Испуганная невеста

Глава 7

— Должно быть, это самое прекрасное место на земле! — воскликнула Серафина.

— Я тоже так считаю, — ответил Кельвин.

Они стояли у окна Дворца-на-озере и смотрели на резиденцию магараджи в Удайпуре, расположенную на противоположной стороне.

Это величественное здание из белого гранита и мрамора, возвышавшееся на сто футов над землей, было украшено восьмиугольными башнями, которые были увенчаны куполами.

Дворец стоял на самом краю озера, отражаясь в прозрачной воде.

За ним вдалеке виднелись зеленые холмы и ярко-синее небо.

Зрелище было настолько захватывающее, что Серафине показалось, будто она попала в сказочную страну, до того существовавшую лишь в ее воображении.

Впрочем, как только они с Кельвином приехали на вокзал Виктория, ей все казалось удивительным и неправдоподобным.

Серафине прежде приходилось много путешествовать, но такого фантастического зрелища, как индийский вокзал, ей еще никогда не доводилось видеть.

Как объяснил ей Кельвин, озорно сверкнув тазами, англичанам никогда бы и в голову не пришло возводить подобные сооружения.

А когда Серафина удивленно взглянула на него, продолжал:

— В городах Индии самыми величественными и претенциозными зданиями являются вокзалы. Когда архитекторы их проектируют, они дают волю фантазии.

Он рассмеялся:

— Эти индийские вокзалы — словно пародия на гигантский восточный караван-сарай. Чего в них только нет! И купола, и часы, и окошки из цветного стекла, и стеклянные крыши — все сделано с большой фантазией и размахом!

Серафина расхохоталась, но, увидев железнодорожный вокзал в Бомбее, поняла, что муж нисколько не преувеличивает.

Вокзал оказался именно таким, каким Кельвин его описал, он будто был предназначен для театральной декорации. Вокруг царила такая же суматоха, как и на индийских улочках.

Пассажиры, толпящиеся на вокзале, были в самых разнообразных и немыслимых одеждах. Здесь можно было увидеть и сари, и набедренные повязки, и жалкие лохмотья, и тюрбаны, и поношенные белые шорты, и военную форму алого цвета, и желтую рясу священника.

Зычными голосами расхваливали свой товар уличные торговцы, курьеры спешили вытащить свою корреспонденцию из почтовой кареты и загрузить ее в почтовый вагон, крестьяне тащили блеющих коз к специализированному вагону для перевозки животных.

Мало того, на перроне расположились целые семьи. Они сидели, ели, кормили детей, спали на огромных тюках, в которых везли свой багаж. Они громко вскрикивали всякий раз, когда поезд, окутанный облаком пара, с шипением и свистом вползал на перрон.

«Словно огнедышащий дракон», — подумала Серафина.

Когда наконец они с Кельвином сели в поезд и поехали на север, в Удайпур, Серафина не переставала удивляться тому, что творится на станциях, на которых останавливался их состав.

Пассажиры в Индии, как рассказал ей Кельвин, имели привычку приезжать на станцию за несколько дней до прибытия своего поезда. Мало этого, они тащили с собой всякую живность: коз, цыплят, собак и голубей. Можно было даже увидеть на перроне коров, которые в Индии считаются священными животными.

Индийские торговцы никогда не упустят возможности заработать деньги, и, поскольку пассажиры служили им постоянным источником дохода, они не оставляли их без внимания.

По платформам расхаживали торговцы, предлагая пассажирам разнообразные горячие блюда; продавцы сластей и шербета; продавцы овощей и фруктов. Индийцы, продающие кокосовые орехи, имели при себе специальные ножи, которыми они срезали верхушки сочных зеленых плодов, чтобы покупатель мог тут же насладиться прохладным кокосовым молоком.

Всюду сновали торговцы водой с двумя мехами: в одном находилась вода для мусульман, в другом — для индусов.

— А продавец чая, расхаживая взад-вперед по платформе, громко кричал: «Гарам!», — что означало «горячий чай».

На каждой станции все пассажиры, как правило, выходили из вагонов, чтобы умыться, купить что-нибудь из еды или просто размять ноги.

Когда наставало время отхода поезда, машинист давал громкий гудок, и на платформе начиналась настоящая паника — пассажиры метались взад-вперед по перрону, боясь, что отстанут от поезда.

Кельвин заказал для них с Серафиной два купе и несколько купе для слуг.

Серафина только диву далась, какое количество слуг он взял с собой в поездку.

С Мартой они распрощались в Бомбее, и, хотя пожилая служанка даже всплакнула при расставании, Серафина не сомневалась, что она рада будет вернуться к спокойной, без всяких потрясений жизни в Англии.

— У меня не было времени подыскать вам служанку, — сказал Серафине Кельвин. — Но не огорчайтесь, я нашел для вас как раз то, что нужно, — слугу по имени Амар. Он рассказал мне, что в Англии его прежняя госпожа обучила его всему тому, что обязана знать горничная.

— Мужчину?! — поразилась Серафина.

— Уверяю вас, в Индии это вполне распространенное явление, — ответил Кельвин. — Амар сказал мне, что одна из его обязанностей — следить, чтобы одежда его госпожи всегда была в полном порядке. Кроме того, он дхирзи.

