Когда забудешь, позвони

Глава 11 Весна, 1993 год

Те три дня в Новороссийске прокружились яркой новогодней каруселью, только вместо лошадок и слоников ее окружали чужая забота да собственная растерянность. И кто бы мог подумать, что Алексей Полторабатько, отважный мореход и строгий командир, окажется таким многоликим? По утрам московскую гостью будила и пичкала завтраками заботливая мама, днем опекала хлопотливая бабушка, а ночью целовал нежный любовник. И все эти лица имели одни и те же черты — Алешины. Шелестящее лаской имя, означающее «защитник», не подкачало — его обладатель действительно на короткое время стал защитником. От одиночества, от мятых рублевых бумажек, небрежно сунутых в руку пирожницы, от оглядов на прошлое, от хамства и унижения. В свое время святой Алексий, митрополит Московский, исцелил от глазной болезни жену татарского хана, чем избавил Россию от многих бед. Шесть веков спустя его тезка попытался излечить от атрофии любви вдову телевизионного режиссера, но больную не спас. Хотя процесс врачевания и набирал обороты. Оно и понятно: двадцатый век покруче четырнадцатого, его болезни — не чета глазным. Пользовать душу, постоянно державшую оборону и не смевшую перечить разуму — труд каторжный, не всякий святой возьмется.

Васса глотнула осточертевший (Господи, прости!) горячий чай с медом и задумалась. Поездка в Новороссийск явилась, конечно, чистейшей авантюрой. Но иногда легкая встряска неплохо прочищает мозги и заставляет по-новому оценить события. А нынешняя оценка такова: состояние расслабленной неги — не для нее. Не привыкла она к заспинному положению. Даже с Владом стояла рядом, а не дышала в затылок, прячась за широкой спиной. Сегодня эта спина — каменная стена, завтра — тын плетеный, любая беда щель найдет. А беды надо встречать начеку, чтобы глаз прицел имел и рукам свободно было. За чужой спиной простора нет — верный проигрыш. Нет уж, если сам себя не побережешь, никто не убережет. Но за те три дня — спасибо! И судьбе, и Алеше.

Она поднялась из кресла, плотно прижав левую руку к боку, и подошла к окну. За стеклом сопливился снегопад, хлюпал мокрыми хлопьями. Сквозь прозрачный нейлон отчетливо просматривался рыхлый снег, темневший проталинами, и оголенный, озябший с непривычки асфальт, истоптанный белыми овальными следами. Природа явно грипповала, и радоваться болезненному переходу к весне резона не было никакого. Василиса достала градусник: ртутный столбик резво перескочил красную отметку и застыл на цифре 38, 2 — проклятый грипп спутал все планы. Во-первых, пролетает в трубу премьера в «Современнике», куда ее тащит неугомонная Настенька. Во-вторых, завтра нужно сообщить Изотовой о своем решении, а для его принятия требуется четкое мышление. При нынешнем раскладе таковое отсутствует. В-третьих, она уже целую неделю не высовывает нос на улицу, и это говорит не только о наплевательском отношении к своему делу, но и о пустом холодильнике, скудные запасы которого иссякли полностью. Но выйти сейчас на холод — все равно что взойти на эшафот. А безголовому состоянию Василиса Поволоцкая все же предпочитает голову, пусть и больную.

Тишину нарушили истеричные телефонные трели, словно дрелью задрелили стены. Носитель инфекции проковыляла обратно к креслу.

— Алло.

— Привет, это я! — Легкая на помине Тина заряжала трубку энергией и оптимизмом. — Как дела?

— Нормально.

— А голос почему кислый?

— Приболела чуток.

— Грипп? — Эпидемия в Москве агонизировала, но ее предсмертные судороги кое-где давали о себе знать.

— Ага.

— Антибиотики принимала?

— Нет, — честно призналась больная.

— Некому в аптеку сходить? Ответом было молчание.

— Я приеду, — деловито заявила Изотова. — У тебя наверняка и холодильник пустой?

— Нет.

— Твое «нет» настолько глупо, что глупее этого — только попытка выяснить, к чему оно относится! — фыркнула Тинка, а трубка, подхватив эмоциональную эстафету, возмущенно принялась шпынять гудками ни в чем не повинное ухо.

