Клеймённые уродством

Глава 17. Первый самоубийца в раю

Из больницы меня выпустили только через месяц. Так что я почти встретила начало весны в палате, но за 2 дня до этого меня выписали, всучив целый список того, что мне нельзя делать, что принимать из лекарств и когда. Список полетел в ближайшую мусорку. К черту. Подыхать, так с музыкой.

Инвалидом, спасибо врачам, я была только первое время. Двигать ногам могла, а вот стоять не очень, так что приходилось вспоминать как ходить. Злясь на саму себя от беспомощности и отказываясь от любой поддержки со стороны персонала больницы я быстро шла на поправку, удивляя этим всех вокруг. Лечащий врач говорил, что такое иногда годами заживает, люди не могу встать неделями, а я попыталась свинтить на второй день после операции и остановило меня лишь то, что я не умела ходить с костылями. Ну и отсутствие теплой одежды тоже имело свой вес.

Ко мне мало кто заглядывал в часы посещений, что на самом деле напрягало. От Джеффа, что заходил в первые дни, я узнала, что Питера упекли за решетку и выйдет он может даже позже меня, если будет хорошо себя вести. Стив уехал из города на время, сказал что решать какие-то дела, но парень подозревал — что бы накидаться в стельку где-нибудь, где его не знает каждая неформальная собака. Марго почти не выходит из дома, иной раз даже не открывает дверь. У остальных были похожие истории. Кто-то сел на непродолжительное время, кто-то валялся по койкам, кто-то по гробам.

Последнее удручало. Мне не называли всех имен, но я знала, что когда зайду в бар, то увижу много имен. На одной из стен прямо напротив входа мы писали о тех, кто ушел. Сам или кому помогли. И от этого было страшно. Я иногда стояла, изучая ее, с ужасом понимая, что помню практически каждого, что тут записан. И помню, как они уходили. Никому не нужные люди, у которых часто не было семьи, никого кроме нас и этого бара. Мы держались друг за друга, поднимали, когда кто-то падал. Потому что каждый, кого можно было назвать своим знал — ему помогут. Подкинут денег, дадут место переночевать и не будут лезть в душу, раздавая дурацкие советы как изменить свою жалкую жизнь в лучшую сторону. Захочешь, расскажешь сам — никто клешнями из тебя это тянуть не будет.

И мы действительно держались друг за друга.

Я вдохнула морозного воздуха, сложила руки на груди и поёжилась — ветер забрался под куртку. За спиной был рюкзак с вещами, которых мне натаскали на время пребывания в больнице. Денег по карманам не обнаружилось, идти до дома пешком не хотелось, все таки далековато было для той, что последний месяц даже не тренировалась, поэтому настреляв мелочи у людей в фое больницы, я добежала до остановки, промерзла еще с полчаса и наконец села на битком набитый автобус. Час пик Спина немного ныла, но я почти привыкла к этому ощущению, не замечая его — по началу это доставляло дикий дискомфорт.

На улице постепенно сгущались сумерки, за окном мелькали желтые фонари.

Осадок, который остался после той драки никак не получалось сбить. Мне было немного паршиво, немного грустно, немного мерзко. От части потому, что позволила повалить себя, да еще и чуть без ног не осталась. Слишком была увлечена желанием прибить как можно больше этих уродов. Не знаю, кстати, что именно на меня так подействовало — наркоз или двухдневная отключка, но я стала как-то… спокойнее. Ярость уползла и даже носа не казала. Магия никуда не делась, даже как-то сильнее стала, что ли. Возможности опробовать новое ощущение не было, в больнице иногда даже в туалетах дежурили мед сестры что бы не курили. Мысли стали более трезвыми, рассудительными — вечерами напролет я лежала, рассуждая кто мог выжить. Кому бы хватило на это сил? И от осознания, что у некоторых практически не было шансов в горлу раз за разом подкатывал ком. Иногда я плакала в подушку по ночам, тело била крупная дрожь от кошмаров и рвало крышу от того, что прижаться было не к кому. За все эти годы я так редко засыпала одна, что первые дни в больнице казались вечными. Скука смертная, ни с кем нормально не пообщаться — большинство из пациентов косились на меня, как на прокаженную.

Может так люди взрослеют? Внезапно, резко — это похоже на падение с огромной высоты на мягкую перину. Интересно. Мне поминутно хотелось в подворотню, отдышаться от беготни, прописать Питу в плечо за то, что опять спалился и потом сидеть, курить. А он будет оправдываться, старается свести все на шутку. Я грустно и тепло улыбнулась. Все таки я скучаю по тому времени, хотя за что — не понятно. Голодные дни и ночи настолько, что желудок сводит до слез, хрипа и рвотного кашля. Когда простуда может тебе стать смертельным приговором. Невесть почему, но я скучала по тому времени — сложность выживания смешивалась с простотой в плане отношений с людьми. Для меня все было понятно — вот Питер, никуда не денется. Вот этих людей можно использовать в своих целях, они полезны, а эти — никуда не годятся. От этого парня веет добром и желанием помочь, можно доверять, хоть и осторожно, а к тому лучше вообще не соваться. Эти подворотни, тихие переулки, когда за углом шумно живет город, а ты сидишь в абсолютной тишине и куришь, глядя вверх. Рядом плечо брата, на которое можно положить голову, опереться или ухватить за него, если тот совершает ошибку.