— А что это такое? — поинтересовалась Серафина.

— Портной, — пояснил Кельвин. — Это означает, что он не только при необходимости может вам что-то починить, но для него не составит труда даже сшить вам новое платье, если вы его об этом попросите.

— Да он просто волшебник! — воскликнула Серафина.

Когда же она увидела Амара, он понравился ей с первого взгляда.

Это был мужчина небольшого роста, средних лет, бесшумно двигающийся, который прекрасно знал, как обращаться с дамскими туалетами и ухаживать за ними.

Вскоре Серафина поняла — стоит только один раз обратиться к нему с какой-нибудь просьбой, и можно не сомневаться, что она непременно будет выполнена. Кроме того, он как-то ненавязчиво умел обеспечить ей полный комфорт, чего никогда не удавалось сделать Марте.

Кельвин предусмотрительно приказал слугам взять в поезд свои простыни, подушки и даже коврики для ног. Когда наступало время сна, кровати были уже расстелены, хотя никто не видел, когда Амар успевал это сделать.

По утрам после завтрака все убиралось в купе, словно по мановению волшебной палочки, не успевал еще поезд тронуться.

Серафине нравилась еда, которую Кельвин предварительно заказывал по телеграфу.

Обычно как только поезд подходил к какой-нибудь станции, появлялся человек в белой униформе с подносом, который был заставлен многочисленными блюдами, накрытыми салфеткой.

Им подавали огненное карри с чатни и луком, чапати, а также виски с содовой для Кельвина и лимонный сок для Серафины.

Когда поезд останавливался на какой-нибудь маленькой станции, им приходилось есть быстро, чтобы человек в белом сумел забрать тарелки.

Иногда, если они не успевали отдать назад посуду, а поезд, пыхтя, уже трогался, он бежал радом с вагоном, чтобы ему бросили в окно тарелки, ложки и чашки.

В общем, за время пути у Серафины набралось столько впечатлений, что два дня и две ночи, которые они провели в поезде, пролетели совершенно незаметно.

В Кандве они пересели на другой поезд, следующий по маршруту Раджпутана — Мальва. Этот поезд должен был идти через Индор, Нимах и Читогар.

— Вот теперь мы становимся гостями его высочества, — улыбнувшись, заметил Кельвин, когда они подъехали к станции. — И мне кажется, скоро вы сами убедитесь, что являетесь очень важной гостьей и что с вами будут обращаться как с царственной особой.

Это и в самом деле оказалось так.

Серафина увидела, что на станции их ожидает карета, запряженная четверкой белых лошадей, и охрана из личной армии магараджи с копьями, украшенными разноцветными подвесками, — весьма впечатляющее зрелище.

Красочный кортеж тронулся в путь, и теперь Серафина сама могла увидеть страну, которую так мечтала посмотреть. Вскоре она поняла, что когда Индию называют страной дивной красоты, то нисколько не преувеличивают.

Горы и долины, крутые утесы и плодородные равнины, мощные крепости и живописные дворцы — все производило на нее неизгладимое впечатление.

— Дикие птицы и изгороди из цветущего желтого кактуса радовали глаз. Серафина впервые видела такое количество верблюдов, ленивых буйволов с грустными глазами, а иногда даже слонов.

Женщины Раджастхана напоминали райских птиц.

Вместо сари они носили платья с плиссированными юбками чуть выше лодыжек — обычно красного цвета — и лифом переливчатого синего цвета, а сверху набрасывали оранжевую накидку.

И каждая — включая и тех, что работали в поле, — носила множество украшений: и ножные браслеты, и обычные браслеты, и амулеты, и ожерелья.

При каждом движении украшения тихонько позвякивали, и казалось, что звучит тихая музыка.

Все было Серафине в диковинку. Она то и дело громко ахала от восторга и обращалась к мужу с бесчисленными вопросами.

Только позже, уже вечером, Серафине пришло в голову, что Кельвину ее восторги могли показаться ребячеством.

Первую ночь они провели в небольшом дворце, принадлежавшем, как им стало известно, родственнице магараджи.

Им был обеспечен полный комфорт, одно плохо — Серафине так и не удалось поговорить с Кельвином наедине. Впрочем, после долгого путешествия ей надо было пораньше лечь спать.

Следующий день оказался очень похожим на предыдущий. Серафина узнала, что они находятся совсем близко от Удайпура и могли быть там уже сегодня вечером, если бы магараджа не собрался устроить пышный прием.

— Наденьте свое самое красивое платье, — предупредил Кельвин Серафину, перед тем как лечь спать. — Завтра очень ответственный день.

— Для вас?

— Вовсе нет, — ответил он. — Это вы являетесь почетной гостьей, человеком, к которому они испытывают истинную благодарность.

— Надеюсь, не будет… слишком много речей, — смущенно проговорила Серафина.

— Вам нужно будет лишь улыбаться и хорошо выглядеть, — объяснил Кельвин. — Все необходимые переговоры я возьму на себя.

Он сказал это таким ласковым тоном, что Серафина сразу успокоилась.

Но потом, лежа в постели, она никак не могла уснуть — все ее мысли были о Кельвине.

Она испытывала несказанную радость, что уехала из Бомбея, подальше от леди Брейтвейт.