Васса бросила пластмассовую хамку на рычаг и, не задумываясь о последствиях короткого диалога, улеглась на диван и укуталась пледом. «Меня нет дома!» — приказала ногам строгая голова и через пару минут провалилась в горячую тяжелую дрему.

Приказ, естественно, был не выполнен: через час с хвостом строптивицы потащились на длинные назойливые звонки. Интересоваться, кто звонит, нужды не было, и хозяйка молча открыла дверь.

— Почему не спрашиваешь кто? — строго вопросила обвешанная пакетами Изотова, вваливаясь в прихожую.

— Заразиться не боишься? — ухмыльнулась бациллоноситель.

— Зараза к заразе не пристанет! — весело просветила непрошеная гостья и прошлепала в кухню.

— Босиком не ходи, — вяло посоветовала Васса и направилась в комнату.

— Нет, — удержала за руку вошедшая, — посиди пока в ванной. И дверь плотно прикрой!

Сопротивляться идиотским приказам не было сил, и лишенная хозяйских прав послушно подтянулась к фаянсовой компании. В квартире что-то грохнуло, щелкнуло, скрипнуло, затопало, и через целую вечность дверь ванной комнатушки энергично распахнулась. К этому времени Васса замерзла так, будто находилась на айсберге в одном купальнике, окруженная льдами, моржами и белыми медведями. Ее трясло от холода, и банного халата для утепления явно не хватало.

— Милка моя, да ты совсем плоха! — донесся из ледяной мглы встревоженный голос.

Изотова почему-то стала колыхаться и растворяться прямо на глазах. Васса этому очень удивилась, захотела ткнуть пальцем исчезающую плоть, но не успела и провалилась в черноту…

Проснулась от сильной жажды. И голода. Неизвестно — чего больше. Тарелочка теплой овсянки на молоке была сейчас воплощением гастрономических безумств всех кухонь мира, вместе взятых, включая и любимую грузинскую. Василиса откинула одеяло, пытаясь подняться с дивана.

— Нельзя! — Ласковый голос был негромким, но твердым. — Что ты хочешь?

Господи, а мужик-то откуда в доме?! Вроде в гости никого не звала. К изумленной хозяйке подошел незваный гость. Из Новороссийска. Прямо с капитанского мостика?

— Алеша! Ты откуда?

— С корабля — на бал, — улыбнулся он. И уточнил: — Гриппозный. Как вы живете в этой Москве? Холод, слякоть и болезни. У нас уже цветами на каждом углу торгуют. И солнышко греет. Тебе не кажется, что пора менять климат?

— Не кажется, — строго ответила москвичка. — Как ты здесь оказался? — Но строгость не прозвучала. Голос тихо пищал и выдавал слабые ноты.

— Подруга твоя впустила, — ответил улыбчивый гость. И для ясности добавил: — Тиной зовут. Ты не могла бы остаться в постели? — предупредил он следующую попытку встать. — На пять минут? Если, конечно, не сложно. А я кашу пока сварю.

— Пить очень хочется.

Он подошел к журнальному столику, придвинутому к дивану, взял бокал с водой и молча передал «суровой» больной.

Никогда еще эта бесцветная жидкость без вкуса и запаха не была такой сладкой, «слаще мирры и вина», как говаривал Александр Сергеевич. Васса с наслаждением проглотила последнюю каплю и откинулась на подушку.

— Устала, — пожаловалась она. И удивилась: видно, от гриппа размякли мозги. Никогда прежде ей бы и в голову не пришло проявлять свою слабость.

— Поспишь или поешь? — Алексей ловко перехватил падающий бокал и заботливо подоткнул одеяло.

— Посплю! — блаженно вздохнула «независимая» и, не переставая изумляться собственной стремительной дебилизации, заснула.

Разбудили негромкие голоса из кухни, аппетитные запахи и солнечные лучи, бьющие по глазам. Сколько она провалялась в постели — неизвестно, какое сегодня число — неведомо, а вот кому принадлежат голоса — догадаться можно. И хоть в гости никто и не зван, но слушать эту тихую тарабарщину приятно. Васса убрала постель, натянула свитер и брюки, тут же сползшие на бедра, и направилась к голосам, удивляясь дисгармонии окрепшего духа и слабой плоти. У кухонной двери ее покачнуло, и, ухватившись за ручку, хозяйка ввалилась в распахнутый дверной проем.

— Здрасьте, — пробормотала она, повиснув на медной помощнице.

