Капкан

ГЛАВА 6

Кэш

Следующим вечером я паркую свою машину дальше по дороге, достаточно далеко, чтобы она не поняла, что это я, но достаточно близко, чтобы я мог наблюдать за ней. Ее матово-красная машина с ободранным, блестящим кузовом стоит на улице, а в ее окне, сквозь жалюзи, горит свет. Она проснулась. Что она делает?

Большую часть времени я нахожусь в особняке, иногда я просто жду, пока полиция найдет тела, прежде чем переходить к следующему убийству.

Эксперты по уголовному правосудию проповедуют о "закономерностях", присущих таким людям, как я, и это именно то, что я использую против них. Связь, объединяющая моих жертв, заключается в том, что все они из Ки-Уэста, и их тела находят в подвалах. Больше у них нет ничего общего.

В ее окне маячит силуэт. Я провожу ладонью по своему члену, выпирающего из штанов, думая о ее влажном, сочном ротике, ее розовых и фиолетовых губах. Я бы хотел сидеть в стеннах Ремеди или наблюдать за ней по веб-камере, но мне нужно сдерживаться.

Подобная ситуация требует времени. Но желание контролировать кого-то в его последние минуты, становится все сильнее, и чем дольше я жду, тем дольше мне хочется поиграть с Ремеди. Но мне нужно дать ей время. Она поглощает меня, а я не могу этого допустить.

Я бросаю взгляд на свой телефон. Если она не против поиграть, я пропущу убийство сегодня вечером. Но если она занята, тогда я дам ей передышку.

26 пропущенных мигают красным в верхнем углу моего телефона, и каждый из звонков от генерального подрядчика.

Когда он наконец поймет, что мне больше не интересно работать над этим домом?

Никаких звонков или сообщений от Ремеди.

Я нажимаю кнопку, чтобы завести двигатель, затем смотрю на окно ее спальни.

«Это твоя вина, маленькое лекарство. Кто-то должен умереть, потому что ты не хочешь играть.»

Я надеваю перчатки, кожа хрустит, когда я разминаю пальцы. Я все равно должен был кого-то убить. Расписание Ремеди для меня не имеет значения.

Высокий мужчина в майке, с ярко-золотистым загаром заворачивает за угол, направляясь к Дюваль-стрит. Он высокомерно шагает по улице, словно она принадлежит только ему. Выглядит так, будто ему наплевать на то, что на свободе разгуливает убийца.

Один из моих приемных отцов, вёл себя точно так же. К десяти годам я уже знал, чего ожидать. Это был мой шестой дом, но когда дело доходило конкретно до этой семьи, отец отыгрывался на мне за каждую оплошность своих биологических детей.

— Ты думаешь, еда моей жены дерьмовая? — спросил он.

Я этого не говорил. На самом деле, я еще не произнес ни единого слова в том доме, поэтому я смотрел на него в ответ, отказываясь отводить взгляд.

Он был не первым приемным родителем, поднявшим на меня руку, и далеко не последним. Но это была счастливая ночь. На этот раз они действительно пригласили меня посидеть с ними.

Мой желудок скрутило от боли, и я отказался откусить кусочек. Если бы я отвернулся от его пристального взгляда, это была бы слабость.

А я не слабый.

— Ты неблагодарный сукин сын. — сказал он.

Схватив мою тарелку с запеканкой, он швырнул её на пол. Она растеклась, как блевотина у входа в забегаловку.

— Ты будешь есть, как собака.

Его родная дочь хихикнула при слове "собака", но в ее голосе слышались нервные нотки. Я все равно не сдвинулся с места, и когда приемная мать сказала.

— Крис. — мягко пытаясь привлечь внимание своего мужа, мой приемный отец так сильно ударил меня сзади, что я упала на пол.

У меня закружилась голова, и даже когда желчь подступила к горлу, я сел прямо, скрестив ноги. Потом я снова встретился с ним взглядом, мое зрение было туманным.

— Тебе есть что сказать? — спросил он.

Все замолчали, когда он встал, нависая надо мной. Хуже всего была тишина. Они все это ненавидели, и я использовал это как оружие, сводя их с ума. Сохраняя бесстрастное выражение лица.

Никогда не показывал им то, что происходило внутри меня. С каждым высокомерным шагом, он приближался всё ближе, словно его мышцы были слишком велики для его тела. Как будто он точно знал, какой властью обладает.