Единственное, о чем она постоянно вспоминала, так это о том, как Кельвин поцеловал ей руку.

Серафина, правда, пыталась убедить себя, что поцелуй этот ровным счетом ничего не значит, и тем не менее прикосновение его губ вызвало в ней странное, доселе неизведанное чувство.

У нее было такое ощущение, словно в сердце ее разгорелся пожар и язычки его пламени разошлись по всему телу.

Губы Кельвина лишь на секунду коснулись ее ладони, но, когда он выпустил ее руку из своей, у Серафины возникло желание прильнуть к мужу и никуда его от себя не отпускать.

Впрочем, она тут же подавила его, сказав себе, что поцелуй этот был вызван не чем иным, как добрым к ней отношением.

И леди Брейтвейт, и змея напугали и расстроили ее. А Кельвин просто успокоил, так же как утешал ее в первую брачную ночь и во время шторма.

«На самом же деле я ничего для него не значу, — убеждала себя Серафина. — Я просто женщина, на которой его заставили жениться».

Мысль эта постоянно причиняла ей боль со времени ее замужества.

Но сейчас Серафина особенно переживала безвыходность положения, так как пришла к выводу: ее просто страшит то, что леди Брейтвейт может разрушить дружбу, которая возникла между ней и Кельвином.

И этот неотступный страх так до конца и не оставлял ее.

Однако с каждой милей, приближавшей их к Удайпуру, Серафина больше и больше радовалась тому, что они все дальше уезжают от Бомбея.

Теперь у нее не было оснований беспокоиться ни о том, что леди Брейтвейт и Кельвин могут встретиться, ни о том, что эта женщина снова пройдется своим змеиным языком по ее деньгам. А ведь это весьма и весьма щекотливая тема.

«Как хорошо, что, когда мы вернемся домой, она уже уедет!» — с удовлетворением подумала Серафина.

И в очередной раз припомнила ощущение, которое охватило ее, когда теплые губы Кельвина коснулись ее ладони.

Подъезжая к Удайпуру, Серафина и Кельвин увидели, что их встречает Целая конная армия. Всадники сопровождали их по городу, пока перед ними не возник великолепный дворец, четко вырисовывающийся на фоне синего неба.

Главный вход охраняла стража, и, когда знатные гости вышли из кареты, к ним для приветствия направился букши — командующий дворцовой охраны магараджи.

За ним несли королевские знаки отличия, знамя и литавры.

Следом шли почетные члены правительства. Они провели Серафину с Кельвином мимо солдат, стоявших на карауле, в просторный тронный зал.

Им пришлось идти через целую анфиладу залов, где было много индийцев, которые поспешно вставали при их появлении.

Серафине очень хотелось взять мужа за руку, однако она понимала, что это здесь не принято, и потому с застенчивой улыбкой на лице просто шла радом с ним.

Внезапно она услышала голос глашатая — тот оповещал о прибытии высоких гостей.

В тронном зале, который носил название «Зал солнца», висел огромный медальон с изображением светила.

Под ним располагался трон, над которым поддерживаемый серебряными колоннами простирался бархатный полог.

Трон представлял собой огромную подушку, покрытую бархатным покрывалом, которое было расшито золотом и драгоценными камнями.

При появлении Серафины и Кельвина магараджа поднялся. Это был величественного вида человек, и Серафина была рада тому, что он оправдал ее ожидания.

Его высочеству магарадже Дираджу Фатеху Сингху Бахадуру было около сорока. Борода его, уже начинавшая седеть, была разделена посередине пробором и расчесана в стороны и немного вверх, что придавало ее владельцу очень значительный и необычный вид.

Приветствовав Серафину и Кельвина в традиционных индийских выражениях, он произнес короткую речь, в которой поблагодарил ее за то, что она спасла жизнь его сыну, и заверил молодоженов в том, что он и весь его народ рады видеть их на своей земле.

Кельвин произнес ответную речь, после чего все, включая знатных сановников, расселись по своим местам.

Вслед за этим дорогим гостям были вручены подарки — Кельвин заранее предупредил Серафину, что она должна будет их принять.

Она получила изящное жемчужное ожерелье с огромным кулоном: с лицевой стороны оно было украшено рубинами и бриллиантами, а с тыльной — нежнейшей эмалью. Индийские ювелиры издавна славились умением изготавливать необыкновенную эмаль.

К ожерелью прилагались серьги и браслеты. Помимо этого, Серафина получила в подарок шали и накидки из парчи самых разнообразных расцветок, которые были отделаны драгоценными камнями.

Кельвину сообщили, что ему дарят двух лошадей: на одной должна была быть серебряная уздечка, на другой — позолоченная.

— Но вы увидите их завтра, — улыбнулся магараджа.

Когда официальная часть закончилась, все перешли в гостиную меньших размеров, где их уже ждали раджмата, магарани и маленький принц.

— Я просто счастлива, что приехала сюда, ваше высочество, — сказала Серафина, когда закончились пышные приветствия.

— Мы очень гордимся тем, что вы приняли наше приглашение, — ответила раджмата.

Теперь настала очередь Кельвина преподнести подарки, которые Серафина впервые увидела лишь сейчас, когда слуги внесли их в гостиную и разложили на столе.

