Как вольный ветер

Глава третья

Было раннее утро, но табор уже катил по дороге, вздымая красноватую пыль.

Вальда сидела в крытой повозке Пхури-Дай и, откинув полог, жадно вглядывалась в проплывающий мимо пейзаж.

По обеим сторонам во множестве тянулись оливковые деревья, серебрясь листвой в лучах разгоравшегося дня. Голые серые валуны, похожие на причудливые доисторические могильники, тут и там вырастали из рыжей земли Прованса.

Дорогу окаймлял естественный бордюр из полевых цветов: маков, лаванды, дикого чабреца, желтых лютиков, а на фоне небесной синевы нежной бело-розовой дымкой цвел миндаль.

Все это больше походило на сказочный сон, чем на правду. Впрочем, жизнь и мечта странным образом переплетались, сливаясь воедино. Вальда до сих пор не могла поверить, что совершает самое необычное и самое важное путешествие в своей жизни, что она отважилась покинуть родной дом ради того, чтобы отстоять свое право на самостоятельность!

Когда сегодня на рассвете она кралась вниз по лестнице — в цыганском платье, с фотокамерой в одной руке и холщовым мешком — в другой, — как же она боялась, что ей не удастся ускользнуть!

Что, если кто-нибудь увидит ее, остановит, вернет назад? Любой из старших слуг, встретив ее в столь ранний час в таком виде, почтет за долг разбудить ее мать и сообщить госпоже графине о странном поведении дочери.

Но в доме было тихо.

Сторожа закончили очередной обход несколько минут назад. Девушка слышала, как они прошли мимо ее двери, и знала, что теперь сторожа соберутся внизу, в привратницкой, где будут поддерживать в себе бодрость с помощью чая или кофе.

Наступил решающий момент, и Вальда на цыпочках устремилась по темному коридору к задней лестнице. Идти через кухню она на сей раз не решилась, опасаясь, вдруг какая-нибудь чересчур усердная служанка решит встать пораньше и возобновить нескончаемое отскабливание мощенного плитами пола — одну из самых тяжелых и трудоемких работ в замке.

Поэтому беглянка сняла засов с двери, ведущей в сад. Этим выходом пользовались редко, и она надеялась, что отомкнутую дверь заметят далеко не сразу.

Следуя отцовскому примеру, девушка постаралась обдумать каждый шаг своего побега. На двери комнаты, с наружной стороны, она прикрепила записку: «Прошу меня не тревожить, сегодня я желаю поспать подольше». Это должно было обеспечить ей фору, по крайней мере, часов до десяти-одиннадцати утра. На туалетном столике, на самом видном месте, она оставила письмо для отчима. Составление послания оказалось делом нелегким и отняло у Вальды немало времени и сил — пришлось тщательно обдумывать каждое слово. Наконец письмо было готово.

«Дорогой отец!

Поверьте, что я очень люблю Вас и бесконечно ценю Вашу доброту и заботу обо мне. Но я никак не могу согласиться с тем, что Вы хотите выбрать мне мужа без моего собственного участия. Свое решение Вы объяснили моей крайней беспомощностью в житейских делах, сказав, что я не в состоянии выбрать себе без помощи мамы даже платья, а без провожатого — добраться до Парижа.

Вы прибавили также, что среди моих дарований нет ни одного, которое могло бы обеспечить мне кусок хлеба.

Я расценила Ваши слова как вызов и полагаю, что должна доказать Вам и всем остальным свою самостоятельность и приспособленность к жизни. Если мне это удастся, тогда, надеюсь, Вы поймете, что я также способна сделать свой собственный выбор и в отношении человека, которому предстоит стать моим мужем и с которым меня должна разлучить одна только смерть.

Прошу Вас, не позволяйте маме обо мне тревожиться. Обещаю, что, если столкнусь с серьезными затруднениями, немедленно вернусь домой.

Примите заверения в моей сердечной любви и не сердитесь на свою своенравную падчерицу.

Вальда».

Написав, девушка очень внимательно перечла письмо, чтобы удостовериться в отсутствии ошибок. Кроме того, ей хотелось, чтобы по его прочтении у отчима сложилось впечатление, будто ее следует искать в Париже. Это тоже было частью ее хитроумного плана.

Имелся, правда, и некоторый риск. Граф, например, мог вообразить, что она уехала в Париж арльским поездом. В таком случае если он прибудет на вокзал раньше, чем цыгане минуют Арль, то может начать расспросы в таборе.

Впрочем, Вальда постаралась убедить себя, что такой поворот событий маловероятен. Хотя граф, следуя примеру предков, и оказывал цыганам гостеприимство, но, в сущности, мало интересовался ими и воздерживался от общения. Он всегда подсмеивался над интересом падчерицы, по его мнению, ребяческим и несерьезным, к истории кочевого народа. Ему и в голову не придет, что она могла бежать с цыганами.

«Кальдераш» и сами были немало удивлены, узнав в ожидаемой попутчице Вальду.

— А господин граф знает, что вы едете с нами? — спросил встревоженный вожак.