Я мог бы сказать все, что угодно. Что я ненавидел его больше, чем своих биологических родителей. Что его родители, должно быть, ненавидели его больше, чем я. Что есть дела поважнее, чем разговаривать с идиотом, у которого IQ как у картошки.

Но вместо этого я улыбнулся, делая вид, что ничего не случилось. Это выражение лица сказало все за меня.

И вот тогда-то, он меня и вырубил.

На улице высокий мужчина раскачивается из стороны в сторону, его плечи слишком большие для его тела. Он, должно быть, принимает стероиды, как это делал мой приемный отец.

И на мгновение я задаюсь вопросом, есть ли у этого мужчины ребенок. Биологический. Неродившийся. Усыновленный. Но это не моя забота.

Все люди облажались. Мне не нужен стимул, чтобы кого-то убить. Это честная игра. Даже с Ремеди.

Я следую за ним, подстраиваясь под такт его шагов. К тому времени, как он поворачивает голову, понимая, что кто-то следит за ним, я обвиваю рукой его шею, прижимаю твердую ладонь к его губам и толкаю его внутрь одной из моих пустующих квартир для отпуска.

Он падает на пол, кашляя и краснея, затем тянется к кобуре. Но я поднимаю его пистолет и телефон, широко растягивая губы в усмешке и обнажая зубы.

Я закатываю рукава, вены на моих руках вздрагивают, ожидая его последнего вздоха. Я оставляю его пистолет на маленьком столике рядом с собой. Он изучает меня, пытаясь понять смысл моих действий.

Когда он бросается вперед, протягивая руку за оружием, я хватаю его первым и вгоняю тыльную сторону ему в нос. Хрящ хрустит, как мокрый песок, и он воет, держась за лицо, катаясь по земле словно младенец.

— Чего ты хочешь, чувак? — спрашивает он.

Он лезет в карман и бросает мне свой бумажник.

— Возьми. Это все, что у меня есть.

Держа пистолет направленным на него, из любопытства, я поднимаю бумажник. Дело не в деньгах, но я не из тех людей, которые оставляют наличные на столе. Я кладу пачку в карман, затем проверяю его права.

Донни Кент. Двадцать семь лет. Живет на Куин-стрит, всего в нескольких кварталах от моего поместья. Очевидно, он хорошо обеспечен. Маленький придурок, который живет на зарплату своих родителей.

Он мог быть кем угодно. Мне все равно. Мне просто нужно то, что может дать мне живой человек.

— Теперь вот в чем дело, Кент. — говорю я и запираю входную дверь, пряча ключ в карман. — Для входной и задней двери нужен ключ, копия которого спрятана где-то в этой квартире. Стёкла окон заклеены и заколочены гвоздями. Но если ты сможешь найти выход. — я делаю паузу, бросая взгляд на часы. — В ближайшие две минуты, я оставлю тебя в живых.

Мужчина широко раскрывает глаза.

— Пожалуйста. — умоляет он. — Я сделаю все, что угодно.

Я установил таймер на своих часах.

— И…

— Чего ты хочешь, чувак?

— Начинаем!

Его рот разинут, и он бежит по дому, спотыкаясь о каждую комнату, и чуть не плачет, когда видит пенопластовую, изоляционную машину, маску и инструменты, которые я разложил в гостевой спальне.

Каждый его шаг громко и беспорядочно, отдаётся от стен дрожью, но преимущества моей профессии в том, что я точно знаю, как устроен каждый дом. Из-за недавнего ремонта, здесь не будет слышно ни звука.

Он спотыкается, раскидывая диванные подушки в стороны, и выдвигая ящики из комодов. Ключ спрятан в морозилке, в одном из самых очевидных мест, и все же его крошечный мозг не может додуматься до этого. Осталась одна минута.

Начинается истерия. По его щекам текут слезы. Он пыхтит, как бульдог, и вынюхивает все подряд. Наконец, его глаза расширяются, когда он понимает, что я — его выход. Он должен убить меня. И пока таймер не истечет, я не буду сопротивляться.

Он берет себя в руки, расправляет плечи и идет ко мне. Но адреналин, бурлящий в его венах, делает его движения несбалансированными, как у подростка, который учится драться.

Но не мои.