Для раджматы Кельвин приготовил большую серебряную вазу для цветов, для магараджи — серебряную шкатулку, для его жены — духи в хрустальном флаконе, а для принца Акбара — много всевозможных английских игрушек.

Не желая обременять жену, Кельвин выбрал эти игрушки сам, и теперь Серафина только диву давалась, насколько удачен был его выбор — игрушки эти безумно понравились двухлетнему малышу.

После вручения подарков они поговорили немного с раджматой, потом в беседе принял участие и магараджа.

К счастью, беседа была светской и не носила официального характера. Когда она закончилась, раджмата и магараджа предложили своим гостям отдохнуть перед банкетом, который должен был состояться в их честь этим вечером.

Им объявили, что магараджа предоставил в их распоряжение Дворец-на-озере.

— Я рассказала его высочеству, что вы совсем недавно поженились, — заметила раджмата, — и считаю, что лучшего места, чтобы провести, как вы его называете, «медовый месяц», чем этот дворец, не найти.

Сначала Серафина не поняла, о чем идет речь, но, когда они увидели посередине озера дворец сказочной красоты, они оба были поражены.

— Это Дворец-на-озере, — пояснил сопровождавший их пурдхан, премьер-министр.

Их уже поджидала лодка с десятью гребцами, которая должна была отвезти молодоженов во дворец. Когда же Серафина увидела дворец вблизи, она поняла, почему раджмата сочла его самым подходящим местом для медового месяца.

Он был выстроен из мрамора: его колонны, стены, бассейны и фонтаны были выложены мозаикой, а апартаменты расписаны акварелями на исторические темы.

В самом центре дворца размещался сад, где росли цветы, апельсиновые и лимонные деревья, тамаринд и вечнозеленая пальма-пальмира, которая простирала свои перьеобразные ветви над темными кипарисами.

— Дворец этот, — пояснил премьер-министр, — был построен для высших военачальников, чтобы они могли отдохнуть здесь от своих войн и забыться, наслаждаясь лишь песнями любви.

Хотя дворец занимал площадь более четырех акров, он оказался совсем небольшим и необыкновенно уютным.

Растительность вокруг него была восхитительной — от пурпурно-малиновых цветов до золотисто-оранжевых апельсиновых деревьев.

И только когда Серафина вошла в просторную спальню, где ей предстояло провести ночь в одиночестве, ей страстно захотелось, чтобы для нее и Кельвина в этом великолепном дворце тоже прозвучали песни любви.

Впрочем, ей было не до размышлений.

Ей предстояло после отдыха приготовиться к пышному банкету, который давали в ее честь.

Серафина выбрала платье из бледно-розового тюля, украшенное крошечными бриллиантиками, которые, словно капельки росы, сверкали на нем под лучами утреннего солнышка.

И хотя она надела бриллиантовое ожерелье, а Амар искусно украсил ее волосы бриллиантами, Серафина понимала, что ей далеко до красавиц-индианок в роскошных сари, а также и до магарани и других дам, присутствовавших на банкете в украшениях изумительной красоты.

Серафина знала, что принцессы раджпутов в отличие от других индийских женщин не стесняются показаться на людях с открытыми лицами.

Однако из уважения к магарадже, а также потому, что индийские женщины, которые слыли красавицами, не должны показывать себя стареющими, они прикрывали лица краешком сари.

Впрочем, это им не мешало весело смеяться и вести оживленную беседу наравне с мужчинами.

Одно блюдо следовало за другим, и каждое было, необыкновеннее и экзотичнее другого. Из всего изобилия этих блюд Серафина знала лишь карри, которое она уже успела полюбить.

Как только банкет закончился, их опять отвезли во Дворец-на-озере.

— День выдался довольно утомительный, — сказал Кельвин, когда сопровождающие их лица наконец-то сели в лодку и отплыли и наступила благословенная тишина, нарушаемая лишь тихими всплесками воды при погружении в нее весел.

— Я немного устала, — призналась Серафина.

— Ложитесь спать, — посоветовал Кельвин. — И спите утром подольше. А я встану очень рано. Собираюсь поохотиться на тигра.

— На тигра? — удивленно воскликнула Серафина.

— Магараджа мечтает, чтобы я подстрелил зверя, который уже долгое время не дает житья крестьянам из близлежащей деревни. Впрочем, мне кажется, что он специально приберег этого хищника к нашему приезду. Надеюсь, что я в него попаду.

— Уверена, что вы отличный стрелок, — улыбнулась Серафина.

Он не стал ее разубеждать, и она, посерьезнев, спросила:

— А когда вы рассчитываете вернуться?

— Вам не придется скучать, — не отвечая на вопрос, заметил Кельвин. — Раджмата будет весь день вас развлекать. Уверен, вам будет приятно в ее обществе.

— Да, конечно, — поспешно согласилась Серафина.

— А завтра вечером нам предстоит насладиться индийскими танцами, которые, без сомнения, вам очень понравятся. Танцоры Удайпура отлично знают свое дело.

— Скорее бы уж наступило завтра.

— Спокойной ночи, Серафина. Приятных вам сновидений.

