Извращенное королевство

Глава первая Эйден

Прошлое

«Мы всегда будем вместе. Я живу ради тебя, Эйден».

Голос мамы витает в голове, словно теплый ветер посреди холодной ночи.

Кандалы протестующе гремят, когда я подтягиваю ноги к груди. Тело вздрагивает от холода, но сил встать у меня нет.

Пальцы ног онемели. На спине горят волдыри. Красные отметины от оков на лодыжке превратились в синяки.

Похоже, дело плохо.

Кажется, прошел уже не один час, а у меня так и не появились силы встать с пола, не говоря уже о том, чтобы повнимательнее осмотреть раны. Падаю спиной на холодный пол. Пахнет как на конюшнях папиного друга.

Зубы стучат от холода, и я несколько раз прикусываю губу, пытаясь это прекратить.

– Мама… – шепчу я в кромешной тьме.

Она говорила, что у нас особая духовная связь и что может почувствовать мою боль. Мама знает, что я захвораю, еще до того, как я проснусь утром. Должно быть, сейчас она чувствует мою боль. Наверное, даже плачет.

Мне не нравится, когда мама плачет, но сейчас я хочу, чтобы она нашла меня.

Это место не похоже ни на одно из тех, где я бывал. Оно ранит меня.

Желудок урчит, словно зверь.

Прижимаю руку к животу – бесполезно. Наоборот, звук становится громче и выше, словно дразнит меня.

Облизываю сухие, потрескавшиеся губы и пристально смотрю на пустую бутылку воды у моих ног. Единственное, что мне здесь дали с тех пор, как разлучили с Ксандером и Коулом.

Интересно, они тоже голодают? Тоже пострадали от рук той женщины в красном?

Не знаю, сколько времени я провел в этом темном грязном месте, но явно достаточно, чтобы желудок ныл, не переставая, уже несколько часов.

Если скоро не поем, то у меня не будет сил открыть глаза, не то что встать и попробовать выбраться.

Мама меня ждет.

Ей грустно, когда меня нет рядом. А я ненавижу, когда мама грустит.

Дверь со скрипом открывается. Резко поднимаюсь и вздрагиваю от удара спиной о жесткую каменную стену, но сейчас это заботит меня меньше всего.

Женщина в красном возвращается.

Я окружен цепями со всех сторон. Хватаю окову и пытаюсь стянуть ее изо всех оставшихся сил. Конечно, она не снимется. Я просто царапаю кожу, но это все, что сейчас можно сделать.

Если я не выберусь отсюда, та женщина снова сделает мне больно.

Изобьет меня.

Заставит кожу гореть.

Темную комнату озаряет мягкий свет и ослепляет мои глаза. Я щурюсь, и меня настигает эхо приближающихся шагов.

И это не стук каблуков той женщины.

Немного восстанавливаю дыхание и ослабляю хватку вокруг оковы.

Привыкаю к свету и вижу спокойное лицо. Нимб над головой, белое платьице и тапочки с заячьими ушками.

Ангел.

Она правда похожа на статую ангела в мамином саду.

Это та же девочка, которую я видел в прошлый раз. По-моему, вчера.

Раз она носит одежду для сна, должно быть, снова наступила ночь.

Она ставит фонарик на пол и садится передо мной. Подтаскивает ручками поближе тяжелый мешок, но я не обращаю внимания на его шуршание по полу.

Я рассматриваю ее.

Она похожа на одну из кукол Сильвер или Кимберли. Девочка с золотистыми волосами и блестящими голубыми глазами, нахмурившись, смотрит на меня.

У нее молочно-белая кожа и румянец на щеках.

Разве куклы Сильвер и Кимберли превращаются в людей, которые могут прийти и что-то притащить с собой?

Она машет рукой перед моим лицом, две морщинки между ее бровями становятся глубже.

– Ты меня слышишь?

– Ты что, настоящая? – Голос звучит глухо, словно я говорю из другой комнаты.

Я прикасался к ней вчера. Хватал ее за руку и умолял помочь, но может быть, мне это просто привиделось.

Возможно, я становлюсь как мама, когда она не может заснуть.

А может быть, та женщина в красном снова пришла меня пытать.

– Ну конечно, настоящая, дурачок, – смеется она, обнажив дырочку от выпавшего зуба.

Так, у кукол Сильвер и Кимберли не выпадают молочные зубы.

Она достает мешочек поменьше и разворачивает скатерть. Мне в нос ударяет запах хлеба и «Мармайта»[1]. Желудок уже урчит так, что слышно на другом континенте.

– Вот, принесла тебе…

Выхватываю у нее кусок хлеба прежде, чем девочка успевает закончить предложение.

Если бы отец видел, как я ем, он бы наорал на меня за неподобающие манеры. Я набиваю рот и проглатываю куски не жуя.

– Прости. Это все, что удалось найти так поздно на кухне.

Девочка осторожно приближается ко мне. Я отворачиваюсь, словно голодная собака, защищающая свой кусок мяса.

Она укрывает меня чем-то теплым и пушистым:

– Тут холодно.

Я пялюсь на нее, не переставая жевать. Кашляю и давлюсь куском хлеба.

Она шарит рукой в волшебном мешке и достает бутылку воды. Выхватываю ее и залпом наполовину опустошаю.

Прохладная жидкость смягчает пересохшее горло подобно меду. Скучаю по сэндвичам с медом, которые когда-то делала мне Марго.

Снова пожираю хлеб. Только в конце начинаю чувствовать вкус «Мармайта».

Кожи касается что-то теплое. Прекращаю жевать и снова изумленно смотрю на девчонку.

Она протирает мне лицо смоченной в воде мягкой хлопчатобумажной салфеткой, и чем дольше это делает, тем грустнее становится.

Она распутывает пальцами мои волосы, скользит салфеткой по запястью, и мне приходится есть одной рукой.

По ее щеке катится большая слеза. Глотаю последний кусок хлеба и замираю.

Почему она плачет? Что я сделал не так? Это потому что я сказал ей, что она ненастоящая?

– Я понял: ты настоящая. – Мой голос немного смягчился. – Не реви.

– Мне жаль, что монстры так поступили с тобой. Они забрали Илая, но не бойся. – Она гладит меня по щеке, а голубые глаза блестят и полны решимости. – Я не дам им забрать и тебя.