— Нет, — честно призналась Вальда. — Но обещаю вам: если он и рассердится, то весь гнев падет на меня одну.

Однако барон продолжал пребывать в нерешительности. Тогда она быстро вручила ему обещанные деньги и, прежде чем он успел что-либо возразить, побежала разыскивать Пхури-Дай.

Старая цыганка была изумлена не меньше вожака.

— Нехорошо это, мадемуазель, — покачала она головой. — Господин граф и госпожа ваша матушка ой как переполошатся!

— Что поделать, — пожала плечами Вальда. — Когда-нибудь я расскажу вам, что вынудило меня на этот поступок.

Но Биби неодобрительно молчала, и девушка умоляюще произнесла:

— Пожалуйста, прошу вас, возьмите меня с собой. Клянусь, что вам это ничем не грозит, а для меня очень важно!

Голос ее был пронизан такой искренностью, что «тетушка» поглядела на нее повнимательнее и смягчилась. Неодобрение сменилось сочувствием.

— Уж так и быть. Поможем вам, чем сможем.

— Спасибо! — с чувством промолвила Вальда. — Мне бы только уехать с вами. Пусть даже не до Сент-Мари — лишь бы подальше отсюда.

Еще накануне она подумала, что цыганам, возможно, неловко будет приезжать на свой праздник в обществе «гадже». Предстоящие торжества носили чисто цыганский характер, а потому для нее будет, пожалуй, благоразумнее вновь присоединиться к табору уже после того, как цыгане заручатся благословениями своей святой. Сейчас же главное — во что бы то ни стало поскорее проехать Арль.

Когда Пхури-Дай снова предложила девушке спать в отдельной кибитке, та с радостью согласилась. Сейчас было бы не очень желательно отвечать на чьи-либо досужие расспросы.

Цыганенок проводил гостью к отведенной ей повозке, небольшой, размалеванной веселым красно-бело-зеленым узором. На пороге сейчас сидела дочь Пхури-Дай, маленькая, очень темнолицая женщина с робким взглядом. Она показалась Вальде немногим старше ее самой.

Муж молодой цыганки погиб, став жертвой несчастного случая, детей же у них не было. Позже девушка узнала, что на руку молодой вдовы в таборе уже имелось немало горячих претендентов.

Женщина молча улыбнулась Вальде и помогла втащить в кибитку камеру и мешок. Потом девушка вернулась обратно к Пхури-Дай, и процессия тронулась.

Отдохнувшие за двое суток, свежие и полные сил лошади резво бежали по неширокой тропе, которая через пару миль влилась в проезжую дорогу на Арль.

Восседая в передней части повозки, откуда было удобнее смотреть, юная путешественница с живым интересом впитывала новые впечатления. Несмотря на ранний час, дорога не была безлюдной, и, вглядываясь в попадавшиеся ей по пути лица, девушка невольно вспомнила, что арлезианки считаются первыми красавицами Франции.

— В жителях Арля сильна римская кровь, которая вдобавок смешалась с греческой и галльской, — рассказывал граф. — А уж тамошние женщины как никто сознают свою красоту и никому не позволят о ней забыть. — Усмехнувшись, он продолжал: — У них даже торговки рыбой чувствуют себя королевами. В своих черных, ниспадающих на плечи мантильях они и на рынке держатся с королевской грацией.

Теперь Вальда сама могла оценить справедливость этих слов — ведь прежде она никогда не бывала в гуще простолюдинов. Бровями вразлет и прямыми, изящными носами местные лица напоминали древнегреческие изображения. Кроме того, жительницы Арля обладали прекрасными черными глазами и великолепными густыми черными волосами, восхитительно сочетавшимися с оливково-смуглой кожей лиц.

— А приходилась вам видеть бои быков в здешнем цирке? — спросила Вальду старая цыганка.

Та отрицательно покачала головой.

Амфитеатр был очень древним — сохранился еще с римских времен. Это девушка знала не понаслышке, она не раз бывала там в дни, свободные от зрелищ. Говорили, что, когда римляне выстроили этот цирк, он вмещал тридцать тысяч зрителей, что превышало все нынешнее население Арля.

Там было три яруса сидений: для сенаторов, воинов и — самый верхний — для простого народа. Последний, за ненадобностью, был сейчас превращен в прогулочную балюстраду.

Арлезианцы до безумия любили свои бои быков, и на протяжении всего лета представления проходили еженедельно. Вальда знала, что местная коррида отличается от испанской. Здесь не было той жестокости: тореро не терзали быков пиками и шпагами, а быки не бодали лошадей.

Девушка не раз просила отчима отпустить ее в цирк, но он неизменно отказывал.

— Пускай бык и не ранен, он все равно разъярен и рвется в бой. Он жаждет крови, и зачастую его невозможно остановить.

— Бессмысленное развлечение, — пожала плечами графиня.

— Тут все дело в азарте, — возразил граф. — Но, хотя в этом зрелище и нет особой жестокости, я не желаю, чтобы вы, дорогие дамы, смотрели на него!

