Комплекс Мадонны

ГЛАВА I

У Тедди возникло неприятное ощущение, что кто-то о нем все разузнал. Его лицо вспыхнуло, и он невольно заморгал глазами, пытаясь открыть дверь. Что-то с другой стороны мешало двери открыться. Тедди почему-то вспомнил о револьвере. Он приобрел его много лет назад, когда ему угрожал муж какой-то женщины, но Тедди не мог вспомнить, кто был этот мужчина и как выглядела женщина; несомненно, когда-то он переспал с ней, иначе, конечно же, никогда не обзавелся бы оружием, так как ложное обвинение снабдило бы его обостренным чувством невиновности, позволившим бы предотвратить угрозу мужа о мученической смерти уверенным кивком или презрительной усмешкой. Тедди так и не воспользовался револьвером, и оружие теперь, несомненно, пылилось в каком-нибудь ящике вместе с обносками, предназначавшимися для беженцев из Европы, которые уже давно выросли из них.

Двери мешали открыться два здоровенных телефонных справочника и россыпь рекламных проспектов, уговаривающих Тедди купить белье на состоявшейся в прошлом месяце распродаже в «Альтмане», повысить интеллект, подписавшись на Британскую энциклопедию, последовать за Христом туда, куда он ведет человечество в настоящее время, и начать поражать друзей знанием текущих событий, для чего достаточно было всего в течение семнадцати недель читать журнал «Тайм». Тедди решил, что ему нужно будет предупредить портье, чтобы тот прибрал и больше не заходил в квартиру. Тедди на мгновение задержался в дверях, глядя на пустые комнаты, встретившие его подобно протянутым для рукопожатия рукам, затем, раскрыв встроенный шкаф, достал оттуда телескоп и 60-кратный морской бинокль. Установив подставку-треногу у восточного окна, он закрепил телескоп и настроил его так, чтобы был хорошо виден вход в здание ООН. Взглянув на новые часы фирмы «Пьже» — по заверению продавца, самые точные в мире, — Тедди стал ждать появления Барбары.

Хотел бы он знать, смотрела ли на часы Барбара и думала ли она при этом о нем. Тедди подарил ей такие же часы неделю назад, сказав: «Просто помни, что каждый час, который они отсчитывают, — это еще один час, когда я люблю тебя». Барбара поцеловала его в обе щеки, как дальняя родственница, а когда он попытался обнять ее, увлекая на заднее сиденье автомобиля, чувствуя под тонким платьем упругость ее груди, Барбара оттолкнула его, словно постороннего, и ответила: «Не подгоняй меня, Тедди. Я сломаюсь, и ты уже не сможешь меня починить». А Тедди хотелось напомнить ей, что десятимесячное ухаживание никак не вписывается в рамки «подгонять».

Когда стрелки часов показали два тридцать, сердце Тедди учащенно забилось. Он прильнул к телескопу, но в последний момент решил воспользоваться биноклем.

Тедди был так поглощен наведением на резкость, что не заметил, как Барбара вышла из главного подъезда Генеральной Ассамблеи и направилась по аллее сада. Его взгляд метался из стороны в сторону в поисках молодой женщины, капли пота застилали глаза. Барбара успела дойти до статуи Августины, когда Тедди наконец нашел ее. Бросив сумочку, женщина опустилась на траву у подножия статуи, под оливковой ветвью, которую держала сидящая верхом на жеребце всадница. Барбара ждала кого-то, встречалась с кем-то. Очень умно с ее стороны — делать это средь бела дня, среди сотен гуляющих. Никто не обратит на нее внимание. Однако она не учла возможность того, что он будет следить за ней.

Внезапный порыв ветра со стороны реки поднял остриженные под мальчика волосы Барбары петушиным гребешком. Из-за ее волос Тедди был готов плакать. Не предупредив его, Барбара обрезала их месяц назад. Потребуется по меньшей мере два года, чтобы они отросли до прежней длины — до самой талии. Все мысли о том, чтобы разложить эти волосы на подушке красивыми геометрическими узорами, подобно икебане, придется отложить до тех пор, пока они снова не отрастут. А ведь волосы уже спускались почти до самых бедер, и в тайных грезах Тедди не раз поднимал их, целуя Барбару в затылок. Жизнь обманывает людей самыми различными способами, но нет среди них более потрясающего и вероломного, чем крушение мечты. Тедди купит парики всевозможных оттенков — черных, как вороново крыло, соломенно-белых, рыжих, — длинные, пышные парики. Но будет ли это тем же самым? Тедди уже прикасался к женским парикам, и от их жестких безжизненных прядей, состоящих в основном из конского волоса, ему становилось плохо. Это чем-то напоминало общение с проституткой — вместо ощущения тела ты получаешь контакт с алюминиевой фольгой.

Пригладив черные волосы тыльной стороной кисти, Барбара улыбнулась. Тедди повел биноклем и увидел высокого мужчину с густыми усами и солнечными очками в стиле Сент-Экзюпери, которые придавали ему загадочно-самовлюбленное выражение одного из тех безмозглых идиотов из нескончаемой вереницы заграничных фильмов, на которые его таскала Барбара, действующих на него подобно нокаутирующим ударам. Это был добрый старый Франсуа, разряженный в замшевый костюм и такие же замшевые туфли — третий секретарь кого-то там во французской делегации.

За Франсуа Тедди был спокоен; когда тот мог позволить себе изысканный обед, то всегда приглашал Барбару в кафе «Шоврон», говорил о фамильных виноградниках и семейной собственности, делал предложение, получал отказ и неизменно возвращался к двум девицам из Африканского балета. Через управляющего своим парижским отделением Тедди проверил состояние дел Франсуа: никаких виноградников не было, а единственная собственность состояла из квартиры на авеню Фош, принадлежащей отцу Франсуа, мелкому служащему Министерства экономики. Несколько месяцев назад Франсуа здорово попортил Тедди нервы, пригласив Барбару в гостиницу нестрогих правил на Плац, но все непристойности закончились посещением бара в Палм Корт. Барбара, радостно заметил Тедди, заказала там томатный сок, положив конец всем надеждам француза напоить ее и затащить в комнату, которую он снял под вымышленным именем.

Сегодня они отправились не в «Шоврон», а «Трактир с часами», где было гораздо дешевле, хотя атмосфера нисколько не способствовала обольщению. Франсуа приходилось потуже затягивать пояс, чтобы заплатить за пятидесятидолларовый обед и в результате получать лишь любезную беседу. «Трактир с часами» находился как раз под Тедди, и тот минуту колебался: не следует ли ему спуститься туда? Как он объяснит свое присутствие, если Барбара увидит его? «Я просто заскочил пропустить коктейль». Она сразу же поймет, что он следит за ней, ей это не понравится, и, возможно, она накажет его, лишив на несколько дней свиданий. Этим Тедди не мог рисковать. Наверное, лучше придерживаться первоначального плана: обставить квартиру и показать ее Барбаре после завершения отделочных работ. Ее тронет этот жест. Как она выразит свою признательность? Тедди с минуту размышлял над этим, чувствуя, как по его коже бежит трепетная дрожь. Скажет ли она когда-нибудь: «Тедди, я люблю тебя. Я хочу выйти за тебя замуж»? Когда он оставался один после свиданий с ней, он повторял себе эти слова, подражая прозрачному звону ее голоса, но с его уст срывался лишь визгливый фальцет, подобный, вероятно, крику агонизирующего Христа с картины Руо, висящей у изголовья кровати Тедди и напоминающей ему о скрытых удовольствиях мазохизма.

Убрав телескоп и морской бинокль в шкаф, Тедди запер входную дверь на два замка. Если оставить в стороне размер комнат и вид на Ист-ривер и здание ООН — что хоть как-то компенсировало сумму в сто двадцать одну тысячу долларов, выложенную за квартиру, не считая расценок за услуги, доходившие до пятизначных цифр, — площадь Объединенных Наций сверкала всеми красотами морга. Даже лифтеры и портье имели пепельно-серые лица людей, постоянно общающихся с едкими химическими реактивами.

— К кому мне следует обратиться, чтобы в мою квартиру больше никого не пускали?

— К старейшему портье, — ответил лифтер, пока кабина неслась вниз к вестибюлю. — Если хотите, я могу передать ему вашу просьбу.

— Будьте добры, — сказал Тедди, протягивая доллар. — Франклин, квартира тридцать один.

— Уже обставляетесь, сэр?

— Нет, еще не начал.

Помимо своей воли Тедди прошел мимо «Трактира с часами» и быстро проскользнул на заднее сиденье автомобиля до того, как водитель успел оторваться от рулевого колеса.

— Поедем назад в контору, Фрэнк.

Тедди откинулся на мягкую обволакивающую кожу сиденья. Его «Серебряной тени» было уже около года, но кожа все еще обладала сильным, свежим и слегка терпким запахом, напоминающим дующий с реки ветер. Это был хороший запах; кроме него, были и другие: сосновый бор, зелень поля для гольфа, выдержанное виски, дым лесного костра — и, конечно же, Барбара, которая сочетала все эти запахи и заставляла Тедди испытывать физическое наслаждение от самого процесса дыхания. Тедди взглянул на часы: сейчас Барбара, вероятно, доканчивает кофе, а Франсуа, прикидывая в уме счет, играет ее пальцами, в который раз описывая прелести древнего родового замка и запутанную внутреннюю политику винодельческой провинции Медок. Но, разговаривая, француз ведь касался Барбары; выделения из его пор проникали в ее тело, отравляя ее. Тедди жил в постоянном страхе быть отравленным, словно вращался в кругах, чьими частыми гостями были наследники Борджиа, единственный смысл жизни которых заключался в том, чтобы подсыпать какой-нибудь таинственный и смертоносный дурман в суп с креветками, который нес для Тедди официант. Ненормальный страх получить внезапно сильную дозу яда уходил корнями в глубокое детство, когда Тедди съел окорок, в котором завелись черви, единственным следствием чего явились промывание желудка в ближайшей больнице и двадцатичетырехчасовые боли в животе — в основном, результат самовнушения. Тогда Тедди было семь, но и теперь, сорок лет спустя, от одной мысли об окороке у него перед глазами начинали неистово плясать круги. Сняв трубку телефона, Тедди набрал номер станции.

— Это ТФ-одиннадцать, — сказал он. — Дайте мне номер пять-шесть-три-три тысячи.

Через минуту ему ответили.

— Фирма «Т. Дж. Франклин и Компания».

— Это мистер Франклин. Соедините меня с моей секретаршей.

— Да, сэр.

Тедди услышал ее напряженный голос:

— Кабинет мистера Франклина.

— Нэнси…

Машина нырнула в туннель на Рузвельт-драйв, и в трубке стало тихо.

— Алло?.. Фрэнк, эта чертова связь оборвалась.

— Прошу прощения, я не подумал.

Таинственным образом Нэнси снова появилась на линии.

— Нас разъединили, мистер Франклин.

— Не обращайте внимания. Как на бирже?

— Индекс Доу-Джонсона по промышленности поднялся на четыре и пятьдесят девять, и объемы сделок за последний час сильно возросли. В среднем до девяносто двух.

— Дайте мне «Ксерокс», «Бекман», «Корнинг», «Ампекс» и «Дюпон».

Секретарша четким голосом прогноза погоды прочитала котировки.

— Что-нибудь необычное?

— Кто-то скупает крупными пакетами «Восточные авиалинии».

— Бальзам на душу.

— Не поняла вас, мистер Франклин.

— Это не важно. Если мистер Поли станет выяснять, кто скупает акции, скажите ему, что некоторые фонды разузнали о предстоящем увеличении ежеквартальных дивидендов и теперь скупают пакеты в надежде урвать несколько центов, используя их в качестве долгосрочного помещения капитала. Это вам понятно?

— Да, хотите, чтобы я повторила?

— Нет. Попросите мистера Поли выбросить все наши «Восточные» где-нибудь без четверти три, пакетами по пять тысяч. Это произойдет перед закрытием, будет казаться, что все начали их скупать.

— Да, сэр.

— Были звонки, на которые мне требуется ответить?

— Около двенадцати из колледжа звонил ваш сын. Он просил позвонить ему после семи, до этого времени у него занятия. — Нэнси помолчала. — Вы сегодня вернетесь?

— Не думаю. — Тедди повесил трубку.

Если бы он мог понять Барбару — так, как он понимал рынок! Тедди постучал по стеклянной перегородке.

— Я передумал. Подбрось меня до «Брукс Бразерс» на Бродвее.

«Роллс» цвета бургундского свернул с авеню, осторожно пробираясь сквозь вереницу машин.

— Не жди меня. Я возьму такси, — бросил Тедди молодому парню-водителю, когда тот открыл перед ним дверцу. Фрэнку было двадцать четыре, всего на год больше, чем Робби, сыну Тедди. Тедди подумал, кто из них достигнет в жизни большего. Он восхищался дерзостью Фрэнка, особенно когда обнаружил, что тот занимает деньги и покупает те же акции, что и Тедди.

— Мы поедем в восемь.

— Следует ли мне заехать за мисс Хикман?

— Дай подумать…

Раскрыв небольшой блокнот в обложке из крокодиловой кожи, Тедди взглянул на листок с отпечатанным распорядком дня Барбары.

— Сегодня она заканчивает в пять, так что подъезжай в семь тридцать. — Он посмотрел на вытянутое лошадиное лицо Фрэнка. — Сколько у тебя «Восточных»?

— Шестьдесят пять акций.

— По-прежнему покупаешь маленькими порциями?

— На сто у меня не было денег.

— Сдавай их.

— Я так и собирался, — ответил тот, заговорщицки ухмыляясь. — Как вы думаете, стоит ли мне еще прикупить и завтра сдать подороже?

— Нет, они поднимутся лишь на несколько пунктов, этого не хватит, чтобы заплатить налог и комиссионные. — Тедди помолчал. — Но твоя мысль, Фрэнк, правильная.

— Благодарю, мистер Франклин.

Тедди не спеша направился в сторону «Брукс Бразерс». Подождав, пока автомобиль отъедет, он перешел улицу и повернул на Нассо-стрит. Он не мог рисковать тем, чтобы Фрэнк узнал, куда он направляется; если все пойдет наперекосяк, Фрэнк сможет дать против него показания.

Закусочная была крошечной, с дюжиной поломанных красных пластиковых стульев на таких коротких ножках, что для ног совершенно не оставалось простора, и посетитель, торопливо запихнув в себя бутерброд, спешил уйти, так как предоставляемые стулом удобства не располагали его засиживаться. После толчеи обеденных перерывов теперь в закусочной было пусто, и ежедневно шнырявшие по огромным административным зданиям шесть парней-рассыльных, среди которых был Лопес, сидели у стойки, курили и тупо разглядывали заявки на сегодняшний день, нацарапанные на грифельной доске, висящей у входа. Лопес сразу же заметил Тедди и двинулся к нему мимо стульев.

— Хотите кофе, босс?

Тедди, поколебавшись, кивнул в сторону остальных парней.

— Они глупы и плохо говорят по-английски, — уверенно заявил Лопес, успокаивая его. — Вам какой?

— Черный.

Лопес толкнул чашечку с блюдцем по прилавку, и часть кофе выплеснулась.

— Сколько вы принесли, босс?

— Пятьсот.

Кофе пах так, словно провел целую вечность в урне, и Тедди захотелось выплюнуть первый же сделанный глоток отвратительного пойла. Лопес внимательно следил за ним — действительно мальчишка, но проживший большую часть своей жизни очевидцем, наблюдающим за ужасными страданиями и болезнями своего собственного народа. Лопес стал частью большой пуэрториканской диаспоры еще в пятидесятые, до того, как наивные и заботливые благотворительные работники успели понять, что сюда переселилась целая культура, которую нельзя было для простоты статистических подсчетов свалить в одну кучу с другими обитателями трущоб, неграми, что между неграми и пуэрториканцами родственного было не больше, чем между коброй и мангустой.

— Нужно семьсот пятьдесят, — сказал Лопес, поднося спичку к дрожащей сигарете Тедди.

— За что лишние двести пятьдесят? — спросил Тедди, вдыхая приторный тошнотворный аромат помады, воздействию которой подвергнул свои курчавые волосы Лопес.

— А разве вы, воротилы с Уолл-стрит, не платите комиссионные тем, кто открывает перед вами новые перспективы?

— Ты чем занимался, читал мемуары Баруха?

— Я имею право на них. Это же я нашел вам пару парней.

Лопес не ожидал возражений, он был застигнут врасплох.

— Ты и так намереваешься урвать себе кое-что, верно?

— Ну давайте сойдемся на шести с половиной.

— Здешний кофе воняет, — произнес Тедди, отодвигая чашку.

— Не я готовил его.

— Это что-нибудь изменило бы?

— Наверное, вам это не так уж и нужно.

— Возможно, — согласился Тедди, поднимаясь.

Лопес расковырял прыщ на небритом подбородке. Все его лицо было покрыто такими же самодельными шрамами, что придавало ему матовую липкость плохо полированного стола. Тедди уже долгие годы умело торговался с изворотливыми миллионерами и магнатами и с самого начала уяснил, что единственный способ добиться успеха — это заставить работать на себя преимущества своего соперника, что является также одним из основных принципов дзюдо. Если бы сейчас с Лопесом Тедди проявил слабость, тот, несомненно, позднее стал бы его шантажировать.

