Кольцо с шипами

Глава 3

Неделю спустя…

Объём работ, выполненных в доме за прошедший месяц, поражали до глубины души; и мне было странно оттого, что всё это сделано человеком, которому я никто — пока что — но дело даже не в этом. С одной стороны понятно, что всё имущество Демида должно соответствовать его статусу, но всё же мне было отчётливо видно, что этот дом его совершенно не интересует. Вложение средств в недвижимость — это, конечно, разумно, но не в таких же количествах… За эту сумму, которая была вложена в наш с отцом дом, можно было запросто отгрохать новый с нуля где-нибудь в элитном районе города.

Иногда поступки людей не поддаются никакой логике.

— Ну и как? — слышу за спиной голос жениха, который уже через пару дней станет моим мужем. — Что думаешь?

— Думаю, что я сплю, — глухо бормочу.

Нет, я вовсе не была разочарована обстановкой; несмотря на то, что здесь многое было изменено до неузнаваемости — например, всю старую мебель второго этажа просто заменили на новую — всё же дух остался прежним. Это всё ещё был мой дом, просто… теперь я чувствовала себя здесь лишней.

— Что-то не так?

Демид обходит меня по кругу и становится прямо передо мной, закрыв своей широкой спиной оригинал «Мишек в сосновом лесу», и я вижу, что он хмурится.

— Не пойми меня неправильно, — вздыхаю, потирая лицо руками. — Здесь стало даже лучше, чем было, но я как будто не в своей тарелке. Такое ощущение, что мне здесь не место.

Обнимаю себя руками, как никогда чувствуя себя беззащитной; Демид прячет руки в карманах брюк, и сквозь ткань я вижу, как его пальцы сжимаются в кулаки.

Он злится?

— Ты снова говоришь какие-то глупости, — сквозит в его голосе раздражение. — Как можно чувствовать себя лишней в собственном доме?

— У дорогих вещей редко бывает душа, — роняю с горечью.

На том маленьком диванчике, что стоял в моей спальне, я рисовала, когда была маленькой; мама утешала меня, сидя на том диване и держа меня на коленях, когда я плакала из-за очередной разодранной коленки; там бабушка читала мне сказки — столько воспоминаний отправлено на свалку… Да, сейчас на его месте стоит практически такой же по стилю диванчик, но с ним не связано абсолютно ничего — сплошная пустота.

И прежде, чем это изменится, пройдёт не один год.

— В предметах и не должно быть души, — не соглашается Пригожин. — Душа — привилегия живых существ, а не искусственно созданных предметов.

Качаю головой с полугрустной улыбкой, но решаю промолчать: нет смысла спорить с теми, кто не желает нас слышать…

— У меня завтра последняя примерка, — намеренно перевожу тему, и Демид мгновенно расслабляется. — Герман Феликсович сегодня к обеду должен закончить платье, и вечером я буду примерять окончательный вариант.

— Да, я знаю, — кивает Демид, и я фыркаю: кто бы сомневался в том, что он в курсе всего, что со мной происходит. — Когда я его увижу?

— Ты же знаешь ответ, — остаюсь непреклонной. — Свадьба состоится уже через два дня, так что тебе осталось подождать всего ничего.

— Это традиция прошлого века, — недовольно ворчит Пригожин.

— Стало быть, я старомодна, — хмыкаю и поднимаюсь наверх в свою комнату.

Однако жизнь не готовила меня к тому, что предстало передо мной, стоило мне открыть дверь спальни: вместо моей старенькой полуторки стояла огромная двуспальная кровать королевских размеров, которая покрывала примерно половину свободного пространства; напротив в стену был аккуратно вмурован шкаф — единственная современная вещь во всём доме. Чисто из любопытства отодвигаю одну створку и с удивлением натыкаюсь на висящий на плечиках мужской костюм тёмно-серого цвета.

— Я решил, что логичнее будет, если первая брачная ночь пройдёт в знакомом для тебя месте, — слышу горячий шёпот на ухо, пока руки Демида капканом сходятся на моём животе. — А учитывая, что это теперь не твоя, а наша спальня, я перевёз сюда часть своих вещей.