Этим был положен конец обсуждению.

По воскресным дням город наводняли толпы народа. На рынке можно было встретить пастухов, фермеров-скотоводов, цыган, торгующих лошадьми, а также испанцев, алжирцев, корсиканцев, приезжающих на заработки в качестве сельскохозяйственных рабочих.

Ну и, конечно же, здесь были матадоры, безошибочно узнаваемые по характерной походке балетных танцовщиков!

Быков для представлений доставляли из Камарга — черных бычков, почти столь же своеобразных, как тамошние лошади. Камарг славился своими стадами и табунами.

Хотя Вальда и не очень-то опасалась быть обнаруженной в Арле, все же она вздохнула с облегчением, когда город наконец остался позади и перед караваном открылась широкая дельта Роны. Чуть в стороне, переливаясь на солнце, виднелась и сама река.

Тут и начинался край, носивший название Камарг. Он занимал территорию в сто сорок тысяч акров и отделялся от остальной Европы двумя главными рукавами Роны, на которые она распадалась как раз близ Арля.

Со времен римского гражданина Аулуса Анниуса Камарка, владевшего в здешних местах обширным поместьем Инсула-Камарика, край этот мало изменился. Вальда приближалась к земле, овеянной волшебными сказками и романтическими легендами, к загадочной сердцевине древнего Средиземноморья, родине диких белых коней, черных быков и розовых фламинго; к району, малоизведанному и малонаселенному, где цыгане, сами являясь как бы частью природы, чувствовали себя как дома.

— Вы бывали здесь прежде, мадемуазель? — спросила Вальду таборная старейшина.

— Нет, никогда, — качнула та головой. — Но всегда мечтала.

Сейчас они проезжали богатые фермерские угодья: по обе стороны дороги тянулись виноградники, кукурузные поля, сады и, конечно же, пастбища. С каждой милей караван приближался к издавна будоражившей воображение Вальды дикой местности, состоящей из озер, камыша, болотистых заводей, соляных песчаных дюн и сочных степей с буйной растительностью. Даже здесь, на подступах к Камаргу, природа поражала богатством птиц и цветов, разнообразием деревьев, таких, как тополь, вяз, ива, ясень, бузина. Вскоре стали попадаться пресные болотца, перемежающиеся участками густой зеленой травы.

— Как здесь красиво и необычно! — сказала девушка.

— Дикие места, — подтвердила Пхури-Дай. — Дикие, как мы. Вот почему нам здесь так привольно.

— Тогда отчего же вы не останетесь в Камарге хотя бы на год? Зачем едете куда-то еще?

— Наш удел — странствовать. Так уж мы устроены. Да и пропитание добывать надо.

— Пожалуй. Но порой, должно быть, грустно сознавать, что вечно нужно кочевать, бежать куда-то?

— Такова уж наша доля, — просто ответила Пхури-Дай. — Может, то — наш цыганский крест, а может, и благословение. Мы умеем находить счастье в самих себе.

Позже, вечером, Вальда воочию убедилась в справедливости этих слов.

В том месте, где условный знак приглашал остановиться, путешественники разбили лагерь. Они расположились невдалеке от крупной фермы, которые в тех краях называли мызами. Дом под красной черепицей был окружен высокими свечками кипарисов, в зимние месяцы оберегавших его от холодных, пронизывающих морских ветров. Так строилось большинство мыз в Камарге — под защитой плотной стены либо кипарисов, либо толстых, широколиственных деревьев, которые задерживали также и солончаковую пыль.

А до чего прелестные здесь росли цветы! Стены дома увивала нежная глициния, а в пышной, еще не срезанной траве пестрели дикие ирисы и орхидеи.

На шум табора поговорить с цыганами выехал хозяин фермы. Тут Вальда впервые с начала путешествия увидела белого коня в традиционной камаргской сбруе. Большое кожаное седло ручной работы, очень широкое и непривычно высокое спереди и сзади, было украшено выбитым на нем старинным орнаментом. Свисавшие чуть не до земли железные стремена, по преданию, были точно такими же, как у древних крестоносцев.

Цыгане поблагодарили фермера за позволение стоять на его земле, и он ускакал. Кочевники же взялись распрягать лошадей.

Вскоре до Вальды начал доноситься аппетитный запах. Он исходил из черных котелков, подвешенных на треножниках над кострами.

Костров было несколько, так как даже у цыган существовало социальное расслоение. Старейшины, а также их дети собирались вокруг одного костра, туда же они пригласили и Вальду. Цыгане попроще располагались возле других костров.

Не желая показаться невежливой, гостья не стала спрашивать, что подается на ужин, однако, отведав кушанье, поняла, что это — курятина, и про себя поинтересовалась: с какой она фермы? Уж не тот ли это петух, которого она вчера поднесла барону?

Вкус у блюда был, впрочем, весьма своеобразный, и, словно прочитав ее мысли, Пхури-Дай пояснила:

— Цыгане добавляют в стряпню великое множество трав. Вот здесь, к примеру — крапива, дикие овощи, ну и грибы, конечно.