— Играя в покер, нельзя менять ставки, когда заблагорассудится, если с этим не согласны твои партнеры.

Обсосав эту мудрую мысль, Лопес кивнул. Его восхитило то, как Тедди надавал ему по ушам, и он решил воспользоваться той же тактикой в боевых действиях, которые сам собирался вести на Сто двадцать пятой улице, где постоянно рыскал шакалом в поисках схватки. Лопес решил, что две сотни он оставит себе, предоставив двум шестеркам делить между собой оставшиеся триста долларов.

— О’кей, босс, договорились.

— Я не стал ничего записывать, так что тебе придется все запомнить.

— У меня хорошая память.

— Адрес: двести девяносто два, Центральная парковая, Запад. Фамилия этого человека: Фрер, доктор Пол Фрер. Архив хранится в сером стальном шкафу, ребята должны искать на букву «X». Барбара Хикман. — Лицо Тедди затуманилось сомнением. — Читать-то они умеют, а?

— Ясное дело, выпускники Айви[1].

— Они умеют читать? — настаивал Тедди.

— Конечно, — проворчал Лопес.

— Хорошо. Итак, я хочу, чтобы они забрали с полдюжины дел и магнитофонных пленок — минимум полдюжины, но главное — Хикман.

— Я все понял. Где мы встречаемся?

— Мы не встречаемся.

— А как насчет получения денег?

— Ты зайдешь в здание администрации порта, и слева будут ячейки камеры хранения, а рядом с ними — телефонные автоматы. Ты уберешь то, что принес, в ячейку и положишь ключ в телефонный справочник Манхэттена, на страницу сорок восемь. Деньги будут там.

Лопес повторил указания, и, к облегчению Тедди, сделал это правильно. Тедди даже начал уважать его; так один хищник оценивает владения и силу другого зверя перед тем, как вторгнуться на его территорию или напасть на жертву, которую тот себе наметил.

— Вы уверены, что сегодня вечером там никого не будет?

— Уверен.

Лопес сообщил Тедди свой план — незамысловатый и без насильственных действий. Когда он закончил, Тедди потрепал его по плечу, устанавливая панибратскую близость, которая глубоко затронула темные, потаенные глубины Лопеса, где когда-то обитали чувства.

— Если все будет в порядке, еще двести пятьдесят будут на той же странице Бруклинского справочника, — сказал Тедди.

Лопес ответил озадаченным взглядом, сопровождаемым сморщиванием лба и искривлением рта.

— Не понимаю вас, босс.

— Если у тебя когда-нибудь будет много денег, ты поймешь.

Такси с огоньком «свободно» остановилось перед Барбарой напротив «Гэтсби».

— Перед такими ногами я не устоял, — сказал водитель. — Куда?

— Угол Восемьдесят седьмой и Ист-Энда.

Опустив флажок «занято», водитель дождался зеленого света и сразу же рванул вперед.

— Вы работаете в ООН?

— Да.

— Можно задать вам дурацкий вопрос?

— Это делают многие, одним больше, какая разница?

— Чем там занимаются — я имею в виду, на самом деле?

— Спорят, — резко ответила она, надеясь оборвать дальнейший разговор, но водитель продолжал болтать, несмотря на то, что Барбара больше не раскрыла рот, кроме как для того, чтобы сказать «на здоровье», когда тот поблагодарил ее за чаевые.

Квартира Барбары располагалась на первом этаже роскошного особняка из песчаника конца прошлого века, который претерпел целый букет усовершенствований: новые канализация, электропроводка, душ с шестью рассеивателями, нагреватель и кондиционер с термостатом и трое соседей-невидимок, которые попадались на глаза Барбаре лишь на рождественские каникулы. Несмотря на все эти удобства, особняк сохранил большинство присущих сердцу старого Нью-Йорка черт, и когда молодая женщина проводила какое-то время вдали от него, при возвращении она всегда испытывала чувство: «Вот здесь я живу… Это мой дом», чем никогда не являлась однокомнатная клетушка в «Брабурне», в которой она жила раньше.

Иметь вещи, место для жилья, деньги в банке — все это для Барбары значило мало, хотя деньги и предоставляли свободу и независимость. После окончания колледжа Рэдклифф она полтора года путешествовала. А почему бы не попутешествовать, хотя Барбара и не чувствовала себя обязанной бросать Европе вызов штампованным истеричным энтузиазмом, который выказывало большинство ее однокурсниц, готовясь к первому выезду в мир; она проехала — без какого-нибудь предварительно составленного маршрута — через Францию, Германию и Испанию в своем «фольксвагене». За время пребывания в Европе Барбара встретилась со множеством людей, но не завела никаких близких и тесных отношений и спала одна, так как никто не домогался ее. В Мюнхене ей удалось подхватить певучий южный акцент, наполненный итальянской красотой, и в Кельне все wirte[2] пансионов готовы были поклясться, что она родилась и жила в Мюнхене. Барбара обладала природным даром мимикрии, что встречается у некоторых видов бабочек, и пользовалась этим, как это делает с травой, листьями и маскхалатом снайпер, засевший на дереве и подкарауливающий ничего не подозревающую жертву.

Ее жертвой был Тедди; хотя Барбара и признавала этот факт, ей было трудно думать о нем в пассивном ключе, но, подобно большинству мужчин — с деньгами или без, — он обладал трещиной в натуре, которую, как полагал с детской наивностью, молодая женщина могла залечить каким-то волшебным бальзамом, имевшимся у нее. Барбара позволила зайти этому слишком далеко; Тедди не только думал о ней, он уже начал строить планы — иностранные автомобили, три заграничных особняка, яхта, о которой он торговался с Пандалусом, судовладельцем-греком, и свадебный круиз по Средиземному морю. Он был таким настойчивым, что Барбара уже устала отказывать ему, несмотря на трогательность его чувств и на то, что сама любила его больше, чем готова была это признать.

Подойдя к двери, Барбара обнаружила привычный каждодневный букет из дюжины роз — романтический жест, который Тедди выполнял с упорством термита в бревне древней церкви. Записка на цветах гласила: «Пора Цветов» и была подписана: «Т».

Гостиная изобиловала цветами. Сегодня была пятница, и сочные живые бутоны понедельника превратились в шелковые лепестки воспоминаний старой девы, спрятанные между страниц пыльного неоткрытого томика стихов Браунинга, пахнущие мускусом и забытые, словно память о первой любви. Большая часть кастрюль переместилась из кухни в гостиную и теперь служила вазами. Даже фотография Лауры оказалась за умирающими букетами. Барбара сполоснула фарфоровый кофейник, наполнила его водой и сунула туда новые розы — букет «Пора Цветов». В отчаянии оглядев комнату, она наконец поставила кофейник перед камином. Взяв портрет Лауры, Барбара рукавом стерла с него пыль и установила в центре каминной полки.

Лаура… Лаура Сарджент. Не было смысла думать о ней, если только, конечно, думы о мертвых не возвращали их к жизни; возможно, если никто не вспоминал о них, они безусловно исчезали, и вся их судьба сокращалась до нескольких выжатых строк статистики, таких же нелепых, как заметки в календаре.

Один вид цветов, заполняющих комнату, угнетал Барбару. Воздух казался спертым и затхлым, и молодая женщина открыла оба окна фасада. Две заблудившиеся няньки катили домой своих подопечных из парка, который раскинулся вдоль берега реки до Грейси Мэншн.

Раздевшись, Барбара залезла в ванну и рассеянно налила в воду чересчур много ароматического масла, так как ее мысли были заняты желанием смешать коктейль из мартини с водкой, к которому несколько месяцев назад ее приобщил Тедди заявлением, звучавшим как неудачное рекламное объявление: «Если вы собираетесь выпить мартини, смешайте его с водкой «Смирнофф». Для человека, нечувствительного к печальным рассказам и порнографии рекламных призывов, Тедди, как и большинство людей, сделавших самих себя, испытывал слабость к звучным именам.

Над ванной клубился пар, и, потягивая ледяной мартини, Барбара усмехнулась про себя, словно школьница, нарушающая распорядок общежития, запрещающий пить в ванной. Доктор Фрер — с прошлой недели она начала называть его Полом — принял приглашение отужинать вместе, он должен был прийти со своей женой. Барбара надеялась, что он принял приглашение потому, что хотел встретиться с ней за пределами своего кабинета, но, как всегда, ее мучили сомнения: может быть, в действительности Тедди, в плоти и крови, интересовал его и заставлял нарушить железное правило никогда не появляться в свете вместе со своими пациентами. Тедди нашел этот замысел весьма разумным. Возможно, Фрер хотел услышать совет Тедди по поводу биржевых дел, получить доступ к «особой ситуации», которая позволит ему стать миллионером. Почему бы психиатру, даже очень хорошему, не быть восприимчивым к меркантильным интересам?

Барбара надела простое черное платье с откровенным вырезом вместо глухих воротничков старых дев, которые она обычно носила, так как Фрер настоял на том, чтобы она не комплексовала по поводу своих цветущих форм. Большинству мужчин нравятся женщины с пышной грудью, и никто не прикоснется к ней, доверительно сообщил психиатр, без приглашения.

Ровно в семь тридцать в дверь позвонил водитель и, сказав Барбаре, что она выглядит очень хорошо, но оставшись в рамках приличия, проводил ее к «роллс-ройсу». В салоне стереомагнитофон играл «Битлз».

— Если вам не нравится, я сменю…

— Нет, — сказала Барбара, — все прекрасно.

— Вы уверены? — настойчиво повторил он.

— Честное слово.

Барбаре захотелось, чтобы Тедди не усердствовал так чрезмерно, заставляя всех, даже водителя, угождать ей. Хотя бы раз, когда она заупрямится или начнет перечить, хватит ли у него ума послать ее ко всем чертям?

Она услышала доносящиеся из гостиной голоса — глубокий звучный голос Фрера, умеющего хорошо слушать; чем-то напоминающий аукционного распорядителя голос Тедди, словно его владелец, проведя многие годы в Европе, не приобретя ни капли иностранного акцента, в отместку стал говорить на английском тоном музейного экскурсовода, за которым следует вереница людей, внимательно слушающих, но ничего не понимающих; и монотонный женский голос с британскими интонациями. Это должна была быть жена Фрера, Сьюзен. За все время, пока Барбара лечилась у него, он упомянул о ней лишь однажды — короткое замечание о том, что после двадцати лет супружества она по-прежнему покупала рубашки и пижамы не того размера. Это произошло после того, как Барбара начала свой очередной визит с перечисления длинного списка своих комплексов, которые она не могла преодолеть. Доктор Фрер понял, что они вот-вот прикоснутся к чувствительной территории, области ночных кошмаров, и торопливое бормотание Барбары было чем-то вроде вызова. Этот разговор должен был занять не меньше часа, но Фрер быстро и тактично обезоружил молодую женщину и перешел к делу.

Сейчас разговор шел не о Барбаре. Хорошо. Фрер никогда не выдаст ее, и, разумеется, особенно Тедди. Ее прическа была в порядке, а, так или иначе, волосы такие короткие, что не стоило о них беспокоиться. Из гостиной с двумя бутылками шампанского вышел Холл, слуга Тедди.

— Добрый вечер, мисс Хикман.

— Как поживаете?

— Прекрасно. — Он внимательно оглядел ее. — Это платье вам очень идет.

Барбара улыбнулась. Ей нравился Холл, который, по словам Тедди, был престарелым бестолковым гомосексуалистом, однако всегда обращал внимание на ее наряды.

Увидев ее, Фрер и Тедди встали. Тедди шагнул вперед и поцеловал ее в щеку. От него пахло лимоном.

— Фрэнк заехал за тобой не вовремя? — сказал он, готовый обрушиться на своего водителя.

— Минута в минуту. Я была не готова.

— Привет, Барбара. Познакомьтесь с моей женой.

Сьюзен Фрер была маленькой женщиной, выглядевшей так, словно была предназначена для того, чтобы ее носили как сережку. На голове — пышная прическа прошлогодней моды, шерстяное зимнее платье и почтительная улыбка добровольной утешительницы чужих душ, находившей искреннее развлечение в неврозах чужих людей. Возможно, ей были прекрасно известны все размеры Фрера.

Сьюзен крепко пожала руку Барбары, и ее бледно-голубые глаза отразили стремительную внутреннюю женскую бухгалтерию. Барбара подумала, что она, вероятно, великолепно разбиралась в налогах, распродажах в универмагах, а также готовила гуляш и мясо под соусом кэрри, когда у Фрера бывали гости. В таких случаях все сидели, держа тарелки на коленях, Фрер разливал красное или белое — по желанию — на ваши колени, все болтали разную чепуху про Центр Линкольна, и ни у кого не хватало мужества сказать Сьюзен Фрер: «Этот гуляш просто воняет, Сьюзен, так что не давай мне его рецепт, тем более я все равно об этом не прошу, а если ты намереваешься испытать на мне свой соус кэрри, я позвоню куда надо».

— Привет, — сказала Барбара. — Я слышала о вас много хорошего.

Сьюзен улыбнулась. Ей словно вручили успокоительное в целлофановой обертке с надписью «Джонсон и Джонсон». Фрер тоже пожал Барбаре руку. Большинство людей, вероятно, начинали кричать, когда Сьюзен брала их на мушку. Ей было около сорока, и она, несомненно, переживала по этому поводу.

— Я достал «Крюг», — гордо заявил Тедди. — Барбара сказала мне, что «Дом Периньон» — это всего лишь великий блеф.

— А «Крюг» похож на немецкий рейнвейн, который не выдержали, — добавила Барбара.

— Я и не знала, что вы так разбираетесь в винах, — сказала Сьюзен, с удивлением разглядывая ее. У нее не было припасено для Барбары «дружеского «Божоле». — Мало кто из женщин знает такие вещи, — заметила она. Определенно, любовь с первого взгляда.

— Я — Робин, Загадка Мужчин, — ответила Барбара.

Тедди рассмеялся, не сознавая, что Сьюзен вышла из себя. В людях он разбирался, словно слепая цыганка.

— На самом деле, мой отец занимался импортом вина — точнее, ввозом, но вино в Америку ввозят только в такие дыры, как Де Муэн и Шейенну, где все равно выпьют все. И я дегустировала вина вместе с отцом, словно была мальчишкой. Отец желал сына, и мне пришлось заменять его. Так, Пол?

Это прозвучало с намеком на его профессию, поэтому Фрер просто моргнул, а на лице Тедди появилось ждущее выражение, будто он собирался выслушать чью-то исповедь; он стал любопытным, как священник, точно скандалы являлись его хлебом насущным. Тедди наполнил бокал Барбары «Крюгом», слегка тепловатым, но вполне сносным. Молодая женщина мельком подумала, сколько бы он заплатил Фреру за кое-какие конфиденциальные сведения о ней. «Ничего особенного, просто где у нее свербит». Тедди не стал бы платить; он придумал бы что-нибудь более практичное: «Вы расскажете мне о Барбаре, а я введу вас в особую ситуацию». Что-то вроде обмена пленными.

— Вы работаете в ООН, да? — спросила Сьюзен.

— Верно. Я перевожу документы, иногда замещаю переводчиков.

— И сколькими языками вы владеете?

— Кроме английского с документами работаю еще на одном. А разговариваю на трех из пяти основных.

— Какими языками вы владеете? — допрашивала Сьюзен, словно сотрудник отдела кадров.

— Свободно — совершенно свободно — испанским, французским и русским, — произнес Тедди голосом папаши, гордящимся тем, что его ребенок закончил колледж.

— И немецким, если я не ошибаюсь, — сказал Фрер.

Сьюзен, удовлетворенная, кивнула — истинная энтузиастка. Еще немного, и она аккуратно всадит нож Барбаре между лопаток. Надо будет сказать Фреру: «Кто вел себя грубо? Ваша жена просто невзлюбила меня. Положа руку на сердце, дело в ней, а не во мне, и я объясню почему. Она — маленькая мышка, женщина, которой не удавалось привлечь никаких мужчин, кроме вас, и тут она встречает женщину, которую хочет тиснуть всякий нормальный мужчина, мысли о которой заполняют его голову. Красивые упругие формы, ставшая явью большинства мужчин мечта «дай схватиться за твою ляжку», — естественно, Сьюзен готова отдать часть своей жизни, чтобы побыть на моем месте, просто чтобы узнать, какова эта власть. Для пресыщенных бизнесменов я — олицетворение пятисотдолларовой проститутки или новой звезды экрана. Мой парикмахер стрижет меня бесплатно, потому что он без ума от меня. А с вашей жены он возьмет сто долларов. И как вы думаете, что она чувствует, глядя на меня? Так кто ведет себя грубо?»

Напряжение Барбары росло по мере того, как она слушала безобидную светскую болтовню Фрера и Тедди. Случайное слово — один намек, — и тайна Барбары окажется раскрытой. Молодая женщина старалась следить за Сьюзен так, чтобы та этого не почувствовала. На лице Сьюзен были высечены десять лет, проведенных в регистратуре. Барбара ясно представила ее в приемной, с зачесанными назад волосами, в твидовой юбке и кашемировом пиджаке, с сочувствующей улыбкой, носящей и перебирающей истории болезней так, словно она присутствовала на непрерывно захватывающей партии в бридж. Где Фрер встретился с ней? За чашкой какао в Центральной больнице штата в Рокленде, у изолятора, где молодой психиатр проходил практику и только что пережил потрясение от своего первого случая неврастенической эпилепсии, который, несмотря на свою психосоматичность, был настоящим; да, потягивая какао, он встретился с опытной медсестрой психиатрического отделения — старой девой по призванию, знающей толк в джиу-джитсу, кулинарии и остальных светских удовольствиях. Они занялись любовью у дверей палаты № 3, от чего у них обоих по спине пробежали мурашки, несмотря на профессиональную подготовку. Оба нуждались в человеческом общении. Можно спокойно, с подобающим артистическим восхищением, разглядывать работы Иеронима Босха в картинной галерее, но когда «Сад мирских удовольствий» оживает, обретает форму, появляются пламя, колесницы, запах горящей серы, искаженные и изможденные лица, растерзанные тела, сатанинский разврат, — требуется кое-что покрепче какао, чтобы пронестись сквозь этот клокочущий ад.