— Господи! — ахнула Тина. — Наконец-то проснулась!

Алексей молча подхватил болтающуюся хозяйку и бережно усадил на стул.

— Есть будешь? — В кухонном фартуке, джинсах и полосатой рубашке с аккуратно закатанными рукавами он был забавным и милым. И ничем не напоминал бравого капитана в белоснежном кителе. К такому сразу тянет приткнуться. Похоже, первой это поняла Изотова, потому как поглядывала на Алексея что-то уж очень ласково. Кухонный фартук на загорелом красавце, видно, пробуждал ее нерастраченную чувственность.

— Буду! — кивнула довольная удачной посадкой.

— Молодец! — энергично похвалила Тина. — Тебе нужно усиленно питаться, набираться сил. А то не лицо — брежневская рублевка. И смотреть без слез невозможно, и забыть нельзя.

Васса развеселилась: Тинка нравилась ей все больше, пожалуй, стоит принять ее предложение.

— Как долго я болела? — спросила «молодец», поднося ко рту ложку ароматного, с золотистыми крапинками красного борща, щедро приправленного зеленью.

— Как долго болела — не знаю, с дневником наблюдений запоздала. А вот как долго спала — будет подробно описано в книге Гиннесса. Потому как спала ты, милка моя, без малого неделю.

— Что?! — Васса едва не поперхнулась. — Этого не может быть!

— Все случается в подлунном мире, — философски заметила Тина.

— Это правда, — подтвердил Алексей, — я здесь уже шестой день. А ты заснула еще до моего прихода.

— А ты как в Москве очутился? Ты же, кажется, должен бороздить моря. Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаешься, — невозмутимо ответил он. — Но я взял отпуск. — И уточнил: — Первый за три года.

— Алеша позвонил по телефону, — просветила «спящую красавицу» Тина. — Как раз в тот день, когда ты шлепнулась в обморок и я едва дотащила тебя до дивана. Худая, а тяжелая! — шутливо пожаловалась Алексею. И похвасталась: — Ну, да меня Бог силой не обидел! Так вот, только тебя уложила — звонок. Я, естественно, рассказала все как есть. Зачем скрывать, верно? Твой друг заохал и через пять минут был уже в квартире. Хотела бы я, чтобы обо мне так беспокоились! — размечталась она. — Пришел с походным чемоданчиком и обосновался. Похоже, надолго, — весело подмигнула Изотова.

Намек с прищуром Васса проигнорировала, а вот на подробном описании ситуации настояла. За вынутой из духовки курицей с золотистой корочкой она узнала, что сутки была в бреду и, горя в огне, обзывала их то голубками, то воронами, жаловалась какой-то Лариске, звала из Туретчины неизвестного Рыжика. Хватала подушку, убаюкивала ее и убеждала, что любит как дочь родную. В общем, куражилась и напугала их довольно сильно. Дважды приезжала «скорая». Пришлось выдать себя за мужа и сестру, дать подписку о добровольном отказе от стационарного лечения. Во время кризиса они оба были здесь.

— Алеша на тебя смотрел, а я чаек с жасмином заваривала, — беспечно пояснила рассказчица.

Потом кризис прошел. Тина отправилась домой, приходить в себя, а Алексей остался с Вассой. Нацепил фартук и принялся ждать у плиты хозяйкиной поправки.

— Так что, милка моя, повисела твоя жизнь на волоске, — подытожила Тина. — Доктор сказал: иммунитет сильный, при хорошем уходе выкарабкаешься. А уход за тобой — лучше не бывает! При таком и мертвая поднимется. А теперь поблагодарим Алешу за вкусный обед и разбежимся. Ты — в постель, я — за билетом. Через неделю вылетаю в Римини. Волчицу, как и волка, ноги кормят: сидеть не приходится, если кушать хочется. Но ты, Васька, себя побереги! — строго наказала она. — Врач предупредил, что минимум дней десять надо выдержать домашний режим: на улицу не рыпаться, в магазин не соваться, за дела не хвататься. Слава богу, есть кому — не одна! Так что валяйся на диванчике, книжки читай и размышляй о погоде. Выздоравливай! А я пошла. — И, поднявшись со стула, чмокнула хозяйку в худую бледную щеку. — Исхудала ты, моя трубадурочка! Набирай-ка силы, здоровье, округляй щечки и фигурку. С работой пока не пристаю, не до того сейчас. Но надеюсь и жду. Паспорт получила?

