще хоть немного…

Из состояния болезненной отрешенности меня вывел звенящий, как медь, голос Бэртрады:

— Что бы ты ни говорил — я не уйду отсюда! Что с того, что в церкви ее не оказалось! Она прячется где-то здесь, и я не позволю этой твари вновь восторжествовать!

Мое тело притихло. Я осторожно взглянула вниз.

Гуго держал графиню под руку, словно собираясь увести, до меня долетали обрывки его увещеваний. Он говорил о том, что зарево пожара привлечет людей, и их могут застать здесь. Третий убийца, трусливо озираясь, топтался рядом. Было похоже, что в любой момент он готов броситься наутек.

В мою сторону потянуло удушливым дымом. Я закрыла лицо краем капюшона, глаза заслезились. Сколько я смогу продержаться? Господи, пусть те, что внизу, уйдут. Пусть хоть это мне не угрожает. Я почти обезумела от страха и отчаяния, и единственное, что сознавала отчетливо, — я теряю ребенка.

Мне казалось, что я готова ко всему. Но новый приступ резкой боли разразился столь внезапно, что я не сдержалась и вскрикнула, тут же зажав ладонью рот. Я замерла, охваченная ужасом, но когда снова взглянула вниз, увидела — все они пристально глядели на меня. Дым отнесло ветром в сторону, и я была отчетливо видна в оконной нише, озаренной пламенем.

Снизу донесся злобный хохот Бэртрады.

— Разве я не говорила! Чутье меня не подвело!

В следующий миг она метнулась вперед. Гуго попытался ее удержать, но графиня вырвалась и начала взбираться по лесам. У нее это получалось легко — глядя вниз, я видела, как быстро она преодолевает ярус за ярусом. Она казалась лишенной плоти и веса — как злой дух или ядовитый паук. Лишь на миг, когда Бэртраду заволокло дымом, я потеряла ее из виду. Когда же снова подул ветер, я обнаружила, что она оступилась и повисла на руках.

Ничего в жизни я не желала так пламенно, как того, чтобы графиня сорвалась и упала. Вся сила моей ненависти к этой женщине воплотилась в желание

Гуго что-то отчаянно кричал, пламя полыхало совсем рядом, грозно гудя и обдавая меня жаром. Внезапно я обнаружила, что Гуго и его приспешник бегут прочь, но что это может означать, уже не могла понять. Я стонала от нахлынувшей сумасшедшей боли, распинающей и ломающей все тело. Мой ребенок был напуган, он метался и не мог найти пути наружу, он погибал… А виной всему этому была черная женщина-паук, подбиравшаяся все ближе.

Когда боль немного отступила, Бэртрада уже стояла на дощатом настиле у моей ниши. Мы были совсем рядом, но, как ни странно, я больше не боялась ее. Осталась только ненависть, ослепитальная, как пламя горящей церкви.

— Ну вот я и здесь, — прорычала Бэртрада, извлекая меч из ножен.

Заметила ли она, что со мной происходит? Едва ли. Но ответить ей придется за две бессмертных души. Поэтому я негромко проговорила:

— Гореть тебе в геене огненной!

Бэртрада снова захохотала — так, наверно, смеются демоны в аду.

— Сперва ты отправишься туда, шлюха!

Я видела, как она выпрямилась во весь рост, и сама невольно поднялась, перестав чувствовать боль. Эта женщина причинила мне столько горя, что я сама не раз мечтала убить ее. Сейчас сила на ее стороне, но неужели я буду молча ждать, пока она заколет меня и моего ребенка, словно мясник овец?

Теперь я стояла, одной рукой опираясь на каменную кладку ниши и понемногу пятясь. Графиня занесла меч, пристально глядя мне в лицо, и ее зубы блеснули в свете пламени. Дым застилал глаза, хлопья пепла летели, как черный снег, воздух дрожал от жара. И уж не знаю, как это вышло, но внезапно я одним движением сорвала свой плащ и в тот же миг, когда Бэртрада сделала выпад, комом швырнула ей в лицо. Плащ развернулся в полете, накрыл ее голову, и слепой удар меча пришелся по камням рядом с моим плечм. Я стремительно бросилась вперед и перехватила ее руку у запястья. Пытаясь сорвать с головы плащ, Бэртрада потеряла равновесие, покачнулась, но меч не выпустила — и тогда я нанесла ей удар ногой в отчаянной надежде столкнуть с лесов. И — о ужас — сама потеряла опору.

Я ухватилась за край ниши, но мои ноги уже скользили вниз. Рухнув спиной на камни, я взвыла от нестерпимой боли, тело мое судорожно изогнулось в попытке перевернуться и зацепиться за любой крохотный выступ — но напрасно. Я начисто забыла о графине, и лишь каким-то чутьем сознавала, что ее больше нет рядом.

Перевернуться мне удалось уже в воздухе — и тут произошло чудо. Прямо в моих окаменевших от напряжения руках оказалась перекладина лесов, и я впилась в нее скрюченными пальцами и повисла над бездной.

Однако чуда хватило ненадолго. Мое тело было слишком тяжелым, и я не могла удержать себя. Густой дым не давал вздохнуть. Я чувствовала, как один за другим разжимаются пальцы. Когда же силы окончательно покинули меня, я прекратила сопротивление и соскользнула в пустоту…

Меня подхватило множество сильных рук, и я, уже распрощавшаяся с жизнью, удивилась этому так, что не берусь описать. Затем эти руки бережно несли меня и бережно укладывали устланную мягким землю. Я пребывала в полузабытьи, и вполне могла решить, что уже покинула грешную землю, если бы до меня не донесся голос Эдгара.

— Гита!!!

Передо мной возникло из багровой тьмы его искаженное болью и страхом лицо. Теперь я слышала и другие звуки — возгласы, гул огня, чей-то истошный вой.

— Где же ты был так долго?..

По его лицу текли слезы. Я попыталась улыбнуться, и вдруг закусила губу.

Словно чудовище из мрака, на меня вновь обрушилась боль. Я изогнулась в руках Эдгара и забилась как рыба.

— Эдгар, у меня начались роды!..

Он растерянно огляделся.

— Эй, кто-нибудь! Да помогите же! Скорее!..

В корткий миг облегчения я слегка повернула голову к огню — и увидела все, что должна была увидеть собственными глазами.

Графиню вынес из огня Пенда. Его кожаная куртка тлела во многих местах, и кто-то накрыл его плащом. Я приподнялась на локтях, глядя на то, что он опустил на землю.

Это уже не походило на человека. Нечто скрюченное, обугленное и пузырящееся, отвратительно смердящее горелой плотью. Но внезапно это нечто пошевелилось и медленно повернулось ко мне. Там, где должно было находиться лицо, среди багровых пузырей и потеков слизи блеснул глаз. Единственный. И он уставился на меня.

— Умрешь, когда будешь уверена в своем счастье. И убьет тебя — он…

Это был не голос — странное клокотание. И все же я разобрала каждое слово. Графиня вздрогнула и затихла.

Где-то совсем рядом Эдгар настойчиво требовал хоть из под земли добыть повитуху. Кто-то опрометью поскакал в темноту, копыта прогремели и затихли в отдалении.

Какая повитуха? Откуда?

Только теперь я поняла, что он даже не заметил, как стал вдовцом. И последние слова его венчанной супруги были обращены не к нему.

— Эдгар…

Я облизнула потрескавшиеся, сухие, как пепел, губы.

— Эдгар, не уходи. Помоги мне…

Теперь я думала только о том, что мне предстояло.