— У меня был трудный день, — извиняясь сказала Барбара.

— Должно быть, такие у вас бывают часто, — ответила Сьюзен.

Какая-то двусмысленность? Нет, она улыбалась. Интересно, она изучала досье больных Фрера? Возможно, время от времени, в промежутках между чтением акростихов; если бы Сьюзен лишь одним глазком взглянула на историю болезни Барбары, сейчас она чувствовала бы себя уверенней.

— Как вы познакомились с Тедди?

— Это было ужасно романтично.

— Неужели?

— Угу. Он проверял некоторые наши дела, и я стала его клиенткой. Разве что-нибудь может сблизить людей сильнее, чем бумажник?

— Работа мужчины…

— Правильно. Однако деньги — это работа Тедди. Если у вас когда-нибудь появится возможность побывать в его конторе и посмотреть, как Тедди следит за ползущей из телетайпа лентой, вы увидите чистейший образчик романтической любви.

— Вы в этом уверены?

— Нет, я ни в чем не уверена. В этом моя проблема.

— Что ж… — Наступила длительная пауза, в течение которой Сьюзен отхлебнула «Крюга» и затянулась сигаретой. — Думаю, он очень любит вас.

— Он еще не начал публично исповедоваться, да?

— Он это делает регулярно?

— Нет, не регулярно. Но если он начнет, клянусь, я из него живого вырву ребра.

С бутылкой шампанского в руке к ним подошел Тедди, предлагая выпить еще раз перед тем, как отправиться в ресторан «Цитадель». Он положил руку на плечо Барбаре, а Холл тем временем повел супругов Фрер на краткий осмотр дома, где особое восхищение вызывали импрессионисты и надежно вложенный в них солидный капитал.

— Ты счастлива? — спросил Тедди.

— Дальше некуда, — ответила Барбара, корча гримасу.

— Ты не счастлива? — Похоже, это озадачило его. — Я думал, ты хотела отужинать с Полом.

— Хотела. Но… — Встав, она лениво потянулась и прошла к камину, избегая Тедди. — Мне как-то не по себе, я волнуюсь. Видишь ли, когда ты устанавливаешь с человеком отношения определенного уровня, изменить их потом очень трудно.

— Этот ужин предложила ты, ведь так? — произнес он таким тоном, словно обнаружил ошибку в своем ежедневнике.

— Да, предложила. Но я частенько предлагаю всяческие глупости. Пол выводит меня из равновесия… Ну, сейчас у нас светские отношения. Но он знает меня, — с испуганным ударением произнесла она. — Я не люблю встречаться с людьми, которые знают обо мне… все. Это пугает меня.

— Я сейчас избавлюсь от них, — предложил Тедди.

— Тебе это не удастся.

— Попробую. Скажи, что мне сделать.

— Его жена смотрит на меня… Это трудно объяснить. Словно заглядывает под юбку, а у меня грязные трусики или что-то еще.

— Ты воображаешь это. Уверен, ты ей понравилась.

— Как и всем, да? — Она попробовала рассердить его.

— Ну разумеется.

— Тяжкий это крест — всемирная симпатия.

— Ты говоришь ерунду. С тобой все в порядке?

— Слегка перенервничала, это все. Впадать в истерику не с чего.

— Он тебе помогает, не так ли?

— Полагаю, да. Иногда мне становится так хорошо, что я готова плакать, плакать по-настоящему. Теперь я «пересела на другой автобус».

Тедди обвил ее рукой, но молодая женщина внезапно отпрянула назад.

— Прости. Мне просто всегда хочется обнять тебя, когда ты такая, но тебе это не нравится. Мне хочется сказать: «Крошка, все в порядке. Я позабочусь о тебе. Я буду твоим другом — и только, если ты желаешь именно этого». Вот что я имею в виду, когда обнимаю тебя. Ничего такого. Все честно…

Барбара поцеловала его в щеку, и он не сделал попытки обнять ее.

— Пол говорил что-нибудь про меня?

— Нет, конечно же, нет. Мы разговаривали о рынке, и я объяснял ему котировки различных товаров.

— Ты не пытался поднажать на него, а? Потому что, если бы мне только показалось, что это так, я тотчас же ушла бы отсюда.

— Ты ни во что не ставишь мои мозги? Я хочу знать все, связанное с тобой. Прошлое и настоящее — потому что я хочу помочь тебе; но у меня и в мыслях нет сделать что-то, что может задеть тебя, причинить боль. Барбара, просто помни, что, как только ты захочешь меня, я буду рядом. Точно пара старых ботинок, которые ты надеваешь, чтобы выйти на улицу в плохую погоду. Я никогда не стану большим — если этого ты не захочешь.

Чокнувшись, Барбара взяла его за руку.

— Знаешь, со всеми этими иностранными языками, покорными мне, с моим образованием есть всего лишь одно слово, которое описывает меня целиком и полностью.

Тедди ждал откровения.

— Я — сучка, а тебе нужно найти девушку, которая действительно оценит тебя.

Подобно обедающему, проглотившему волос в супе, Тедди поперхнулся и пожелтел замечательной желтизной божественного Микадо, цветом убийств коронаций.

— Это то слово, то слово, — повторил он, — которое ты никогда не должна употреблять в отношении себя.

После этого Тедди покинул комнату, догоняя заблудившихся гостей, которые успели скрестить шпаги по поводу того, как правильно произносить фамилию Ван Гог, — этот вопрос волнует ценителей искусства гораздо больше, чем картины художника.

Как птичка, освобожденная из клетки, распуская дрожащие крылья, пускается в полет, так повела себя Барбара, попавшая в «Цитадель». Уверенность вернулась к ней, и молодая женщина получила большое удовольствие, слушая, как Марк, владелец заведения, объяснял, как тщательно он выбирает вина, покупает продукты и следит за приготовлением блюд, что оправдывает тридцатидолларовую prix fixe[3].

Когда Марк удалился, чтобы начать надоедать посетителям за соседним столом, Барбара заметила:

— Он командует своим заведением, как прусской фехтовальной школой.

— Он может себе это позволить, — сказал Тедди. — Своих клиентов он тоже выбирает. Если вы позвоните, чтобы заказать стол и окажется, что Марк вас не знает, он обязательно поинтересуется, кто рекомендует вас и чем вы занимаетесь.

— А если вы ему не понравитесь?

— О, он очень откровенен. Он просто повесит трубку.

Тут подали шоколадное суфле…

У.Т. Грант, ночной портье-негр, ветеран двадцатилетней службы, поднялся на лифте к квартире 9Е, находившейся рядом с кабинетом доктора Пола Фрера. Грант снова приступил к работе после того, как некоторое время назад у него был сердечный приступ. В награду за многолетнюю службу ему предоставили самую легкую работу во всем здании — смену с пяти до одиннадцати, что позволяло ветерану следить за скачками, болтать с привратником и частенько вытягиваться на кушетке в закутке, который служил убежищем для прислуги. В руках Гранта были два золотых подсвечника, которые доставил рассыльный из антикварного магазина, где их приобрела миссис Коллинз, жилица квартиры 9Е. Миссис Коллинз с мужем в этот вечер не было дома, и Грант, считавший Священным Писанием правила и положения, витиеватыми буквами выведенные на табличке в привратницкой, утверждающие: «Администрация не несет ответственности за вещи, оставленные у портье», решил, как и сотни раз до этого, отнести пакет в квартиру. Позвякивая связкой ключей, словно горстью монет, Грант прошел по мягкому ковру коридора, все еще пахнувшего шампунем после недавней уборки. Открыв дверь, он оставил подсвечники на телефонном столике в темной прихожей и вдруг замер на месте, отчетливо услышав донесшийся из соседней квартиры шум падающей мебели. Грант видел, как доктор и миссис Фрер покинули здание в пять тридцать. Доктор Фрер, уходя, даже поинтересовался, как он себя чувствует, на что Грант ответил со свойственной ему краткостью: «Живу помаленьку». Остановившись в дверях темной прихожей, Грант сделал гераклово усилие, стараясь вспомнить, видел ли он возвращение доктора Фрера. Портье весь вечер не покидал своего места, значит, врач был обязан пройти мимо него. Грант взял себе за правило приветствовать входивших и выходивших жильцов в надежде заставить их вспомнить о неотданных чаевых и вообще привлечь к себе внимание, показывая, что он готов оказать какую-либо услугу. Прислонившись к двери, негр-портье постоял некоторое время, затем решительно потряс головой и прислушался. Прижав ухо к стене, он услышал звуки, напомнившие ему визжащие и ревущие симфонии, которые устраивали крысы в родном Гарлеме. Во время недавних беспорядков в Гарлеме один из жильцов издевался над ним: «У. Т., кто может позволить себе крыс на тысячу долларов в месяц?» Грант усмехался помимо своей воли. Шагая с решительностью лунатика, Грант прошел по коридору и, остановившись у соседней двери, прислушался. Позвякивая ключами, он задумался. Если позвонить в полицию, а в квартире никого не окажется, то он будет выглядеть дураком; а может быть, чета Фрер ухитрилась проскользнуть мимо наблюдательного поста, и теперь Грант мог невольно стать свидетелем семейной сцены, и его обвинят или, еще хуже, уволят. Единственной альтернативой мог быть звонок в квартиру по домофону, но это требовало долгого путешествия к главному лифту. Грант разрешил проблему, возвращаясь к своему обычному образу поведения — никогда не соваться в чужие дела. Заперев на оба замка квартиру 9Е, он пробормотал что-то под нос и двинулся прочь, и тут послышался новый звук, громче прежнего — похожий на разбившуюся лампу, и Грант пришел к выводу, что ему, по крайней мере, следует позвонить в дверь.

Нажав на кнопку звонка, он стал ждать.

Услышав звук звонка, два вспотевших девятнадцатилетних юнца застыли на месте. Они были в кабинете доктора Фрера; их работа была полностью завершена, и Грант прервал их, когда они праздновали первобытный rite de passage[4], который заключался в отрывании книжных обложек, справлении нужды в ящики письменного стола и царапании полированных поверхностей консервным ножом с ручкой в виде гидры; заключительным оргазмом разрушения должен был стать костер. Диван Фрера, ручной работы итальянского мастера, был разодран на части, в его вспоротые внутренности брошены спички, а Рафаэль и Марио танцевали безумную мамбу под звуки доносящейся из небольшого транзисторного приемника музыки. Раскрыв ножи, юнцы направились в комнату для посетителей. Остановившись у двери, они прислушались к тяжелому дыханию Гранта. Хитро подмигнув приятелю, Рафаэль поднес нож к своему животу, показывая, куда он поразит пришельца. Марио широко улыбнулся, и его золотые резцы блеснули в косом свете лампы, горящей в кабинете.

Дверь медленно отворилась, и в щель неуверенно, словно выползая из панциря черепахи, появилась голова Гранта. Глаза негра выпучились, увидев разбитые люстры, перевернутые столы и раскиданные по всему кабинету бумаги. Грант вошел внутрь, и Рафаэль и Марио встретили его лицом к лицу. Юнцы услышали, как у негра от изумления перехватило дыхание, и тут же двинулись к нему, обнажив ножи и извиваясь змеями. Они ударили его одновременно, точно эта согласованность имела важное значение, и удар явился заключительным движением сложного танцевального номера. Колени Гранта подогнулись, и он медленно развернулся, точно падающий пьяница в дешевом балагане. По мере того как негр опускался, перед его глазами сильнее и сильнее бегали разноцветные точки, наконец появилось лицо давно умершей жены, не то, каким оно было после смерти, а то, юное и девичье, каким он впервые увидел его; лицо смотрело из зияющей пещеры, но тела не было, а в глазах светились оранжевые и золотистые огоньки. Грант попробовал улыбнуться, но рот отказался повиноваться. Затем у основания пещеры он увидел две пары сверкающих черных ботинок с острыми носами, которые напугали его и заставили отшатнуться. Его голова ударилась о край длинного невысокого журнального столика, и Грант погрузился в темноту.

Минуту юнцы стояли молча, затем Марио закрыл дверь.

— Que pasa?[5] — спросил Рафаэль.

— No se[6].

Марио безучастно пожал плечами и понюхал пластинку «Бензедрина». Это прояснило его голову.

Опустившись на колено, он прислушался в поисках признаков жизни.

— Es vivo?[7] — спросил Рафаэль.

— No se.

— Quizas esta muerto?[8]

— No es importante[9], — ответил Марио.

Сунув руку в карман Гранта, он нашел там кое-какую мелочь, но ни одной банкноты.

— Восемьдесят три цента, — с отвращением произнес он.

— Tengo mal a la cabeza[10], — сказал Рафаэль, вертя головой, словно стараясь загасить полыхавший внутри нее огонь. В свою очередь достав пачку «Бензедрина», он впился зубами в мягкую резинку.

Марио поднял десантный вещмешок и сказал:

— Nosostros marchamos ahora[11].

На улице им обоим стало лучше. По дороге из центра Марио остановился на авеню Колумба у бакалейной лавки и купил там восемь пачек жевательной резинки «Джюйси Фрут». Четыре он протянул Рафаэлю.

— Гостинец от ниггера, — сказал он. На остальные три цента они купили семечек и разделили пополам. Оба любили лузгать их во время танцев, сплевывая шелуху на пол. Сев на автобус, они доехали до Сто двенадцатой улицы. Времени было около десяти, до встречи с Лопесом оставалось еще несколько минут, и они поиграли на деньги с другими парнями у входа в бар «Старый Сан-Хуан». Опоздавший на час Лопес показался им процветающим предпринимателем, будущим petit bourgeois[12]. На нем был надет черный мохеровый пиджак, а белый шелковый галстук приколот к белой расшитой рубашке заколкой в форме меча. Молодой пуэрториканец с вызовом стряхнул пепел с сигары на краденый белый «кадиллак», стоящий перед «Сан-Хуаном».

— Вы нашли то, что я хотел? — мимоходом спросил он.

— Aqui esta[13], — сказал Марио, демонстрируя голубой вещмешок.

— Завязывай с испанским, — властно приказал Лопес. — Именно поэтому нас называют спеками[14]. Оттачивай свой английский, приятель, — порекомендовал он — сам уже укоренившийся житель.

— Деньги принес? — спросил Марио.

— Да, прямо с собой. Ты что, кретин или кто? Гулять по испанскому Гарлему с тремя сотнями в кармане, чтобы меня прихлопнул по башке какой-нибудь ублюдок! — Он остановился и затянулся «Уайт олд пантанеллой». — Сейчас поедем и заберем их.

— Я вскрою «кадди», — предложил Рафаэль.

— Поехать в краденой тачке и все испортить? Засунь свои идиотские идеи себе в задницу!

— Я тормозну такси.

— Давай лучше это сделаю я, — предложил Марио, пытаясь подлизаться.

— Ты полный кретин. На месте таксиста я ни за что бы не остановился перед тобой. Ублюдки, подобные тебе, пришивают таксистов, а затем разглядывают фотографии в «Дейли Ньюс», на которых изображены четыре плачущих малыша и рыдающая жена, оставшиеся после водителя, которого ты пырнул ножом. Оставь при себе свои кретинские идеи.

Такси откликнулось на пронзительный свист Лопеса. Водитель забеспокоился, увидев, как вместе с Лопесом в машину садятся Марио и Рафаэль.

— Шеф, не беспокойся об этих безмозглых. Они слушаются меня. Гони к Администрации порта. — Лопес помахал перед лицом водителя десятидолларовой бумажкой. — Это чтобы ты увидел, что тебе заплатят. Если бы к тебе сели два таких подонка, могли бы появиться какие-то проблемы.

Тедди забросил Фреров домой, теперь Барбара оказалась в полном его распоряжении.

— Я никогда не испытывал такого сладкого ощущения во рту, — сказал он. — Ты когда-нибудь раньше пробовала шоколадное суфле?

— Я его ела впервые, — ответила Барбара.

— Хочешь бренди?

Тедди подождал, словно давал ей время подумать.

— Ладно, пойдем ко мне. Я тебя угощу.

Она никогда не приглашала его к себе в квартиру; предложение взволновало его. Держа руку на колене Барбары, Тедди думал, бывал ли в похожей ситуации какой-нибудь мужчина счастливее его? Молодая женщина не делала попыток стряхнуть его руку; она даже не смотрела в его сторону. Тедди затаил дыхание, опасаясь, что малейшее движение изменит ее настроение и он снова будет отброшен диким порывом.

— Тебе нравится прикасаться ко мне, — сказала Барбара.

— Я прикасаюсь не ради касания.

— Неужели? Тогда ради чего?