— Элис! — Джессика кинулась мне на шею прямо на пороге, сжала так крепко, что казалось позвоночник опять хрустнет. Я засмеялась, обняв подругу в ответ. Гул в баре внезапно стих с моим появлением и все смотрели, вытянутыми, тревожными и скорбными лицах. Мягко отстранив Джесс, я спустилась на пару ступенек и замерла, стаскивая шапку с волос.

— Вы чего?

Обычно меня встречали радостным гулом, многие поднимались, что бы обняться — сейчас же сидели по местам. Я замечала некоторые знакомые лица, но ребята только отводили взгляды, когда я смотрела на них. Из персонала я узнала только дредастую официантку Беллу, парень за баром был не знаком, но по деловому кивнул, когда я вошла. Видимо понял, кто я.

— Эй! Что за кислые мины? — я улыбнулась, шутливо нахмурив брови.

— Мне жаль, — Белла кивнула на стену, которая пополнилась на добрых имен 20–30. Девушка скрылась в подсобных помещениях, а я медленно подошла к списку. Новые имена, некоторых я не знала, но иногда внутренне вздрагивала, когда взгляд выхватывал что-то знакомое. Майкл?! Губы предательски дрогнули. А мои больничные размышления были иного мнения, думала, чтто живой, но сидит. Джон, бедняга Фред, Лиззи, парень по кличке Горячка, Мэри… Твою ж мать. Страх липкой паутиной окутывал тело. Каждое имя — жизнь. Каждое имя — человек.

— Представляешь? — Пит тыкал в учебник по истории, — тут пишут цифры, а это ведь все люди. Двадцать тысяч жизней, которые были положены ни за что. За какие-то сраные убеждения. Только вдумайся, каждая цифра — человек. Живой человек. со своей семьей, отдельнйо истории. Ты можешь себе это представить? Осознать?

Я помотала головой. Да… сколько прошло времени, а полностью эту фразу я осознала именно сейчас, глядя на этот список. Каждая цифра — жизнь, которая отдана за то, чем этот человек жил. Во что верил. Вот чем наша война отчаялась от всех этих масштабных песочниц стран — никого не просили прийти, просто назвали время и место, что там будет. И пришел каждый.

Самым последним, чей-то заточкой было выцарапано, и сильно выделялось на фоне разноцветных маркеров. «Джефферсон Муд. 06.02.2019 Первый самоубийца в раю»

— Что? — едва выдохнула я, рывком повернувшись к зал — все те же лица. Очумелыми глазами я обвела гостей, тяжело дыша вкинула руку, указывая на стену, в глазах сверкнула злоба.

— Да вы прикалывайтесь! Сука, эта стена не для шуток! Джефф!

Я бросилась к лестнице, по ней наверх. В баре повисла гробовая тишина.

— Джефф, где ты, сволочь? Джефф!

Коридор встретил меня темнотой и отчужденностью. Холодом, совершенно не свойственным для него. Я замерла как вкопанная, огромными от слез глазами смотря перед собой. Это ощущение выбивало из колии, хуже чем пуля в плечо. Я осторожно сделала шаг, другой — таже атмосфера царила в моей комнате, я медленно зашагала дальше.

— Его нет.

Глухой голос был слышен из комнаты Стива. Он же вроде уехал? Я осторожно толкнула приоткрытую дверцу. Парень полу сидел полу-лежал на правой стороне широкой кровати, опираясь на спинку и держа в руках стакан. Внутри либо вискарь, либо коньяк судя по цвету. Впрочем, я едва смогла его разглядеть.

— И его больше не будет

Я слушала его и в голове не укладывалось — слеза непроизвольно покатилась по щеке. Понимая, что стоять становится все сложнее, я аккуратно опустилась на край кровать спиной к другу. Взгляд уперся в пол дверного проема.

— Вскрылся в ванной, пока я был в отъезде, — он вроде усмехнулся, — Сука, даже уехать нельзя — все по пизде идет.

Голос Стива был непривычно хриплым и тихим. Безэмоциональным. Совершенно. Таким же, как и этот коридор. Холодным. Я не знала от чего мне страшнее — от стали, звеневшей в его словах или от жалких попыток осознать, что Джефа больше нет. И что его больше не будет.

— Он умер?

— Да. — панк со вздохом поднялся в положение сидя, сцепив руки в замок. Стакан с алкоголем противно звякнул о стеклянную поверхность столика, стоявшего с боку от кровати. Я обернулась и не могла не удивится — Стив был в костюме, выгладивший прилично до не возможности с уложенными и чистыми волосами. Никогда не видела его таким и от этого становись еще больше не по себе. Хуже — я просто не узнавала панка.