От растерянности и удивления я даже не пытаюсь вырваться из его собственнических объятий, выразить протест или хотя бы сказать, что ему со мной ничего не светит; просто стою, пришпиленная к полу и прижатая к крепкой мужской груди, от которой веет жаром даже сквозь одежду. Руки безжизненно висят по бокам, словно плети, а я просто созерцаю его костюмы разных оттенков, пока его губы исследуют моё ухо. Вот он добирается до мочки, прикусывает её, и по моему телу разбегаются приятные мурашки, заставляющие меня зажмуриться и часто задышать. Когда после очередного прикусывания я слышу свой собственный стон, это отрезвляет меня и позволяет вырваться из его рук, и я выскакиваю в коридор, который выводит меня к лестнице, а оттуда — на улицу.

Но перед этим я успеваю заметить самодовольное выражение лица Пригожина, который явно доволен тем, что нашёл моё слабое место.

Мои пальцы заходятся мелкой дрожью от осознания того, что могло бы произойти, позволь я ситуации развиваться дальше без моего протеста; от этого вдоль позвоночника снова пробежала волна, от которой ноги стали ватными, и я приваливаюсь бедром к боку автомобиля Демида. И глупо было бы отрицать, что мне не понравилось то, что он со мной делал.

Я не хотела спать с ним, но при этом я понимала, что у меня нет причин не выполнять свой супружеский долг — это нормально?

И буду ли я считаться падшей женщиной, если разделю постель со своим мужем — пусть и фиктивным?

Хотя он как раз-таки отрицает фиктивность нашего брака.

Голова идёт кругом от противоречивых мыслей, поэтому я просто стараюсь ни о чём не думать, пока Пригожин разговаривает со своей дизайнершей, которая в этот раз была одета в безупречного вида белый брючный костюм. Ну, хоть все стратегически важные места закрыты…

Вот я вижу, как Демид выписывает ей чек, который Вика принимает с довольным видом, и топает к машине; помогает мне забраться в салон и садится сам.

— Наверняка она уже думает о том, как спустит всё на дизайнерские шмотки или зальёт себе ещё больше силикона… — ворчу в пустоту, рассматривая фасад дома, получившего новую жизнь. — Её грудь разве что на нос ей уже не лезет…

Достаю из сумки маленькую бутылочку воды — день сегодня выдался жарким, да и поведение Демида тоже не сказать, что бы охлаждает — и делаю глоток.

— Ай-яй-яй, Ульяна Николаевна, нехорошо завидовать, — смеётся Пригожин.

От неожиданности чуть не выплёвываю воду на лобовое стекло.

— Ха-ха, очень смешно, — недовольно ворчу, вытирая ладонью капельку воды в уголке губ, и отворачиваюсь к окну.

Господи, и с этим человеком мне жить.

Демид привозит меня в отель, в котором я решила остаться до завтрашнего дня, и в очередной раз пытается настоять на своём присутствии при моей последней примерке, но я разворачиваю его за плечи на девяносто градусов, прошу хотя бы ради приличия появиться в своей собственной фирме — это будет в разы полезнее — и разве что пинка не даю. Пригожин явно не привык, чтобы им кто-то командовал — тем более женщина — и его глаза, мечущие молнии, обещают мне ад, но сегодня я его почему-то не боюсь.

Меня отвлекают устрашающие мысли о том, что через два дня я выйду замуж и останусь женой тирана и деспота до конца жизни — своей или его; меня до чёртиков пугала мысль, что придётся предстать перед сотней — а то и больше — гостей, которых я до этого дня не то, что не знала — в глаза не видела; что мне придётся всем улыбаться и притворяться, что невесты счастливее меня во всём свете не найти, а на самом деле я буду прятать внутри грусть по поводу того, что вышла замуж по контракту.

Я в детстве была плохой актрисой.

