ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава I Глава, которую читатели могут не читать, а я могла бы не писать

Шевалье д’Эглемон (он теперь носит иной титул и является тем самым суровым цензором, которого я упоминала в начале первой и второй частей моей книги), прочитав третью часть, снова принялся критиковать меня.

— Мадам, — сказал он, — я не хотел придираться ко второй части вашего труда, это было бы неблагодарностью с моей стороны: вы отвели мне на ее страницах лучшую роль…

— Значит, именно поэтому вам не слишком понравилась первая часть?

— Я этого не говорил (он улыбнулся), но… во второй части обо мне сказано гораздо больше… Но вот третья!.. Признайте, что я могу судить о ее литературных достоинствах, не боясь показаться неблагодарным!

— В добрый час, месье, так что же вам не понравилось? Итак?

— Очень многое.

— И все-таки?

— Ваши описания, им трудно поверить…

— Что ж, люди вообразят, что читают волшебную сказку.

— В таком тоне я отказываюсь спорить, мадам!

— Переходите к другим замечаниям, и поживее: авторы нетерпеливы и не любят, когда их держат в неведении.

— Неужели? Итак: ваш граф, вечно безумный, вечно несчастный… Скажу честно — я нахожу его угрюмым, а когда в конце сказки станет известно, что вы с ним сделали, будет еще неприятнее.

— Прекрасно! Следовательно, вы хотели бы, чтобы я — ради придания воспоминаниям романной формы — искажала главные детали или вообще не упоминала о них?

— Вы поступили бы правильно, особенно если они покажутся всем такими же…

— Такими же скучными, как вам? Не стесняйтесь, маркиз.

— Скучными? Нет, но этот граф…

— Замолчите, д’Эглемон, в ваших суждениях больше пристрастности, чем вы думаете… Граф вам никогда не нравился, потому вам и скучна его история. Я же верю в силу правды и рассказала, возможно, очень сухо, все, что касалось этого несчастного безумца. Я знаю, что его меланхоличный тон может повредить повествованию, но, если многие читатели охладеют к книге после того, как сидели вместе со мной у изголовья раненого графа, то некоторые не откажут во внимании, я даже надеюсь вернуть расположение тех, кто терпеливо дочитает до конца продолжение. Читатели простят автору сухость полудюжины глав, поняв, что они были совершенно необходимы… Вы ведь знаете…

— Да, я знаю, что вы не могли не рассказать о страдальце графе, что без него вы и ваши родители никогда не узнали бы самых важных в вашей жизни вещей.

— И что же?

— Хорошо, я признаю, что ваши дневники могут быть очень интересны… для вас и тех, кто хорошо вас знает… Но для публики?.. Это другое дело. Вот если однажды вам понадобится второе издание книги, я признаю свое поражение.

Не стоит говорить, что я продолжила писать, успокоенная судьбой множества более грустных и сухих произведений, еще более бесполезных, чем мое.

Глава II Глава, которая оказалась бы скучнее, будь она длиннее

Я поспешила сообщить милорду Сидни о приключениях графа, которые он так жаждал узнать. Я заранее предвидела ответ милорда: он действительно был тем самым счастливым соперником спасенного нами самоубийцы. Сидни полагал, что убил его в Париже, а поскольку дрались они ночью, в Бордо граф остался неузнанным. Милорд был рад, что его противник остался жив, что же до господина де Керландека, сэр Сидни совершенно не сожалел, что отнял у того жизнь. Этот жестокий человек заслужил свою участь. Сидни обещал тотчас после возвращения рассказать мне, почему он так ненавидел капитана. «Но как странен мой характер, дорогая Фелисия! — добавлял он. — Объясните мне, если можете, почему я, так долго хранивший в душе страсть (в этом мы с графом похожи, хоть мое чувство и иного рода), сегодня почти равнодушен к этой женщине? Думаю, мы вполне сможем ее найти. Она родила от меня двоих детей: одного — до того, как ее похитил жестокий де Керландек; она была беременна вторым, когда этот висельник Робер напал на меня. Несколькими месяцами раньше я был бы счастлив узнать, что она наконец свободна!.. Любя меня и ненавидя мужа, она не отказалась бы простить смерть де Керландека в честном поединке, я ведь простил ей слабость, узнав, что она вышла замуж за того… кто…»

Однако я не хочу забегать вперед. Читателям следует знать, что госпожа де Керландек не возненавидела сэра Сидни и все содеянное им простила. Но он больше не любил эту женщину, вернее, полагал, что не любит, и уверял, что именно я излечила его от безумной страсти. Сэр Сидни просил меня узнать с помощью графа, что сталось с женщиной, рожденной на свет для того, чтобы вечно становиться причиной самых странных приключений. Мне показалось жестоким использовать бедного Робера в поисках, которые заставили бы его сердце снова кровоточить. Итак, я пообещала милорду сообщать все, что случайно узнаю от графа.

Несчастный был жив, но не выздоравливал. Д’Эглемон составлял мне компанию, удовлетворяя все желания, монсеньор не отходил от Сильвины. В дом приезжали с визитами: мы с радостью принимали друзей, вежливо отказывая чужим. Приближалась зима. Мы вернулись в Париж, увезя с собой бедного графа и взяв с него обещание, что он не покинет нас, пока не оправится от ран и не приведет в порядок расстроенные дела. Милорд Сидни, бывший близким другом министра иностранных дел, сумел закрыть дело о поединке в Бордо, решив его в пользу осужденного графа. Что касается несправедливостей, допущенных в отношении его отца-маркиза де***, милорд и монсеньор пообещали сделать все, что будет в их силах, чтобы исправить их, хотя это было очень непросто. Надежда придала мужества выздоравливавшему графу: его здоровье не улучшилось, но и не стало хуже, а это на тот момент было главным (поправиться совсем он не мог).

Глава III О менее грустных вещах

На следующий день после возвращения в Париж к нам приехал с визитом милорд Кинстон. Прекрасная Солиньи только что покинула его, чтобы последовать за высоченным офицером в Гасконь: ради него она пожертвовала Парижем, Оперой, богатством, которое давал ей милорд, даже бриллиантами и нарядами, которые неуклюжий великан заставил ее продать.

Милорд не был особенно привередлив, но ему нужна была женщина. Он умирал от скуки, если его никто не развлекал и не помогал проматывать огромное состояние. Солиньи была сокровищем для избалованного англичанина, ее потерю трудно было восполнить, но мне показалось, что теперь Сильвина, видя в этом немалую выгоду, готова была утешить милорда. Он пытался завоевать мое расположение… но я дала ему понять, что не склонна к общению. Кинстон был честным человеком и близким другом сэра Сидни, он знал о его чувствах ко мне и сумел побороть искушение, решив завоевать Сильвину.

— Я устал от сумасбродок, — говорил он, с нежностью глядя на мою тетю, — они мне больше не подходят. Я хочу женщину, которая была бы не слишком хороша, но не имела дурной репутации в свете; возраст не имеет значения. Я не слишком часто занимаюсь любовью. Я обожаю застолье, мне скучно сидеть за едой напротив женщины, которая хороша лишь в постели. Я хочу, чтобы она умела думать, чтобы мы могли поговорить. Не вижу ничего плохого, если у нее будут ее любовники, — только любезные и образованные люди; с таким человеком, как я, любящая наслаждение женщина не сможет пресытиться, я буду покладист, не стану видеть лишнего, не стану ревновать, если меня будут обхаживать. Одним словом, я отношусь к неверности, как спартанцы относились к воровству: не пойман — не вор. Кроме того, я люблю тратить золото и стал бы презирать любовницу, которая не придумала бы тысячу разных способов расставания с ним; я…

— Но, милорд, вы только что, сами того не ведая, доказали нам, что являетесь любезнейшим из мужчин, а это нескромно!

— Ах, черт возьми, моя красавица, — отвечал, улыбаясь, толстый англичанин, покраснев от удовольствия, — испытайте же меня. Но что скажет на это некий прелат?

— О, совсем ничего, уверяю вас. Я слишком долго держала его в рабстве, он остается со мной только из любезности. Я вижу, что он скучает…

— Браво, дорогая! Верните этого любезного господина обществу и позвольте мне заменить его. Это будет тем приятнее, что мой друг Сидни имеет серьезные намерения в отношении прекрасной племянницы. У нас будет английский дом — лучшая из всех сделок, что я заключал в жизни.

Сильвина не отвечала ни «да», ни «нет», но было очевидно, что она согласна. Я уже видела, как очень скоро толстяк Кинстон подпрыгнет от радости. Поцеловав нас обеих, он удалился с легкостью французского комедианта — веселый, расцветший от обещания счастья.

— О Боже, да я просто сумасшедшая, — сказала мне Сильвина, как только он вышел.

— Не настолько, не настолько!

— Но как я справлюсь с толстым любовником…

— Ну вот, вы уже раскаиваетесь! Вы ведь хорошо знаете милорда Кинстона, он не продавал вам кота в мешке, его слова — всего лишь смутные обещания.

— Конечно, но он толстый.

Последнее замечание было смешным, и я расхохоталась.

Все устроилось наилучшим образом. В тот же день монсеньор написал из Версаля, что пробудет еще какое-то время при дворе, а потом отправится с племянником в провинцию, ибо его старший брат вот-вот скончается. Монсеньор ждал этого момента, чтобы женить шевалье, у него уже была на примете богатая наследница. Отъезд монсеньора означал воцарение Кинстона.

Вот так судьба навязывает людям свою волю. Желая, чтобы какое-нибудь событие случилось, она подстраивает другие, чтобы предопределить выбор смертных слепцов. Хорошая вещь — предопределение…

Глава IV Продолжение предыдущей

К вечеру снова приехал милорд Кинстон. Голова его была полна чудесных планов, причем половина касалась непосредственно меня. «Я уверен, — заявил Кинстон, — что милорд Сидни одобрит меня». Новый покровитель Сильвины хотел, чтобы мы покинули нашу слишком маленькую квартиру и переселились в особняк, он уже присмотрел один. По его мнению, следовало обновить всю мебель, прежняя вышла из моды. Из имения, подаренного мне сэром Сидни, мы привезли в Париж шестерку лошадей — английских, отлично подходивших друг другу, а вот городская карета была слишком простой и старой: милорд желал, чтобы у каждой из нас была собственная, отделанная по последней моде, и он знал, где их купить. Что касается бриллиантов, у Сильвины их было немного, а у меня так и вовсе не было. Кинстон, считавшийся знатоком драгоценных камней, попросил доверить ему эту покупку. Одним словом, все, что феи могут наколдовать своей волшебной палочкой, милорд получал за золото. Я видела, какое удовольствие замечательные планы Кинстона доставляют Сильвине, да и мне самой они очень нравились. Разве можно быть женщиной и не любить роскошь?

Вскоре мы уже наслаждались всем, что пообещал милорд Кинстон. Мы оставили несчастному графу квартиру со всей обстановкой и отправились обживать новый особняк. Там всего было в избытке, мы даже устыдились расточительности милорда. Каждый день от него привозили новые подарки, все очень роскошные. Не успевали мы чего-нибудь пожелать, как милорд Кинстон уже исполнял это с помощью госпожи д’Орвиль, которая вмешивалась в дело из женского любопытства и хорошего отношения к нам. Избавлю читателей от утомительных описаний, пусть сами вообразят изысканные яства, роскошь и элегантность обстановки, но главное — абсолютную пристойность. О Сильвине в свете было известно, что она располагала большим состоянием, появляясь на публике, мы всегда подчеркивали и нарядами и манерой вести себя, что не принадлежим к числу «женщин, которых содержат».

Милорд Кинстон оказался изумительным человеком, хоть и любил некоторые простые удовольствия. Он не был слишком умен, но обладал трезвостью рассудка, внутренним достоинством и хорошо знал свет. Словом, достаточно сказать, что милорд Сидни, во всем превосходивший Кинстона, был его другом. Сильвина хорошо ладила с толстяком, и я даже думала, что он сумел влюбить ее в себя, несмотря на весь свой жир. Так всегда бывает с женщинами, привыкшими иметь несколько любовников: они делят между ними свои милости, но всегда вознаграждают каждого, не проявляя неблагодарности фальшивых жеманниц. Сильвина, всегда спокойная, всегда кокетливая, привыкшая удовлетворять любой свой каприз, без конца обманывала толстого Креза, тем более, что он сам предоставлял ей такую возможность, одержимый страстью к нескончаемым развлечениям, так вот, Сильвина умела сделать Кинстона бесконечно счастливым. На свете много сильвин, а вот люди, подобные Кинстону, — редкость, о таких мечтает каждая жрица Венеры.

Глава V Неожиданное несчастье

Все мы — игрушки судьбы: стоит возомнить себя счастливыми, как Рок отнимает у нас спокойствие.

Мы безмятежно наслаждались приятной жизнью, но внезапно были жестоко ранены в сердце известием, заставившим нас забыть все плоды доброты великодушного англичанина.

Кинстон, любивший приводить в наш дом своих знакомых, рассказал некоторое время назад об одном из друзей, человеке редкостных достоинств, большом ценителе искусства, великом путешественнике и исследователе, который должен был вскоре вернуться в Париж. Он обещал, что мы найдем его самым любезным кавалером из всех, кого знали в жизни. Итак, мы с интересом ждали.

Как-то после обеда — мы как раз выходили из-за стола — слуга объявил о приходе лорда Кинстона и лорда Бентли. «Бентли? Милорд Бентли?» — хором переспросили мы. Господа вошли. Милорд Бентли оказался тем самым англичанином, о котором я рассказывала моим читателям в первой части этих «мемуаров», именно он увез Сильвино в Италию. Увидев Бентли, мы застыли на месте, словно громом пораженные. Он отшатнулся, узнав нас, потом отвел взгляд и, склонившись к плечу друга, залился слезами.

— Ах, милорд! — закричала Сильвина, понимая, как и я, что рыдания чувствительного англичанина предвещают какую-то ужасную новость. — Милорд, что вы сделали с моим дорогим Сильвино? Милосердные боги! Неужели я его потеряла?.. Вы молчите?.. Сильвино, дорогой супруг, неужели ты умер?

