Клеймённые уродством

Детство

Без понятия к какой литературе ты привык. Может к чему-то высокому, может к дешевым любовным романам, написанным школьницами. Писатель из меня так себе, если честно, да и рассказчик тоже. Но мне все же хочется поделится с кем-то… Даже не знаю, кому это может быть интересно. Тут вряд ли будут какие-то ахуешвие подробности, детальность. Это просто жизнь. Моя жизнь, мой дневник, мои воспоминания о всех тех людях, которые были со мной до конца или оставались позади. У нее, у этой девушки, есть истории получше — она гений, правда. Можешь тут почитать, кстати. А я просто плод ее больной фантазии, шизофрении, копании в прошлых жизнях — называй как хочешь. Если тебя заинтересовало название, описание — почитай. От части я жила интересно. Ну, если возможность подохнуть практически каждый день можно так назвать, конечно…

Я сижу на кухонном стуле, задумчиво провожу пальем по пыльной поверхности подоконника, курю, постоянно поглядываю за окно. Вроде все у нее есть — зарплата повыше короля среднего мира, а это жалкое подобие дома все равно любит. Странная. Хотя, писатели все странные. Жду. Опаздывает. Она приходит — маленький теплый ураган. Кристина, или как мы ее все называем, Лин целует меня в щеку, садится напротив за старый стол, достает тетрадь, перо, чернила. Для достоверности еще диктофон, который запускается со свойским щелчком. Я судорожно вздыхаю, нервно затягиваюсь, тушу сигарету о появившуюся пепельницу. Скоро она заполнится.

— Уверена? — она заглдывает мне в глаза, тревожно изучает ухмылку на лице.

— На все 100, подруга.

— Тогда начинаем.

Дваерь закрывается, я в очередной раз вздыхаю. Сколько раз я буду рыдать, пока расскажу все, интересно?

Не знаю, когда все именно пошло по пизде. Может быть, с самого моего рождения.

Вернее, тогда то все как раз все было прекрасно. Даже замечательно — счастливый ребенок, счастливая мать, растившая дочку одну. Но, тем не менее, мы ни в чем особо не нуждались. Жили средне, было, что есть и во что одеться, иногда позволяли себе больше. Но когда сие происходило — это были небольшие праздники, по дому витали такие запахи, что текли слюнки. С матерью мы засиживались допоздна, просто разговаривая или играя. Но чаще она чему-то учила меня, сколько себя помню мне давались азы магии, которые становились сложнее по мене моего взросления. Мама защищала меня от вечных попыток своего брата чуть ли не убить меня, он все кричал, что лучше бы я вовсе не рождалась. А женщина все ругалась с ним, выгоняла из дома, пару раз вызывала даже полицию. Она действительно любила меня… до определенного момента.

Небольшой домик в два этажа с одной только гостиной-кухней на первом и тремя комнатами на втором. Мне нравилось это место. Такое уютное, теплое с милой нечестью, что путалась под ногами. Мама пила кофе по утрам, собирая обед мне в школу, я в спешке с совывала тетради и учебники в рюкзак. Мне 7, я просто ребенок, который так остро чувствует свою особенность и любовь. Ведь вокруг него — целый мир, наполненный странностями и чудесами. Милых, маленьких духов, похожих на тех, что из Принцессы Мононоке или просто странных, пушистых созданий, которые могли обложить тебя ночью и недовольно пищать, если повернешься и ляжешь на одного или несколько. И этот мир… он мне нравился. Со своими глазами-фонарями, что так пристально смотрели в мое окно по ночам, со школьным шумом в коридорах, смехе со знакомыми и акими-то шутками. С доброй учительнице, которая всегда помогала ученикам, если те чего-то не знали. С этим домом, таким теплым и мягким, как полуденный мох подле озера. Его стены с бледно-оранжевыми обоями, шершавыми, в некотрых местах изрисованными мной. Мне нравилось жить, я не боялась гулять поздними вечерами, хоть и жили мы далеко не в лучшем районе Лондона. Через дорогу от нас месяц назад полиция выкуривала из дома наркоторговца. Но это все проносилось мимо меня, не замечала грязи, что облепила меня с головой потом. Я была ребенком. Счастливым. Который даже подумать не мог, что произойдет настолько крупная срань.