Пусть он богат и влиятелен и, быть может, не будет запирать меня на ночь в подвале, но деньги и власть — это ещё не всё; любой брак, основанный на материальных ценностях, разваливается вдребезги, стоит только чему-то пойти не так. Один камушек, о который споткнётся кто-то из нас — и отношения будут разбиты, словно чашка, которую ничем не склеить; не обязательно быть разводу — Демид же сразу дал понять, что хочет жениться лишь единожды — но в таком случае этот брак будет хуже, чем смерть.

Мало того, что живёшь без любви, так ещё и ненависть воздвигнет между нами Великую Китайскую стену…

В общем, на свой этаж я поднималась в состоянии панической атаки: сердце колотится, как сумасшедшее, ноги еле передвигаются, голова ушла в отключку… Для полной картины только в обморок хлопнуться не хватало. Хотя, собственно, с чего распереживалась, спрашивается: Пригожин-то относится ко всему этому с пугающим спокойствием — будто в магазин за хлебом собирается, а не связывает свою судьбу с моей до конца жизни.

Хотя, справедливости ради стоит отметить, что я и сама до этого момента не особо задумывалась о том, что делаю.

Герман Феликсович уже ждёт меня в импровизированной примерочной, когда я вхожу в наш с папой номер; недовольно качает головой на мою получасовую задержку и прицокивает языком на внешний вид — наверно, я слишком безумно выгляжу, погрузившись в размышления о своей судьбе. Поэтому, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я, как могу, сосредотачиваюсь на примерке и послушно выполняю просьбы «покружиться» и «пройтись», поступающие от портного.

Вообще у меня уже в печёнках сидят все эти подготовки; хочется просто перешагнуть финишную черту и наконец-то отдышаться.

Весь следующий день перед свадьбой я провожу в нашем отреставрированном доме, чтобы привести мысли в порядок и вспомнить, ради чего я всё это делаю; почему дом снова был похож на начищенный до блеска бриллиант, а я выхожу замуж за человека, которого едва знаю. А всё потому, что за прошедший месяц я, кажется, стала забывать, что я не Золушка, которую прекрасный Принц спас от злой мачехи; Демид не герой моей сказки, и наша с ним свадьба — не результат чистой и светлой любви, но за четыре недели я стала всё меньше придавать этому значения.

Я как-то слишком быстро и незаметно начала поддаваться его чарам.

Иногда мне казалось, что Демид тоже забывает о том, каким именно образом сделал мне предложение; изредка мне удаётся перехватить такое странное выражение его лица — заботливое, что ли — которое растворяется тут же, потому что его заметили. Пригожин меняет тему разговора или оставляет меня наедине с моей растерянностью, когда понимает, что ведёт себя со мной слишком мягко — будто выбивается из графика, в котором по расписанию лишь апатия и чувство собственного превосходства над остальными.

И надо мной в частности.

После свадьбы у меня не будет возможности заново узнать этот дом, в котором прошла вся моя жизнь, потому что Демид хочет забрать меня в свои городские апартаменты; у нас с ним даже толком медового месяца не будет, потому что Пригожина ждёт много работы, но это даже к лучшему: он не горит желанием узнать меня, а мне тем более не нужно таких проблем.

Было бы лучше, если бы мы были просто друзьями, но такой вариант вряд ли возможен.

Подхожу к большому окну во всю стену, которого раньше не было в моей комнате, и из которого теперь виден небольшой пруд на заднем дворе; осторожно прислоняюсь лбом к прохладному стеклу, которое слегка остужает моё полыхающее лицо, а тишина успокаивает разбушевавшиеся нервы. Очень хочется отмотать время назад и удержать папу от того похода в карточный клуб, чтобы они с Демидом никогда не встретились, но теперь уже ничего не поделаешь.

Однажды ты просто смиряешься с настоящим, принимаешь решения, а затем живёшь с их последствиями.

Почти весь день я провела на втором этаже, потому что на первом царили шум и суета: флористы и декораторы украшали комнаты к торжеству, повара колдовали над блюдами и закусками, музыканты утверждали окончательный вариант рассадки и репетировали. Но в доме теперь была безукоризненная звукоизоляция: всю симфонию посторонних звуков я слышала лишь, когда выходила в коридор.

Так что обстановка вполне благоприятствовала одиночеству.