В процессе логического противоборства она обычно с ловкостью хирурга перерезала ему горло. Не успевал Тедди ничего почувствовать, как кровь начинала хлестать из его шейной артерии.

— Ну… я люблю тебя. Поэтому мне так приятно.

— А разве не наоборот? Разве это не приторное, тошнотворное чувство, которое подобно подступающей к горлу желчи?

— Иногда, — признался Тедди.

— Разве не стали бы наши отношения больше удовлетворять тебя, если бы ты смог запереть меня в сейф, словно сертификат?

Он смущенно засмеялся.

— При желании ты мог бы доставать меня оттуда и гладить. И знаешь, существует множество девушек, которые были бы рады такому положению.

— И что с того?

— Найди себе одну из них.

— За эти годы у меня были дюжины таких. Всех форм и размеров.

— И цветов?

— Да, и цветов.

— Ты хорошо обходился с ними?

— Не очень. Я использовал их как шарфы. Когда холодно, их обвязываешь вокруг шеи, но большую часть времени они лежат в шкафу и пахнут нафталином.

— А с твоей женой было так же?

— С Франсис? — Тедди произнес это имя, и оно звучало эхом в пустоте. — Наверное, первые две недели; затем она начала умирать. Я работал рассыльным. Читал послания, которые разносил. Представь меня в качестве человека, обеспечивающего безопасность. Я подружился с брокером одной небольшой биржи, он пускал в оборот мой доллар-другой, я получал двадцать пять процентов. Он говорил мне, что рискует своим капиталом. За полтора года все дела, которые я советовал ему провернуть, завершились успешно. В итоге у меня стало пять тысяч долларов, я бросил свою работу и держал экзамен на брокера Фондовой биржи. И все это время Франсис умирала. Она забеременела спустя три месяца после нашей свадьбы. Как родился Робби, я не знаю. Это было каким-то чудом. Умирающая женщина родила ребенка. Когда ему стало четыре года, она скончалась.

— Ты не хотел жениться еще раз?

— Нет. Не возникало такого желания… кроме последних десяти месяцев, трех дней и… — он взглянул на часы —…и трех часов. Ровно столько времени назад в мой кабинет вошла Барбара Хикман. Я думал, что стал невосприимчив к заразе, но, наверное, моя прививка выдохлась. — Тедди остановился, чтобы зажечь сигарету; Барбара в темной глубине салона автомобиля следила за его лицом. — Когда она умерла, мне даже не было больно. Я был совершенно бессилен, врачи тоже. Мои руки перестали быть нежными. Я смирился с этим. Нанял женщину, чтобы она ухаживала за Робби; это была англичанка, в свое время она влюбилась в итальянца и жила во Флоренции. Но тот не собирался разводиться со своей женой, поэтому после пяти лет преподавания английского местным бизнесменам эта женщина решила начать все заново. Она очень хорошо относилась к нам обоим, никогда не жаловалась и не вмешивалась в то, что я делаю. Я всегда старался вести себя благоразумно, думаю, мне это удавалось. В моей квартире жили маленький мальчик и английская дама, и я не хотел доставлять им неприятности и выводить их из себя.

Барбара крепко сжала его руку.

— Ты очень хороший человек, честное слово.

Они проезжали мимо парка на Восемьдесят второй улице, и Тедди смог разглядеть несколько загубленных душ, торгующих отчаянием.

— Наверное, я хорош с тобой, с Робби, с окружающими меня людьми.

— О большинстве мужчин этого не скажешь.

— Немногие на Уолл-стрит согласятся с тобой. Я сделал миллион долларов за один год, мне было тогда тридцать два, и этого нельзя достичь только тем, что ты хороший.

Тедди прочистил горло.

— Барбара, я хочу тебя кое о чем спросить.

— Давай.

— Что ты хочешь? Я имею в виду, действительно хочешь?

Он обвил ее рукой, молодая женщина уткнулась ему в плечо. Когда он обнимал ее так, у него появлялась уверенность, что в его силах сделать все.

— Я хочу это выяснить. Я не могу просто указать на что-то, это не то — ну как мне объяснить? Видишь ли, это не…

— Понимаю, это не что-то материальное. Это было бы слишком просто.

— Я хочу получить ответы… ответы на вопросы, которые я задаю сама себе.

— Ты чувствуешь что-нибудь — хоть что-то! — ко мне?

— Я чувствую твою любовь.

— Но ты сама, что ты чувствуешь?

— Пустоту.

ГЛАВА II

Музыка разрывала просторный танцевальный зал подобно набирающему силу циклону. Доносившаяся из динамиков орущая какофония больно давила на барабанные перепонки Лопеса. Он находился рядом со сценой и смотрел, как певица в расшитом блестками платье русалки виляла своей массивной кормой и стонала в микрофон какие-то слова, которые Лопес не слышал. За спиной девицы музыкант на бонгах продолжал свое соло, и в свете прожекторов было видно, как потоки обильного пота стекали с его вытянутого коричневого лица на кожу барабанов. После окончания соло некоторые танцоры слабо похлопали. Потом вступили медные. Своей виртуозностью трубач вызвал у всех головную боль, и девица, с которой танцевал Лопес, затряслась от восторга, когда наконец вновь заиграли лейтмотив. Певица проорала: «Анабакоа-коа-коа-коа!» Лопес вытер пот со лба; его костюм буквально промок насквозь, а это, как известно, вредит мохеру. От этого материал морщится, и костюм потом приходится сдавать в химчистку, а постоянные химчистки означают смерть шикарному отливу материала. К облегчению Лопеса, этот ансамбль закончил, и на сцену начали взбираться новые музыканты. Девица постояла немного, затем подмигнула. Пот масляной пленкой сиял в ложбинке между грудями. Лопес успел выучиться в Америке основам гигиены и учтиво предложил свой носовой платок. Девица вытерла щеки и грудь и вернула насквозь промокший платок. Лопес убрал его в карман, а девица покачала головой, показывая, что с нее достаточно танцев, и положила тощую кошачью лапу Лопеса себе на талию, намекая на тайные удовольствия, которые обещали ее изгибы.

Вокруг гардероба собралась толпа; там девушка — специалистка по терянию плащей и шляп — вела локальную войну с двумя девицами с обнаженными плечами, рассказывающими о потерянных номерках мужчине в смокинге цвета электрик, в достойной осанке которого чувствовался помощник управляющего, короче, человек, привыкший яростно пререкаться с девицами без сопровождения. Лопес уверенно протянул свой номерок. Невозможно смутить человека, в чьем кармане лежат четыреста пятьдесят долларов, человека, который, возможно, на следующей неделе станет владельцем бара в Сан-Хуане, Пуэрто-Рико, человека, которому судьбой было суждено вызывать уважение родных и друзей, который возвращался на родину с деньгами и положением. Лопес уже видел себя идущим упругой походкой выпускника Уэст-Пойнта[15] с устремленным вперед взглядом мимо полей сахарного тростника, на которых он работал мальчишкой. Старик управляющий, объект детской ненависти Лопеса, вероятно, захочет завести с новым Лопесом, бизнесменом и капиталистом, разговор, но Лопес просто окинет его свирепым взглядом, не ответит на приветствие и сделает то, о чем всегда мечтал: плюнет на его ботинки. Бросив монету, Лопес получил плащ девицы из тонкого габардина. Он накинул его ей на плечи, и они спустились по лестнице в полутемный вестибюль, где еще один заместитель управляющего, ростом с гориллу, дружески трепался с былым дружком Лопеса Марио. Лопес почувствовал, как его дернули за рукав, и сердито обернулся к Марио.

— Не трогай мундир, идиот.

— Рафаэль в сортире. Мы только что купили пятьдесят пакетов, собираемся заняться делом.

— Я этим не пользуюсь, — ответил Лопес.

— Я думал, ты возьмешь пакетик. У меня есть с собой. Мы собираемся распродать их, как горячие пирожки. Заплатил — бери и уноси ноги от прилавка.

Лопес внимательно посмотрел на него.

— Это мусор для животных вроде тебя.

— Настоящий, добротный героин. Ни грамма сахара. Все запечатано, парень, запечатано.

— Кто этот твой друг? — спросила девушка.

— На кого он похож? Испанский кретин. Безмозглый. — Лопес швырнул Марио гривенник. — Возьми, дружок, хлебни пива. Похоже, оно тебе не помешает.

Лопес с удовольствием вдохнул ночной аромат Бродвея.

— Как насчет того, чтобы заскочить в «Терезу»? — предложил он.

— Разомнемся в кроватке? — спросила девица, вызывающе усмехаясь.

— Что ж, посмотрим. Мой аппарат действует, это уж точно.

— Ну?

— Я его каждый день смазываю.

— Пилюли глотаешь?

— Никогда не притрагивался. От них у моего брата в прошлом году потекло.

Забравшись на заднее сиденье такси, Лопес расстегнул ширинку.

— Ты торопишься?

— Разомнусь, помассирую, — ответил он, откидываясь назад.

Мужчина протянул Рафаэлю десять долларов и получил препарат.

— Дружище, я сам тебе приготовлю, — сказал Рафаэль.

Он достал из кармана закопченную металлическую пробку. Рафаэль с трудом мог видеть ее. Зелье было превосходным, и он только что приложился к нему, второй раз за вечер. Перед раковинами в туалете стояли четыре удовлетворенных клиента. Двое из них вообразили себя королевскими мушкетерами и теперь фехтовали шестидюймовыми расческами; еще один безучастно разглядывал себя в покрытом слоем грязи зеркале, четвертый непрерывно кивал, стоя у писсуара и не имея сил отойти от него. Появившийся Марио наблюдал за сделкой.

— Слушай, дружок, — сказал он, — ты уже стряпаешь среди бела дня.

— Через минуту закончу, — ответил Рафаэль, поворачиваясь к покупателю, следившему за Марио.

— Сколько ты принимаешь за раз?

— Пятидолларовый пакет, — ответил мужчина.

— Ладно, отсыплю тебе половину. Это настоящий динамит, тебе может понадобиться провожатый.

Мужчина кивнул.

— У меня кончается запас, — сказал Рафаэль.

— Не беспокойся, дружок, у меня еще двадцать пакетиков.

— Потом мы сможем отправиться на авеню Авраама, — предложил Рафаэль. — Там мы тоже сможем кое-что спустить.

Рафаэль затрясся от смеха, и его рука с пробкой задрожала.

— Теперь мы с тобой вроде бизнесменов. Карманы полны капустой. Имеем свое дело. Хулио правильно сказал. Пора кончать с пуэрториканскими замашками. Говорим только по-английски. Выбиваемся в люди. Он обращался с нами, как с грязью, потому что мы этого заслуживали.

— Ты заболтался, — сказал Марио. — Отдай этому парню его долю, и сматываемся отсюда.

Мужчина шагнул к Рафаэлю за своей порцией приготовленного героина. Рафаэль протянул наркотик, но тот выбил его из рук. Рафаэль удивленно поднял глаза.

— Это ты сглупил, действительно сглупил.

Перед его глазами сверкнул металл. Сузившиеся до булавочных головок зрачки Рафаэля опустились на пол, словно в поисках источника этого сияния. Парень продолжал сжимать в руке пробку.

— Хватит, вставай к стене, — сказал мужчина.

— Это что такое, шутка? — спросил Марио, его голос задрожал. Он повернулся к Рафаэлю. — Это все ты со своими дурацкими идеями. Он нас взял. Это легаш.

Рафаэль непонимающим взглядом смотрел на молодого мужчину, которому не могло быть больше двадцати трех лет.

— Он! Он не легаш; он — один из нас. Смотри, у него пушка, он готов стрелять в нас. Но ты же один из нас, да, парень? Один из нас…

— Был. А теперь повернитесь к стене лицом.

Марио начал плакать. Стена была покрыта надписями и рисунками.

— Парень, можно я волью себе эту дозу? — взмолился Рафаэль. — Она ведь уже готова.

Мужчина взял у него из рук крышечку и вылил остатки в писсуар. Рафаэль увидел, как наркотик смешался с мочой и пеной заструился к сливу.

У дверей своего дома Барбара передумала и не стала приглашать Тедди к себе.

— Еще не поздно, — слабо запротестовал он.

— Для меня уже поздно.

— Я позвоню тебе завтра. Ты будешь свободна?

— Не знаю. Спасибо за сегодняшний вечер.

Она закрыла дверь перед его лицом — не нарочно, понял Тедди, но результат получился тот же. Он попытался разглядеть через матовое стекло, направилась ли Барбара прямо к себе в квартиру. Не было никакой возможности доставить удовольствие молодой женщине. С точки зрения Тедди, задача была невозможной: деньги, удобства, путешествия, положение — очевидно, это не имело значения для Барбары. Больше всего его раздражала неопределенность: удалось ли ему продвинуться в глубь укрепленных линий, или же он обманывал себя и до сих пор находится там, откуда начинал, — сидя за массивным столом своего партнера, листая папку с акциями, которые за долгие годы собрала изрядно разбавленная ленью деловая активность отца Барбары и на которые молодая женщина, словно брошенная сирота, возлагала слишком большие надежды.

— Я пойду пешком, Фрэнк, — сказал Тедди. — Отгони машину.

— До дома довольно далеко, мистер Франклин.

— Если я устану, возьму такси.

— Спокойной ночи, сэр.

Тедди повернул в сторону Ист-Энд авеню и направился через небольшой сквер, раскинувшийся вдоль берега реки до Грейси Меншн. Мост Триборо был залит огнями, словно океанский лайнер, и вереницы машин неслись по нему в сторону Куинса. Тедди прошел мимо цепочки молодых парочек, сидевших на скамейках вдоль перил. Было еще только одиннадцать; воздух был насыщен признаками надвигающегося дождя. С самого начала их взаимоотношения с Барбарой отличались постоянными, быстрыми, как ртуть, донкихотскими переменами настроений и сменой планов, словно они были жрецами, служащими Богу Хаоса. Тедди согласился принять молодую женщину только как одолжение Джо Хартману, ее поверенному, который в свое время оказал ему несколько услуг. Джо никогда не держал в руках деловых отчетов ее отца, которые последний месяц его жизни переходили из рук в руки. В конце концов Хикман понял, что его брокер не отличается разумными советами, и непрерывной сменой брокеров попытался привести перед смертью свое состояние в порядок. Бросив взгляд на пачку акций, Тедди подумал, что не может вспомнить, когда в последний раз видел подобную смесь сомнительных и неудачных акций. В папке Хикмана можно было найти всю бесполезную, несостоятельную шелуху, годами болтающуюся по биржам. Компании, которыми плохо управляли, не имеющие достаточного капитала или выпускающие продукцию, которая не пользовалась и никогда не будет пользоваться спросом, — все это он собирал, как скупец собирает старые газеты, вешалки и предохранители в надежде, что когда-нибудь ему за это хорошо заплатят. Компании, изготовлявшие резисторы, медную проволоку, какое-то новое, неизвестное слабительное, утверждающие, что имеют нефтяные скважины в Канаде, урановые рудники в Венесуэле и золотые прииски в Колорадо, — всех этих неуклюжих животных, неспособных выжить, можно было найти в этом длинном списке. Начальный капитал в сто тысяч долларов теперь стоил около десяти тысяч; большинство акций появилось из каких-то дебрей и редко выставлялось на продажу, потому что совершенно не пользовалось спросом. Нечистоплотный брокер, кому простодушно доверился Хикман, завалил этим хламом наивного торговца вином, который большую часть времени дегустировал редкие вина, практически не имеющие спроса на американском рынке, который предпочитал «белое», произведенное в штате Нью-Йорк, калифорнийское шампанское и убогие, отдающие уксусом «кьянти» и «бардолинос».

Некоторые из компаний, акции которых Хикман покупал в сороковых и пятидесятых, были такими мелкими, что консультант фирмы не смог найти даже их следов в справочнике, подготовленном «Стандарт энд Пурз». Деятельность трех компаний была остановлена контрольной эмиссионной комиссией за незаконные махинации, их акции, таким образом, теперь ничего не стоили. Для Тедди было нелепо тратить свое время на эту папку, даже если бы акции еще имели какую-то ценность, потому что для человека его положения они были слишком мелкой рыбешкой. Тедди управлял своим состоянием, состоянием своих партнеров и двух общих фондов, где управляющими считались отличники Гарвардской школы бизнеса, практически ничего не понимавшие в рынке с профессиональной точки зрения и при принятии решения вынужденные полагаться на сводки и доклады о прошлогодних доходах. Таким образом, под контролем Тедди оказалось что-то в районе трехсот миллионов долларов, и поскольку его не смущало обилие нулей, всеми делами он заправлял с ловкостью и умением.

— Для брокера у вас весьма милый кабинет, — с тенью иронии произнесла Барбара во время их первой встречи.

Тедди следил за лентой телетайпа и бесстрастно ответил, не поднимая глаз:

— Я не брокер.

— Вы не смотрите на людей?

— Нет, когда я слежу за лентой.

Барбара встала и прошлась по кабинету. Помещение использовалось для заседаний правления, стены были обшиты дубовыми панелями. На стенах висело самое великолепное частное собрание, которое ей доводилось видеть за пределами музеев. Барбизонская школа была представлена своим самым знаменитым трио — Делакруа, Милле и Коро; кроме того, были два изумительных рисунка Шиеля, изображавшие женщин, выставивших напоказ волосатую срамоту, — Барбара взглянула на них с интересом и одобрением. Такие работы не ожидаешь встретить в кабинете брокера. Барбара провела рукой по стоящей на небольшом столе изысканной бронзовой статуэтке Дега, изображающей балерину.