Я отпрыгиваю в сторону. Мой пульс ровный, а член наполняется кровью, когда он теряет контроль.

Паника. Чистый адреналин "бей или беги" струился по его венам. Нестабильность. Он снова бежит на меня, его массивные ноги волочатся вперед, но я отступаю в сторону, позволяя ему врезаться в стену спальни и картина с изображением океанских волн падает на пол.

Мои часы издают звуковой сигнал, и мужчина сглатывает. Я запираю за нами дверь спальни и притягиваю его к себе. Я отключаю сигнализацию. Едкий запах тела проникает мне в нос, и я вдыхаю его. Мне это чертовски нравится. Я прижимаю его шею к своей руке, почти перерезая ему трахею. По его щеке стекает слеза.

— П-п-пожалуйста — хнычет он. — Я не хочу умирать.

Я позволяю ему упасть на пол, и он тут же спотыкается, когда со всех сил пытаясь дотянуться до двери, но замок ставит его в тупик.

— Я не хочу умирать. — снова кричит он, и его щеки блестят от слез.

Я провожу пальцем по его коже, затем слизываю соль с кончика. Вместо бесцветных глаз мужчины, смотрящих на меня снизу вверх, я вижу горящие зеленые глаза Ремеди. Её открытый рот слюнявит мой член, а черные слезы стекают по ее щеках.

Сколько времени ей потребуется, чтобы начать вот так умолять меня? Как долго она продержится, учитывая, насколько она развратна?

Мой член прижимается к шву моих брюк, и я подхожу ближе к мужчине. Он съеживается на четвереньках.

Ремеди одна? Голая в своей спальне? Прикасается к себе, чтобы чувствовать себя в безопасности?

Она хочет все это, зажимы для сосков, ножи, бейсбольные биты. Всё, что поможет ей взять под контроль боль. Весь ее мир — это отклонение от нормы.

Я похлопал по карману, цепь позвякивает под тканью. Я хочу, чтобы она был у нее на горле. Прямо, блядь, сейчас.

Звонит мой телефон, но я не обращаю на это внимания.

Я стону. Нахуй это. Я знаю, чего я хочу. Я вытаскиваю цепь — толстые звенья заканчиваются уплотнительными кольцами. Цепь — удавка для крупной собаки. Или, еще лучше, для человека.

Я продеваю цепочку через кольцо, образуя петлю, и мужчина съеживается, он спотыкается о собственные ноги, когда ползет к двери.

Предполагалось, что эта цепочка предназначена для Ремеди. Это должно было случится завтра ночью.

Но я не могу ждать.

— Надень это себе на шею. — приказываю я.

— Тогда ты отпустишь меня? — спрашивает мужчина.

Я глажу его по голове, как собаку. Люди жалки. Как только они понимают, что их жизни на кону, они сделают все, что угодно, лишь бы спастись.

Ремеди потребуется много времени, чтобы достичь дна этой ямы отчаянья, и я намерен наслаждаться каждой секундой этого.

— Конечно. — вру я.

Подчинившись, он надевает цепь — удавку себе на шею.

— Ты увлекаешься играми с домашними животными? — спрашивает он. — Я могу это сделать. Я умею лаять. Я умею показывать фокусы. Я могу отсосать твой член. Я могу…

Хватаясь за длинный конец цепи, я бью его в грудь, пока не наваливаюсь всем своим весом, придавливая его к земле. Затем натягиваю цепь назад, наблюдая, как он темнеет от крови.

И я его больше не вижу. Ее изумрудные глаза заменяют его, ее тело дергается в ожидании разрядки, пока я вытрахиваю из нее последний вздох.

Он тянет за цепочку, и я отпускаю ее. Его вздохи наполняют воздух. Но он уже так слаб. Это раздражает.

— Я сделаю все, что угодно. — говорит он.

Стоя на коленях, он расстегивает мой пояс и молнию.

— Пожалуйста. Не убивай меня.

Зубцы молнии открываются со щелчком, похожим на тиканье часов. Он прав, я жесток, но не для него. Дело не в том, чтобы развлечься или заработать денег. Речь идет о власти и контроле. Точное знание того, что я могу сделать.

Мой телефон снова звонит. Но на этот раз, когда я проверяю его, на экране мигает сообщение от Ремеди.