К вечеру Герман Феликсович привёз моё платье и вуалетку из фатина; мы очень долго спорили, какой должна быть фата, но мне не хотелось чего-то длинного и тяжёлого из-за жары, так что портной пошёл мне на уступку.

Спать я ушла в комнату для гостей, потому что в моей собственной спальне мне теперь было некомфортно: едва взгляд падал на двуспальную кровать, как мысли сразу сворачивали не в то русло, и мне приходилось прощаться с покоем, который в последние сутки итак был в дефиците. Я не знала, что придумать, чтобы избежать первой брачной ночи, которая с каждой минутой пугала меня всё больше — я попросту не могла предстать перед малознакомым человеком «в чём мать родила».

Постель кажется мне жёсткой, холодной и неуютной; полночи я верчусь, чувствуя себя принцессой на горошине, а потом понимаю, что спать уже нет смысла, и завтра я, скорее всего, буду жалеть о том, что не использовала свою последнюю свободную ночь, чтобы как следует выспаться.

Боюсь, теперь долго не придётся.

Ближе к утру меня внезапно накрывает апатия — должно быть, сбой в организме; я спокойно позволяю визажисту наложить на моё лицо непростительное количество косметики, в которой не вижу смысла, а парикмахеру — сделать сложную высокую причёску, которую можно было распустить, вытащив одну-единственную шпильку, и это радовало: после целого дня с гнездом из начёсов, локонов, косичек и лака голова наверняка будет немилосердно болеть.

— Это очень хорошая водостойкая тушь, если вздумаете плакать, — с улыбкой и гордостью информирует визажист — так обычно родители хвастаются достижениями ребёнка. — И очень качественная помада — она не сотрётся даже после тысячного поцелуя.

Краснею на такое замечание, понимая, что наверно это и ждёт меня на сегодняшней церемонии: тысяча поцелуев, чтобы доказать всем, насколько «настоящие» и «искренние» у нас чувства друг к другу.

В платье втискиваюсь сама, хмуро отметив, что оно за ночь стало свободнее — или мне просто показалось? — отказавшись от помощи: я ещё в состоянии одеться самостоятельно. Обуваю безупречно-белые лодочки и всматриваюсь в зеркало, где передо мной предстаёт девушка, в которой я с ужасом не могу отыскать ни единой знакомой чёрточки — будто смотрела на свою жутковатую бездушную копию. Да, я стала красивее, женственней и — не знаю — статуснее, но это и приблизительно не было тем, к чему я стремилась. Мне нужны были свобода и независимость — и именно этого я лишалась, выходя замуж за Демида.

К слову сказать, едва я подумала о нём, как дверь без стука распахнулась, и в комнате появился Пригожин; мне сразу стало как-то тяжело дышать, потому что до воспалённого мозга наконец дошло, что всё происходит взаправду, и я действительно выхожу замуж. Интуитивно чувствую, как кровь отхлынула от лица и устремилась куда-то поближе к сердцу; наверно, этого не мог скрыть даже искусный макияж, потому что Демид в мгновение ока оказался рядом и крепко обвил мою талию руками.

— Оставьте нас, — резко командует мужчина, и через секунду две девушки, что помогали мне подготовиться, просто испаряются.

— Кажется, я сейчас упаду в обморок, — вяло выдавливаю и цепляюсь пальцами на рукава его свадебного пиджака.

— Ну вот, опять говоришь какую-то ерунду, — закатывает глаза жених. — Все невесты в день свадьбы волнуются, это нормально.

— А как насчёт тебя? — отчаянно пытаюсь остаться в сознании и опереться на какую-нибудь сильную эмоцию. Гнев бы сейчас был очень кстати, но Демид, как специально, не даёт ни единого повода. — Не похоже, чтобы ты волновался, а ведь для тебя это тоже важный день.

— Ну, я ведь мужчина, — самодовольно фыркает. — Не в моём стиле поддаваться минутным слабостям; к тому же, я наконец-то увидел твоё платье, и оно мне очень нравится — сразу тянет помечтать.

— И о чём же? — часто дышу, чтобы отгородиться от накатившей слабости.