— Как получилось так, что она не подписана? — спросила Барбара, разглядывая статуэтку.

— Я и так знаю, что это такое. Дега отлил еще три такие. Но эта первая.

— Сколько она стоит?

— А что? Вы хотите купить?

На ленте появилась надпись «БИРЖА ЗАКРЫТА».

Тедди снял модные очки в стальной оправе — даже у Барбары были такие, — и молодая женщина почувствовала, что они были подлинными и куплены не на прошлой неделе, как ее. Тедди заметил ее взгляд.

— Шестнадцатый век, Италия. Письменный стол — Англия, восемнадцатый век, называется «стол партнера». Шкафы по обеим сторонам, пьедесталы и картины — все подлинное, и если вам нужен совет по поводу антиквариата, могу ли я позволить порекомендовать вам специалистов с Третьей авеню, которые встретят вас с распростертыми объятиями?

Барбаре понравился этот выговор.

— Я его заслужила.

— Да, — он с раздражением посмотрел на нее. — Если вы покупаете антиквариат по тому же принципу, по которому ваш отец покупал акции, могу я также предложить вам найти богатого мужа и художника-декоратора? Итак, чем я могу вам помочь?

— Нашу встречу устроил Джо Хартман. Он сказал, что вы — лучший человек…

— В чем? — спросил Тедди, лукаво улыбаясь.

— Полагаю, во многом — помимо фондовой биржи.

Тедди нажал кнопку на столе, ответила его секретарша.

— Я могу посмотреть сейчас папку Хикмана?

Он нажал другую кнопку, и телетайп оказался загороженным экраном, а из щели спустилось потрясающее полотно Сера — один из набросков к «Большой миске» — и закрыло пустой простенок.

— Не все «столы партнеров» оборудованы подобным.

У Барбары проснулся интерес, и она произнесла с милым детским любопытством:

— А можно мне посмотреть все остальные штучки?

— Ну хорошо… Вот этот телефон напрямую связан с обменным залом, этот — с моим домом, этот — с моим автомобилем; это — монитор внутренней телесети, позволяющий мне наблюдать за рабочими местами брокеров; этот телевизор — для того, чтобы смотреть футбольные матчи, это — магнитофон, а это — рация, чтобы я мог при необходимости связаться со своей яхтой. — Его бледно-серые глаза цвета сигаретного пепла оживились. — У меня все кнопки кончились.

— Надеюсь.

Тедди засмеялся, и Барбаре стало уютно.

Вошедшая в комнату женщина средних лет протянула ему лист бумаги.

— Это похоже на список гандикапов большого игрока на скачках.

— Мой отец никогда не ставил на лошадей.

— В этом не было нужды. На это у него был брокер.

— Я не понимаю.

— Это все — шелуха. Бухгалтеры и консультанты изучили весь список. При всем уважении к их труду это было пустой тратой ценного времени. Всех нас, — он протянул список. — Видите эти пометки — «ПО»? Это значит, что единственной доступной информацией по этой компании является ее проспект. У некоторых компаний нет справок о доходах — значит, эти компании развалились. Пена в котле.

— Вы по-прежнему ничего не сказали. Это все ничего не стоит?

— Большая часть — да. Вашего отца водили за нос, и он так и не узнал об этом. Все очень просто. После того как вы продадите это, заплатите налог и комиссионные брокеру, у вас останется чистыми около девяти тысяч трехсот долларов.

Лицо Барбары приняло мертвенный цвет белой китайской ширмы. Молодая женщина пристально смотрела на список, на бессмысленные цифры, сокращенные пометки — шифр сумасшедшего, составленный специально для того, чтобы сбить ее с толку.

— А как вы думали, сколько это стоит?

— Я точно не знала, но думала, что-то около ста тысяч.

— Наверное, вначале так оно и было. Теперь же задача состоит лишь в том, чтобы избавиться от них. По большинству из них даже нет рыночной котировки.

— Но это же акции, и их купили на бирже, — запротестовала она.

— Видите ли, говоря по-простому, дело вот в чем: рынок, что бы вы ни взяли — золото, сталь, олово, антиквариат, жевательную резинку, можете продолжать сами, — зависит от двух вещей. Продавца и покупателя. Если у вас есть только одна составляющая, рынка не получится. Вы хотите продать эти акции, и для того, чтобы продать их, вам требуется некто, желающий их купить. Вы следите за мной?

— Надеюсь, да.

Тедди подумал, что она выглядит маленькой, напуганной и очень красивой — такие лица он встречал только на картинах: Вермеер — застывший проникающий свет, который освещал Северную Европу и делал работы голландского мастера такими трогательными, — его освещение было в самой натуре гостьи Тедди. Барбара пожала плечами.

— Как вас зовут?

— Барбара.

— Чем вы занимаетесь, Барбара?

— Я устроилась переводчиком в ООН. Начинаю с третьего января.

— Где вы бывали? Я имею в виду, помимо Нью-Йорка?

— В Европе. Путешествовала.

— Долго?

— Почти два года. Я вернулась, получив письмо от отца. Он умирал.

— Вам есть где остановиться?

— Ну. Я поселилась в «Брабурне».

— Общежитие для женщин?

— Да. В комнатах никаких приготовлений пищи и никаких джентльменов.

— Я однажды встречался с девушкой, которая жила там. В этом общежитии живет масса народу из захолустий вроде Конвея, штат Южная Каролина. Одни лентяйки, школьные учительницы и выпускницы средних колледжей.

— Вы говорите, как знаток.

— Всего лишь одна девушка оттуда. Вечер прошел в разговорах о географии, климате штата Южная Дакота и ее рецепте орехового пирога. На середине тушеной в белом вине рыбы я отключился и очнулся лишь к персикам сорта «мелба», но девушка, кажется, этого не заметила.

Наступила тишина, в течение которой Тедди обдумывал свой следующий шаг.

— Может быть, пообедаем вместе? — спросил он.

— Вы не слишком рискуете? Может быть, я буду обсуждать ливневые дожди, всхожесть зерна и «Проблемы воспитания в Новой Гвинее».

— Я же биржевой делец.

— Как и мой отец.

— Нет, не как ваш отец, — твердо произнес он. Очко в ее пользу: он был минимум на двадцать лет старше ее, а она уже знала, что он уязвим.

За обедом она сказала:

— Я никогда не ездила в «роллс-ройсе».

— Что ж, я рад, что вы перешагнули через предрассудки. Я очень огорчился бы, если бы узнал, что вы ставите мне это в вину.

— Я думаю, может быть, вы просто умнее меня.

— Вы собираетесь убедиться в этом?

Барбара не то чтобы обнадеживала его, но в то же время и не отталкивала; и где-то в этом пассивном признании того, что он стал — нет, не возлюбленным — чем-то вроде профессионального ухажера, и родилось смущение Тедди и его предчувствие тайны. Внутри его вовсе не было никакого спящего духа романтики, ждущего, когда его разбудят; максимум, на что он был способен в этом направлении, — это «рассчитанный риск», который, как правило, заключался в том, чтобы правильно «читать людей», когда требовалось принять важное деловое решение. Что же было в нем — и что Барбара вытащила на поверхность до того, как Тедди успел это заметить, пока не стало уже слишком поздно и он не превратился в форель, прыгающую за пестроокрашенной мухой, — так это предрасположенность влюбиться при подходящих условиях. Как гусеница пробуждается ото сна и превращается в бабочку, так и с Тедди произошла постепенная метаморфоза, и эта перемена, потребовавшая некоторой доли подсознательной мимикрии и камуфлирования, покрыла его, подобно новой коже.

Стоя у перил и озабоченно разглядывая суетливые движения буксиров, перегоняющих караваны барж, Тедди почувствовал, что их первая встреча ознаменовала собой конец двадцатилетнего отчуждения.

Возможно, все решил телефонный звонок, который он сделал после того, как отвез Барбару в общежитие. Делаешь один звонок, и жизнь начинает течь по другому руслу. Хотя, может быть, ей и назначено было это русло, она должна была переменить направление, разлиться на множество небольших потоков. Чтобы оправдать этот звонок, Тедди говорил себе, что они избегали деловых разговоров, Барбара — в трудном положении, и он должен подбодрить ее. Возможно, она была очень обеспокоена, но у нее хватило ума — или рассудительности? — не обсуждать дела. По крайней мере, Барбара могла хотя бы намекнуть на это, когда они пожимали друг другу руки у дверей «Брабурна», она могла сказать: «Позвоните мне, когда примете определенное решение», или же: «Я буду признательна за любую помощь». Но ничего похожего, только крепкое рукопожатие и: «Мне действительно очень понравилось, не думаю, что смогу забыть это. Напишите на моем надгробии: «Обедала с Т. Франклином. Это все, что вам требуется знать». Она говорила серьезно, и Тедди растрогался. Эта строчка была из какого-то стихотворения, которое он читал еще в школе. Барбара прошла через вращающуюся дверь и остановилась у консьержки, и старая дама в парике вручила ей ключ от комнаты, а Тедди стоял зачарованный, немного не в себе, то ли от пары крепких коктейлей, то ли не от них. Что-то случилось с ним — нечто важное, нечто, после чего требовалось время, чтобы прийти в себя.

Это нередко происходит в покере, когда открываешь пару тузов и собираешься построить банк, и вдруг тебя бьют парой шестерок; это происходит в шахматах, когда разыгрываешь хитроумное начало и обнаруживаешь, что тебе противостоит таинственная симметрия индийской защиты; но, в основном, это происходит в отношениях с людьми: берешь инициативу, затем теряешь ее и не можешь вернуть, и тебе приходится собирать все силы, чтобы защититься.

Тедди позвонил. Ему ответил печальный голос пожилой дамы. Вероятно, сидящей у входа старой девы в парике, живого свидетельства преимуществ брака. Наконец голос Барбары.

— Я в вестибюле. Телефон стоит здесь, — ответила она на его вопрос о шуме. — Все ваши знакомые из Конвея, штат Южная Каролина, шляются в туалетную комнату и обратно.

— Мы так и не поговорили о деле, — сказал Тедди.

— Вы позвонили только за этим? — В ее голосе прозвучала обида.

— Частично.

— А.

Она старалась быть искренней, а ему не удавалось избавиться от фальши, что не слишком идет влюбленным.

— Барбара, мне было так удивительно хорошо, что я не могу выразить это словами.

— Почему?

Она услышала, как он поперхнулся от недоумения.

— Что вы хотели этим сказать?

— Почему вы не можете выразить это словами? Повесьте трубку, делайте то, что вам приказали; полиция уже выезжает.

Он разразился хохотом, и молодой женщине пришлось отставить трубку от уха.

— Кто-то наступил вам на ногу?

— Нет, я смеялся.

— Вы так называете этот звук?

— Чем вы занимаетесь?

— Читаю доклад о том, как Франция собирается накачивать Алжир франками. Не верю в нем ни единому слову и думаю, что алжирцы сделают то же самое.

— Барбара, я буду помогать вам всем, чем смогу.

— Нет.

— Буду.

— Нет, вам не нужно было говорить это.

— Что ж, я сказал.

Ему нужно было какое-то время, чтобы перевести стрелки, теперь он уже выскочил на перегон.

— Сегодня я буду отмечать праздник, — сказала Барбара.

— Как?

— Как? Я собираюсь купить себе рейтузы.

— Что такое рейтузы?

— Средство от сквозняков.

— А.

— Мне сейчас придется положить трубку.

— Кому-то нужен телефон?

— Да, тут одна молодая леди — enceinte[16] — немного озабочена тем, что хочет сделать аборт. А после двенадцати недель с ней соглашается иметь дело только одна милая цветная дама.

— Когда мне еще позвонить вам?

— Когда у вас будут лишние десять центов.

— Да… Ну, спокойной ночи.

Весь следующий день он ходил по своей конторе с улыбкой на лице. Некоторые акции, на которые он возлагал большие надежды, пошли вверх, но Тедди радовали не столько деньги, сколько то, что он сумел избавиться от всего содержимого папки Хикмана. За него он выручил девять тысяч семьсот долларов, что даже было больше, чем он рассчитывал. Получив деньги, Тедди приобрел три тысячи трехдолларовых акций новой компании по производству электронных компонентов, которую поддерживала его фирма и которые в ближайшее время должны были подняться значительно выше номинала. Тедди хочет увеличить капитал Барбары быстро, а добиться этого можно было, только вкладывая деньги во все новые перспективные предприятия и быстро перепродавая их акции. Тедди также понимал, что, хотя он никогда не признался бы в этом Барбаре, в случае неудачи этих операций он возместил бы ей весь ущерб.

Когда его автомобиль ровно в пять подкатил к «Брабурну», молодая женщина уже ждала у подъезда. Тут же стояло еще несколько девушек, которые изумленно раскрыли рты, увидев, что Барбара садится в «роллс».

— Могу я попросить вас об одолжении? — спросила она.

— Разумеется, можете.

— Если вы еще когда-нибудь приедете за мной, можно я встречу вас за углом?

— Да. А почему?

— Видите ли, когда эти клушки смотрят, как я сажусь в машину, я почему-то чувствую себя «шлю» богатого человека.

— Что такое «шлю»?

— Это из лондонского просторечия.

— И его смысл?

— Содержанка.

Барбара неожиданно задрала юбку, и рука Тедди метнулась вверх, закрывая глаза.

— Это — рейтузы. А вы можете открыть глаза, потому что все равно ничего не увидите. Они защищают не только от сквозняка.

— Понятно. А я решил, что мне досталась специальная премия.

— Тогда к чему закрывать глаза?

— Я строю из себя воспитанного человека.

— Боже мой, я и так знаю, на что вы способны. Куда мы направляемся?

— В центр, в мою контору: будем праздновать Рождество.

— Если бы я знала, надела бы бархатное платье.

— Хотите, вернемся, и вы переоденетесь?

— Нет, у меня нет бархатного платья.

— Барбара, — с серьезным лицом произнес он, — вы все время смешите меня.

— Отрада и любовь вашей старости.

— Вполне возможно.

— Конец связи.

На Бэттери нагруженный снегом ветер с ревом бил по автомобилю, но Барбара впервые за много лет чувствовала себя в безопасности. Это чувство происходило не от комфорта салона, а от того, что она была рядом с Тедди. Молодая женщина испытывала к нему искреннюю симпатию и в то же время гадала, долго ли сможет держать бизнесмена на расстоянии вытянутой руки. Она лишь знала со всей определенностью: несчастная святая Варвара, обнимая Христа, должна была чувствовать, что наконец нашла мужчину, которому могла полностью довериться.

Изогнутый нервный узел здания администрации порта, словно уворачивающегося от несущихся по Девятой авеню грузовиков к развороту Восьмой, захватил Тедди, как только он переступил порог. Было два часа ночи. Остановившись на углу у моментальной фотографии, Тедди огляделся, нет ли кого подозрительного, следящего за ним. Он доверял Лопесу, но не был уверен в его парнях: возможно, они сейчас ошиваются у кабин телефонов-автоматов или у стойки ночного кафе. Специально на такой случай Тедди захватил дополнительные пятьсот долларов. Однако парней это могло не удовлетворить. Возможно, они захотят еще, еще и еще. И когда в таком случае наступит конец? Не доведут ли его до крайности, когда придется прибегнуть к насилию? Тедди нервно кусал сухие обветренные губы. Если бы он доверил все это Фрэнку, то теперь мог бы апостолом невиновности лежать дома в кровати. Однако, хотя Тедди уверенно поручал вести другим свои дела, даже весьма важные, цену секретности он знал. А как потенциальный противник Фрэнк был бы для него значительно опаснее, чем Лопес. Фрэнк — никуда от этого не деться — знал о нем гораздо больше.

Усевшись у стойки бара, Тедди заказал черный кофе и оглядел унылые осколки человечества, готовившиеся отправиться очередным рейсом на Грейхаунд. Тедди сосчитал людей, приготовившихся путешествовать: двадцать восемь взрослых, девять детей. Были представлены все расы, кроме индейцев. Насчет национальностей уверенности не было. Тедди сосредоточился на лицах «испанской наружности». Шесть кандидатов. Двоим за пятьдесят; один лет тридцати — с семьей; одному около пятнадцати. Таким образом, оставались два парня, оба двадцати с небольшим. Оба угрюмые, с преждевременными сердитыми морщинами вокруг рта — профессиональные террористы из Центрального парка, чьи предки, вероятно, занимали высокое положение в Святой Инквизиции и передали сквозь века врожденную злобность своим дальним потомкам. Один с шумом жевал комок резинки; другой выпускал между зубов смачные плевки, истребляя этим враждебный мир, ежедневно окружавший его.

Тедди потягивал кофе, отвратительный горький напиток, с кружащимися по поверхности пятнами жира. Он подумал: возможно, ему стоит переговорить с парнями — договориться быстро и решительно. А может быть, лучше сначала убедиться, действительно ли они уезжают. Тедди подобрал экземпляр «Дейли ньюс», который валялся на соседнем стуле. Газетные строчки колониями бактерий заплясали в его руках. Газета сообщала о нанесении телесных повреждений в Бронксе, разбойном нападении на Стейт-айленд, очередном мошенничестве очередной компании, грядущих забастовках, разводе прекрасной кинозвезды, которой еще только предстояло сняться в фильме, но чье имя уже гоняли киношники по всему пространству от Джуно до Балтимора из-за недавно разошедшихся фотографий, на которых обнаженная актриса демонстрировала медузоподобные груди с нарисованными на них психоделическими рисунками. Метеослужба предсказывала температуру за восемьдесят, высокую влажность и кратковременные грозовые ливни во второй половине дня.

