Измена. Развод отменяется! (СИ)

Глава 30

Лида

— Охренеть ты шустрая баба…. — прищелкивает Ворон языком. — Ты на аборт хотела! А теперь переобулась, что ли?

— В себя пришла! — воздух между нашими губами вибрирует. — А ты сам давно ли отцом захотел стать?

— Тоже, считай… очухался… — продолжает смотреть настороженно.

— Поздравляю.

— Так что, целовать будешь?

— После твоих шмар? Только в щечку! — протестую.

Но Ефим сам меня порывисто клеймит своим горячим ртом и стискивает ручищей за задницу, подтолкнув к себе.

— Обсудим все. Поняла? Давай без выкрутасов попробуем? — дышит часто. — Я буду стараться, но и ты… не подведи.

Меня трясет… Но уже не от страха, а от прилива чего-то такого, необъяснимого. Аж ноги в коленях дрожат.

— Теперь иди, топай. Лид, честное слово. Дай разгрестись, — просит на ушко.

Да чтоб тебя… Меня снова переполняет и сердце будто прищемили, от этого шумного, хриплого шепота и жара его тела.

Отлипаю и выхожу, будто вареная…

Ругаю себя, наматывая круги на детской площадке…

Ворон

— Монах, блять. Ты какого хуя палишь со ствола?

Подчиненный оборачивается.

— Извините, шеф.

— Не извиняю! Жена чуть со страха на тот свет не отправилась, бледная, как смерть. Стресс, нах, на стрессе. Да я с тебя шкуру буду по миллиметру спускать, если выяснится, что она ребенка потеряет из-за тебя, клоун!

— А что мне было делать?! — злится. — В хате кто-то шарился, вонища стоит. Звуки подозрительные. Я — бабу в сторону, пардон… Жену вашу! Сам за пушку, сюда метнулся, — взмахивает рукой с пушкой.

— Че ты машешь стволом?! Спрячь!

— Я сюда, — повторяет терпеливо. — Тут осколки и двое, блять, в масках. Мужики. Один бутылки складывает в мешок, второй вытирает лужу крови. Черный мешок рядом! Подумал, следы заметают. Вот и пальнул…

— Пальнул. Кретина кусок. Это клининг, нах!

— В клинингах одни бабы шуршат!

— Времена изменились, не заметил? Раньше и в магазинах за кассой только бабы стояли, а сейчас тебе на кассе хлеб может пробивать парень, блять. И в уборке они тоже работают…

— Простите, шеф, — шумно дышит. — Подумал, тут после трупака зачищают.

— Теперь у нас двое в обмороке. А нет, один уже очухался. Второй, кажется, тоже. Кстати, ты промазал.

— Нет, не промазал. Штаны с дыркой, но ранение фигня, царапина. По касательной. Тощий парень, штаны пузырем.

Тру рожу…

В целом, Монаха не виню. Учитывая наше прошлое я бы и сам, увидев ту картину, что и он, сам подумал бы точно так же.

Потому что бандос, звучит в голове ехидный голос Лиды.

Звонкий, сладкий, но ехидный и с ядом…

Вот, блять, ехидна. Я сам с собой уже ее голосом разговариваю, вернее, она в моей башке будто беседы ведет.

И вчера тоже вела, когда я весь бар сгреб и чутка прибухнуть решил, слышал ее голос, типа, давай-давай, бухай, большего я от тебя и не жду! Это твой потолок, Ворон, вернее, дно, и выше дна тебе не подняться!

Я немного выпил, быстро сморило, а потом хуйня приснилась…

Приснился батя мой, забулдыга, чтоб ему в гробу не лежалось!

И братишка трехлетний, который погорел с ним во время пожара.

Потом картинка изменилась, и мне снилось, что и сам я, точь-в-точь, как батя, нажравшийся в синьку, с сигой лежу, а она давным-давно выпала из ослабевших пальцев… Рядом на полу белобрысый малец возится, погремушкой стучит.

Вся комната в дыму. Ловлю взгляд ребенка, он продолжает стучать погремухой, и все дымом затягивает, а я пьяный, в говно, и даже пальцем пошевелить не могу…

Тошнотворный сон. Никогда так страшно не было, как в том сне!

Страшно от бессилья, от чувства вины.

Меня встряхнуло, аж подкинуло! Понесло спросонья так, что я налетел на журнальный столик и глубоко порезал руку до самого локтя.

Отсюда и осколки, и битые бутылки с дорогим пойлом, и лужа кровищи.

Так-то я Монаха не виню, и перед клинингом объяснимся, закроем моральный ущерб так сказать.

Сегодня мне есть, о чем подумать.

Много раз я мог отправиться на тот свет, но оставался жив лишь чудом.

Может быть, именно из-за этого шанса — чтобы из грязи — в князи. Но не о богатстве речь, не о золотишке, которое на тот свет с собой не возьмешь. Вообще голым отправишься, а я еще и с нищей душой… И что я Ему скажу? Тому, что смотрит, за всеми нами. Я верю, что Он иногда может говорить с любым из нас, даже с самым худшим. Верю, что сегодня это Он до меня дотянулся и сжал мое сердце, стиснул так, что не выдохнуть…