Жестокие рыдания сотрясали плечи милорда Бентли. Он сел в отдалении, а Сильвина упала в обморок у меня на руках. Толстяк Кинстон оказался в ужасном положении: Сильвина выдавала себя за вдову, он не знал, что это не так, однако, не сделай он тайны из наших имен, назови он нам имя милорда Бентли, ничего бы не случилось… Я едва сумела объяснить Кинстону ситуацию.

Сильвина, легкомысленная, любящая наслаждения, питала самые нежные чувства к мужу. Хочу честно признаться, что в последнее время мы редко вспоминали о Сильвино, но обе были столь многим обязаны ему, он был таким хорошим другом и замечательным мужем, что его потеря оказалась для нас величайшим из несчастий.

Конец бедного Сильвино был ужасен. Вот что рассказал нам милорд Бентли. Незадолго до окончания своего первого путешествия в Италию Сильвино пробудил жестокую страсть в сердце одной молодой римлянки высокого происхождения и редкой красоты. Восхищенный своей удачей, но не слишком влюбленный, он через некоторое время невозмутимо разорвал связь и больше не поддерживал с красавицей никаких отношений, даже не писал ей. Вернувшись в Рим, он захотел узнать, что с ней сталось, и ему рассказали, что она сохранила всю свою красоту и привлекательность и вышла замуж за одного из самых знатных кавалеров Италии. Тщеславие Сильвино пробудило в нем желания. Он разыскал даму и имел счастье завоевать прежние милости, но вскоре, влюбившись в некую певицу, остыл к этой даме, и она заподозрила его в неверности. В подобных случаях итальянки не жалеют никаких средств, чтобы отомстить. Новая пассия Сильвино — певица — очень любила его, он часто проводил с ней ночи, и вот однажды утром, когда он выходил из ее дома, его убили.

Так погиб любезный Сильвино, переживший попеременно счастье и несчастье в любви. Поверьте мне, галантные французы, если вы умеете кружить женские головы, оставайтесь в своей любимой стране, где даже самые серьезные любовные романы редко имеют столь трагическую развязку. Не испытывайте свои таланты по ту сторону Альп. Пусть злоключения Сильвино (и пример многих других!) научат вас осторожности. Там, в Италии, неверность может стоить мужчине жизни. В этом отношении мы, французы, воистину самые разумные люди в мире.

Глава VI Конец царствования Сильвины. Я на вершине блаженства

Я не люблю пользоваться в повествовании черными красками, однако не могу не описать печальных последствий смерти Сильвино. Его вдова опасно заболела и была на волосок от смерти. Лихорадка и кровопускания так истощили организм Сильвины, что она вскоре впала в жесточайшую меланхолию, из которой ничто не могло ее вывести. В ней ожили былые предрассудки, и некоторое время спустя милорд Кинстон, совершенно ею заброшенный, перенес свое внимание (и деньги!) на другую любовницу. С нами толстяк остался в самых дружеских отношениях. Некоторое время спустя новоявленная Артемизия[25] несколько воспряла телом и духом, к ней вернулась красота, но она совершенно неожиданно решила расстаться со мной, кинулась переустраивать свою жизнь с пылом и страстью, уготовив себе новые несчастья. Сильвина похоронила себя в монастыре, надев строгую одежду послушницы. Она вступила в общину женщин, ухаживавших за больными, заразилась оспой, едва не потеряла глаз… На ее лице остались глубокие следы несчастной болезни.

Расставшись, мы очень редко виделись с Сильвиной, чувствуя усталость друг от друга. Отношения наши были очень холодными, когда Сильвина заболела. Узнав, что ее жизнь в опасности, я забыла обо всех обидах и кинулась на помощь, чем наверняка спасла жизнь старого друга. Глупцы, окружавшие Сильвину, считали ее болезнь проявлением гнева Господня, не испытывали к ней жалости и дурно ухаживали за ней в то время, как я проклинала жестокую болезнь, предвидя ее последствия. Бездушные зеваки приводили меня в бешенство разговорами о счастливом исходе, уготованном несчастной Сильвине. Как ужасна была моя жизнь в тот момент! Я покидала подругу поздно вечером, возвращалась к ней рано утром и проводила целые дни, дыша отравленным воздухом кельи в обществе невежественных врачей, лицемерных и жадных священников, сварливых и глупых привратниц. Вся эта камарилья игнорировала меня, хотя я, не желая выводить их из себя светским лоском, приезжала только в наемном экипаже, не надевала бриллиантов и не румянила лицо.

Именно так клика противников светских увеселений исподтишка мстит своим недругам. Человек, лишенный дара нравиться, непривлекательный, обделенный талантом и удачей, получивший плохое образование, но жаждущий иметь вес в обществе, вынужден становиться под знамена реформы; эти недовольные, маскирующие дурной нрав и злобу интересами религии, объявляют вечную войну счастливчикам века. Если несчастный случай забрасывает одного из подобных людей в стан врагов, участь его бывает печальной. (Так случилось с ханжой Беатеном!) Меня не оскорбляли открыто, но проявляли столько пренебрежения, что я тысячу раз могла затеять серьезную ссору, однако, вооружившись терпением и презрением к противнику, взяла в свои руки (несмотря на хитрость моих обидчиков) всю власть в деле спасения Сильвины. Очень скоро она осознала свою глупость и цену моей привязанности и дружбы и попросила забыть все обиды и несправедливости. В душе я заранее все простила, стараясь постепенно вернуть ей рассудок, высказываясь сдержанно, по-дружески, заставляя краснеть за былые глупости. Сильвина раскаялась и желала снова отказаться от роковой набожности, и тут с ней произошло ужасное несчастье — она очень подурнела. Мне все-таки удалось вытащить бедняжку из этого мерзкого монастыря, отблагодарив за всю предыдущую заботу и ласку. Десять раз Сильвина готова была погрузиться в пропасть отчаяния, но природа и моя настойчивость одержали верх. После того, как я увезла Сильвину к себе, мы снова зажили очень дружно. Здоровье ее восстановилось, меланхолия постепенно рассеялась. Я поместила рядом с выздоравливающей несчастного графа — умирающего, печального, но очень милого, и он ни на минуту не оставлял ее одну. Сама же я вернулась к привычной жизни. Милорд Сидни любил меня, часто писал восторженные письма из Англии и содержал мой дом на широкую ногу. Иногда я виделась с лордом Кинстоном и лордом Бентли, много выезжала, одним словом, была счастлива и известна в обществе в той мере, в какой это позволяло мое положение. Только счастливая судьба и богатство способны обеспечить женщинам надежную репутацию. Как много несчастных канули в безвестность, потому что обладали только талантами и очарованием, но не имели денег!..

Глава VII Глава, в которой я возвращаюсь немного назад

Мне хотелось скрыть от читателей одно приключение, в свое время очень меня унизившее, именно по этой причине я постаралась отвлечь их внимание рассказом о бедной Сильвине. К несчастью, я слишком добросовестна и не могу долго обманывать свою публику, предвидя неприятные вопросы о пробеле, который нетрудно было заметить.

Я уже говорила вам, что милорд Кинстон в пору своего господства требовал, чтобы мы как можно больше развлекались. Природная склонность к удовольствиям входила в соответствие с этим пожеланием, и мы в полном блеске выезжали на карнавалы, балы и праздники.

Однажды ночью я присутствовала на костюмированном балу в Опере, одетая в костюм султанши, сверкающая бриллиантами. Сняв маску, я прогуливалась под руку с милордом Кинстоном, а Сильвина оставалась в ложе с несчастным графом, решившимся пожертвовать нам эту ночь, хотя доктор строго-настрого наказал ему спать. Маски, столпившиеся вокруг, произносили самые галантные и лестные для моего тщеславия комплименты, я наслаждалась словами, хоть и не показывала этого.

Одной из масок в черном домино — самой настойчивой — удалось меня заинтриговать. Этот господин говорил с большим воодушевлением, выказывая не только ум и светскость, но и много страсти. Он сообщил мне, что питал большие надежды, но потерял их, часто видел меня, но я его не замечала, думал обо мне день и ночь, я же целую вечность не обращала на него внимания. Я слушала, пытаясь угадать, кем мог быть этот кавалер, так много знавший обо мне. Милорда Кинстона наша беседа очень забавляла, он даже отослал прочь нескольких дам, жаждавших пощебетать с богатым англичанином, но потом его заинтересовала изысканно одетая женщина, он попросил дозволения сопровождать ее и оставил меня под охраной влюбленной маски в домино, выразившей по этому поводу полный восторг.

Я изнывала от любопытства. Пыл моего любезного собеседника воспламенил и мои чувства, тем более, что прекрасный д’Эглемон был в последнее время не слишком внимателен, а никакой достойной замены ему я пока не нашла и проявляла — совершенно ненамеренно — много рассудительности. Почувствовав искушение, я приписала своему таинственному избраннику тысячу достоинств, потеряв контроль над своим воображением. Я даже досадовала на себя, чувствуя, что выражение лица выдает малейшие движения моей души, тогда как маска давала моему собеседнику неоспоримые преимущества. Толпа обтекала нас со всех сторон, мы отошли в сторону, и разговор стал еще более напряженным и интересным. Я не видела лица кавалера, он упорно отказывался снять маску, извиняя свое нежелание уродством, хотя я не преминула обратить внимание на стройные ноги и руки хорошей формы (на безымянном пальце правой руки сверкал крупный бриллиант).

Лицо мое горело лихорадочным румянцем, речь стала отрывистой, рассеянный вид свидетельствовал о нараставшем желании, так что кавалер в домино легко мог понять, что понравился мне и его ждет счастье. Он поспешил сделать предложение.

— Чем я рискую под этой маской? — спросил он, понижая голос. — Чем? Если вы меня отвергаете, я испытаю стыд, но вы не узнаете, кого оскорбили… но если мне повезет… Ах! Прекрасная Фелисия!.. Покинем этот зал!.. Рискните.

— Вы не можете просить об этом серьезно! Уехать? Но с кем?! Жестокий человек! Вы требуете снисходительности, но отказываетесь… Я не могу… Но куда вы хотите… Да вы меня просто тащите силой… Это верх экстравагантности!..

Мы вышли. На лестнице он прошептал, что будет лучше воспользоваться легкой коляской, доехать до первой же стоянки экипажей, пересесть в карету и отправиться к нему. Должно быть, я в тот момент потеряла рассудок, вернее, мне не хватило присутствия духа, чтобы воспротивиться.

Глава VIII Ночные приключения

Мы с трудом нашли коляску, а та, что нам досталась, оказалась худшей из возможных: кучер был пьян, лошади едва тащились. Мы сели, и я с удивлением услышала, как мой спутник приказал ехать в Марэ. Внезапно я пожалела о том, что согласилась следовать за ним. Квартал Марэ находился слишком далеко от Оперы, и Сильвина и милорд Кинстон не могли не заметить моего побега. Следовало вернуться, но меня словно околдовали. Ругательства и удары бичом наконец заставили лошадей сдвинуться с места, мы поехали. Мой похититель, стоя на коленях, произносил одну страстную клятву за другой и наконец-то снял маску. Вместо зеркала в нашем грязном экипаже были прибиты простые доски, а боязнь простудиться пересиливала желание увидеть лицо нового любовника при свете уличных фонарей. Мне стало не по себе, но я невольно отвечала на страстные ласки своего спутника… заставляя его забыть о всякой сдержанности. Я сама шла навстречу поражению… Он воспользовался моим возбужденным желанием и весьма кипучим темпераментом, и мы познали наслаждение.

Первый миг удовольствия оказался коротким, как вспышка молнии, утолив первый голод, мы приступили к более изысканным и одновременно изощренным ласкам.

Из-за гололеда клячи тащились совсем медленно, и мы были еще далеко от Марэ. Наш возница, похлопывая себя по бокам от холода, ругал на чем свет стоит поздний час, плохую погоду и любовь (судя по всему, он прекрасно понимал, что происходит между его пассажирами). В порыве страсти мы совсем не сдерживались, и наши восклицания и всхлипы наверняка выдали любовную схватку. Грубиян позволил себе весьма циничные выражения, мой кавалер возмутился, приоткрыл окошечко и пригрозил дерзкому кучеру поркой. Тот ответил очередной грубостью, мой любовник выпрыгнул из коляски и нанес негодяю дюжину ударов эфесом шпаги. В это мгновение я узнала счастливого смертного, с которым позволила себе так забыться: это был Бельваль, тот самый Бельваль, юный учитель танцев, который…

Какое разочарование! Я рассчитывала на менее вульгарную победу. Между тем Бельваль сломал шпагу, и кучер избивал его хлыстом. Я кинулась на помощь, чтобы вырвать несчастного из рук чудовища. В некоторых домах начали открываться окна, шагах в шести показался патруль. К счастью, в одном из домов открылась дверь, и я бросилась внутрь. За моей спиной дверь тотчас захлопнули. Я была обязана неожиданной и спасительной помощью молодому человеку, который, услышав шум ссоры, схватил шпагу и, не успев толком одеться, поспешил на помощь. Самым учтивым образом он попросил меня подняться к нему и подождать окончания уличной сцены. Молодой кавалер уверял, что я не буду никоим образом скомпрометирована, и оказался прав: полицейские, схватив Бельваля и кучера, забарабанили в дверь, но мой спаситель вежливо поговорил с ними с балкона и заявил, что знает меня как весьма порядочную даму, которая не должна пострадать из-за стычки легкомысленного юноши и пьяного кучера. Потом он назвал свое имя и пригласил их прийти завтра, чтобы узнать все, что понадобится, относительно меня. Стражники удалились, ведя драчунов к комиссару. Я осталась наедине с моим великодушным маркизом: хозяин дома назвал этот титул стражам порядка.

Глава IX Как неудачно все складывалось той ночью

— Могу ли я, прекрасная дама, — спросил он после того, как я немного отдохнула, выпила бокал освежающего напитка и успокоилась, — могу ли я, не боясь показаться нескромным, спросить, каким образом вы так поздно оказались в наемном экипаже в обществе этого озорника? Позвольте мне так называть безрассудного молодого человека, который вас сопровождал.