Я хватаю цепочку, отталкивая его от себя, и отвечаю на телефонный звонок. Слюна стекает из уголков его рта, как будто он полоскает рот, и я натягиваю цепочку потуже.

— Да? — отвечаю я на телефонный звонок.

— Ты можешь приехать? — спрашивает Ремеди. — Моя дверь все еще сломана. И ты прав. Я должна научиться чинить её. Ещё дверная ручка на холодильнике оторвана. Так что да, здесь все разваливается на части.

Это звучит так, словно я ей нужен.

— Скоро буду. — говорю я и вешаю трубку.

Затем смотрю на темно-красное лицо мужчины.

— Прошу прощения, что прерываюсь, но у меня назначена встреча.

Я тяну за цепь, стоя у него на груди, пока лицо мужчины не становится фиолетовым, как баклажан. Наконец, напряжение на его лице ослабевает, отпуская и уходя в смерть.

Я вытираю лоб. Пот стекает по моим пальцам. Мой член напряжен до предела, и я сжимаю головку через брюки.

Скоро.

Я смотрю на тело. Мне нужно навести порядок. Вынуть гвозди из окон. Выбросить лишние ключи. Покрасить его тело грунтовкой, затем положить его в подвал, заполнив изоляционной пеной до тех пор, пока он не исчезнет.

Но все, о чем я могу думать сейчас — это Ремеди, стоящая на коленях.

Я толкаю мужчину в подвал, затем надеваю свою защитную маску. Быстро наношу на его тело грунтовку, это не устраняет неприятный запах, но помогает его блокировать, особенно в сочетании с изоляционной пеной.

Я беру насос из гостевой спальни и включаю насадку пистолета, позволяя полиуретану волнами обволакивать его тело. В итоге, из пышного белого материала торчат только его пальцы, но даже они сливаются со всем остальным. Мой член дергается, жаждущий моего маленького лекарства. Она и так ждала слишком долго.

Я закрываю крышку подвала, запечатывая его внутри и натягиваю на него плед.

Как только я смываю маску, грунтовку и пенопластовый насос, я мчусь в арендованную Ремеди квартиру.

Мне плевать на замки. Гвозди. Разбитую картину. Меня не волнует, насколько испорчен этот дом для отдыха. Если копы еще не нашли меня, то они не найдут меня и сегодня вечером.

Я просто хочу ее.

Я набираю ее номер с крыльца. Она мгновенно открывает входную дверь, и ее зеленые глаза трепещут. Короткая юбка на бедрах подчеркивает ее толстые бедра, цвета закатного солнца. Ее майка едва прикрывает сиськи. Меня окутывает ее персиковый аромат, и я облизываю губы.

Она готова для меня.

— Я приготовила тебе выпить. — говорит она, указывая на свою спальню.

Стены украшены дешевыми, кружевными украшениями. Я беру чашку с ее стола, протягивая ей другую. Мы чокаемся бокалами, но она колеблется, прежде чем выпить, и это заставляет меня остановиться. Я нюхаю содержимое.

Янтарная жидкость пахнет ликером, но это не значит, что она чистая.

— Ты отравила его? — спрашиваю я.

— Это всего лишь виски. Вот. — она тянется к моему и делает глоток. — Это можно пить. Не волнуйся.

Это не объясняет, почему она ждет меня.

Я прищуриваюсь, слегка разочарованный. Хочу чтобы она подралась со мной. Она делает это интересным.

— Что я должен починить? — спрашиваю я.

Она показывает пальцем в сторону кухни.

— Ручка холодильника оторвалась.

Я выхожу из ее комнаты. Уже темно, и когда холодильник появляется в поле зрения, я вижу, что ручка на месте и цела. Она что, издевается надо мной?

Она запрыгивает мне на спину и режет ножом мою щеку. Я рычу и выбиваю нож из её рук, затем поворачиваюсь и она падает с меня, ударяясь об пол.

Она воет, прежде чем попытаться снова напасть на меня, но я прижимаю ее к плитке. Эти запястья в моих руках, маленькие и хрупкие, такие чертовски хрупкие

Я раздвигаю ее ноги коленями, и она дышит сквозь зубы, с хрипом выдыхая воздух. Мой член пульсирует от прилива крови, легкость наполняет мое тело.

Она все еще хочет убить меня. Мне это нравится. Мне это очень нравится.