— А что мне уготовано?

— Этого нельзя знать, — она улыбнулась, погладив меня по голове. Злато-рыжие волосы были заплетены в жидкие косички-дракончики. Серые глаза, широко открытые и тогда еще любящие весь мир, смотрели с доверием и надеждой.

— Ну пожалуйста! Я знаю, что иногда ты заглядываешь!

— Я смотрю недалеко. Хотя возможно я смогу сделать исключение. Но немного.

Я смеялась, болтая ногами.

— А ты знаешь, мне недавно приснился странный сон. Там… была девушка, одетая в свадебное платье и это было явно очень давно. Какой-то мужчина вел ее алтарю. Там была очень красивая церковь с высокими потолками…. и был мужчина, еще молодой, лет, наверное, 25, эту девушку вели к нему. И еще… мам, кто такой Хайло? У меня ощущение, что я знакома с ним была раньше.

— Кем был он в этом сне?

Я не заметила, как она изменилась в лице. Как ее мягкий взгляд пропал (раз и навсегда) и сменился настороженностью. Она ждала моего ответа и может быть еще, на что-то надеялась. Я была слишком мала, что бы заметить это и не отвечать. Еще не была осторожно, не приглядывалась к каждому с подозрением. Доверяла всем и в прицнипе была доброй девочкой — часто делилась обедом с одноклассницей, которой вечно не докладывали и она часто была голодна. Давала списать по английскому мальчику, которые плохо понимал писание, но азто прекрасно разбирался в математике и помогал мне с ней. Не злилась на мать по пустякам, не хлопала дверьми.

— Молодым мужчиной.

Я была погружена в сон. От него вяло теплом и любовью. Такой… знаешь, истинной что ли, прекрасной, как в сказке. Я видела все то откуда со стороны, то от лица девушки. Церковь была правда прекрасна — высокие стены, расписанные фресками, окна, в которые вливался свет закатного солнца, играя с витражами. Я не очень верила в Бога, вернее мне было как-то все равно, но сами храмы мне нравились — они была красивы. И в некоторых чувствовалось спокойсвие, умиротворение. Мы не ходили с мамой в них, но иногда, когда путь мой лежал мимо одного из домов бога, то от одних я шарахалась как от огня, к другим меня тянуло. Такие простые, зачастую, они вызывали порой восторг.

В реальность меня вернула пощечина от матери.

Ее как подменили, будто бы не она вовсе растила меня все эти 7, почти 8 лет. На меня кричали по поводу и без, лупили и просто издевались как могли. Иногда она смотрела на меня и плакала, как говорила, от ненависти, потому что они с моим отцом так хотели ребенка и она даже не сделала аборт после его смерти, когда осталась одна, как ей все советовали, а в итоге родилась ей — паскуда и тварь, которая когда-то сломала ей жизни, и если я не помню — это не значит, что этого не было. Прошлые жизни, миры, все это казалось таким далеким и я постоянно плакала, потому что не понимала за что. Мать рассказывала о том, что именно произошло, но я только во весь голос, вытирая слезы раз за разом, просила ее прекратить, что я не помню этого и что люблю ее. Она усмехалась, замахивалась, и ладно рукой — в ход шло все, что лежало рядом.

Дядя, получивший свободу действий, лупил меня и отрывался вообще, как только мог. Когда он приходил к нам в дом, я пряталась, но каждый раз этот человек находил меня. Я перестала ходить в школу, слабела на глазах, меня плохо кормили. Но больше всего я боялась дверного звонка, потому что к нам никто не ходил кроме него. В этом доме особо не куда было заползти, но я каждый раз все равно пыталась укрыться от него. Все места он быстро выучил, иногда играя со мной в кошки-мышки, мать в этом не учавствовала — ей хватало того, что я вечно была под рукой.