— Да. И спасибо тебе…

— Все, мне некогда! Недосуг постгриппозный лепет выслушивать! Провожать не надо, — предупредила она попытку Алексея подняться, вышла в прихожую и через минуту хлопнула входной дверью.

— У тебя хорошая подруга, — заметил Алексей.

— Да.

— Что-нибудь хочешь? Кофе, чай?

— Чай. С жасмином. Крепкий и сладкий, если можно.

— Конечно! Может, приляжешь?

— Присяду. В кресло.

— Хорошо. Я принесу чай через пять минут.

Она приудобилась в кресле и блаженно вздохнула. Взяла пульт, нажала, не глядя, кнопку и, выключив звук, уставилась на экран, наблюдая за немой жизнью. Придуманные кем-то персонажи суетились, открывали беззвучные рты. Слышать их не было никакой надобности, поскольку произносили они не свои — чужие слова, за которыми скрывали собственные мысли. Как Тинка. Веселая болтушка, неунывающая разведенка, кандидат наук, перелицованный на челночницу — вот что выдавали слова роли, написанной для нее временем, в котором она оказалась. Тактичная, заботливая, неунывающая умница, сильная и храбрая — этот текст в озвучании не нуждался. Он прочитывался в поступках, слова здесь были не нужны. Они только путали истину.

— Осторожно, горячий! — Алексей бережно передал чашку с ароматным дымящимся чаем. На блюдце лежали пара шоколадных конфет и толстенькое, с розовой прослойкой печенье. — Не помешаю?

— Спасибо. Нет, — улыбнулась Васса и уткнулась носом в чашку. — Божественный запах!

— На здоровье! — Он опустился в соседнее кресло, держа руку за спиной.

— Если не хочется что-то показывать, нужно просто спрятать это подальше, — заметила наблюдательная и надкусила аппетитное печенье. — Давно хотела попробовать такое!

— Хочется! Но боюсь.

— Кого? Или что?

— И то, и другое, — улыбнулся Алеша.

— Надо было в детстве читать Маяковского, — посоветовала писательская дочка.

— Зачем?

— Тогда бы ты запомнил, что «не надо бояться ни дождя, ни града» — ничего.

— Поэт не был знаком с тобой, — усмехнулся незнайка. — Давай договоримся: я показываю, ты принимаешь решение. Но только, пожалуйста, учти, что после болезни тебе необходимы отдых, свежий морской воздух и солнце.

Она согласно кивнула, заранее уверенная в том, что в Новороссийск не поедет ни за какие коврижки. Из-за спины выставилась рука и разложила веером на журнальном столике какие-то бумаги, на двух из них было нарисовано по самолетику.

— Что это?

— Весна в Средиземноморье. Испания, Монако, Франция, Венеция, Италия, Греция. Кажется, еще и Мальта. Прости за ради Христа, что взял без спросу твой загранпаспорт. Но ты же хотела побывать в Греции? Вот я и подумал: может, из этой затеи что-нибудь выйдет.

Васса молча смотрела на загорелого уникума и раздиралась между благодарностью, жалостью и нежностью. Не может она принять такой подарок! Пользоваться добротой любящей души, давая взамен крохи — обман. А дары обманом получать нельзя. Но для правды слишком рано. И слишком много сомнений.

— Это ни к чему тебя не обязывает, — прозвучал тихий голос. — Мы слишком мало времени провели вместе, и я тебя понимаю. Хотя для меня все давно ясно. Я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты окрепла, загорела и отдохнула. Вот и все! — Он сцепил руки замком, покачиваясь в кресле, видно, принял его за штормовое море. — Это же так просто!

Проще не бывает! Но она не знает, чем ответить на эту простоту.

— Пожалуйста, не надо так драить свои мозги. Расслабься! — улыбнулся моряк.

Она посмотрела в смеющиеся глаза, представила море, большой корабль, вспомнила зачитанные до дыр мифы и смешную детскую мечту увидеть живого эллина, в памяти всплыли слова старой гадалки… И расслабилась.