— Ты меня удивляешь, маленькое лекарство. — ухмыляюсь я.

— Ты заслуживаешь смерти. — кричит она.

Я просовываю ноги между ее бедер, мои брюки прижимаются к ее обнаженной киске. Она хнычет, обнажая зубы, даже когда мочит мои штаны, извиваясь на них.

Неважно, как сильно она хочет убить меня, она ничего не может с собой поделать. Это так чертовски жарко.

— И чем же я заслужил смерть? — спрашиваю я.

— Я отрежу тебе член.

Я смеюсь, затем обхватываю рукой её горло. Мои руки такие большие, что обхватывают всю ее шею. Я надавливаю ровно настолько, чтобы ее рот открылся, а глаза остекленели от вожделения.

Другие люди бегут от такого человека, как я, но Ремеди? Она открывает рот в ожидании моего члена. Я достаю из кармана цепь — удавку, размахиваю ею над ней, позволяя одному прохладному металлическому звену коснуться ее лба.

Свет из ее спальни падает на металл, и она бьется об меня. Я крепче обхватываю ее за шею, ожидая, что она сдастся.

— Какого черта… — выдыхает она. — Ты делаешь?

— Показываю тебе твое место.

Она шипит от ярости, но я удерживаю ее, натягивая цепь ей на голову и затягивая ее вокруг шеи. Ее бедра изгибаются.

Держа конец цепи в руке, я позволяю остальным звеньям упасть ей на грудь, как мешку с грузом. Меня так и подмывает сказать ей, что несколько минут назад я убил человека этой же цепью, но я держу этот секрет запертым внутри себя.

Однажды я ей расскажу. Но сейчас я хочу, чтобы она доверяла мне.

— Мы оба знаем, чего ты хочешь, Ремеди. — говорю я тихим, контролируемым голосом. — И я не собираюсь отпускать тебя, пока тоже не получу то, чего хочу.

Я натягиваю цепочку у нее на шее, пока ее лицо не краснеет. Она дергает за цепь, но в ней нет и половины силы того мускулистого мужчины. Я могу лишить ее жизни за считанные секунды, но пока не хочу этого делать. Я хочу утащить ее за собой. Подтолкнуть ее ближе к краю. Заставить ее захотеть прыгнуть ради меня.

Я отпускаю цепь, и она задыхается, как воздушный шарик, наполняющийся воздухом. Ее зеленые глаза сияют, как изумруды, полные огня, и я вижу в них себя. Я давным-давно избавился от своей ненависти к миру, но эта страсть внутри Ремеди.

Раньше у меня это было. Неважно, сколько людей я убью, этот огонь с каждым днем становится все тусклее. И все же Ремеди пробуждает его во мне. Напоминая мне о том, каково это — желать власти и контроля над кем-то одним.

Я не могу понять, как это исправить. Я так чертовски сильно хочу сломать ее.

Я сжимаю цепь, еще не душу ее, но с достаточным напряжением, чтобы показать ей, что она принадлежит мне. Притягивая ее ближе к себе, как рабыню на поводке, я кусаю ее за шею поверх цепи. Ее мышцы двигаются под моими зубами.

Я приподнимаю ее юбку, и обхватываю ладонями ее киску. Ее половые губки покрыты атласными волосами, они пропитаны ее возбуждением, и этот аромат свежих персиков, витает в воздухе.

Я рычу, а затем вытаскиваю свой член. Как только мои брюки сползают с бедер, я даю ей пощечину, достаточно сильную, чтобы увидеть, как шок отражается на ее лице.

Она плюет в меня, и я облизываю ее губы.

— Плюйся сколько хочешь. — говорю я. — Однажды ты приползешь ко мне.

Ее майка задирается над грудью, и я щиплю ее за соски, покручивая их. Она чувствительна после заживления, и даже малейший щипок заставляет ее стонать. И когда этот звук эхом вырывается из ее горла, мой член прижимается к ней.

— Какого черта, Кэш?! — кричит она.

Обхватив ладонями ее грудь, я сжимаю ее плоть так сильно, как только могу, стискивая челюсти, и это ощущение волнами проходит по ней. Мой член жаждет ее киски, но я пока не собираюсь сдаваться.