Этот вопрос поставил меня в неловкое положение, я смутилась.

— Мне показалось, — продолжал между тем мой хозяин, — что вы не созданы для того, чтобы прогуливаться ночью по Парижу в фиакре. Этот богатый наряд, бриллианты, ваше очарование и изящество — все свидетельствует о том, что вы оказались в непривычной ситуации. Наверняка где-то стоит ваша карета, ждут слуги. Прикажите, и мой лакей отправится, чтобы…

— Нет, месье, карета и слуги ждут у дверей бального зала в Опере, там я оставила и друзей. На маскараде случилась интрига… Я теперь взволнована и не могу вдаваться в детали, к тому же они вряд ли заинтересовали бы вас, однако прошу не подозревать меня и…

— Подозревать, мадам?! Неужели я кажусь вам таким невоспитанным мужланом?

Говоря все это, он рассеянно смотрел на мое ухо, я поднесла руку к мочке и поняла, что потеряла одну сережку! Еще одно несчастье! Мы быстро спустились вниз, и маркиз, освещая землю факелом, нашел в грязи сломанную сережку — по ней проехало колесо кареты. Я была в отчаянии от стольких неудач. Быть обманутой негодяем Бельвалем! Едва не попасть в руки патруля! Потерять драгоценное украшение — и все это за то, что последовала совету глупца и села в фиакр, а он просто не хотел, чтобы я узнала, что он пришел на бал пешком!

И все-таки я сдержала свои чувства — из-за любезного маркиза.

— Мадам, — сказал он, — у меня сейчас нет кареты, но слуга готовит мой кабриолет. Вы позволите отвезти вас?

Я согласилась, удивленная тем уважением и бескорыстием, которые выказывал этот человек, молодой, чувствительный, знающий толк в женской красоте. «Какая разница, — говорила я себе, — между этим маленьким мерзавцем Бельвалем и маркизом! Первый дерзко претендовал на мои милости, не имея на них никакого права, и получил меня практически против воли, во всяком случае, не оставив мне времени на размышления. А бедный маркиз не осмеливается ни о чем просить! Не выказывает даже легкого намека на желание, хотя все обстоятельства ему благоприятствуют! Он мог бы безнаказанно сделать вид, что принимает меня за одну из тех женщин, которым не слишком идет строгость, я ведь нахожусь в его власти!..» Именно последнее обстоятельство обеспечивало полную безопасность… Безопасность! Признаюсь честно, это меня злило. Фелисия, дважды уступившая молодому озорнику (маркиз правильно назвал его), Фелисия, испачканная общением с жалким учителишкой, была слишком унижена в тот момент и не осмеливалась играть в достоинство с галантным красавцем, оказавшим ей неоценимую услугу.

Он ничего не предложил мне. Кабриолет был готов, мы сели, и маркиз отвез меня к Опере. Бал кончался, мы нашли в зале только милорда Кинстона, а Сильвина и граф уехали раньше. Мы тоже отправились домой. Я указала маркизу адрес, попросив его приехать на следующий день с визитом: мне очень хотелось продолжить наше знакомство.

Глава X Все хуже и хуже

Мои неприятности были впереди. Милорд Кинстон после моего побега с четверть часа общался с той красивой дамой, которая привлекла его внимание, потом отправился искать меня и, не найдя ни в зале, ни в ложе рядом с Сильвиной, сообщил ей о своих тревогах. Один из гостей, злой шутник, наверняка знавший Бельваля и видевший, как мы уходили, позволил себе удовольствие рассказать о моей эскападе, оживляя повествование эпиграммами. Милорд Кинстон, не терпевший насмешек, начал угрожать этой маске, его противник разозлился. Произошла сцена, от которой Кинстон еще не оправился. Он начал выговаривать мне и даже пообещал написать милорду Сидни. На какое-то мгновение я растерялась, но врожденная гордость взяла верх над испугом, и я осмелилась повысить на Кинстона голос, после чего он почел за лучшее прекратить нагоняй. Та же твердость помогла мне в общении с Сильвиной, так что мне оставалось одно — упрекать себя, произнося жестокие слова… Я умирала от усталости, но не могла сомкнуть глаз.

В полдень я позвонила горничной. Мне передали две записки, одну — официальную — от маркиза, вторую — от жалкого фата Бельваля… Первый холодно сообщал, что неотложные дела лишают его удовольствия увидеться со мной, как он обещал, он даже не написал, когда приедет; я была так раздосадована, что заранее разозлилась на пылкого танцора и чуть было не бросила в огонь его послание. В последний момент любопытство победило… Боже мой! Новое несчастье! «Я в отчаянии, прекрасная Фелисия, — писал этот наглец. — Я — чудовище, ненавидьте меня, я этого заслуживаю… но вы были так прекрасны!.. А я так влюблен!.. Позаботьтесь о своем здоровье… Я мщу себе за вас, отправляясь в ссылку, покидаю Париж, ибо решил умереть вдали от вас — от скверной болезни и ужасных угрызений совести».

Моя ярость не поддается описанию. Я напугала всех окружающих перепадами настроения и проклятиями. Когда первый приступ бешенства прошел, я приняла разумное решение и, посвятив Терезу (только ее!) в существо дела, приказала ей привести доктора, чьи таланты мне хвалили. Он показался мне тем более приятным человеком, что обошелся без цветистых речей, за которыми модные шарлатаны прячут свое невежество и жестокость.

Я честно посвятила эскулапа в свои проблемы, и он не стал жалеть меня, а прописал лекарства, режим и разумное поведение. Я пообещала, хоть и не слишком охотно. Время, которое предстояло потерять, казалось мне вечностью… впрочем, честный доктор поспешил успокоить меня: он сумеет справиться с болезнью, я могла ничего не опасаться. Маркиз время от времени приезжал ко мне, но с первого дня он расстроил меня, сообщив, что сгорает от нетерпения вернуться в провинцию, к даме, в которую страстно влюблен, и уедет, как только закончит неотложные дела в Париже. Ко мне маркиз питал нежные дружеские чувства, подкрепленные страстным желанием говорить о любимой женщине. Я испытывала тайную ревность и обещала себе, что, поправившись, подвергну верность маркиза суровым испытаниям. Я почти достигла заветной дели, когда мы узнали о смерти Сильвино. Маркиз практически сразу уехал, усилив мою печаль, потом заболела Сильвина, словом, наступили трудные дни. Бедняжка Тереза, нежно меня любившая, все это несчастное время была единственным утешением, ибо я возненавидела мужчин. Тереза спала со мной и, обожая наслаждения, стала обожать меня как любовник. Я позволяла моей пылкой субретке все безумства, находя в ее ласках странное облегчение, в котором нуждались мои чувства (в отличие от охладевшего сердца). Природа никогда не отказывается от своих прав.

О, Истина! Каких мучительных жертв ты требуешь от моего самолюбия!

Глава XI Интересные события

В Париже стояла прекрасная погода; слуги иногда относили графа в Люксембургский сад, рядом с которым находился наш особняк. Однажды он вернулся очень возбужденный, почти в горячке.

— Я пропал! — сказал он мне. — Я только что видел госпожу де Керландек. Это она, нет никаких сомнений; я узнал ее и, клянусь Господом, она тоже меня узнала. Я показал Дюпюи эту опасную красавицу и приказал не терять ее из виду, проследить, где она живет.

Я не знала, должна ли поздравлять графа или жалеть его. Страсть его вспыхнула с новой силой, но она не могла счастливо разрешиться: даже если бы госпожа де Керландек согласилась наконец выйти замуж за несчастного, он не сумел бы насладиться плодами этого счастья, ибо стал почти калекой, которому радости семейной жизни могли принести только смерть.

Вскоре вернулся Дюпюи — ему удалось узнать, что госпожа де Керландек поселилась в Париже, в своем особняке, что некоторое время назад она вернулась из путешествия, которое имело целью найти некоторых людей, живо ее интересовавших, но так ничего и не узнала.

Посланец графа ловко выведал все это у швейцара, старого болтуна, готового посвятить в дела своих хозяев первого встречного.

Дюпюи расхвалили за успешно выполненное поручение, и с того дня он только тем и занимался, что удовлетворял ненасытное любопытство графа. Для того чтобы лучше выполнять свою работу, Дюпюи попросил у меня позволения поступить на некоторое время на службу к госпоже де Керландек (он обманул одного из ее лакеев и сумел обеспечить себе протекцию швейцара — ценой множества выпитых вместе бутылок вина). План удался. Дюпюи, не моргнув глазом, заявил, что служил у миледи Сидни. Миледи Сидни! Это имя возбудило любопытство у госпожи де Керландек, и она приняла Дюпюи. Хитрец достаточно хорошо знал сэра Сидни, чтобы правильно описать его, знал, какой интерес ко мне проявляет милорд, хоть я и не его жена. (Дюпюи рассудил, что я не рассержусь, учитывая важность задания.) Оба мы не могли предвидеть всех последствий нашей невинной лжи.

Дюпюи весьма умело и умно отвечал на тысячу вопросов прекрасной вдовы, приведя ее в полное отчаяние правдоподобным описанием нашей жизни, хотя истине соответствовали только мой портрет и нежная привязанность милорда Сидни. «Довольно, друг мой, — прервала разглагольствования Дюпюи госпожа де Керландек, расстроенная известием о том, что сэр Сидни более не свободен. — Я напишу несколько слов миледи Сидни… нет, прикажите кучеру быть готовым к выезду, вы проводите меня к миледи».

Дело было утром, и я, не ожидая никаких визитов, отправилась вместе с графом за покупками, поэтому госпожу де Керландек приняла Сильвина. Желание поблагодарить за Дюпюи было всего лишь предлогом, в действительности же прекрасная вдова горела желанием самолично убедиться, так ли уж опасно мое очарование. Она не сумела скрыть неудовольствия из-за моего отсутствия. Разговор шел вяло, все внимание гостьи привлекали два портрета — мой, замечательной работы Сильвино (он закончил его незадолго до своего отъезда), и Монроза, тоже выполненный очень хорошим художником. Сильвина сообщила госпоже де Керландек, что юная особа, чье лицо вызвало жадный интерес гостьи, и есть миледи Сидни, а мальчик на портрете — родственник, к которому очень привязан милорд Сидни. Из глаз прекрасной вдовы хлынули слезы, она распрощалась и хотела немедленно уйти, но Сильвина задержала ее, дав время успокоиться.

— Вы видите, мадам, — произнесла красавица, — вы видите перед собой женщину, которую повсюду преследуют несчастья. Я не могу и шагу ступить, чтобы самые невинные вещи не нанесли мне смертельного удара в сердце. — Вытащив из кармана маленькую шкатулку, госпожа де Керландек продолжала: — Взгляните, мадам, и скажите сами, не похож ли красивый юноша, чьим портретом я только что восхищалась, на человека на этой миниатюре? (Сильвина вынуждена была согласиться.) — Так вот, — закончила безутешная вдова, — он был моим мужем и умер… В моей душе живет тысяча причин оплакивать его вечно…

Сильвина старалась утешить госпожу де Керландек, желая задержать ее до моего возвращения, но мой портрет сказал гостье вполне достаточно, она воспротивилась и простилась. Дюпюи проводил ее до коляски.

Глава XII Глава о том, как люди встречаются в такой момент, когда меньше всего об этом думают

То было утро приключений. Сильвину посетила госпожа де Керландек, я же встретилась… С кем? Со старым председателем и его высоченным кретином-зятем, господином де ла Каффардьером. Наемная карета, в которой путешествовали славные провинциалы, как раз останавливалась у дверей моего дома, когда я выходила. Мой кучер ударил лошадей хлыстом, они рванулись с места, клячи наемной коляски промедлили, экипажи сцепились. К счастью, с моими лошадьми ничего не случилось, но кучер поднял страшный шум, и, если бы пассажиры не высунули одновременно головы из окон и не узнали друг друга, возница моих провинциалов наверняка получил бы несколько хороших ударов хлыстом.

Я вовсе не желала зла чудаку председателю. Он в свое время серьезно досадил мне, но я отдавала должное его добродушию и не забывала оказанного нам в его доме гостеприимства. Итак, я улыбнулась и спросила, какой счастливый случай занес их в Париж и привел к моему дому.

— Мы с господином де ла Каффардьером, — отвечал, строя любезные гримасы, председатель, — приехали поприветствовать вас, засвидетельствовать почтение и рассказать о ваших друзьях: у нас много новостей… Но вы уезжаете, и, если только госпожа Сильвина не захочет принять нас…

— Председатель, — прервала я его излияния, — Сильвина еще не вставала, а я признаюсь вам честно и без затей в том, что у меня есть неотложные дела; однако, господа, если у вас нет более интересных предложений, встретимся через два часа в Пале-Ройяле, я присоединюсь к вам, и мы вместе пообедаем. Уверена, Сильвина будет очень рада встрече.

Они согласились, и я уехала. После магазинов я отправилась на свидание и нашла моих оригиналов на главной аллее. Они сидели в окружении молодых бездельников, которые развлекались, высмеивая наряды провинциалов. Тесть-председатель был одет в древний камзол из пурпурного сукна с фижмами, украшенный множеством серебряных пуговиц и петелек. В прошлые времена это одеяние, должно быть, производило невероятный эффект, но теперь засаленная подкладка и выцветшие букетики цветов выдавали возраст одежды. Панталоны были поновее, чулки скрутились, туфли огромного размера разносились, на голове — старый парик, под мышкой — большая шляпа, расшитая серебром. Шпага на боку и длинная трость с ручкой в виде птичьего клюва дополняли костюм председателя.