Пусто. Так… странно пусто. Пустой коридор, пусто у меня внутри. Вторая слеза скатилась ровно по дорожке проделанной первой. Я не до конца осознавала смысл происходящего. Не могла представить друга мёртвым и от этого рвало на части. Не хочу снова проходить все это, не хочу снова пялится в стены и глотать таблетки тайком от всех, вместо еды. Опять похороны? Или просто могильная плита, потому что они уже прошли? Говорить какие-то слова над ней, надеясь, что он услышит, потому что не чувствуешь рядом его присутствия?

— Ты знала, что мы с ним…?

— Да.

— Хорошо.

Он опять тяжело выдохнул, опустил голову, потом взял бокал, резко поднял ее и осушил содержимое. Даже не поморщился.

— Шотландский Гленфарклас, 1976 года. Хотели с ним распить. Вернее, я хотел — купил в подарок. — Стив усмехнулся, вскидывая брови и разглядывая пустой бокал, — Копил, наверное, целую вечность. Пять лет, Элис. Пять сраных лет я любил этого уебка, который ненавидел жизнь.

Он говорил медленно, выделяя каждое слово. В комнате было тихо. Настолько, что слышался звон посуды с первого этажа и голоса гостей. Свет присутствовал только в виде слабенькой лампы на тумбочке, его не хватало — комната в полумраке. Мне было не по себе от Стива — аура боли распространялась на это помещение и ползла дальше по коридору. Хотелось рыдать навзрыд, но это были не мои слезы. Не только мои. Истерика, которую я упорно старалась игнорировать принадлежала отнюдь не мне.

— Столько раз я выбивал лезвия из его рук, доставал пистолет изо рта, подхватывал, когда Джефф забирался в петлю. Даже из Темзы вылавливал, прикинь? А тут уехал на СРАНУЮ НЕДЕЛЮ!

Я вздрогнула. Бокал полетел в стену, в дребезги разбиваясь и падая осколками витража на пол. Я закрыла глаза, горло сводило судорогой.

— Прости, — он взъерошил волосы на голове, сжав пальцы, — Я тогда… не понимал тебя. Считал, что достаточно простых прогулок и бухаловок, что бы забыть… Сейчас понимаю. Не хватает.

— Стив… Иди сюда.

Я забралась на кровать, подползла к нему, положила руку на плечо и расправила крылья — дохнуло теплом. Оно было совершенно чужое этому месту, неестественным, хотя я помню — раньше оно витало в воздухе каждый день и селилось по темным углам, прогоняя монстров. Раньше оно давало надежду, свет. И оно было способно растопить любое сердце, утешить любое горе и готово было пригреть каждого, кто по настоящему в нем нуждался. И это тепло — оно сопровождало меня всю долбанную жизнь. Я селила его в других людях, оставляла в местах и подобно семени оно проростало, урчащим котенком забираясь на грудь человеку и мурлыкало, что все будет хорошо. Эта фраза… которую я так часто говорила. И в которую практически уже перестала верить, но сейчас меня с такой силой захлестнули тщательно скрываемые эмоции парня, что было наплевать. Я забыла, что бывает когда даришь это тепло. Забыла, что иногда семя затаптывают и или просто не замечают. На меня нахлынули воспоминания, пробудили давно и так тщательно забытое. Мне казалось, что я вновь ощутила себя той маленькой, забитой Элис, которая обнималась проливным дождем с какой-то незнакомой девчонкой и она плакала, бессильно и надрывно, утыкаясь мне в плечо. Я так и не узнала ее имени, не узнала, что у нее случилось — просто увидела в метро как она сидит у стенки и пытается, изо всех сил пытается держаться и не зареветь.

— Не надо.

Но я все равно поднырнула под него, устроившись на ногах и обняла, закрыв пернатыми отростками, которые прилично выросли с того момента, что я ими пользовалась в последний раз. Сначала он сжался, напрягся, потом осторожно обнял в ответ, уткнулся в плечо и тихо расплакался. Я шептала что-то утешительное, гладила друга по голове и рыдала сама. Больно. Черт, как же больно и не только от того, что Джефф умер, а от того, что вызвала его смерть у этого вечно задористого и веселого парня. Когда он оклемается? Когда снова сможет быть тем пафосным кретином, которого порой хочется прибить? И отойдет ли вообще? Не понятно.

Я слышала как с треском в нем что-то ломается, рушиться и как подобно моему витражу когда-то падает в пропасть. И мне не удалось бы вернуть все на свои места, даже если бы я очень сильно захотела этого.

— Все будет хорошо, Стиви, — я осторожно коснулась соленными губами его виска, — Все образуется.

Так мы и сидели, часы на стене отсчитывали секунду за секундой, а парень никак не отпускал меня, уже перестав плакать и просто уткнувшись в плечо, сопел и иногда подрагивал. Я не знала что делать, не знала что сказать ему, потому что прекрасно понимала, что он сейчас испытывает. От этого нет лекарства — только время. Да и то иногда дает сбой.