— А когда нет возможности добыть цыпленка или хотя бы кролика?

— Тогда остается поймать нигло, — ухмыльнувшись, вмешался барон.

Девушка вспомнила, что так они называют ежа, мясо которого считалось у цыган деликатесом и являлось непременной частью праздничных застолий. «Слава богу, что сейчас не такой случай», — подумала она. Ее не прельщала перспектива полакомиться ежом, хотя, живя во Франции, она и привыкла к тому, что французы с удовольствием едят улиток и лягушачьи лапки.

Вместо хлеба к тушеному цыпленку подали лепешки из кукурузной муки с примесью диких семян и карри. «Тетушка» сказала, что «кальдераш» очень любят такие лепешки. Вальда тоже нашла выпечку довольно съедобной, хотя предпочла бы обычный хлеб.

В противовес французскому обычаю вино к пище не подавалось. Вместо него пили чай, и девушка отметила, как в течение дня младшие члены табора несколько раз приносили в кибитку Биби чашку с дымящимся напитком. Чай цыгане поглощали тоже на свой, особый, манер — наливая понемножку на блюдце и шумно прихлебывая.

Всю дорогу старая цыганка покуривала свою трубочку. Только вместо табака насыпала в нее смесь сушеных трав и листьев. Запах у дыма оказался довольно приятный, но, когда она гостеприимно предложила Вальде тоже попробовать, та наотрез отказалась.

— И то верно, мадемуазель, — сказала старуха. — Женщинам нехорошо вдыхать дым, это дурная привычка. Но мне нравится! — захохотала она. — У всех нас есть свои маленькие слабости, а не то жизнь показалась бы слишком скучной!

— Вот уж не поверю, что в вашей жизни есть место скуке, — усомнилась Вальда. — Это мы, бедные, скучаем, запертые на всю жизнь, точно в клетке!

Выражение лица ее при этом неожиданном порыве было красноречивее всяких слов. И тогда старая женщина, помолчав, спросила:

— Отчего вы бежите, мадемуазель?

— Оттого, что мой отчим хочет выдать меня за совсем чужого человека только потому, что этот брак должен принести выгоду!

Наступило молчание.

Пхури-Дай сидела неподвижно, в задумчивости глядя прямо перед собой. Ее руки свободно держали поводья, и лошади, предоставленные самим себе, неторопливо продвигались вперед.

— Ведь это неправильно! — вновь вступила Вальда. — По крайней мере, когда дело касается меня. Я ни за что не выйду замуж без любви!

— А если вы ее не найдете?

— Тогда уж лучше совсем не выходить!

Старуха обернулась и, посмотрев на девушку, усмехнулась.

— Вам нет нужды беспокоиться, мадемуазель. Найдете вы себе друга, потому что таков закон природы. Поглядите-ка на птиц: уток, аистов, куропаток, чаек, белых цапель. В эту пору каждая из них подбирает себе пару, и они строят гнезда. А что для них правильно, то и для нас.

— Вот и у меня такое же чувство! — обрадованно откликнулась Вальда.

Она вспомнила тех сов или филинов, что перекликались вчерашней ночью, как раз когда в голове у нее рождался план побега.

— Жизнь никогда не бывает легкой, — продолжала Пхури-Дай. — За нее приходится бороться и страдать, но, если поглядеть повнимательнее, она того стоит. Лучше жизни все равно ничего нет.

— И я так думаю! Безропотно подчиняться, принимать, что тебе навязывают — это трусость, которая мешает людям добиваться счастья.

— Вот ты хочешь любви, — задумчиво проговорила старая цыганка. — Что ж этого хочет каждая женщина. Любви человека, который выберет ее, одну из многих, потому что только она предназначена ему, а он — ей.

Вальда слушала, затаив дыхание.

— О да! — выдохнула она. — Именно так я и думаю! Такой любви и ищу!

— А коли так, ты ее найдешь, — заверила цыганка.

Вальда колебалась, стоит ли попросить «тетушку» погадать — прочесть ее будущее по картам или ладони. Но не успела она ничего решить, как проницательная цыганка ответила на ее немой вопрос:

— Своего будущего лучше не ведать. Конечно, когда не уверен в себе или боишься, гадание может сослужить службу. Но у того, кто в себя верит, жизнь и без колдовства будет полной. Каждый может получить от жизни ровно столько, сколько сам готов отдать.

Некоторое время Вальда осмысливала эти слова.

— Вы хотите сказать, что если я сама готова любить, то и меня полюбят?

— Таков уж закон природы, — развела руками Пхури-Дай. — Сколько отдашь столько и получишь. А кто не желает отдавать, для того закрыты души и сердца других людей.

— Понимаю, — задумчиво проговорила девушка.

На душе у нее стало легче, ведь старая цыганка только что облекла в слова то, что она и сама смутно чувствовала.

«Я отправляюсь в свой собственный крестовый поход! — думала Вальда. — В поход за любовью, за полнотой жизни!»

Она обратила к собеседнице сияющие глаза.