Я дразню нас обоих, показывая ей толстый фиолетовый кончик моего сдавленного члена, покрытый венами и злой. Глаза Ремеди мечутся туда-сюда между моим лицом и членом. Она хочет поглазеть на мой член, но она также хочет держаться за свою гордость.

Ее бедра покачиваются, и она насаживается на головку моего члена, пытаясь загнать его глубже, чем просто кончик.

— Каково это, когда мой член входит и выходит из твоих половых губок? — дышу я ей в шею. — Ты хочешь почувствовать то, что я могу тебе дать, как я владею твоей киской, не так ли, Ремеди?

— Пошел ты. — я затягиваю цепь у нее на шее, и она хнычет.

— Все, что тебе нужно сделать, это сказать мне обратиться в полицию, и я позволю им позаботиться о тебе.

Я просовываю свой член на дюйм глубже, и она вскрикивает, мой обхват широк, соперничая с банкой содовой, ещё с приливающей к нему кровью это неприятно, разрывая ее на части, как девственницу, снова и снова.

Я немного ослабляю цепь, а затем выдыхаю ей в ухо.

— Скажи мне остановиться. Тебе ведь не придется иметь дело со мной за решеткой, верно, маленькое лекарство?

— Просто трахни меня! — кричит она.

Я останавливаюсь, позволяя тишине разъедать ее. Она хочет, чтобы я сказал больше, хочет, чтобы я признался в своих грязных, ебанутых мыслях, которые полностью поглощают ее. Мой член должен был натереться до крови от того, как сильно я трахал себя, думая о ней каждую ночь.

Я облизал каждую щелочку своей ладони, надеясь ощутить вкус ее спермы. Я прикасался к ее священной, хорошенькой, маленькой киске этими же пальцами.

И теперь, когда она у меня есть, теперь, когда она говорит мне просто трахнуть ее, я не хочу торопиться. Хочу вытянуть его из неё. Чтобы каждая мучительная секунда была на счету. Ее глаза моргают, когда она осознает, что сказала.

— Я ненавижу тебя. — говорит она. — Пошел ты. Пошел ты, Кэш.

Но она не может взять свои слова обратно. Она знает, что сказала. Ее глаза закрываются, а между её бедер доносится мускусный, сладкий аромат. Она сглатывает, затем смотрит в сторону, избегая моего взгляда.

— Пожалуйста, трахни меня. — шепчет она на этот раз.

Я сохраняю холодный взгляд, наблюдая за ней, как за животным, бродящим по испытательной лаборатории в ожидании, когда машина даст ей лакомство.

Ее мольбы недостаточны, и она это знает. И это убивает ее. И это так же убивает меня. Я хочу, чтобы мой член был так глубоко в ее влагалище, чтобы моя ширина пронзила ее пищевод.

Черт! Я хочу уничтожить ее.

— Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста! — кричит она. — Просто трахни меня, Кэш. Пожалуйста, трахни меня. Используй меня. Владей мной. Я твоя. Пожалуйста. Просто трахни меня.

Я вонзаю свой член в нее, разрывая её киску на части, она напрягается, пытаясь приспособится к моему размеру. Ее глаза расширяются, она кричит, и ее тело восстает против меня, дергаясь в сторону, но я прижимаю ее к земле своими плечами, грудью, животом, ногами.

Каждой тяжелой частью своего тела, я удерживая ее внизу, заставляя подчиняться. Как только она привыкает к моему большому, мясистому члену, а ее киска растягивается для меня, я двигаю бедрами, проникая в неё всё глубже и глубже, пока не вгоняю его в кончик ее матку.

Ее глаза закрываются, и я продолжаю погружать в нее свой член. Она обхватывает меня ногами и руками, окутывая своим запахом, отказываясь отпускать.

Я взрываюсь смехом, затем затягиваю цепь у нее на шее, пока ее лицо не краснеет, а киска не сжимается вокруг меня с каждым вздохом, отчаянно желая большего. Я немного ослабляю цепочку, и как только ее рот открывается, хватая ртом воздух, я плюю ей на язык. Она облизывает губы, проглатывая её.

— Это вкусно, не так ли? — говорю я. — Ты можешь плевать в меня сколько угодно, но ты проглотишь мою слюну так, словно это последний глоток в твоей жизни.

Она стонет, затем открывает рот.

— Еще. Пожалуйста. — плачет она.