— О том, как сниму его с тебя через несколько часов.

Такое откровенное признание заставляет меня покраснеть с головы до ног; кровообращение моментально восстанавливается, и я чувствую себя лучше.

— Вот видишь, всё не так страшно, — ухмыляется, а я смотрю на будущего мужа с благодарностью: пусть и в своей откровенной манере, но он всё же помог вернуть мне самообладание. — Тебе очень идёт такой смущённый румянец. И знаешь, я думаю, будет лучше, если мы закрепим полученный результат.

Не успеваю спросить, что он имеет в виду, но Демид вместо слов использует действие: резко наклоняется и впивается в мои губы жадным поцелуем. От такого сумасшедшего напора я начисто забываю, как дышать, а в голове образуется стерильная пустота, которую вскоре заменяют электрические всполохи. А когда я прихожу в себя и решаю возмутиться его поведением, Демид так же неожиданно отстраняется.

— Будем считать, что это была генеральная репетиция, — тяжело дыша, отбивает моё немое возмущение. — Там, внизу, тебе нельзя будет увернуться от меня или как-то показать, что тебе это всё не по душе, и я не хочу, чтобы поцелуи стали для тебя испытанием. Я же вижу, что тебе нравится, так зачем пытаться это отрицать? Я ведь не иголки тебе под ногти собираюсь загонять — просто расслабься и получай удовольствие.

Ну, может в какой-то степени Демид и был прав: у меня есть всё, чего только можно хотеть, и скоро появится работа мечты; жених не ведёт себя со мной высокомерно — может, немного самодовольно и властно, но не жестоко — хотя мог бы — а я продолжаю вести себя как Карфаген под осадой Римской империи, и даже не знаю, почему.

Так подростки обычно противостоят родителям, чьи наставления идут вразрез с их собственными желаниями.

Быть может, если бы Демид любил меня, я бы по-другому реагировала на все его знаки внимания и попытки соблазнения, а пока что мне хотелось только выпускать иголки каждый раз, как он ко мне прикасается.

— Вся проблема в том, что мы с тобой по-разному относимся к семейной жизни в целом и к свадьбе в частности, — вздыхаю. — Я ведь хочу домашний уют и хоть какое-то подобие семьи, но это всё не имеет смысла, потому что для тебя семья — это твоя корпорация. Ты даже к свадьбе относишься так, будто это всего лишь формальность, хотя перед этим ты утверждал, что это серьёзно — потому и женишься один раз.

Демид деревенеет, как всегда бывает, когда я в очередной раз ляпаю первое, что приходит в голову, даже как следует не подумав.

— Ты понятия не имеешь, о чём говоришь, Ульяна, — холодно роняет. — Если бы это была чистая формальность, я бы составил брачный договор сразу после того, как сделал тебе предложение. А раз ты за последний месяц не подписывала ничего серьёзнее приказа о своём увольнении — неужели это для тебя пустой звук?

Я уже и так понимаю, что снова накосячила, особо не стараясь; в моих же интересах было установить с ним нормальные отношения, а не цапаться как кошка с собакой, но я каждый раз делала всё с точностью до «наоборот».

— Это не совсем то, что я хотела сказать, — пытаюсь оправдаться.

Я всего лишь хотела услышать, что он не пользуется мной, словно вещью, и будет, по меньшей мере, стараться вести себя как муж, а не партнёр выгодного контракта.

— То есть дело не в том, что ты не доверяешь мне? — прищуривается Демид. — За те четыре недели, что мы знакомы, я только и слышу о том, какая я бездушная сволочь. Разве я угрожал тебе, приставив дуло пистолета к виску? Или обещал уничтожить твоего отца — хотя ему ниже падать просто некуда? Мне казалось, что я был с тобой максимально вежлив, честен и открыт, но ты всё равно ведёшь себя как типичная избалованная дочь богача: капризничаешь и показываешь характер всякий раз, когда с тобой пытаются наладить контакт. И кто из нас бездушный?