— Как я рада, что у меня хватило храбрости к вам присоединиться!

— Всем нам, и нередко, бывает очень нужна храбрость. Без нее мы просто потеряемся в этой жизни, сгинем в забвении.

Вальда подумала: сколько же храбрости и мужества потребовалось цыганам, чтобы вынести века гонений! Вечно их преследовали, заточали, лишали прав, заставляли переезжать из края в край, из страны в страну. Но, несмотря на все тяготы, они сумели выжить и сохранить себя как многочисленный и самобытный народ — со своими традициями, укладом, ремеслами и даже со своей религией.

Более того, вопреки расхожему мнению, цыгане, на поверку, оказывались людьми более нравственными, чем их гонители.

К примеру, пускаясь в путь вместе с табором, Вальда знала, что ей нечего опасаться дурного отношения со стороны мужчин цыганского племени. Начать с того, что для них она была «гадже», иноплеменницей, а следовательно, как женщина абсолютно запретной. А во-вторых, цыгане вступали в брак очень молодыми, после чего, по их обычаям, даже речи не могло быть о супружеской неверности. Существовали очень строгие меры, применяемые старейшинами к тем, кто допускал безнравственные поступки и тем самым позорил свой народ.

Конечно же, цыгане браконьерствовали и тащили что плохо лежит, ибо считали, что сам Бог повелел пользоваться его плодами всем, кто в них нуждается, но редко случалось, чтобы цыган совершал убийство, и уж ни в одном полицейском протоколе не найти было свидетельств о совершении им насилия над женщиной.

— У вашего народа очень много храбрости, — вслух сказала Вальда.

— Нам без нее не обойтись, — согласилась Пхури-Дай.

А девушка вдруг вспомнила, что в прежние века цыганам, проживавшим в стране басков, предписывалось ходить босиком и носить на головах красные колпаки с отпечатком козлиного копыта.

Даже тем из них, кто принял католичество, в церкви отводилось специальное место, где они должны были молиться отдельно от других, а святую воду разрешалось брать только особой палочкой.

Покончив с ужином, цыгане затянули песню. Начали женские голоса, через некоторое время к ним присоединились чарующие звуки скрипки. В искусных руках паренька лет шестнадцати инструмент выделывал чудеса.

— Это мой внук! — гордо сказал барон. — Настоящий музыкант. Сердцем играет!

— Где он так выучился? — спросила Вальда.

Цыган покачал головой.

— Он с этим родился. Музыка у нас в крови. Вот посмотрите, как станут плясать наши девушки, когда приедем в Сент-Мари. Никто с ними не сравнится!

К скрипке добавилась свирель. Женский хор зазвучал слаженнее и громче, в него вступали все новые голоса. Лирическая, любовная песня превращалась в стройный, пышный и торжественный гимн, который чудесным образом сочетался с красотой опустившейся на землю ночи, с блеском звезд над головами поющих.

Вальде подумалось: вот бы здесь сейчас оказаться вместе с тем, кого любишь! Невозможно представить ничего романтичнее! При свете звезд, под волнующие кровь звуки цыганской музыки быть с тем, каждое прикосновение которого рождает в тебе ответный трепет! Растревоженное необычной обстановкой воображение девушки нарисовало картину такую живую и красочную, что, казалось, еще чуть-чуть — и она превратится в реальность. Забыв обо всем, Вальда уносилась на волнах фантазии…

Но вот сидевшая перед огнем Пхури-Дай поднялась с места и, прихрамывая, тяжело двинулась прочь.

— Пора спать, — сказала она. — Вам, мадемуазель, тоже надо лечь пораньше, ведь на рассвете — снова в путь.

— Да-да, иду, — очнулась от грез Вальда.

Пожелав старшим спокойной ночи, она забралась в свою кибитку, поставленную рядом с повозкой «тетушки», несколько особняком от прочих, и начала устраиваться на ночь.

Внутри импровизированный домик был обставлен с походной простотой. На полу лежал матрац, а на нем — два одеяла и подушка с льняной наволочкой. Кругом была чистота и пахло травами, пучок которых свисал с потолка. Тяжелый, наподобие одеяла, полог завешивал вход, а под потолком располагалось маленькое оконце, прикрытое ситцевой шторкой. Имелось также несколько полок, всю утварь с которых на время движения убирали.

На застеленном циновкой полу Вальда обнаружила приготовленные специально для нее тазик и кувшин с водой и оценила этот жест гостеприимства — сами цыгане мылись в ручье или у колодца. Скинув свою красную юбку и вышитую блузку, девушка на миг задумалась: снимать ли все остальное? Цыганка бы этого делать, конечно, не стала, но зачем бы ей, Вальде, менять свои привычки и вести себя иначе, чем дома?

Надев ночную рубашку, она скользнула под одеяло и подивилась неожиданному удобству матраца.

Дома девушка всегда молилась перед сном, встав на колени подле кровати. Она решила не отступать от этого правила и сейчас. Но поскольку здесь кроватью служил пол, она стала произносить слова молитвы, просто лежа под одеялом.