Стальной безжизненный голос объявил, что автобус на Вашингтон отправляется через десять минут. Часть ожидающих очнулась от дремоты. Оба парня, однако, не сделали ни движения к выходу. Один чистил ногти зубочисткой, другой свистел.

Одновременно поднявшись безо всякой видимой причины, парни направились к кабине моментальной фотографии. Жующий резинку остался снаружи, а второй зашел внутрь фотографироваться. Появившись через несколько минут, он что-то шепнул своему сообщнику, и оба быстро направились к выходу на Восьмую авеню. Бросив на стойку монету, Тедди проследовал за ними на улицу. Парни что есть мочи неслись в направлении Сорок второй улицы.

Тедди вернулся в здание вокзала. Никто не взглянул на него. Проходя мимо фотокабины, он раздвинул шторы и увидел, что ящик кассы был взломан. Тедди с облегчением обнаружил, что помыслы юнцов не поднимались выше мелкого воровства. Достав из кармана горсть серебра, он стал изображать из себя безобидного прохожего, собирающегося позвонить и медленно перелистывающего страницы в поисках нужного номера.

Тедди обнаружил ключ. Он был втиснут в переплет на странице 248. Движением волшебника, обманывающего вас перед самым вашим носом, Тедди накрыл ключ ладонью и двинулся к камерам хранения. Неизвестно почему, но он очень удивился, что ключ подошел. Ячейка пахла, словно морилка для грызунов. Достав из нее сумку, Тедди носовым платком вытер свои отпечатки с ключа.

Когда он выходил на улицу, его ноги дрожали; свободу и благосклонность удачи он обнял словно возлюбленных, восставших из мертвых. Ну кто станет показывать пальцем на путешественника, поздней ночью вернувшегося из округа Грейхаунд?

Очутившись дома, Тедди обнаружил, что слишком устал, чтобы тотчас исследовать содержимое сумки.

Заснув, он крепко проспал до семи часов следующего утра. Проснувшись, он первым делом увидел лежащую на полу сумку. С усилием поднявшись с кровати, Тедди помассировал голову, начавшую болеть, как только он открыл глаза, и засел в ванну. Включив контрастный душ, он откинулся назад в надежде успокоиться. Когда Тедди стал бриться, его руки тряслись, и он дважды порезался. Одевшись и выпив кофе, Тедди почувствовал себя лучше. Без обычного интереса он просмотрел «Нью-Йорк таймс». Когда в спальню зашел Холл, чтобы забрать поднос, Тедди торопливо запихнул сумку под кровать.

— Фрэнк спрашивает, готовы ли вы, чтобы ехать?

Было уже почти девять часов, Тедди выбился из своего распорядка.

— Через несколько минут.

Для того чтобы хотя бы более или менее тщательно изучить содержимое сумки, времени было недостаточно, и Тедди просто мельком пробежал взглядом по папкам со смятыми и скомканными листами и трем часовым катушкам с магнитофонной лентой. Он выбрал одну папку, надписанную «История болезни Лоренса Т. Гиббонса». Внутри — листы, исписанные мелким дрожащим почерком Фрера, с наклоном вправо. Понадобятся увеличительное стекло, сильный свет и катушечный магнитофон. Во внезапном порыве отчаяния Тедди запихнул содержимое обратно в сумку, которую закинул на верхнюю полку шкафа. Потом отправился в ванную мыть руки. Он понимал, что они не были грязными, но вызывали неприятное ощущение, точно к ним прилипло какое-то невидимое ядовитое вещество.

По пути Тедди едва обмолвился с Фрэнком несколькими словами. Его лицо горело и зудело, и с упрямством капризного ребенка он теребил ручки управления кондиционером. В душе Тедди не считал себя чрезмерно любопытным человеком, единственной причиной, заставлявшей его устроить это ограбление, было то, что, обладая сведениями о Барбаре, он будет лучше подготовлен к тому, чтобы помочь ей, понять ее заботы. И все же его захлестывали волны раздражающего искреннего раскаяния; Тедди хотел иметь человека, перед которым он мог бы облегчить душу — кого-нибудь, готового выслушать его раскаяние, понять его побуждение, посочувствовать затруднительному положению, в которое попал Тедди, кого-нибудь, кто отпустил бы ему грехи. У него был один такой человек — много лет назад он сказал своему сыну Робби: «Ты самый верный друг, которого только может иметь человек», и годы только усилили эту уверенность. Но одна мысль об откровенности с Робби граничила с безумием. Возможно, он нуждался в участливом ухе доктора Фрера больше, чем Барбара.

Тедди закрыл глаза и во сне поплыл к спальне, где его ждала Барбара.

— Мистер Франклин.

Кто-то дотронулся до его плеча. Тедди открыл глаза.

— С вами все в порядке?

— Что?.. — Он посмотрел в мягко-коричневые глаза. — Ночью плохо спал.

Из машины он вылез бодрым, с ясной головой.

— Эти люди вчера ночью…

Тедди не стал ждать, пока Фрэнк закончит, и бросил:

— Заедешь за мной к пяти.

Первый звонок Тедди сделал своему сыну Робби. Дожидаясь, пока их соединят, он с удовольствием вспомнил небольшую квартиру с одной спальней на авеню Содружества, в которой жил Робби. Все помещения были выкрашены в различные мягкие цвета, с которыми резко контрастировали темная мебель и ковры. Тедди никогда раньше не видел оранжевых спален, поэтому легкомысленно заметил: «Это твоя мастерская?» А Робби ответил: «Надеюсь, мне предстоит здесь неплохо поработать». Они были друзьями, смеявшимися над способами обольщения.

— Я еще не успел обновить спальню.

— Что ж, как только краска высохнет, уверен, тебе повезет.

Они торжественно подняли банки с пивом, и Тедди почувствовал законную гордость за своего сына, который учился на последнем курсе юридического колледжа и уже два семестра был лучшим в группе. Не было нужды заставлять мальчика зубрить во время учебы на подготовительном отделении, так как Робби закончил престижную школу «Фи Бета Каппа» и стал стипендиатом Гарвардского юридического колледжа. Тедди также радовали зрелость его мальчика и его вера в то, что он должен работать, хотя он сын миллионера, и что он не кичился ни деньгами, ни положением, перешедшим к нему по droit de seigneur[17]. Тедди понимал, что, подобно сыновьям некоторых его знакомых, Робби мог вырасти бездельником. Эти знакомые частенько интересовались у Тедди, как ему удалось так воспитать сына. Тедди же пожимал плечами и говорил без намека на нравоучительность: «Уважение. Это — основа всех отношений. Робби знает, что я уважаю его; полагаю, в этом вся соль». Помолчав и дав возможность этой фразе впитаться, добавлял с улыбкой: «Помимо того, мальчик умен и не обладает тем непостоянством, которое свойственно людям с его интеллектом». На окончание школы Тедди подарил сыну красный «МГБ»; теперь автомобилю было три года, но Робби так ухаживал за ним, что казалось, машина только что выехала из автосалона. Робби не принимал от Тедди никаких денег, чуть ли не с пуританским упрямством веря, что после достижения двадцати одного года мужчина должен сам заботиться о себе. Он позволял отцу каждый год оплачивать рождественские каникулы на горнолыжном курорте в Швейцарии — и только. Это была не просто гордость юноши, пытающегося доказать старшим, что он чего-то стоит, а убеждение, что, несмотря на все те преимущества, которые дал ему любящий отец, — образование, поездки за границу, положение, — он, Робби, должен показать миру, что он — нечто большее, чем просто сын богача.

Секретарша наконец соединила Тедди с сыном.

— Я пытался дозвониться до тебя вчера, — сказал Робби.

— Я перезвонил тебе, но не застал. Как у тебя дела?

— Прекрасно.

— Ты можешь вернуться в Нью-Йорк на выходные?

— Нет, весь в делах. Но буду рад, если ты сможешь приехать сюда.

Тедди посмотрел свое расписание. Он свободно мог покинуть город, но это означало быть вдали от Барбары два дня. Эта мысль ужаснула его.

— Не знаю, когда смогу вырваться.

— Отец, у меня есть новость.

— Слушаю.

— Я хотел, чтобы ты был первым, кто услышит об этом. Я сделал Элейн предложение выйти за меня замуж. Как тебе это?

— Я очень счастлив. Она мне нравится… то, что я о ней знаю.

— Ты ей тоже нравишься.

— Чудненько. Но как она относится к тебе?

— Она любит меня, па.

— Ты уверен?

— В ком?

— А ты что чувствуешь?

— Я люблю ее.

— Когда вы собираетесь пожениться?

— Думаю, после моего диплома.

— Робби.

— Да?

— В таком случае я хочу повидаться с вами обоими.

— Мы хотим повидаться с тобой.

— Уяснил. Вы оба приезжайте ко мне в следующие выходные.

— Великолепно. Согласен.

— Я хочу купить обручальное кольцо.

— Я сам хотел сделать это.

— Это моя привилегия.

— Ладно. Но ничего слишком крупного. Скажем, размером с контактную линзу.

— Пусть Элейн выберет то, что захочет. Робби, я завидую тебе. Как ты думаешь, ей понравится съездить на выходные в Ист-Хэмптон? В пятницу вы будете здесь, и мы сможем выехать в субботу утром.

— Тебе придется отпирать дом. Тебе это не трудно?

— Вовсе не трудно. Просто приезжайте как можно раньше. В четверг, если сможете.

— Ладно. И спасибо.

Секретарша подала Тедди записку, извещающую, что он опаздывает на совещание.

— Пока, Роб. Мне пора идти.

Тедди повесил трубку; он чувствовал себя слегка не в себе.

Впервые в жизни он ревновал своего сына, нашедшего чистую взаимную любовь. Может быть, теперь, когда у него была информация, которую выжал Фрер из Барбары, он наконец получил возможность пойти на последний неотразимый приступ и уже своими ушами услышать сладостную музыку жизни.

ГЛАВА III

По дороге на обед Тедди остановился у газетного киоска в вестибюле здания. Купив утренний выпуск «Нью-Йорк пост», он медленно пролистал страницы. Ни в «Таймс», ни в «Ньюс» не было никаких сообщений об ограблении. Возможно, с облегчением подумал Тедди, дело было таким пустяковым, что даже не заслуживало упоминания в прессе. На восемнадцатой странице внимание Тедди привлек небольшой броский заголовок, напечатанный рядом с рекламой, обещающей восстановить упругость груди. Глаза Тедди поспешно метнулись прочь, лицо застыло, превратившись в посмертную маску из слоновой кости. Чтобы не упасть, ему пришлось прислониться к телефонной будке. Он принялся читать, медленно, словно ребенок, с трудом складывающий слоги.

НОЧНОЙ ПОРТЬЕ УБИТ НЕИЗВЕСТНЫМИ ГРАБИТЕЛЯМИ

Вчера вечером были вызваны полицейские из отдела по расследованию убийств после того, как У. Т. Грант, ночной портье-негр, был обнаружен мертвым в квартире доктора Пола Фрера, известного нью-йоркского психиатра. Труп был обнаружен доктором Фрером вчера вечером, когда он со своей женой вернулся домой после ужина с друзьями. Чета Фреров знала портье, который работал в этом здании уже больше двадцати лет. Восстанавливая картину преступления, лейтенант Элвин Филд сказал: «По-видимому, Грант застал грабителей, когда те шарили в квартире, и попытался оказать сопротивление. Ему нанесли два удара ножом в живот, и он умер практически мгновенно». Из квартиры не было похищено ничего ценного, но грабители варварски разворотили картотеку врача, что, согласно Филду, было «актом чистого вандализма». У Гранта осталась дочь двадцати одного года, которая, извещенная «Пост» о смерти отца, сказала: «Никому нет никакого дела до убийства старого негра, и меньше всего — полиции».

Тедди моргал, глядя на газету, которая дрожала в его руках, словно на ветру. У него затряслись колени, и ему пришлось схватиться за металлическую ручку двери телефонной кабины. Продавец табачного киоска увидел, как Тедди покачнулся, но смог выпрямиться. Собрав остатки сил, Тедди буквально вполз в телефонную кабину. Он задыхался, и ему пришлось включить вентилятор. Не было нужды перечитывать заметку. Скомканная газета упала на пол. Воздух в кабине отдавал зловонием нестираных носков и старых окурков, и Тедди поднес руку ко рту, пытаясь подавить приступ тошноты. Он успел как раз вовремя, но, поперхнувшись, закашлялся так сильно, точно по груди застучали молотком. Его голова откинулась назад и прижалась к холодному черному металлу кабины. В стеклянную дверь монетой забарабанила женщина. Тедди непонимающе уставился на нее, еще больше раздражая ее этим. Наконец, превозмогая боль, он тронулся с места. Женщина что-то прокудахтала, но Тедди не смог разобрать ни слова. Он прошел мимо нее и направился к коктейль-бару в глубине вестибюля. Зал был набит молодыми брокерами, спустившимися из здания, и Тедди пошатнулся, получив в спину случайный толчок от двух молодых людей. Извинений он не услышал, только громкий раскатистый смех, битым стеклом обдирающий его чувства.

У стойки народ толпился в три ряда, и Тедди увлек поток Мальстрема. Кто-то тронул Тедди за плечо, и он услышал голос, спросивший: «Вам принести коктейль, сэр?» Это был один из младших клерков его конторы.

— Двойное виски.

Голос Тедди прозвучал нормально, в гуще толпы бизнесмен почувствовал себя спокойнее. Буквально тут же ему передали стакан, и Тедди вручил молодому человеку пять долларов. Пригубив коктейль, он совершенно не почувствовал его вкуса и, поставив стакан на стол, направился к выходу на улицу. Тедди уже на сорок минут опаздывал на обеденную встречу, — пора решать, что делать дальше. На эту встречу необходимо было прийти. Когда Тедди вышел на улицу, его снова захлестнула волна тошноты. Он направился в сторону, противоположную Бэттери, где его ждали. Посмотрел на ясное голубое небо цвета ляпис-лазури; громадные небоскребы и огромные деньги не пугали его так, как тысячи клерков, торопящихся успеть в свои конторы с последним движением стрелок часов, отсчитывающих обеденный перерыв.

Тедди на минуту забыл, кто он такой, и эта временная потеря собственной личности ввергла его в панику. Он должен был наметить дальнейший план действий — спокойно, рассудительно: в конце концов он — Теодор Франклин, сила, с которой приходится считаться во всех финансовых столицах от Цюриха до Гонконга. Он — вовсе не какой-то там убогий тип, вынужденный каждый день трястись в метро по дороге на работу и с работы, все благосостояние которого зависит от случайной улыбки босса, сопровождаемой похлопыванием по спине, а машина и дом зависят от милости прихотливого сотрудника банка. Если жизнь Тедди расстроится, он всегда сможет, улетев в Рио, провести там остаток жизни, недосягаемый для полиции и суда. Много лет назад Тедди тайно перевел в Бразилию триста тысяч долларов после одной махинации — тогда он опасался неминуемого ареста. Но в тот раз его не тронули. Деньги остались там; вложенные в собственность на побережье, они теперь выросли до суммы в два миллиона.

Почему ему нужно беспокоиться? Лопес вряд ли отправится в полицию, да и убийство совершил не он, а два грабителя. Тедди Франклин никогда никого не убивал. Существует одно основополагающее правило, которого нужно придерживаться, рассуждал он, не замечая, что думает вслух и прохожие изумленно оборачиваются ему вслед: не надо менять своего поведения. Обличающие улики надежно спрятаны в шкафу, и полиция не собирается обыскивать его дом. Тедди взглянул на часы. Он уже на час опаздывал на встречу. Нарочито неторопливо он направился по Бродвею.

Увидев в коридоре у дверей квартиры Фрера скопление людей, Барбара начала гадать, в чем дело. В нескольких футах от двери ее остановил высокий лысый мужчина в дождевике.

— Интересно, куда это вы направляетесь?

Барбаре не понравились интонации его голоса и резкое властное движение руки, перегородившей дорогу.

— У меня назначена встреча с доктором Фрером.

Еще один мужчина, пониже, чем первый, с копной рыжих волос, спросил:

— Вы его пациентка?

— Нет, я уборщица.

— Очень смешно, — сказал лысый, крутя зубочисткой перед лицом Барбары.

— Что случилось?

За длинной рукой, загораживающей ей дорогу, Барбара разглядела Фрера, беседующего с двумя мужчинами в прихожей своей квартиры. Махнув рукой, она привлекла его внимание. Врач подошел к двери, покачивая головой.

— Все в порядке, — сообщил он высокому. — Это моя пациентка.

Мужчина опустил руку, и Фрер вышел в коридор. Втиснув руку под локоть Барбары, он увлек ее к лифту.

— Вы надолго? — спросил рыжий.

— Всего на минуту.

— Нам нужно торопиться в Бронкс.

— У меня дома полиция весь день, пришла вчера поздно вечером, — сказал Фрер.

Барбара непонимающе уставилась на него.

— После того как вы проводили нас, мы обнаружили в нашей квартире ночного портье, убитого.

— Что он здесь делал?