Она подождала секунду, надеясь, что он поцелует ей руку, как сделал в Бомбее, однако этого не произошло. Кельвин лишь улыбнулся ей, и Серафина увидела, что ее дожидается слуга. Тот проводил ее по мраморным лестницам, а потом по балкону в спальню.

В комнате стоял нежнейший аромат жасмина и лотоса. Цветы этого дивного растения ковром покрывали большую часть озера, как заметила Серафина.

Серафина выглянула в окно — на небе блестела полная луна, оставляя серебристую дорожку на озере.

Купола и башни дворца четко вырисовывались на усыпанном звездами небе, и Серафине показалось, что над водой разносится песнь любви.

— Дворец для медового месяца… — грустно прошептала она.

И, чувствуя себя одинокой и глубоко несчастной, забралась в постель.

Когда наутро она проснулась, светило яркое солнце, и Дворец-на-озере казался настолько красивым, что грусть ее улетучилась.

Кроме того, поступила очередная партия подарков, причем такая огромная, что подарки, которые привезли они с Кельвином, показались Серафине незначительными.

Здесь были шали, парчовые и муслиновые ткани и драгоценности от придворных и знатных сановников, которые, как и магараджа, были благодарны ей за спасение жизни принца Акбара.

К счастью, у Серафины в багаже нашлось несколько маленьких подарков, которые Кельвин предложил ей взять с собой в Удайпур.

Серафина выбрала из них красивое зеркало с ручкой, украшенной бирюзой, — на Востоке считалось, что камень этот приносит счастье, и Серафина это знала.

Амар завернул его в белую бумагу, обвязал красной ленточкой, и Серафина взяла подарок с собой, прежде чем сесть в лодку, которая должна была доставить ее во дворец.

С лодки ей хорошо был виден Дворец-на-озере, который, словно полупрозрачная жемчужина, отражался в серебристой воде.

Когда они подъезжали к апартаментам принцессы, до Серафины донеслись веселые женские голоса, звуки какого-то смычкового музыкального инструмента и чье-то пение.

Голоса эти принадлежали женщинам, живущим во дворце магараджи, однако Серафина не имела представления о том, какое они занимают положение при дворе.

Вчера днем на приеме и вечером на банкете ей так и не удалось побыть наедине с магарани, однако теперь Серафина увидела, что та ждет ее в апартаментах раджматы. Магарани оказалась не только очень красивой, но и совсем молоденькой.

Кельвин сказал Серафине, сколько лет магарадже, и она очень удивилась, что у него такая молодая жена, оказывается, он женился на ней всего три года назад.

Стройная и красивая, магарани к тому же оказалась очень застенчивой.

Поговорив с Серафиной всего пять минут, да и то несколько робко и сдержанно, она удалилась, прихватив с собой маленького принца.

— Ее высочество просто очаровательна, — сказала Серафина раджмате.

— Она пока чувствует себя неловко в присутствии белых женщин, поскольку очень мало их видит, — заметила раджмата. — Поэтому она просила меня выразить вам самую глубокую признательность за то, что вы спасли жизнь ее сына. Она будет помнить об этом всю свою жизнь.

— Довольно благодарности, ваше высочество! — взмолилась Серафина. — Вы и так чересчур щедры. И мне просто неловко выслушивать дифирамбы в свой адрес и принимать такие чудесные подарки.

— Разве можно до конца отблагодарить человека за спасение жизни? — спросила раджмата.

— Я понимаю, как ваше высочество любит принца Акбара, — заметила Серафина. — Он такой милый мальчик.

— Его высочество очень гордится им, — ответила раджмата.

— А у его высочества не было сына от первого брака?

Раджмата покачала головой.

— К величайшему сожалению, нет, — сказала она. — Мой сын женился в первый раз, когда ему было четырнадцать лет. У него родилось несколько дочерей, однако сына до сих пор не было.

— Но теперь у него есть наследник! — радостно воскликнула Серафина. — А ее высочество — принцесса раджпутов?

— Конечно, — ответила раджмата. — Ее отец — магараджа провинции, расположенной неподалеку.

— В самом деле? Значит, они познакомились и полюбили друг друга! — восторженно проговорила Серафина.

Раджмата улыбнулась:

— У нас невеста до свадьбы не видит своего мужа. О свадьбе договариваются лишь тогда, когда она подходит для обеих сторон.

Серафина замолчала.

У юной магарани и ее мужа была значительная разница в возрасте, и Серафина отлично понимала, что она должна была испытывать, выходя замуж за человека, которого она раньше никогда не видела.

Раджмата смотрела на нее ласковым взглядом.

— Должно быть, вам покажется странным, миссис Уорд, — заметила она, — что у нас не принято сначала влюбляться, а уж потом выходить замуж, но наши женщины тем не менее знают, что будут любить своих мужей.

— Откуда они это знают? — спросила Серафина. — Неужели… им не страшно… выходить замуж за незнакомого мужчину?

Говоря это, она подумала о себе. При этом она даже не представляла, что на лице ее было написано все — и страх, который она испытала в первую брачную ночь, и ужас, который пережила при виде Кельвина, когда он, огромный, как великан, вошел в ее спальню.

— Женщины в Индии боготворят жизнь, считая ее священным огнем, — ласково проговорила раджмата, — а жениха своего олицетворяют с Кришной, богом любви.