Она просила, чтобы господь послал ей храбрости, сохранил целой и невредимой и помог не быть обнаруженной раньше времени.

— Помоги мне, боже, — шептала она, — доказать отчиму, что у меня достаточно умения и рассудительности, чтобы жить своим умом. А еще помоги мне встретить человека, который будет любить меня, а не мои деньги. — Произнося эту, последнюю, просьбу, девушка почувствовала, что она-то и есть самая главная.

Ну, в самом деле, как без ошибки распознать, что кроется за цветистыми словами любовных признаний? Не относятся ли они скорее к приданому невесты? А сама невеста, быть может, является не более чем неизбежным дополнением к своим деньгам? Как проверить, что чувствовал бы тот же самый человек, не будь у его избранницы ни гроша?

— Имей мой отец еще и сына, — рассуждала Вальда, — все было бы куда проще. Львиная доля наследства досталась бы моему брату, а я получила бы ровно столько, сколько необходимо для безбедной жизни.

Она решила, что если выйдет замуж, то постарается иметь побольше сыновей.

Уже в полусне девушка тихонько засмеялась:

— Сначала надо найти им отца.

— Каждый находит себе пару. Таков уж закон природы, — прозвучал откуда-то голос Пхури-Дай.

Вальда уснула.

Утро выдалось пасмурным и зябким. Едва рассвело, табор тронулся в путь. Горячий чай придал Вальде бодрости, приятным теплом разлился по телу. Из-за спешки пришлось пить его по-цыгански — из блюдечка. К чаю подали кукурузную лепешку, смазанную маслом. А тем временем Пхури-Дай уже взялась за поводья и двинула свою повозку вслед за повозкой барона.

Возделанные земли сменились влажной, болотистой местностью. На травянистых участках буйно цвели ромашки, клевер, синий касатик, разноцветные дикие гладиолусы. В тех местах, что меньше использовались для выпаса, пышно разрослась бирючина — вечнозеленое растение с узкими, темно-зелеными листьями.

Поражало и обилие птиц. Тут был настоящий птичий рай. Вальда впервые увидела сразу белых и пурпурных цапель, чернокрылых ходулочников, золотистых ржанок и множество другой болотной пернатой живности. «Все они недавно вернулись из жарких краев», — пояснила Пхури-Дай, поймав любопытствующий взгляд девушки.

— Я мечтаю увидеть фламинго, — сказала та, трепетно вглядываясь в гладь озер и надеясь заметить там нежно-розовое облако. Именно так, говорили ей, должна выглядеть стая этих редких птиц, которые во Франции водились только на территории Камарга.

Цыганский караван двигался все дальше и дальше, не делая даже обеденного привала. Правда, тетушке и ее гостье принесли неизменный чай и лепешки, намазанные чем-то вроде мясного паштета, очень вкусного, но из мяса какого животного — Вальда так и не сумела определить. Спросить же не решилась, опасаясь, что это окажется еж.

Показалась деревушка Альбарон, а когда ее миновали, глазам Вальды открылся Камарг, дикий и безлюдный — широкие, похожие на лагуны водные пространства, каменистые солончаки, бескрайняя саванна.

— Послушайте, тетушка, — неожиданно встрепенулась Вальда, — пожалуй, дальше я пойду сама. Уверена, что именно здесь я найду диких лошадей, которых хочу сфотографировать. А по окончании праздника в Сент-Мари-де-ля-Мер вновь присоединюсь к вам.

Ей показалось, что от этих слов старая цыганка испытала облегчение, хотя и не подала виду.

— От Альбарона до Сент-Мари больше двадцати миль, мадемуазель. Но если вам захочется отыскать нас там, наверняка найдется кто-нибудь, кто подвезет вас.

— Ну конечно, найдется. Спасибо за вашу доброту, уважаемая «тетушка». Возьмите вот это. — Девушка протянула ей сорок франков.

Но цыганка отвела ее руку.

— Между друзьями не должно быть денежных счетов. Ваша семья бескорыстно оказывает гостеприимство нашему племени, а вы путешествовали наравне с нами, как цыганка.

— Спасибо, — сердечно сказала Вальда. — Никогда не забуду, как вы меня выручили.

— Берегите себя, мадемуазель. Я помолюсь за вас Святой Саре. Буду просить, чтобы вы нашли то, что ищете, и были счастливы.

Старуха сильно натянула поводья, и пассажирка спрыгнула на землю.

Забрав мешок и камеру, она простилась и с молодой цыганкой, и обоз покатил дальше.

Некоторое время девушка стояла, глядя ему вслед, покуда дорожная пыль не заставила ее закашляться. Тогда она повернулась и зашагала по дороге на восток.

Путь этот, судя по карте, вел вдоль так называемого Коровьего озера, самой большой внутренней лагуны Камарга. Вдали паслось стадо черных коров, но оно ее не особенно интересовало. Берега лагуны населяло великое множество диких уток. Вальда узнала поганок, красноголовых нырков, чирков и шилохвостов. Увидела она и журавлей, а прямо перед ней перебежала дорогу ласка и скрылась в траве.