— Полиция считает, что он застал врасплох воров, громящих квартиру, завязал с ними драку и был зарезан.

Барбара в ужасе закусила губу.

— Боже мой! Это словно какая-то ужасная заметка в газете. Как хорошо, что вас со Сьюзен не было дома!

— Если бы я был здесь, то сказал бы: «Берите все, что вам нравится. Я не желаю видеть ваши лица; забирайте все, что хотите, и уходите». Но этот цветной старик — воспитанник другой школы. Такие, знаете ли, готовы драться за любую мелочь. Наверное, он считал, что в особом долгу перед жильцами. Можете себе представить… умереть буквально не из-за чего.

— Вы хотите сказать, из квартиры ничего не похищено?

— Несколько историй болезней. В том числе, ваша. Но я не думаю, что их действительно собирались похитить. Это был просто акт вандализма. Грабители не стали брать меха и драгоценности Сьюзен; не думаю, что они предполагали, что картины де Коонинга и Поллона стоят больше, чем все остальное, вместе взятое.

Барбара была ошеломлена, губы задрожали. Сзади кто-то снова прокричал что-то о Бронксе.

— Моя история болезни? — воскликнула она. — Она же принадлежит мне — нам — это нечто личное. Это же Я!

Барбара уже кричала, ее неистово дергающиеся руки, казалось, зажили своей жизнью.

— Но Барбара, все будет в порядке, — сказал врач, нетерпеливо поглядывая на ожидавших его следователей. — Я уверен, они не станут утруждать себя и заглядывать в ваше дело. Наверняка они уже выбросили его в мусорный бак.

— Это же я. Я — в мусорном баке. О Господи, Пол. Со мной покончено!

— Барбара, вы ведете себя неразумно.

— Что все это значит?

Взяв ее за руку, Фрер провел ее через заслон.

Когда они вошли в кабинет, он помог ей снять жакет. Барбара закатала рукав, и Фрер протер руку смоченной в спирте ватой. Опытным движением воткнув шприц в мышцу, он так быстро вытащил его назад, что Барбара даже не почувствовала укол. От запаха спирта у нее начало выворачивать внутренности.

— Наверное, мы дюжину раз звонили вам сегодня, чтобы перенести визит.

Голова Барбары стала легкой и начала отрываться от тела, а тело расслабилось.

— Именно так себя чувствуют наркоманы? — спросила она.

— Это не наркотик. Это успокоительное.

— Но я ведь спокойна, разве не так?

— Вы сегодня вечером увидитесь с Тедди?

— Я весь день провела в библиотеке. Вот почему вы не могли до меня дозвониться.

— Я приму вас завтра. К тому времени у нас уже все утрясется. Надеюсь, — добавил он.

— Нет, сегодня вечером я не увижусь с Тедди!

— Почему вы произнесли это с такой злобой?

— Возможно, я — чистое создание — лежу сейчас рядом с банановой кожурой в мусорном баке.

— Итак, до завтра, да? — спросил он. — Вы сможете дойти до лифта, да?

— Не разрешается пользоваться лифтом детям до шестнадцати лет без сопровождения взрослых.

Барбара покачала головой. Фрер помог ей надеть жакет. Она сказала:

— Оставляю вас с вашими фараонами.

Спуск в лифте очаровал Барбару, заставив ее вспомнить о «Чертовом колесе» и захватывающее ощущение взлетающей вверх юбки.

— Ну, поездка была просто великолепной, — сообщила она лифтеру. — Вам следует взимать за это плату. В дождливый день у вас не будет отбоя от местных мальчишек.

Выйдя на улицу, Барбара первым делом исследовала содержимое ближайшего мусорного бака. В нем она обнаружила обрывки письма, написанного красными чернилами на розовой бумаге. Оно было адресовано некоему Деннису, и то немногое, что смогла прочитать Барбара, убедило ее: автор письма ненавидит жену Денниса, а сам Деннис впутан в ситуацию «или — или».

Барбара с облегчением обнаружила, что Фрер потерял свой богоподобный облик. Психиатр очень хорошо давал советы другим, как вести себя в чрезвычайных ситуациях, но его собственное поведение мало напоминало высокомерную царственность философа. Несмотря на свое спокойствие, Барбара ощутила, что их отношения изменились, так как Фрер позволил кому-то вторгнуться в ее личное дело; какое он имел право ожидать, что она, со своей стороны, выполнит договор? Остановив такси, Барбара назвала свой домашний адрес. Когда машина плыла по Нью-Йорк-авеню, молодая женщина увидела бар, в который она собиралась зайти уже много месяцев. Он назывался «Замок Йорк»; войдя в него, Барбара подумала, что, хотя заведение обладало всеми претензиями лондонского паба, у него отсутствовало британское очарование: американский баран, переодетый английским ягненком. Над зеркалом был вывешен флаг Соединенного Королевства, закуска и «Кровавая Мэри» стоили по субботам два доллара девяносто пять центов, под видом биттера в высоких кружках подавали теплый «Уайтбред», а зал был заполнен секретаршами, после пяти тридцати превращавшимися в femmes fatales[18], и их женатыми начальниками, пресыщенными странниками, мечтающими о скоротечном романе, чтобы можно было успеть на восьмичасовой поезд до Вестпорта, Уилтона или где там еще они жили. Барбара оказалась единственной девушкой без вуали или накладных ресниц — «бабочек». Кто-то уступил ей место у стойки. В этом заведении дамы «нашей новой политики» могли бывать без сопровождения, каждый четверг получали бесплатное шампанское — только не в день уплаты налогов — и столько похожего на резину мяса, зажаренного с луком, сколько полагалось за три доллара девяносто пять центов, — и это все, не считая возможной бесплатной дозаправки от пятидесяти или около того мужчин, имеющихся в наличии в темных углах. Водка с сухим мартини пока идет за полцены, так как еще нет семи вечера, посоветовал бармен. Барбара пригубила коктейль за полцены, зажгла сигарету и стала слушать «Элеонору Ригби», которую выбрал в музыкальном автомате какой-то битломан. При этом она улавливала неясные обрывки полудюжины разговоров, темы которых варьировались от судьбы детей знаменитых мужчин и женщин до того, как лучше сходить с ума в «Электрическом цирке». Безобидная болтовня конторских работников и служащих, пришедших пропустить коктейль. К Барбаре подошел мужчина, выглядевший так, точно он уже окончательно загнал ее в угол.

— Совсем одна?

Он сочувственно причмокнул.

— Была — до сих пор.

— Могу я вас угостить — что вы там пьете?

— Не знаю, делают ли для жеребцов скидку?

Он опять причмокнул, оценивая комплимент. Что ж, он действительно был жеребцом — разве не так — в сером пиджаке в «елочку», жемчужных брюках из шерстяной фланели, зеленовато-голубом жилете, фуляровом галстуке, с торчащим из кармана носовым платком в тон галстуку и неописуемых ботинках. В остальном молодой человек состоял из карих глаз — таких проницательных! — ухоженных ногтей с аккуратными дугами полумесяцев, серо-стальных волос, уложенных по моде Принстонского университета, и крупных ровных зубов цвета яичной скорлупы. Подозвав официанта, мужчина заказал еще два коктейля.

— Вы кого-то ждете?

— Только не после того, как вы появились в моей жизни.

— Если ваша песенка окажется такой сладкой, я угощу вас ужином.

— Я могу использовать фонограмму?

Он прочистил горло, приветственно поднял стакан и сказал:

— Больше я не раскрою рта; вы меня все равно переговорите.

— Я не хотела вести себя враждебно.

— Несчастная любовь?

— Вы дождливыми вечерами не гадаете на картах пожилым дамам?

— Нет, я играю в скрэббл с моей матерью.

— Как ваше имя?

— Не думаю, что о нем стоит упоминать, — растерянно ответил он.

— Я его никому не скажу. — Два коктейля и укол сделали ее ощущения воздушными, невесомыми. — Ведь наши отношения могут завершиться постелью, кто знает?

Он обнадеженно улыбнулся.

— Алекс Хаммонд. Знаете, со спины вы выглядите мальчишкой. Я имею в виду, ваши волосы пострижены так коротко.

— И вы решили меня снять. Все идет к тому?

— Я настолько старомоден, что предпочитаю девушек.

— Добрый старомодный Алекс. Чем вы занимаетесь?

Он протянул ей визитную карточку.

— Я задала вопрос, мне вовсе не нужны рекомендации, — сказала Барбара.

— Я — адвокат.

Она посмотрела на карточку, где имя Алекса было написано в самом низу под четырьмя другими фамилиями.

— Судя по визитной карточке, это — большая тайна.

— Я младший компаньон.

— Из карточки это не ясно.

— А чем занимаетесь вы, когда не издеваетесь над мужчинами?

— Раз в месяц я получаю от правительства чек — армейское денежное содержание. Меня зовут Барбара, и ради разнообразия мне сегодня хорошо.

— Так что же с вами случилось, Барбара?

— Не знаю. Еще не решила. Я получила крупную сумму от частного лица, читаю «Ньюсуик», чтобы отличаться от остальных, и если я незамедлительно не схожу в туалет, у вас намокнут ботинки.

Мысль подцепить незнакомого мужчину захватила Барбару. Тедди шесть раз звонил ей в течение дня, и, хотя после того, как он буквально выкрутил ей руки, молодая женщина согласилась отужинать вместе, однако она определенно решила не являться на встречу. Тедди беспрестанно преследовал ее, опутывал со всех сторон. Барбара решила, что в ближайшее время они поссорятся и все завершится для нее еще одной пустой бесцельной победой. Если бы только у Тедди хватало духу или здравого смысла время от времени надирать ей уши, Барбара сама прилетела бы к нему, вышла бы за него замуж, легла бы в его постель.

Подводя черные линии в уголках глаз, Барбара заметила, что ее зрачки сузились до размеров булавочных головок. Фрер вколол ей что-то просто великолепное. Если бы это были таблетки, она непременно потребовала бы рецепт. Никогда раньше психиатр не вводил ей наркотики, и Барбара удивленно подумала, почему, так как сейчас она чувствовала себя расслабленной и покорной.

Когда она вернулась, Алекс сидел на высоком стуле у стойки.

— Мне пришлось сражаться за него, — сказал он, поднимаясь.

— Мой герой.

— Барбара, а чем вы действительно занимаетесь?

— Я проститутка.

Похоже, это ошарашило его. Надо будет сказать Фреру, что у нее опять начались видения Лауры. Универсальная матка, которой могут воспользоваться легионы мужчин, женщин и зверей.

— Но почему? — запротестовал Алекс. — Почему такая привлекательная девушка, как вы…

Он осекся, и Барбара поняла, что он гадает, следует ли ему спросить о цене.

Она вывела его из затруднительного положения.

— Я работаю переводчицей в ООН, и я действительно считаю вас хорошим, потому что вы не испугались.

— А вы хотели меня запугать?

— Спросите как-нибудь потом.

Алекс не стал спрашивать объяснений. Если бы он сделал это, Барбара незамедлительно ушла бы. Собравшись с мужеством, Алекс пригласил ее на ужин в «Знак Голубя».

— Вы замужем? — спросил он.

— Нет, а вы?

— Был женат, но развелся. Вы член клуба?

— Нет, я все еще гоняю мух вокруг да около. Возможно, с моими темпами я так никогда и не доберусь до пирушки.

— Как-нибудь вечером посмотрите по телевизору повторение «Бракоразводного суда» и оставайтесь незамужней.

— В любом случае вы в проигрыше.

— С женщинами все по-другому. — Он старался быть глубокомысленным. — Семья, дети, домашний очаг.

— Я действительно не предназначена для этого, — сказала Барбара. — Пошли.

Открыв бумажник, Алекс продемонстрировал кредитную карточку.

— Вы — мужчина со многими карточками.

За ужином Барбара заказала себе ris de veau[19], а Алекс заспорил с официантом, ведающим вином, пытавшимся навязать «Нью-Сен-Жорж», которое, как шепотом сообщила Барбара, было не «родного» производства и стоило чересчур дорого. Они остановились на бутылке «Эрмитажа», лучшего, что предлагала карта вин.

— Вы — женщина со столь многими талантами…

— И очень немногими друзьями.

— Наверное, вы их очень тщательно выбираете.

— Или просто не могу заводить дружбу. Однажды у меня была подруга… — Она быстро оборвала себя, осознав, что вот-вот была готова выдать чужую тайну.

— Что случилось, вы сломали зуб?

— Нет, чуть было не сболтнула глупость.

— Не имею ничего против.

— А я имею.

Счет оказался ошеломляющим, и Барбара предложила оплатить его, объясняя, что у нее есть счет подотчетных сумм. Алекс, заверив, что такой же счет есть и у него, налил еще кофе из cafe filtre[20].

За арманьяком (раньше Алекс даже не слышал о нем) Барбара выслушала подправленное и подчищенное повествование о его юности (эти добрые старые дни в Астории), его образовании (Гарвардский юридический колледж) и его бывшей жене (фотомодели, которую фотографы привлекали больше, чем начинающие юристы; она специализировалась на рекламе нижнего белья — трусиков и бюстгальтеров, и однажды Алекс обнаружил ее без того и другого в студии одного фотографа, который, как тут же выложила жена, обладал большим талантом и зарабатывал больше денег, чем Алекс). Он изумился вдвойне: он никогда не подозревал свою супругу в неверности, а фотографа все считали голубым.

— И все же это был счастливый конец, — завершил рассказ Алекс.

— Возблагодарим господа за счастливые концы.

— Фотограф сбежал от нее с мужчиной.

— И она осталась с одним лифчиком в руках?

— Буквально, — засмеялся он.

— Боже, вы непрерывно вращаете глазами, не отпускаете мою руку и оплачиваете счет. Это что, предисловие к роману?

— Вы когда-нибудь бываете серьезны?

— А вы хотите меня видеть именно такой — серьезной?

Уголки губ Алекса опустились, он выглядел как человек, лучшие чувства которого задеты.

— Вы не способны понимать шутки, зайчик?

— Да нет, способен.

— Что-то не заметно. — Барбара пожала плечами. — Разве нет таких парней, способных с шуткой увлечь девушку, переспать с ней, а затем от всей души рассмеяться, — и все это без того, чтобы залезать в душу?

— Наверное, я ищу неприятности.

— Так же, как и все мы?

Они подождали, пока швейцар вызовет для них такси.

— Можно вам кое-что сказать, Алекс?

— Пожалуйста.

— Вы дали слишком большие чаевые официанту и гардеробщице. Они вас совершенно не знают. Они не запомнят вас до тех пор, пока вы не станете заходить сюда дважды в неделю, — значит, вы сделали это только для того, чтобы произвести на меня впечатление. Но на меня вы произвели впечатление с самого начала — иначе я не отправилась бы с вами.

Алекс вручил швейцару гривенник и поднял два пальца в знак победы.

В комнате было темно и душно, края занавесок трепетали. Спускающийся по реке буксир разорвал тишину звучным хриплым гудком. Кровать Барбары была застелена розовым атласным покрывалом, на котором лежали две подушки. Он никогда не замечал большого медведя и детский стульчик-качалку — эмблемы невинности из давно забытого прошлого. Несмотря на жару, он поежился. Сняв пиджак, он повесил его в гардероб. Он еще не знал точно, как собирается встретить Барбару; возможно, между ними вспыхнет ссора, и очень сильная, которая завершится ее смертью. Он примет на себя всю ответственность за это убийство, за замысел и подготовку. Возможно, именно этого и ждала молодая женщина — убийцу.

Он сел на кровать, затем вытянулся на ней. Мягкие атласные складки на ощупь напоминали прикосновение розовых лепестков рук Барбары, холодных и возбуждающих. Его мысли снова вернулись к Рождеству, и на него нахлынули досада и отвращение, которые всегда сопутствуют чрезмерной неожиданной любви. Подобно большинству умных мужчин, он был способен на большой самообман, на который его неизменно подталкивал кто-то, кого он считал мудрее себя. В основе этого обмана лежали простейшие вещи: невинность, неэгоистичное поведение, отсутствие притворства — все то, чем владела или делала вид, что владела, Барбара.

…Для устройства рождественского вечера была вызвана специальная служба; весь дом кишмя кишел официантами, брокерами со своими женами и несколькими друзьями дома, имеющими особые отношения с Тедди. Сам он вместе с Барбарой попытался проскользнуть незамеченным, быстро выпить вместе с Поли, младшим компаньоном, возможно, и кое с кем из мальчиков, а затем исчезнуть, но его появление заметили все, и пробежавший шепот сменился тишиной. Тедди пытался проигнорировать наступившую тишину и заказал два коктейля бармену, расположившему стойку перед стендом с котировкой акций; прозвучавшее приветствие от мальчиков и их жен оказалось настолько неожиданным, что Тедди смутился. Его поздравляли взрослые люди. Это произошло потому, что он к Рождеству всех щедро премировал, или потому, что мальчики находились в счастливом подпитии? Тедди отпрянул назад, загораживая Барбару от толпы, торопливо бормочущей рождественские пожелания и протягивающей к нему руки.

— Новая сотрудница, которую вы обучаете? — спросил кто-то о Барбаре.

— Нет, клиентка.

— На нашем рождественском вечере? — спросил Поли, а его жирная, с тремя подбородками, жена покосилась на Барбару. Молодая женщина производила впечатление богатой наследницы, и Поли ошибочно принял ее за таковую. — Жить надо только в Нью-Йорке, а не в Техасе, — сообщил он Барбаре.