Сеньор де ла Каффардьер не уступал ему в странности наряда: он совершенно облысел и потому носил на голове странную круглую шапочку-ермолку с хохолком, а над ушами свисали напомаженные букли (из-за жары помада таяла, стекая двумя тонкими ручейками на шею). Камзол из камлота небесно-голубого цвета был расшит широким серебряным галуном, панталоны были из черного бархата, туфли на плоской подошве украшали огромные серебряные пряжки. Шпага, невероятно длинная, подчеркивала небольшие размеры оружия его тестя. Коротко говоря, обоих господ можно было показывать за деньги. Мне не хотелось приближаться к чудакам, и я, встретив на аллее подругу, послала к ним графа: он благородно Согласился увести провинциалов из сада. К несчастью, граф имел глупость отослать экипаж, в котором они приехали, рассчитывая на мою карету. Мне пришлось, краснея от стыда, посадить председателя и Каффардьера к себе на глазах у честной публики, открыто издевавшейся над несчастными. Неловкий зять разбил зеркало, пытаясь втащить в карету свою огромную шпагу. Я была в ярости, а председатель, без конца брюзжавший, надоел мне не меньше другого дурака. Наконец мы приехали.

Сильвина по-дружески встретила гостей. Они рассказали о цели своего приезда: читатели наверняка помнят, что мстительная Тереза сделала сеньору Каффардо роковой подарок. Он отдал себя в руки самого ловкого местного хирурга, имевшего репутацию кудесника, излечивающего неизлечимое. Итак, болезнь де ла Каффардьера была мгновенно излечена, однако довольно скоро после свадьбы признаки ее проявились с новой силой, оказалось, что несчастный успел передать ее нежной Элеоноре, она — Сен-Жану, Сен-Жан — госпоже председательше, а последняя — бедному председателю, который уже давно не жил с ней и попался только потому, что почувствовавшая недомогание жена решила прибегнуть к его услугам, чтобы свалить на него вину. У старика все время случались мелкие интрижки, причем с дамами, чье поведение было далеко не образцовым. Одним словом, заразился весь дом, и было решено отправиться в Париж на излечение. Хозяева платили большие деньги докторам в хорошей больнице, несчастный Сен-Жан потел в Бисетре[26]. Председатель потерял все зубы и надежду хотя бы еще один раз проявить мужскую силу, его зять совершенно облысел и ужасно исхудал, однако не утратил надежды. Дамы чувствовали себя пока не слишком хорошо, особенно страдала председательша, на которую болезнь накинулась, как огонь на дрова в старом камине, где скопилась полувековая зола. Наши гости, рассказывая о своих несчастьях, давали болезни вполне пристойные названия — подагры и ревматизма, но провести нас они не могли. Возможно, читатели сочтут меня бесчувственной, но в душе я порадовалась, что нам не придется слишком часто принимать Элеонору и председательшу в моем доме, — я бы этого не перенесла!

Ламбер и его маленькая женушка были по-прежнему очень влюблены друг в друга, жили душа в душу и развлекались, делая детей. Впрочем, в отношении Ламберов гости не сообщили нам ничего нового: время от времени мы получали известия от новоиспеченных супругов, к которым были искренне привязаны.

Глава XIII Не самая интересная глава этой книги

Граф пришел в совершенное отчаяние, узнав, что госпожа де Керландек приезжала в наше отсутствие; он жаждал узнать, что думает о нем эта дама, бывшая причиной большинства его несчастий. Я полагала, что красавица вдова должна загладить вину за совершенную несправедливость. Граф не знал, как лучше открыться любимой женщине. Мы не осмеливались вмешиваться: у сэра Сидни могли быть свои планы относительно госпожи де Керландек. По всем этим причинам, прежде чем открыться милорду, мы сообщили ему, что видели госпожу де Керландек и что она была в отчаянии от известия о его женитьбе (конечно, ложного). Писали мы и о графе, спрашивая, как следует себя вести с этим страстным безумцем. Милорд Сидни ответил, что в самом скором времени присоединится к нам в Париже, и добавлял: «Мне трудно описать, прекрасная Фелисия, что сейчас происходит в моем сердце! Я люблю вас, но если бы вы знали, какие давние и прочные узы связывают меня с красавицей Зейлой!.. Я ничего от вас не скрывал в прошлом, и вы знаете, что покорили меня удивительным сходством с этой женщиной, о которой я не переставал горевать (хотя вы безусловно заслуживаете, чтобы вас любили ради вас самой). Мне казалось, что я обижен на нее, вы же доставляли мне только наслаждение, и я убедил себя, что теперь навсегда привязан только к вам и смогу увидеться с Зейлой, не испытывая любовного трепета, не ревнуя ее к новым любовникам… Но я ошибался, к счастью, ваша система пришла мне на выручку: вы внушили мне, что сердце не должно принуждать себя к верности предмету даже самой сильной страсти, лучше предложить ему нежную и верную дружбу. Мои дружеские чувства к вам, Фелисия, умрут только вместе со мной!»

Остальная часть длинного письма милорда содержала описание истории его романа с госпожой де Керландек. Ее звали Зейлой, когда Сидни встретил ее в колониях и влюбился без памяти. Он увез ее в Европу на фрегате, которым командовал в свои двадцать четыре года (дядя сэра Сидни был адмиралом английского флота, и он служил на море с ранней юности). Франция в то время находилась в состоянии войны с Англией. Фрегат Сидни был атакован французским кораблем под командованием господина де Керландека, завязался упорный бой, исход его долго не мог решиться. Зейла, бывшая на сносях, из страха, что ее забудут в маленькой каютке, где ей приказал спрятаться Сидни, осталась на палубе и разродилась среди убитых и раненых английских матросов. Французский капитан, одержавший верх в схватке, кинулся на английский фрегат с самыми решительными из своих людей. Застывшая от ужаса, измученная болью, забрызганная кровью раненых, Зейла все равно была так хороша, что любовь сразила француза с быстротой молнии. Он приказал, чтобы даму перенесли на его корабль, но Сидни в ярости кинулся на противника, что позволило английским матросам спустить Зейлу с фрегата в шлюпку, которая была последней надеждой побежденных. Жестокий Керландек, вернувшись на борт своего корабля, спокойно наблюдал, как горящий английский фрегат опускается в пучину вместе с несчастным Сидни, не пожелавшим покинуть тонущий корабль. В то же мгновение волна перевернула шлюпку, но французы вытащили из воды Зейлу, которую один храбрый матрос завернул вместе с новорожденным ребенком в одеяла. Всем остальным членам экипажа французы спокойно позволили утонуть.

Одержав эту жестокую победу, господин де Керландек продолжил плавать, а Сидни, став игрушкой волн, сумел уцепиться за останки фрегата; на следующий день его подобрало голландское судно, и он чудом спасся… Сидни не верил, что его любимая Зейла могла избежать смерти. Он вернулся в Англию и долго горевал, оплакивая ее. Сама же Зейла, гораздо меньше любившая Сидни, чем он ее, и не сомневавшаяся в его гибели, оказалась во власти победителя, одержимого страстью и столь же нежного к ней, сколь жесток он был к врагам. Зейла не имела ни поддержки, ни денег, у нее на руках был крошечный ребенок. Соблазненная богатством и положением, которые предлагал ей капитан де Керландек, Зейла сдалась и по возвращении во Францию вышла за него замуж. Читатели помнят, как много лет спустя Сидни вновь встретился с Зейлой, как она опять полюбила его и как он наконец отомстил де Керландеку в Бордо.

Глава XIV Счастливые перемены в делах графа и в моих собственных

Кавалер, с которым я познакомилась благодаря ночному приключению с Бельвалем, бесчувственный маркиз, наконец вернулся в Париж и немедленно явился к нам с визитом. Между ним и несчастным графом завязалась тесная дружба — их семьи происходили из одной провинции. Маркиз, собираясь в путешествие, пообещал своему другу сделать все возможное, чтобы выяснить, что сталось с дальними родственниками графа, — тот хотел перетянуть их на свою сторону. Граф хотел знать, что они думают о его отце, действительно ли подозревают, что тот совершил подлое убийство, в котором его обвинили. Маркиз привез из провинции самые обнадеживающие новости: мерзавец-негр, ставший виновником бесчестия и гибели своих хозяев, умирая, попросил позвать кого-нибудь из семьи графа и признался во всех грехах. Эти дворяне, бедные и совсем не тщеславные, безвестно жившие в провинции, ограничились тем, что попросили двух нотариусов записать и заверить признания несчастного негра, но не сочли нужным ни обнародовать их, ни предпринять меры для того, чтобы обелить память своего родственника. Они не знали, что сын графа жив, но, когда наш друг сообщил им радостную новость, фамильная честь и родственные чувства проснулись: они пообещали сделать невозможное, но добиться оправдания достойного отца графа де***.

Слабость графа была так велика, что маркиз не мог прямо сообщить ему столь важные новости. Мы держали совет и пришли к решению посвящать его в суть дела постепенно, тем более, что роковая страсть к госпоже де Керландек, разгоревшись в его сердце, могла убить его, узнай он, что совершенно оправдан и имеет право претендовать на ее руку.

Маркиз наилучшим образом устроил дела товарища, чего нельзя было сказать о его собственных. Его провинциальная любовница не терпела междуцарствия и быстро нашла ему временную замену, хотя в письмах продолжала клясться в страстной любви и верности. Маркиз надеялся сделать ей приятный сюрприз, приехав без предупреждения, но один из его близких друзей решил предупредить беднягу об измене, чтобы встреча со счастливым соперником не стала слишком жестоким ударом. Влюбленный маркиз сначала отказывался верить, но ему показали… и он смирился. Новый любовник все ночи проводил у жестокой кокетки. Оскорбленный маркиз устроил скандал, ранил его, а обманутый муж отправил жену в монастырь. Закончив с делами и выполнив все поручения, маркиз вернулся в Париж, стараясь изгнать из сердца несчастливую любовь.

Как кстати он явился! Я теряла милорда Сидни (так я, во всяком случае, полагала) и очень нуждалась в утешениях. Маркиз показался мне в тысячу раз более любезным, его легче было завоевать, тем более, что история с графом показала, какая у него прекрасная душа и доброе сердце. Новое положение свободного человека делало его совершенно очаровательным. Влюбленный, как правило, целиком поглощен мыслями о предмете своей любви. Питая очень мало интереса к остальным людям, он не дает себе труда нравиться обществу: уединившийся, сосредоточенный на своей любви, он и не думает извлекать пользу из своей привлекательности. Когда мы познакомились, маркиз был именно таким человеком, но теперь все переменилось. Я целиком отдалась своему чувству, мою радость омрачало одно: я опасалась, что в нашу первую встречу произвела на маркиза неблагоприятное впечатление. Я понимала, что маркиз опасается моей мести за былой отказ, во всяком случае, так на моем месте поступили бы многие тщеславные женщины. Боже, как далека я была от подобных мыслей! Догадавшись о страхах маркиза, я стала обращаться с ним самым любезным образом и наконец добилась признаний в любви — тем более страстных, что он долго сдерживал проявления своего чувства.

Глава XV Конец моих печалей. Как я была наконец вознаграждена

Мой новый любовник совершенно не был похож на былых возлюбленных: высокий и красивый, как д’Эглемон, ласковый, как Монроз, он не отличался ни легкомыслием дяди-прелата и его племянника, ни серьезностью англичанина, милорда Сидни, ни неопытностью моего юного ученика. Маркиз был мягким, нежным, хотел нравиться, был учтив и услужлив, остроумен и обладал еще тысячей иных талантов.

Впрочем, как бы сильно я ни была расположена к этому очаровательному кавалеру, очень скоро мне стало ясно, что его чувство во много раз сильнее того, что я способна дать в ответ. Маркиз заставил меня пожалеть, что я не слишком чувствительна, передо мной снова со всей остротой встал вопрос: «Что лучше — любить с легким сердцем, часто меняя пристрастия и наслаждаясь, или жить любовью к одному-единственному человеку, отдавая ему все лучшее, что в тебе есть?» Я всегда была сторонницей перемен, теперь мне хотелось постоянства. Увы, серьезно задумавшись о скрытых мотивах нового желания, я с болью в сердце поняла, что это всего лишь видоизмененная страсть к разнообразию. Я убедила себя, что рождена для того, чтобы порхать от одного каприза к другому, нигде не задерживаясь, ни к кому не привязываясь надолго, а потому не стоит делать бесполезных усилий, чтобы ответить на страсть молодого маркиза чувством не только сильным, но и исключительным. Я убеждала себя, что маркиз, так легко утешившийся после измены коварной любовницы, не будет слишком долго переживать и мою будущую измену. Все эти выводы я сделала прежде, чем подарить счастье маркизу и стать счастливой самой.


Болезнь Сильвины не только изуродовала ее лицо, она изменила ее характер. Сильвина стала во всем слишком щепетильной, она забыла, как без всяких угрызений совести давала волю своему бурному темпераменту. В ней теперь преобладало этакое ханжество, несчастное наследство глупой набожности. Красивой женщине бывает очень горько потерять свою привлекательность… К несчастью, я больше не чувствовала себя совершенно свободной и не могла вести себя с маркизом так же, как когда-то с д’Эглемоном и другими любовниками. Сдержанность была тем более необходима, что в доме находился несчастный граф. Таинственность усиливала удовольствие от нашего романа. Маркиз тайно занимался со мной любовью. Одна только верная Тереза была в курсе этой связи. Каждый вечер маркиз покидал наш дом, а потом сразу же возвращался через маленькую калитку в саду, от которой у него был ключ.

Мне пришлось бы потратить слишком много бумаги, реши я описать все очарование моих ночей с маркизом. Мой любовник, сильный и нежный мужчина, был создан для того, чтобы доставлять наслаждение сладострастной женщине. Желая, чтобы я тысячу раз за ночь умирала и возрождалась, маркиз искусно берег драгоценную влагу, дающую начало жизни.

Как редки чувствительные мужчины! Большинство из них считают нас машинами, способными развлечь их на короткое мгновение, а потом они оставляют нас наедине с жадным огнем желания; другие, бахвалясь своей силой, утомляют женщин, но не обладают волшебным искусством дарить удовольствие. Очень часто мужчины бывают похожи на эльфов, они умеют зажечь женщину, оттянуть тысячей разных прелюдий момент наивысшего счастья, а в решающий момент не способны довести дело до конца. Те из них, кто похож на д’Эглемона, жаждут развлечь всех женщин на свете, эти банальные самцы ни в чем не могут сравниться с моим милым маркизом, ибо душа его целиком принадлежала любимой женщине. Живя с маркизом, я была совершенно уверена, что, покинув мои объятия, он не бросается к первой встретившейся ему кокетке, я могла не опасаться ни нескромности, ни измены. Одним словом, я была совершенно счастлива и впервые любила мужчину бескорыстно.