В доме пропали все острые предметы, исчезли все вещи, которыми я могла бы лишить себя жизни — я была нужна им, что бы поймать кого-то. По словам матери, мы любим друг друга во всех жизнях и он рано или поздно придет сюда в каком либо теле и тогда они убьют нас обоих на глазах друг у друга. Мой, так называемый, супруг, убил когда-то их родителей. За что — история умалчивает, да и знать мне не хотелось. В двух варианах "было за что" и "просто убийца" мне почему то казалось первое. Я его не оправдывала, нет-нет, наоборот скорее ненавидела с каждым днем все больше и больше. Этот Хайло стал для меня образом злобы и обиды, я представляла его как последнего ублюдка, который не жалел никого и для которого другие люди — просто игрушки. Он снился мне иногда, но явно не в воспоминаниях, а в снах придуманных. Приходил ко мне, что-то рассказывал, я бросала в него вес предметы, что попадались под руку, покрывала матом, а слов я за последнее время узнала очень много. Он как-то грустно и злорадно улыбался, обещал, что мы еще встретимся и я просыпалась. Я пыталась сбежать поздно ночью, где через месяц после начала этого дерьма, но она поймала меня, притащила в дом, избила /поркой это никак не назвать/ и заперла в кладовку. В итоге весь следующий день я слушала грохот, другие звуки, а под вечер оказалось, что все окна заварены решетками. Они сделали для меня клетку и посадили на цепь. И тогда надежда, что это закончится начала впервые тухнуть.

Я помню до сих пор — это звериное лицо, оскал, почти рычание. Мне было 9. За три года я начала привыкать, даже как-то более спокойно реагировала на тычки матери, не дерзила, а молча выполняла все, что та просила. Женщина продолжала ненавидеть меня, но выражалось это не как у дяди, а в простом игнорировании, холодности и отстраненности. Впрочем, не знаю какая из этих пыток хуже. Мать два раза в день, утром и вечером, ставила на стол тарелку с едой, уходила на работу, возвращалась с нее и занималась тем, что читала. Журналы, книги, что угодно. Видимо, старалась отвлечься и лишний раз не напоминать себе о моем существовании. Я же приняла это к сведению, все время проводила в своей комнате, выходя лишь в туалет и за очереднйо порцией еды. Иногда просила пить — она спокойно вставала, наливала стакан воды из под крана и протягивала мне, смотря сверху вниз с отвращением.

— Элис!

Я вздрогнула под вещами в чулане. Глупо, но это было первое место, куда я успела забежать.

— Иди сюда, маленькая дрянь!

Мне хотелось разрыдаться. Громко и в голос, а не глотать слезы зажимая рот рукой, что бы не издать лишнего звука. Маленькая девочка, которая не может дать сдачи, потому что итак была слабой, а тут сил не было совсем. Болела рука после последнего побоя, сначала она даже опухла, но потом вроде нормализовалась и ныла только при касании к чему-то.

Дверь распахнулась, сквозь просветы между какими-то тряпками просочился резкий, белый свет.

— Вот ты где.

— Нет! Пожалуйста! Джейме, не надо! Что я сделала?

Он схватил меня за волосы, чуть нагнулся и улыбнулся самой страшной из улыбок, оказавшись на уровне моих глаз своими.

— Ты его женщина. И тебе не повезло стать моей племянницей.

— Чья?! Джейми!

От него несло алкоголем. Чем-то очень противным, меня почти тошнило — я и потом терпеть не могла запах перегара, хотя курила и бухала сама чуть ли не по-черному временами. Он сжал кулак сильнее — я закричала, зажмурилась. Мать звать было бесполезно. Меня захлеснули привычное чувства страха и собсвенной никчемности. Что я могу? Даже защитить себя не выйдет. А может и выйдет? Я никогда не пробовала, если честно — ужас никогда не давал мыслить трезво и все сознание заполняло понимание того, что сейчас будет больно. От этого перехватывало дыхание, я замирала как вкопанная и мелко дрожала, огромными глазами глядя на своего мучителя.