Путница продолжала бодро шагать вперед, пока вдруг слева не мелькнуло что-то белое. Она тотчас остановилась как вкопанная, затаив дыхание, и через несколько мгновений поняла, что не ошиблась. Несколько белых коней лениво паслись среди островков сырой травы и неглубокого, всего в несколько дюймов, болотца, больше напоминающего большую лужу.

Девушка лихорадочно соображала, как поступить. От лошадей ее отделяло порядочное расстояние, однако вскоре она поняла, что животные медленно перемещаются в ее сторону. К группе присоединились еще две лошади, и Вальда догадалась, что все они направляются к широкой глади Коровьего озера, раскинувшегося по другую сторону дороги.

Но что, если кто-нибудь вспугнет их и они ускачут? Тогда пропадет, быть может, единственный шанс запечатлеть на пленке так много вожделенных животных сразу. Нужно было на что-то решаться.

Болотистое пространство, отделяющее Вальду от лошадей, кроме травы, поросло еще камышом и тамариском — кустарником в розовом цвету. Она решила, что этот-то пышный цвет и замаскирует ее, скроет яркие краски цыганского костюма.

Бросив под придорожный куст свой мешок, скинув красные туфли и чулки, она подхватила камеру и ринулась было вперед.

Но как подобраться к лошадям на удобное для съемки расстояние? Разве что вброд, пригибаясь, прячась за высокой травой и кустарником. Быстро оглядевшись и не заметив никого поблизости, Вальда решительно подоткнула многочисленные юбки и храбро ступила в воду.

Против ожидания, вода оказалась не холодной, а, напротив, хорошо прогретой летним солнцем и представляла собой, по всей видимости, смесь из пресной и морской воды.

Брести вброд с камерой под мышкой оказалось не так-то легко. Крадучись, Вальда размышляла, как лучше добиться качественного изображения. В общем-то, эта новая модель «Кодака» позволяла снимать с короткими выдержками. Значит, если только кони не ударятся в бешеный галоп, у нее могут получиться неплохие снимки. Во всяком случае, попробовать стоит. Ах, если бы только удалось получить достойные выставки фотографии! Лучшего ответа тем, кто сомневается в ее талантах, и не придумать.

Прошагав по воде, Вальда через некоторое время добралась до сухого места, но здесь, к несчастью, больше не было кустов для прикрытия.

Зато трава стояла так высоко, что, если улечься в нее и потихоньку продвигаться ползком, выйдет совсем незаметно.

Ползти быстро она не решилась, боясь спугнуть чутких животных. Но тем не менее довольно скоро оказалась от лошадей в пределах действия фотокамеры. Пока все шло хорошо. Но вот один из жеребцов, учуяв неясную опасность, вскинул голову и прислушался. Одно неверное движение — и он может сорваться с места.

Вальда почти перестала дышать, напряженно всматриваясь в просвет между стеблями. А сама тем временем с восторгом убеждалась, что легендарная краса коней — не преувеличение.

Они были не слишком высоки. Пожалуй, большинство выглядели даже ниже Блан-Блана. Самый крупный жеребец достигал в холке, наверное, не более четырнадцати ладоней.

Но они были крепко сбиты и действительно производили впечатление мощной породы: с мускулистыми шеями, широкими лбами и глубоко посаженными глазами. А длинные гривы и метущие по земле хвосты придавали им тот самый характерный облик, исполненный благородства и необъяснимого очарования.

«Неудивительно, что людское воображение связывало их с наездниками-богами», — восхищенно думала Вальда, твердо убежденная, что природа не создавала более прекрасных творений.

Так она лежала в траве, любуясь прекрасными животными, пока, очнувшись, не вспомнила, что теряет драгоценное время. С величайшей осторожностью Вальда приблизилась еще на несколько дюймов, затем — еще, покуда не очутилась на самом краю травянистой полоски. Теперь ее отделяло от лошадей лишь крохотное водное пространство, и, выдвинув камеру чуть вперед, можно было сфокусироваться на табуне.

Медленно и осторожно подняв голову, Вальда заглянула в окошечко видоискателя. Но едва лишь поймала в кадр хорошую композицию, как уже другой жеребец начал настороженно прядать ушами, и фотолюбительнице опять пришлось припасть к земле. Но рука ее при этом все равно осторожно потянулась к спусковому устройству.

В ту же секунду позади внезапно раздался топот. Пасущиеся лошади молниеносно сорвались с места и быстрее ветра умчались прочь. Девушка стремительно обернулась и закричала от ужаса: прямо на нее неслась невесть откуда взявшаяся лошадь! Еще миг — и она ее затопчет!

Как подброшенная пружиной, Вальда в долю секунды вскочила на колени и инстинктивно повалилась в сторону, с шумом плюхаясь прямо в теплую воду болотца. Снова взвизгнув, она в следующий момент увидела, что верхом на грозном скакуне сидит какой-то темный, зловещий человек.

Лошадь была из местных. Низко, на здешний манер, болтались железные стремена, и ноги человека почти доставали земли.