На поездку наложило лапу прошлое, что ощерилось крупными черными буквами на белом фоне. «Золотое руно» — название теплохода, на котором планировалось беспечно покачаться по волнам Средиземного моря, — вызвало к жизни Влада. Он разбавил их теплый дуэт до трио — и поделать с этим ничего было нельзя. Он вредничал и не хотел ее отпускать, заставляя постоянно сравнивать этот роскошный лайнер с тем корабликом, на котором девять лет назад дружная телевизионная братия во главе с ее мужем отправилась по следам аргонавтов. За золотым руном. «Золотое руно» назойливо лезло в глаза с фирменных полотенец, надписей на спасательных шлюпках, ресторанных салфеток, с нагрудных карманов стюардов — отовсюду, куда тыкался расслабленный на отдыхе глаз. Влад даже не ревновал (какая ревность с того света!), он просто не отпускал ее. И это грозило крахом всем надеждам на будущее. Его глаза любовались ею с другого лица, его руки прикасались к коже, его интонации звучали в чужом голосе. Влад присутствовал во всем, повсюду. Хуже того, отпускал шуточки и позволял себе колкости. В Барселоне посоветовал выпустить потенциального своего преемника на быка и проверить в деле мужские качества. Разозлившись, Васса велела заткнуться и напомнила, что сам он боялся даже соседского пуделя. В Монте-Карло насмешничал над желанием поиграть в казино и нашептывал в ухо непристойности, намекая, что отпускное время с любимой женщиной приятнее проводить горизонтально, а не толкаться среди толстосумов да глазеть на роскошные яхты. Во Флоренции сочувственно вздохнул при наивном вопросе Алексея о Микеланджело. В Пизе принялся вспоминать их медовый месяц в деревне и то, как они подправляли бабе Маше курятник, одна стенка которого падала подобно Пизанской башне, вызывая истерику у бабулькиной фаворитки, несушки Пачкули. Влад не отставал ни на шаг. Сравнивал, напоминал, совращал, отвлекал — бесстыдничал. И она отдала бы всю оставшуюся жизнь за то, чтобы это бесстыдство материализовалось, шлепнуло ее по заду и чмокнуло в щеку, убегая на очередную съемку.

Случилось то, что совсем не ждалось. Бесплотный Влад проглотил сильного, красивого, доброго мужчину, который просто ошибся с названием теплохода, заглянув ненароком не к тем продавцам. В этой глупой случайности проявилась злая воля судьбы, и противиться ей, похоже, было бессмысленно.

— Вы позволите?

Васса открыла глаза. В галантном полупоклоне перед ней склонился седеющий господин с изысканными манерами, лет пятидесяти с хвостом, скромно одетый, но с запахом больших денег. Все выдавало в нем иностранца: и акцент, и лицо, и одежда, и приклеенная к плечу дорогая кинокамера, с которой господин, видимо, расставался только на ночь. Но было еще нечто, неуловимое, не поддающееся описанию, что заставляло в этом сомневаться.

— Пожалуйста! — вежливо ответила она. И нацепила на нос темные очки, за которыми чувствовала себя неуязвимой.

— Благодарю! — Носитель неизвестных хромосом величаво опустил поджарый зад на полотняное сиденье стула, словно на трон воссел. — Я видел вашего супруга шесть минут назад, — доложил он. — В библиотеке. С книгой о Микеланджело Буонарроти.

— Друга, — подкорректирована сообщение Васса, задумчиво глядя в небеса.

— Простите. Вы не из Петербурга?

— Нет. — Лаконичный ответ не выдал никакой информации. Плакат «Враг подслушивает!» крепко засел в памяти с детства.

— Быть может, из Москвы?

— Может быть, — уклончиво ответила москвичка.

Бесстрастный лик изменился до неузнаваемости. Перед Вассой нарисовалось живое, милое лицо с умными глазами и широкой добродушной улыбкой. Передние зубы разделяла щелка, что молодило господина лет на десять и придавало всему облику задиристый мальчишеский вид. «Русский! — осенило россиянку. — Бьюсь об заклад!» Но биться было не с кем: Влад временно оставил ее в покое, а Алексей пополнял в читальне свой культурный багаж.

— Прекрасно! — восхитился господин. — Позвольте представиться: Ивде Гордэ, или Иван.

— Вы русский?

— Наполовину. Отец — русский, мать — француженка. Дедушка с бабушкой покинули Россию после прихода к власти большевиков.

— Вы хорошо говорите по-русски. С акцентом, но грамотно.