— Не трогай меня!

— А то что? — Он даже отпустил меня и теперь нагло смотрел сверху вниз. — Что бы мне сделаешь, дрянь?

В этот раз ужас перетек немного в другую форму. Мне было страшно. Мне было слишком страшно, что бы понять, что я делаю сейчас только хуже. Почти не потребовалось концентрироваться, достаточно представить энергию, которая пробирает все тело, выстроить ее перед собой. Все нутро жгло огнем, руки от напряжения сводило. Сине-серебряные, искрящие нити, мое единственное оружие — оно потоком бросилось на мужчину, глухо толкнуло о стену, но кажется особого вреда не причинило, он практически сразу поднялся, а я побледнела.

— Пиздец тебе, — просипел он и бросился ко мне. Единственная мысль была — бежать. Просто бежать, неважно куда — из дома, там, на улице,(слабая надежда что дверь открыта) может быть кто-нибудь поможет. Я, было, двинула в гостиную, но он таки догнал меня, повалил на диван, ответил пощечину — зазвенело в ушах, а в глазах потемнело, я даже не крикнула, меня просто оглушило. Сквозь туман до меня донеся голос матери.

— Тебе не кажется, что твоя идея слишком? Она все-таки маленькая девочка. Он найдет ее рано или поздно, просто тогда убьем их обоих, зачем настолько сильно издеваться?

— Ты забываешься, сестра, — прошипел он уже не на английском, — Ты сама признала мою правду. Я могу делать с ней все что хочу и мне плевать на то, сколько телу — ее душа взросла.

Надеялась, что он убьет меня. Очень. Я неимоверно устало от всего происходящего настолько, что казалось лучше смерть. лучше гнить в земле и не чувсвовать постоянной боли, не понимания и злобы. Маленький, загнанный в угол зверек, который скалился едва только пробившимися клычками и сверкал глазками в надежде напугать. Глупо, разумеется. Но когда страх затмевает рассудок ты перестаешь мыслить здраво.

Но больше всего, больше всего на свете я ненавидела не этих двоих, а этого самого таинственного кого-то, за кого надо мной так яро издевались. За что?! Я понятия не имела о ком они, только поняла, что я связана с кем-то настолько сильно, что судьба повенчала наши души. И я пообещала, первое, что я сделаю — это хорошенько изобью этого кого-то, если не убью при встрече. Он сломал мне жизнь, забрал мать, забрал этот дом и завтраки в школу по утрам. Может бвть сейчас я еще маленькая, но кто знает что будет, когда вырасту? Сбегу отсюда, найду друзей, а потом выловлю этого ублюдка.

Я лежала потом на диване еще долго, не в силах пошевелится, давилась собственными слезами, слушала, как мать и Джейми переговариваются. И ненавидела. Бесконечно ненавидела все это.

Дышать было тяжело — при каждом вдохе ребра взрывались огнем, хоть и не все, больше нижние. Голова немного кружилась, в ней поселился легкий туман, переодечески в глазах темнело. Ножи под замком, вскрыть его я не могу. Решетки слишком хорошо привырены к окнам, а дверь всегда закрыта. Кричать? Да кто меня тут услышит? Наверняка над домом стоит какой-нибудь звуконепроницаемый барьер.

Что там произошло? Что такого мы, а вернее этот Хайло сотворил? И почему они отыгрываются на мне — искали бы самого, а даже если наши судьбы связаны… как он узнает где я живу? Как поймет, где меня искать? Просто придет сюда? Да не поверю. Бредятина. Магия так не работает и не развита настолько, что бы у тебя в голове кто-то на карте города горел маячком, хотя я старалась развивать раньше эту способность. Помогало предугадать приход учителя в класс. Не меньше и не больше, но использовать свои способности в быте было класно. Было. Горло свело судорогой, в груди тянуло что-то черное и пустое. Может — отчаяние, может уже смирение с неизбежным. Попытки побега я оставила еще давно, слишком уж были тяжелы последсвия тех двух неудавшихся.