Серафина не сводила с нее глаз, а старая принцесса между тем продолжала:

— Из любви зарождается жизнь, поэтому, когда два человека соединяются священным огнем, они тоже становятся богами.

Наступила тишина. Серафина опустилась на корточки у кресла раджматы.

— Прошу вас, ваше высочество, — попросила она, — объясните мне, что есть любовь между мужчиной… и женщиной и что нужно сделать… чтобы любить своего мужа… а не бояться его.

Высоко в небе светила полная луна, и в ее серебристом свете Дворец-на-озере казался воздушным замком, словно он вот-вот улетит в усыпанное звездами небо.

У Серафины в ушах все еще звучала нежная музыка, которая сопровождала танцы во дворце.

Раджмата устроила в ее честь целое представление. Артисты пели песни на стихи Калидасы — индийского поэта и драматурга, жившего в IV веке нашей эры, — играли на различных музыкальных инструментах и танцевали. Посредством пантомимы, песен и танца они поведали историю о том, как однажды на землю Индии не пришла весна.

Боги уже устали выслушивать от людей молитвы. То им подавай холодную погоду, то жаркую, то дождь, то солнце. Но больше всего они жаловались на то, что на землю не пришла весна, а посему нечего было даже надеяться на богатый урожай.

Однако боги, вняв молитвам людей, решили отправить на землю бога любви Кришну, чтобы он помог людям. Кришна отправился в Гималаи, взяв с собой свою жену, Рати, имя которой означает «желание».

И всюду, где ступала нога Кришны, животные пробуждались от спячки и начинали любить друг друга.

Серафина запомнила две строчки из поэмы, которая была переведена на английский язык.

«Даже у диких зверей просыпалась страсть.

У каждого самца к своей самочке…»

Она поймала себя на том, что тихонько повторяла эти строки, пока лодка, — раздвигая цветы лотоса, медленно плыла по недвижимой воде к Дворцу-на-озере.

Теперь она знала — поняла это после разговора с раджматой, — что ее чувство к Кельвину, то пламя, разгоревшееся в ее сердце, когда он коснулся губами ее ладони, не что иное, как любовь.

И как только могла она принять свое чувство к нему за дружбу?

Ведь она наверняка полюбила его с той самой минуты, когда он зашел к ней в комнату после свадьбы. Позже, когда они плыли на пароходе и он был так добр к ней, это чувство лишь усилилось.

Но больше всего она любила его — и любовь эта смешивалась с ненавистью, — когда случайно услышала слова леди Брейтвейт о том, какой он «красивый, обаятельный и страстный любовник».

— Я люблю его! Люблю! — шептала Серафина. — Но поняла это лишь сейчас.

Прежде она не знала, что любовь может приносить не только радость, но и боль. Ей всегда казалось, что, когда любишь человека, хочется быть с ним рядом, пусть даже не разговаривать с ним, не дотрагиваться до него, просто знать, что он здесь, с тобой.

Однако когда они с Кельвином возвращались из Парелла и он сидел рядом с ней в карете, еле сдерживая гнев, именно любовь заставила Серафину почувствовать, какое зло причинила им леди Брейтвейт.

Именно любовь подсказала ей, что леди Брейтвейт пытается растоптать удивительное чувство, которое зарождалось в ее душе.

Теперь Серафина и сама не понимала, как она могла испугаться Кельвина настолько, чтобы не разрешить ему в первую брачную ночь стать ее настоящим мужем.

«Я хочу, чтобы он любил меня!» — подумала она.

И тут же поняла, что это невозможно. В сердце Кельвина нет места дня любви к ней, к Серафине. Он ведь и сам признался, что не хотел жениться на ней.

Да и зачем ему она, пугливая, неопытная, скучная девчонка, на которой он вынужден был жениться, когда к его услугам сколь угодно Умудренных опытом женщин?

Однако если верить раджмате, мужчина и женщина, которые прежде никогда не виделись, вполне могут полюбить друг друга.

Во время представления Серафина наблюдала за магараджей и его женой. Когда великий владыка смотрел на нее, взгляд его черных глаз становился теплее.

Облаченная в сари, которое было украшено бриллиантами, жена его была необыкновенно хороша собой, однако казалась совсем юной.

Ей было всего семнадцать — на год меньше, чем Серафине, — и тем не менее она была замужем уже три года и подарила своему мужу сына.

«Он любит ее, — подумала Серафина. — А ведь когда он женился на ней, то понятия не имел, как она выглядит».

И она тоже любила и даже боготворила своего мужа, потому что для нее он был почти таким же святым, как сам Кришна.

«И я испытываю такие же чувства к Кельвину», — подумала Серафина.

И вновь по телу ее пробежала легкая дрожь при одной мысли о том, что она могла бы быть его настоящей женой и он любил бы ее так же, как магараджа любит свою молоденькую жену.

После разговора с раджматой Серафина наконец-то поняла, что больше ничего и никого не боится.

Теперь, когда ей так доходчиво объяснили, что такое любовь между мужчиной и женщиной, она уже не трепещет при одной мысли о ней. Она все поняла!

«Почему мне никто не объяснил этого прежде? — недоумевала она. — А вот девочки-индианки с самого раннего детства знают о таких вещах».