Мои глаза широко распахиваются, когда до меня доходит, какое мнение Демид составил обо мне; вдоль позвоночника прокатывается валун из ледяных мурашек, и даже в эту удушающую жару мне становится холодно до мороза по коже. А Пригожин, выговорившись наконец, вылетает в коридор, даже не удосужившись прикрыть дверь, и я слышу его тяжёлые шаги по дубовой лестнице.

И хуже всего то, что он в какой-то степени прав насчёт меня.

В подростковом возрасте, когда я начала показывала характер, и папа впервые столкнулся с термином «переходного периода», он очень часто пытался втолковать в мою голову одну простую истину: никогда нельзя высказывать своё мнение под действием эмоций. Даже если очень хочется выговориться — возьми пару минут тайм-аута, выдохни и сорок раз подумай о том, действительно ли ты готова сказать то, что хочешь? Потому что потом эмоции угаснут, словно потухший вулкан, и ты осознаешь, что наговорила лишнего, но будет слишком поздно: отношения загублены, впечатление испорчено, и мнение о тебе у людей кардинально меняется.

Нельзя давать волю языку, потому что он без костей, и однажды подведёт тебя под монастырь.

Чувствую на ресницах капельки влаги и мысленно благодарю визажиста за водостойкую тушь: она как в воду глядела, говоря о том, что я решу разреветься.

Вот только причина этих слёз совсем не радостная.

Аккуратно, чтобы не испортить макияж, избавляюсь от слёз и пытаюсь сделать такой взгляд, чтобы всем казалось, что я действительно счастлива стать женой Демида Пригожина. Получается немного скверно, но у меня в запасе есть ещё примерно десять минут, чтобы совладать с эмоциями и не ударить в грязь лицом. Конечно, браки по контракту не новость в современном мире, но мне не хотелось, чтобы все думали, будто я позарилась на деньги Демида. А потому мне, как и ему самому, весь день придётся разыгрывать влюблённую невесту, которая души не чает в своём спутнике.

А в голове ноль целых, ноль десятых как это сделать.

Бросив последний взгляд в зеркало, цепляю на волосы вуалетку, а в руки беру свой свадебный букет из белых полураспустившихся пионов и нежно-персиковых эустом, перевязанных бледно-розовой атласной лентой. Медленно выдыхаю и выхожу в коридор; на меня моментально обрушивается шквал звуков, которые не проникали в мой изолированный мирок, и я на мгновение теряюсь, пока не замечаю фигуру Демида у самого основания лестницы. Я наблюдаю, как он медленно поворачивает голову в мою сторону, при этом пытаясь проглотить горечь нашего недавнего разговора, и улыбается так, как если бы действительно был счастлив сделать меня своей женой. Всего на секунду я позволяю себе представить, что Демид — именно тот, кого я бы хотела видеть своим мужем; человек, за чьей спиной я могла бы спрятаться от любых проблем и знать, что он всегда поддержит и защитит.

Пытаюсь представить, что действительно могла бы его любить.

В конце концов, он был совершенно прав: он мог бы выставить нас с отцом на улицу и совершенно не терзаться муками совести, но всё же решил поступить по-другому, и я должна постараться если не быть влюблённой, то благодарной точно.

Это даёт мне сил искренне ему улыбнуться, что приводит Демида в замешательство; я осторожно спускаюсь по коварным ступенькам, стараясь не наступить на подол платья, и застываю на самой нижней ступеньке, чтобы хоть немножечко доставать до уровня его глаз. Перекладываю свадебный букет в левую руку, а правой сжимаю его чуть холодные пальцы, которыми он вцепился в перила.

— Не знаю, что заставило тебя передумать, но у тебя очень хорошо получается, — шепчет тихо, чтобы слышала я одна, и сжимает в ответ мои пальцы. — Ты гораздо красивее, когда улыбаешься, а не показываешь оскал разъярённой кошки.

— С кошкой меня ещё не сравнивали, — копирую его шёпот, всё так же улыбаясь.

— Готова? — спрашивает он напоследок.

Я стараюсь сосредоточиться только на его лице и тембре голоса, не оглядываясь по сторонам, потому что стоит мне наткнуться хоть на один любопытный или недоумевающий взгляд, как я тут же растеряю всю свою храбрость.