От страха и смущения Вальда никак не могла прийти в себя. Беспомощно барахтаясь в луже, она сквозь стекающие по лицу струи испуганно глядела на всадника.

— Вы что, не видите, куда скачете? — выпалила она наконец. — Чуть меня не убили.

Она выкрикнула это по-французски, и незнакомец отвечал ей на том же языке.

— Какого дьявола вы прячетесь в траве? Откуда мне было знать, что здесь кто-то есть?

Вальда наконец приняла сидячее положение, продолжая оставаться в воде, и потянулась за камерой, сиротливо мокшей поодаль.

— Вы испортили мне снимок!

Туго натянув поводья, человек заставил коня стоять как вкопанного.

— Вы что же, фотограф? — спросил он уже другим тоном.

— Пыталась им стать! — сердито огрызнулась девушка, поднимаясь на ноги. — Но вы мне не позволили!

Вся юбка и блузка на спине вымокли насквозь. Вода стекала даже с косынки — прямо за шиворот. Сорвав с головы платок, девушка горестно уставилась на кусок мокрой ткани. Человек на лошади пристально следил за ней.

— Вы не похожи на цыганку, — произнес он наконец. — К тому же я ни разу не слышал, чтобы цыганки занимались фотографией.

— Я и не цыганка! — по-прежнему невежливо отозвалась Вальда. — К вашему сведению, я — англичанка.

— Вот оно что! — уже по-английски и как бы с некоторым облегчением проговорил всадник. — Тогда понятно, почему у вас рыжие волосы и синие глаза. Ни у цыган, ни у французов такого не встретишь.

Теперь и Вальда, впервые за все время, как следует рассмотрела человека и поняла, что зловещим он ей показался, видимо, со страху, а по сути тоже мало походил на француза.

— Вы англичанин? — спросила она.

— Как и вы.

— В таком случае, быть может, вы скажете мне, нет ли поблизости какой-нибудь гостиницы, где я могла бы обсушиться?

В глазах незнакомца загорелся насмешливый огонек. Должно быть, в своей мокрой одежде да еще босая она выглядела нелепо.

— Поскольку я, до некоторой степени, являюсь причиной вашего плачевного состояния, то считаю себя обязанным предложить вам свою лошадь и доставить вас на мызу, где я проживаю. Это не более чем в двух милях отсюда.

Вальда хотела было ответить, что не желает его затруднять, но потом решила: пусть эти затруднения послужат ему хорошим уроком. Ее заботило не столько вымокшее до нитки платье, сколько упущенный снимок. Она в отчаянии думала, что, возможно, ей уже никогда не удастся застать вместе такое количество диких коней.

— Мои туфли остались у дороги, — ледяным тоном промолвила она. — Туда я дойду пешком, а затем буду рада принять ваше предложение.

— Очень благоразумно с вашей стороны, — похвалил ее незнакомец. — К чему рисковать своим здоровьем? Однако, боюсь, ваш чудный маскарадный костюм испорчен.

Слова «маскарадный костюм» неприятно задели Вальду. В них слышалось что-то похожее на насмешку.

«В конце концов его не касается, в каком костюме я путешествую», — обиженно думала она. Из-за него пропал такой снимок! Девушка слабо надеялась, что хоть остальная пленка не пострадала.

С собой у нее было еще две катушки по сто кадров, но, судя по тому, что она уже успела увидеть в Камарге, каждый кадр окажется на вес золота. А ведь нужно еще заснять цыганский праздник в Сент-Мари-де-ля-Мер!

Вальда мрачно шествовала впереди всадника. Возле дороги под кустом ее ожидали оставленные мешок и туфли. Тут же лежали и чулки с подвязками. Их она схватила и незаметно сунула в сумку. Потом обулась и завязала шнурки.

Выпрямившись, она увидела, что мужчина спешился и стоит чуть поодаль, держа лошадь под уздцы.

Вальда подошла и отдала ему мешок и камеру, надменно ожидая, когда он поможет ей сесть в седло. Она рассчитывала, что он сделает это так, как было принято в хорошем обществе, — подставив сложенные вместе ладони. Но вместо этого он, обхватив девушку за тоненькую талию, легко, точно пушинку, подсадил ее наверх. При этом она оказалась не в самом седле, а позади, на голом лошадином крупе. Приторочив вещевой мешок, англичанин заглянул ей в лицо снизу вверх. Кажется, в глазах его при этом вновь мелькнула озорная усмешка.

— Вы на меня все еще сердитесь?

— Да.

— Я полон раскаяния.

— Так вам и надо. Мне, может, никогда больше не представится случай сфотографировать этих лошадей.

— Непременно представится.

— Откуда вам знать?

— Я покажу вам гораздо лучшее место для съемки.

Весь ее гнев мгновенно испарился.

— Правда?!

— Но только при условии, что вы перестанете на меня сердиться. У меня сильнейшая неприязнь к хмурым женщинам.

Вальда расхохоталась — ну просто не могла удержаться!

— Ладно, перестану, — пообещала она.