«Неведение порождает страх», — Сделала она вывод.

Люди пришли к такому заключению задолго до ее рождения, однако для Серафины это было настоящим откровением.

«Я больше не боюсь!» — захотелось крикнуть Серафине так громко, чтобы крик этот донесся до звезд. Сердце ее готово было петь и ликовать.

Поднимаясь по мраморным ступенькам во дворец, Серафина вдруг осознала, что ей надо попытаться все объяснить Кельвину, когда они останутся наедине.

Выйдя из лодки, она увидела, что Кельвин уже ждет ее.

Они прошли в просторную, но уютную гостиную, окна которой выходили на озеро.

Слуги внесли прохладительные напитки и тут же удалились.

Кельвин опустился в глубокое кресло, и Серафина, глядя на него, в который раз подумала, что он необычайно красив.

Должно быть, в день свадьбы ее испугали его рост и необыкновенная мужественность, однако сейчас именно это делало его привлекательным для нее.

Он был настоящим мужчиной, и Серафина теперь понимала, что влекло к нему женщин, почему они хотели его и почему они так боролись за то, чтобы его не потерять.

«А его жена — я», — с гордостью подумала она.

И вновь в ней зазвучали слова только что услышанной поэмы.

Интересно, испытывает ли Кельвин влечение к ней? И если нет, может пи она внушить ему это чувство?

Если верить раджмате, мужчине ничего не стоит воспылать страстью к красивой женщине, равно как и к своей жене.

Но раджмата имела в виду мужчин-индийцев. Распространяется ли это правило на белых мужчин, в частности, на Кельвина?

Он умел сдерживать эмоции, но всякий раз, когда сердился, Серафина отлично это чувствовала. От него исходили некие флюиды, они были настолько сильны, что ей становилось страшно.

Следовательно, если бы он испытывал к ней чувство, называемое любовью, она бы непременно это ощутила. А раз она ничего не чувствует, значит, он ее не любит…

Приподнятое настроение, овладевшее Серафиной после разговора с раджматой, начало потихоньку снижаться.

Одно дело осознать, что она любит своего мужа и попытаться сделать все возможное, чтобы и он полюбил ее, и совсем другое — претворить это в жизнь.

А что, если он, как вначале, как и в первую брачную ночь, все еще не любит ее?

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Серафина встала, поставила свой бокал на столик и подошла к раскрытому окну.

Перед ней раскинулось озеро дивной красоты.

«Я должна заставить его… понять! Должна сказать ему, что я больше… не боюсь!» — подумала она.

И ей показалось, что сам Кришна, бог любви, стоит с ней рядом и подсказывает ей, что делать, шепчет на ухо слова, которые она должна произнести.

— Кельвин… — начала Серафина, но голос ее предательски дрогнул.

Он взглянул на жену — ее стройная фигурка четко вырисовывалась на фоне темного неба, бриллиантики на кружевном платье поблескивали в лунном свете.

— Да? — спросил он.

— Я… мне нужно… вам что-то сказать.

Серафина набрала в себя побольше воздуха.

Внезапно она почувствовала, что все слова, которые она приготовила, вот-вот могут сорваться с языка.

— Что же? — спросил Кельвин.

Но не успела она и рта раскрыть, как отворилась дверь и на пороге появился слуга.

— Прошу простить меня, сагиб, — проговорил он. — К вам посыльный с двумя телеграммами, отправленными по подводному кабелю.

— Телеграммы? В такой поздний час? — удивился Кельвин.

— У нас здесь нет телеграфа, — пояснил слуга, — а телеграммы очень срочные, и посыльный знает об этом.

Он протянул Кельвину круглый поднос, на котором лежали две телеграммы.

Кельвин, выпрямившись, распечатал первую, адресованную «майору Кельвину Уорду». Внимательно ее прочитал. Пока он читал, слуга удалился, и Серафина взволнованно спросила:

— Что в ней? Что-то случилось?

По лицу мужа она поняла — что-то произошло, таким оно было напряженным.

Да и зажал он листочек в руке так крепко, что Серафина даже испугалась.

В ответ Кельвин прочел вслух:

— Значит, ваш дядя умер! — непроизвольно вырвалось у Серафины.

Кельвин промолчал.

Вместо ответа он взял в руки другую телеграмму, адресованную «Герцогу Уксбриджскому».

Распечатав ее, увидел, что она была отправлена спустя два дня после первой.

Видимо, телеграмма о смерти дядюшки задержалась по дороге в Бомбей или некоторое время пролежала в Читогаре, так что обе они пришли одновременно в Удайпур.

Сначала Кельвин прочитал вторую телеграмму про себя, потом снова совершенно бесстрастным голосом вслух:

Держа в руках телеграмму, Кельвин поднялся.

— Наконец-то! — воскликнул он. — Теперь я свободен от ваших проклятых денег!

Серафина застыла как вкопанная.

Но не успела она вымолвить ни слова, не успела даже пошевелиться, как в комнату опять вошел слуга, на сей раз с блокнотом, чернильницей и гусиным пером.

— Я подумал, что сагиб, возможно, пожелает дать ответ, — проговорил он почтительным тоном. — Посыльный ждет.