Глава XVI Посредничество Дюпюи. Что из этого вышло. Письмо госпожи де Керландек

Тем временем наш интриган Дюпюи служил интересам графа в доме госпожи де Керландек. Этот слуга, общительный и наделенный изобретательным умом, без труда завоевал доверие новой хозяйки. Ласковая, простая, именно такая, какой мне описывал ее граф, Керландек скоро привыкла болтать с Дюпюи, ведь он знал милорда Сидни. Зейла рассказала Дюпюи о своих приключениях, конечно, не обо всех; не было забыто и происшествие в Бордо и участие в нем Робера. Дюпюи, следуя принятой на себя роли, начал строить предположения, сравнивать имена, даты… обстоятельства, и вдруг выяснилось, что он назвал этого самого господина Робера… Ведь у этого человека такая внешность!.. Такие манеры!.. Такой характер!.. Он так поступал! Бывал в тех местах! Он был страстно влюблен в некую красавицу… значит, эта красавица — мадам… В таком случае господин Робер вовсе не ничтожество, как говорит мадам! Он — благородный дворянин, с титулом — в этом Дюпюи совершенно уверен. Конечно! Господин Робер был хорошо известен в Париже, и, если мадам хочет узнать детали, она немедленно их получит… Да, господина Робера обвиняли в смерти офицера флота, по всему выходит — мужа мадам! Но то была чистая клевета! Господин Робер отмылся от отвратительного и несправедливого обвинения. Больше того — его самого едва не убили на дуэли, ведь он дрался на стороне капитана де Керландека против друга милорда Сидни.

В этом месте разглагольствования Дюпюи были прерваны. Госпожа де Керландек сообщила ему, что дело о дуэли в Бордо, где обвинение было выдвинуто против Робера, неожиданно прекращено министерством. Секретной бумагой двора ее уведомили, что милорд Сидни добровольно признался, что убил господина де Керландека; у нее же были собственные причины прекратить преследования, хотя загадка так и осталась неразгаданной. Если капитан де Керландек погиб от руки Сидни, то госпожа де Керландек склонна считать эту смерть карой за совершенное преступление, а обвинения против Робера — несправедливостью, которая должна быть непременно исправлена. Именно к таким выводам Дюпюи и хотел подвести свою хозяйку.

— Мадам, — сказал он, — я вижу единственную возможность вознаградить человека, подобного господину Роберу, если он еще любит мадам после того, как она навлекла на него столь ужасные несчастья.

— И это средство, Дюпюи?..

— Выйти замуж за благородного дворянина, будьте уверены, он смеет претендовать на эту честь не меньше милорда Сидни…

— Милорд Сидни — неблагодарный человек, женившийся, чтобы принести мне все страданья мира…

Дюпюи смутился: ему не хватило дерзости упорствовать во лжи, которая могла навредить ему в будущем. Однако это привело к тому, что хозяйка перестала во всем доверять своему доверенному слуге. Втайне от него она приказала провести некое секретное расследование, и вскоре выяснилось, что я была всего лишь любовницей милорда Сидни, что Дюпюи часто приходил в мой дом, где жил незнакомец, чье описание совершенно подходило под портрет того самого Робера… Зейла вспомнила, что видела в Люксембургском саду человека, очень на него похожего, который обратил на нее внимание; также его сопровождал лакей, побежавший за ее каретой, и на нем была ливрея моего дома. Подозрения превратились в уверенность, когда, Дюпюи, уволенный со службы, был немедленно принят к нам обратно. Тревога и любопытство госпожи де Керландек заставили ее написать следующее письмо, адресовав его миледи Сидни:

«Миледи! Несчастнейшая из женщин воспользовалась некоторое время назад ничтожным предлогом, чтобы увидеться с вами, но мы, увы, не встретились. Сегодня я хочу признаться, почему добивалась чести побеседовать с вами. Я приняла к себе на службу человека по имени Дюпюи — он тогда покинул ваш дом, а теперь вернулся туда. Этот молодой человек очень хорошо осведомлен обо всем, что касается вас, миледи Сидни, некоего Робера и милорда Сидни (моя странная судьба тесно связала меня с этим человеком), которым я, по определенным причинам, очень интересуюсь. Дюпюи мне многое открыл, но лишь вы, миледи, можете сообщить правду об определенных фактах и событиях. Надеюсь, вы уделите мне час времени для беседы. Если вы знаете, что я была знакома с милордом Сидни, пусть это не станет препятствием нашему свиданию. Я не имею никаких притязаний, тем более, что знаю о ваших священных правах… Но… нет, сейчас я не могу сказать вам больше. Прошу вас, давайте увидимся, мадам, заверяю, это принесет пользу нам обеим. Я не боюсь свидетелей, и вы можете пригласить на нашу встречу даму, которая принимала меня в вашем доме. С нетерпением жду вашего ответа, мадам, надеясь на сердечное понимание и снисходительность.

Зейла де Керландек»

Глава XVII Глава, в которой описываются люди, попавшие в затруднительное положение

Я размышляла, что мне ответить на письмо госпожи де Керландек, когда лакей милорда Сидни объявил, что его хозяин вернулся в Париж и собирается навестить меня этим вечером; мне необходимо было увидеться с милордом как можно раньше, и я отослала со слугой записку, прося приехать немедленно, ибо я должна сообщить ему крайне важные вещи. После этого я в двух словах ответила госпоже де Керландек, назначив свидание через день.

Я пребывала в странном смятении. Огорчение по поводу возвращения милорда Сидни ясно доказывало, как дорог мне стал маркиз… Как повести себя?.. Что сказать?.. Какой порядок вещей удовлетворит обоих моих любовников? Я уважала милорда Сидни и многим была ему обязана, но маркиза я любила всей душой и не могла пожертвовать им… Мне не пришлось долго размышлять, чтобы решить, что я готова отказаться от земель, драгоценностей и экипажей, но не от своего возлюбленного. Последнее письмо милорда несколько ободрило меня: обретя любовницу, которую считал потерянной навсегда, он наверняка предоставит мне свободу… Но что будет с бедным графом? Неужели я поступлю наперекор интересам его любви? Хочу ли, чтобы госпожа де Керландек никогда не стала его женой?.. Граф не был мне безразличен, он заслуживал счастья, его следовало вознаградить за все те страдания, которые он перенес по вине роковой женщины, приносившей одни лишь страдания любившим ее мужчинам.

Маркиз имел такт никогда не спрашивать меня об источниках безбедного существования, его молчание доказывало, что он полагал меня богатой наследницей и не знал, кто оплачивал все мои безумные расходы. Сам маркиз не был богат, во всяком случае, размер его личного состояния явно не соответствовал высокому рождению и рангу знаменосца королевского двора. Как рассказать ему о моем положении? Сказать: «Маркиз, твоя любовница более собой не располагает, она принадлежит человеку, который теперь отнимет ее у тебя. Я потеряю все свое богатство, если останусь с тобой, но я твердо решила предпочесть любовь благополучию!»? Я знала, как будет удручен мой чувствительный и великодушный маркиз. Располагай мой любимый состоянием, достойным его положения, он наверняка пошел бы ради нашего счастья на любые жертвы, но я знала, что любовник ничего не может мне предложить…

В этот момент маркиз прервал мои мучительные размышления. Увидев его, я не смогла сдержать слезы.

— Что произошло, прелестная Фелисия? — спросил он, и в его голосе прозвучали тревога и любовь. — Вы плачете?! Случилось какое-то несчастье?

— Самое ужасное, мой дорогой маркиз. Вы готовы разделить его со мной?

— Вы повергаете меня в ужас!

— Нас скоро разлучат…

Услышав эти страшные слова, маркиз упал в кресло, едва не лишившись чувств. Граф, знавший, что его друг отправился ко мне, прибежал в спальню и был изумлен нашим волнением. Взглядом я дала маркизу понять, что прошу его сохранять молчание, а графу объяснила, что мы получили неприятное известие. Граф забеспокоился и попросил ввести его в курс дела, но объяснению помешала Сильвина, которой доложили о приезде милорда. Она радостно кудахтала, забыв, что мы не одни. Граф задрожал, а маркиз заставил меня покраснеть от стыда под его проницательным взглядом. Он наконец понял, что возвращение милорда Сидни и есть то самое несчастье, к которому я пыталась его подготовить… мы молчали. Маркиз, понимая, что его присутствие смущает нас, раскланялся и вышел. Я не осмелилась подать ему знак, чтобы не выдать тайну, но знала, что он вернется ночью, как обычно; никогда прежде я не чувствовала большего желания увидеть его снова как можно скорее.

Глава XVIII Как я сообщила графу то, что мы от него скрывали. О том, что с нами случилось. Первая встреча с милордом Сидни

Как только мы остались одни, граф заговорил:

— Наконец-то наступил роковой момент, когда будет решено, жить мне или умереть! Он вернулся, этот ужасный незнакомец, вечная преграда на пути моего счастья! Я не могу и не хочу скрывать от себя, что госпожа де Керландек любит милорда Сидни, и, если вы, прекрасная Фелисия, не употребите власть своего очарования и ума, чтобы отвратить англичанина от желания вернуть себе госпожу де Керландек, надежда на счастье, поддерживавшая во мне жизнь, уйдет навсегда…

Граф разрыдался, не удержались от слез и мы с Сильвиной.

— Дорогой граф, — сказала я, обращаясь к несчастному самым ласковым тоном, — воображаемое счастье воссоединения с госпожой де Керландек не должно быть главным предметом ваших желаний, не теперь! Прогоните прочь из сердца тоску и ревность. Сегодня судьба хочет исправить все причиненные вам несправедливости.

Граф слушал с жадным вниманием.

— Как? Какое счастье, о чем вы говорите, мадам?.. Какую надежду хотите мне подать?.. Разве со мной может случиться что-нибудь радостное? Нет, дорогая Фелисия, я не верю! Я могу стать счастливым, только если…

— Вы будете счастливы, милый граф, благодаря великому событию, и, если бы вам пришлось выбирать между рукой бесчувственной Керландек и безмерным счастьем, которое я вам предсказываю…

— Заканчивайте же, Фелисия, я умираю от нетерпения! Не дразните человека, которому, возможно, осталось жить всего несколько дней!

— Вы будете жить, граф! Ваш достойный отец…

— Мой отец?

— Этот человек, такой благородный и такой несчастный, оправдан благодаря признанию тех, кто его когда-то оклеветал. Вы будете удовлетворены, видя, как его памяти воздается должное, сможете гордиться своим происхождением и положением, вернетесь в общество…

То, чего мы так опасались, случилось. Волнение оказалось столь сильным, что граф потерял сознание. Весь дом кинулся ему на помощь. Графа перенесли в его комнату, но я не жалела о своем поступке: несчастный неизбежно должен был встретиться с милордом Сидни, и я не хотела, чтобы он, поддавшись бешеному темпераменту, затеял ссору с моим покровителем, она могла иметь трагические последствия. Я пролила на душу умирающего бальзам надежды и утешения, а волнение первых мгновений скоро пройдет. Я отвратила воображение графа от роковых идей и предметов, которые раздували в его душе опасную ревность (Сильвина не осудила моего поведения). Врач, лечивший графа, сделал ему небольшое кровопускание, и больной спокойно заснул.

Наконец приехал милорд Сидни; он обнял меня, шепча нежные слова, я отвечала демонстративно холодно, опасаясь, как бы не пришлось позднее краснеть за свое коварство. Одним словом, я приняла Сидни совсем не так, как хотела моя искренне привязанная к нему душа, — а виной всему были мысли о маркизе.

Милорд не сумел скрыть изумления при виде изуродованного лица Сильвины, что не ускользнуло от ее внимания.

— Признайтесь, милорд, — произнесла Сильвина, стараясь казаться безмятежной и даже веселой, — в другом месте вы не узнали бы меня при встрече? — Потом добавила с наивностью, которая самым странным образом уживается в женщинах со скрытностью: — Как счастлива эта маленькая сумасбродка! Она легко заплатила в детстве роковую подать, которая все отняла у меня!

Меня задела ревнивая фраза Сильвины, которая лишний раз подтвердила печальную истину: несмотря на самую искреннюю дружбу, изуродованная женщина не прощает ту, что сумела сохранить красоту.

Глава XIX Глава короткая, но интересная

Милорд Сидни задержался у нас до вечера. Его дружеский тон совершенно меня успокоил, я обрела уверенность, и мы свободно поговорили обо всех делах, и даже о его последнем письме.

— Я вас достаточно хорошо знаю, — сказал он, — и потому не боюсь, что моя откровенность вызвала у вас неудовольствие. Я также думаю, дорогая Фелисия, что вы меня слишком уважаете, чтобы вообразить, будто, обретя Зейлу, я перестану чувствовать к вам привязанность. Я люблю эту женщину, но не стану с ней даже встречаться, если счастье жить с ней повлечет за собой утрату вашей дружбы. Я буду по-прежнему заботиться о вашем состоянии, я так богат, что смогу всегда содержать ваш дом на самую широкую ногу…

— Милорд, — прервала я его, — если вы действительно хотите, чтобы мы остались друзьями, прошу вас никогда больше не затрагивать эту тему. Мне ни к чему сохранять роскошь, она способна лишь навлечь на меня презрение, которым общество награждает женщин, живущих за счет своих прелестей. Я была очень молода и тщеславна, когда хотела блистать в свете, затмевая всех, но роскошь не нужна мне для счастья. Спокойная жизнь, избранное общество, достаток без излишеств, тихие удовольствия — вот что мне действительно необходимо. Я останусь жить в очаровательном доме, который вы мне великодушно подарили, но продам излишнее богатство — оно позволит мне достойно жить всю оставшуюся жизнь…

— Тем более, милорд, — вступила в разговор Сильвина, чью ревность успокоила моя благородная сдержанность, — что Фелисия однажды получит от меня в наследство все деньги, которыми я располагаю.