— Готова, — киваю и беру Демида под руку.

Весь короткий путь до регистраторши мы проделываем в полном молчании; я внимательно — даже слишком — смотрю под ноги, чтобы не споткнуться и не опозориться, но при этом краем глаза замечаю, как улыбается гостям Пригожин и изредка бросает на меня косые взгляды.

Боится, что я выкину что-нибудь эдакое?

Всю церемонию я смотрю лишь на вишнёвую папку, которую регистратор — Марина Викторовна — держит в руках; пересчитываю лепестки на девственно-белых пионах своего букета и напеваю в голове мотив из золотых хитов восьмидесятых. В себя прихожу лишь на словах о том, согласна ли я «быть рядом со своим мужем в богатстве и бедности, любить и почитать его до конца дней своих», и чудом сдерживаю истеричный смех; лишь позволяю себе улыбнуться и сказать тихое, но уверенное «да» в ответ, чем вызываю вздох облегчения у Демида.

Он что, в самом деле думал, что я могу сказать «нет»?

У Пригожина тоже не возникает проблем с утвердительным ответом; мы обмениваемся кольцами, и Демид убирает с моего лица сеточку вуалетки, чтобы можно было дотянуться до моих губ, на ходу глазами предупреждая об осторожности. Но я сама сокращаю те десять сантиметров, что разделяли нас, успев заметить удивление на дне его чёрных, словно бездна, глаз.

Поцелуй выходит жарким, страстным и немного агрессивным, потому что каждый из нас вкладывает в него разные эмоции: я — отстаиваю свою независимость и доказываю, что я не ветреная пустышка, которую он во мне видит; а Демид — власть, которую надо мной имеет, и силу, которая не оставляет сомнений в том, кто именно из нас главный в отношениях.

Не знаю, кто в итоге победил — я или он, потому что свадьба с кучей гостей — не лучшее место для выяснения отношений; мягко отрываюсь от Демида, стараясь сохранить при этом лицо, и впервые осматриваюсь по сторонам.

Хорошо, что я не поднимала головы до того, как сказала Демиду «да».

Я была готова к недоумению, удивлению и снисхождению, но никак не к насмешке и презрению, которые жалили душу, словно пчёлы. Неосознанно делаю шаг, прижимаясь к мужу, и Пригожин прячет меня в надёжном коконе своих сильных рук.

— Не обращай внимания, — слышу шёпот у самого уха. — Они просто пытаются тебя запугать — не поддавайся. Ты ничем не хуже любого из них.

— Но они так не думают, — роняю в ответ.

— Это недостаток элиты — считать себя лучшими из лучших.

— Тогда почему ты не такой? — снова вырывается прежде, чем успеваю подумать.

Пригожин моментально оживляется.

— О, так ты не считаешь меня заевшимся снобом?

Прикидываю в голове варианты ответов; если скажу «да», это может сыграть против меня, потому что Демид будет знать, что я обращаю на него слишком много внимания; если скажу «нет», то снова могу задеть его самолюбие, и Пригожин снова будет плеваться кислотой.

— Мне кажется, что бы я сейчас ни ответила, у меня всё равно будут проблемы, — с кривоватой улыбкой отвечаю.

— У тебя проблемы будут в любом случае — даже если ты промолчишь.

Раздражённо закатываю глаза к потолку, но тут же улыбаюсь, запоздало вспомнив о своей роли.

— Знаешь, из тебя вышла бы хреновая актриса, — смеётся на ухо Демид.

Я непроизвольно улыбаюсь.

— Тоже мне новость.

Остаток дня и вечера я выдавливаю из себя радость, любовь и счастье, хотя мне просто хочется спрятаться в самый дальний угол дома и больше не видеть этих искажённых гримасой презрения лиц. К концу дня от эмоциональных качелей я устаю настолько, что мне уже всё равно, кто и как на меня смотрит; я сбрасываю под столом туфли, от которых ноги теперь будто закованы в цемент, и открепляю с головы вуалетку, а заодно и ту заветную шпильку, после чего волосы каскадом рассыпаются по плечам. Внутри печёт от всей этой ситуации, и я хватаю со стола бокал шампанского, к которому так и не притронулась, и осушаю залпом, хотя за всю жизнь ни разу не прикасалась к алкоголю.