— С чего вы решили, что я из Техаса?

— Тогда из Делавэра? — Он обернулся к Тедди. — Это удача — заполучить Дюпон в клиентки.

— Дюпон? — озадаченно повторил тот. Поли был уже прилично пьян.

Среди мужчин это слово разнеслось подобно типичным безосновательным слухам Уолл-стрит. Когда оно достигло младших клерков в глубине зала, Барбара уже была крупнейшим пайщиком корпорации «Кристиана» и, несомненно, пыталась заставить Тедди лично выставить на продажу свой пакет акций. Какое начало нового года — не кто-нибудь, Дюпон! По всей видимости, премии в следующем году будут еще больше.

Слегка подвыпивший молодой брокер выступил вперед, поздравляя помолвку Тедди с Барбарой.

— Вы подбираете акции так же хорошо, как и женщин, мистер Франклин.

Тедди, развеселившись, лишь улыбнулся и кивнул. Барбара дернула его за руку.

— Он что, думает, что мы…

— Ну, если вы — не любимая дочь Дюпона или Гетти, вы обязаны быть моей невестой.

— Это предложение? — спросила она.

— Нет, слухи.

— И часто слухи оказываются правдой?

— Думаю, да — когда в них начинает верить достаточное количество людей.

Кто-то достал какие-то пластинки, и у кабинки кассира, где временно разместился стереопроигрыватель, начались танцы. Никто, с облегчением заметил Тедди, не приглашал танцевать Барбару; ему было бы очень неприятно видеть, как она танцует с кем-либо более молодым, чем он сам. Молодая женщина стояла рядом с ним, потягивая коктейль; она производила впечатление аристократки, чьи манеры держали людей на почтительном расстоянии. Она не была холодной — просто рассеянной. Барбара внимательно слушала, как Поли рассказывал ей о своей поездке в Европу; она не поправляла его ужасный французский, не смеялась над ним. Жена Поли жаловалась, как встречают «американских девушек» у Диора или Валенсина. Барбара подумала, что миссис Поли встретили так, как она сама того заслуживала; вероятно, она расхаживала, похлопывая чековой книжкой, и справлялась, нельзя ли быстро переделать вот эту вещицу на манекене восьмого размера в сорок четвертый, после чего ей незамедлительно показывали на дверь.

От Тедди исходило сияние, и это было заметно. Некоторые люди приобретают что-то исключительно благодаря психологической ценности своего «я». К Тедди это не относилось; он использовал все, чем владел, и это делало разнообразным образ его жизни.

Они провели на вечере лишь один час. В лифте Барбара положила голову на плечо Тедди, и он понял, что в гонке, которую они устроили, он пришел вторым. Если бы он теперь раскрыл себя, в будущем, возможно, он уже никогда не смог бы вновь обрести власть над молодой женщиной. Ему хотелось дотронуться до нее, но он удержался. Пытка была утонченной. Подняв голову, Барбара посмотрела на него, затем, приоткрыв губы, прильнула к его лицу. Ее дыхание было свежим, с запахом мяты. Барбара принялась пожирать Тедди.

Скоростной лифт остановился на первом этаже, но молодая женщина по-прежнему сжимала Тедди в объятиях. Они оба не заметили, как дверь закрылась и кабина снова тронулась вверх. Тедди задыхался, поглощая ее; он был готов прямо сейчас умереть от счастья.

— Почему ты сделала это? — наконец спросил он.

— Я хотела избавить тебя от затруднений.

— Каких?

— Сделать первый шаг. Ты выглядел каким-то неуверенным.

— Ты — очень необычная женщина.

— Мы оба совершенно необычные люди.

— А ты не думаешь, что нам помешает разница в возрасте? — спросил он.

— Только если ты ей это позволишь. Я имею в виду, она будет доставлять мучения, только если ты станешь непрерывно думать о ней.

— Давай мы…

Барбара сердито покачала головой, и Тедди сжался, словно его тело пронзила пуля. Кабина остановилась, и в нее вошла уборщица. Двери закрылись, и всю дорогу вниз он и Барбара молчали.

На улице она сказала:

— Мне не нравится, когда мне задают такие вопросы.

— Я не хотел.

Схватив его за обе руки, Барбара встряхнула его.

— Не говори, что ты не хотел. Ты — проклятый врун. Ты имел в виду именно это. Что тебе нужно, мое позволение? Почему ты не поднимаешь руку, прося разрешения спросить?

Тедди был озадачен и напуган. Непривыкший к возражениям, он был не в силах спорить. Он предпочитал выкладывать деньги на стол, заключать соглашение и делать с девушкой что ему заблагорассудится.

— Что ты пытаешься из себя строить? Благородство! — Барбара выплюнула это слово так, словно ей в рот залетело насекомое.

— Не знаю, что я пытался из себя строить. Наверное, я был не прав.

Он повернулся к автомобилю, но Барбара бросилась за ним.

— Ты всегда бежишь от поединка?

— Если не могу победить — да, я ухожу.

— Бежишь.

— Победить в поединке с тобой — в этом нет смысла, если я выиграю, то что? Я люблю тебя, вот и все.

— Ну и противную же вещь ты сказал! — Опустив голову, она уставилась на свои ноги, словно плакальщица на похоронах. — И что мне полагается ответить?

— Ничего.

— Тедди, есть вещи, о которых не спрашивают. — Теперь Барбара уже была спокойнее. — Надо просто представить, что в твоей руке револьвер и он даст тебе власть взять все, что ты хочешь.

— Ну? — Он не знал, как продолжать разговор.

Тут неожиданно Барбара расплакалась, и он оказался не готов к этому, так же как и к ее гневу.

— Ты хочешь, чтобы я просила прощения? — всхлипнула она.

— Нет, ты была права.

— Когда мы спускались в лифте, я почувствовала себя свободной. Там был ты, и я хотела быть рядом с тобой.

Он открыл перед ней дверцу автомобиля. Отпуская в этот вечер Фрэнка, Тедди чувствовал прилив возбуждения оттого, что он будет в машине наедине с Барбарой. Он собирался показать ей, как работают все штуковины и приспособления, возможно, почувствовав голод, они заехали бы поужинать в «Каравеллу». Тедди стоял и ждал, когда Барбара сядет в машину, но та не трогалась с места.

— Я читала что-то давным-давно о человеке, который пошел купаться, и у него свело ногу. Он находился далеко от берега и неистово замахал рукой. На берегу его семья и друзья увидели, как он машет рукой. И знаешь, что они сделали? Они замахали в ответ. Они решили, что он просто приветственно машет им, и спокойно продолжали смотреть на него. А потом он скрылся из виду.

Пока она говорила, Тедди усадил ее в машину, и Барбара растерялась и вздрогнула, когда он повернул ключ зажигания.

— Я помогу тебе.

— Когда я была в Европе… все время, пока я была там… я непрерывно думала, что что-то не так. И все время переезжала с места на место. Пока я двигалась, все было в порядке, но как только я добиралась до цели, то понимала, что не хочу оставаться здесь.

— Мы найдем кого-нибудь, кто сможет тебе помочь.

— Найдем? — спросила она голосом без выражения. — Она такая пустынная ночью, Уолл-стрит. Если тебе кто-то скажет — нет, заверит тебя, что мне будет лучше, если я уеду отсюда, что это — самое верное решение, пожалуйста, не отпускай меня.

Она снова плакала, и он остановил машину посреди улицы.

— Боже мой! Ты думаешь, я поступлю именно так?

Он крепко прижал молодую женщину к себе.

— Клянусь, если бы я уехала, то перерезала бы себе горло. Правда. Мне нужно как можно скорее перебраться из моего общежития. Вчера вечером, вернувшись домой, я проходила по коридору мимо соседней комнаты. Дверь была приоткрыта; на кровати лежали две девчонки. Это было ужасно, мне стало дурно. Но я осталась и досмотрела до конца, а сегодня утром я встретилась с ними в лифте, и они мне улыбнулись, улыбнулись! Они знали, что я подсматривала. Они делали это специально для меня, оставив дверь открытой. Если бы у меня был револьвер, я застрелила бы их обеих прямо в лифте.

— Я кое-кому завтра позвоню. Найду тебе квартиру.

— В Нью-Йорке это так просто?

— Мне — да.

— Тедди, когда ты найдешь мне врача, ты ведь не станешь выспрашивать его обо мне. Обещай, что не станешь.

— Обещаю.

— Поклянись именем Господа.

— Если ты хочешь, я сделаю это, но для меня обещание более обязывающе.

Барбара задумалась над этим, словно это был шифр, раскрыть который могла она, и только она. Сняв перчатку с руки Тедди, она поцеловала пальцы, отчего он вздрогнул. Тронутый, он отдернул руку и поцеловал молодую женщину в лоб, затем в нос и мельком в губы. Когда он попробовал отодвинуться от Барбары, ее рука крепко обвила его шею.

— Можно, мы съездим на Рокфеллер-плац и посмотрим, как катаются на коньках?

— Если ты хочешь.

— И мы можем выпить rhum chaud.

— Что это такое?

— Подогретый с маслом ром. Когда я жила в Париже, то каждый вечер заходила в рюмочную. Она была прямо за углом от того места, где я жила на Рю де Бюси. Я остановилась в гостинице, называющейся «Жанна д’Арк». Ну разве это не умора? Мой сосед говорил, что он из ОАС[21] и ему приходится скрываться. Я не верила ему до тех пор, пока однажды в коридоре не раздался ужасный шум, по лестнице затопали сапоги, и я услышала, как лязгает металл. Жандармы! Кто-то застрелил моего соседа. А я ничего не слышала. Убийца использовал пистолет с глушителем, а потом скрылся в метро. Жандармы не смогли поймать его и так расстроились, что оштрафовали поблизости все машины, стоявшие в неположенном месте.

— Ты переехала из гостиницы?

— Нет, конечно, нет. Из нее был слишком хороший вид.

В Рокфеллеровском центре он взял напрокат коньки и стал смотреть, как Барбара кружится по катку. Она каталась грациозно, в такт музыке. Он выпил пару rhum chaud, а Барбара — бренди, так как она заявила, что ром здесь не умеют готовить так хорошо, как бармен в Париже. Потягивая коктейль, Тедди смотрел на молодую женщину, надеясь встретиться с ней взглядом, но она была слишком увлечена, чтобы обращать на него внимание. Что-то внутри нее освободилось и, выпорхнув в воздух, теперь носилось неистово, подобно утке после первого заряда дроби. Каток Барбара покидала последней. Ее белая блузка промокла от пота, а глаза блестели. Помогая ей снять коньки, Тедди увидел, что пальцы ног стерлись в кровь от грубой кожи ботинок.

— Разве тебе не было больно, когда ты каталась?

— Сначала. Но уууууууух — сейчас мне стало лучше!

Ноги Барбары так распухли, что она не могла надеть сапоги, и ей пришлось идти до машины босиком. Дома Тедди налил в таз теплой воды с горькой солью, Барбара опустила в нее ноги. Тедди видел, что вода щипала содранные красные пальцы, но молодая женщина не жаловалась. Приняв душ, она заснула в его постели — умиротворенная Персефона[22]. Тедди спал в комнате для гостей.

Он открыл глаза, и его рука немедленно дернулась к карману. Револьвер был на месте, металл показался теплым и липким. В замке поворачивался ключ, и Тедди с максимальной осторожностью поднялся с кровати. Дверь спальни была закрыта, и он приоткрыл ее на дюйм. Услышав мужской голос, он застыл. Если мужчина войдет в спальню вместе с Барбарой, ему придется убивать и его. Во Франции с достаточно красноречивым адвокатом за это он получил бы год тюрьмы и общественные симпатии: crime passionel[23] является и справедливым, и понятным. Он достал оружие. Это был некрасивый курносый револьвер 38-го калибра, его короткий ствол заржавел.

— Мне тоже было любопытно. Именно поэтому я тут и остановился, — говорил мужчина.

— Я этому рада, — ответила Барбара.

Оскорбленная наивность, подумал Тедди. В течение десяти месяцев он был слишком зачарован ею, и его чрезмерная доброта не позволяла понять, каким именно человеком она была. Тедди надеялся, что мужчина уйдет и он сможет насладиться тем, что заставит ее страдать перед тем, как убьет. У него не было плана, как сбежать отсюда, он и не думал скрывать преступление. Он просто позвонит своему адвокату, объяснит ему положение дел, а затем заявит в полицию. Тедди боялся подумать о том, что было на тех магнитофонных записях, которые сделал Фрер. Прослушав запись секунд тридцать, он так пресытился отвращением, которое вызвало одно неожиданное признание, что, схватив магнитофон, швырнул его об стену.

— Мы сможем еще когда-нибудь встретиться, или для вас это лишь приключение на один вечер? — спросил мужчина.

— Я еще не знаю, — сказала Барбара. — Вы нравитесь мне, Алекс. Действительно нравитесь.

— Я смогу позвонить вам, когда вернусь?

— Куда вы едете?

Тедди показалось, что в этом ее вопросе прозвучала горечь потери.

— Эту неделю я проведу в Бингхэмптоне. У меня там дело.

— Какого рода?

— Убийство — я другими не занимаюсь.

— Я не знала.

— Не могу себе представить, почему я подумал, что вам это известно. Полагаю, когда я дал вам свою карточку, то предположил, что вы узнали название фирмы.

Тедди представил себе, как она восхищенно раскрыла глаза, одаривая мужчину смертельной смесью простодушия и светского блеска. Этот мужчина должен будет стать еще одной спицей в ее колесе.

— Эй, я и не заметил, — удивленно произнес мужчина. — Эти цветы. Они впечатляют. Как в цветочном магазине. Цветов так много, что их даже не замечаешь. Вы что, прима в опере?

Тедди озабоченно ждал ответа Барбары, надеясь, что она подкинет дров в пожар его ненависти. Он едва сдерживался.

— У меня есть друг.

— Вот это друг!

— Да, друг.

— Вы любите этого друга? — осторожно спросил он.

— Я предпочитаю не говорить о своих чувствах.

— Он — мой серьезный соперник?

— Вы говорите, как игрок университетской футбольной команды, готовящейся к ответственному матчу.

— Возможно, это потому, что вы все время выводите меня из себя.

Тедди улыбнулся. Было слабым утешением с иронией сознавать, что он всего лишь один из множества несчастных, посвятивших свою жизнь служению Барбаре.

Наступила тишина, смутившая его. Спина мужчины загораживала весь вид. Чем они занимаются? Он услышал слова прощания; закрылась дверь, загремела цепочка. Возбуждение и переживания Тедди возрастали, так как он не мог видеть Барбару. Еще чуть приоткрыв дверь, он, словно циклоп, прижал глаз к щели. Когда наконец он увидел ее, она стояла в лифчике и трусиках и разглядывала себя в настенном зеркале, висящем рядом с камином. Тедди видел ее в профиль. Барбара неторопливо стащила трусики, затем, расстегнув лифчик, положила его на стул рядом с платьем и комбинацией. Тедди не мог поверить в то, что видит. Барбара прикасалась к себе, проводя пальцами по груди, словно мужчина лаская женщину. Большими и указательными пальцами она нежно потерла соски, и те набухли и поднялись. Тедди увидел что-то похожее на мужскую эрекцию. Барбара опустилась на пол, не отрывая взгляда от своего отражения в зеркале, потом встала и направилась в спальню.

Тедди рухнул на край постели. Он задышал громко и нервно и в отчаянии решил, что у него начинается сердечный приступ. Револьвер показался тяжелым, рука не могла держать его твердо. Тедди крепко сжал левой рукой кисть правой. В спальне было два торшера со своими выключателями. Чтобы зажечь свет, Барбара должна была пройти мимо него.

Дверь отворилась, и в проеме вырисовался силуэт молодой женщины — восставшей из мертвых богини. Барбара слегка покачивалась на пятках. Тедди почувствовал ее запах. Она почти сразу же увидела его и тут же посмотрела на револьвер.

— Тедди… я… — Ее голос нервно дрожал.

— Испугалась?

— Нет. Но я подумала, что это грабитель или маньяк.

Тедди приблизился к ней и с чрезмерной осторожностью положил револьвер на ночной столик.

— Почему ты так ведешь себя со мной? — спросила она. — Эти преследования…

Он не дал ей закончить и ударил тыльной стороной руки по лицу. Ее колени обмякли, из носа хлынула кровь. Маленький ручеек сбежал по ложбинке между грудей и опустился к пупку. Колени Барбары со стуком ударились об пол; молодая женщина застонала. Ее голова, словно в мольбе, опустилась. Тедди сгреб в кулак волосы и поднял ее голову.

— Ты мразь… мразь, — ломающимся голосом произнес он; затем, потеряв над собой контроль, он рухнул на колени и обвил Барбару руками. У нее из носа все еще текла кровь. Тедди поднял молодую женщину и положил на кровать. Он ожидал, что она начнет кричать. Однако она, по-видимому, была в шоке.

— Тедди, мне больно. Мне больно…

Она снова превратилась в маленькую девочку, и он положил ее голову себе на локоть.

— Я хотел убить тебя… потом себя, — добавил он.

— О, Тедди, почему?

— Я так больше не могу.

Она обвила его шею руками и притянула его лицо к себе. Тедди ощутил вкус крови.

— Те-д-ди, — протянула она, — я хотела, чтобы все так и произошло. Хочу тебя, Тедди. Возьми меня.