Он положил блокнот на стол перед Кельвином. Тот, взглянув на него, снова сел.

— Прикажите ему подождать, — проговорил он и взялся за перо.

Написав ответ своим поверенным, он перечитал его, и в этот момент в дверях появился премьер-министр магараджи, пурдхан.

— Прошу простить за вторжение, — проговорил он, — но его высочество, узнав последние новости, во-первых, попросил меня выразить вам глубочайшие соболезнования в связи с кончиной вашего дяди, а во-вторых, передать вам наилучшие пожелания по поводу высочайшего положения, которое вы теперь занимаете.

Узнав о том, что магарадже уже известно содержание телеграмм, Кельвин не удивился.

В Индии самое тайное быстро становится явным и ни один уважающий себя посыльный не отправится в путь, не ознакомившись предварительно с содержанием телеграммы, которую он должен доставить.

Прибыв в Удайпур, он, естественно, не держал полученную информацию при себе.

— Благодарю вас, — отозвался Кельвин.

— Надеюсь, происшедшие события не означают, что вы нас покинете?

— Не вижу для этого никаких причин, — ответил Кельвин. — Чтобы добраться отсюда до Англии, нам потребуется месяц, так что, останемся мы в Индии еще на несколько дней или на несколько недель, не столь существенно.

Взяв со стола лист бумаги с ответом на телеграмму, Кельвин вручил его ожидавшему слуге.

— Попросите посыльного доставить это в Читогар как можно скорее, — сказал он. — Утром я хотел бы отправить еще несколько телеграмм.

— Это не составит никакого труда, — заверил его пурдхан, когда слуга вышел из комнаты.

— Его высочество и вы, ваше превосходительство, оказали нам с женой такой теплый прием, — продолжал Кельвин, — что было бы глупо с нашей стороны все бросить и мчаться в Англию!

— Очень рад это слышать, — улыбнулся пурдхан.

— Поверенные проследят за всем в мое отсутствие.

В голосе Кельвина прозвучали радостные нотки, которые он не в силах был одержать.

Да и кто отважился бы упрекнуть его за это! Ведь, несмотря на бесконечные заверения дядюшки в том, что он почти нищий, оказалось, что умер герцог очень богатым человеком. А ведь от его немыслимой экономии страдали все его родственники, ведь он никому не помог, даже умирающим.

И Кельвин поймал себя на том, что уже прикидывает, как распорядиться полученным состоянием. Естественно, он увеличит жалованье слугам, пенсии тем, кто служил у него раньше, и наконец-то займется политикой.

Впрочем, пока у него не было ни малейшего желания возвращаться в Англию.

Сердце его принадлежит и всегда будет принадлежать Индии, да и для Серафины эта страна стала уже родным домом, по крайней мере ему так казалось.

На Востоке спешка считается дурным тоном, а посему пурдхан остался с твердым намерением обсудить новое положение Кельвина и выяснить поподробнее, что представляет собой его поместье.

Прошел почти час, прежде чем Кельвину удалось избавиться от него. Наконец гость откланялся, выслушав просьбу Кельвина передать свое восхищение добротой магараджи и выразить благодарность его высочеству за соболезнование и поздравление.

Когда пурдхан ушел, Кельвин вернулся в гостиную и снова взял телеграммы.

Две бумажки… Два сообщения, которые кардинальным образом изменили все его будущее.

Только сейчас Кельвин вспомнил про Серафину и решил, что им надо поговорить.

Ему было неприятно, что пришлось обсуждать свои личные проблемы с едва знакомым человеком, до того, как он поговорил обо всем со своей женой.

Он заметил, что, когда приехал пурдхан, она поспешно вышла из гостиной, и решил, что у нее нет желания участвовать в пышном обмене любезностями, столь принятом в Индии.

Кельвин вышел из салона и поднялся по мраморной лестнице на балкон.

Комнаты у них с Серафиной были смежные, и, если бы раджмата с магараджей узнали, что молодожены не проводят ночи в объятиях друг друга, они были бы невероятно удивлены.

Из-под двери в комнату Серафины свет не был виден, и Кельвин, подняв было руку, чтобы постучать, снова опустил ее.

Потом легонько нажал на ручку двери.

Из окна в комнату проникал лунный свет, и Кельвину были отчетливо видны очертания Серафины, лежащей на кровати.

Она молчала, и Кельвин решил, что она спит.

Несколько секунд он прислушивался, потом тихонько позвал:

— Серафина!

Она не ответила, и он, подождав немного, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

Несколько минут после его ухода Серафина лежала не шевелясь. Потом, перевернувшись на живот, уткнулась лицом в подушку.

Она понимала — все, на что надеялась, чего ждала, теперь неосуществимо.

Кельвин сказал правду.

Слова эти вырвались у него нечаянно, и он даже не попытался как-то смягчить их либо подобрать такие выражения, чтобы не обидеть свою жену.

В сердце его не было места для нее, Серафины.

Она ему больше не нужна.

Серафина не плакала. Боль, которую она испытывала, невозможно было облегчить никакими слезами, и Серафина это знала. Она чувствовала себя такой несчастной, что не хотелось жить.

— Если бы я могла… умереть! — прошептала она. — Если бы только… могла!