— Так-так, притормози, — отбирает Пригожин бокал из моих рук и прячет на другом конце стола.

— Зачем ты позвал сюда всех этих людей? — интересуюсь, вытирая капельки шампанского с губ тыльной стороной ладони. — Им ведь плевать на тебя и твою свадьбу, они пришли сюда позубоскалить и собрать материал для будущих сплетен, которые уже наверняка распространяют по всем своим каналам! Обычно на такие мероприятия зовут только родных, близких и тесный круг друзей, которым доверяешь, а здесь собрались одни стервятники!

— Среди этих стервятников есть и мои конкуренты, которые должны были убедиться, что моя свадьба — не фикция, — хмурится Демид. — К тому же, если бы я их не позвал, в будущем это негативно сказалось бы на моей компании, потому что многие из присутствующих — мои инвесторы и компаньоны.

— И ты хочешь, чтобы я жила с тобой в этом осином гнезде?! — роняю истеричный смешок. — Очень по-джентльменски.

— Ну, ты ведь не допустишь, чтобы я в этом, как ты выразилась, «гнезде» выживал в одиночку? — с хитрой улыбкой спрашивает.

И я глупо улыбаюсь в ответ, потому что бокал шампанского успешно сделал своё дело, затуманив голову.

— А что мне за это будет?

О Боже, я что, заигрываю со своим мужем?!

— Ага, я понял, — кивает Демид. — Кому-то пора попрощаться с гостями.

Он поднимается на ноги и ловко подхватывает меня на руки, заставив взвизгнуть и вцепиться руками в его шею.

— Мои туфли, — указываю глазами под стол.

— С ними ничего не случится, — фыркает муж.

Он прощается с гостями, пока я смотрю на его лицо и пытаюсь бороться с навалившейся усталостью, а после несёт меня куда-то наверх, но я совершенно не способна соображать из-за алкогольной дымки. Укладываю голову на его плечо и блаженно прикрываю глаза, пытаясь отгородиться от шума, а после меня окутывает спасительная тишина.

— Тебя надо раздеть, — глухо бормочет Демид, осторожно опуская меня на ноги. — То есть, тебе нужно раздеться.

Вместо ответа я по привычке поднимаю руки вверх, а Пригожин приподнимает бровь, но всё же подхватывает бретельки моего платья и тянет его вверх; его горячие пальцы касаются моей голой кожи, обжигая её, и я непроизвольно вздрагиваю. Шампанское заставляет под другим углом смотреть на происходящее, и я уже не вижу ничего плохого в том, чтобы разделить со своим мужем постель. С ясной головой я бы наверняка нашла с десяток аргументов против этого, но сейчас в голову лезли, прямо скажем, противоположные мысли.

— И чего же ты ждёшь? — лукаво улыбаюсь и отступаю в сторону постели, маня Демида за собой пальцем.

Завтра мне наверняка будет стыдно, но мне всё равно — вот завтра об этом и подумаю.

Пригожин фыркает, подходит ближе и укладывает меня на кровать, укрыв одеялом.

— Ну уж нет, любовь моя, — качает головой, присев на краешек постели. — Я не дам тебе повода завтра утром наброситься на меня с обвинениями в том, что я воспользовался твоим состоянием. Перенесём нашу брачную ночь на тот вечер, когда ты будешь в здравом уме и твёрдой памяти, а сейчас спи.

Пользуюсь тем, что он отвлёкся на свои нравоучения, и притягиваю мужа к себе за галстук.

— Может, ты всё же замолчишь? — спрашиваю и впиваюсь в его губы одним из тех поцелуев, которыми он терзал меня весь день.

Ещё секунду Пригожин раздумывает, как быть: поддаться искушению или послушать голос разума — но его бастионы рушатся перед моим напором.

Ох, как же я буду жалеть об этом завтра…