Милорд не пожелал ничего слушать и перевел разговор на своего несчастного соперника. Когда мы с Сильвиной пересказали ему все, что касалось графа, он заявил, что беды этого человека не могут помешать ему самому жениться на вдове де Керландека. Зейла родила от него двоих детей, о судьбе которых он, к несчастью, ничего не знал, она любила его, он был очень хорош собой, богат и совершенно здоров. Оставалось дождаться следующего дня и узнать мнение госпожи де Керландек.

В полночь милорд удалился, оставив меня совершенно спокойной. Сердце мое утешилось, и я с нетерпением ждала маркиза, горя желанием сообщить ему, что препятствие нашему счастью устранено. Едва я начала приводить себя в порядок к ночи, как появился мой самый нежный из любовников. Он выглядел как человек, перенесший тяжелую болезнь, его бледность и потухшие глаза потрясли нас с Терезой, но это новое доказательство любви наполнило мою душу счастьем. Я поспешила загладить свою вину, и мы провели счастливые часы, лаская друг друга и произнося страстные клятвы. Маркиз, казалось, возрождался к жизни, слушая мой рассказ и проливая слезы радости. Тереза в своем углу тоже глотала слезы. Эта ночь стала одной из самых счастливых в моей жизни.

Глава XX О деньгах. О том, как Тереза неожиданно заработала целое состояние

На следующий день я была ужасно удивлена, найдя на своем туалетном столике мешочек с тысячей луидоров. Тереза улыбалась: она не смогла утаить от меня, что деньги принесли вместе с горой очаровательных безделушек, среди которых была золотая коробочка с портретом милорда Сидни замечательной работы. Моей нескромной конфидентке было приказано спрятать где-нибудь деньги, чтобы я нашла их как бы случайно. Я покраснела, подумав, что милорд делает мне роскошные подарки в то время, как я изменяю ему самым решительным образом. На какое-то мгновение мне захотелось отослать золото сэру Сидни, но здравый смысл подсказал, что, уступив странному искушению, я совершу ошибку, практически признавшись в новом романе. В голову мне пришла другая идея, гораздо менее опасная и очень заманчивая: я решила тайно передать деньги маркизу, который, как я знала, очень нуждался в средствах. Его слуги имели нескромность рассказать моим людям, что их хозяин уже много дней не бывает в обществе, поскольку не имеет возможности играть: он без конца проигрывал. Я ухватилась за этот предлог и, ловко изменив почерк, написала, что одна особа весьма сожалеет о том, что он перестал бывать в ее доме, и, понимая, что виной всему — неудачи в игре, прилагает к письму некоторую сумму денег, надеясь разделить с ним и успех, и несчастье будущих попыток испытать судьбу. В письме содержалось требование не пытаться отыскать человека, оказывающего ему услугу.

На следующий день мой изумительный любовник, последовав моему примеру, придумал хитрый план, как разделить со мной полученные от неизвестного доброжелателя деньги: он написал, что приобрел несколько билетов лотереи и имел счастье выиграть тысячу луи, а потому просит меня принять половину. Его изобретательность не позволила мне отказаться от денег, тем более, что маркиз принял все необходимые меры, чтобы придать своей лжи правдоподобный вид.

Огромный выигрыш маркиза был обманом, а вот мадемуазель Тереза по прошествии нескольких дней действительно стала обладательницей большого куша, выиграв в лотерее Военной школы. Вот как это случилось.

О, Фортуна! Как же все перемешано в огромной урне, из которой ты наугад вытаскиваешь человеческий жребий! Как часто серьезное несчастье влечет за собой невероятную удачу!.. Как… впрочем, к чему все эти восклицания? Оставим в покое судьбу и ее капризы и вернемся к Терезе.

Вы, конечно, помните, что, когда на нас напали бандиты, один из них кинулся за убежавшей в кусты Терезой. Я рассказывала читателям, что кокетливый взгляд моей служанки наповал сразил всех негодяев, самый шустрый и поймал ее. В суматохе схватки о них забыли.

Тереза, понимая, что ей угрожает серьезная опасность, опустилась перед солдатом на колени и начала умолять сохранить ей жизнь.

— Жизнь? Ну конечно, моя красавица, — отвечал он, — но вы ведь не откажете мне в небольшой милости, не так ли?

В ход пошли жаждущие руки, которые нетерпеливо обнажили прекрасную грудь, а затем и другие прелести…

— Главное — не кричите, принцесса, а не то…

— Богом умоляю, месье… вы похожи на благородного человека…

— Да, да, но нам следует поторопиться…

— Как?! Вы осмеливаетесь?..

— Черт возьми, конечно, и вот вам доказательство…

— Фи! Спрячьте, месье!.. Перестаньте… Что вы собираетесь… (Юбки мешали насильнику, и он разрезал поясок ножом.)

— Вот так, теперь дело пойдет быстрее.

— Великий Боже! Лучше убейте меня… Ах! А-а-а! Вы делаете мне больно… Несчастный… остановитесь… О-о-о… Вы погибнете… Довольно… Вы не знаете…

— Вперед, мой корабль!

— Месье!.. Друг мой… ах!.. Я… я в отчаянии… но… какое упрямство!.. Да оставьте же меня, несчастный!

— Еще одно мгновение…

— Я умираю…

Не думайте, милые читатели, что, подобно многим велеречивым писателям, во всех деталях описывающим события тысячелетней давности, я почерпнула описание этой сцены в своем воображении! Потерпите мгновение, и вы узнаете, как я узнала все частности этой истории. Итак, вернемся к нашему повествованию.

Глава XXI Продолжение и окончание рассказа о великих событиях в жизни Терезы

Тереза, изнасилованная, почти потерявшая сознание, не в силах сопротивляться победителю, лежала на земле, дрожа от ужаса и… удовольствия. Когда дерзкий солдат решился на вторую попытку, вдохновленный первым успехом, она и не подумала предупреждать его, как в начале трагической сцены, напротив, решила подарить ему как можно больше опасного яда, которым сочилось ее нутро.

— Держи, негодяй, — кричала она, яростно кусая его, — ты будешь долго помнить меня… клянусь тебе… давай… смелее… ну же, ты этого хотел… Ага! Еще… еще… Получай!

Канонада ружей слуг сэра Сидни положила конец поединку драчливой парочки. Солдат начал вырываться из рук отравительницы, изо всех сил прижимавшей его к обнаженной груди. Пистолетные выстрелы и крики раненых означали, что к нам пришла подмога и что дело для бандитов обернулось очень серьезно. Солдат Терезы, охваченный внезапным страхом, убежал через лес, вместо того чтобы присоединиться к своим товарищам. Итак, он принял решение и определил свою судьбу. Он не вернулся в полк, а спрятался у родственников в деревне, находившейся в двенадцати часах езды от места, где бандиты напали на нас.

Добрые крестьяне, которым молодой человек рассказал, что оказался замешанным в переделку, где погибли, были убиты люди (несколько дней спустя слухи о происшествии дошли до соседних деревень), согласились похлопотать за него перед отцом. Этот суровый человек сильно разгневался на сына, когда тот, украв приличную сумму денег, сбежал в солдаты, теперь же он был замешан в уголовное преступление. Отцовское сердце дрогнуло, он раздал немало золота (у крепкого фермера водились денежки) и добился оправдания сына.

Пока отец устраивал дела, несчастный сын понял, что заразился от Терезы дурной болезнью, и, боясь недовольства отца, покинул родительский дом и отправился в Париж: Бисетр стал его убежищем. Он отдался на волю варварского милосердия тех, кто помогал обманутым Венерой, выдержал лечение и выздоровел. В Бисетре молодой человек познакомился с Сен-Жаном и стариком председателем — они лечили там ту же болезнь, происходившую из того же самого источника. Выйдя из чистилища, новые друзья расстались. Сен-Жан вернулся на службу к прежним хозяевам и иногда сопровождал их в мой дом, где болтал с лакеями. Вскоре он представил им своего приятеля Ле Франка, Тереза столкнулась с ним и узнала. Ле Франк, как это ни странно, очень обрадовался. Несмотря на первую трагическую встречу, между этими двоими возникла взаимная симпатия. Ле Франк помнил, что прекрасная Тереза была честна с ним, а он не послушался, она подарила ему величайшее наслаждение, и он простил ей причиненное зло. Тереза, со своей стороны, помнила его силу и то, как он… делал некоторые вещи… Итак, Тереза и Ле Франк безумно влюбились друг в друга, однажды их добрый гений посоветовал Терезе заплатить поллуидора за лотерейный билет, и на него пришлось целое состояние. Очень скоро парочка связала себя узами брака, и вот тогда-то Ле Франк рассказал нам во всех деталях о лесном приключении, и Тереза во всем с ним согласилась.

Глава XXII Бурное свидание с госпожой де Керландек

Рассказывая о подарке маркиза и приданом Терезы, я несколько отвлеклась и теперь хочу вернуться к повествованию. Читатели помнят, что через три дня после приезда милорда Сидни мы должны были встретиться с госпожой де Керландек.

Хотя эта дама в письме сообщала мне, что жаждет примирения и даже дружбы, к нам она приехала в крайнем возбуждении, выдававшем глубокое смятение, причину которого мы скоро узнали. Мы сидели в гостиной, а Сидни находился за занавешенной зеркальной дверью и мог все слышать.

— Оставим любезности в стороне, мадам! — резко начала разговор красавица Керландек, едва успев поздороваться. — Нам следует поговорить о важных вещах — время дорого. — Потом, обернувшись ко мне, она спросила: — Могу я узнать, мадам, каким образом вы познакомились с милордом Сидни? С каких пор он влюблен в вас? И когда вы вышли за него замуж?.. Вы краснеете, мадам?.. Прекрасно. С этим вопросом мне все ясно. — Замолчав, она вытащила из бумажника письмо и прочитала нам следующее: — «Мадам, я счастлив… (это письмо я получила вчера, любезные дамы) счастлив сообщить вам, что наконец узнал, что сталось с вашим сыном, дорогим мальчиком, достойным вас и своего благородного отца… (и так далее, но речь не об этом… Вот, слушайте.) Он убежал из колледжа, когда там случилось досадное происшествие: во всем был виноват директор, этот ужасный человек!.. (Так… пропустим! Ах, вот здесь!) Я узнал, мадам, и могу это доказать, что молодой господин де Керландек, движимый благородными порывами своей прекрасной души, присоединился к нескольким солдатам и отправился служить. Его спутники в дороге совершили несколько проступков, одних убили, другие разбежались. Все произошло из-за нескольких дурных женщин, за которых вступился путешественник-дворянин. Ваш сын им понравился, они похитили его и увезли с собой в Париж. Некоторое время он жил в их доме, вернее, его там стерегли, но некоторое время спустя он исчез. Наименьшее из зол, которое мы можем предположить, заключается в том, что его отправили в одну из наших колоний…

Я вскочила, придя в совершенную ярость.

— Какой наглец мог написать вам это письмо, мадам? И как вы посмели читать в моем доме этот пасквиль, намекающий на наше участие в недостойном деле?!

Госпожа де Керландек смутилась, но все же отвечала:

— Будем говорить спокойно, мадам, если это возможно.

— Нет, госпожа де Керландек, не все наделены тем хладнокровием, с которым вы принялись оскорблять нас. Знайте же, мадам…

— Я хочу спросить вас, — перебила меня прекрасная Зейла, — с вами ли случилось то приключение с солдатами? Мой сын…

— Да, мадам, господин Монроз, ваш сын — в этом я теперь не сомневаюсь — уехал вместе с нами в Париж. Он оказал нам неоценимые услуги, и мы вырвали его из ужасной компании трусов и дезертиров, но он последовал за нами по доброй воле…

— Но что же случилось с моим мальчиком?..

— Он счастлив, мадам, он находится под защитой милорда Сидни.

— Пресвятое Небо! Мой сын — во власти убийцы своего отца! — С этими словами госпожа де Керландек упала в обморок.

— Какой ужасный удар для моего сердца… — прошептал милорд Сидни, покидая свое убежище, чтобы оказать помощь недоверчивой вдове.

Наконец она открыла глаза, но, заметив милорда, испустила душераздирающий крик и попыталась вскочить.

— Перестаньте, жестокая Зейла, — произнес Сидни, удерживая ее. В его голосе звучали доброта и нежность, шедшие от самого сердца этого благородного кавалера. — Перестаньте оскорблять меня, не отводите взгляд. Я никогда не был подлецом, я не способен…

— Мой сын! Где мой любимый сын?

— Зейла, ваш мальчик в безопасности. Узнав о вашем возвращении, я поспешил сюда, в Париж, оставив Монроза в Англии, вы скоро увидите его, и он сам расскажет, хорошо ли ему жилось со мной.

— Милорд… я должна вам верить?

— Ваши сомнения оскорбили бы меня.

— Но где я? Я вижу вокруг только лица людей, имеющих все основания обижаться на меня.

— Мерзкий человек! — закричала я, невольно прочитав имя Беатена в конце письма, которое несколько минут назад читала нам госпожа де Керландек (я подняла его с пола, чтобы вернуть ей).

— Что такое? — спросила взволнованная Сильвина. — Какая неожиданность!..

— Жалкий Беатен! — добавила я…

Госпожа де Керландек поспешила разорвать письмо на клочки, но было уже поздно.

— Знайте, — сказала я госпоже де Керландек, — знайте же, мадам, что чудовище, написавшее вам это письмо…

— Автор письма, мадам, — честный священник, он был наставником моего сына в колледже…

Сильвина и милорд Сидни хором издали возмущенный возглас, перебив госпожу де Керландек.

— Зейла, — сказал ей милорд, — этот предатель обманул вас, вы напрасно обвиняли присутствующих здесь дам. Ваш сын очень многим обязан им. Наставник, достойный лишь самой жестокой кары, единственный виновник бегства Монроза: он был жесток, преследовал его своей отвратительной страстью и ревностью.

— Ах, милорд! О-о-о, дорогие мои! — зарыдала несчастная мать, протягивая к нам руки.

Наши сердца переполнились нежностью и жалостью. Тревога матери извиняла жестокие оскорбления, которые нанесла нам госпожа де Керландек. Мы простили ее заблуждение.