— Моя мать, виконтесса де Гордэ, умерла при родах. Образованием, а также воспитанием занималась бабушка, урожденная графиня Еланская. Я вырос на сказках Пушкина. До самой смерти бабушка говорила со мной только на своем родном языке.

— А отец?

— О-ля-ля! — беспечно щелкнул длинными сухими пальцами графский внук. — Отец — финансист. У него было мало для меня время. — И, споткнувшись, озадаченно посмотрел на Вассу.

— Времени, — подсказала та.

— Благодарю! — обрадовался он подсказке. — Память иногда ошибается, забывает. Но читаю русские книги. Часто бываю по делам в России, с партнерами говорю по-русски. — Он произносил слова медленно, тщательно подбирая каждое, и было заметно, что ускользающая из памяти бабушкина речь доставляет потомку удовольствие.

— Не помешаю? — Над ними навис высокий силуэт в джинсах, легком свитере, с толстой книгой в руках.

— Нет, конечно! — обрадовалась Васса. Она порядком озябла, выслушивая исповедь рожденного не в России русского француза, и была рада предлогу покинуть словоохотливого господина. По палубе гулял прохладный ветерок, и он пересиливал интерес к аристократу.

— Прошу простить, что занял ваше время. — Простодушный Иван превратился в чопорного Ива и поднялся со своего полотняного трона. — Приятно было знакомиться! — Слегка поклонившись русской паре, француз проглотил кол и строгим перпендикуляром двинул к бару.

— Это что за ископаемое?

— Гибрид виконта с графом, — заважничала Васса высоким знакомством. — Бабушка — русская графиня, матушка — французская виконтесса.

— Поведал всю родословную? — ухмыльнулся Алексей. — Или только по женской линии?

— Ты напрасно иронизируешь. Очень интересная биография, жаль, не дослушала.

— Может, догоним и вернем?

Васса молча посмотрела на «острослова», поднялась и пошла в каюту.

Чем меньше дней оставалось круизу, тем больше размышлений одолевало туристку. Их просторная, с балконом каюта окончательно сжалась в размерах — чуть не прилипала к телу, точно не из тикового дерева была сделана, а из шагреневой кожи. И Васса все чаще проводила время на открытой палубе. В ней возникло и нарастало непонятное раздражение против ни в чем не повинного Алеши, навязчивого Влада, против беспечных пассажиров, чужой речи в портах и бесконечного синего моря. Вокруг было столько интересного, захватывающего — наслаждайся и благодари судьбу. А ей хотелось в слякотную, просыпающуюся от зимней спячки Москву, домой, к твердому полу под ногами и мягкому дивану. Она устала от праздности и впечатлений, от чужих глаз, от молчаливых Алешиных вопросов.

Итог путешествия оказался плачевным, примкнуть к стану счастливцев не удалось. Влад сделал свое дело: вернул наивную прожектерку на место. Недаром затих и вот уже пару дней не напоминает о себе. Хотя, если быть честной, дело не только в том, что не смогла забыть мужа. И уж тем более не в Алексее. Вся закавыка — в ней самой. Милого, доброго Алешу подсунуло прошлое, такое же чистое и наивное, как его посланник. Красавец старпом, который девять лет назад восхищался насмешливой телевизионщицей, принес с собой иллюзию, и Васса спутала понятия, приняв прошлое за будущее. Потому что именно прошлое спряталось в Алешиной оболочке и поманило к себе, пообещав рубашку при втором рождении. Но эта рубашка пришлась не впору, и теперь только требовалось найти подходящие слова, чтобы отказом не обидеть дарителя.

— Не замерзнешь?

— Нет.

— Хочешь запастись морским воздухом?

— Да.

— Не помешаю?

— Нет, конечно!

Алексей повесил на спинку шезлонга ненужную шаль и пристроился рядом. Заботливый, красивый, надежный, добрый — ненужный. Есть ли, в таком случае, смысл утверждать, что жизнь устроена справедливо?

— Не проще тогда жить у моря?

— Что? — не поняла Васса.

— Не проще жить у моря, если нравится морской воздух?

Ответила далеко не сразу.

— Нет, Алешенька, не проще. Даже совсем не просто.

Он вытянул длинные ноги и принялся усердно изучать носки собственных, идеально начищенных туфель.

— В этом — моя вина?

— Нет.

— А чья?

Она задумалась, провожая невеселым взглядом пару альбатросов, как будто птицы уносили с собой истину.