И я снова плюю, и она снова проглатывает, такая нуждающаяся, отчаявшаяся маленькая шлюшка. Ее бархатистые стенки сжимаются вокруг меня, ее ногти с черными сколами впиваются мне в спину.

Мы оба скользкие от пота.

Она чувствуется так чертовски хорошо. Как мое первое убийство. Как прилив адреналина от того, что тебя чуть не поймали. Как в автокатастрофе, где я в конце концов убил свою приемную маму после того, как она приставала ко мне.

Ремеди похожа на всё это. Как власть. Как контроль. Как потребность. Ее конечности обвиваются вокруг меня. Соленый пот на ее коже. Ее затрудненное дыхание. Когда ее губы приоткрываются, я засовываю свой член еще глубже внутрь нее, затем снова плюю ей в рот.

— Проглоти. — говорю я.

Она знает, что делать, и ее глаза закатываются. Ей нравится слышать эти требования.

— Проглоти, как хорошая маленькая куколка для траха. Черт, Ремеди. Ты так чертовски горяча.

Я наклоняюсь, дыша на ее податливые губы, и толкаюсь в нее так, словно это последний раз, когда трахаю её. Она стонет, как добыча, которая знает, что это конец, но каждое подергивание доказывает, что ей это нравится.

— Ты ненавидишь меня. — говорю я ей на ухо, прикусывая мочку. — Но ты так же ненавидишь себя за то, что знаешь, что я могу с тобой сделать. Потому что тебе это чертовски нравится. Тебе это нужно. Я нужен тебе. Ты не могла кончить, не думая обо мне с тех пор, как я впервые покрутил твои соски, как маленькая жадная сучка, которой ты и являешься. Скажи мне, что тебе нравится, когда я владею тобой вот так.

— Пошел. Ты. — шипит она, выплевывая каждое слово.

Но все же, она не говорит мне уходить. Она отказывается сказать мне остановиться.

— Кого ты ненавидишь больше? — смеюсь я. — Меня или себя?

— Заткнись и дай мне кончить! — кричит она.

— Я не ненавижу тебя. — говорю я, продолжая толкаться во влагалище, разрывая ее на части. — Нет. Ты, черт возьми, нужна мне так же, как и я тебе. Я дрочил себе каждый день и каждую ночь. Гнев в твоих ярко-зеленых глазах. Твоя тесная киска. Твоя гладкая, тугая, маленькая попка. Фиолетовая помада, которая так подходходит к твоему лицу, когда я душу тебя. И, черт возьми, этот запах. Когда ты мокрая или нервничаешь, от тебя пахнет свежими персиками. Эти татуировки на твоем животе и киске выглядят так, словно ты плохая девочка. Или татуировки со скелетом у тебя на спине, как будто они что-то значат. Как будто они — это мы. Потому что это все, чем мы являемся. Для тебя не имеет значения, кто я такой, потому что мы просто кости. Ты принадлежишь мне, Ремеди.

Мои бедра пульсируют, мой член набухает еще больше внутри ее тугих стенок, ее лицо искажается от боли. Она затаила дыхание, ожидая, когда я прикончу ее.

— Теперь ты будешь кончать на мой член, пока я буду душить тебя.

Ее глаза расширяются, и я тяну за цепь, ее щеки краснеют. Я прижимаюсь к ней, трусь своим телом о ее клитор, ее киска сжимает меня, как будто это наш последний раз.

— Пожалуйста. — хрипло произносит она, слова едва слышны. — Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйся…

— Кому принадлежит твоя киска? — рычу я.

Она не колеблется.

— Ты знаешь. Ты владеешь моей киской!

— Кончи для меня. — требую я, мой голос вибрирует в ней. — Кончи со мной. Прямо сейчас, блядь.

Мой член вбивается в нее, когда ее щеки краснеют, а бархатные стенки обхватывают меня, сопротивляясь. Ее ногти царапают мне спину, боль обжигает мое тело, заставляя меня на полсекунды отпустить цепочку, но я не прекращаю задевать ее матку.

Я вгоняю свой член все сильнее и сильнее, пока она не бьется в конвульсиях вокруг меня, как дикое животное, ее стон первобытный и очищающий.

Когда последние спазмы ее оргазма затихают, я выхожу из нее. Она растягивается на кафеле, ее тело мокрое от пота, ноги залиты спермой. У меня адски болит спина, она наверное расцарапала меня.