Глава XXIII Интересная беседа

Вскоре мы успокоились, умы прояснились. Зейла, обретя сына и любовника, возрождалась к жизни. На ее очаровательном лице появилось мягкое выражение — естественное свойство ее характера. Учтивый тон милорда, дружба и уважение, которые он нам выказывал, убедили гостью, что мы действительно благородные дамы. Она старалась завоевать наше доверие и добиться внимания.

Нам подали чай: у милорда Сидни сохранилась эта английская привычка. Госпожа де Керландек осталась с нами, ведь милорд должен был дать ей тысячу разъяснений, задать миллион вопросов. Он все время повторял, что Зейла может чувствовать себя с нами совершенно свободно, что он нам полностью доверяет и что мы никогда не выдадим ни одной ее тайны. Женщины недоверчивы от природы, а несчастья сделали госпожу де Керландек весьма подозрительной, и она была не слишком многословна. Сидни с трудом удалось вырвать у нее правду о том времени, что прошло между его схваткой с Робером в Париже и дуэлью в Бордо, на которой был убит господин де Керландек. Зейла как будто не слишком дорожила памятью о дорогом супруге. Он был очень влюблен в нее, но не отличался любезностью и добротой… Зейла вообще не сожалела бы о нем, убей его кто-нибудь другой. Сэр Сидни сам воздвиг непреодолимое препятствие на пути столь желанного союза.

— Моя дорогая Зейла, — говорил милорд, — беру в свидетели этих дам! Я не нарушил клятву любить вас вечно и хранить себя для вас. Признаюсь в одном: я полагал, что вы меня забыли, мне было легче верить в это несчастье, чем считать вас умершей. Ваше молчание…

— Сидни! Да могла ли я сама вообразить, что после вашей схватки с этим безумным Робером, которого вы считали соперником — безо всяких на то оснований…

— Нет, Зейла, я вас ни в чем не подозревал и обвинял в несчастьях жестокий Рок. Вас, моя дорогая, я всегда уважал.

— Свекор увез меня в Нижнюю Бретань. Вы знаете, в каком состоянии я тогда находилась: несчастья погубили ребенка, которого я носила. Свекор до самой своей смерти не спускал с меня глаз, так что я не могла подать вам весточку, даже если бы пошла наперекор предрассудкам…

— О, жестокая! Когда вы вышли замуж за этого зверя, на ваших глазах игравшего моей жизнью, вы тоже помнили о вековых предрассудках?!

— Я краснею от стыда за тот свой поступок, Сидни… Но… Вы были жестоко отомщены.

— Ах, если бы судьба пощадила несчастный плод нашей любви! Что я вижу, Зейла? Ваши глаза наполнились слезами… вы смущены… Небо! Какое еще признание сейчас разорвет мне сердце или… переполнит его радостью? Зейла, не молчите, умоляю.

— Сидни!

— Моя драгоценная Зейла!

— Я обманывала вас, говоря, что наша дочь мертва.

— Небо! Счастливая надежда! Она жива! Но где же?..

— Держите ваш порыв, друг мой, радость не будет долгой. В море, на корабле, я кормила крошечную дочку грудью, к счастью, она родилась здоровой и крепкой. Увы, господин де Керландек, этот жестокий тиран, отнял у меня ребенка, как только мы сошли на берег. Позже он постарался убедить меня, что малышка умерла в деревне в доме честных крестьян, которые ею занимались. Он отказался назвать мне их имя и название деревни, и я засомневалась в правдивости известия. Завоевав преданность слуг деньгами и подарками, я получила от одного лакея сведения о судьбе дочери: он поставил условием своей искренности мое полное доверие, я должна была довольствоваться только его словами. Я обещала, я клялась! Этот человек рассказал, что моя дорогая девочка была им лично передана в сиротский приют, но наотрез отказался признаться, где находится злосчастное место. Слуга успокоил меня, заверив, что, если останется на службе и даже если покинет мой дом, будет один раз в год сообщать новости о дочери. Так продолжалось двенадцать лет, причем он сдержал клятву, данную господину де Керландеку, и сохранил в тайне название места, где жила девочка. Когда мы снова обрели друг друга в Париже, милорд, я предполагала, что наша дочь жива, но, оставаясь женой господина де Керландека…

Глава XXIV Одна из самых интересных глав книги

Этот рассказ совершенно потряс Сидни, он испытывал попеременно надежду и страх; мы слушали с живейшим интересом.

— Наконец, — продолжила госпожа де Керландек, — некоторое время спустя после смерти мужа я имела счастье найти в бумагах листок с адресом места, где так долго содержался предмет моей нежности и бесконечных тревог. Приют находился в П.

Зейла назвала место, где я росла: меня сотрясла нервная дрожь. Сильвина вздрогнула от изумления, но остальные не обратили на это внимания.

— Итак, я немедленно отправилась в дорогу, — рассказывала госпожа де Керландек, — но представьте себе мое несчастье: в приюте мне сообщили, что за четыре года до моего приезда девочку забрали из приюта. Именно четыре года не писал мне старый слуга. Я с глубокой печалью узнала, что он никогда не отсылал в приют денег, которые я давала ему, надеясь облегчить положение моей несчастной дочери. Поведение доверенного человека господина де Керландека было смесью низости и откровенности. Отчаяние переполнило мою душу. Воспитатели рассказали, что у моего ребенка был непростой характер и что ее отдали честным людям, обещавшим хорошо заботиться о ней.

Сердце мое разрывалось от чувств. Сильвина пыталась что-то сказать, ее жесты, выражение лица выдавали крайнее волнение… Милорд несказанно удивился.

— Ах, мадам! Вы видите ее перед собой! Это Фелисия! — наконец выкрикнула Сильвина. — Это я… приехав в приют за своим ребенком и узнав, что он умер, захотела взять Фелисию… муж, не желавший, чтобы в будущем нас могли найти, назвался именем де Невиля…

— Невиль! То самое имя, которое я ненавидела всей душой… Имя человека, похитившего ребенка, который был мне дороже жизни… Ах! Дочь моя! Сидни! Какое счастье!

Стремительным движением я бросилась в объятия моей очаровательной матери: она порывисто целовала меня, орошая лицо слезами. Милорд сидел за столом, прикрыв лицо руками, потом, выйдя из глубокой задумчивости, подбежал к нам и обнял меня. Я оторвалась от родителей, чтобы обнять Сильвину, которая была так добра ко мне всю жизнь. Мать и отец называли Сильвину благодетельницей, говорили, что она подарила им счастье.

Наши сердца таяли от радости и любви. Моя нежная мать обрела любимого мужчину и двоих детей, она мгновенно забыла, что ревновала меня к милорду Сидни, что у нас были… слишком близкие отношения. (Этот деликатный вопрос никогда больше не затрагивался в нашей семье.) Зейла целовала портрет Монроза, пока Сидни писал письмо своему юному другу, сообщая, что скоро тот обнимет мать и сестру.

Мы ни словом не упомянули о присутствии в нашем доме графа. Моя мать жаждала узнать, какой странный случай свел нас всех вместе, и мы пообещали дать ей любые разъяснения. Уезжая, она просила всех нас навестить ее утром, чтобы мы могли провести вместе день. Мой отец отправился провожать ее.

Оставшись одни, мы с Сильвиной пустились в бесконечные рассуждения о странности моей судьбы.

— Милорд Сидни — твой отец!.. Монроз — твой брат!.. — восклицала она. — Не могу прийти в себя!.. (Тут Сильвина вздохнула.) Во всем здесь перемешаны счастье и горе. Фелисия! Ты еще раскаешься в своем неверии. Ты совершила немало ошибок, к счастью, ты молода и успеешь все исправить… Поверь, во всем видна рука Провидения, оно простирает над тобой свою длань, осыпает милостями, так бойся же его гнева…

Я зевнула: приближался счастливый час свидания с моим маркизом. Скоро, скоро очаровательный любовник увенчает нежными ласками лучший день моей жизни.

Глава XXV Глава, для которой я не смогла придумать названия

Я заранее предвкушала радостное удивление маркиза от моего рассказа о счастливых событиях. Наконец он появился; тысячи страстных поцелуев предварили интересные признания. Радость маркиза не поддается описанию… Я рассказала, что милорд Сидни, очевидно, в самом скором времени узаконит мое рождение, женившись на своей драгоценной Зейле… Как! Убийца мужа?! — воскликнут сегодняшние пуристы… Впрочем, эти люди не станут читать мою книгу, так что опасаться нечего. Добрые граждане, не столь утонченные, но гораздо более снисходительные, не станут возмущаться новым замужеством Зейлы. Признаю — выходя замуж в первый раз, Зейла была не слишком щепетильна и честна, согласившись на брак с человеком, у нее на глазах хладнокровно утопившим ее возлюбленного, но я достаточно рассказала вам, чтобы оправдать ее: Зейла была рабыней, когда познакомилась с Сидни, потом она потеряла его, потеряла не любовника, но, скорее, хозяина, купившего ее ради своих утех. Ей пришлось выбирать между двумя крайностями: господин де Керландек или смерть в нищете. Образование, воспитание, опыт, жизнь в свете привели чувства и принципы этой женщины в согласие с нашими нравами, а потом она обрела любимого мужчину и, не будучи привязана всем сердцем к мужу, отнявшему у нее ребенка, считала себя вправе не хранить верность памяти жестокого человека, почти врага; она не захотела отказываться от счастья, когда Судьба предоставила ей возможность залечить все раны сердца, забыть об утратах… В особых случаях возможно сделать исключение из общих правил и установленных обществом законов. Такой вывод вполне относится к положению Зейлы и милорда Сидни. То же можно сказать и об отношении Сидни ко мне. Мне станут доказывать, что наша связь, естественное следствие обстоятельств, взаимной симпатии, темперамента, была чудовищным преступлением, ведь единокровные существа не должны вступать друг с другом в греховную связь… Но оставим эту щекотливую тему — я вовсе не утверждаю, что все было так уж правильно в моей жизни… К счастью, ошибки всегда можно постараться исправить. Не стоило отчаиваться, слишком строго судить себя, становиться несчастной до конца дней. Что в этом проку?..

Маркиз был совершенно со мной согласен. Теперь он мог спокойно говорить о милорде Сидни.

— Моя дорогая Фелисия, признаюсь, что возвращение милорда убивало меня. Я не сомневался в вашей связи и не мог больше переносить необходимости делать жестокий выбор: потерять тебя или делить с другим! Этот человек, слишком старый для тебя… но, раз уж он твой отец… я нахожу его очень любезным…

— Не будем больше об этом, дорогой!

— Ты любила его?

— Не стану отрицать. Возможно, голос крови предопределил взаимную склонность, а темперамент довершил начатое…

— А твой брат? Красавец Монроз…

— Маркиз, вы меня удивляете! Кто вам рассказал?

— Ты сама. В первую пору нашего знакомства ты однажды позволила мне написать письмо за твоим столом, а сама сидела рядом, нежно целовала портрет брата и говорила: «Моя прекрасная любовь! Милый проказник! Один Бог ведает, сколько раз ты мне изменишь с английскими красавицами! Будь благоразумен, не заставляй меня пожалеть, что отпустила тебя!»

— Дурачок! Я говорила все это, чтобы заставить вас ревновать. Вот что означали мои слова: «Ледяное сердце, любите меня хоть немного!»

— Озорница! Я не поддамся на ваш ловкий обман, я знаю…

— Ну же, месье, будьте и вы благоразумны, — прервала я маркиза. — Нет, я не хочу… я сержусь… вы должны были хотя бы сделать вид, что ничего не знаете…

Мои надутые губы не смутили маркиза: он обнял меня… Я пылко ответила… нас объединяло одно желание… я чувствовала, как трепещет его душа… и отдавала ему свою. Мы умерли… и возродились… и снова умерли… Боги!.. Какая ночь!.. Какой мужчина!.. Какая любовь!..

Глава XXVI Как произошла вторая встреча с моей матерью и как доктор Беатен оказался в крайне затруднительном положении

Нежная пылкость маркиза позволила мне поспать всего несколько часов, но я проснулась раньше обычного и немедленно встала. Горя желанием увидеться с моим милым отцом, я поспешно привела себя в порядок и уехала из дома без Сильвины, для которой сон стал одним из главных удовольствий в жизни. В доме Зейлы еще не вставали, но швейцар получил распоряжения, и меня впустили. Как хороша она была в постели! Какой розовый цвет! Какая-нибудь светская красавица, нарумяненная, набеленная, напомаженная, показалась бы уродиной рядом с Зейлой! Даже я едва могла сравниться с ней свежестью! Как счастливо она улыбалась теперь, успокоившись душой! Накануне Зейла забыла попросить меня о разговоре наедине, но я предугадала ее желание.

— Все теперь радует меня! — произнесла она, протягивая ко мне алебастровую руку и притягивая к себе, чтобы поцеловать.

— Иди ко мне, сядь рядом, дорогая моя девочка, и поговорим — не как мать и дочь, но как две отныне неразлучные подруги.

Как нравились мне такая простота и близость! И все-таки я не могла отрешиться от некоторого смущения, боясь, что моя мать, возможно, знавшая, какую жизнь я вела в свете, захочет упрекнуть меня, ограничить свободу, потребует изменить некоторые привычки. Независимая от природы, привыкшая во всем потакать своим желаниям, думать и действовать по собственному разумению, я чувствовала, что не смогу подчиниться чужой воле… А теперь я оказалась под властью отца и матери! Чего они от меня потребуют? К счастью, мое беспокойство было недолгим.

Моя мать сразу же захотела узнать, как мы познакомились с Робером и почему он остался с нами. Я дала ей короткий отчет о несчастьях графа. Вопреки тому, что рассказывал нам Дюпюи, Зейла вовсе не считала его человеком благородного происхождения и не находила в нем честной души: все говорило против несчастного. Мой рассказ переубедил ее, она пролила несколько слезинок над трагическими приключениями кавалера, которого страсть и отчаяние так часто заставляли подвергать жизнь опасности…

Вошедший слуга спросил Зейлу, должен ли он провести к ней некоего священнослужителя, утверждавшего, что он должен сообщить ей важные новости.

— Мама! — закричала я. — Возможно, это доктор Беатен!