— Ты прости меня, Алеша. Но невозможно подарить то, чем не обладаешь. А жизни во мне нет — значит, мне нечего тебе и дать. Нельзя назвать жизнью выживание. — Васса перевела взгляд на загорелое лицо рядом и посмотрела в грустные, непонимающие глаза. — Наверное, я лишилась разума. Разве нормальная женщина откажется от такого, как ты? А может быть, я из тех, кто любит только однажды, просто поняла это поздно. Не знаю. Но прошу меня не удерживать. — Она отвела глаза от побледневшего лица, пересилив острое желание к нему прикоснуться. — И простить.

Через пару дней в Шереметьево-2, молча пожав друг другу руки, рассталась красивая загорелая пара. Мужчина и женщина. Мужчина, не торгуясь, взял такси. Женщина села в автобус, устроилась на заднем сиденье и уставилась в забрызганное дождевыми каплями окно, задернутое штапельной шторкой.

Дома Василиса оставила у порога сумку, не раздеваясь, прошла в комнату. Сняла телефонную трубку и набрала номер.

— Привет! Если ты еще не передумала, я согласна.

Март, 2003 год

— Мотор!

— Эпизод в море, дубль три!

Проклятое бикини едва прикрывало тело, босые ноги скользили по мокрым каменным ступенькам, уходящим в воду, синие губы тряслись от холода, а зубы стучали. И если стук глазок кинокамеры зафиксировать не мог, то тряске от бдительного ока отвертеться не удавалось.

— Улыбку! — скомандовал бессердечный Вересов, одетый в теплую куртку и обмотанный шарфом. — Тебе весело, все прекрасно! Где улыбка ?

Она растянула до ушей непослушные губы.

— Молодец! Не гнись, спину держи! Наши бабы — лучшие в мире, развернись, покажи свою красоту!

«Черт, черт, черт! Месяц изнуряла себя голодом — для чего? Чтобы нацепить дурацкие лоскутки и вертеться на ледяном ветру?!» Вспыхнувшая злость победила холод, и Ангелина, словно фотомодель, принялась беззаботно выставлять перед камерой покрытые гусиной кожей прелести.

— Отлично! Снято!

К ней подскочила Анечка с теплым одеялом и укутала им полуживую актрису.

— А п-п-почему «с-с-стоп»? — невозмутимо поинтересовалась Лина, подойдя к Вересову.

— Замерзла? — участливо спросил палач.

— Н-н-нет!

— Хорошо! — довольно кивнул режиссер. — Значит, согласишься. — Какую еще пытку придумал этот садист? — Лина, девочка моя, мне пришла в голову интересная идея.

— В г-г-голову?

— Не хами! — строго ответил Вересов. — Твою мать! — вдруг взорвался он. — Дайте актрисе водку! Она же ничего, не соображает от холода!

«Наблюдательный» какой — только сейчас заметил. Анечка подбежала с «Гжелкой» и протянула бутылку Ангелине.

— С-с-спасибо, я из горла не умею.

— Ох, — вздохнул Вересов, — аристократка ты моя! Дайте ей стакан!

В ассистентской руке материализовался стакан. Гвоздева заполнила его на треть и сунула заике.

— Половину! — приказал Вересов.

— Я опьянею, Андрей С-с-саныч! — испугалась Ангелина.

— Зато не заболеешь. Пей!

Она залпом выпила водку, надкусила черный хлеб, подсунутый все той же Анечкой, и уставилась на режиссера.

— Лина, девочка моя, — заискивающе начал тот, — я хочу сделать другой вариант. Нужно, чтобы ты с разбегу бросилась в воду и поплыла. Ты, конечно, можешь отказаться, — поспешил добавить Вересов, увидев ужас в ее глазах, — тогда я использую дублершу. Но мне нужно твое лицо в волнах. Чтобы раскрыть характер — сильный, упрямый, стремящийся вперед! Я хочу показать одинокую женскую судьбу, которую швыряет по волнам суровое житейское море. Но она упорно плывет, не боясь ни штормов, ни глубины, ни чужих берегов. Это — судьба, которая, не страшась ничего, плывет к своему причалу. Эпизод станет ключевым! Что скажешь?

— Не надо дублершу. Яс-с-сама! Налейте еще чуток. Права была мама, когда говорила: не ходи в артистки!