Богданчик спит. Перекладываю его в кроватку, возвращаюсь на кухню. Свят сидит, устало прикрыв глаза.
Я тоже чувствую утомление, но понимаю, что заснуть всё равно не получится.
Этот тяжёлый разговор висит над нами, как грозовая туча. Пусть уже случится шторм. Может, потом небо хоть немного разъяснится.
— Слушаю тебя, — опускаюсь на кухонный диванчик, забиваюсь в угол, подтягиваю к себе колени, стараясь отгородиться от неприятных подробностей.
Свят вздыхает. И после паузы задаёт вопрос:
— Почему ты не сообщила, что прекратила принимать противозачаточные?
— Я думаю, ты знаешь ответ.
— И всё же я хочу, чтобы ты его озвучила.
— Я хотела ребёнка. А если бы ты узнал… его бы не было, — выговариваю нехотя.
Хмуро кивает.
— А ты не боялась, что твоё решение разрушит наш брак? Или ты была абсолютно уверена, что я никуда не денусь?
Мне не нравятся его вопросы. Они заставляют оправдываться, как будто на мне лежит главная вина.
— Я надеялась, что ты изменишь решение, когда почувствуешь малыша. В итоге я ведь оказалась права? — начинаю злиться.
— Да, — невесело усмехается Свят. — Только от брака нашего к этому моменту уже мало что осталось.
— И ты в этом хочешь обвинить меня?
— Нет, Маша. Просто я хочу, чтобы ты увидела, как одна ложь порождает другую. Это как снежный ком. Ты бросаешь с горки маленький снежок, не предполагая, что очень скоро на него налипнет тонна снега, и он превратится в лавину, которая сметёт всё хорошее, что было в твоей жизни. Я был очень зол на тебя в ту ночь. Ты же помнишь, как мы поругались?
— Да, помню. Ты говорил обидные вещи, но я приняла их, приняла твою правоту, извинилась.
— Да, но это не отменило опасность, которую тебе несла беременность. А сделать я уже ничего не мог. И бомбило меня жутко. А дальше, да, Маш. Я сам натворил отвратительных дел. Я нажрался в хлам, мне ещё и подмешали какой-то херни. Короче, я даже не помню, как я оказался с теми бабами, и что я с ними делал. Ты можешь не верить, но я это всё тоже впервые увидел на видео, которое тебе прислали. Смотрел, охреневал и понимал, что это конец.
А дальше он рассказывает про Наталью. Как она шантажировала его.
Я вспоминаю все его ночные “работы”, задержки, ночные выезды. Становится ещё более противно…
Свят замолкает, я тоже. Сижу, переваривая весь этот треш.
— Маш, я клянусь, что изменил тебе один раз. По пьяни. А потом… Не буду скрывать, Наталья устраивала всякую дичь, и сама на меня висла и подружек своих упоротых подсовывала. Но ничего ни с кем у меня не было. Потому что там я себя уже контролировал.
— Зачем ты мне всё это говоришь? — хмурюсь от головной боли.
— Я хочу, чтобы ты поняла. Согласись, есть разница, если мужик изменяет, потому что ему хочется трахнуть другую бабу, или если он вообще ничего не хочет.
— То есть ты тех шалав не хотел? Забавно, и как же у вас такой жаркий секс вышел, м?
— Маша, не передёргивай! Я хочу, чтобы ты поняла одно, что в ту ночь я не собирался тебе изменять. Но меня разрывало от очень херовых эмоций из-за твоего обмана. Я помню, что во мне кипела злость, и я не знал, как от неё избавиться. Нажрался, ну а потом…
— Да, я поняла, не напрягайся! Я поняла, что злость на меня ты вылил в секс! Не со мной! Потому что я лежала в больнице не в самом лучшем состоянии. И потом у меня была тяжёлая беременность. И да, я помню, что с сексом у нас не клеилось. А Наталья, значит, таскала тебя, как беспомощного щенка, по кабакам. А там ты пускал слюни на стриптизерш, её подружек, саму Наталью! Бедный ты мой! Как же ты выдержал? И ни разу не сорвался?
Зажмуривается.
— Не сорвался, — цедит зло.
— Но наверняка хотелось, — усмехаюсь. — И чего ты мучил себя? Пришёл бы, сказал честно и шёл бы на все четыре!
— Ага! Чтобы тебя удар хватил? Так ведь и случилось в итоге! То, чего мы больше всего боимся, в итоге случается.
— А это потому, что ты прав: ложь порождает ложь. И ты собрал намного больший ком, чем я.
— Не спорю. Но я не отрицаю своей вины!
— Отлично. Вот мы разобрались во всём. Каждый признал свои косяки. И теперь мы такие честные. Скажи, что ты ждёшь от меня, что я тебя прощу? Забуду эту грязь? Забуду твоё враньё?
— Я не знаю, Маш, — отчаянно запускает пальцы в волосы. — Но я люблю тебя. И не хочу терять тебя и Богдана.
— Богдана ты не потеряешь. Он твой сын. А меня… Ты потерял в тот момент, когда злость поставил выше нашей семьи!
Замолкает, отходит к окну, и долго стоит там с напряжённой спиной.
— И что ты предлагаешь? — спрашивает безжизненно.
— Я не знаю. Но с тобой рядом мне тяжело.
— Я могу уйти, но… как ты справишься с ребёнком?
— Справлюсь. Когда тебя не будет рядом, у меня не останется выбора.
Да, я не уверена в своих словах, но… Рядом со Святом я не справлюсь тем более.
— Хорошо, — звучит обречённо. — Я уйду. Прямо сейчас. Но если я понадоблюсь… звони в любое время. И на мои звонки отвечай. Мне важно знать, что тебе не стало хуже.
Разворачивается, натягивает свитер поверх футболки, уходит в прихожую, шуршит верхней одеждой.
Ещё через минуту хлопает входная дверь.
Этот звук как выстрел в пустой квартире.
Ушёл… Вот так легко.
Но ты же этого и хотела, разве нет?
Нет! Я хотела тепла, любви, счастья! Но видимо, не судьба…
И мне становится холодно и одиноко. Слёзы подступают. И я рыдаю, оплакивая нашу окончательно разрушенную семью.