— Думаю, ты права, — отвечала она.

— Этот человек, — добавил лакей, — позавчера передал письмо швейцару…

— Ах, это он, Беатен! — хором произнесли мы. — Пусть войдет.

Я немедленно узнала мошенника, ведь изменилось только его платье: вместо обычной сутаны, которую он носил прежде, теперь на нем был странный белый воротничок и сюртук с узкими рукавами. Манеры стали еще более фальшивыми и жеманными, глаза бегали, он все время сгибался, как будто собирался поклониться, жирные ляжки тряслись. Беатен весьма удивился, найдя мою мать не одну, потому что рассчитывал на конфиденциальный разговор. В то утро я надела шляпку с густой вуалью, скрывавшей мое лицо, и мошенник не мог разобрать, кто перед ним.

— Какие интересные новости принес мне сегодня утром господин доктор? — сухо спросила моя мать.

Священник от изумления застыл на месте.

— Простите меня, мадам… Но некоторые вещи, которые я готов сообщить вам… возможно, мадам захочет… поговорить наедине…

— Нет-нет, месье, я ненавижу тайны! Мадам — моя лучшая подруга, я ничего от нее не скрываю. Ваши секреты касаются моего сына, мадам его знает. Объяснитесь, но главное — не лгите!

— То, что я хочу сообщить вам, мадам, не касается вашего сына…

— Так что же это?

— Я расскажу вам о милорде Сидни, мадам…

— О милорде Сидни?.. Я виделась с ним вчера и надеюсь увидеть сегодня утром. Так что же, месье, вы решили клеветать на честного человека? Так мой сын потерян? Мой сын отправился в колонии? Он нашелся, мой дорогой мальчик, мы скоро увидимся, и я очень многим обязана людям, которые позаботились о нем!

Предатель иронично ухмыльнулся.

— В таком случае, мадам, мне больше нечего сказать… не знаю, что… Поскольку мадам информирована лучше меня, мне не стоит здесь больше оставаться.

— Вы останетесь, месье, — заявила я, вскакивая и хватая его за рукав.

Моя мать позвонила слуге…

— Если у дверей кто-нибудь ждет, — сказала она, — пустите в дом.

Мгновение спустя лакей объявил о приходе госпожи Сильвины и милорда Сидни.

Глава XXVII Глава, содержание которой не удивит людей, знающих толк в Беатенах. О том, как в двух разных местах составлялся один и тот же план

Волк, попавшийся в капкан, окруженный пастухами и собаками, вор, застигнутый на месте преступления полицейским комиссаром и его сбирами, наверняка изумились бы меньше недостойного Беатена, услышавшего, как слуга произносит опасные для него имена. Я откинула вуаль и бросилась на шею милорду Сидни, называя его отцом. Сильвина вздрогнула при виде мерзкого священника. Милорд смерил его презрительным взглядом. Мы сели, а Беатен остался стоять, дрожа от страха в ожидании грозы.

Первым заговорил мой отец.

— Вы заслуживаете, чтобы мы сообщили о вашем поведении епископу, чтобы вас достойно наказали. Вы злоупотребляли саном и обманывали верующие души. Вы подвержены всем порокам, ужасным, отвратительным, и проистекают они из тех же страстей, что рождают в душах других людей высокие стремления! Оставьте нас, найдите в себе силы стать честным человеком и помните, если я еще хоть раз услышу, что вы злоупотребили доверием хоть какого-нибудь человека… ничто не убережет вас от моего гнева. А теперь покиньте этот дом!

Беатен был счастлив, что так дешево отделался, но гордыня и ярость обуяли его. Он не только грубо пнул ногой маленькую собачку моей матери, сделав вид, что поскользнулся, но и пробормотал несколько ругательств, уже выйдя за дверь. Лакей, расслышавший грубость, загородил ему дорогу и ударил кулаком. Милорд Сидни, услышав шум, вышел из гостиной. Беатен, уличенный несколькими свидетелями, упал на колени.

— Дайте ему пройти! — приказал мой отец с холодностью, свойственной лишь благородным душам. — Пусть убирается. Я запрещаю причинять ему малейший вред! Идите, месье.

Беатен был забыт, мы занимались только собой. Отец настаивал, чтобы его дорогая Зейла немедленно венчалась с ним.

— Мы должны, — сказал он, — обеспечить судьбу Фелисии. И мы ни перед кем не обязаны отчитываться за свое поведение. Отправимся в Англию. Монроз получит состояние своего отца, а я добавлю к этим деньгам сумму, достаточную для того, чтобы он вел жизнь, достойную его положения. Уверен, мальчик сумеет оценить мою любовь и доброту… Что касается графа… у меня есть план. Он обязан жизнью Фелисии… и не только жизнью, но и честью. Пусть женится на ней! Он беден — я возьму на себя устройство всех его дел, он получит от меня состояние, достойное его высокого происхождения.

Идея милорда Сидни очень понравилась Сильвине и моей матери, но в первый момент заставила меня вздрогнуть от страха: мне взять на себя обязательства?! Однако стать графиней!.. Ах, почему не маркизой?.. Увы, то, что мог, то, что должен был сделать граф, не мог совершить маркиз… Впрочем, разве выйти замуж за графа, не означало стать свободной?.. Графу осталось жить не слишком долго… Я буду сожалеть о нем — не как о муже, но как о друге. Мысли теснились в моей голове, все убеждали меня согласиться. Сильвина отправилась на переговоры с графом, и все произошло очень быстро и легко. Вот что написал нам несчастный больной о странном проекте Сидни:


«От несчастного графа де Л*** всем,

кто дорог ему в жизни, тем, кто собрался

у госпожи де Керландек, а также милорду Сидни


Друзья мои, я все знаю: то, что не сумели сделать препятствия, смогли дружба и благодарность. Я больше не претендую на неоценимое счастье владеть прекрасной Зейлой. Небо, возвратившее мне отнятое людьми, хочет, чтобы я воздал каждому то, что ему полагается. Пусть милорд Сидни будет счастлив. Друзья мои, могу ли я надеяться на счастье в оставшиеся мне дни жизни?.. Неужели я удостоюсь чести дать свое имя любезной Фелисии, моей благодетельнице, которой принадлежит моя жизнь? Милорд, сделайте своим сыном того, кто хотел пролить вашу кровь, но пролил свою. Фелисия, дочь Зейлы, не пренебрегайте мною. Приезжайте все ко мне, я не хочу быть объектом вашей ненависти. Исполните мои желания, и я будут знать, что меня не находят жалким! Зейла! Милорд Сидни! Я смогу увидеть вас. Да, я это чувствую… я жду вас с нетерпением и сыновней любовью, как человек, который горячо любит вас.

Прощайте!»


Это взволнованное письмо очень тронуло нас. Стиль графа ясно свидетельствовал, что он писал в страшном смятении. Мы имели все основания беспокоиться о его физическом состоянии. В ответном послании мы обещали приехать вечером, если хирург графа поклянется, что наш визит не причинит вреда его здоровью.

Глава XXVIII Глава, события которой снова не имеют непосредственного отношения к нашей героине

Час спустя нам сообщили, что ехать к графу нельзя: у него началась сильная лихорадка, и доктор прописал ему отдых.

В тот же момент мне принесли письмо от небезызвестного вам д’Эглемона. Читатели, которым понравился этот милый безумец, будут очарованы услышать о нем снова и узнать, как он жил после расставания с нами. Я приведу на страницах моей книги его письмо полностью, это гораздо удобнее, чем цитировать выдержки:

«Ну вот, дорогая Фелисия, я наконец пойман, накрепко пойман (это не означает, что я влюблен, все гораздо серьезнее)! Я женат. Богатый наследник и маркиз — слава Богу! — но женат! Вы чувствуете, как это звучит? Мой дядя, великолепно умеющий манипулировать умами, сумел доказать важным особам нашей провинции, что они сделают решающий ход в игре, дав мне в жены некую юную особу, которая в будущем в один прекрасный день унаследует все их деньги. Они согласились, потому что дядя утверждал, что его племянник в «Париже нарасхват!» и, если они промедлят, рискуют упустить меня. Вообразите, дорогая Фелисия, всю тоску и тревоги человека, теснимого врагами!.. Меня начали представлять родственникам в городе и в деревне, кто-то находил меня милым, другие — безумным. Одна дама заявляла, что я похож на комедианта, следующая говорила, что я слишком горд и высокомерен… Одним словом, каждый судил меня по собственному разумению… Интриги тайных врагов, оговор, клевета, разъяснения (одни — правдивые, другие — преувеличенные) о том, как я трачу деньги, мои ответные выпады, визиты к одним, игнорирование других… О моих сражениях, страхах победах можно было бы сложить эпическую поэму. Наконец, когда все утряслось, мне оставалось лишь одно, но главное — встретиться с предполагаемой невестой.

Я не ждал, что избранница окажется столь хороша собой и очаровательна: воспитанная в монастыре строгой набожной теткой (она уже лет десять досаждает обществу своим уродством, дурным нравом и гордыней), она могла стать дикаркой-ханжой, совершенно мне неинтересной. Ничего подобного не произошло! Наделенная Природой счастливым характером, она не поддалась чудачке тетке. Я последовал примеру Цезаря: пришел, увидел, победил! Брак вскоре был устроен, и помог мне в этом больше всего отвратительный характер старой карги: она была настроена решительно против, требовала, чтобы меня подвергли столь суровым испытаниям, собрали обо мне так много различных сведений, что ради ее умиротворения были отброшены все другие дела… к моей выгоде! Маленькая маркиза умна и талантлива: она дивно танцует, училась музыке, много читала, но главное — расположена стать с помощью умелого мужчины страстной, пылкой и умелой женщиной, достойной подругой опытного мужа.

Теперь женитьба кажется мне замечательным делом. Моя маленькая жена была готова полюбить любого и теперь обожает меня всей душой, а я — что бы вы об этом ни подумали — обожаю ее. Мы смеемся, совершаем ребяческие глупости (и много взрослых!). Как я люблю женщин, обожающих исполнение супружеского долга! Я теперь верен моей милой юной жене… и каждый день смотрю безо всякого вожделения на прелестную субретку, прислуживающую маркизе, а также двух или трех ангелоподобных родственниц, которые в будущем наверняка будут счастливы отвлечься вместе со мной от утомительной моногамии. Вы верите в возможность подобного обращения? Разве не заслуживает сие чудо прославления?»


Д’Эглемон спрашивал, как идут дела у меня и Сильвины, ведь я почти не писала ему, интересовался он и графом, которому всегда желал смерти, боясь, что сей грустный господин испортит мой нрав.

Монсеньор, дописавший несколько строчек к посланию племянника, сообщал более серьезные вещи, рассказывая, с каким трудом ему удалось женить своего легкомысленного родственника: он заплатил все его долги и назначил содержание в двести луидоров госпоже д’Орвиль. Это было тем более необходимо, что несносная кокетка отличалась крайним легкомыслием и могла прогнать богатого покровителя ради какого-нибудь смазливого музыкантишки.

Глава XXIX Заключение

Какой холод сковал мое тело! Узы Гименея, неужели оцепенение ума — роковое последствие вашего воздействия? У меня больше нет мужества писать… вы зеваете, читатель, ну что же, пора завершать работу.

Маркиз очень любил меня, но, узнав о происходящем, он из осторожности, деликатности или по каким-то другим причинам сообщил, что ему необходимо отправиться в его владения, и уехал, предоставив меня горячке приключений и новых планов. Он часто писал мне, всегда с большой нежностью, и мы остались друзьями.

Вскоре во Францию вернулся Монроз, обуреваемый сыновней любовью и дружескими чувствами. Он возмужал и очень похорошел, и я в душе подосадовала, что этот красавец — мой брат. Легко себе представить, как приняла его моя нежная мать… Монроз, которому во всех подробностях рассказали о происшествии в Бордо, проявил много здравого смысла. Он захотел считать своим отцом человека, который проявил по отношению к нему так много любви и заботы. Милорд Сидни определил его в мушкетерский полк, теперь он капитан кавалерии и делает блестящую карьеру.

Сидни обвенчался со своей дорогой Зейлой, лорд Кинстон и лорд Бентли, Сильвина, Монроз и я были единственными свидетелями воссоединения счастливой пары.

Граф постепенно поправлялся. Мы поженились — конечно, совершенно формально, ни один из нас не желал большего.

Старый председатель и его зять, узнав о счастливых событиях в нашей семье, приехали с поздравлениями. Оба были в глубоком трауре по случаю смерти председательши (читатели понимают, от какой болезни скончалась несчастная).

Сильвина отдалилась и от нас, и от общества и превратилась в этакую квиетистку, полусвятошу-полукуртизанку. Она принимала у себя священников, дам, удалившихся от света, а главное — загадочных холостяков, которые так любят женщин без предрассудков.

Дела призывали мужа в провинцию, и мой отец захотел сопровождать его. Вместе они осуществили все, что задумали. После этого путешествия бедный граф отправился на воды, но лечение не помогло ему: он умер вскоре после возвращения, тысячу раз повторив на смертном одре имя госпожи де Керландек (маниакальная страсть, подавляемая рассудком, ожила в бреду).

В самом конце декабря миледи Сидни произвела на свет сына, увенчавшего счастье пары, достойной всех милостей судьбы.

Я последовала в Англию за своими дорогими родителями, а некоторое время спустя отправилась в путешествие, остановившись в Италии. Может быть, в один прекрасный день я опубликую историю моих приключений в этой прелестной стране. Я училась, потакая своему пристрастию к искусствам, бывала в обществе, а ночи были полны наслаждений и сладострастия. Постоянная в дружбе, но легкомысленная в любви, я могу похвалиться, что никого и никогда не сделала несчастным.

Если кто-нибудь из строгих читателей, любителей елейно-благообразных концов, заметит, что мне следовало измениться и начать честную жизнь, я отвечу, что никогда так не жила и не собираюсь делать ненужных усилий. Один гениальный человек[27], большой знаток человеческого сердца, сказал для моего утешения:

Как я желала бы остаться честной,

Но трудно спорить с истиной известной,

Что смертному не победить судьбу.

Загрузка...