Но я держу свой член в кулаке, трахая себя, пока она обретает самообладание. Ее майка все еще задрана над сиськами, каждый бугорок плоти свисает в сторону, ее коричневые соски все еще торчат и краснеют.

Ее юбка болтается на бедрах, как свободный пояс, прикрывая это татуированное произведение искусства.

Слабая фиолетовая полоса пересекает ее шею. Синяк от удушающей цепочки, моего ожерелья для нее. Кровь лопнувшего капилляр окрашивает ее глаз — вероятно, он лопнул от напряжения, вызванного цепью — удавкой, — и кровоточит, как красный фейерверк, в белке ее глаза, совпадая с родимыми пятнами у меня.

На заживление уйдет несколько недель, но потом оно исчезнет, как будто его никогда и не было. Но все равно, мой член наполняется кровью, когда я знаю, что она ни от кого не сможет скрыть эту отметину.

Она пытается сесть, но терпит поражение. Усталость одолевает ее, и это заставляет меня кончить. Мой член пульсирует, и я позволяю каждой капле упасть на ее кожу и одежду, отмечая ее, заявляя на нее права своей спермой.

Истощен. Готовый к оргазму. А какой это дикий кайф. Ее зеленые глаза моргают, глядя на меня, затуманенные и тяжелые.

Она устала, и, видя ее в таком состоянии, мне снова хочется разбудить ее своим членом. Она прекрасна. Капля пота или крови стекает по моей спине. Я игнорирую это и опускаюсь на колени, убирая волосы с ее глаз, смазывая ее каплей своей спермы.

Я поправляю ее одежду так хорошо, как только могу, затем заключаю ее в объятия. Она сопротивляется мне, упираясь в мою грудь, но быстро понимает, что ничего не может сделать, и сдается, отдыхая в моих объятиях.

Ее голова находит свое место у меня на груди, и мне интересно, слышит ли она там биение моего сердца. Если во мне осталось хоть что-то человеческое. Я кладу ее на матрас. Она моргает, глядя на меня, но ее глаз уже нет. Она едва в сознании.

— Почему я так устала? — она зевает.

— Ты еще помнишь кто ты? — спрашиваю я.

Она растерянно моргает, глядя на меня, но я помню каждое слово.

«Я хочу, чтобы ты заставил меня кончить так сильно, что я забуду, кто я.»

Наконец в ее зрачках мелькают воспоминания, и она смеется. Ее улыбка обжигает меня изнутри, за ней скрывается неподдельное веселье, которого я давно не видел и не чувствовал.

Я извиняюсь, нахожу пакет с винтами и петлями, затем беру маленький ящик с инструментами, который я оставил внутри люка в ее шкафу. И иду чинить дверь.

Я испортил это настолько, что ей пришлось обратиться ко мне за помощью, так что это легко исправить. Затем я проверяю ручку на ее холодильнике. Она болтается, но все, что для этого нужно, это немного клея, так что я тоже ее закрепляю.

Когда я возвращаюсь в ее комнату, она уже спит. Ее ноздри раздуваются. Я наклоняюсь и провожу кончиками пальцев по фиолетовым и красным отметинам на ее шее.

Внутри меня разливается тепло от осознания того, что я сделал это с ней. Что она пережила это. Что я позволил ей. Я не могу объяснить свои чувства к ней. Если я хочу как лучше для себя, я убью ее прямо сейчас. После того, что мы сделали, она не будет особо сопротивляться. Это будет легко. И в некотором смысле это правильный поступок. Как только она узнает, что я разрушил ее жизнь, она будет умолять меня покончить с ней. Они всегда так делают.

Но я пока не хочу, чтобы она умирала. Она может справиться с большим, чем я ожидал, и это эгоистично с моей стороны, но я хочу, чтобы она жила. Чтобы посмотреть, как далеко она сможет зайти. Чтобы раскрыть все ее чувства до тех пор, пока у нее ничего не останется. Как у меня.

Я глажу ее по щеке, мягкость ее кожи наполняет меня ужасом. Но мой член игнорирует это. Потому что, в конце концов, все, чего я хочу — это она.

— Мертвая ты мне не нужна. — говорю я. — Пока нет.

Я закрываю дверь, убеждаясь, что ее окна и двери заперты. Затем я дал ей поспать.